Художник в городе, что это: изменение состояния архитектуры, форма исторической памяти или трансформация пространства жизни? - Георгий Никич, Владимир Брайнин - Музейные палаты - 2014-03-08

Т. ОЛЕВСКИЙ: 10:10, начинаем. Тимур Олевский, «Музейные палаты». С корабля на бал буквально я приехал и пригласил для нашего сегодняшнего утреннего разговора очень хороших людей. Одного из них просто я знаю, поэтому… одного из любимейших. Георгий Никич, куратор, искусствовед.

Г. НИКИЧ: Доброе утро.

Т. ОЛЕВСКИЙ: И Владимир Брайнин, художник, известный художник. Владимир, здравствуйте. Спасибо, что вы к нам приехали специально.

В. БРАЙНИН: Доброе утро

Т. ОЛЕВСКИЙ: На самом деле, смотрите, какая история. Вообще Владимир Брайнин – человек, который мог бы быть сам поводом для того, чтобы… ну, вот просто позвали очень умного, интересного человека и замечательного художника, и это было бы достаточно для этой передачи, но нам же этого всегда мало, нам же повод нужен. Поэтому и повод тоже нашелся, и повод очень совпадает с творчеством Владимира Брайнина. Если я не прав или говорю банальности, вы меня поправляйте. Юр, я очень надеюсь на вашу…

Г. НИКИЧ: Буду, буду, не беспокойся.

Т. ОЛЕВСКИЙ: … на вашу, да, критическую оценку всего, что здесь происходит. Итак, открытая дискуссия. «Художник в городе: изменение состояния архитектуры, форма исторической памяти или трансформация пространства жизни?» Так называется передача и так называется некое мероприятие, которое вы затеяли, оно состоится совсем скоро, 12 марта. Что это такое? Георгий Никич.

Г. НИКИЧ: 12-го марта в выставочном зале Новый Манеж, действительно, с 6:30 до 22 будет происходить довольно странная открытая дискуссия. В ней будет три составляющих. Во-первых, частью проекта и средой, в которой это будет происходить, будет город в исполнении знаменитого художника Владимира Брайнина – ура, да!

Кстати, почему-то в этот момент хочется всех дам поздравить с днем рождения. Не знаю, почему так получается. С днем рождения, в смысле, каждый год почему-то день рождения женщин, я удивляюсь.

Так вот, будет выставка. Потом около 7 часов с помощью чудесных студентов Высшей школы экономики, которые, как это ни удивительно, учатся на кураторов, будет осуществлена большая дискуссионная программа, в которой участвуют люди, которые, так или иначе, интерпретируют город и считают себя художниками. Это те, которые устраивают путешествия по Москве с ее изучением, это те, которые занимаются граффити, это даже рекламщики, которые, не побоюсь этого слова, унавоживают город прекрасными рекламными имиджами.

Т. ОЛЕВСКИЙ: … не такие вот модные урбанисты, которые (неразб.) город удобным.

Г. НИКИЧ: А также, безусловно, модные урбанисты со «Стрелки», из Московского архитектурного института. Конечно, будет в этом участвовать и Володя Брайнин. И так далее, да? Это будет длиться некоторое время, а около 10 часов вечера случится еще один эпизод. Уже сейчас в сети Инстаграм, если вы набираете «Владимир Брайнин», можно найти специфический конкурс, который сделали те же самые прекрасные студенты, о которых я говорил. Вообще, надо сказать, много народу организационно: и объединение «Выставочные залы Москвы», и Манеж с удовольствием пошел навстречу, и Ассоциация искусствоведов, и Высшая школа экономики – вот все как-то, такие странные и разные, увлеклись темой «Художник и город» и поддержали эту историю. Кстати, в зерне этой истории – я нарочно отвлекаюсь – издание новой книжки с неслучайным названием: Владимир Брайнин, «Москва. Холст. Масло».

Т. ОЛЕВСКИЙ: Которую я сейчас держу в руках, которую мы разыграем обязательно в конце передачи, будут подготовлены специальные вопросы.

Г. НИКИЧ: Итак, я закончу, простите, Инстаграм, а то не будет понятно. Там конкурс, по мотивам живописи Брайнина юные и, может быть, не юные фотографы присылают свои снимки. И получается 5 или 6, я уже сейчас не помню, номинаций: отражения, отблески, фрагменты, портреты домов и так далее. Итоги конкурса будут подведены около десяти часов вечера.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Я хотел бы, прежде чем вернуться к этой дискуссии, потому что у меня на самом деле осталось много вопросов, Владимиру Брайнину вопрос. Вот я смотрел книгу и смотрю сейчас работы. А для художника, для вас конкретно, вообще все равно, что происходит с городом? Я объясню, в каком смысле. Ведь вы же отражаете, например, вот у вас появляется какое-то, наверное, настроение или какое-то отражение эмоций, пережитых в городе. Если город болеет, ну, тоже будет какая-то работа. Если город здоров, будет другая работа. Для вас состояние города, оно на что-то влияет? Именно в творческом смысле.

