Выставка к 125-летию со дня рождения Марка Шагала в Третьяковской галерее - Екатерина Селезнева, Мерет Мейер-Грабер - Музейные палаты - 2012-06-16
К. БАСИЛАШВИЛИ: Доброе утро. Мы начинаем в блестящей компании программу, посвященную открытию выставки в Третьяковской галереи «Марк Шагал. Истоки творческого языка художника», к 125-летию со Дня рождения. Меня зовут Ксения Басилашвили. Я приветствую наших гостей. Это внучка Марка Шагала, вице-президент Комитета Марка Шагала Мерет Мейер. Доброе утро, Мерет.
М. МЕЙЕР: Здравствуйте.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Екатерина Селезнева - куратор выставки и директор Департамента международного сотрудничества Министерства культуры. Доброе утро.
Е. СЕЛЕЗНЕВА: Доброе утро.
К. БАСИЛАШВИЛИ: И я благодарю Ирэн Зайончек, которая помогает нам сегодня с синхронным переводом. Спасибо, Ирэн. Поблагодарю всех собравшихся в студии за великолепную выставку, которую мы с Тимуром Олевским уже успели посетить. Сейчас Тимур разберется с призами и тоже появится со своими впечатлениями в нашей студии. А у меня первый вопрос к Мерет, прежде чем мы заговорим о выставке. Известно, что ваш дед Марк Шагал, он, действительно, рос, воспитывался в еврейской культуре, знал идиш, знал иврит, питался этим. Поддерживаются ли эти традиции в вашей семье?
М. МЕЙЕР: Да, нас воспитали в смешанной культуре. Наша мать, так же как ее образование, ее воспитание питалась культурой, искусством. Так что религиозная культура как бы трансформировалась, это было естественное движение, к которому присоединились наши деды и бабушки. Я не знаю, приняли ли они такое конкретное решение, может быть, это неподходящее слово, но жизнь их заставила заменить религию, т.е. это их религия была, их собственная религия, они никогда не отказывались от религии, но они заменили ее более широкой целью. Т.е. они решили посвятить свою жизнь искусству. Конечно, религия была компонентом этого. Наша мать, которая воспитывалась именно в этой традиции, в этой жизни, которая шла вокруг искусства. И вот в этих рамках религия тоже участвовала, но это конкретно не воплощалось. Наши бабушки не практиковали эту религию. Но они чувствовали эту религию каждый божий день. Так что я в конце концов могу ответить на этот вопрос, что нас не воспитывали в такой еврейской культуре, но в культуре искусства, со всеми звуками. Это как симфония. И в этой симфонии еврейская культура имела свой важный путь. И это всегда было на очень высокой ноте.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Последний вопрос перед тем, как мы начнем говорить именно о выставке. В одном из ваших интервью я прочитала, что вы довольно поздно для себя осознали Марка Шагала как художника и прежде воспринимали его как деда. В этом, мне кажется, парадокс, что он прежде всего был для вас дед, а не художник, учитывая ту атмосферу, о которой вы сейчас говорили, атмосферу искусства, в которой вы росли.
М. МЕЙЕР: Как внучке мне немножко трудно сказать, я не знаю, что здесь превалирует. Не знаю, понимали ли мы, что наш дед художник. Это был наш дедушка. Но мы все-таки выросли в доме, в котором были его произведения.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Строгий он был дед?
М. МЕЙЕР: Нет, не строгий. Он не играл роль деда. Мы просто с ним виделись, мы его встречали, когда были открытия выставки, вернисажи, мы вместе праздновали дни рождения, мы вместе обедали, ужинали. Только гораздо позднее я поняла, что он художник. У меня другого дедушка не было, к сожалению, умер другой дед, т.е. отец моего отца. Дед у нас присутствовал постоянно.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Екатерина Селезнева, она куратор выставки в Третьяковский галерее «Марк Шагал. Истоки творческого языка художника», теперь к ней вопрос. Почему я начала с семьи? Потому что мне показалось, что эти истоки, они прежде всего лежат еще и в семье, в Витебске.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Добрый день. Я открыл каталог вашей замечательной выставки. Графика удивительная – летящая повозка с мужиком, который, видимо, едет на какую-то ярмарку, летящая над домом в Витебске. С любовью сделанная, удивительная работа.
