Коллекция Алексея Ананьева. "Война: триумф или трагедия в произведениях советских художников" - Наталья Александрова, Алексей Ананьев - Музейные палаты - 2012-02-11

К. ЛАРИНА: Мы возвращаемся в программу «Музейные палаты». У нас сегодня вторая программа из нашего цикла, в котором мы представляем коллекцию бизнесмена коллекционера Алексея Ананьева. Алексей у нас в студии. Здравствуйте.

А. АНАНЬЕВ: Добрый день.

К. ЛАРИНА: Здесь Наталья Александрова – искусствовед. Наташа, приветствую вас.

Н. АЛЕКСАНДРОВА: Здравствуйте.

К. ЛАРИНА: В студии Ксения Басилашвили.

К. БАСИЛАШВИЛИ: Доброе утро.

К. ЛАРИНА: Опять же Тимур Олевский.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Доброе утро.

К. ЛАРИНА: И Ксения Ларина. И мы начинаем уже подробно говорить о коллекции Алексея Ананьева. Посмотрим, насколько это возможно – по радио рассказать о самых ярких картинах, самых интересных экспонатах этой коллекции. Сегодня у нас тема – «Война: триумф или трагедия в произведениях советских художников».

К. БАСИЛАШВИЛИ: Это именно те художники, которые прошли войну. Мы отобрали те работы из коллекции Института русского реалистического искусства, где и находится коллекция Алексея Ананьева. Основная тема, которая меня лично взволновала, когда я смотрела эти работы, когда знакомилась с дневниками художников-фронтовиков – это то, как они красоту увидели через смерть. Они и сами об этом пишут – красота через смерть. Воспоминания, например, Бориса Неменского: «Сады цветут! А в лесу, где мы остановились, невероятный гомон птиц - особенно на зорьке… И цветы — какие-то нежно-голубые цветы на серой, еще покрытой прошлогодней листвой, земле. Мы, ребятами, любили подниматься раньше всех и слушать, и смотреть эту музыку. Все-таки странно: неужели, чтобы увидеть и понять всю эту родную красоту, необходимо было стать солдатом». Мне кажется, это одна из тем сегодняшнего разговор. Но прежде чем мы приступим к нему, необходимо задать вопрос. В какие города летом 1941 года были эвакуированы коллекции Третьяковской галереи, Русского музея, Музея изобразительных искусств имени Пушкина?

К. ЛАРИНА: Ответы присылайте на смс +7-985-970-4545. За это наши слушатели получат уникальный каталог - «Братья Ткачевы. Великая Отечественная война в творчестве братьев Ткачевых», «Они сражались за родину». Я думаю, с этих имен и надо начать.

А. АНАНЬЕВ: Да. Я думаю, очень правильно. Почему? Потому что одно из центральных мест в экспозиции музея занимает серия картин, написанная Сергеем Петровичем и Алексеем Петровичем Ткачевыми, которая называется «Они сражались за родину». Эти картины Ткачевы написали в начале 90-х годов, за эту серию они получили Государственную премию. Это веха в творчестве этих художников. Показательно то, что на протяжении многих лет ни один из наших музеев не приобретал эти работы. Мне посчастливилось приобрести их для своей коллекции. Сейчас они экспонируются в музее. Я разговаривал с Сергеем Петровичем и задал ему один вопрос. Почему на протяжении всего послевоенного творчества они не обращались к теме войны? Почему тема войны появилась в их творчестве, и появилась ярко, только в 90-е годы, всего 15-20 лет тому назад? Сергей Петрович ответил мне удивительно на этот вопрос. Он сказал, что на самом деле к теме войны они обращались всё время. Они прошли через войну, Сергей Петрович сам ветеран войны, неоднократно раненый на фронтах, награжденный орденами и медалями. Он очень тонко и искренне переживал всё то, через что он прошел, и обратился к теме войны только тогда, когда увидел, что появляются в нашем обществе неправильные, лживые, с его слов, оценки войны. Потому что писать войну просто как любую другую тему невозможно. Война – это выстраданное, самое главное, может быть, что было в жизни фронтовиков.

