Выставка картин Владимира Яковлева «Каждое утро приходит что-то светлое и хочется остаться на этом светлом» в доме И.С. Остроухова - Николай Кострелев - Музейные палаты - 2014-03-29
Т. ОЛЕВСКИЙ: Начинаем «Музейные палаты» после «Красной площади, д. 1». Кстати, я хочу напомнить, что кто присылает ответы на вопрос Ани Трефиловой, присылайте их на смс +7-985-970-45-45.
Ну, а мы начинаем «Музейные палаты». В гостях у нас Николай Кострелев, поэт, филолог, литературовед и сотрудник Литературного музея. Ой, не музея, простите…
Н. КОТРЕЛЕВ: Нет-нет. Институт мировой литературы. Фамилия моя Котрелев.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Вот. А почему мы говорим про музей Литературный? Потому что открылась выставка картин Владимира Яковлева, называется она, по-моему, цитатой из дневников Владимира Яковлева: «Каждое утро приходит что-то светлое, и хочется остаться на этом светлом». Все правильно я сказал? Все это происходит в зале в Доме Остроухова, филиал Литературного музея, один из выставочных залов. Давненько у нас вообще Литературного музея не было. Николай Всеволодович вообще, по-моему, первый раз у нас, нет?
Н. КОТРЕЛЕВ: Да.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Вот. И говорить мы будем про Владимира Яковлева, у которого юбилей, так получилось, в общем-то, юбилей, к 80-летию художника очень большая, очень красивая выставка открывается, которая почему-то открылась неспроста как-то, а с лекции...
Н. КОТРЕЛЕВ: Нет-нет, открылась она ко дню рождению Владимира Яковлева. Он родился 15 марта 1934-го года. И 15-го открыть было нельзя, но был круглый стол в Галерее на Солянке, посвященный…
Т. ОЛЕВСКИЙ: А потом, да, открыли на следующий день.
Н. КОТРЕЛЕВ: Открыли в понедельник. Т. ОЛЕВСКИЙ: А вчера была лекция, которая, по-моему, посвящена была теме безумия как творческого метода. И я, изучая, ну, насколько это возможно, конечно, Владимира Яковлева, творчество его, какие-то работы знаю, какие-то вещи смотрел, я не понял, почему, почему такое название. Вроде бы он безумцем не был.
Н. КОТРЕЛЕВ: Разумеется. Художник, даже если он сумасшедший, и при этом художник, он остается нормальным представителем некоторой человеческой деятельности. Яковлев долгие годы, поздние свои годы, провел в сумасшедшем доме, или в пансионате для ненормальных людей, но это были совсем не лучшие годы его творчества, поздние, хотя и интересные, с точки зрения того, что он делал, с точки зрения зрителя. Но, по сравнению с его лучшими годами, первыми 10-15 годами работы, это был, конечно, уже закат. Поэтому говорить, что он сумасшедший, непродуктивно. Если живопись – это что-то, устраивающее нашу жизнь, то тогда получится, что мы живем все в мире, который для нас создали сумасшедшие.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Ну да, в общем, так тоже можно сказать.
Н. КОТРЕЛЕВ: Поскольку Михаил Михайлович Алшибай, замечательный кардиохирург, который читал эту лекцию…
Т. ОЛЕВСКИЙ: И который, по-моему, предоставил часть работ на выставку.
Н. КОТРЕЛЕВ: Замечательный, совершенно фантастический коллекционер. Он собирает не великих художников, хотя у него есть и произведения лучших художников той эпохи, которой он интересуется, то есть, в основном московская живопись 50-х, 60-х годов, 70-х и до сегодняшнего дня. Но он пристально собирает художников забытых, то есть, он возвращает, или, скажем, дарит людям то, что люди просмотрели, что прошло мимо, так сказать, дневного сознания общества. И это…
Т. ОЛЕВСКИЙ: Это же очень много, это много художников…
Н. КОТРЕЛЕВ: Много, много. И при том, что, так сказать, художники первого ряда, Яковлев тот же, Зверев и другие, они давно уже заняли место и в истории искусства, поскольку она уже пишется, прошло, от их дебютов прошло 60-70 лет. Вот. И на рынке на художественном они занимают достаточно серьезное место. Но есть какое-то количество художников, которые работали, а потом про них забыли. Такое случается даже с великими художниками. Не сразу Рембрандт был признан…
Т. ОЛЕВСКИЙ: Поставлен на пьедестал, да.
