Галерея Дом Нащокина: Выставка к 125-летию со дня рождения Зинаиды Серебряковой - Наталья Рюрикова - Музейные палаты - 2010-11-13
К. ЛАРИНА: А мы тем временем начинаем программу «Музейные палаты». Сегодня я одна, Тимур Олевский остался у нас в пленке, поскольку он посетил выставку, о которой мы будем говорить, его репортаж вы услышите. А в нашей студии директор галереи «Дом Нащокина» Наталья Рюрикова. Наташ, приветствую, здравствуйте.
Н. РЮРИКОВА: Здравствуйте.
К. ЛАРИНА: Открылась выставка Зинаиды Серебряковой в галерее «Дом Нащокина». Сегодня мы будем говорить про нее и, естественно, подарим вам подарки. У нас сегодня каталоги, да, Наташ?
Н. РЮРИКОВА: По-моему, да. И билеты.
К. ЛАРИНА: Можно сразу вопросы прочитать, прямо сразу, сходу?
Н. РЮРИКОВА: Да, конечно.
К. ЛАРИНА: Потому что у людей будет время подумать. И во второй части мы по телефону прямого эфира на эти вопросы ответим. Давайте.
Н. РЮРИКОВА: Уже можно, да?
К. ЛАРИНА: Можно читать все в куче, прямо подряд.
Н. РЮРИКОВА: Добрый день, дорогие друзья. Первый вопрос. Какая работа сделала Зинаиду Серебрякову сразу известной и на какой выставке? Кто был ее отец? Третий вопрос: чем занимался ее муж Борис Серебряков? И четвертый вопрос: где жила и работала Зинаида Серебрякова до 17-го года? И последний вопрос, это мой каталог, который я подарю: какой музей купил ее первые работы?
К. ЛАРИНА: Ну вот, пять вопросов. Думайте и по телефону прямого эфира 363-36-59 во второй части нашей программы вы на эти вопросы будете отвечать.
Н. РЮРИКОВА: Очень простые.
К. ЛАРИНА: Наташ, ну знаем мы все, что не первый раз выставка этого художника проходит в галерее «Дом Нащокина». Я так понимаю, что это неслучайная какая-то связь, кармическая.
Н. РЮРИКОВА: Кармическая – вот точно сказали. Она какая-то случайная, но она кармическая. А случайная она, потому что первую выставку я сделала просто с испугу, потому что 120-летие, любимая художница – ах, как здорово! Это было уже 6 лет тому назад. Это был осознанный шаг, но невероятно трудный, потому что все музеи сказали «нет». И надо было вот все просто толкать, пробивать. О, это были жутко смешные истории. Мы прислали приглашение Министерству культуры уже на выставку. Красивое было приглашение, кстати говоря, с этим знаменитым портретом ее у зеркала. Послали курьера. Курьер возвращается и так говорит: «Знаете, что мне сказали: «А какая выставка? Где? И по какому праву?»». За неделю до открытия выставки. Вот был шок! «Нет, сначала пускай сделают осмотр галереи, а можно ли там выставлять». Я думала, что у меня будет инфаркт. Эта выставка прошла так успешно, так здорово! Я имею в виду ту, которая была. Вы не представляете, что творилось вообще в нашей галерее. Мы думали, что у нас провалятся полы, обрушатся потолки и так далее. Второй раз мы ее делали спустя несколько лет. Мы вошли в контакт с родственниками, в частности с ее единственным внуком Иваном Николаевым. Он – художник.
К. ЛАРИНА: А где живет?
Н. РЮРИКОВА: В Москве. Трудный человек, но талантливый. Так как у семьи очень хорошая коллекция детских портретов, предложили сделать у нас выставку. Тоже очень сложно, очень трудно, невозможно… Мы сподхалимничали и сказали: «Давайте мы сделаем и вас, Иван Николаев, вместе с бабушкой. Тоже детские портреты». Таким образом, получилась еще одна очень хорошая выставка.
К. ЛАРИНА: Она была тематическая – именно детские портреты там были?