К. ЛАРИНА: Т.е., с его точки зрения, до 90-х годов о войне говорили правду, а в 90-е стали врать.

А. АНАНЬЕВ: Да, в 90-е стали врать. И потоки вранья, которые, с его слов, были выплеснуты на оценку и роли русского солдата, и вообще результатов ВОВ, вот они побудили их написать правдивые, выверенные, не зализанные работы.

К. БАСИЛАШВИЛИ: В этом сегодня вопрос нашей передачи – триумф все-таки или трагедия? Что для них эта война?

К. ЛАРИНА: В чем они видели ложь? Кто-то оскорблял русского солдата в 90-х годах?

А. АНАНЬЕВ: Очевидно. Во-вторых, очевидно, они увидели попытки дать оценку, несколько зализанную и оскорбительную по отношению к русскому солдату. Если вы помните, в начале 90-х, когда появились разговоры о том, что вообще война выиграна в первую очередь коалицией и война – это результат совместных действий и подвига рядового Райана…

К. ЛАРИНА: Нет-нет. Мы сейчас уйдем в этот спор, не очень бы хотелось в него уходить. Мне казалось, поскольку я в 90-е годы была сознательным, взрослым человеком, что именно в 90-е годы впервые так открыто говорили о том, что главный победитель в этой войне не партия, не генерал, а солдат, что впервые в 90-е годы заговорили о том, какой ценой эта победа далась, и что самый главный победитель – это народ и люди, которые погибали.

А. АНАНЬЕВ: Абсолютно верно. И именно это доносится через картины братьев Ткачевых. На одной из картин Сергей Петрович даже написал себя, как его уводят раненого с поля боя. На других картинах – это разбитая, практически уничтоженная артобстрелом его ячейка. На картинах братьев Ткачевых нет маршалов, нет генералов.

К. ЛАРИНА: Та самая окопная правда, о которой писали и Виктор Астафьев, и Борис Васильев, и Василь Быков, и многие другие писатели, которых преступно мало, таких вот настоящих фронтовиков-художников, которые могут говорить о войне правду.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Я сейчас смотрю внимательно тот каталог, который принесли. У Ткачева очень интересная череда портретов.

К. ЛАРИНА: Этюда натурные.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Такие лица сейчас не встретишь. Мне кажется, что многие вещи написаны по памяти, такое впечатление. Может быть, это самое важное, потому что это лица войны, а это и есть правда – вот эти лица людей, которые в поле, которые матери, которые крестят солдат, которые солдаты, пьют воду на привале из дырявого ведра.

О. БЫЧКОВА: А это важный вопрос - все-таки по памяти они пишут, и Ткачевы, и другие авторы военной темы, или есть некие путевые свои наброски, по которым они работают? Как происходила эта работа?

Н. АЛЕКСАНДРОВА: Я сейчас слушаю и думаю, что в каком-то смысле мы все, даже присутствующие здесь, в студии, тоже жертвы войны.

К. ЛАРИНА: Конечно.

Н. АЛЕКСАНДРОВА: С одной стороны, речь идет об исторических реалиях, о фактологии войны, которая до конца для нас еще не раскрыта. Примером может послужить огромное количество документальных передач прошлого года. Я, раскрыв рот, слушала передачи о Вяземском котле. Я не имела представления о тех деталях, которые сейчас встают перед нами. Может быть, правда, историческая, фактическая, еще страшнее, чем мы думаем. В этом смысле художники, они особая статья, они не бытописатели, не исторические ученые, они память о войне в любых своих проявлениях. Может быть, более ближние к войне картины, такие как «Таня» Кукрыниксов, это, действительно, написано по горячим следам. Трое официальных, маститых художников увидели не похороненную, полуистлевшую девчонку через месяц после ее кончины. Они были потрясены. Они это зафиксировали. Они зафиксировали не только ее, но и жителей этой деревни, которые тоже еще ни на стороне своих, ни на стороне чужих, потому что это январь 41 года. Вот это имеет отношение больше к правде исторической войны.