Н. КОТРЕЛЕВ: … и поставлен, да. Поэтому такие переоценки очень важны. И в этом смысле Михаил Михайлович – замечательный коллекционер, он очень настойчиво и внимательно разыскивает работы, приобретает, спасает от забвения. Но что он считает всех художников сумасшедшими, в этом этот кардиохирург абсолютно не прав.
Т. ОЛЕВСКИЙ: И мы передаем ему дружеский привет из студии «Эхо Москвы» вот прямо сейчас, в 10:15. Николай Котрелев, поэт, филолог, литературовед, рассказываем про Владимира Яковлева и про его выставку в Литературном музее в Доме Остроухова. Давайте немножко про Яковлева. Просто, наверное, надо про него немножко рассказать.
Н. КОТРЕЛЕВ: Хорошо, с удовольствием. При этом все-таки акцент первый, первый восклицательный знак поставлю, что выставка замечательная, на нее нужно ходить.
Т. ОЛЕВСКИЙ: И еще, давайте тогда сразу предупредим и расскажем, что мы увидим на этой выставке. Яковлев – это художник не соцреализма. Все вообще очень… ну, отдельный разговор, мы всегда, мы много раз говорили в «Музейных палатах», да, о том, как люди с таким видением реальности и попытками так работать уживались с необходимостью как-то деньги зарабатывать в Советском, простите, Союзе, и прочее-прочее-прочее. Яковлев, на первый взгляд, вот как-то все это… может быть, я ошибаюсь, поправьте меня. Его история абсолютно.
Н. КОТРЕЛЕВ: Он родился в семействе достаточно странном для советского времени. Его дед был достаточно известным художником, Михаил Яковлев. Но при этом он лет, может быть, 15, с середины 20-х годов и до почти конца 30-х, прожил во Франции и в Бельгии, не будучи эмигрантом. В это время еще…
Т. ОЛЕВСКИЙ: Еще выпускали.
Н. КОТРЕЛЕВ: … выпускали и разрешалось жить. Фальк довольно долго жил не как эмигрант, и так далее. Не говоря об Эренбурге, который был, так сказать, спецпосланником. Художники жили, работали без всяких особенных нареканий, и потом не страдали.
Но в конце 30-х годов дед вернулся, с ним вернулся и сын, который получил образование в Европе, спокойно совершенно, естественно, поскольку он на нем учился, говорил по-французски, читал. И мать в 34-м году… но Яковлев уже родился в России в странном городе Балахна. Не все рождаются в Балахне, но он родился там. У него было сложное детство. Родители не пострадали от того, что они жили, но и не особенно успешно продвигались по службе в Советском Союзе, хотя Яковлева-отца ценили. Яковлев был не очень, вероятно, благополучным учеником. И в начале 50-х годов пошел работать фотографом. При этом он был достаточно развит, он еще и боксом занимался в юности. Работал фотографом и очень любил… работал в издательстве «Искусство», где он очень много видел того, что надо видеть художнику, где он со многими искусствоведами разговаривал. И, скажем, такой замечательный искусствовед Костин вспоминал, как Яковлев просто в курилке впитывал лекции по истории искусства.
Т. ОЛЕВСКИЙ: То есть, он был отчасти самоучкой.
Н. КОТРЕЛЕВ: Да.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Просто я смотрю на некоторые портреты, абсолютно детские рисунки. Нет, но это профессиональные рисунки хорошего художника.
Н. КОТРЕЛЕВ: Это великолепные рисунки. Но никакого систематического образования художественного он не получил. И в 57-м году…
Т. ОЛЕВСКИЙ: А зачем рисовать? Как это вдруг случилось?
