Ирина Тюрина - С добрым утром, ГКЧП - 2011-08-25

Я работала тогда в газете «Куранты» - это первое антикоммунистическое было издание в новой России.

И 19 августа мы все помчались в редакцию совершенно. Кому надо, кому не надо, кто работал в этот день, кто не работал – все собрались без всякого зова. И главный редактор Анатолий Семенович Панков спросил, кто пойдет в Белый дом. Именно в Белый дом.

И я вызвалась добровольцем, нас было четыре человека.

Пройти туда было сложно, я вызвалась потому, что у меня были там связи. Начальник режима Белого дома Павел Павлович Чернышев, по-моему, уже тогда был генералом, я ему позвонила, мы были хорошо знакомы, и он организовал, сказал: «Да, я вас внутрь проведу». И мы приехали к конкретному месту, откуда нас должны были забрать, и мы увидели там съемочную группу Владимира Молчанова. И когда пришли люди нас проводить, я сказала: «А вот еще тут с нами съемочная группа». Они сидели, они не могли пройти в Белый дом. Я не знаю, чего они ждали конкретно, но я спросила у Владимира, и он сказал: «Да, нам нужно пройти внутрь». Я там, значит, договорилась. Я не знаю, Владимир запомнил эту деталь или не запомнил, но я очень этим горжусь, что я помогла пройти съемочной группе Владимира Молчанова, потому что они делали, конечно, потрясающие репортажи оттуда, и с тем же Ростроповичем. Вот был такой момент.

Что меня потрясло внутри Белого дома - мы там увидели батюшку, который ходил в полном облачении и спрашивал, кто некрещеный, но очень серьезно.

То есть никто же не знал, чем все это закончится. И он крестил тех, кто хотел в этот момент, находясь там, внутри, покреститься. Я потом спрашивала специально в церкви, насколько этот обряд, так сказать, действителен, мне сказали: да, абсолютно действителен, надо только купить крестик и его освятить и надеть. Там, конечно, крестиков никаких не давали. Но все, с дьячком, голову там мочили – ну, в общем, все, как положено. Я просто наблюдала это.

Дальше.

Там есть было, конечно, нечего, внутри ничего не было такого, кто что принес. У меня в сумке оказался случайно гамбургер, который мы на четверых поделили. И вдруг появилась женщина, такая, знаете, с добрым лицом, с русским, такая матушка. И она ходила с кастрюльками, с сумками, полными еды, и предлагала: «Кто хочет есть – пожалуйста». Мы говорим: «Как вы сюда прошли-то?». Она говорит: «Я везде прохожу. Я вот иду с этой… я везде прохожу». И вот она, сколько у нее там хватило этих кастрюлек, вот она нас кормила.

И мы ночь проводили в Белом доме, утром мы приходили в редакцию.

Конечно, сейчас это странно все звучит, но нам надо же было как-то передавать материалы, никаких, конечно, e.mail, ничего этого не было доступно. Мы приходили, мы отписывались. Мой муж Алексей приезжал утром в редакцию, привозил нам кофе и бутерброды, садился за печатную машинку. Там много было народу, много было и, собственно, работы всякой. Печатал вот то, что мы ему диктовали, вот сидели все вместе. И после этого мы опять уходили в Белый дом. Так я провела трое суток. И каждое утро, значит, моя семья присылала мне кулечки, нас всех подкармливали. Муж выполнял, он журналист, обязанности секретаря-машинистки. И мы снова уходили обратно, в Белый дом.

И газета эта была запрещена, «Куранты».

Мы ее размножали на ксероксе. И вот это чувство, что мы нужны, я испытала, когда уже в последний, по-моему, день, 21-го числа, мы шли из редакции по переулку Вознесенскому к мэрии. Там, около мэрии, были толпы народу, и дежурили «скорые помощи». Мы в руках несли газету, ну, ксерокс размноженный. И из «скорой помощи» выскакивает врач в белом халате, он видит этот заголовок и кричит: «Ой, «Курантики»! Дайте, дайте!». И схватил у нас эти листы и умчался обратно в «скорую помощь» читать то, что мы пишем. И эти три дня были единственными тремя днями в моей жизни, когда я писала о политике. Больше я никогда, ни до, ни после, о политике не писала.