Н. РЮРИКОВА: Детские портреты, только детские портреты. И она в основном писала пейзажи и портреты, и портреты детей, свои портреты, так сказать, автопортреты. А третья выставка произошла случайно совершенно. Мы уже забыли… не то что забыли, мы вообще решили больше с музеями не работать, потому что очень тяжело, очень трудно. И я понимаю музеи, они никак не могут осознать и понять, зачем нам это нужно и что мы лезем-то в их вообще, так сказать, огород. Но нам позвонил вологодский музей и сказал: «Вы знаете, у нас такие чудные, замечательные работы». А до этого у нас была обнаженная натура, и мы брали у них работы из вологодского музея. «Мы так хотим с вами работать, и нам нравится, как вы работаете. У нас 120 работ Серебряковой». Ну мы просто рванули туда! Слава Богу, я увидела Вологду. Кстати, чудный, прелестный город. И выяснилось действительно, что у них очень много работ – маленьких, почеркушечек, самых ее чуть ли не 12-летней, 15-летней, 16-летней, трогательные альбомчики, вот все это. И вот здесь уже Серебряков, значит, ее муж, маленькие детишки… Ну вот все, что она любила, все, что ей нравилось, все, что было вокруг нее. И мы поняли, что, с одной стороны, это, конечно, приманка, потому что это очень здорово, но это не выставка. Потому что наш избалованный посетитель, ему этого мало. И вдруг мы выяснили, что уже за это время-то Серебряковой стукнуло уже 125 лет, и тогда мы поняли, что под это дело мы сейчас начнем работать. И с ужасом глядя друг другу в глаза, сказали: «Какой ужас! Зачем нам это дело?». Но остановиться мы уже не могли. И надо сказать, что музеи были просто идеальны… Вот вы знаете, такое отношение к нам было…
К. ЛАРИНА: А сколько участников?
Н. РЮРИКОВА: Вообще у нас 13 участников. Но непосредственно музеев, которые нам дали работы, их всего 9. И по причине очень простой: все музеи, которые готовы были нам дать и которых мы опубликовали в каталоге, не могли нам дать работы, просто потому что они нетранспортабельны. Потому что пастель – это очень сложная техника, которая, так сказать, осыпается, если ее возить. И плюс масло не в очень хорошем состоянии, плюс Чеховские фестивали. И я не очень понимаю, почему Серебрякова там должна была присутствовать. Например, в одном музее, в Рыбинском, это было до смешного, потому что я позвонила директору, который там очаровательный человек, и сказала: «Здравствуйте. Помните, пять лет тому назад мы с вами общались? Вот опять нужна работа…». «Ой, - говорит он, - да пожалуйста! Да берите! Да какие проблемы?». Через три дня мне позвонила строгая такая, очень суровая дама и сказала: «Какая вам работа, вы что? У нас чеховский год!» - и отказала. Прошло какое-то время… «Наталья Петровна, ну это действительно невозможно». Я говорю: «Как это невозможно? Надо постараться». Он говорит: «Хорошо, буду стараться». Прошло еще какое-то время. В общем, последний звонок, я возвращаюсь из отпуска, мне говорят: «Нет, работы не дают». Это моя любимая работа – Серебрякова с двумя своими девочками. Ну изумительный портрет, просто любимейший! Я приезжаю, мне говорят: «Нет, отказали». Ну я его достала, он говорит: «Меня нету, меня нету в музее, я далеко от музея», - «Какое это имеет значение? Пожалуйста, наберите вашему хранителю и скажите, что работа нужна». – «Наталья Петровна, вы сами, сами, сами». Но все-таки я… Я говорю: «Вы понимаете, я выставку не открою, если вы не дадите портрет. И вы будете виноваты в том, что эта выставка не открыта». Ну вообще он очень испугался, но все-таки позвонил. А потом все пошло хорошо, эта дама оказалась очень милой, доброй и сказала: «Да конечно, приезжайте». И вот так каждую работу.
К. ЛАРИНА: Мы продолжим путешествие по выставке Зинаиды Серебряковой, которая проходит сейчас в галерее «Дом Нащокина», после выпуска новостей.
НОВОСТИ
К. ЛАРИНА: Я с некоторых пор полюбила читать не рецензии на всякие культурные мероприятия в газетах, в средствах массовой информации, а отзывы зрителей в Интернете, в блогах. Я думаю, что Наташа меня поймет. Наталья Рюрикова, директор галереи «Дом Нащокина», у нас в студии. Мы сегодня говорим о выставке Зинаиды Серебряковой, которая проходит сейчас в галерее. Я знала, что откроется эта выставка, и понимала, что мы обязательно с Наташей встретимся по этому поводу, уже по традиции, что называется. Мне позвонила Ира Ясина в полном восторге и говорит: «Если ты не сделаешь передачу про эту выставку, я вообще с тобой разговаривать не буду». Я говорю: «Ира, все в порядке, уже договорились». Ира, все в порядке, ты же слышишь! Все.