Н. КОТРЕЛЕВ: Вот в 57-м году он, ярый сторонник реалистической живописи, увидел на выставке, фестивальной выставке, которая была рубежным событием очень важным… при том, что тогда в Москве прошло в это время, в конце 50-х годов, несколько очень важных для развития художественного сознания не только в художниках, но и в зрителях, в самом обществе…
Т. ОЛЕВСКИЙ: Они действительно переломили вот…
Н. КОТРЕЛЕВ: Что-то такое высвободилось.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Да, выставка 57-го года…
Н. КОТРЕЛЕВ: Яковлев на ней, в том числе, споря… тогда там было достаточно свободное время, вполне свободное на всех выставках: Пикассо, там, или…
Т. ОЛЕВСКИЙ: Ну, как свободное? Их надо было еще привезти. Мы знаем эти истории, как привозили, были бульдозерные выставки, правда, позже, это гораздо позже, да, уже потом…
Н. КОТРЕЛЕВ: Прошла очень интересная выставка английской живописи, с новой живописью, Сазерленд там был, и Бэкон, все это можно было увидеть. Замечательная выставка Пикассо была большая. На всех выставках, в том числе и на Рерихе, были не только западные выставки, но какие-то знаковые, переломные выставки, в том числе, скажем, Глазунова на Кузнецком мосту…
Т. ОЛЕВСКИЙ: Сейчас-то уже надо вспоминать, что выставок такого рода просто было мало, каждая была событием, и она вспоминается, каждая такая выставка, как исторический эпизод.
Н. КОТРЕЛЕВ: Так и было, потому что после долгих десятилетий, в общем, с начала 30-х годов никаких нонконформистских выставок не было, наоборот, было постоянное гонение, зажимание художников-представителей классического авангарда. Они доживали свой век, но были маргиналами, хотя…
Т. ОЛЕВСКИЙ: А уж про новых вообще говорить…
Н. КОТРЕЛЕВ: А новых воспитания не было. Но в 50-е годы произошел слом. Он был очень многообразный. Был так называемый «левый МОСХ», очень хорошие художники, замечательные художники, но они были, скажем, умеренные. А вот Яковлев оказался среди неумеренных художников. Он, защищая реалистическую живопись, в шумных спорах в залах выставки: а я тоже так могу! И попробовал. Тут выяснилось, что он попробовал на всю жизнь. Как он говорит в одном таком, к сожалению, плохом фильме: ну, я подумал, что как Полок. Сделал, как Поллок. Понял, что по технике хуже, но по содержанию лучше. И стал работать. Он сразу стал работать, не только беспредметные и абстрактные вещи, но и предметные. И какое-то время, года 2-3… он сразу нашел себя как сильного пластика, но не сразу нашел свои темы пластические. Где-то, грубо говоря, в 60-м году только, я помню, пришел к Сашке Васильеву, поскольку он Сашка Васильев, а не Александр Георгиевич, сын знаменитого режиссера. Прихожу, а он мне говорит: Володька цветы нарисовал. И расплывается в счастливой улыбке. А он был его, так сказать, покровителем и первым, кто стал торговать Яковлевым. Васильев был человек предприимчивый, архипредприимчивый. Некоторые говорят, гениальным был предпринимателем. Ну, вот он стал уже в 58-м году tableaux marchand, как говорят французы, торговец картинами, продавал Яковлева. Потом бросил, занялся более, ну, доходными, но первые…
Т. ОЛЕВСКИЙ: Да, и вот Яковлев нарисовал цветы – это что-то было…
Н. КОТРЕЛЕВ: И это было событие.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Они есть?..
Н. КОТРЕЛЕВ: Есть.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Вот именно эти цветы.
Н. КОТРЕЛЕВ: И на выставке есть, и на рынке есть. К сожалению, Яковлева губит то, что он настолько популярен, что многие берутся его подделывать. Вот с этим нужно быть очень осторожным, потому что… и в этом смысле выставка сейчас в доме Остроухова в Литмузее очень важна, потому что она представляет тщательно отобранного подлинного Яковлева.
Т. ОЛЕВСКИЙ: А как отбирается подлинный Яковлев? По воспоминаниям друзей, которые видели работы?
