Бегство в деревню: внутренняя эмиграция советских художников из собрания музея Института русского реалистического искусства - Наталья Александрова - Музейные палаты - 2012-02-25
К. ЛАРИНА: Добрый вечер, мы начинаем программу «Музейные палаты». Сегодня мы продолжаем цикл, который начали – уже сколько? – две недели назад, представляем коллекцию музея Институт русского реалистического искусства. И сегодня, как обычно, очередную часть коллекции нам представляет Наталья Александрова, искусствовед. Наташ, здравствуйте.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Добрый день.
К. ЛАРИНА: Здесь же Ксения Басилашвили.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Добрый вечер.
К. ЛАРИНА: И здесь же Тимур Олевский.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Добрый вечер.
К. ЛАРИНА: Картинки, как всегда, о которых мы будем говорить сегодня, Ксения любезно разместила на нашем сайте, так что вы тоже, дорогие друзья, можете открыть блог программы «Музейные палаты», который находится на сайте «Эхо Москвы», и там сразу попадете на прекрасный…
Т. ОЛЕВСКИЙ: Реализм.
К. ЛАРИНА: … реализм прекрасный. Я открыла себе картинку под настроение. Вот Ксения сказала, что настроения никакого нет. Настроение вот оно, прекрасное. Вот веранда, вот солнце пробивается сквозь зеленые какие-то замечательные листочки, стоит стол, накрытый белой скатертью, на столе стоит ваза с фиолетовыми цветочками. Главное, солнце, солнце, которое пробивается, я его прямо чувствую. Так и хочется туда. У нас сегодня тема…
К. БАСИЛАШВИЛИ: У нас тема сегодня деревенская, побег в деревню из столицы.
К. ЛАРИНА: Вот! Побег в деревню из столицы!
К. БАСИЛАШВИЛИ: Потому что, ну, как-то так показалось, что в свое время, в советское время это была, пожалуй, единственная возможность такой внутренней эмиграции для официальных художников. И, поскольку…
Н. АЛЕКСАНДРОВА: А теперь вот куда бегут, интересно.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Теперь куда?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: В Венецию, в Париж…
К. ЛАРИНА: Кто куда. В Париж, в Анталию…
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Советские художники побежать никуда не могли.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Владимир Мамышев, например, живет в Камбодже сейчас.
К. ЛАРИНА: Да. Очень многие на Бали отправляются. Или еще отправляются… как называется, Гоа?
К. БАСИЛАШВИЛИ: Гоа.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Петр Мамонов, по-моему, в деревне живет.
К. ЛАРИНА: Кстати.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Есть, есть еще…
К. БАСИЛАШВИЛИ: А есть художники, кстати говоря, которые сегодня предпочитают…
К. ЛАРИНА: Владимир Любаров, который иногда сбегает…
К. БАСИЛАШВИЛИ: Да, в деревню. Или, предположим, Николай Полисский, Николай Полисский, у которого целая артель деревенская в Никола-Ленивце.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Вот, вы знаете, это, кстати, очень важная история. Русский художник, советский художник сбегал в провинцию, но моря не было. Кстати, очень заметно в этих работах, мне кажется. А моря-то не было…
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Нет, было море. Вот, в частности, даже в собрании РИ, там есть пейзаж, где Аркадий Александрович Пластов изобразил Крым, Гурзуф.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Все-таки уезжали, да?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Ну, честно сказать, у него Гурзуф гораздо менее сказочный, гораздо менее красивый, чем родная Прислониха. И явно, что там экзотики морской Аркадий Александрович никак не воспринимал. Вот другое дело сенокосы в Прислонихе…
К. ЛАРИНА: Прислониха – это где находится?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Это Ульяновская область.
К. ЛАРИНА: Вот здесь вот у нас такая весенняя история Пластова, да? «Деревенский март» называется. Это где, не знаете?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Это все Прислониха.
К. ЛАРИНА: Там же, да?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Да.
К. ЛАРИНА: Ну, какая-то картина не радостная. Мне вот нравится больше та веранда.
К. БАСИЛАШВИЛИ: 47-й год, 47-й года.
К. ЛАРИНА: Да, не хочу туда, хочу в голубое небо.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Тетенька плохо одета. Ксень, но сама обстановка, замечательный снег и как бы живописное представление о Прислонихе, оно совершенно райское, потому что она сделана в традициях коровинской школы московской.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Там, знаете, что на самом деле мне заметно, вот это, что я обратил внимание? Вот как-то мужика нету. То есть, тетенька прекрасно одета…
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Послевоенное время..