Мы будем продолжать, сколько мы живы, и надеемся, что наши потомки – дети, внуки будут продолжать воссоздавать эту историческую правду. Ткачевы, они не просто свидетели, очевидцы, они участники, их память носит очень сильный эмоциональный разряд. И они вступили со своей памятью в тот момент, когда им, как свидетелям пережитого, стало казаться, что эта память подвергается каким-то воздействиям. Вот когда мы все вспомнили о войне, мы, не участники? Для меня это был фильм «Летят журавли». Это было все-таки кино 60-х годов. Мы правду эмоциональную засекли. Нашему поколению ее показали очень широко. Мы увидели «Обыкновенный фашизм» Ромма. Мы все помним эти фильмы. Поэтому мы точно знаем, что именно имелось в виду.

Вот «Шинель отца» Попкова – это уже память о войне, а не непосредственный исторический процесс. Мне кажется, мы всё время путаем восстановление исторической справедливости… Мы должны хоронить своих солдат, мы должны знать своих героев, мы должны знать, кто такой Жуков, кто такой Сталин в этой войне. Мы до конца, делясь на правых и виноватых, не знаем исторических реалий. И другое дело – наша память. Интересно, что Алексей Николаевич сказал про окопную правду. Извините, а тыловая правда? Моя бабка, которая проработала на тыловом заводе… Алексей Петрович, второй брат, он не фронтовик.

А. АНАНЬЕВ: Совершенно верно. Алексей Петрович 15 лет работал на «Уралмаше», размечал снаряды. И Алексей Петрович, как никто другой, представляет и знает, что такое тыл, что такое голодное детство, что такое работа практически сутками для еще не окрепшего организма, для подростка, которому 14-15 лет.

Н. АЛЕКСАНДРОВА: И потом в эвакуации. Когда его вывезли в воскресенскую школу, как и всех художников этого поколения, включая Гелия Михайловича Коржева и других. В эвакуации им давали три картошки и в 30-градусный мороз отправляли этюды писать. К вопросу о натуре. И он говорит: «Большего счастья я не испытывал. Картошка горячая, живот греет, на завод идти не надо. Кругом красота». И они делали эти этюды по 10-15 в сутки, на 30-градусном морозе, доедая последнюю картошину. Он это помнит как счастье.

К. БАСИЛАШВИЛИ: Как раз к вопросу о красоте. У нас же не только Ткачевы сегодня. У нас и Пластов, и Гелий Коржев, и Борис Неменский. Как раз о красоте. Пластов и его известная картина «Фашист пролетел». У вас…

А. АНАНЬЕВ: «Овцы пасутся».

К. БАСИЛАШВИЛИ: В одной ребенок убит самолетом, снайпером, который только что пролетел. В другой всё благополучно. Пейзаж абсолютно левитановский, красота. И при этом рядом смерть. Это их тема? Это не кощунство?

Н. АЛЕКСАНДРОВА: В данном случае Аркадий Александрович не зря создал второй вариант, я так думаю. Я могу позволить себе предположить – мало известно кому, но ситуация с картиной «Немец пролетел», извините, она еще под старым названием проходит, потому что Аркадий Александрович назвал ее именно так. «Фашист пролетел» - это уже исправленное название, которое предстоит картине давать юридически. Она была создана в двух вариантах, потому что первый вариант писался под большим влиянием и, может быть, воздействием картины «Видение отроку Варфоломею» Михаила Васильевича Нестерова. Вот эта ситуация святой природы и происходящего в ней чуда, с точки зрения Пластова, в этой реальной деятельности оборачивается не только не чудом, а катастрофой. И мы в свое время говорили с вами, что она могла бы большое впечатление произвести на тегеранской конференции, потому что ее повесили визави от американской делегации. Я уж не знаю, подействовала она на американцев или нет, но второй фронт был открыт. В этом смысле фашист пролетел с убиенным мальчиком в необыкновенной природе, которая стилизована под такой райский сад.

