Человек ниоткуда: к юбилею Сергея Юрского - Иосиф Райхельгауз, Дарья Юрская - Культурный шок - 2020-03-15
К. Ларина
―
Добрый день. Начинаем программу «Культурный шок». У микрофона Ксения Ларина. Сегодня наша программа посвящена памяти Сергея Юрьевича Юрского. 16-го числа, 16 марта, в понедельник, его день рождения — ему исполнилось бы 85 лет. В студии «Эха Москвы» дочь Сергея Юрского, актриса Дарья Юрская. Даша, приветствую вас, здравствуйте.
Д. Юрская
―
Здравствуйте.
К. Ларина
―
И режиссер, художественный руководитель театра «Школа современной пьесы» Иосиф Райхельгауз. Иосиф, приветствую вас, здравствуйте.
И. Райхельгауз
―
Здрасте, здрасте.
К. Ларина
―
Я бы хотела начать с тех событий, которые произойдут буквально в понедельник, поскольку я открыла для себя совершенно замечательную страницу в Facebook памяти Сергея Юрского, через Дашу на нее вышла. Там собирается масса всего интересного. Помимо записей Сергея Юрьевича, которые были на телевидении, помимо текстов интервью, там еще и анонсы всяких вечеров. И вот я знаю, что 16-го числа будет вечер в Доме актера. И еще будут вечера в разных других уголках мира, если их не отменят, конечно же, в связи с эпидемиологической ситуацией.Может, мы с этого начнем? Даша, расскажите то, о чем вы знаете.
Д. Юрская
―
Ну, я знаю, что один вечер 8 марта уже прошел успешно. И есть даже видео на этом сайте, как это все было. Вечера еще и во Франции, и в Израиле. Боюсь, что в Израиле, возможно, он будет отменен или перенесен в связи с эпидемией. И в Петербурге, конечно же, тоже будет вечер. А мы будем в Доме актера.
К. Ларина
―
Ну, про Дом актера. Что там будет? Там есть какой-то уже план, сценарий?
Д. Юрская
―
Ну, еще бы! Не то слово.
К. Ларина
―
Кто придет?
Д. Юрская
―
У нас, вы знаете, это практически спектакль. То есть мы ни в коем случае не хотели такого стандартного хода, вечер памяти, когда люди выходят и начинают вспоминать, как бы грустить и так далее. Грустить каждый будет сам по себе. Я знаю, что папа и на юбилеи… А это был бы юбилей. Я совершенно точно понимаю, что папа бы в этот день выступал, а вовсе не сидел бы в кресле, принимая поздравления, потому что это совершенно не в его душе. Поэтому мы сделали именно сценарий. Там будут актеры мхатовские — мои друзья и коллеги — на сцене. И вместе с ними я. Мы будем его рассказы читать, его прозу, его стихи и отрывки из его книг, которые будут как бы каркасом для выступления гостей уже — друзей, коллег, которые будут выходить и какие-то свои вещи либо говорить, либо петь, либо читать. Так что это все будет совершенно художественным ходом. Ну, естественно, будет несколько включений видео, чтобы папа с нами тоже присутствовал.
К. Ларина
―
Сергей Юрский был не то что частым гостем на «Эхе Москвы», а он просто был практически нашим сотрудником, поскольку встречались мы очень часто, ежегодно, а то и несколько раз в год — по разным поводам и без повода, и в разных форматах, и в театральных передачах, и в программах, посвященных политике, истории, философии. Чего только ни было в нашей жизни! Поэтому, конкретно же, просто близкий-близкий человек. Меня не было, когда его не стало. Я его не видела уже неживым, поэтому он остался для меня человеком вот сегодняшнего дня, не исчезнувшим ни из памяти, ни из сердца, ниоткуда. «Человек ниоткуда». Кстати, сегодняшнюю программу мы так называли: «Человек ниоткуда. К юбилею Сергея Юрского».
И. Райхельгауз
―
Это замечательный фильм!
К. Ларина
―
Да. Иосиф, давайте тогда вспомним про ваши работы. Вот вы только что перед передачей сказали, что как раз показывали фрагменты из картины.
И. Райхельгауз
―
Да, буквально два дня тому назад в Центральном доме литераторов, в Большом зале просто на экране показывали отрывки из картин. Так и называется — «Картина». Я, естественно, говорил о Сергее Юрьевиче. Я сейчас, пока Даша говорила, подумал: я бы мог несколько часов монологом вести эту передачу, потому что Сергей Юрьевич… Мне жизнь подарила массу встреч с великими, с прекрасными, с гениальными. Вот Сергей Юрьевич — это, конечно, целое, необъятное, непостижимое. Вот это все.Я очень быстро. Страшно сказать…
К. Ларина
―
Можно не быстро.
И. Райхельгауз
―
Про «Картину» скажу невероятную вещь. Я не буду… Вот кто хочет, она есть в Facebook, посмотрит. Вы знаете, это снято более 30 лет тому назад. Я сегодня смотрю, как играет Юрский… Вот нужно посадить студентов и сказать: «Ребята, вот посмотрите!» А прошло 30 лет. Сегодня многие спектакли, фильмы — невозможно смотреть, как артисты врут, как придуриваются. А здесь сидит абсолютно живой человек! Ну, не сидит, а он там движется всю картину. Они с Петром Ивановичем Щербаковым. Там такой дуэт! Я даже вспомнил, что я по молодости говорил: «Сергей Юрьевич, а давайте вот здесь я вас поверну, здесь наеду, приеду…» А он говорил: «Знаешь что? Вот сделай то, что ты хочешь, потому что ты режиссер». Он говорил: «Ты здесь командуешь. А потом давай я сяду в уголочек на подоконник и скажу монолог». И конечно, когда я монтировал картину, конечно, я оставлял его монолог.Самое главное по поводу этой «Картины». Мы снимали на центральном телевидении, естественно. И фильм послали на конкурс в Чехословакию, то ли в Карловы Вары… Вот куда-то туда. И он получил гран-при. И мы с Сергеем Юрьевичем должны были ехать и получать это самое гран-при. Вот меня райком партии не выпустил. Меня туда никуда не выпускали. И дорогой, любимый, великий Сергей Юрьевич по тем временем, когда можно было выехать в эту Чехословакию и пройти по красной дорожке, сказал: «Нет, извините, дорогие. Если режиссер не может получить приз за картину, то и я не поеду». Ну, это сегодня кажется ничем — поехал, не поехал. А тогда это как на Луну полететь! И сказать: «Нет, нет, я не полечу».