Н. КОТРЕЛЕВ: По воспоминаниям друзей, то есть, по истории вещей, по тому, от кого они поступают. Есть люди, которые стали коллекционировать, и в этом ничего дурного нет, поздно, даже и после смерти. Но есть люди, которые брали картины, картинки, рисунки, живопись у Яковлева прямо из мастерской, которой у него не было, он работал на кухне в коммунальной квартире. Вокруг, там, дымятся кастрюли…
Т. ОЛЕВСКИЙ: Люди всякие смотрят на него странно…
Н. КОТРЕЛЕВ: Да, а он… этому был свидетель я.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Как это было, вот расскажите, климат в студии художника.
Н. КОТРЕЛЕВ: Очень простой. Стоит на кухне какой-то буфет засаленный, газовая плита, мама в халате готовит какой-нибудь борщ или еще что-нибудь, соседи тоже что-то готовят. К счастью, квартира была небольшая, такая коммуналка трехкомнатная. А тут Володя, он в это время работал с фактурной абстракцией и такой ташисткой, с пульверизатором наклеит просо, там, или что-то такое на холст и пульверизатором покрывает и кисточкой брызжет. Естественно, люди к нему привыкли и не мешали, но серьезно работать мог только в данном случае безумный человек. Его работа увлекала настолько, что он не обращал внимания на запах борща, на кипятящееся белье…
Т. ОЛЕВСКИЙ: А на комментарии о том, что это вообще не искусство – такое бывало?
Н. КОТРЕЛЕВ: Бывало, но его, кстати говоря, поощряла бабка, которая жена серьезного художника, она и к нему относилась вполне не то что лояльно, а как покровитель. Деда уже не было, он умер задолго до этого, а бабушка вполне доброжелательно. А постепенно и родители тоже. Было время, несомненно, когда они побаивались, что на дворе-то времена… уже в 60-е годы началась реакция, болезненная реакция художественного истеблишмента и власти на живопись левую.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Она левая?
Н. КОТРЕЛЕВ: Левая, безусловно, поскольку так исторически повелось, что весь так называемый авангард – это левое искусство. На этом даже левое искусство отчасти и спекулировало в 20-е годы, Левый фронт искусств и так далее, Маяковский. Но левым оно называлось и в 60-е годы. Себя позиционировали, как теперь говорят, как левых художников. В это время, особенно первые какие-то годы, конец 50-х годов, середина 50-х годов, для художественной среды, для художников, и не только художников-живописцев, но и для писателей, встал вопрос, не всегда осознанный – заживление разрывов традиций. Первые образцы, первое, что было на слуху – это именно русское искусство, от Мира искусства до левых 20-х годов…
Т. ОЛЕВСКИЙ: Вот так.
Н. КОТРЕЛЕВ: И это заживление, стягивание раны продолжалось…
Т. ОЛЕВСКИЙ: Имеется в виду вот этот вот временной разрыв, 20 лет как-то, 30 лет…
Н. КОТРЕЛЕВ: Да, между 30-мы, ну, собственно говоря, концом 20-х годов и 50-ми годами. И художники сидели, далеко не все или почти никто не ходил смотреть как образцы западную живопись новую, то есть, новейшую, хотя в Москве можно было увидеть и Поллока… мало, единичные картины, но что-то на американской выставке, скажем, можно было увидеть. Нет, некоторые ходили в Иностранку, в Библиотеку иностранной литературы, и так далее. Были открыты журналы по искусствоведению европейские, и смотрели и учились. А, в целом, для всего, так сказать, мира очень важно было восстановить связь вот…
Т. ОЛЕВСКИЙ: Давайте сейчас после новостей сразу продолжим, очень интересный момент вот сейчас, мне кажется.