К. БАСИЛАШВИЛИ: Было два решения. Оставить мальчика в живых, как на картине из вашего собрания.

Н. АЛЕКСАНДРОВА: Для Аркадия Александровича Прислониха – это место райское, как ни странно это звучит. Он, конечно, в своей модели сознания видел это место, где продолжает жить, трудиться. И вот эти бытийные моменты труда, радости повседневной жизни он не мог оставить на таком моменте, который связан с гибелью мальчика.

А. АНАНЬЕВ: Я абсолютно согласен с Натальей Александровной. Для Пластова, во-первых, вот этот мотив осенний, он был одним из самых любимых. Потому что Пластов написал очень много этюдов, которые могут рассматриваться как законченные работы, на которых мы видим именно вот этот осенний мотив, именно эту пожухлую траву. И даже пейзажное сходство с Нестеровым, с его картинами. Я думаю, Ксения, вы правы, вот это противопоставление красоты природы и присутствия смерти, причем моментальное появление смерти. Это еще одно из проявлений антиномичности нашего мира – жизнь и смерть, день и ночь, красота и ужас.

Н. АЛЕКСАНДРОВА: Смерть неестественная вдобавок, убийство.

А. АНАНЬЕВ: А война не естественна и противоестественна. И в этом смысле творчество художников, которые прошли через войну, подчеркивает это. В противофазе к ним те художники, которые на войне никогда не были, художники уже послевоенного поколения. Они практически не пишут батальные сцены, они не пишут смерть. Они пишут свое отношение к войне, которое опосредованно проявляется через предметы военной эпохи, через предметы военного быта. Конечно же, основа основ, начало этому заложила «Шинель отца» Попков. У нас в коллекции замечательная работа Григория Чайникова «Гимнастерка деда», где точно так же, как Попков рассматривает шинель своего отца, молодой человек держит гимнастерку деда, смотрит на нее.

Н. АЛЕКСАНДРОВА: Глазами следующего поколения.

А. АНАНЬЕВ: Кстати, показательно, что Григорий Чайников являлся наиболее талантливым учеником Ткачевых.

Т. ОЛЕВСКИЙ: До какой степени художники военной поры обобщали? Сколько там обобщения? Вы заметили, что большинство работ о войне, которые мы знаем, они написаны в реалистичном стиле, т.е. это почти исторические свидетельства.

Н. АЛЕКСАНДРОВА: Тимур, а как вы себе представляете о войне абстрактную картину?

Т. ОЛЕВСКИЙ: У Дейнеки. Почему нет?

Н. АЛЕКСАНДРОВА: А где у Дейнеки? «Сбитый ас»?

А. АНАНЬЕВ: У Дейнеки, извините, «Оборона Севастополя».

Н. АЛЕКСАНДРОВА: Одна из самых страшных вещей.

А. АНАНЬЕВ: Одно из самых страшных и самых сильных реалистичных изображений именно баталий.

Н. АЛЕКСАНДРОВА: Легенды про Дейнеку идут очень долго. Единственный художник, который выезжал уже в октябре 41 года. У него есть куча графических серий, где я впервые, уже будучи достаточно зрелым, пожилым человеком, увидели не похороненных солдат. То, что он делал в рисунках под Москвой, не известно, немцы ли это лежат, застывшие ли русские. На Юхнов, он выезжал в том направлении, в котором позднее развивался Вяземский котел. Не забывайте, что его «Сбитый ас» был снят, деклассирован и за рубль списан с этого самого собрания. Просто директор Русского музея, такой Василий Алексеевич Пушкарев, царствие ему небесное, он увез «Оборону Севастополя» и «Сбитого аса», которого не могла взять Третьяковская галерея. «Оборона Севастополя» - это одна из потрясающих вещей, которая сделана после занятия Севастополя, еще до его освобождения. Она как бы предполагаемая, воображаемая битва за этот город, где уже Дейнека первый, кто полег насмерть. Он психологически, воображаемо лег насмерть за этот город, потому что он не мог смириться как художник с тем, что там происходило. Это современные свидетельства. А «Сбитый ас», вы знаете, он изобразил белокурого немца, и его все обвиняли в том, что он изображает гибель врага. Один из первых. Потому что падающий этот молодой человек, он, в общем, тянет на белокурую бестию. На что Дейнека сказал, что у смерти нет нации.