В. БРАЙНИН: Вы простите, я в свою очередь хотел бы поздравить с 8 марта наших женщин и пожелать всего самого доброго и отсутствия беспокойства, а, наоборот, радости. Что касаемо вот… ну, это город, он же как человек, для меня это мир, в котором я живу. Он тоже меняется, он тоже становится странным, влажным, цветным, сухим, больным, здоровым. Конечно, я это как бы фиксирую в своем сознании, в своем отношении. Это пробуждает какие-то пластические ощущения, новые для меня.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Я просто ловлю себя на мысли иногда, что что бы кто бы ни сделал с Москвой, условно, какие бы эксперименты на ней кто-то ни ставил, но все равно остаются люди, и от них зависит то, что будет происходить. Или нет? Или не так?

В. БРАЙНИН: Я думаю, что абсолютно так. Это даже не касается людей, которые защищают или которые разрушают. Здесь есть некий запах, вот присутствие соединения разной архитектуры, разного рельефа, разной узнаваемости, деревьев, которые стали, несмотря на всякие перестройки и изменения, гораздо выше и больше. Ощущение лета, ощущение весны. Вот как сегодня, по идее, же должен был быть снег, солнце и мимозы, но этого нет, но мы все равно узнали город.

Т. ОЛЕВСКИЙ: В чем же тогда будет цель дискуссии, в которой участвует так много молодых людей 12-го марта, что мы хотим в конце, к чему прийти, ради чего это?

Г. НИКИЧ: Ну, я думаю, что в конце дискуссии мы не то что ставим какую-то цель, хочется просто чтобы возникло два контекста. Потому что дело происходит в городе, это некоторая внешняя оболочка. И все из города пришли. Второе – это все оказались в окружении картин Брайнина, и это тоже специфично, потому что вот эти вылезающие из стен фрагменты лепнины, эти странные портреты домов, эти вот отблески, о которых художник говорит... Вы слышите, он не отвечает на вопрос, он же художник, он говорит некоторый свой поэтический текст своего восприятия, который потом выражается…

Т. ОЛЕВСКИЙ: … в работах.

Г. НИКИЧ: … в работах, правда? И наше дело дальше это воспринимать и понимать. Я, например, по студентам смотрю, тоже очень интересно: одни глядят на это топографически. Ну, этот домик стоит так, а что же стало с этим местом, интересно, я его узнаю или не узнаю. Вот какая-то такая сравнительная история. Другие говорят: ух ты, а эта трещина, она как бы кожа дома, да? И начинается такое включение в картину, потому что за картиной стеной, за стеной квартира, в квартире жизни, эти жизни уходят в историю, этот дом разрушается. А если его потом отреставрировали, он стал пластиковым. И, смотрите, на картинах Брайнина уже не старая Москва, а заборы на Триумфальной площади, заборы на площади Белорусского вокзала, вот эти зеленые занавески, ремонтные занавески на больших огромных зданиях с какими-то кусками рекламы. Почему это так?

Т. ОЛЕВСКИЙ: Ну, при этом все это как-то не выглядит угрожающе, да? Нет ощущения, что это про какой-то срочно призываемый к какому-то, побуждаемый к какому-то действию социальный протест. Вот нет ведь, так? Я правильно понимаю?

В. БРАЙНИН: Ну, вы понимаете, дело в том, что вообще я как бы для себя не являюсь сторонником того, чтобы кого-то запугать, что-то объяснить и показать. Я реализую свои эмоции. И сами средства изобразительные, которыми я пользуюсь, они как бы используются именно таким образом, цвет, пространство, чувства, желания, какие-то изменения, чтобы человек сам решал для себя, есть в этом для него проблема или нет. То есть, идея навязчивости своих оценок, умение не присутствовать, во всяком случае, я стараюсь это сделать.

Что касаемо тех же заборов, они становятся для меня какой-то преградой к подходу к фрагменту, к дому, к знакомому к чему-то, к менее знакомому. Но одновременно эта преграда, она не является непреодолимой. И, соответственно, я ищу ее тоже, интерес ее, орнаментику ее, знаковость. И в контексте моих как бы желаний и настроений все это начинает или содействовать друг другу, и новое, и старое, и преграды, и загородки, и воздух, или, наоборот, соединяться в какую-то новую реальность, в которой я живу.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Я вот хочу поделиться своими впечатлениями от одной работы, которая называется «Дом №13». Это буквально проходная какого-то завода, покрытая сверху колючей проволокой.