НОВОСТИ
Т. ОЛЕВСКИЙ: Поехали дальше, «Музейные палаты». Просто уж очень интересный у нас сегодня разговор получается. Мне, например, очень нравится. С Николаем Котрелевым, поэтом, филологом, литературоведом, человеком, который лично знал Владимира Яковлева. Выставка Владимира Яковлева открылась, уже идет с 16 марта в Доме Остроухова, в выставочном зале Литературного музея. Выставка называется «Каждое утро приходит что-то светлое, и хочется остаться на этом светлом» - это цитата из Владимира Яковлева. Мы вспоминаем, сейчас буквально перед новостями Николай Всеволодович как раз рассказал об этой очень важной истории, которую не вредно проговорить еще раз, про вот разрыв действительно ткани творческой между авангардом, который был после того, как он отслужил для революции сполна, был просто запрещен фактически, ну, так, спрятан под спуд, им перестали гордиться, и художниками, которые после 30 лет только соцреализма начали как-то вот это дело скреплять. Чуть не сказал, духовными скрепами.
Н. КОТРЕЛЕВ: Ну, вполне духовными, потому что это восстановление ткани культурной и духовной, оно было не только в пластических искусствах, это переживалось людьми, творилось людьми, это заживление, и в поэзии, и в том числе в специфически духовных сферах. Возвращение к христианству после всех…
Т. ОЛЕВСКИЙ: Кстати, да.
Н. КОТРЕЛЕВ: И в 60-е годы вдруг церкви наполнились молодежью, самой разной, в том числе и неожиданно, скажем, было достаточно много еврейской молодежи…
Т. ОЛЕВСКИЙ: В синагогах, да, это вот…
Н. КОТРЕЛЕВ: И в синагогах, и в православных церквях. То есть, вот это восстановление ткани духовной в серьезном смысле, без ограничений на религиозность, в искусстве, и в музыке начались процессы, может быть, даже раньше, потому что Денисов и Губайдулина, они старше в каком-то смысле, чем живописные опыты. Это был мощный всплеск в 50-е годы, который и определил, в общем, и наше с вами сегодняшнее существование.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Вот, знаете, вот художник Владимир Яковлев начинает работать на пике Оттепели, на пике Оттепели.
Н. КОТРЕЛЕВ: 57-й год.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Потом на его глазах Оттепель сворачивается, наступает реакция тоже такая, мягко говоря, очень холодная, жесткая. Для художников время просто серое и унылое, там делать нечего. Он при этом уходит куда? Что это за странная внутренняя эмиграция? Вот как ты после Оттепели… художник Оттепели, и дальше все это время работает? Как?
Н. КОТРЕЛЕВ: Работает и работает, он не может остановиться.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Как бы мир параллельно существует?
Н. КОТРЕЛЕВ: В это время происходят очень сложные процессы. Те, кто начал работать, кто созрел, тот же Зверев или тот же Яковлев, работают, но происходит эволюция в художественной среде, в художественном мире. Скажем, замечательный колорист Эрик Булатов продолжает работать. Он блестяще закончил вуз художественный, он движется по тому руслу, которое… так вдохновение, так диктует вдохновение, говоря словами поэта. Точно так же в своем направлении развивается, скажем, один из лучших художников времени Пятницкий, или Янкилевский – то есть, те, кто о себе заявил, кто себя понял на рубеже 50-х и 60-х годов. Но складывается и другое движение, которое… выход на арену которого изменил и общее развитие. Я имею в виду Кабакова. Кабаков – в это время очень успешный художник книги детской, хорошо зарабатывает, он уже и в МОСХе занимает позиции. Мучительно, как говорят свидетели, выбирает дорогу. И в конце 60-х годов начинает свою борьбу за иное место художника, но уже институализированное в мире. Если Яковлев или Зверев как были маргиналы, ну, ходят себе, ну, рисуют, покупают краски на какие-то деньги и даже продают свои вещи, Яковлев продавал, дешево…
Т. ОЛЕВСКИЙ: Участковый приглядывал. Или кто?
Н. КОТРЕЛЕВ: Ну, участковый, в общем, редко кому… для того, чтобы участковый вмешивался, нужно было очень засветиться: устроить скандал или устроить выставку…
Т. ОЛЕВСКИЙ: Или продать картины иностранцу.
Н. КОТРЕЛЕВ: Это…
Т. ОЛЕВСКИЙ: Не страшно было?
Н. КОТРЕЛЕВ: Не страшно, этим занимались все. Естественно, трепетали…
Т. ОЛЕВСКИЙ: Ну, понятно.