Н. РЮРИКОВА: Ира, спасибо.
К. ЛАРИНА: Я сейчас листала как раз отзывы ваших посетителей в Интернете. И здесь очень интересно, здесь разные впечатления, все позитивные, естественно. Но что объединяет: большинство людей приходит на выставку Зинаиды Серебряковой с детьми.
Н. РЮРИКОВА: Да, очень много детей.
К. ЛАРИНА: Это, конечно, о многом говорит. Вот Наташа уже сказала, что особенно ценно в творчестве этой художницы – это ее изображение собственных детей. Это, конечно, здорово. Ну давайте немножечко посмотрим, что там есть, потому что я здесь читаю, в отзывах, что есть и фильмы, есть и какие-то фотографии. То есть есть что-то, посвященное ее жизни, а не только ее творчество.
Н. РЮРИКОВА: Ну да, мы немножечко расширились, у нас появились новые возможности. Во-первых, я хочу сказать, что эта выставка абсолютно отличается от той, которая была шесть лет тому назад. Пожалуй, где-то две или три работы повторяются - вот я уже говорила, моя любимая работа и работа из Петергофа «Спящая Катя», третью не помню. Все остальное, я сейчас не могу сказать, где-то у нас более 100 работ – туда входят и графика, и живопись. Это вот опять же из разных музеев. Я хочу сказать, пользуясь возможностью, огромное спасибо всем этим музеям, всем, всем, всем. И тем, которые дали одну работу, и тем, которые дали 20 работ. Русскому музею, Пушкинскому музею, Музею личных коллекций, Петергофу, Орловскому, Тульскому, Ярославскому, Переславль-Залесскому и всем остальным музеям. Если я какие-то не назвала, я очень извиняюсь. Всем, всем, всем мы очень благодарны. А учитывая, что у нас действительно стало больше места, мы, конечно, дали письма Серебряковой.
К. ЛАРИНА: То есть там, внизу… вот подвал, да?
Н. РЮРИКОВА: Внизу. Надо учитывать, что у нас очень много людей такого пенсионного серьезного возраста. Я иногда с ужасом, со страхом смотрю, как они спускаются вниз, и каждый раз несу им извинения и благодарность, что они все-таки идут туда, и боюсь их встретить на обратном пути, потому что тяжелая дорога. Ну что делать? У нас нет пока других возможностей. Но местечко очень симпатичное. И там, внизу, мы расположили письма, статьи, фотографии ее семьи, ее детей, почеркушки и такие очень смелые рисунки, ну, уже в виде постеров, парижские зарисовки. И целая комната ее живописных пейзажей, в чем она была тоже великим мастером. И как-то людям… вот такая странная вообще реакция. Ну я не могу сказать, что всем, я не знаю точно реакцию всех, но людей тянет вниз, вот туда. Там какая-то получилась особая такая атмосфера, аура…
К. ЛАРИНА: Какой-то тайной жизни, которая раскрывается, когда мы вторгаемся в частную жизнь человека.
Н. РЮРИКОВА: Да, да, да.
К. ЛАРИНА: Мне кажется, что это связано еще с самим помещением вот этим подвальным.
Н. РЮРИКОВА: Возможно.
К. ЛАРИНА: Вот ты наверху смотришь верхушку айсберга, а вниз спускаешься, и там ты понимаешь, из какого сора все это рождается.