В. БРАЙНИН: Да, это бывшая французская кондитерская, которая теперь называется фабрика «Большевик» на Скаковой улице, и учился я рядом в школе. И вот это, да, это проходная. Но сейчас это все сносят, кто-то говорит, что там будет сад, там же и трубы находятся, и тоже вроде их снесут. Но если будет сквер – замечательно.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Там такой сладкий солнечный свет на этих стенах, на заборе, что когда смотришь на нее и думаешь: как же хочется, как же хорошо оказаться по эту сторону забора…

Г. НИКИЧ: Значит, ты просто угадал, что это сладкая фабрика «Большевик».

В. БРАЙНИН: Сладкая фабрика. Плюс эта сладость – это ведь разница в рассмотрении этого домика, который вот-вот уйдет. Я его помню еще очень много лет тому назад, десятки лет назад, когда по этой улице в основном не машины ездили, а ходили лошади с ипподрома, и конюшни были, и старый Манеж. И вот ощущение этого света, который вот такой благостный, он оттуда, из детства.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Ну, вот это вот, конечно, совсем другой взгляд на Москву. Честно говоря, я… ну, не только на Москву, на город, наверное, вообще. Он такой как будто про людей, но он вполне без людей обходится, и даже лучше, мне кажется, без людей ему. Нет? Юрий, как вы считаете?

Г. НИКИЧ: Да всегда лучше, когда людей нет. Я, нет, я имею в виду… вот делаешь выставку, бывало, думаешь: какая прекрасная выставка! Приходят люди – сразу как-то неудобно выставку смотреть. Все же мешают друг другу. Вообще ситуация, когда…

Т. ОЛЕВСКИЙ: Портреты прекрасные. Нет, на самом деле портретов много, и они прекрасные. Я просто… вы не подумайте, ничего. Особенно автопортреты.

Г. НИКИЧ: У Брайнина портретов совсем немного, чуть-чуть скорректирую я Тимура, потому что это редкие автопортреты. Была серия автопортретов – сколько? – 20 лет назад практически, которые у художника украли, когда грабили его дом-мастерскую. Удивительно, да? Что вот именно у художника такого, скорее такого поэта города, стащили именно автопортреты. А сейчас новые автопортреты появились. Это, конечно, само по себе удивительно, удивительно, и понятно, что эти портреты связаны с портретами родителей, как бы вот эта вот связанность этих персонажей на фоне города, или в городе, или внутри – вот это вот совсем очевидная вещь.

Можно я одну вещь договорю про дискуссию? Потому что мы что-то слишком много говорим про Брайнина, в то время как…

Т. ОЛЕВСКИЙ: Потому что он здесь просто присутствует.

Г. НИКИЧ: Ну да, мы же вежливые. В том время как, смотрите, вот этот путь, который художник, ну, даже не избрал, а которому служит, этот путь очень… ну, самый сложный, да? Потому что это путь, так сказать, путь переживания и выражения переживания в некотором ожидании, надежде, что твое переживание кому-то нужно, или кто-то это воспримет как свое, или кто-то воспримет как какую-то точку зрения, с которой надо вступать в диалог. Есть другие – это к дискуссии – другие способы существовании художника в городе. И художник в городе существует, например, как бытописатель. Так сказать, в дофотографические времена в частности, да? Ну, понятно, что необходимо город, вот этот вот образ города, его топографию, так сказать, перечислительно, портретная перечислительность города, она существует…

Т. ОЛЕВСКИЙ: … когда город уходит, да.

Г. НИКИЧ: И все равно, и всегда известно, что хорошие художники или большие художники из этой истории и в связи с тем временем, в котором они живут, все равно они и время выражают, и себя выражают. Но есть еще совсем другая, современная позиция, она связана с тем, что художник в город выходит и город рассматривает как место действия. И в этом смысле появляются граффити, здесь появляются самые разные практики, когда художник начинает взаимодействовать с какими-то группами населения, и они могут построить баррикады, как Осмоловский когда-то строил на Никитской, или могут построить какой-нибудь портрет философа, как портрет Бодрийяра построили, кстати, очень неудачный, неуместный, в Марселе в трущобных районах. И так далее и так далее. Уж я не говорю про граффити, да? Я имею в виду не то граффити, которое официозно-разрешенное и планомерно распространяемое. Наверное, у художника есть что по этому поводу сказать…

Т. ОЛЕВСКИЙ: Ну, в спальных районах…

Г. НИКИЧ: Не только в спальных, почему. На Беговой есть граффити?