Т. ОЛЕВСКИЙ: Да. И она занимается…
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Там вот на «Сенокосе» у Пластова они есть, как говорится. Но речь шла о том, что уж больно такие непрезентабельные люди, слишком худые, недокормленные. Травы цветут, а… И самое интересное еще то, что у Аркадия Александровича все эти люди – это не просто какие-то стаффажные фигуры мифические, это все целиком известные по именам, отчествам и фамилиям. Я как бы не могу назвать прямо эту тетеньку с лошадью, но это все жители, потомки первых жителей, его как бы односельчан, их дети, внуки. Это все реальный такой вот, о чем мы пытались в прошлый раз говорить, народ. Вот бегут все-таки в деревню или к народу? Вот для меня это всегда очень важный вопрос в связи, например, с тем же Стожаровым, о котором сегодня Ксения упоминала предварительно, но чей вот тут пейзаж тоже висит у вас на сайте. Знаете, я в свое время была потрясена. Вот если не говорить о деревне… о Бали – мы все знаем, что такое Бали, мы знаем все, как говорится. А вот что такое Муфтюга или Сердла, Прясла?
К. ЛАРИНА: Это все до сих пор, это все функционирует до сих пор?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Вот я, понимаете, пыталась найти в интернете в совсем недавнее время, хотя бы адрес этой Муфтюги…
К. ЛАРИНА: А что это такое?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Это все крайний север…
К. ЛАРИНА: Географическое название?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Это Коми, это русские деревни, как бы такие старые исконные русские деревни. Причем в свое время, когда я это слово прочитала, я была в гостях… к сожалению, уже нет старшего сына Владимира Федоровича, Саши Стожарова уже нет на свете, и нет на свете младшего сына, Кости Стожарова, который вот много лет назад, в моей университетской юности, когда я прочитала на стенке «МуфтюгА», он мне сказал: «МУфтюга».
Т. ОЛЕВСКИЙ: Вот так.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Вот с тех пор это осталось в моем лексиконе таинственным словом. Мне кажется, уже это круче, чем Бали звучит. А Прясла до сих пор… кто вот из нас знает, что такое Прясла?
К. ЛАРИНА: Ну, вот Прясла, вот да, я вижу Стожарова, которого мы уже упомянули, ну, давайте тогда уже о нем поговорим, раз уже назвали его фамилию. Во-первых, здесь, опять же, зимний пейзаж-то, который нам Ксения предлагает из коллекции Ананьева, да? Называется «Сердла», да?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: «Сёрдла». Она как бы…
К. ЛАРИНА: 69-й год, да? Здесь изба покосившаяся – другого прилагательного я вам предложить не могу… (смеется)
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Сарай.
К. ЛАРИНА: Сарай. И вот эти вот от рельсов, по-моему, куски рельсов стоят, или что это такое?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Я не знаюКсения, я сама не знаю.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Какие-то надолбы, да?
К. ЛАРИНА: Ну, вот эти вот, похожи…
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Как деревянные…
К. ЛАРИНА: Деревянные, да?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: … продолбленные такие штуки, в которые сети или уключины от лодок, потому что это все…
К. ЛАРИНА: Подобие забора, да? Или что это?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Да, это как бы такой вот…
К. БАСИЛАШВИЛИ: Или это на момент половодья, может быть, потому что весь этот снег растает скоро, там, через несколько недель, и все это поплывет, понимаешь?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Это связано как бы с морем, с рыбной ловлей, я так думаю, и с тем бытом, который там как бы со времен, я не знаю, петровского времени пребывает.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Но, понимаете, это такой пейзаж, который в другой стране, может быть, и рисовать бы никто не стал, на это просто никто бы не обратил внимание. Это настолько кажется непрезентабельным…
К. ЛАРИНА: Да, не Флоренция.
К. БАСИЛАШВИЛИ: … некрасивым. Да, это не Флоренция, не Венеция.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Это зависит от размеров страны, потому что не в каждой стране… согласитесь, что итальянцы про свою страну, где у нее Сердла, а где Прясла, они знают все. И всему миру давно уже поведали. Американцы, в общем, про свою огромную страну, такую же, как наша, тоже знают много чего. Мы про Аляску знаем больше, чем, извините, про нашу Аляску. Только в России не знают, что у них делается в другой стороне света и каковы размеры вообще всей этой площади. Конечно, вот почему Стожаров очень важен – потому что, если… для меня в свое время это было открытием мира, причем, извините, родины. Вот не побоюсь этого слова. Это же, в общем, где-то близко к какой-то моей земле, куда я никогда так и не доехала до сих пор. Я пыталась вот понять, что там сейчас в этой Муфтюге и Сердле, там вообще как дела обстоят. Но Владимир Федорович в этом смысле… можно ли считать это бегством? Это, в общем, открытие мира…
К. ЛАРИНА: А он там жил, да, в этих местах?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Он уезжал на длительный срок неоднократно. И как бы они, с одной стороны, использовали вот эту традиционную форму этюдов натурных. А с другой стороны, в частности, вот что касается Стожарова, то, судя по воспоминаниям, он огромные холсты готовые, уже грунтованные, выносил с собой и писал зачастую в живую в большой холст. Этюдный материал, который, собственно говоря, применительно к его работам, в общем-то, таковым может не оказаться – что же большого размера оргалиты? И вот эта живая работа с натурой, которая, конечно, для него тоже была… он москвич, он прожил в Москве, как говорится, всю свою жизнь. Он родился в Москве, выезжал только с этой знаменитой художественной школой Воскресенского, во время войны мальчиков этих вывезли. А так для него это было открытие мира.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Даже чисто технически, я подумала, что это очень…
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Очень сложно.