Вот более полувека тому назад я по дурости, по молодости (мне было 17 лет) пришел к Георгию Александровичу Товстоногову в БДТ и попросил дать мне спектакль поставить. Георгий Александрович с его мудростью сказал: «Поработал монтировщиком декораций, рабочим сцены, а потом поговорим». Я работал монтировщиком. И самый тяжелый для всех монтировщиков спектакль был «Горе от ума» — 32 огромные колонны на спине каждого! И мы ставили еще эти колонны в три, в четыре часа дня. Тихо и скромно приходил Сергей Юрьевич, который играл Чацкого, и он между этими колоннами начинал ходить. И это удивительно! Он мешал монтировщикам. Он набирал состояние и качество. Он мешал монтировщиками. Они ставили колонны. И он поглядывал туда. Там же эти ярусы, балконы в БДТ. Потому что вечером… Вот я это смотрел 20 раз, 30 раз. Вот сколько шел спектакль, сколько мы ставили эти колонны, столько и смотрел, когда он орал туда: «Пускай один из нас, из молодых людей…»
И я тогда по наглости и по молодости подумал: «Значит, так. Я буду руководить театром каким-нибудь большим, я буду снимать фильмы. И первое, что я сделаю — я попрошу Сергея Юрского сняться. И в театре я ему скажу: делайте все!» И я сказал: «Делайте все!» И я счастлив, что история «Школы современной пьесы», 30 лет… Три пьесы он написал, три спектакля поставил. И Даша, дорогая и любимая, играла. И Наташа, дорогая и любимая, играла. И на всех авторских, и на всех вечерах, когда выходил Леня Филатов и Гафт читать, Юрский всегда читал, у него книги всегда были его книгами. И история театра бесконечно связана с Сергеем Юрьевичем Юрским. Не хочу отбирать Дашино время. Потом отдельно еще расскажу про последний спектакль, про «Ужин с товарищем Сталиным». Это особая история.
К. Ларина
―
Хорошо. Я просто хотела напомнить нашим слушателям, что, наверное, три театра по праву принадлежат Юрскому, что называется. Я имею в виду — в Москве. Это Московский художественный театр, МХТ или раньше МХАТ. Когда он туда пришел, это еще был МХАТ, да?
И. Райхельгауз
―
Моссовета…
К. Ларина
―
Это «Школа современной пьесы». И это Театр Моссовета, где были сделаны потрясающие работы и режиссерские, и актерские.Я бы так спросила, Даша. Вот что я хотела спросить у Даши. Когда вы почувствовали и поняли, что у вас отец гений, что это не просто человек, который служит в театре?
Д. Юрская
―
Вы знаете, я не знаю времени, когда я бы этого не чувствовала.
К. Ларина
―
Сразу?
Д. Юрская
―
С той поры, как я стала понимать вообще что-то о мире, я это знала. Вы знаете, это такое слово «гений», как-то оно… Не то что я думаю: «Вы знаете, у меня отец гений». Это как-то мне немножко странно. Я просто знала, что такого человека другого нет и быть не может. Это единственное в своем экземпляре существо, самое любимое, самое абсолютное. Наверное, конечно, туда входит и гений. Хотя слово «гений» для меня немножко такое опасное, как будто бы… Вот Перельман немножко мне гением кажется, так сказать. Такой совсем оторванный от жизни, такой, может быть, очень сложный в общении, такой какой-то… Ну, в общем, слишком необычный, и с ним невозможно войти в контакт. Но это мне так кажется.Папа был, конечно, гений, но гений такого возрожденческого толка, поскольку не только в актерской профессии он состоялся. Он был очень теплый человек, очень живой, контактный и дружественный. Просто поэтому мне, может быть, не нравится слово «гений». Он не был никогда отстранен. Ему вообще ни на что не было бы пофиг. Вот ни на что! Иногда даже хотелось… Я ему говорила: «Папа, ну нельзя по любому поводу так рвать свое сердце!» А это было невозможно, потому что человек темпераментный. И во всех вопросах политических, конечно, во всех вопросах, если в театре что-то было не так, если ему не нравился какой-то спектакль, не его… В общем, ну и пусть. А он говорил: «Я ненавижу фразу «пусть растут все цветы»! Ненавижу! Нет! Нужно бороться». То есть это был какой-то такой бунтарский дух все время в нем. И конечно, ему ни на что не было пофиг. С одной стороны, это здорово. С другой стороны, это, конечно, очень нагрузочно.
К. Ларина
―
Ну и это опасно, между прочим.
И. Райхельгауз
―
Он при этом смотрел очень много чужих спектаклей.
Д. Юрская
―
Очень много смотрел!
К. Ларина
―
Не пропускал никогда.
И. Райхельгауз
―
Он смотрел, любил. Мало того, ему могло очень нравиться, и он об этом говорил. А могло очень не нравиться. Он меня и разносил, глядя мои спектакли.
Д. Юрская
―
Но это честно было.
И. Райхельгауз
―
Да, да, да.