Н. КОТРЕЛЕВ: ... но продавали. Иностранцы пользовались случаем и покупали за бесценок вещи, которые сейчас стоят большие деньги, а они покупали за копейки.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Просто у нищих художников в закрытой стране. Они прекрасно понимали, что они покупают, что это будет. С другой стороны, некоторые спасали таким образом художников. Конечно, им надо было что-то есть, там вопрос стоял часто так.
Н. КОТРЕЛЕВ: В конце концов, Яковлев, при том, что… ну, правда, он был необычайно продуктивен, он ничего в жизни не делал, кроме работы. Он в любое время, которое он был сам с собой, он работал, работал быстро, очень эффектно. Он сразу был признан не только в художественной среде, то есть, так сказать, в экспертной среде, он был признан и самым широким интеллигентным зрителем. И его покупали, пусть и дешево… скажем, Вейсберг стоил гораздо дороже, чем Яковлев, но…
Т. ОЛЕВСКИЙ: А как тогда – вот это тоже интересный момент – как тогда формировались цены? Почему кто-то был уже тогда более модным что ли, более дорогим? Н. КОТРЕЛЕВ: И коллекционеры были. То есть, независимо от внешних условий в обществе, сложилась вполне жизнь во всех функциях своих. Были, уже к концу 60-х годов были большие коллекции этого искусства, которые принадлежали не только одержимым людям, как Леонид Талочкин, который специально собирал все, что можно было собрать. Нет, академики покупали. Я сам присутствовал при том, как Яковлев продавал свои вещи ленинградскому знаменитому математику Новожилову, недорого, но продавал. Была коллекция Мясникова, была коллекция Сановича. То есть, люди жили, не очень обращая внимание на то, что на самом деле это может быть и оценено как преступная деятельность. Но чтобы попасть под паровой каток власти, нужно было действительно каким-то образом переступить ту границу, за которой она считала…
Т. ОЛЕВСКИЙ: То есть, я так понимаю, что пока вы на кухне делаете вот это ваше шебуршание, нас не волнует. Если вы заявляете какое-то социальное заметное заявление о нас…
Н. КОТРЕЛЕВ: … выходите на демонстрацию…
Т. ОЛЕВСКИЙ: … вы все, да.
Н. КОТРЕЛЕВ: Тогда, значит, с вами начинают принимать разного рода меры.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Да, там же были разные истории. Это, в общем, очень… ну, вот, да, такое время. Я вот сейчас только на секундочку отвлекусь. Вы слышали, процокали каблуки Ксении Лариной, Ксения Ларина принесла бумажку и напоминание о том, что в Театральной галерее на Малой Ордынке выставка Любарова открывается, со 2 апреля по 11 мая. Владимир Любаров был у нас в прошлой передаче. С удовольствием напоминаю, со 2 апреля по 11 мая приходите на выставку «Первое апреля нон-стоп» Владимира Любарова. Дальше. По поводу… долги отдадим, ладно? Значит, долги возвращаем. По поводу «Красной площади, д. 1». Я спрашивал вас на 970-45-45, 985 код, куда сейчас можно присылать смски Николаю Котрелеву. Смотрите, значит, я спрашивал, на какой станции часы на здании вокзала всегда показывают время 6:05. Конечно, это Астапово, конечно, это время смерти Льва Толстого. И главный приз получает неизвестный человек, у которого телефон заканчивается на 4930, также Ирина, Алексей, Галя, Виктор и Алексей, 95, 71, 75, 15 и 13 последние две цифры телефонов у этих замечательных людей, которые правильно ответили первыми, и они тоже получают приз. И вам позвонят наши референты. А я думаю, что мы вернемся к… приз, кстати – «Купеческий портрет», Исторический музей», 13-й год издания.
Слушайте, давайте возвращаться к этой истории, вот у меня тут… мы приготовили тут вопросы для вас. Ой, кстати, вот смска: «А все картины Яковлева находятся в частных собраниях?»
Н. КОТРЕЛЕВ: Нет.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Есть в музеях?