К. БАСИЛАШВИЛИ: … интересно и сложно, потому что зимой, тем более какие бывают морозы, вот так стоять с красками на морозе…
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Вот есть такие фотографии. В валенках, ну, конечно, по русской традиции, немножко приняв для согрева, потому что стоять-то все-таки нужно часа три-четыре, это не одномоментные этюды, это большие вещи. И вне зависимости от формата этюда, вот все эти вещи стожаровские, они, конечно, сохранили его собственный восторг.
К. ЛАРИНА: А там много вообще его работ, в коллекции, Стожарова?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Висит в экспозиции сейчас много, там такая плотная висит стенка, причем именно висят вот этюды этого времени, которые связаны с Муфтюгой, с Большой водой и с вот этими северными поездками.
К. ЛАРИНА: А там люди есть? Люди там есть у него?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: У него очень интересный стаффаж. У него не только люди, у него есть собаки, у него есть такая важная деталь, которую тоже можно считать стаффажной, где можно показать…
К. ЛАРИНА: Что такое стаффаж?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Стаффаж – это некая среда в пейзаже, которая… художник оказывает вот… ну, как бы ориентиры человеческой жизни дает. Там, например, собака, лежащая на взрытой земле, оттаявшая земля. Как бы тетки такие почти попковские, но не совсем попковские, потому видно, что они в ватниках, платках, и они так как бы снуют по этой земле. Ну, такие как бы... народ именно. Потому что это не просто красивые фигуры, это как бы такой жанровый конспект в этом пейзаже.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Послушайте, а тут, наверное, специалистам легко узнавать, подлинник от не подлинника отличать. Это же краски, которые написаны на холоде, они должны совершенно иначе ложиться.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Это новая мысль (смеется).
Т. ОЛЕВСКИЙ: Когда-нибудь обращали внимание?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Нет, не обращали внимание. Просто у Стожарова настолько вживую они сделаны, что… например, датировки он процарапал торцом кисти. У него все эти пейзажи, они меченые в том смысле, что с левого угла идет датировка. И перепутать их очень сложно, хотя, в общем, в общем, поскольку только сейчас это искусство идет на рынок, то появляются и фальшивки.
К. ЛАРИНА: Давайте мы назовем уже адрес экспозиции, да, чтобы можно было посмотреть пригласить наших слушателей. Напоминаем, что вход свободный.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Вход свободный, более того, ты знаешь, тут, говорят, какой-то наплыв посетителей, и 25, то есть… и 26 февраля Институт организовывает движение шаттлов между станциями метро от Павелецкой прямо до Института русского реалистического искусства…
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Павелецкая радиальная.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Да. На Дербеневскую набережную, дом 7, строение 31.
К. ЛАРИНА: Мы сейчас прервемся на выпуск новостей, потом продолжим программу.
НОВОСТИ
К. ЛАРИНА: Продолжаем программу «Музейные палаты». Сегодня мы вместе с нашей гостьей Натальей Александровой говорим о работах, посвященных деревенской жизни, работах коллекции Института русского реалистического искусства. Здесь, в студии, Ксения Ларина, Ксения Басилашвили и Тимур Олевский. И, я думаю, что, Ксюш, еще раз можно назвать адрес, куда людей позвать, чтобы они посмотрели картины.
К. БАСИЛАШВИЛИ: С удовольствием. Итак, это музей Институт русского реалистического искусства, он находится по адресу Дербеневская набережная, дом 7, строение 31. И сегодня до 8 вечера, а также завтра, в воскресенье, вы можете на автобусе, там такие шаттлы будут бегать автобусные, вы их найдете рядом с метро Павелецкая радиальная на остановках маршрутных такси, они будут доставлять вас прямо до музея и потом обратно для всех желающих.
К. ЛАРИНА: Ну, давайте мы немножечко от пейзажей перейдем… поговорим уже о каких-то сюжетах, которые… напомню, картины, которые посвящены сегодняшней теме, репродукции этих картин можно посмотреть на сайте «Эхо Москвы». Сюжеты. Здесь есть и Борис Пастернак, извините за выражение, да? Портрет его, да, деревенский. Да?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Не знаю, насколько деревенский…
К. ЛАРИНА: Но не московский, это где-то он у себя…
К. БАСИЛАШВИЛИ: В Переделкино, да.