Е. СЕЛЕЗНЕВА: Конечно, Витебск в жизни Шагала играл такую колоссальную роль, что это даже трудно переоценить. Притом что Шагал уехал из Витебска в 20-м году и уже больше никогда туда не вернулся, он этот Витебск забрал с собой. И с этой «котомкой», в которой лежали его самые любимые вещи, в которой была его семья, он не расставался всю свою жизнь. Очень интересно, что потом уже, во второй половине его жизни, когда он был во Франции, этот Витебск очень часто превращался в Сен-Поль-де-Ванс или Сен-Поль-де-Ванс превращался в Витебск.
К. БАСИЛАШВИЛИ: В Париже где-то Витебск мелькает постоянно.
Е. СЕЛЕЗНЕВА: Да. Потому что, в отличие от очень многих художников, которые уезжают в эмиграцию и понимают, что они начинают совершенно новую жизнь и что нужно перевернуть страницу и уже больше никогда не заглядывать в прошлое, Шагал, наоборот, это прошлое не хотел никогда забывать. На самом деле можно сказать, что всю свою жизнь он вел дневник, который был открыт для всех, кто хотел в него заглянуть. Этот дневник – это чрезвычайно захватывающее зрелище. Когда тебе разрешено прочесть чужие письма, конечно, ты о человеке понимаешь куда больше. Потому что там он раскрывается перед тобой весь. И Шагал был удивительно искренним человеком. Поэтому нам казалось очень важным начать в этой выставке рассказ именно с того естественного окружения, в котором он вырос, с его семьи, с его бабушки, с его мамы, с его сестер.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Не зря там этот сервиз, который он расписывал.
Е. СЕЛЕЗНЕВА: Да. Сервиз – это уже позднее дело, это когда уже любимая и единственная дочь Ида (был еще сын, но Ида была единственная дочь) выходила замуж, он, наверное, всю отцовскую любовь вложил в создание этого сервиза, который, как он предполагал, будет использоваться (и я знаю, он использовался) просто в доме ежедневно как посуда. Это сейчас он уже музефицирован, потому что все понимают, что это удивительная, уникальная вещь. Так вот этот сервиз, он как раз соединил в себе и вот эту народность Витебска, и то мастерство артизанальное, если можно сказать, которое есть в Провансе, который также очень известен своей керамикой. И получился такой замечательный симбиоз.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Такие шаловливые, смелые и очень автобиографичные работы из Витебска. Я сейчас смотрю комнату на Гороховой, просто провокационная, чудесная работа. Витебск в работах – это абсолютно жизнь человека. Вот он салон Теи, вот «Обнаженная над Витебском», вот знакомство с Беллой.
Е. СЕЛЕЗНЕВА: «Обнаженная над Витебском» – это картина, написанная по памяти. Сначала мы видим Витебск, сделанный с натуры, а потом мы видим Витебск, который уже был в душе.
М. МЕЙЕР: Я хотела добавить пару слов относительно того, что касается возвращения Шагала в Витебск, а то может быть не понятен такой новаторский момент в этом возвращении к Витебску. Можно сказать, что здесь есть социально-политический момент. Т.е. это возвращение – это как паззл в его памяти, в его произведениях, до конца жизни это присутствие. Он осознавал, что не надо забывать, что мир не должен забыть о Витебске, так же как не должен забыть о тех странах, которые вообще исчезли с карты мира.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Вот это важная мысль. Не то чтобы он не хотел забыть о Витебске и сохранить его в себе, а напоминать миру о Витебске.
М. МЕЙЕР: И так, и так. Он сам не хотел забывать, но здесь есть определенный политический момент. Вы помните, были произведения, где он представляет евреев в 30-е годы. Это исторический документ: пожалуйста, не забывайте о еврейском населении, о котором очень многие забыли. Это не только ностальгия. Конечно, есть такой момент, что ты думаешь о своих корнях. Но одно другому не мешает. Очень важно возвращение к этой памяти.
К. БАСИЛАШВИЛИ: А сам Витебск помнит Марка Шагала? Я помню, что в 90-е годы были большие сложности с возвращением памяти художника на его родину. Как сейчас обстоят дела?