К. ЛАРИНА: Да-да, там такой интим в таком хорошем смысле слова. И когда мы открыли этот подвал, мы его сделали просто за копейки, потому что особых денег не было, сами лично сделали. Когда пришел это дизайнер к нам, он сказал: ну, вот где-то 30 тысяч за… как он называется? – бизнес-проект, я уже не помню. Ну, примерно чуть меньше стоило все, что мы там сделали. Мы сами все делали. Но я боялась, что это будет что-то ужасное, а вот людей тянет. Конечно, как только будет чуть побольше денег, сделаем обязательно лестницу для всех, в общем, людей и постараемся, чтобы им было как-то удобно. Но я хочу сказать о том, что это важная часть выставке, потому что, я в этом убеждена, чем больше все-таки люди узнают и как-то входят в жизнь, в судьбу художника, артиста в хорошем смысле слова, потому что судьба может быть написана по-разному… Но судьба Серебряковой – это судьба целого поколения людей, судьба дворянства. Судьба тех людей, которые так ждали революцию, они так ее звали, они так в нее верили, они так любили народ, они так хотели перемен. И вот результат, который произошел со многими, и в частности с Зинаидой Серебряковой, которой пришлось уехать в 26-м году…
К. ЛАРИНА: Детей бросив.
Н. РЮРИКОВА: Да, просто, вы знаете, для того, чтобы заработать деньги. Когда я приехала семь лет тому назад в Париж, еще жива ее единственная дочь Екатерина, и она открыла мне дверь, это была 93-летняя, уже пожилая женщина…
К. ЛАРИНА: Она жива сейчас?
Н. РЮРИКОВА: Да. … которая сказала мне… первое, она мне с порога тут же сказала, причем с таким, знаете, вызовом, с такой ненавистью, ну, с ненавистью позитивной, если так можно сказать: «Мы не хотели уезжать из России! Вы это знаете или нет? Мы не хотели уезжать из России, мы любили Россию. Но маме нужно было нас кормить». Вот она была доведена до того состояния в 26-м году, что она работала в археологическом музее «Нескучное», где имение вообще всех этих Бенуа, Лансере, Серебряковых сгорело. Она работала в археологическом музее и зарабатывала в месяц батон хлеба. А детей четверо, а мама… И это было что-то ужасное. Переехали в Петербург, надеясь как-то там улучшить дела, ничего не получалось. И она поехала, просто чтобы делать заказные работы, в город, где ее никто не знал, в страну, которая… Она француженка практически, у нее итальянские и французские корни. Но она была всю жизнь и всегда русским художником и русским человеком. И она поехала туда с надеждой вернуться с деньгами, чтобы как-то поддержать семью. Но это затягивало ее, потому что заказов было мало, ее обманывали, потому что она была совершенно робким, таким застенчивым, не умеющим абсолютно никакие делать свои дела. И когда она поняла, что, в общем, ей не выбраться, потому что копейки, которые она посылала… было невозможно сесть в поезд и приехать. И через несколько лет она взяла своего второго… У нее был первый – Женя, второй – Александр. Второго она взяла, значит, сына и Катю, младшую. То есть сначала взяла Александра, потом, через год, поняла, что надо забирать Катю. Катю уже оформляли год, это было просто уже почти невозможно, это была масса, так сказать, бюрократических препон. Она получила Катю, и на этом захлопнулись двери нашей страны. И вот трагедия семьи – 36 лет они не видели друг друга.
К. ЛАРИНА: Разделенная семья.
Н. РЮРИКОВА: Да. Письма, переписка, просто невозможно… Вот я говорю, мы все это даем, мы выпустили еще и письма тоже. Плюс там есть документальный фильм, который об этом же обо всем рассказывает. Мне кажется, знаете, это дело даже не в нашей выставке, а это вот те знания, которые должны получать все новые и новые прибывающие поколения людей. Чтобы понять, чтобы этого не повторилось, чтобы этого не произошло, потому что мы так близки опять к такой очень тяжелой ситуации. Чтобы люди понимали, чем это все кончается, чтобы была ответственность каждого человека за свою судьбу, за судьбу своих детей. И поэтому, помимо того, что это интересно, помимо того, что это познавательно, это еще, мне кажется, с исторической точки зрения просто необходимо. Особенно, вы знаете, вот этот невероятный контраст света, радости, потому что она была художником, который родился для того, чтобы делать… вот свет пускать всем. Понимаете? Дети, портреты детей – это вещь невероятно сложная. Я думаю, что она единственный художник, я не побоюсь этого сказать, русский художник, которая умела изображать детей. Прекрасно их делал Серов, прекрасно рисовал. Но это было немножко салонное. В ней искренность матери, в ней искренность художника и мастерство какое-то невероятное.
К. ЛАРИНА: Давайте мы отправимся уже, собственно, в саму галерею, нас туда проводит Тимур Олевский. Он сделал для нас материал, который мы сейчас и послушаем с Наташей, а потом дополним и уже будем отвечать на вопросы Натальи Рюриковой.