К. ЛАРИНА: В Переделкино стоит, да. Есть замечательный сюжет «Прыжок с парашютом», в буквальном смысле: человек летит из… человек летит из неба! Вот так бы я сказала. Паровоз едет, да.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Тут едет…
Т. ОЛЕВСКИЙ: На самом деле, смотрите, как его встречают те, кто… главный-то герой, по-моему, не тот, кто прыгает, а те, кто ждут внизу.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Да, едут, и летят, и…
Т. ОЛЕВСКИЙ: И смотрят, и машут руками – и, в общем, практически Дейнека, хотя вовсе не он.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Георгий Нисский на самом деле автор этой картины.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Это очень близко.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Подмосковье, ближнее Подмосковье, да, видимо?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: ОСТ, очевидно, да. Но у них всегда, как в свое время мне очень понравилось объяснение Дейнеки, который сказал, что: «Замечательные пейзажи у Виктора Михайловича Васнецова, но, к сожалению, в них не летают самолеты» - сказал Дайнеко. Это главное отличие Васнецова от пейзажа 20-го века. Вот у Нисского не только самолеты летают, но и тракторы ездят, и паровозы там спешат кругом, и как бы… весь набор того, что мы называем цивилизацонными признаками, он тут как бы…
Т. ОЛЕВСКИЙ: Вы будете смеяться, я недавно читал, не помню, в какой книге, размышления человека 20-го века о том, чего бы ему не хватало в 19-м: больше всего не хватало бы полоски от самолета на небе. Так что, в общем…
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Ну, вот Александр Александрович это считал принципиальным моментом. И тут просто мне не очень понятна, вот знаете, городская постановка вопроса. А если вот, например, дачная местность? Вот, например, у Грицая это веранда дачи…
К. ЛАРИНА: Вот которая мне понравилась.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Бегство в деревню или не бегство в деревню?
К. ЛАРИНА: Бегство.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Потому что в моем понимании, Ксень, я точно как вы: всунуть кабачок (неразб.), отцовский участок 6 соток – для меня это бегство.
К. ЛАРИНА: Бегство, да.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: А вот все-таки для них, мне кажется… потому что целая компания этих художников, они просто деревенские люди по рождению. Валентин Михайлович Сидоров, который прожил всю жизнь в Москве, но для него это… Тверская область – это все равно место, где его дом, где он работает.
К. ЛАРИНА: Скорость освоения мира совсем другая, вот обратите внимание…
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Да, и качество освоения мира другое. Качество другое, потому что…
К. ЛАРИНА: Погружение.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: … мы, безусловно, ушли очень далеко, и мы такие развитые, зачастую материально превзошли наших бабок с дедками, но, извините, я тут пыталась серпом, сидя, выкосить маленький участок вокруг калитки, чтобы ее открыть (смеется). Я с этим серпом, как мартышка с очками, что с ним только не делала минут 40, поняв, что я ничего не могу сделать.
К. ЛАРИНА: А вот, кстати, вопрос, Наташ, вам. Вот все вот эти картины, о которых мы сегодня говорим – все-таки это взгляд городских жителей на деревенскую жизнь или взгляд изнутри?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Вот это самое главное. Как говорится, сосуд или огонь, мерцающий в сосуде. Потому что, конечно, Алексей Михайлович в этом ряду – это нельзя сказать, что это барский взгляд на эту природу, но это такая эстетика этой природы, особый ее уровень качества жизни, особая красота, которая рассчитана на какую-то очень длительную созерцательность и наслаждение, это не работа на этом поле, как у Пластова.
К. БАСИЛАШВИЛИ: А Пластов, правду говорят, легендарное его высказывание, когда он стал одного из академиков исправлять… качества коровьей лепешки?..
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Это знаменитая история, я ее слышала лично…
К. ЛАРИНА: Да что вы! А я не знаю. Ну, расскажите, расскажите.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Как бы из-за фронта, который он прошел от и до, он очень рано выставился на выставке до войны, но, в общем, фронтовая жизнь, конечно, она от искусства его увела почти на шесть лет. И он, в общем, выступил вместе со всеми будущими шестидесятниками так вот плотно на всесоюзных выставках уже послевоенных, начиная с 46-го года. Кстати говоря, там же, где и Пластов. Потому что «Сенокос», вот этот весь отсчет, который идет – это отсчет послевоенной живописи. И, конечно, Алексей Михайлович думал, как быть, потому что фронтовик, он искал какую-то тему, которая могла, по его мнению, адекватно все это выразить, и мечтал увидеть вот такую академическую картину, в частности, там, коров с пастухом и с уходом с водопоя. И на одном из обсуждений крупных… я сейчас боюсь сказать, где это было, но думаю, что это было где-то в академии, потому что Пластов присутствовал, еще не знакомый в этот момент впрямую с Грицаем. Вот. И, как я помню, Алексей Михайлович сказал, что картину стали разносить. Там, Котов, Александр Михайлович Герасимов, они стали высказываться относительно того, что все это не жизненно, не похоже, не те коровы, не тот пейзаж, все не похоже. Взял как бы слово Пластов, который сказал, что вообще картина хорошая (так дословно), надо порадоваться, что такой созрел молодой талант, но вот единственное, что не отвечает реалистической детали – это коровья лепешка. И дальше он детально стал… обращаясь к Грицаеву, говорит: «Ты ведь ее какой изобразил? Ты там ее изобразил, например, горочкой, а она должна быть плоскенькой и с пупочкой в середине».