К. Ларина
―
Это большая редкость, потому что… Я всегда встречала на премьерах его, на всех знакомых премьерах. Я знала, что всегда будет Юрский и всегда Козаков. Вот это два человека, два актера, которые не пропускали никаких важных событий в культурной жизни.Но возвращаюсь к той характеристике, которую Даша дала сейчас своему отцу, как она про него рассказала. Даша, но ведь это не только загрузочно, это еще и опасно. Я хотела вам об этом тоже спросить. Вы чувствовали на себе как семья вот эти тяжелые периоды, которые приходилось переживать Сергею Юрьевичу и в Ленинграде, когда он, по сути, был в опале, и вообще когда он вступал в это политическое поле еще в советское время? Он же таким был всегда. Его всегда спрашивали наши слушатели, когда он приходил: «Сергей Юрьевич, а вот вы всегда такой были?» Я так понимаю, что он всегда такой был. Это не то что благоприобретенные качества.
Д. Юрская
―
Ну, вы знаете, здесь я тоже… Я с ним познакомилась, когда ему было сорок, как говорится, поэтому я тоже не могу сказать твердо, какой он был до того. Наверное, он был по юности и по другим обстоятельствам и веселее, и легче, и спокойнее где-то. Но когда был переезд из Питера, я его не помню, вот этот переезд. Я помню уже Москву. Я ощущала эту тяжесть, потому что они оба были, конечно, в глубочайшей депрессии, в страхе. Я себе на секунду сейчас это представляю — вот такой переезд из родного и любимого города в очень сложную Москву. Она всегда была сложной, а в театральном отношении — особенно. И они не понимали, насколько сильно их ждут, какие испытания их ждут в Москве и бытовые вещи. А это тоже нельзя сбрасывать со счетов, потому что они переехали в квартиру в два раза меньшую, чем была в Питере. И рояль бабушкин, который с нами всегда, он занял полностью самую большую комнату этой квартиры. Просто можно было чуть-чуть мимо рояля пройти к коробкам с книгами. И это тоже шоковое состояние для них было.Я помню, что я пыталась их утешить двумя способами. Сначала я говорила: «Ленинград — это мой родной город! Я вырасту и заберу вас обратно. Мы переедем в Питер. Не волнуйтесь, все будет». И второе. Мы переехали на Большую Дорогомиловскую, а там был центральный Дом игрушки. Я говорю: «Мама, ну посмотри. Ну что ты так расстроена? Дом игрушки рядом, смотри. Хорошо! В Питере же такого не было. Всегда можно зайти в Дом игрушки, что-то купить. Прекрасное место!» Но что-то ни то, ни другое не срабатывало, не веселились они все равно. Хотя потом всякий раз они оба говорили, папа говорил, что Москва, на удивление, легко и хорошо их приняла. Вот это тот случай, когда все сразу совпало. И мне не пришлось, когда я выросла, забирать их обратно в Питер. Как-то рассосалось.
И. Райхельгауз
―
Я вспомнил… Это очень короткая вставка. Я сморю на Дашу и вспомнил один из первых спектаклей, где Дарья Сергеевна играла с папой вместе. Она этого не помнит. В отличие от сегодняшней зимы, была страшная зима! Очень холодно! Невероятный мороз! Мы ездили все тогда в Рузу, в Дом творчества.
Д. Юрская
―
Да, Руза…
И. Райхельгауз
―
Вот ждали электричку, чтобы уехать из Рузы. Мороз был страшный! И Юрий Сергеевич… Ой! И Сергей Юрьевич с Дарьей Сергеевной плясали на платформе так, что все актеры, которые ждали электричку, аплодировали и им задавали ритм. Это было грандиозно!И еще Сергей Юрьевич… Быстро еще. У нас каждый сезон в театре начинался с того, что собиралась труппа, и там рассказывали, как провели это лето, какое сильнейшее событие было летом. И Сергей Юрьевич рассказал замечательную историю. Вашему сыну, наверное, в то лето было… Это было лет десять тому назад. Сколько ему сейчас?
Д. Юрская
―
Которому? Которому десять, его не было. А которому семнадцать — значит, семь.
И. Райхельгауз
―
Нет, которому десять. Значит, это было лет восемь тому назад.
Д. Юрская
―
Да, да, да.
И. Райхельгауз
―
Которому десять. Сергей Юрьевич рассказал гениальную историю! Все родители-артисты вокруг ему что-то говорили, напевали, а он ни на что не отвечал, долго не начинал разговаривать. Сергей Юрьевич сказал… Наконец-то у нас произошло потрясающее событие — он заговорил! Мы подошли к нему все после лета, мы захотели что-то сделать. И он вдруг сказал: «Не петь!»
К. Ларина
―
Ха-ха-ха!
Д. Юрская
―
Это вы путаете.
И. Райхельгауз
―
Путаю?
Д. Юрская
―
Это история про старшего сына, которому семнадцать. Значит, это было совсем…
И. Райхельгауз
―
Значит, это было в театре пятнадцать лет тому назад.
Д. Юрская
―
Да.
И. Райхельгауз
―
Но история грандиозная!
Д. Юрская
―
«Не петь!»
И. Райхельгауз
―
«Не петь!»
Д. Юрская
―
Но он, кстати, артистом и не хочет быть.
И. Райхельгауз
―
Очень хорошо! Наконец-то!
К. Ларина
―
Даша, а вот эта традиция писать стихи и устраивать такие домашние литературные, музыкальные, драматические посиделки?
Д. Юрская
―
Это вы неправильно говорите — драматические, литературные. Это называется «колядки». Это было только на Новый год. Но зато это было всю мою жизнь. Видимо, это было начало — то, что Иосиф Леонидович говорит. Ну, когда мы плясали на платформе.
И. Райхельгауз
―
Чтобы согреться.
Д. Юрская
―
Да, да, чтобы согреться. И вот каждый год на Новый год была песня написана, колядка настоящая в связи с тем животным, чей год наступает, китайский календарь. Потом были «судьбы». И ради этих «судеб» люди дрались, чтобы просто попасть к нам на Новый год. Потому что папа писал «судьбы» для всех с запасом в стихотворной форме. Дальше…
И. Райхельгауз
―
Я храню.
К. Ларина
―
А что это за «судьбы»? Расскажите.