В. БРАЙНИН: Ну, на Беговой вот это вот был какой-то конкурс.

Г. НИКИЧ: Тебе понравилось то, что там сделано?

В. БРАЙНИН: Я не очень в этом понимаю. Более того, я не понимаю, как получаются какие-то кукольные вещи на фасаде дома. Меня это раздражает.

Г. НИКИЧ: Ну вот. И есть совсем вот эти вот паблик арт, или коммьюнити арт, или другого рода…

Т. ОЛЕВСКИЙ: О-па, вопрос. Одну секунду, прости пожалуйста.

Г. НИКИЧ: Да, конечно.

Т. ОЛЕВСКИЙ: А вот если граффити появилось на стене дома. Владимир, вот смотрите, у вас есть работы, где вы выцепляете просто какие-то фрагменты, например, фрагменты лепнины, укрытые сеткой во время ремонта, да? Ну, то есть, на самом деле… или, например, отколотый кусок стены. То есть, вы же не стесняетесь показывать изъяны города, да, его щербины, его шрамы. То может ли граффити стать элементом вашей работы, посвященной городу?

В. БРАЙНИН: Это любопытный такой вопрос. Дело в том, что мои щербины и выбоины – это когда я уже становлюсь практически археологом, я разглядываю эту ситуацию от начала до конца. Конец предчувствую, начало как бы этого я знаю. А что касается… был замечательный дом в Печатниковом переулке, он сейчас реставрирован и, слава богу, он жив, и потерял для меня интерес, но я увидел между двумя очень хорошими кариатидами, замечательными – дом 5, Печатников переулок, или 7, не помню, 5 – был нарисован оранжевый цветок с какими-то тантрами, мандалами, с глазами. Он был ярко-оранжевый с черной тенью и фиолетовой обводкой. Я был поражен тем, что вся лепнина была уничтожена махом, она стала плоской, объемным оказался только этот страшноватый цветок. И я долго думал: может быть, из этого что-то сделать? Понял, что сделать я ничего не могу…

Г. НИКИЧ: Потому что уже сделано.

В. БРАЙНИН: Уже сделано. И как с этим обращаться? Это просто воспринять как мощный знак беды.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Ну, интересно, это правда очень интересно. И вот это вот тоже все становится… но, с другой сторону, ну, вот, Юрий, вот выходят художники вот граффитчики в город – ну, конечно, они борются с городом, наверное.

Г. НИКИЧ: Нет.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Нет?

Г. НИКИЧ: Не думаю. Они не борются… почему? Это же диалог. Вот у меня был опыт в каком-то небольшом городе в болгарском, там исследовали городочек. Смотрели – что-то странное в этом городе. Думали-думали, не могли понять. Потом поняли, что только в одном месте на каких-то воротиках есть такой граффитический жест, да. И все. Он пустой, он очень слабенький – нету диалога.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Нету диалога. Давайте через новости и небольшую рекламу…

Г. НИКИЧ: Приступим к диалогу.

Т. ОЛЕВСКИЙ: … приступим к диалогу опять.

НОВОСТИ

Т. ОЛЕВСКИЙ: 10:35, продолжаем. Тимур Олевский здесь. Прежде, чем мы… я вам, кстати, хочу напомнить, что Владимир Брайнин, художник, сидит по правую от меня руку, а Георгий Никич, куратор, искусствовед – по правую руку от Владимира Брайнина. Но, прежде чем мы продолжим разговор, я хочу несколько долгов отдать, иногда надо это делать. Долги передачи «Красная площадь, д. 1». Вопрос был такой: Надежда Тэффи, уезжая из Москвы, оставила знакомым сундук со старинными русскими шляпами. Чтобы сберечь их от конфискации, сверху к сундуку положили предмет, на котором было написано «Душеньке Фенечке в знак приятнейших воспоминаний. Любящий Вова». Что это был за предмет? Все правильно ответили, кто ответил, что это был портрет Ленина. Это логично, мне кажется, в этой ситуации, по идее. Хотя мне кажется, что после такого могли арестовать всю семью просто, а не шляпы конфисковать. Но тем не менее. Павел 4335, Михаил 0070, Елена 6780, Саша 1302 и Маша 9723 будут счастливыми обладателями нескольких номеров журнала «Дилетант». Поздравляю вас с этим.