М. МЕЙЕР: Конечно, возвращение мира Шагала в Белоруссию с тех пор, как вообще создалась эта страна, теперь другое освещение, другой подход к этому присутствию Шагала. Я скажу, что один из видом присутствия Шагала – это создание музея Шагала в Витебске. Замечательный хранитель, директор госпожа Хмельницкая, человек очень компетентный, и она очень следит за этой коллекцией, особенно что касается эстампов. Конечно, это очень высоко качества выставка. И она, кстати, организует каждый год конференции очень высокого качества. С 97 года мы уже провели пять экспозиций высокого качества. Там и оригиналы выставлялись. Минский музей оказал содействий и Музей Шагала в Витебске, они сотрудничают. Так что здесь артистическое, художественное сотрудничество. Проводятся экспозиции с помощью Белоруссии именно для того, чтобы как следует признали Шагала.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Я задам вопросы нашим слушателям. Мы отдадим в подарок чудесные каталоги Марка Шагала, которые выпустили по случаю выставки в Третьяковской галерее.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Там еще и сопровождающие тексты очень интересные.
Е. СЕЛЕЗНЕВА: Я очень хотела бы рекомендовать всем, кто интересуется именно еврейской составляющей, о которой у нас, в отличие от европейских исследователей, говорили не очень много именно в связи с Шагалом. Здесь есть замечательная статья Натали Азан-Брюне, сотрудницы Парижского еврейского музея, которая рассказывает о том, как Шагал периодически то нарушал еврейские традиции, то, наоборот, им следовал. Это были единство и борьба противоположностей. Это тонкая, точная, очень интересная статья.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Когда Шагал вернулся в Витебск и после революции сразу оказался на посту уполномоченного комиссара по делам искусств Витебской губернии (был такой недолгий период), он успел издать декреты, один из них в 18-м году, самый известный. Я попрошу вас вкратце пересказать, о чем был этот декрет.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Это будут делать наши слушатели, мы здесь сохраняем молчание.
Т. ОЛЕВСКИЙ: И еще один вопрос. Другой очень известный художник, не Шагал, по преданиям – но, судя по тому, как наши гости качают головой, видимо, это не предание, а правда, – другой, очень известный художник, равновеликий по значению в искусстве начала 20 века, да и всего 20 века, вытеснил практически Шагал из Витебска, он обвинил его в консерватизме: мол, тот напрасно до сих пор возится с изображением всяких человеческих фигур. Как звали этого чудесного, интересного и знакового художника? Еще один вопрос. Цыганка, по преданию, нагадала Шагалу жизнь его, которая практически вся исполнилась. Вот это предание нам расскажите. Это предсказание цыганки о том, что будет с личной жизнь Шагала и как он закончит свои дни.
К. БАСИЛАШВИЛИ: По-моему, это удивило Мерет.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Вы не знаете? Я вам расскажу потом, когда будем отвечать на вопрос.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Мы успеваем до начала новостей проводить наших зрителей на выставку. Потому что выставка, действительно, впервые помогает прочитать Шагала и разные истоки – христианские, еврейские, общеевропейские. Как это организовано и кем? Проведите нас по этой выставке.