К. ЛАРИНА: Это прям на полном серьезе или они так, гении, шутят?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Вот обсуждение шло… народ весь окаменел, дослушал это до конца, картину приняли. «А потом, - Алексей Михайлович мне сказал, - он ко мне подошел и сказал: «Тебя как зовут, Алексей? Не пиши коров больше» - сказал Пластов…»
(смех)
Н. АЛЕКСАНДРОВА: «… не твоя это тема». И как бы Алексей Михайлович был потрясен, потому что он как бы понял, что речь идет не просто о нарисованных коровах, а как бы нечто, чего Пластов не увидел в его живописи, что должно быть, с точки зрения Пластова, даже в коровьем стаде, которое, в общем, должно быть предметом известным, изученным, какой-то образ нести. Но это шутка, конечно, это знаменитая шутка.
К. БАСИЛАШВИЛИ: А можно было Сталинскую премию за такой лирический пейзаж получить или для этого нужно было наверняка работать в официальных портретах?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Ой, вот вопрос, вопрос. Например, с такой совершенно уникальной фигурой…
К. БАСИЛАШВИЛИ: Потому что Грицаев, он лауреат Сталинских премий. Сталинская премия, госпремия.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Это потом уже пошла целая серия пейзажей, которые связаны как бы с Волгой-рекой, с Жигулевскими горами и с теми приметами нового быта, которые там на Волге разворачиваются.
К. ЛАРИНА: То есть, воспеть родину, да?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: В каком-то широком, эпическом, как говорили, смысле.
К. ЛАРИНА: Вот, значит, можно.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Да.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Ну, то есть, и Левитан, может быть, тоже…
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Это все…Ну, это невозможно, да, предположить. Я всегда думала, что делал бы Чехов, вот у меня главный вопрос в этом смысле, если бы он вдруг вот дожил до возраста, скажем, Бунина. И в ужасе думаю: неужели он был бы вот таким противником советской власти…
К. ЛАРИНА: Мне кажется, что его не было бы здесь.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Да…
К. ЛАРИНА: В смысле, он бы уехал.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Невозможно, Ксень, конечно, поэтому…
К. ЛАРИНА: Вот я не могу… вы можете себе представить Чехова, да, вот в 17-18-м году на улицах Москвы или Петрограда?
К. БАСИЛАШВИЛИ: В ролике «Голосуй за»?
К. ЛАРИНА: Да (смеется). Нет-нет-нет, он уехал бы, конечно.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Бунин, «Окаянные дни» – страшная вещь, которую тоже прочитали поздно. Ну, вот одна из таких фигур как бы очень сложных – Сергей Васильевич Герасимов. Куча постов официальных, куча, он как бы занимал все возможные посты – с одной стороны.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Академик, да? Н. АЛЕКСАНДРОВА: С другой стороны… ну, академия считалась наиболее свободный выбор, хотя считается, что, например, Веру Игнатьевну Мухину вписывали красным карандашом в этот президиум. Академики избирали как бы близких себе высоких профессионалов. У Сергея Васильевича тяжелое было положение рядом с Александром Михайловичем Герасимовым, однофамильцем с которым он был. Он всю жизнь подписывал полным именем свои картины. Я очень много в какой-то момент несколько лет назад искала, пыталась найти какие-то высказывания на какие-то темы быта, жизни, и перечитала кучу его статей. Он совершенно непроницаем, с точки зрения архивного вот его восприятия, он непроницаем, у него нет ни одного высказывания, которое говорило бы о том, что он поддерживал, там, оппозицию или что он как-то… Это вот все исключительно вьется вокруг его пейзажного жанра. И художники все воспринимали его таким неглавным духовным оппозиционером. И, конечно, в этом смысле это тоже была определенная традиция противостояния, традиция школы. И известно, что когда снимали Герасимова уже вот в 55-м году, в середине 50-х с председателя Совета союзов, оргкомитет, как тогда назывался, то Сергей Васильевич был первым как бы председателем, которого напрямую выбрали сами художники. Он был первым не назначенным руководителем Союза. То есть, авторитет был колоссальный у него человеческий. Но при этом, кроме вот пейзажей с Можайском, с Лужнецким, особенно поздняя серия, когда он был с поста директора Суриковского института за пропаганду формализма, в его творчестве, в общем, в пределах очень скромной темы – это в основном родной Можайск, Самарканд в годы эвакуации, а так это некие виды вот средней такой полосы вне всякой экзотики, постоянно вот эта тема, ну, хотите – жизни и смерти, хотите – как бы видения, ну, такого вот преодоления чего-то. Вот, в частности, Лужнецкий монастырь сейчас открыли, вот мы на него смотрим…
К. БАСИЛАШВИЛИ: 40-й год.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Да.