Д. Юрская
―
Вот стихотворение маленькое, четыре-восемь строк, в которых на следующий год твоя судьба обозначена. Гадание такое как бы. Там обозначена судьба. И дальше морским счетом (а это такой счет, который нельзя подделать, невозможно подделать) по-настоящему выбирается человек, которому сейчас «судьба». И я всю жизнь работала Судьбой, лет с семи-восьми. Я из шляпы достаю «судьбу» и зачитываю ее. И дальше были совершенно потрясающие совпадения, потому что… Кстати, были «судьбы» смешные, они были страшные, трагические, драматические, шутливые. И они все время сбывались. И это было так страшно! Но потом люди рвались, потому что ну надо же знать, что тебя ждет. И это было такое действо, действительно, это было такое удовольствие! Все так волновались!
К. Ларина
―
Ну подождите. А он сочинял эти стихи, имея в виду конкретных людей?
Д. Юрская
―
Нет конкретно. Нет.
К. Ларина
―
Нет?
Д. Юрская
―
В том-то и дело, что нет. А это невозможно.
И. Райхельгауз
―
Каждый вынимал. В этом-то и дело.
Д. Юрская
―
То есть они с запасом. Допустим, пятнадцать человек будет, а он делал двадцать. Естественно, невозможно предугадать, кому что выпадет. И выпадало всегда ну просто идеально! Потом люди говорили: «Ты знал? Ты знал и мне не сказал?» — то, чего он даже знать не мог. И поэтому каждый раз говорили: «Сережа, а в этом году будет? Он говорит: «Я не знаю. Как пойдет». И действительно, где-то 30-го или 31-го числа, не раньше, он садился, закрывался в кабинете. Раньше рукой, а потом на компьютере он это дело писал. Перед самым Новым годом оно на него так нахлынивало! И как-то действительно… Он же провидческими обладал какими-то способностями.
И. Райхельгауз
―
Безусловно, безусловно, безусловно.
К. Ларина
―
А у вас есть, Иосиф, такая «судьба» от Юрского, да?
И. Райхельгауз
―
Есть, да, есть. И я храню, потому что… У меня точно было ощущение: «Ну, он знает. Я все время с ним разговариваю. Он знает». Он знал всегда. У меня одна есть. Это такой сверток.
И. Райхельгауз
―
Да, оно свернуто. Очень тщательно сворачивали, чтобы нельзя было подсмотреть ничего. Это все честно, клянусь.
И. Райхельгауз
―
Нет, я очень жалею, что… Сергей Юрьевич всегда приходил задолго до спектакля. Сергей Юрьевич не торопился уйти. И вот разговор… Причем он мог разговаривать… Вы знаете, к нему однажды… Вот я дважды присутствовал, две полярные встречи. Однажды к нему пришла женщина, которая… У нас рядом ресторан «Узбекистан». Она то ли посудомойка, то ли что-то. Я-то хотел ее отстранить, я говорю: «Не надо!» А она принесла книжечку Сергея Юрьевича. Я говорю: «Сергей Юрьевич, там эта…» Он с ней разговаривал полчаса. И он сказал, что… Так же он разговаривал с мэром Одессы. Мы играли там «Ужин с товарищем Сталиным». У меня до сих пор есть фотография (Дашенька, если нужно): мэр Одессы Гурвиц стоит со Сталиным. И ему не важно — посудомойка или мэр. Ему интересен человек, персонаж. И вообще подойти за два часа, за три часа… Потом уже, когда оставалось немного времени, особенно «Ужин с товарищем Сталиным», он ни с кем не хотел говорить.
Д. Юрская
―
Да, он всегда…
И. Райхельгауз
―
Он говорил: «Иосиф, ни с кем не хочу. Все». Он закрывал дверь. Знаете, как это знаменитое мхатовское, когда там Сталин и Ленин шли по коридору на сцену. Вот он так же выходил. Причем у него… Ну, это, наверное, надо во второй части. Мне очень важно… Я должен рассказать о том, как он искал грим Сталина и что это значит.
К. Ларина
―
Обязательно.
И. Райхельгауз
―
Это очень интересно! Невероятно интересно!
К. Ларина
―
Про спектакль и про знаковые роли мы поговорим. Я просто хотела сказать тоже о своем наблюдении. Что меня поражало в этом человеке всегда? Именно относительно наших встреч в эфире. Он всегда помнил, о чем мы разговаривал в прошлый раз. Я не помнила вообще ничего! Он все время так приходил, как будто мы вчера разговор закончили.
Д. Юрская
―
Фантастическая память у него была. Фантастическая!
К. Ларина
―
Он точно помнил, о чем мы говорили. Это потрясающе просто!
И. Райхельгауз
―
Он знал столько литературы, что в это трудно…
К. Ларина
―
Да. Поэтому, если говорить о талантах актерских, режиссерских, сочинительских… Боже мой! Мне кажется, что он себя реализовал во всех талантах. То, что ему Бог дал, все эти дары, Божьи дары — он все их реализовал. Вопрос в другом: как у него хватало на это сил, энергии? Почему он не уставал? У меня такое ощущение, что он вообще не уставал. Уставал, Даша?
Д. Юрская
―
Он уставал.
К. Ларина
―
Да?
Д. Юрская
―
Он уставал. Но, знаете, он, например, умел спать 30 минут.
К. Ларина
―
Где угодно?
Д. Юрская
―
Где угодно. И он умел восстанавливаться за это время. Он вообще совершенно потрясающе спал! Я никогда не видела, чтобы человек так спал. Он ложился на бок — что ночью, что днем. И за всю ночь он ни разу не поворачивался. Абсолютно беззвучно и абсолютно тихо спал человек и не поворачивался. Вот так же он… А он всегда днем любил поспать перед тяжелым спектаклем или концертом. На полчаса — и все! И он абсолютно… Вот как-то он умел. Ну и потом, он никогда не тратился, понимаете. Он не загульный был, он по ночам не мог сидеть. Он жаворонок. Я вот в него пошла. Очень трудно быть артистом-жаворонком. Но реально он рано спать хотел. Ну и рано вставал. Я думаю, что это тоже сохраняло ему силы. Потому что люди очень много тратят на что-то еще, а он тратил все туда.