Е. СЕЛЕЗНЕВА: Когда в галерее организовывалась выставка «Здравствуй, родина» 2005 года, то, естественно, с энтузиазмом были очень широко раскинуты сети, чтобы понять, что может быть привлечено на выставку. И вдруг мы увидели такой отклик и от музеев, и от частных коллекционеров, что стало понятно, что и финансово это очень сложно организовать. Кроме того, ясно и то, что Шагал, который прожил почти сто лет и работал практически до своей кончины, никакого места не хватить, чтобы сделать такую академическую, энциклопедическую, полную выставку. Кроме того, так как планировалось, что выставка пойдет в Петербург, а сроки показа графического материала строго ограничены, было решено все-таки сконцентрироваться именно на больших живописных работах. Потому что задача первой выставки была реабилитация Шагала позднего периода. Действительно, существовало расхожее мнение, что самый интересный и мощный Шагал – это витебский Шагал, а потом уже были повторения, коммерческие работы, сделанные на заказ. Но это не так. И я тешу себя надеждой, что в связи с потрясающими работами, которые дал тогда Библейский музей, Центр Помпиду, это равновесие было восстановлено. Но осталось массу чудесного графического материала, который хотелось показать сразу же. И я тогда в Третьяковской галерее сказала: давайте сразу сделаем. Мне сказали, что это невозможно. Поэтому 7 лет прошло, но эту выставку все-таки сделали.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Выставка совместно с Комитетом Марка Шагала, совместно с частными собраниями. Мы об этом успеем еще сказать в следующей половине часа. Встретимся после новостей
НОВОСТИ
К. БАСИЛАШВИЛИ: Мы продолжаем «Музейные палаты». Екатерина Селезнева - куратор выставки «Марк Шагал. Истоки творческого языка художника» в Третьяковской галерее, Мерет Мейер - вице-президент Комитета Марка Шагала, внучка Марка Шагала.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Я представлю еще одну выставку, которая сейчас открылась в Москве. Всё очень пересекается. Эта выставка тоже пересекается с жизнью Шагала, потому что человек, про которого она сделана, всё равно связан, потому что это был император Николай II. Понятно, что история очень близкая, хотя и совершенно про разных людей, про разное время. Выставка Государственного архива РФ, который умеет делать очень глубокие и при этом очень занимательные исторические выставки, называется «Гибель семьи императора Николая II». Она сейчас открылась в ГАРФе, очень рекомендую ее посмотреть. Там представлены документальные свидетельства, расследования гибели императора Николая II, очень много фотографий, документов, вещей и интереснейший рассказ. Мы вас туда приглашаем и подарим каталоги к этой выставке, если вы ответите на вопрос, в какие названия в последнее время предлагали переименовать московскую станцию метрополитена «Войковская».
К. БАСИЛАШВИЛИ: +7-985-970-4545. Чтобы уже закрыть эту тему, мы объявим победителей «Музейных палат».
Т. ОЛЕВСКИЙ: ОБЪЯВЛЕНИЕ ПОБЕДИТЕЛЕЙ. Ответы на вопросы. Марка Шагала назначили уполномоченным комиссара по делам искусства Витебской губернии. В одном из первых декретов всем лицам и учреждениям, имеющим мольберты, предлагается передать таковые во временное распоряжение художественной комиссии по украшению Витебска к первой годовщине Октябрьской революции. Это ответ на первый вопрос. Второй вопрос. Кто же практически выжил Шагала из Витебска, обвинив его в консерватизме? Это оказался не кто иной, как Малевич, автор «Черного квадрата». Третий вопрос, ответ на который не знает Мерет. По преданию, цыганка нагадала Шагалу, что он проживет необычную жизнь, будет любить одну необыкновенную женщину и двух обыкновенных и умрет в полете, что практически и сбылось.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Почему полет?
Т. ОЛЕВСКИЙ: Дело в том, что он умер в лифте, поднимаясь на верхний этаж. В некотором смысле это был подъем вверх.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Что правда, а что нет?
М. МЕЙЕР: Может быть, эта цыганка была его мать?
Т. ОЛЕВСКИЙ: Не знаю. Что, такое может быть?
К. БАСИЛАШВИЛИ: Вопрос повис. Для семьи ты впервые открыл эту легенду. Спасибо, Тимур. А мы возвращаемся на выставку. Я побывала на этой выставке. У меня сложилось впечатление, что если мы раньше воспринимали Шагала, посещая выставки, исключительно эмоционально, за ним пускаясь в эти полеты над городами мира – и над Витебском, и над Парижем, – то сейчас нам предлагается некий инструментарий, для того чтобы понять, откуда вырастает символика Шагала. Так это или нет? Потому что на выставке, помимо картин, много предметов из Музея истории евреев в России, из Этнографического музея Петербурга. И это заставляет по-другому посмотреть на живопись.
Е. СЕЛЕЗНЕВА: У Шагала очень цепкий глаз и потрясающая чувствительность. Поэтому он всегда в своей жизни очень верно выбирал те предметы, которые ему казались интересными. Один из великий людей сказал: «Гений – дитя подражания». К Шагалу это относится на 300 процентов. Потому что он никогда не копирует слепо, он никогда не берет и не вставляет что-то, что ему показалось интересным, без всякого изменения в свои работы. Он всегда это пропускает через себя. Очень интересно на выставке было показать то, что могло послужить отправной точной для его воображения, для того чтобы вызвать эту творческую энергию.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Например.