К. ЛАРИНА: Это «Можайск» называется, да?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Под Можайском вот этот Лужнецкий монастырь, который он наблюдал с момента своего рождения. Он видел его…
К. ЛАРИНА: Безрадостная картина.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: … как бы, это самое, в славе с крестами, он видел в нем службы, потом он видел, как его… очевидно, видел, как снимали кресты, как его закрывали. И так далее и так далее. Он как бы был свидетелем и очевидцем этих событий, но вот то неуловимое, что есть в его пейзажах, оно, может быть, считается лучшим свидетельством того, что люди все видят и понимают гораздо более. Другое дело, насколько творчески они это или публицистично выражают, свою эту идею, мысль.
К. БАСИЛАШВИЛИ: А в то время церковные купола, пусть и без крестов, на полотне – это сильный шаг, это смелый шаг или, так скажем, часть пейзажа?
К. ЛАРИНА: А там нет крестов – это действительно они были, сняты, да? Н. АЛЕКСАНДРОВА: Конечно, он был закрыт. Монастырей же уже не осталось, Ксения, к 40-му году практически. Знаете, это сложный вопрос. Вот есть такая известная картинка у Юона «Купола и ласточки» и вторая, которая называется «День Благовещения», где изображена Лавра в начале 20-х годов. И я всю свою жизнь, она как бы всегда висела в экспозиции у нас в музее, я всю свою жизнь думала, что это какие-то последние праздники церковные, которые в Лавре Константин Федорович видел. И была потрясена, когда узнала, что за 4 года до этого уже все было снято, все закрыто, уже музей вовсю был, уже до написания пейзажа Юона были как бы мощи продемонстрированы Сергея Радонежского народу. И что он видел, когда он это писал – это как бы чистая мемория художественная, которую он зрил, но которой уже не существовало в действительности. И, в общем-то, он, слава богу, дожил, когда Лавру запустили. Ее запустили в 45-м году, в 46-м, вот в момент «Письма с фронта» Лактионовского, восстановили как бы резиденцию патриарха в Лавре Троице-Сергиевой. Но это целая эпоха прошла.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Но это разрешенная была тема?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Не очень.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Или это в стол писал Герасимов себе?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Вы знаете, он вот при всех своих постах и регалиях всю жизнь был бит за формализм. И как бы, с точки зрения этого времени, подразумевалось, что у него форма приоритет имеет над содержанием. А содержание очень подозрительное и опасное, которое уходит от каких-то официальных трактовок. Не может быть чистой красоты, она должна нести определенную идеологию, как говорится. Вот в этом смысле у него…
Т. ОЛЕВСКИЙ: Отсутствие идеологии и есть преступление.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Как бы, да, да. И большие картины знаменитые Герасимова, они же тоже есть, «Мать партизана», например, там, «Ленин среди рабочих и крестьян». У него есть такая большая картина…
К. БАСИЛАШВИЛИ: «Колхозный праздник».
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Ну, это довоенные вещи, да. И «Колхозный праздник» - конечно, это картина, где тоже большой вопрос, что там изображено, потому что я все пыталась выяснить, что там празднуют, это выяснить невозможно…
К. ЛАРИНА: Праздник урожая.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Впрямую урожая нет. И там среди колхозников тоже есть таинственные фигуры, такие, как, например, дядька с патронташем и с рожком английским – это егерь. И когда начинаешь думать, что делал егерь в советском процветающем колхозе, то тоже рождается вопрос…(смеется)
Т. ОЛЕВСКИЙ: Приветик такой.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Да, это как бы те реалии, которые он изображал, но наши домыслы, они вот уже про праздник урожая существуют. Свадьба, праздник урожая, награждение – разные версии существуют. Неизвестно, что думал сам Сергей Васильевич по этому поводу. У него просто праздник вот красоты, того, что он увидел.
К. ЛАРИНА: Ну, пусть, в конце концов, хоть один праздник будет просто праздник.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Не идеологический, да.
К. ЛАРИНА: Вот про Пименова надо поговорить успеть еще, да?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Юрий Иванович, да.