Т. ОЛЕВСКИЙ: Трагическая история абсолютно счастливой жизни. Зинаида Серебрякова – скиталица, чужая в чужой стране, разлученная в детьми, хранитель вкуса, никому не нужного в провалившемся XX веке. В «Дом Нащокина» прийти стоит только за тем, чтобы понять, как беспрестанно видеть красоту в ужасной повседневности. Психолог Игорь попытался объяснить, на что ловила зрителей Серебрякова, которая знала цену слову «художник»:
- Действительно, такая четвертая стена. За этой стеной особенно… ну, в некоторых случаях, видите, девушки смотрят туда… У нее всегда есть один персонаж, который обращается к зрителю, почти всегда, если там больше одного персонажа… Ну, ее знаменитая картина «За завтраком»: все дети хулиганят, как могут, а один смотрит на нас. То есть, может быть, она когда-то и хотела сделать, как вот «Карточный домик», но далеко не всегда. Про одного философа говорили, что мир ловил его, не поймал. А здесь не ловил. Казалось, буквально лишняя, совсем катастрофа действительно попасть на такой вот постимпрессионизм, на вот такие новые течения… (неразб.), когда она оказалась за рамками – ни заказов, ни интереса. Ужасно. ….(неразб.) в мире искусства происходит, и не хотела, видимо, выходить за эти рамки, и не могла, наверное. Потому что это такой поток, в котором можно жить.
Карточный домик, который собирают две дочки и два сына, только что потерявшие отца. Казалось бы, ее дети быстро повзрослели, но весь дом каждую минуту рисовал, лепил кукол, вырезал саркофаги. Это атмосфера клана великих архитекторов и художников, уходящая корнями в историю лет на 200. Для кого-то Александр Бенуа, а для кого-то просто дядя Шура, подметила Александра:
- Портрет абсолютно счастливой матери, которая настолько счастлива, что у нее есть дети. Она живет этими детьми, она их рисует, она их любит бесконечно. Дальше, к сожалению, уже ее личная трагедия, когда ей приходится расстаться с двумя из своих четырех детей. И меняется манера письма, мое такое впечатление. Мне показался какой-то надрыв внутренний человека, который был абсолютно счастлив и в каком-то упоении своим счастьем написал картины – и портреты детей, и портреты крестьян. И вдруг происходит вот этот надлом. С одной стороны, не уходит жизнелюбие, но появляется внутреннее ощущение… ну, она не свободна в этих картинах, которые написаны после разрыва со своей семьей.
Представьте себе питерскую коммуналку и потом холодную парижскую комнату с прожорливой буржуйкой, почти всегда без обеда и ни одной жалобы в письмах, как будто так и надо. И есть другая, настоящая реальность. Натурщицы без денег – роскошь, зато можно рисовать спящих подруг, чернорабочих искусства, балерин с быстрой папиросой. Француженке с русской душой и носом Арлекина приходилось делать верный выбор там, где выбрать-то невозможно. Но почему с холста на склоне лет смотрит счастливая женщина, попыталась понять инженер Галина:
- Ну, счастливый человек, который делает то, что любит, и то, что у него получается. Я вообще считаю, что художники – это счастливые люди априори просто. Как бы ни сложилась судьба – продаются, не продаются, успешны, неуспешны. Вот ее пример, кстати, очень характерен, что при такой, казалось бы, внешне действительно тяжелой жизни такое творческое долголетие. Думаю, настоящие художники никогда об этом не думают. Мне очень нравятся ее и автопортреты, и детские портреты особенно. Они очень непосредственны, безыскусны. Крестьянские портреты, при всей теме такой грубой, они необыкновенно эстетичны, красивы, необыкновенно красочны. Просто они вообще какие-то ассоциации с возрождением рождают. У нее все-таки свой мир совершенно. Просто мы знаем массу художников, которые очень хорошо начинали… (неразб.), и во что они потом выродились в результате давления системы на них. Поэтому не знаю, смогла ли бы она работать здесь.
А искусствоведу Елене больше нравится тот период, когда Зинаида Лансере брала уроки у Осипа Браза.