К. Ларина
―
Давайте на этом остановимся. Сегодня вспоминаем Сергея Юрского вместе с Дарьей Юрской и с Иосифом Райхельгаузом. Вернемся через несколько минут.НОВОСТИ
К. Ларина
―
Возвращаемся в программу «Культурный шок». Напомню, что сегодня мы вспоминаем Сергея Юрского. Ему исполнится 85 лет в понедельник, 16-го числа. И еще раз повторю, что будет большой вечер в Доме актера в Москве. Если у вас есть возможность туда попасть, то попадите — не пожалеете.В студии «Эха Москвы» Дарья Юрская, актриса, и режиссер, худрук театра «Школа современной пьесы» Иосиф Райхельгауз.
Давайте про актерские работы. Хотя, когда я таланты всяческие перечисляла перед перерывом, забыла еще один дар важнейший. Это целый культурный слой! Это, конечно, чтецкие программы Юрского, которые стоят совершенно отдельно. И телетеатр, который он строил. И успел сделать несколько совершенно гениальных вещей в телетеатре. Это тоже искусство, которое, к сожалению, ушло из нашей жизни. Совершенно беспечно мы поступаем с нашим золотым фондом буквально. Вот сегодня такого телетеатра нет и быть не может. А тогда это был отдельный вид искусства, где Юрский был одной из главнейших, знаковых фигур, как мне кажется.
Ну давайте про актерские работы. Вот для вас, для каждого… Какие его работы, роли, выступления сами главными вы считаете в его жизни? И то, что на вас произвело сильнейшее впечатление. Иосиф хотел про Сталина, да? «Ужин с товарищем Сталиным».
И. Райхельгауз
―
У меня много что есть про Сергея Юрьевича. Я даже помню то, что, конечно, Даша не знает и не помнит. Я помню, в БДТ шел спектакль, который назывался «Божественная комедия», и Сергей Юрьевич играл Адама. Вот с тех пор, когда я слышал «Адам и Ева», то только Сергей Юрьевич, вот не может быть никакого другого Адама. Я помню, как они с Шарко пели: «Ева, Ева, что Адам? Как живешь ты? — Видишь сам. Слава богу, наш край — рай». Это прошло полвека.
Д. Юрская
―
Хулиганство.
И. Райхельгауз
―
Ну, это Георгий Александрович Товстоногов великий. Спектакль сегодня был бы просто сверхассоциативным и востребованным. Но по тем временам зал просто немел, как Сергей Юрьевич это играл.Раз о ролях, то первый спектакль, который Сергей Юрьевич сделал в «Школе современной пьесы», — это «Стулья». Конечно…
К. Ларина
―
Он же сам переводил.
Д. Юрская
―
Да.
И. Райхельгауз
―
Вот! Он не просто переводил, а он перевел так, что когда на премьере посол Франции со своей супругой, которая была, оказывается, доктором наук французской литературы… Она не верила! Спектакль был замечательный! Он шел очень много лет. Просто выдающийся, прекрасный, замечательный! И я должен сказать, что при том, что я сначала университет закончил, потом ГИТИС закончил, я ничего не понимал в театре абсурда. И не хотел понимать. А вот это спектакль, на котором благодаря Сергею Юрьевичу я стал понимать, что, оказывается, театр абсурда — это где все психологическая драма, только абсурд во всем этом. Они видят, слышат, оценивают, разговаривают. Они переживают. Вот все происходит, как во МХАТе, только при этом чушь собачья. Они расставляют стулья для гостей, которых нет.Я к тому, что эта самая тетенька, которая была знаменитым знатоком французской литературы, она не верила, что это он перевел. Она хорошо знала и русский язык при этом. Он сам поставил, он сам играет, он сам перевел. И сам он выдал этого самого Ионеско.
Я сразу к спектаклю «Ужин с товарищем Сталиным». Надо сказать, что это пьеса, которая выиграла конкурс «Действующие лица».
К. Ларина
―
Это же Друцэ пьеса, да?
И. Райхельгауз
―
Это Друцэ. Нужно сказать, что Ион Пантелеевич Друцэ, к счастью, если он нас слышит… А он слышит. Ему за девяносто. И я счастлив, что…
К. Ларина
―
Это советский, абсолютно советский драматург.
И. Райхельгауз
―
Да.
К. Ларина
―
Был очень известен в советское время.
И. Райхельгауз
―
Еще бы. Знаменитейший был!
К. Ларина
―
Его пьесы покрывали все театры страны.
И. Райхельгауз
―
Но надо сказать, что он всегда был объемным драматургом.
К. Ларина
―
Непростым.
И. Райхельгауз
―
И Сергей Юрьевич взял это… Представляете, что в нашем театре, да еще и «Ужин с товарищем Сталиным», да еще и Юрский. Но там история мощнейшая у Друцэ. Там Сталин ночью на дачу приглашает солистку Большого театра. Я пропускаю все содержание. Он потом в конце говорит охранникам: «Как жалко, что завтра она выпадет из окна в своем общежитии». Это говорит Иосиф Виссарионович. И всем понятно, что она случайно завтра выпадет из окна в своем общежитии.И там был один… Я очень много мог бы говорить о спектакле. Там был один невероятный момент. Сергей Юрьевич несколько раз мне говорил: «Скажи, как ты думаешь, мне в гриме играть или без грима?» Я говорю: «Я не знаю». Потому что без грима потрясающе, а в гриме ну просто один к одному! Есть фотографии.
К. Ларина
―
Это был замечательный ход.
И. Райхельгауз
―
И он придумал гениальный режиссерский ход, вот действительно гениальный. Он был в этой шинели с поднятым воротником. Он входил сквозь стену. Сквозь стену Сталин входил!