К. ЛАРИНА: Про Пастернака, который у нас здесь, вообще про этого художника. Я его знаю, как обычный абсолютный профан в живописи, только…
Н. АЛЕКСАНДРОВА: По «Новой Москве». Но у нас уже второй персонаж ОСТА, он уже второй персонаж после Нисского, потому что Нисский – младший ОСТовец, Юрий Иванович Пименов, он тоже как бы входит в этот круг, входил, вернее, в юношеские годы. Но тот период, о котором вот сейчас мы уже говорим, я не знаю, насколько портрет Пастернака – это бегство в деревню…
К. БАСИЛАШВИЛИ: Но здесь же важно название, здесь же важно название еще, «оттепель»…
К. ЛАРИНА: Пастернак сам убежал подальше…
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Ну, убежал, или Союз писателей…
К. ЛАРИНА: Тем более «Оттепель», да? Какой год-то? 67-й, ну да. Оттепели-то уже нет никакой, в 67-м году-то.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Да. Но дело все в том, что и он как-то вот на этом пейзаже, как бы на этом портрете он так, знаете, в период оттепели странно раздет. Это как бы некоей памяти Пастернака скорее уже композиция, которая здесь изображена. Потому что он, в общем, в каком-то контексте деревенским человеком никогда не являлся, деревня не была темой его творчества. Извините, Переделкино – это дачи все-таки Союза писателей, это тоже не впрямую бегство в деревню, это тот самый дачный вариант, о котором вот я в самом начале сказала. Но Юрий Иванович, он как бы вырос в выдающегося художника кино. И весь его послевоенный период, он связан впрямую с целой школой кинематографистов, которой он занимался. Его вот эти поздние 50-60-х годов картинки – это вообще в том числе и новизна того, что он видит кадрированная, потому что он стал смотреть в мир совсем другим способом, нежели это делал в 20-е годы. Он как бы сумел эволюционировать в сторону все-таки творческую, в сторону нового видения мира и с точки зрения нового образа этого мира. Ну, насколько он портретист – это для ОСТовцев всегда большой вопрос, потому что, к сожалению – возвращаясь к вопросу о реализме – во ВХУТЕМАСе рисовать не учили.
К. ЛАРИНА: А вам не нравится этот портрет?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Дело в том, что, знаете, ведь все-таки Пастернак имеет определенную иконографию, она, в общем, знаменита уже сейчас. Есть его известные всякие рисунки….
К. ЛАРИНА: Ну, понятно.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: … начиная с портретов и образов…
К. ЛАРИНА: Здесь какой-то свой, другой совершенно взгляд.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Да, он немножко его модернизировал и, я бы сказала, сделал таким французо-европейцем…
К. ЛАРИНА: Да, он такой романтический герой здесь.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Романтический герой на фоне…
Т. ОЛЕВСКИЙ: Плакатная на самом деле работа.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: … такой, да…
К. ЛАРИНА: Ну нет, не плакатная…
Н. АЛЕКСАНДРОВА: … модернистский, я бы сказал, модернистский такой тип, а не взгляд на Пастернака, который…
К. ЛАРИНА: Ну, у него и Москва на Париж похожа.
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Похожа. «Новая Москва» совершенно намыта этим самым и такая вот... если бы не узнаваемый там пейзаж, можно было подумать, что это Европа.
К. ЛАРИНА: Вот так вот мечты-то и прорываются потаенные (смеется).
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Скрыто.
К. БАСИЛАШВИЛИ: А ты бы где хотела оказаться, в каком пейзаже вот у нас здесь?
К. ЛАРИНА: Я? Из тех, которые ты нам предложила?
К. БАСИЛАШВИЛИ: Да.
К. ЛАРИНА: Вот на веранде, я же сказала.
К. БАСИЛАШВИЛИ: На веранде, да?
К. ЛАРИНА: Вот здесь вот, да, присесть.
К. БАСИЛАШВИЛИ: «Веранда моего дома в деревне Прилуки на реке Оке», да?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Да. Это тоже знаменитое место, там и по сей день дом Немухина, который там живет. Там рядом где-то дом Андрея Андреевича Тутунова. Там тоже место бегство, если можно так сказать.
К. БАСИЛАШВИЛИ: А мне бы… у Нисского хотела бы, «Прыжок с парашютом». Есть в этом какая-то…
К. ЛАРИНА: Ну, как-то там голо, как-то нету ничего.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Знаешь, но есть в этом ожидание, такое юношеское ожидание прекрасного. Я не знаю, как чуда какого-то.
К. ЛАРИНА: … небо на тебя, небо валится на тебя сверху, давит. Разве тебя не давит это небо? Открытое пространство, оно затягивающее…
К. БАСИЛАШВИЛИ: Вспаханное поле, смотри, там, на насыпи едет поезд…
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Там жизнь каких-то больших идей. У Нисского совершенно не бытовой вот этот пейзаж. Там некие такие трудовые свершения явные, большие масштабы человеческой деятельности. Поэтому Ксению туда как-то невольно тянет.