Е. СЕЛЕЗНЕВА: Например, лубок. Выставка начинается с того, что на фоне Витебска у нас есть несколько произведений Шагала и несколько лубков. Есть, например, замечательный лубок (кстати, из коллекции Ларионова, который собирал лубки), вообще, всё это у нас завязано еще на русско-французский год, и это очень интересные истории, этот лубок называется «Славный подпевала, веселый подъедала», там можно сказать, что изображен кузен Собакевича. Это настолько похоже, это настолько потрясает, и это вовсе не значит, что Шагал обязательно этот лубок видел. Но он видел тысячи похожих.
К. БАСИЛАШВИЛИ: У меня сразу же вопрос к Мерет. Мы тем самым не принижаем творчество самого Шагала, сопоставляя его с какой-то народной картинкой?
М. МЕЙЕР: Нет, ни в коем случае. Мне кажется, что это двойное прочтение и параллельное прочтение с лубками и привлекает наше внимание. Эти лубки – это же была традиция народная. (Неразборчиво). Мне кажется, что эта манера лубков, там разные цвета и формы, не соответствующие существующим формам, это совершенно современно. Выбор разных цветов, мне кажется, это вдохновляло не только Шагала, но всех артистов его эпохи. Все эти компоненты перед нашими глазами – это как окно, которое позволяет миру Шагала быть лучше прочтенным. Это особенно важно для российских посетителей этой выставки, которые, может быть, совершенно забыли об этом и которые решили, что вот Шагал уехал из России и там он по-другому питался духовно и художественно. Он ни в коем случае не забыл об этом, это его буквально питало. Я думаю, что это было художественное питание, духовное питание, без этого выставка вообще не могла состояться. Она только в России могла состояться в таком стиле.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Вы считаете, что только для России возможна такая выставка?
М. МЕЙЕР: Да, только в России. Сама концепция, как люди смотрят эту выставку, если бы эта выставка имела место в другом месте, не в России, то посетители смотрели бы это как этнографические, антропологическое событие. А здесь посетитель, который смотрит, уже сам как бы купается в этом мире, в том же мире, где родился Шагал.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Т.е. мы смотрим совсем иначе.
М. МЕЙЕР: Прочтение такое же. Может быть, забыли, что те же очки были у всех здесь. Конечно, у Шагала другая манера трансформировать эту реальность, он же не фотограф, а художник. Я думаю, что его глаз творческий, и он создает нечто новое и предлагает новаторский мир, приближает нас к другому миру.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Получается, раз вы это понимаете, то и вы смотрите на мир глазами Шагала из Витебска.
М. МЕЙЕР: Да. Благодаря этой выставке, мне кажется, есть элементы, которые мы знали в себе. Когда ты это чувствуешь, ты видишь, как Катя Селезнева создала эту выставку и как она смогла именно показать совершенно явные моменты так естественно и так легко. Мне думается, что это тоже привилегия этой выставки. Это не прочтение, которое как бы навязывают тебе. Тебе не говорят, что ты ничего не поймешь, если ты не понимаешь народное искусство, лубок, ты вообще невежа. Мне кажется, здесь двойное прочтение. Мне думается, это совсем на другом уровне, это не только совсем простые такие произведения Марка Шагала, параллельно мы идем по другому пути, иногда скрещиваются эти пути. Если тот, кто смотрит, желает вот так прочесть, то это его дело, если нет, то он по-другому может подойти, т.е. внутри души у него другой подход. Шагалу это понравилось бы: ничего не навязывать, а предоставить свободу, как он это любил в своей жизни, в каждодневной жизни – предоставить свободу: либо иметь доступ к этому двойному прочтению, либо нет. Так что эти два мира сосуществуют, но они отдельно существуют, иногда скрещиваются. Так что это совершенно естественно. Мне кажется, это большая привилегия этой выставки. Я думаю, Марк Шагал был бы в восторге от этой выставки. Вот уже два дня как посетители имеют удовольствие смотреть эту выставку. Я надеюсь, что сотни, тысячи зрителей смогут иметь такую привилегию – посмотреть эту выставку и открыть самого себя и в то же время открыть Марка Шагала.
Т. ОЛЕВСКИЙ: По поводу открытия самого себя и этих работ создается впечатление, что художник всю жизнь осмысливал начало своей жизни в Витебске, это была постоянная рефлексия над тем, что с ним когда-то произошло. Я прав или нет?