- Даже пейзажи, они совершенно с другим настроением, мне так кажется. То есть ранние вещи, они, конечно, намного выше, чем поздние ее вещи. Даже ее автопортрет 60-х годов, он, конечно, с таким уже настроением достаточно грустным и тяжелым. Это заметно, да. Для меня она прежде всего, конечно, потрясающая мать, потому что все ее портреты детей, ее автопортреты – это номер один. Потому что в них жизнь, душа.
Стили Зинаиды Серебряковой совершенно новаторские. И хотя она и относила себя к наследникам классической школы, только в этих экспериментах – в повороте головы крестьянки и даже в грязных ногтях ее мужа, во вторящих им марокканских женщинах новое искусство не кичится и не старается победить формы, а берет глубиной чувства времени и места. Неповторимый стиль обнаженного женского тела, как если бы Рубин заглянул в баню женскими глазами. Объяснение природы этому нашла Ольга:
- Любовь, конечно, к детям, к окружающему миру. Это эротизм и профессионализм прежде всего, ее просто особенность профессиональная. Она потрясающе знала анатомия женского тела. Ну, не только женского, видимо…
Круг замкнулся, когда Серебрякова вернулась в Россию на изломе истории, в очередной раз это происходит теперь, чтобы показать: счастье есть, но найти его надо в себе.
К. ЛАРИНА: Это Тимур Олевский. Вот мы практически такой эффект присутствия испытали и с посетителями побродили по выставке Зинаиды Серебряковой. И вот то, о чем, собственно, Наташа говорила, Тимур подтвердил вместе со своими респондентами – сочетание такое невероятное этого надлома, этой трагедии личной, невероятного света, который исходит от ее работ.
Н. РЮРИКОВА: Абсолютно, как две отдельные параллельные жизни.
К. ЛАРИНА: Да, да, да.
Н. РЮРИКОВА: И было совершенно понятно, что когда она брала кисти и, так сказать, подходила к холсту, все уходило, все исчезало из ее жизни, все несчастья.
К. ЛАРИНА: Вот, кстати, я хочу процитировать еще тоже из блогов одного из авторов, которая была на выставке в галерее «Дом Нащокина»: «Глубоко запрятанную грусть, - пишет блоггер, - можно осознать, только если знать, что вот с этой дочкой она расстанется в 24-м году, когда той будет 12 лет, а увидятся они через 36, и что вдовой Серебрякова стала в 35 лет с тремя детьми на руках, в разгар революционных событий. А сама собой напрашивается параллель с Кустодиевым, болеющим физически и сияющим радостью на полотнах. У Серебряковой так много боли душевной, что в работах желанный покой присутствует в полной мере». Точное, да, замечание?
Н. РЮРИКОВА: Да, да, да.
К. ЛАРИНА: Давайте мы, Наташа, ответим на вопросы, чтобы разыграть наши подарки. Напомню, что сегодня у нас в розыгрыше каталоги выставки Зинаиды Серебряковой и, естественно, билеты на выставку в галерею «Дом Нащокина». Можно еще раз вопросы повторить?
Н. РЮРИКОВА: С удовольствием. Какая работа сделала Зинаиду Серебрякову сразу известной и на какой выставке? Кто был ее отец? Чем занимался ее муж Борис Серебряков? Где жила и работала Зинаида Серебрякова до 17-го года? Какой музей купил ее первые работы?
К. ЛАРИНА: Наушники теперь берите. А я напоминаю телефон – 363-36-59. Пожалуйста. Алло, здравствуйте. Алло?
СЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте. Меня зовут Зоя.
К. ЛАРИНА: Да, Зоя.
СЛУШАТЕЛЬ: Я хочу ответить на первый вопрос. Ее самая известная первая картина «За туалетом», она была показана на выставке Союза русских художников в 1910 году.
К. ЛАРИНА: Совершенно верно, ответ великолепный. Зоя, спасибо, записали ваш телефон. Я, кстати, возвращаясь к блогам, хочу обратить внимание, не знаю, обратила Наташа внимание или нет, что этот портрет в качестве юзерпика многие используют.
Н. РЮРИКОВА: Да?
К. ЛАРИНА: Да.
Н. РЮРИКОВА: Это приятно.
К. ЛАРИНА: Пожалуйста, следующий звонок. Алло, здравствуйте. Алло?
СЛУШАТЕЛЬ: Алло, здравствуйте.
К. ЛАРИНА: Да, пожалуйста.