Д. Юрская
―
Да.
И. Райхельгауз
―
Он буквально… Я заговариваюсь, потому что хочу очень много рассказать. Сергей Юрьевич потребовал, чтобы декорация была — конечно, кабинет Сталина на Ближней даче. Но он потребовал, и театр потратил огромные деньги (он именно этого хотел), чтобы купили люстру, которая где-то на «Мосфильме» лежит, из Ближней дачи Сталина.
Д. Юрская
―
Реально?
И. Райхельгауз
―
Конечно! В этом-то и дело. Она есть до сих пор даже.
К. Ларина
―
Ничего себе! Я не знала этого.
И. Райхельгауз
―
Я говорю: «Сергей Юрьевич, зачем?» А там такой камень, там эти плафоны. Вот эта люстра — на нее ушла бо́льшая часть денег на декорации. И я его понимаю. Он стоял под этой люстрой. Он входил сквозь стенку и стоял под этой люстрой. И конечно, решение фантастическое было в том, что входил человек такой, без лица, без костюма.
Д. Юрская
―
В некой форме, очень условной.
И. Райхельгауз
―
Вот! В очень условной. И на наших глазах в течение первого акта…
К. Ларина
―
Превращался.
И. Райхельгауз
―
Мы видели, как человек превращается в жесточайшего злодея! Дальше — антракт. И во втором акте зал ахал всегда. Антракт был длинный, потому что, извините… Там замечательные художники-гримеры. Вот я вижу Сергея Юрьевича, но я вижу, что это не Сергей Юрьевич. Вот рядом встаю и вижу, что это не Юрский, а это, извините, Иосиф Виссарионович. Он входил во второй акт — и в зале такой вздох был! И дальше… Ну великий, выдающийся, прекрасный, гениальный артист (все слова), режиссер. А это решение.
Д. Юрская
―
Да, конечно.
И. Райхельгауз
―
Это такое решение фантастическое!
К. Ларина
―
Что у вас, если так сразу вспомнить что-то из работ?
Д. Юрская
―
А, вы про другие роли? Можно я просто про Сталина тоже скажу один момент?
К. Ларина
―
Да, конечно.
Д. Юрская
―
Он же очень интересовался этой фигурой, я так понимаю, судя по тому, что он ведь сыграл его еще и в кино. «Товарищ Сталин», по-моему, назывался этот фильм, четырехсерийный фильм, очень хороший. И мама была… Они прямо ссорились по этому поводу, потому что мама была категорически против, чтобы он играл Сталина, особенно во второй раз, особенно в кино. И она говорила: «Я же знаю, как ты сыграешь. Ты сыграешь, что это очень сложная и многоплановая фигура, такой сложный человек. У кого-то это вызовет сочувствие. Ты сделаешь так, что кто-то задумывается: а может быть, все не так было? И что? И это политически… Как же так?» Он говорил: «Нет-нет». Но, конечно, он так и сделал. Так и в сценарии так было.Это я к тому, что вы говорили про грим. Ему-то там делали грим, прямо грим такой портретный. Там все были реально портретные гримы людей. И сказали, что так трудно ему этот грим было делать, потому что он физиономически — вот лепка лица — анти-Сталин. Он не похож на него ни в одном месте. И гримеры страшно мучились, потому что нужно было изменять абсолютно все.
И. Райхельгауз
―
А в театре было ощущение, что абсолютно…
Д. Юрская
―
Да, да.
И. Райхельгауз
―
Вот Сталин только такой и никакой другой.
Д. Юрская
―
Папа же еще очень любил грим. Он очень любил грим!
И. Райхельгауз
―
Да. Он приносил журналы…
Д. Юрская
―
И абсурдистский грим. «Актер в гриме должен быть».
И. Райхельгауз
―
Приносил огромное количество с цветными портретами Сталина, сравнивал, на гримерном столике их раскладывал, звал гримеров. Я там смотрел и смотрел. Он прямо так: «Вот. Вот. А вот здесь подбородок отсюда». Он занимался этим как художник-гример.
Д. Юрская
―
Да, да, да.А если про другие роли, то, естественно, я выбрать ничего не могу. И это было бы глупо. Но я просто хочу вспомнить тоже одну вещь, которую давно не вспоминали, — это спектакль во МХАТе «После репетиции» по пьесе Ингмара Бергмана, в котором мы играли втроем. Это постановка…
К. Ларина
―
Это была первая ваша работа?
Д. Юрская
―
Нет, это была…
К. Ларина
―
Вместе.
Д. Юрская
―
Вместе? Да. Вместе это была первая работа, одна из первых вообще во МХАТе.
И. Райхельгауз
―
А мы разве не…
Д. Юрская
―
Нет, позже, позже.
И. Райхельгауз
―
Потом? Потом у нас.
Д. Юрская
―
Потом у вас. А это была первая работа. И она была для нас с папой… Ничего сложнее в жизни не было у меня. Когда мы репетировали… Там история про актеров, про двух актрис и режиссера. Одна из этих актрис уже давно умерла (мама ее играла), и она появляется во сне. А режиссер очень знаменитый репетирует с молодой актрисой, у которой не получается роль. А потом она получается. Это должно — и то, и другое — на сцене произойти. И у них как бы начинается роман. Он засыпает. Поскольку он человек немолодой, он посреди репетиции задремывает. И во сне ему является его большая бывшая любовь — мать этой девушки, с которой он сейчас репетирует. У них происходит длинный разговор, в ходе которого она ему намекает, что это его дочь. И он, проснувшись, этот роман сворачивает и переводит в зону как бы актерской игры.И это были репетиции… Это адски сложная пьеса! Мы были ничем вообще не прикрыты. Действие происходит на сцене, без кулис, без занавеса. Вот сцена такая разоренная, после репетиции, что-то там такое набросано. Без костюмов каких бы то ни было. Ну, джинсы и свитер. И без музыки. Ну, без всего того, что обычно актеров как-то немножко прикрывает и дает им еще какие-то возможности. Вот мы просто говорим сложнейший текст Бергмана. И мы до премьеры не понимали: может, в нас яблоки гнилые будут кидать, вот реально, или вставать и пачками уходить, или наоборот — люди поймут? Мне было очень тяжело. И вдруг папа мне говорит: «Ты знаешь, Дарья, если ты это сделаешь сейчас, то тебе потом вообще ничего не страшно на сцене будет». Я говорю: «Я не сделаю». Он говорит: «Мне тяжело так, как мне не было никогда». А он был уже… Сыгранное такое количество! Пятьдесят лет на сцене. Потому что там это было осложнено всем чем только можно.