А мы сейчас – вот слушайте внимательно объявление – начинаем разговаривать с вами. И поскольку Юрий Никич никогда не приходит с пустыми руками, а принес нам, собственно, книгу Владимира Брайнина «Москва. Холст. Масло», а это очень сильно сделанное издание, в итальянской типографии, с его предисловием. Дуня Смирнова написала для этого рецензию, да, я так понимаю, Юр?

Г. НИКИЧ: Ну, не рецензия, а скорее такой лирический текст прекрасный.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Да, сам Владимир Брайнин довольно забавный, задорный, я бы даже сказал, самоироничный текст, но это тоже все не самое, конечно, хотя это жутко приятно, но и тут все работы, про которые вот мы сейчас говорим, те, которые будут на выставке. Мы вам хотим это все отдать, но не просто так, а хотим с вами поиграть, поэтому слушайте меня внимательно. Я минут через десять включу телефон, и по телефону +7-495-363-36-59 буду говорить с вами. Задам вопрос, предложу три ответа на каждый. Кто угадает, тот получит. Книжечек очень мало, они вообще на самом деле стоящие, так просто их не достать. И, кстати, если хотите присоединиться к нашему разговору, то тогда по смс-порталу, на смс-номер +7-985-970-45-45 присылайте ваши сообщения, я их прочитаю в эфире. Твиттер-аккаунт @vyzvon также работает. Кое-кто, кто знает наш номер наизусть, уже прислал: «Художник в городе – это инопланетянин, на него смотрят с любопытством, но руки на всякий случай связывают», - пишет наш постоянный слушатель Владимир в бане. Я не знаю, согласны с таким утверждением, что смотрят с любопытством, как на инопланетянина, но руки на всякий случай связывают?

Г. НИКИЧ: Ну, я не видел, чтобы были такие смелые люди, которые связывают руки инопланетянам. Думаю, что одни с любопытством смотрят и опасением, а другие руки иногда связывают, это правда. И это тот самый вопрос очень интересный. Когда художник выходит в город, он должен быть или партизаном, или поэтом, как Брайнин в нашем случае, или бытописателем – ну, это может быть такое свойство. Или он должен быть очень послушным, товарищем скорее даже, чем гражданином, и что-нибудь исполнять – тогда точно руки не свяжут.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Смотрите, по поводу граффити мы начинали говорить сейчас, говорили в том числе о граффити как о способе выхода художника в город для диалога, и я поймал себя на мысли, что, ну, ведь граффити бывает разное, как любой диалог. Ну, вот ты когда разговариваешь с человеком, он может на тебя поорать, а может с тобой поговорить. Граффити в этом смысле, наверное, тоже не очень отличается, это тоже способ… либо ты просто наталкиваешься на чей-то крик, либо ты наталкиваешься на чей-то разговор, тогда это может быть вовсе даже и не так резонирующе, да, как это вот пример нам Владимир сейчас рассказывал с этим цветком на фоне кариатид.

Г. НИКИЧ: Ну, мне-то кажется, что граффити…

Т. ОЛЕВСКИЙ: Нас тут Аня поправляет: «ГраффИти», - говорит она, потому что правильно ударение так ставить. Я не знаю.

Г. НИКИЧ: Graffiti? No. Так вот, я думаю, что, смотрите, все зависит же от того типа диалога, который выстраивается. Ведь это город и какие-то сообщества, у которых нет другого голоса. И вообще художник – это голос, правда? И в этом смысле вот есть Брайнин, который голос и который пробился и выражает свои мысли таким сложным поэтическим образом, и нужно делать большие усилия, чтобы пробраться сквозь свои бытовые, или стереотипные, или привычные опытные понимания города к тому, о чем о говорит, да? Живопись требует усилия, и вообще искусство требует усилия. Или совсем другая ситуация, когда ты с помощью искусства или вокруг искусства собираешь какое-то сообщество, которое… то есть, сообщество Брайнина, оно диссоциировано, да? Оно несобранно, оно вокруг этого голоса существует как существуют традиционно любители прекрасного. Вокруг граффити существует сообщество тех, которые, да, тех, которые к этому относятся. И вот эти те, которые к этому относятся, распадаются резко на две группы, да? Одни могут разрешать или запрещать, у них есть такая функция. И другие, которые к этому относятся, так сказать, эстетически или пластически. Ведь, заметьте, когда вы едете в электричке вдоль заборов, которые иногда почти уже и не заборы, а сплошная экспозиционная полоса, это другое, несколько другое впечатление, чем когда вы едете вдоль заборов, которые сплошная бетонная полоса.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Ну, да, да, порядка нет в стране, - сразу приходит в голову.