СЛУШАТЕЛЬ: Возможно, ее картины купила Третьяковская галерея прямо с выставки.
Н. РЮРИКОВА: Да. И этому поспособствовал Валентин Серов, который был суровый, мрачный, трудный и вместе с тем, когда увидел эти светлые, прекрасные работы, сказал свое мнение Третьяковке, чтобы купила.
К. ЛАРИНА: Это кто говорит?
СЛУШАТЕЛЬ: Это Артем, Ксения.
К. ЛАРИНА: Спасибо, записали. Следующий звонок, пожалуйста, 363-36-59 – телефон прямого эфира. Алло, здравствуйте. Алло? Алло?
СЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте.
К. ЛАРИНА: Да, пожалуйста.
СЛУШАТЕЛЬ: Меня зовут Алла. Я хотела бы ответить на вопрос, кто был ее отец.
К. ЛАРИНА: Так…
СЛУШАТЕЛЬ: Евгений Лансере, известный русский скульптор.
К. ЛАРИНА: Совершенно верно, спасибо вам большое.
Н. РЮРИКОВА: Все всё знают.
К. ЛАРИНА: Да. Записали. Следующий звонок. Алло, здравствуйте. Алло?
СЛУШАТЕЛЬ: Алло?
К. ЛАРИНА: Да, пожалуйста.
СЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте. Меня зовут Лера. Они жили до 17-го года под Харьковом в имении родителей.
Н. РЮРИКОВА: Правильно. В селе Нескучное.
К. ЛАРИНА: Абсолютно верно, спасибо вам большое. На все вопросы мы ответили?
Н. РЮРИКОВА: Ну если кто-то еще хотел бы ответить на пятый вопрос: чем занимался ее муж Борис Серебряков?
К. ЛАРИНА: Давайте попробуем. Есть желающие? Алло?
СЛУШАТЕЛЬ: Алло, добрый день.
К. ЛАРИНА: Здравствуйте.
СЛУШАТЕЛЬ: Меня зовут Андрей. Муж ее был железнодорожный инженер.
Н. РЮРИКОВА: Совершенно точно.
К. ЛАРИНА: Все очень просто. Спасибо. Всех записали.
Н. РЮРИКОВА: Спасибо.
К. ЛАРИНА: Значит, до какого числа выставка будет?
Н. РЮРИКОВА: До 30 января.
К. ЛАРИНА: Ох ты! У нас еще времени полно!
Н. РЮРИКОВА: Ну абсолютно.
К. ЛАРИНА: А что дальше, что параллельно?
Н. РЮРИКОВА: Вот это любимый вопрос, знаете, выходящих посетителей, так повернувшись: «А что дальше?». Я говорю: «Да дайте просто отойти от этой выставки».
К. ЛАРИНА: Нет, наверняка уже есть планы.
Н. РЮРИКОВА: У нас есть планы, но не хочется сейчас говорить, потому что у нас всегда все неизвестно. Сейчас мы запускаем три проекта, а какой произойдет, вы узнаете позже.
К. ЛАРИНА: То есть пока ничего не говорим?
Н. РЮРИКОВА: Нет, не говорим.
К. ЛАРИНА: Ну, ближайшая премьера-то когда будет? После этой выставки?
Н. РЮРИКОВА: Ну, как всегда, закончится выставка, и в феврале откроется следующая. Сейчас просто три проекта. Ну, не хочется сглазить один и обманывать наших радиослушателей. Давайте немножко поживем еще с Серебряковой.
К. ЛАРИНА: Наташ, у меня еще такой вопрос. Помимо восторженных отзывов, которые мы сегодня слышали от посетителей и тех, что я цитировала в блогах, тем не менее, еще существует мнение так называемых специалистов. И то, что я читала у многих людей-искусствоведов – что очень видно, как вот можно сломать художника, вот по этой выставке. Что как она была великолепна, свободна, хороша в своих работах до эмиграции, и потом как постепенно она превращается в человека, который вынужден работать на заказ. Ну, здесь немножечко про это было сказано одной из наших посетительниц в репортаже Тимура. Есть такой момент или нет?