К. БАСИЛАШВИЛИ: И весна, в этом есть весна. Не успокоенность эта, на веранду сел, укутался в платок и сиди, а…
К. ЛАРИНА: Тимур, а ты куда хочешь?
Т. ОЛЕВСКИЙ: Ну, точно не там, где прыжок с парашютом…
К. БАСИЛАШВИЛИ: Не там, да?
Т. ОЛЕВСКИЙ: Я могу объяснить, почему. Потому что там… вот на том пейзаже, где прыжок с парашютом, там нужно либо прыгать, либо радоваться прыжку. Мне кажется, что третьего варианта в этой картине не предполагается, и я боюсь, что я бы не нашел себя…
К. ЛАРИНА: Не вписался бы.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Может быть еще вариант Нисского, который все это пишет.
Т. ОЛЕВСКИЙ: «Зеркало для героя» я все время вспоминаю почему-то, когда смотрю на этот «Прыжок с парашютом», серьезно. А веранда… не знаю, не знаю…
К. ЛАРИНА: Веранда мне ужасно нравится. Чудесно. Что там за этими кустами?.. И так здорово, вот какой-то такой момент одиночества…
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Почему никто не хочет Прислониху?
Т. ОЛЕВСКИЙ: … куда-нибудь туда вот, в Прясла, да…
К. БАСИЛАШВИЛИ: Или «Весенние воды», Ефрем Зверьков – это автор, про которого мы еще не успели сказать…
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Во всяком случае, глянуть бы было интересно. Ефрем Иванович, вот он истинный деревенщик. Он, как Валентин Михайлович Сидоров, который, к сожалению, сегодня тут не назван. Это люди, которые выросли, именно родились там и которые это считают краем обетованным. Они как бы вслед за Пластовым считают, что это обетованный край, они рисуют даже не скромность природы, они рисуют то, чем они привыкли наслаждаться. И Ефрем Иванович тоже как бы достаточно поздно из-за фронта пришел в искусство. Слава богу, он жив-здоров и продолжает трудиться сейчас. Но я читала его воспоминания замечательные, когда он работал на аэродромах, сопровождал самолеты военные, там, чуть не с Финской войны начиная, и всегда думал, что ему надо не забыть о том, что он хочет стать художником. И ради этого он ложился на землю и смотрел в небо. И старался представить… вот у него во всех его пейзажах обязательно есть полоска этого неба как одна из важных составляющих. Это не только земля и Рязань, это как бы некий мир, который вот он видит главным ориентиром. И, конечно, с точки зрения вот Ефрема Ивановича, это такая преданность этой темой, которую он заявил как главную что ли в своей жизни. Знаете, иногда ведь важно не масштабы дарования, а своя интонация в искусстве, вот своя неповторимая интонация. Это, наверное, как в театре бывает у актера: не масштаб, там, какого-то героизма, а неповторимый взгляд этот на жизнь. Вот в таких работах его можно увидеть. Кто хочет насладиться именно интонацией неповторимой человеческой, он, конечно, это увидит, потому что никакой другой вид искусства не предоставит вам такую возможность.
К. ЛАРИНА: А сегодня существует вообще вот это направление деревенское, в современном сегодняшнем искусстве?
Н. АЛЕКСАНДРОВА: Ой, трудно сказать, трудно сказать, Ксения. Потому что школа как бы существует, и все вот эти, ну, старики, деды, как можно мы их называем, они все, конечно, свою нить стараются донести до самого последнего конца, потому что они считают себя носителями. Вот это отличие всего этого поколения, может быть, от современной живописи. Потому что они носители определенной традиции, они это, как сейчас говорят, концептуально позиционируют и они ее несут до последнего своего, наверное, вздоха, будут нести в своих картинках. Есть ли такая идея в нынешнем искусстве, как вообще вот в нашем во всем быте есть у нас некая общая идея, я лично сомневаюсь, потому что я вижу в этом самую большую проблему. Знаете, то, что Иван Александрович Ильин называл миф или реальное общее дело. Вот он считал это основополагающим и считал, что большевики в свое время… за что и был выслан Владимиром Ильичем, что он сказал, что это миф уже об общем деле, что русский народ лишили той идеи общего дела, которая у него была.
К. ЛАРИНА: Вот на этой оптимистической ноте мы должны завершать наше сегодняшнее путешествие по местам внутренней эмиграции, как обозвала это Ксения, да? Спасибо большое Наталье Александровой. А программу для вас провели Ксения Басилашвили, Ксения Ларина и Тимур Олевский.
К. БАСИЛАШВИЛИ: Спасибо.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Спасибо.