Г. НИКИЧ: Или другое: это какой-то визуальный аттракцион, который, иногда сознательно, иногда подсознательно, оказывается, все-таки воздействует, да? Потому что это некоторое высказывание, язык которого не совсем очевиден. Это же вопрос языка общения.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Да.

Г. НИКИЧ: И в этом смысле, когда… есть общий язык или нет общего языка. За счет этого и собираются сообщества, ведь правда? За счет этого и происходит вот этот самый диалог, общение, обсуждение самого города и, в конце концов, той жизни, которая в нем происходит. Например, да, там, центр города строго регламентирован, для центра города вот поэты – это очень важные люди, потому что они говорят, как художник Брайнин, я его процитирую: когда вот этот чудесный дом на Трубной был отреставрирован, превратился в нечто пластиковое, я потерял к нему интерес, да? Интерес перешел в какую-то совсем другую историю. Есть, смотрите, какие-нибудь городские праздники, на которых сейчас много достаточно приволья культурного, да? Туда выходят люди с довольно интересными высказываниями, собственно, иногда и демонстрации становятся очень интересными высказываниями, это такая давняя традиция. Вспомнить можно какой-нибудь там 1918-й – 1920-й годы, когда демонстрации становились художественным высказыванием. И это тоже относится к городу. Сейчас это скорее в разряде праздников и это распространяется, там, по всему городу. Это такая временная вспышка, скорее все-таки ориентированная на, если говорить о языке, ну, так сказать, на потребление/развлечение. Хочется думать, что если вводить людей в задумчивость во время праздника, то то ли для них… то ли им хуже от этого будет, то ли они, наоборот, вдруг начнут освобождать свою творческую энергию. А что это вот будет за реализация – мы не знаем, чуть-чуть опасно в этом месте.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Да. Есть это все. Ну, да, ну, да, но вот просто я еще хочу… ловлю себя на мысли, что если уж мы заговорили про граффити коротко, к чему-то вдруг у нас передача ушла в эту сторону… ну, у нас же открытый разговор. Там ведь есть еще такая штука, что это всегда высказывание, которое должно производиться за очень короткое время, оно ограниченно по времени, нужно делать быстро. Это тоже, мне кажется, имеет значение, это практически прокричать и убежать.

Г. НИКИЧ: Да, но есть и живопись alla prima, и художник иногда выходит в город с мольбертом и что-то… стремительно делает набросок.

Т. ОЛЕВСКИЙ: И вот в открытой дискуссии 12 марта с полседьмого вечера до десяти вечера соответственно, один из вопросов, которые там стоят – трансформация пространства жизни. Что, что это такое? Это вот как раз то, о чем мы сейчас говорим, или нет?

Г. НИКИЧ: Ну, смотрите… думаю, да, потому что вопрос… это вопрос совсем другой. Смотрите, когда мы говорим «художник в городе», мы же говорим все время в каком-то смысле ложно в контексте Брайнина. Потому что если говорить корректно, наверное, было бы правильно сказать, что это город в художнике, конечно. И дальше уже этот город в художнике вы распечатываете или нет.

А трансформация пространства жизни – это расширение позиции художника. Потому что те, которые осваивают город, передвигаясь по нему удивительными маршрутами с фонариками, как это организует, не знаю, музей «Огни Москвы» или еще кто-нибудь – это же, фактически это перформанс, в который включаются люди. Там это не вполне отрефлексировано как художественное событие, но оно является таковым. Вообще эта граница между функцией художника и общественной функцией, в городе особенно, конечно, давно и заметно размыта.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Для города… вот смотри, а вот Владимир Брайнини и Георгий Никич, кто из вас ответит на этот вопрос – не знаю. А не кажется ли вам, что для города, для городских жителей сейчас вот эта форма высказывания, она уже сложна? Она избыточно сложна, потому что все можно написать двумя строчками в Фейсбук, вот все ровно то же самое, что хочется… Потому что о работе надо думать, переживать, искать какие-то струны. Для этого нужно больше времени, больше, чем сейчас человек может себе позволить.

Г. НИКИЧ: Ты имеешь в виду, что живопись сложна.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Ну, да, для города, для городского жителя сейчас сложна, мне кажется, нет? Тем более живопись, посвященная городу, о котором надо написать «срочно, SOS, помогите, рушится стена».

В. БРАЙНИН: Ну, это скорее, на мой взгляд, в Архнадзор, к которому я с большим уважением могу относиться за какие-то вещи, которые они делают, полезные для города. Но я надеюсь, что в Москве есть много людей, которые не ограничатся двумя строчками, и хотят заставить себя думать, и научиться думать, и научиться вникать в чужую какую-то вот показанную им идею, хотя это трудно. Конечно, есть ряд людей, которым, наоборот, достаточно быстро и аккуратно разжеванная пища будет удобнее.