И мы это сделали. В результате этот спектакль имел совершенно фантастический успех, действительно, совершенно для нас неожиданный. Мы объехали вообще весь мир с ним. И до сих пор я его вспоминаю как такую иголку в сердце от того, что всегда было так трудно, и от того, что первый и, может быть, единственный раз мне папа признался, как трудно ему. Вот такой опыт был.
И. Райхельгауз
―
Моя дочь Маша Трегубова сделала несколько заявлений: «С родителями работать нельзя, невозможно!»
К. Ларина
―
Ну а как? Смотри, сколько Даша работала. Много спектаклей. Сколько сыграли вместе?
И. Райхельгауз
―
Но Даша как раз говорит о том, что это очень тяжело.
К. Ларина
―
Включая последнюю работу «Шагал». Вы же тоже там вместе, да?
Д. Юрская
―
Нет, я не играю в «Шагале».
К. Ларина
―
А, там только мама.
Д. Юрская
―
Да-да-да.
И. Райхельгауз
―
Действительно, с детьми что-либо делать…
Д. Юрская
―
Ну, ко всему привыкаешь. С «Провокацией» уже было легче.
И. Райхельгауз
―
Замечательно! Замечательная работа!
Д. Юрская
―
Там было легче.
И. Райхельгауз
―
Просто они там…
К. Ларина
―
Мне тоже очень нравится вот этот период — абсурдистский — очень веселый, в Театре Моссовета. Господи, как же называется?
Д. Юрская
―
«Предбанник», «Полонез»… Это такая трилогия.
И. Райхельгауз
―
Ну извините, это же пьеса Вацетиса.
Д. Юрская
―
Вот именно, это пьеса Вацетиса.
И. Райхельгауз
―
Сергей Юрьевич так задурил российское театроведение, что выдающиеся театроведы мне говорят: «Ну скажи правду! Это его пьеса?» Я говорю: «Ну что? Это Вацетис». А он же рассказывал его биографию со всеми подробностями.
Д. Юрская
―
Он же у нас кланяться выходил на поклоны на премьере. Он говорит: «А вот и Вацетис». Вот он выходит и кланяется. И все как-то… Так Женя Князев до сих пор говорит: «Я так и не понял, — сказал Женя Князев, — все-таки был Вацетис или нет».
И. Райхельгауз
―
Очень многие до сих пор не поняли. Это невероятно! Сергей Юрьевич каждый раз рассказывал новые подробности биографии Вацетиса, которого он придумал от начала до конца. Он придумал ему какую-то войну…
Д. Юрская
―
Что он прибалт, что он из Прибалтики, сложная судьба.
И. Райхельгауз
―
Потом он попал в Югославию.
К. Ларина
―
В Югославии он воевал.
И. Райхельгауз
―
Да-да-да.
К. Ларина
―
Вот смотрите. Мы вспоминаем, у нас никакой хронологии лет в разговоре, и это прекрасно. Мне кажется, еще невероятный талант… Вот мы говорили про эти гадания, про судьбы, которые он угадывал, судьбы людей. Мне кажется, что он еще и угадывал вперед какие-то новые формы в искусстве, новый театральный и киноязык. Ведь вещи… Ну, скажу просто. Как мне кажется, во многом он опережал время, во многих своих вещах.
И. Райхельгауз
―
Безусловно.
К. Ларина
―
Что-то такое ему казалось интуитивно, он изобретал совершенно новую какую-то форму театральную, а она через какое-то время становилась уже самой популярной. А в тот момент, когда он ее предлагал, еще не все могли это понять.
Д. Юрская
―
Да, да.
К. Ларина
―
Вот страсть к этому театру абсурда — он тоже его угадал. Это то, что сегодня происходит и в мире, и в стране. Он это прямо предчувствовал, что именно в этом жанре можно разговаривать с аудиторией, с публикой, в этом жанре размышлять о том, что сегодня происходит вокруг. То же самое и в его сочинениях, и в его фильмах, и в его манере даже исполнения. Его так кидало вообще… Я думаю: «Господи, это такая наглость — вот так играть! Безобразие просто!» Я помню, когда я впервые посмотрела «Интервенцию», которая лежала на полке сколько лет… Мы ее впервые посмотрели, по-моему, в перестроечное время. Она же лет двадцать пролежала. Я просто была потрясена, как он там работает! Он же там играет несколько ролей.
Д. Юрская
―
Да. В том числе и женскую.
К. Ларина
―
И это все на грани фола. И женскую, да. На грани фола абсолютно. Это такой наглый гротеск, который в кино смотрится ну очень опасно. И у него это получалось естественно. Ну, естественно, классический этот вариант, их пара в фильме «Любовь и голуби».
Д. Юрская
―
Да, это тоже абсолютный гротеск и абсолютно театральный ход. Это же такое представить трудно вообще в кино. Конечно. А «Король-олень»? А «Человек ниоткуда» тот же? Это все… Ну, он же говорил: «Я клоун, вообще-то, я из цирка».