Е. СЕЛЕЗНЕВА: Шагал всегда говорил о своих корнях. Он очень часто себя сравнивал с деревом, он говорил, что дерево не может висеть в воздухе, что дерево должно быть укоренено в земле и питаться водой.
Т. ОЛЕВСКИЙ: А как должен работать художник? Вот Шагал, великий художник, гениальный, он что, должен отражать то, что рядом с ним, то, что сейчас вокруг него происходит? Или это всегда обращение назад?
Е. СЕЛЕЗНЕВА: Я считаю, что Шагал шел вперед, оглядываясь назад. Он пытался пройти через века, через времена. Он жил во всех веках, во всех временах. Об этом есть очень интересная статья Мерет в каталоге. Но самое важное, что для него работа была смыслом жизни. Это было ему необходимо как воздух. И он это любил, он вообще был человек, который был открыт для любви. Недаром он так много о любви тоже говорит, говорит о какой-то химии, которая рождается и дает идеи, краски, когда человек любит кого он пишет…
К. БАСИЛАШВИЛИ: Об этом есть на выставке, как передана эта любовь простым предметам, опоэтизированным Шагалом? Каким-то старым заборам, коляскам, стульям…
Е. СЕЛЕЗНЕВА: Есть очень интересная тема, которая, с одной стороны, разложена в тех копиях, которые художник Юдовин сделал во время одной из первых экспедиций за витебской культурой. Мы понимаем, что еврейская культура кладбищ – это совсем особый мир, который, к сожалению, почти исчез. И он оставил очень подробные изображения тех зверей, которые употреблялись на надгробьях. Очень часто это имело и прямой, и сакральный, мифический смысл. Допустим, если женщину звали Фейга, это могла быть изображена птица. Если мужчину звали Бер, это могут быть изображен медведь. Удивительно, что этот бестиарий мы его находим и в Библии Шагала, мы его находим в тех мотивах, которые мы позволили себе сделать с витражей Шагала, сделанных для синагоги в Хадассе, этот бестиарий Шагала, очень хорошо видно, откуда он. Но если там это вот такие статические, очень интересные животные, то у Шагала они все плывут, они щебечут, они летают, они все в движении. Как это художник делает, это знает только он. А мы только можем это обнаружить и этим восхититься.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Я смотрю на автопортрет, где человек, художник – понятно, что Шагал изображает себя – состоит из людей, из семьи, из односельчан, видимо, возможно, это мать и отец, из домов, которые составили его прическу. Он весь состоит как будто бы из осмысления своих воспоминаний. Поэтому я задал этот вопрос.
М. МЕЙЕР: Шагал не отличается от нас всех. Потому что в нашей каждодневной жизни мы тоже микс наших желаний, прошлого, будущего, нашего осознания прошлого и будущего. В этом смысле Шагал совершенно честный, он об этом говорил, он это писал, он не стыдился этого, наоборот, он с уважением относится к каждому шагу, который он осуществляет на земле.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Это очень важно.
М. МЕЙЕР: И он понимает, что если он не будет уважать прошлое, то его шаг в будущее невозможен. Вот почему я думаю, что компиляция всех времен, всех мест, где он был, и его произведения можно именно так понять, понять только благодаря этой мешанине, этому миксу. Т.е. у него на голове отцовский дом, внутри головы… Он все-таки не Зигмунд Фрейд, но как он может представить этот дом отца? И вот он рисует его на голове. И в этом смысле он вносит в романскую архитектуру вот этот элемент. Каждый художник, каждый архитектор средних веков представляли это уважение к своему миру, каждый по-своему к этому подходит, но по существу это микс всех этих миров, который он имеет внутри себя и которые представлены на этой выставке.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Масса вопросов у нас остались за кадром. Есть множество произведений Шагала, которые вы можете увидеть впервые, они из частных собраний. Поэтому идите, выставка работает до 30 сентября в Инженерном корпусе Третьяковской галерее в Лаврушинском переулке. Я благодарю участников нашего эфира Екатерину Селезневу, Мерет Мейер, Ирэн Зайончек и Тимура Олевского. У меня сегодня было ощущение, что мы побывали не только на выставке, а как будто я рядом с Шагалом была. Наверное, спасибо за это Мерет. Спасибо, друзья.