Г. НИКИЧ: Можно я здесь добавлю? Вот на этой же выставке однодневной… обратите внимание, что это однодневная выставка, не ожидайте, что это… да, не надо 13-го приходить.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Надо действительно прийти, посмотреть, потому что не будет…

Г. НИКИЧ: Да, только вечером 12-го. Ну, днем выставка работает 12-го в обычном режиме. Значит, там есть такой проект, который называется «Картины в городе». Фактически состоит в том, что картины Брайнина девочки и мальчики выносили в те месте…

Т. ОЛЕВСКИЙ: … где они…

Г. НИКИЧ: … где они написаны. И делали фотографии, и из этого сделали свой такой мультимедийный проект, который является частью выставки.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Давайте попробуем, я попробую сейчас телефон включить. У нас что-то как-то вот он странно работает. И по телефону 363-36-59 с кодом 495 попробуем-ка мы разыграть эти замечательные вопросы. Ой, как все сразу начали звонить! Отвечаем. Алло! Алло? Как вас зовут?

СЛУШАТЕЛЬ1: Добрый день, Тимур. Дмитрий.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Дмитрий, давайте я вам вопрос расскажу, а вы мне ответите на него правильно. И я вам с удовольствием отдам книжку Владимира Брайнина с его работами. Смотрите, 30 лет назад критики и любители искусства заметили, что небо над Москвой брайнинское. Какой основной цвет или оттенок они имели в виду? Три варианта ответа: жемчужно-серый, истошно-голубой и красновато-коричневый.

СЛУШАТЕЛЬ1: Я боюсь ошибиться, но мне кажется, что это красновато-коричневый.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Точно. Не красно-коричневый, заметьте, а красновато-коричневый. Юрий Никич автор этих вопросов.

Г. НИКИЧ: Да, призовая игра.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Это совершенно правильно, вы получаете книжку. Даже тут больше, я вам скажу. Это вечернее, вечереющее или вечернее небо, атмосфера отражает не столько солнечный свет, сколько отблески и освещение городских огней, - поэтический текст от Георгия Никича, куратора выставки, которая пройдет только один день в Новом Манеже. Ваш номер мы записываем. Дальше, следующий звонок. Прямо сразу снимаю. Вот уже есть звонок. Как вас зовут? Здравствуйте. Алло?

СЛУШАТЕЛЬ2: Алло.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Как вас зовут?

СЛУШАТЕЛЬ2: Меня зовут Даниил.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Даниил, слушайте внимательно вопрос. На одной из картин Брайнина скульптурный лев с недобрым выражением лица сидит на фоне какой-то красной стены. Ну, я надеюсь, что вопрос покажется простым. Что это за стена? Декорация к фильму «Война и мир» из студии Мосфильм, стена бывшего Английского клуба, ныне Музея современной истории России, или кремлевская стена со стороны Александровского сада? Где этот недобрый лев?

СЛУШАТЕЛЬ2: Я не знаю.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Ну, жаль. Ну, тогда попробуем поговорить с тем, кто знает. Ну-ка, знаете, где этот лев? Алло, как вас зовут? Алло? Нет, оборвалось. Ну-ка, попробуем вот так вот. Как вас зовут? Здравствуйте. Алло? Не тяните время. Алло? Алло? Давайте, пока до нас дозваниваются… слышите меня, нет? Ох, что-то у нас с телефоном. Слушайте, товарищи, не буду я терять время. Один звонок, одну книжку нам удалось прям по телефону разыграть, а я вам сейчас два вопроса задам, и если вы пришлете правильный ответ, то на смс-портале я их увижу и прочитаю. Так вот, второй вопрос. На одной из картин Брайнина скульптурный лев с недобрым выражением лица сидит на фоне какой-то красной стены. Что это за стена? Декорация к фильму «Война и мир» из студии Мосфильм, стена бывшего английского клуба, ныне Музея современной истории России, или кремлевская стена со стороны Александровского сада? Отвечайте, где это.

И третий вопрос, тоже отвечайте правильно. Почему на некоторых картинах Брайнина пейзаж оказался перевернутым? Потому что Брайнин, вслед за немецким художником Георгом Базелицем принципиально экспонирует свои холсты вверх ногами, потому что Брайнин пишет пейзажи через специальную линзу или потому, что художник написал множество отражений в лужах? Смс-портал - +7-985-970-45-45. Что-то нас телефон сегодня не очень порадовал, начал хулиганить. Где у нас выставка эта пройдет?