Н. КОТРЕЛЕВ: Есть и в Третьяковской галерее хорошее собрание Яковлева, есть во многих европейских и американских музеях, есть в музее, то есть, в коллекции Талочкина, которая хранится в РГГУ. Есть, во всех серьезных музеях Яковлев теперь есть. Лет 15-20 назад как раз большие музеи озаботились пополнением того, что они не собирали или не могли собирать при жизни художников. И та же Третьяковка ко мне приходила: Николай Всеволодович, а что, где взять? И собрали, собрали вполне качественные вещи.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Как они общались между собой, художники, на каком уровне было общение и вообще между кем и кем? Вот, например, у нас тут одним из вопросов, которые мы не будем задавать, мы просто эти каталоги разыграем в следующий раз, сходите лучше на выставку для начала: Эдуард Штейнберг был человек, с которым вместе выставлялся…
Н. КОТРЕЛЕВ: Да.
Т. ОЛЕВСКИЙ: … Яковлев на одной из выставок. На первой, кажется, в 63-м году в Музее Достоевского.
Н. КОТРЕЛЕВ: Первая официальная, в официальном помещении. Потому что яковлевские первые выставки прошли по частным квартиркам. Была выставка у Андрея Волконского в доме – это такой композитор и музыкант, теперь, увы, покойный. Была выставка… не могу сказать, раньше она была, чем выставка Волконского, в мастерской Резницкого – был такой тоже покойный Андрей Резницкий, художник, сын советского художника, у которого была мастерская большая и хорошая. И вот там была выставка, яковлевские работы расставлены, разложены, а Холин и Сапгир читают стихи.
Т. ОЛЕВСКИЙ: А что делают в то время люди?
Н. КОТРЕЛЕВ: Сидят, слушают.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Не едят?
Н. КОТРЕЛЕВ: Не едят, нет. Это не варьете, не английский театр времен Возрождения, не японский театр. Сидят.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Водку не пьют.
Н. КОТРЕЛЕВ: И водку не пьют.
Т. ОЛЕВСКИЙ: И даже вина не наливают.
Н. КОТРЕЛЕВ: И даже вина не наливают.
Т. ОЛЕВСКИЙ: И квартира маленькая. Или нормальная квартира, большая?
Н. КОТРЕЛЕВ: У Андрея была небольшая. Больших квартир почти ни у кого не было, это нужно было быть Леонидом Утесовым, чтобы иметь квартиру с репетиционным помещением.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Ну да.
Н. КОТРЕЛЕВ: А остальные люди жили… ну, три, ну, четыре комнаты – это максимум. Как-то раз я был в доме адъютанта Сталина – так это четыре комнаты. Больше… не потому, что был партмаксимум, как говорили в 20-е годы, но потому, что и не строилось такого. Московские старые квартиры, и особенно жалко петербургские, ленинградские, они были поделены так, что с черного входа в одну квартиру вход, а с парадного – в другую. И вместо восьми комнат, которые занимал, ну, чиновник не высшего уровня… барская квартира – это 20 комнат в Петербурге, а 7, 8, 6 – это в зависимости от объема семьи. Ну, вот она оказывалась, в лучшем случае, поделенной на две коммуналки, потому что... бывали и коммуналки в таких настоящих буржуазных или дворянских квартирах, по 8, 10 и больше комнат, но это уже в такой, к счастью, я никогда не жил, я счастливо прожил в маленькой коммуналке. Действительно счастливо, если были с соседями хорошие отношения.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Если повезло с соседями, да.
Н. КОТРЕЛЕВ: А у нас были просто практически родственные соседи с замечательной семьей, и я судьбе благодарен. Я против коммуналки поэтому не имею ничего общего. Потом, когда я уже свою семью завел и жил в коммуналке, это было тяжело, но, опять-таки, не мучительно, все-таки мы жили хорошо.
Вот. А у Яковлева тоже были… потом выстроилась квартира, отчасти с заработков Володи, отчасти по каким-то семейным доходам.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Хотите я вам прочитаю поток сознания Натальи Николаевны, которую прорвало?