К. БАСИЛАШВИЛИ: Мне рассказывали, как воспринималась картина «Сбитый асс» в то время. Она не воспринималась как апологетика погибшему фашисту, как какой-то способ увидеть в нем человека.

Н. АЛЕКСАНДРОВА: Солдата.

К. БАСИЛАШВИЛИ: Нет. Вот мальчишки того времени – в частности, я с отцом говорила, – они, наоборот, как хорошо, вот он убит, этот немец, он застрелен, и он справедливо гибнет, и сейчас он разобьется об эти противотанковые надолбы своей головой, и слава богу.

Н. АЛЕКСАНДРОВА: Да, он падает еще живой, он смотрит, куда он падает.

К. БАСИЛАШВИЛИ: Восприятие совсем другое было. Кстати, вот эта тема – погибшие враги, она ведь у тех художников, о которых мы сегодня говорим, она тоже есть. Неменский Борис «Это мы, Господи!». Потрясающе. И как эта картина создавалась. Есть же абсолютно удивительные воспоминания.

А. АНАНЬЕВ: Борис Михайлович рассказывал мне о том, что он 18-летний молодой солдат, который в 42 году шел лесом, присел на пенек, занесенный снегом, с тем, чтобы набросать этюд…

К. БАСИЛАШВИЛИ: Один в лесу, 18 лет, война.

А. АНАНЬЕВ: Он шел из одного расположения части в другое. Он присел написать этюд. И пока он зарисовывал эту елочку, он вдруг обнаружил, что он сидит совсем не на пеньке, а на трупе молодого немца, который его ровесник. Вот это ощущение, оно пронзило его, и он пронес это через много-много лет, написав в 64 году картину «Это мы, Господи!», где на косогоре лежат голова к голове наш боец и его немецкий ровесник, такой рыжеволосый, как увидел Борис Михайлович еще в 42 году, и только вихрь ходит над ними – и больше ничего. Картина удивительная, пронзительная. Но я хочу сказать, что в 64 году Борис Михайлович из-за этой картины пострадал. Его обвинили в пацифизме. Потому что наш солдат-победитель, он не может лежать рядом…

К. ЛАРИНА: Нельзя уравнивать.

А. АНАНЬЕВ: Нельзя уравнивать с немецко-фашистским захватчиком. В конечном итоге первый вариант картины был приобретен Галереей Людвига в Кельне. И уже более укрупненный, тот вариант, который находится у нас, он был написан в 2000 году и сейчас находится в музее.

Т. ОЛЕВСКИЙ: Они как-то объясняли себе, почему они пытались это объединить, объединить трагедию людей, которые погибали на войне, а кто- то пытался их разъединить, навсегда столкнуть? Они для себя это как-то объясняют?

Н. АЛЕКСАНДРОВА: Человеческий выбор.

А. АНАНЬЕВ: Это выбор, это позиция. Либо ты продолжаешь относиться к врагу как к врагу, как к поверженному. И такая позиция, она имеет право на существования, и она понятна.

К. ЛАРИНА: Это личный взгляд.

А. АНАНЬЕВ: Это личный взгляд и человека, и художника. Либо ты поднимаешься над этим, и ты понимаешь, что тот парень с другой стороны, уже погибший, поверженный, это не его желание было – оказаться там, но это враг, и это его такая же трагедия, как и трагедия погибающего нашего солдата.