Г. НИКИЧ: Выставка пройдет 12-го в Новом Манеже в Георгиевском переулке. Как известно, туда очень легко доехать…

Т. ОЛЕВСКИЙ: Зайти за Думу…

Г. НИКИЧ: … метро «Охотный ряд». Ну, тебе, конечно, за Думу. А другим просто в Георгиевский переулок или с Тверской свернуть…

Т. ОЛЕВСКИЙ: У меня персональная…

Г. НИКИЧ: Да-да-да, точно. И мне хотелось еще сказать, что в этом сюжете, мне кажется, нужно еще раз обратить внимание на очень главную вещь. Что художником в городе может оказаться только тот, у которого город внутри. И вот эта вот история, когда город внутри, то есть, чем оказывается город внутри? Собственно, ты спросил в начале, я сейчас додумал. Зачем мы все это делаем? Для того, чтобы люди смогли, ну, как бы присвоить город.

Т. ОЛЕВСКИЙ: То есть, как это?

Г. НИКИЧ: Присвоить город – сказать, что этот город мой, и в этом городе что-то вот так, что-то мое, что-то не мое. И сказать, что они есть те, которые могут этот город тоже выражать или тоже менять, в зависимости от своего темперамента или желания.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Только вопрос возникает в том, что услышат ли их? Но, может быть, вот такие как раз дискуссии, когда приходят люди, способные донести их слова быстрее, чем просто надеяться на то, что вот мы… понимаешь, мы высказываемся художественным каким-то языком, и на самом деле без всякого шанса, что этот художественные язык будет услышан людьми, которые город считают тоже своим и, по праву, там, разному своему праву, могут его менять и делать с ним все что угодно быстрее, чем мы, которые вот пришли и сказали: а мы его присваиваем.

Г. НИКИЧ: Смотрите, город – это всегда Вавилон, у города всегда много-много языков. И административная суть города, о которой, кажется, ты сейчас говоришь…

Т. ОЛЕВСКИЙ: Да, конечно.

Г. НИКИЧ: … она вынуждена сказать иногда: ну да, языков-то действительно много. Они не только национальные или конфессиональные, не только профессиональные, они еще гораздо более тонкие. Это языки самых разных способов освоения города. И вот для этого, оказывается, уже сейчас сама административная инфраструктура, она же тоже меняется. Мы говорили, помню, раз, что есть большие выставочные залы, как Манеж… а не зря партнером сейчас является, я же сказал, образовательная большая штука, да? Называется Высшая школа экономики. Очень профессиональный, профессиональный фактически клуб искусствоведов, самая большая в мире группа искусствоведов, собранных под одной крышей – это Ассоциация искусствоведов. И, наконец, объединение «Выставочные залы Москвы». То есть, то, что..

Т. ОЛЕВСКИЙ: … мы говорили про это здесь.

Г. НИКИЧ: Говорили. И то, что, в конце концов, Брайнина как художника, транслирующего людям город, или других людей, которые найдут эти способы общения, они будут рассказывать о городе, но уже не в центре, не в Георгиевском переулке, а в своих спальных районах…

Т. ОЛЕВСКИЙ: А как это вот сделать, выставку на один день? Это нужно привезти, развесить, увезти. Это вообще реально? Очень быстро.

Г. НИКИЧ: Этому можно посвятить особенную передачу: технологии героического создания выставочных проектов.

Т. ОЛЕВСКИЙ: За один день, да. Я вот хотел это сделать, но потом. Георгий Никич расскажет нам, как он умеет делать вот такие истории, которые не выстраиваются вообще никак у меня в голове. Новый Манеж, 12 марта, с 18:30 до 10 часов.

Коротко отвечаю на вопросы. Аня ответила правильно 1601, Павел 0855, Елена 6780 о том, что лев с недобрым выражением лица на красной стене на одной из картин Брайнина – это стена бывшего Английского клуба, конечно, это был простой вопрос.

Г. НИКИЧ: Не зря картина называется «Музей один».

Т. ОЛЕВСКИЙ: А вот это вот, кстати, здорово. И почему на некоторых картинах Брайнина пейзаж оказался перевернутым – потому что художник написал… написал множество отражений?

В. БРАЙНИН: Написал. И продолжаю.

Т. ОЛЕВСКИЙ: И продолжает писать. Спасибо огромное. И там будут на выставке эти работы в том числе?

Г. НИКИЧ: Да.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Около 20, вы мне рассказывали, да, Георгий?

Г. НИКИЧ: Всего 34, 34 лужи есть в мастерской, но тут будет несколько луж, конечно, потому что это очень важная тема.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Все, ребята, все в Новый Манеж на Брайнина и на дискуссию. Пока.