И. Райхельгауз
―
Из цирка, да. Он это всегда помнил, знал и говорил, что из цирка. Но надо сказать, что… Ксюша, вот то, о чем ты сейчас говоришь. Он в театре предугадывал. Он, надо сказать, был… Ну, режиссура — это вообще такая практическая психология. Но в этом смысле он был тончайший психолог, тончайший!Вот ситуация, в которой Сергей Юрьевич… Быстро ее рассказываю. Семьдесят лет Булату Шалвовичу Окуджаве. И он все последние годы читает, поет на сцене «Школы современной пьесы». Я говорю: «Булат Шалвович, юбилей — давайте в нашем театре». Он говорит: «Ни в коем случае! Я этого боюсь! Не хочу! Я выйду на сцену — будут бросать цветы». Я говорю: «Ну подумайте». — «Я подумаю». И Я понимаю, что Булат Шалвович не согласится. И через день спектакль Сергея Юрьевича. Я говорю: «Сергей, что делать? Так хочется!» Он говорит: «Это надо сделать обязательно. Значит, так. Скажи ему, что он будет сидеть в зале, мы все будем на сцене, мы будем вести его юбилей. А он будет в зале просто смотреть как зритель. Ну а потом мы его выведем». Я говорю: «Как?» Он говорит: «Это я буду делать».
И дальше — фантастическое семидесятилетие! Трубная площадь заполнена людьми, День Победы. А Булат Шалвович 9 мая родился. Зажигалки в зале. Недавно это по «Культуре» повторяли. Ну невозможно себе представить, что столько деятелей театра, литературы. Все в зале. Булат Шалвович тихо за досточкой в ложе сидит перепуганный. А на сцене ну просто… Борис Гребенщиков, Макаревич… И все поют, и все рассказывают. Через некоторое время Сергей Юрьевич… А мы как-то так стоим. Филозов, Полищук, весь наш театр. И Сергей Юрьевич вдруг, обращаясь к Окуджаве, говорит: «Булат Шалвович, ну как-то неловко. Мы тут все, а вы там». И его вынесли!
Д. Юрская
―
Заговорил, заговорил. Вытащили.
И. Райхельгауз
―
Его вытащили! Сергей Юрьевич… Просто есть вот это, это снято, это видно. Булат Шалвович выходит совершенно ошалевший! Мы его вывели на балкон. Дальше вся Трубная пела «На Смоленской дороге». Здесь аккомпанировали Макаревич и Гребенщиков, все-все-все. Это невероятно! Вот Сергей Юрьевич сообразил и вытащил. Я бесконечно… Что тут говорить? И так до последних…
К. Ларина
―
Вот еще такой вопрос, тоже хотела у вас спросить по поводу, что называется, наследия. Ведь наверняка многие вещи еще не опубликованы из каких-то его набросков, стихотворных и прозаических. Или все уже издано, все, что он успел написать за годы?
Д. Юрская
―
Я думаю, что… Вы знаете, я не знаю, потому что… Издано многое. Сейчас уже ко мне обращались по поводу переизданий, потому что все это… Ну, книги распроданы все, их невозможно достать. Я не думаю, что… Я честно говорю: я в кабинет пока даже не могу входить. Если даже я могу смотреть, например, видео, потому что это есть некая отстраненность, то видеть его почерк не могу вообще, совсем. Вот его бумаги, его стол. Ну мы не можем пока с мамой. Поэтому я не разбирала. Я потом когда-нибудь буду все это разбирать, смотреть. Если я найду что-то неопубликованное, то… Я знаю, что есть несколько рассказов, которые были им написаны в последние годы и которые не опубликованы.
К. Ларина
―
А он писал от руки, рукой?
Д. Юрская
―
Нет, сейчас уже на компьютере писал. И там тоже надо рыться. А на это я вообще не способна. Это уже мужа моего привлекать надо, чтобы узнать, что в компьютере, находить вот это все. То, что я точно знаю, что он хотел бы опубликовать, я постараюсь это сделать. А то, насчет чего я сомневаюсь, я не буду, потому что я знаю, как он к этому относился с его перфекционизмом. Он хотел всегда знать, что именно происходит, что именно готово к изданию, а что — нет.
К. Ларина
―
Мы должны уже заканчивать нашу встречу. Огромное спасибо нашим гостям замечательным — Дарье Юрской и Иосифу Райхельгаузу. Наташе, Наталье Максимовне огромный поклон и привет.
Д. Юрская
―
Спасибо.
К. Ларина
―
Я надеюсь, что она услышит тоже нашу программу. Ну а Сергей Юрский, конечно же, здесь и сейчас. И мы завершим нашу передачу стихотворением, его стихотворением в его исполнении. Спасибо вам.
Д. Юрская
―
Спасибо.ЗАПИСЬ
Все начнется потом, когда кончится это Бесконечное, душное, жаркое лето. Мы надеемся, ждем, мы мечтаем о том, Чтоб скорее пришло то, что будет потом.
Нет, пока настоящее не начиналось. Может, в детстве, ну, в юности — самую малость, Может, были минуты, ну, дни, ну, недели… Настоящее будет потом. А на деле
На неделю, на месяц и на год вперед Столько необходимо ненужных забот, Столько мелкой работы, которая тоже Никому не нужна. Нам она не дороже, Чем сиденье за скучным и чуждым столом, Чем мельканье чужих городов под крылом.
Не по мерке пространство и время кроя, Самолет нас уносит в чужие края, А когда мы вернемся домой, неужели Не заметим, что близкие все почужели?
Я и сам почужел. Мне ведь даже не важно, Что шагаю в костюме неважно отглаженном, Что ботинки не чищены, смято лицо, Что на встречных — на женщин! — смотрю с холодцом.
Это — не земляки, а прохожие люди, Это все — к настоящему только прелюдия. Настоящее будет потом. Вот пройдет Этот суетный, мелочный, маятный год — И мы выйдем на волю из мучавшей клети, Вот окончится только тысячелетье!..
Ну, потерпим, потрудимся — близко уже: В нашей несуществующей сонной душе Все уснувшее всхлипнет и с криком проснется! Вот окончится жизнь — и тогда уж начнется…