Н. КОТРЕЛЕВ: Ну, дай ей Бог здоровья.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Вот. «Сил нет слушать. Булатов и Васильев работали в издательстве «Малыш». Яковлев – самоучка-дилетант. Зверев – салонный легковесный художник, губки бантиком, голубые глазки. Кабаков – художник детского журнала «Веселые картинки», жена его никогда нигде не училась. Знаменитые художники Кабаковы 30 лет делают одно и то же карандашом в коммунальной кухне». Давненько я не получал таких прекрасных смсок. Наталья Николаевна, спасибо, порадовали.
Н. КОТРЕЛЕВ: Действительно, ничего, кроме довольной улыбки…
Т. ОЛЕВСКИЙ: А вот, кстати, типичный пример отношения к ним, только помягче на самом деле, вот к художникам этого поколения. Это вот прям такой привет из 74-го, по-моему. Нет? Ну, как-то так, да, даже пораньше.
Н. КОТРЕЛЕВ: На выставке Рериха я читал, по-моему, в книге отзывов: «Если бы моя дочь так рисовала, я бы ей руки оторвал».
Т. ОЛЕВСКИЙ: Во-во-во, примерно так, да.
Н. КОТРЕЛЕВ: Это глас народа, но не тот глас народа, который глас божий.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Так что же такое Эдуард Штейнберг, почему они вместе тогда выставлялись?
Н. КОТРЕЛЕВ: Потому что Эдик Штейнберг, царствие ему небесное, в это время был… он еще не нашел себя с той манерой, с которой он останется в искусстве… он один из самых дорогих русских художников.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Сейчас, да.
Н. КОТРЕЛЕВ: Вот. Но он что-то пробовал во вполне фигуративной живописи, но Яковлева понимал и любил. В это время контакты между художниками этого круга были самые неформальные. И между художниками и зрителями. Ничего не стоило позвонить, а то и без звонка зайти в мастерскую…
Т. ОЛЕВСКИЙ: А краски одалживали друг у друга?
Н. КОТРЕЛЕВ: Безусловно, хотя краски, конечно… смотря кто и у кого. Те, кто были более жесткими, так сказать, профессионалами, разумеется, краски держали свои. Для художника краски… поскольку жена моя художник, я знаю, что…
Т. ОЛЕВСКИЙ: То есть, так просто… у всех свои. Еще у кого-то были, наверное, импортные, а у кого-то…
Н. КОТРЕЛЕВ: У кого-то были подороже. Яковлев очень любил хорошую бумагу и хорошие пастели, для него это был, как для всякого художника… материал переживается любовно, есть эрос материала. Как для поэта есть чтение словарей, например. У хорошего поэта, у Хлебникова, это большое занятие, или у Вячеслава Иванова, любимое занятие, читать словари. А у художника именно переживание красок. Яковлев говорил: чтобы серое понимать, надо пепел есть, пепел есть. Смех…
Т. ОЛЕВСКИЙ: Нет, это не смех, это серьезная история. У нас времени остается очень мало, полминуты буквально. Где выставка, давайте еще разок повторим.
Н. КОТРЕЛЕВ: Трубниковский переулок, Литературный музей, дом, который принадлежал когда-то художнику Остроухову. Там три зала…
Т. ОЛЕВСКИЙ: Вот автопортрет с яблоками я вдруг увидел – это, конечно, это очень хорошее искусство.
Н. КОТРЕЛЕВ: Очень хорошее.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Очень хорошее, качественное искусство.
Н. КОТРЕЛЕВ: Настоящее искусство. При том, что Яковлев вполне признавал и достаточно хорошо знал и реалистическое искусство, и сам умел. Когда он был фотографом… сохранились его фотографии, которые выстроены замечательным образом, как натюрморты первой половины 19-го века, стройные, строгие.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Очень коротко: вы сами лекции там не читаете? Нашу передачу можно просто как лекцию воспринимать сейчас, да? Отлично. Николай Котрелев, друг художника Владимира Яковлева. Можно я уже так, да? Поэт, филолог, литературовед. Выставка картин в доме Остроухова, приходите пожалуйста. «Музейные палаты» продолжим через неделю.