Н. АЛЕКСАНДРОВА: Ищешь сходство, а не различие. Это человеческий выбор.

К. ЛАРИНА: У нас остается очень мало времени. Наташа, может быть, вы скажете, какие еще имена вы бы выделили из коллекции.

Н. АЛЕКСАНДРОВА: Мне кажется, про Гелия Михайловича еще надо сказать.

К. БАСИЛАШВИЛИ: У нас на сайте висит эта работа, вокруг нее баталии, можете посмотреть в блоге «Музейных палат». Называется «Победа живых и мертвых».

А. АНАНЬЕВ: Я хочу сделать маленькое добавление. Гелий Михайлович, после того, как у нас уже была завершена развязка, принес специально написанную отдельно картинку, на которой написан один текст всего: «Вечная слава павшим в боях за родину». И он посчитал необходимым повесить этот текст рядом с этой картиной, с тем, чтобы не было никаких других трактовок. Это не макабр, это не желание кого-то удивить и поразить вот такой необычной картинкой. Это его понимание вечной ценности тех жизней, которые люди отдали за родину. Это скорбь о тех, кто еще не погребен. И это также можно понимать как его осознание того, что бойцы, жизнь положившие за други свои, перешли в жизнь вечную.

Н. АЛЕКСАНДРОВА: Если можно говорить о произведениях условно социалистического реализма, который наследует некую традицию, то в этом смысле Коржев как раз самая яркая персонификация передвижничества в том контексте, что это ярчайший социальный призыв. Он стремится зацепить в человеке какие-то его реактивные возможности, которые призывают, как «Тройка» Перова, - такого не должно быть. Эти не похороненные солдаты, они вот такие, они взывают и продолжают сражаться с винтовкой или с карабином, как меня поправили. Это солдаты 41 года. Коржев – человек, не бывший на войне, но мечтавший о ней, он прекрасно понимает…

А. АНАНЬЕВ: Т.е. выносивший на себе знамя, знамя полка.

Н. АЛЕКСАНДРОВА: Это оставшийся солдат, может быть, окруженец, так и не дошел. И таких масса. Мы же теперь знаем, что очень много не похороненных окруженцев, которых предали, которые сражались до последнего. И с этой точки зрения, война – триумф нации тоже. Потому что все эти безвестные мальчики, которых обвиняли в предательстве и в сдаче в плен и семьи которых до сих пор ждут каких-то похоронок, их продолжают хоронить. И вот этот страшный фильм современный, который я смотрела, про то, как переселились внезапно в военное время четверо ребят…

К. ЛАРИНА: «Мы из будущего».

Н. АЛЕКСАНДРОВА: Я считаю, что он такую же реакцию произвел, совершенно неожиданную. Мы до конца, с одной стороны, не знаем правды войны. С другой стороны, каждый из нас знает ее, потому что в наших семьях эта правда есть в своей форме, в той или иной степени. И для нас для всех война – некая точка морального отсчета, потому что мы внутренне все время ориентируемся на нее и знаем свою правду. Но когда она объединится в какую-то государственную правду о войне, не знаю.

А. АНАНЬЕВ: Возможна ли она, государственная правда, которая объединит абсолютно всех?

К. ЛАРИНА: Вот видите, ради того, чтобы об этом вспомнить и об этом поспорить, и существует в том числе наша программа.

А. АНАНЬЕВ: И Институт.

К. ЛАРИНА: Мы продолжим знакомство с коллекцией Алексей Ананьева в следующем эфире. Через неделю ждем наших гостей. А пока я называю наших победителей. ОБЪЯВЛЕНИЕ ПОБЕДИТЕЛЕЙ.

К. БАСИЛАШВИЛИ: В Новосибирск и Молотов, ныне Пермь, были эвакуированы произведения Третьяковской галереи, Русского музея, Музея изобразительных искусств имени Пушкина.

К. ЛАРИНА: Спасибо. До встречи.