Н. РЮРИКОВА: Ну, есть вот какой момент. Есть момент ее зрелости, которая пришлась на тяжелый период в ее жизни, есть момент ее молодости, становления в окружении любимых людей, в окружении, так сказать, замечательной обстановки и артистического мира. И конечно, та жизнь, которая начинается, и эта жизнь, которая продолжается. Кстати говоря, я слышала это и пять – шесть лет тому назад, мне говорили: вот что это там… Нет, я считаю, что это несправедливо. И с точки зрения, кстати, искусствоведения это несправедливо. Потому что да, у нее были просто ограниченные возможности. Она могла бы стать крупным монументалистом, потому что она показала это. К сожалению, у нас не было трех работ, за которые мы боролись с Третьяковкой и Украиной, потому что в украинских музеях тоже очень хорошие работы. Мы не могли этого показать. Но она не смогла, так сказать, реализоваться именно как монументалист. Но ее работы, особенно марокканские, они такие свободные, такие вольные, они такие… уже, так сказать, мастерство на невероятной высоте. И портреты, которые она пишет… Конечно, слушайте, художник, он же как любой артист, как просто любой человек. Понимаете? Сегодня он радостный, счастливый, красивый и прекрасный, а завтра что-то ему не удается. Но мне вот это сравнение как-то обидно, потому что я понимаю, о чем говорят люди – это малые формы, это уже не такие огромные полотна. Но там, где она, так сказать, вдохновлялась, потому что не каждым заказом вдохновишься, там, где она писала вдохновенные вещи, она писала невероятно прекрасно. Посмотрите на ее замечательный портрет 56-го года, автопортрет. Он такой светлый, он такой красивый, он такой благородный, он такой мастерский! И у нее изумительные пейзажи Франции и марокканские пейзажи великолепные. Ну, там вот, где солнце, где просто согревается душа…
К. ЛАРИНА: То есть талант никуда не исчез?
Н. РЮРИКОВА: Нет, он не исчез, он просто не имел возможности стать в полную силу. Понимаете? Но это все равно учитывать ситуацию, потому что она могла вообще погибнуть, она могла вообще, так сказать, просто провалиться. И вот эта борьба за детей ее могла совершенно, так сказать, снести. Понимаете? И поэтому в этом есть такой немножко снобистский такой, знаете… Ну да, вот она в России – это все, а вот это все… Нет, нет, нет. И кстати говоря, огромное спасибо Екатерине Борисовне, которая, несмотря на свой просто уже, так сказать, очень взрослый возраст, 97 – 98, не знаю точно, она вот охраняет, как ангел хранитель, все эти работы. Куда они попадут, где они будут, я не знаю. Единственное, о чем мечтаю – чтобы они были где-то в одном месте. Потому что придет момент, и их покажут. И тогда, я думаю, зрители сами решат. И кстати говоря, я хочу сказать огромное спасибо Юрию Алексеевичу Рыжову, который в свое время был послом в Париже. Он сделал выставку этих работ, и я была на этой выставке. И вы не представляете, какое количество людей шло на эту выставку! И она всех поразила.
К. ЛАРИНА: А там, кстати, во Франции, ее имя известно?
Н. РЮРИКОВА: Никак. Она попала, вот тут говорила, я не помню кто, на эту тему… Когда она приехала во Францию, там были Сальвадор Дали, Пикассо… Ну я так, утрирую. Понимаете, да? Она не приняла это абсолютно. Она писала, что она посетила одну-другую выставку вот этого хлама, этой абстракции, и это действительно было так, потому что имена только так выдергивались и становились… А в основном это было, в общем… И у нее не было ниши. И плюс, я еще раз говорю, ей помогала очень Константин Сомов, конечно, ее дядя Александр Бенуа. Но даже они понимали, что внутренним благородством и вместе с тем непримиримостью своего характера невозможно все это совместить. Поэтому, поэтому и еще раз поэтому она великий, прекрасный, грандиозный художник.
К. ЛАРИНА: Ну я уже вижу по настрою Рюриковой, что это не последнее высказывание по поводу Серебряковой. Еще будут у нас новые встречи.
Н. РЮРИКОВА: Я надеюсь. Спасибо, спасибо.
К. ЛАРИНА: А пока приглашаем вас, до 30 января – выставка в галерее «Дом Нащокина». Это Воротниковский переулок. Приходите, пожалуйста. Наташа, большое спасибо за сегодняшнюю беседу.
Н. РЮРИКОВА: Спасибо, дорогая Ксюша. И большое спасибо, Ирочка Ясина.