Памяти Юрия Любимова - Вениамин Смехов, Феликс Антипов, Дмитрий Высоцкий - Культурный шок - 2014-10-11
ЗВУЧИТ ФРАГМЕНТ ВЫСТУПЛЕНИЯ Ю. ЛЮБИМОВА.
К. ЛАРИНА: Нашу программу сегодняшнюю открыл Юрий Петрович Любимов, это был его голос. А мы начинаем передачу, которая сегодня посвящена его памяти. И в нашей студии актёры Театра на Таганке: Вениамин Смехов… Могу так вас представить сегодня, Вениамин Борисович?
В. СМЕХОВ: Ну нет, я не работаю в Театре на Таганке.
К. ЛАРИНА: Ну давайте. С 1962 года вы работали.
В. СМЕХОВ: С 1962-го по 1997-й.
К. ЛАРИНА: По 1997-й. Во так. Ну а потом ещё в 2013 пришёл как режиссёр.
В. СМЕХОВ: Роднее нет театра, Ксюша.
К. ЛАРИНА: Да. Здесь же Феликс Николаевич Антипов. С 1968 года в театре?
Ф. АНТИПОВ: Да.
К. ЛАРИНА: И никуда не уходили? Здрасте, Феликс Николаевич.
Ф. АНТИПОВ: Здрасте.
К. ЛАРИНА: И Дмитрий Высоцкий, с 2001 года в театре. Приветствую вас, Дима, здрасте.
Д. ВЫСОЦКИЙ: Здравствуйте.
В. СМЕХОВ: Это однофамилец и снова лидер театра. Это уже я от себя скажу. Да, Феликс?
Ф. АНТИПОВ: Да, здесь как-то почти три поколения.
К. ЛАРИНА: Да, да, да. Здесь три поколения. И ещё скажу, что объединяет людей, которые в этой студии сидят, кроме Любимова и Театра на Таганке – как я понимаю, все щукинские. Да?
Ф. АНТИПОВ: Да.
К. ЛАРИНА: Все – Щукинского училища, что тоже важно.
Мы договорились, что мы будем только о хорошем сегодня говорить, потому что Юрий Петрович Любимов – фигура невероятного масштаба, античного, я бы так сказала. Там весёлого мало было, в этой фигуре, как мне кажется.
В. СМЕХОВ: Юмор был всегда.
К. ЛАРИНА: Много было юмора, но сама жизнь невероятно, как мне кажется, драматична. Да? Огромная драматичная жизнь.
Ф. АНТИПОВ: Как всякий талант, он был многогранен.
К. ЛАРИНА: Так вот, о хорошем. Давайте тогда вспомним, с чего всё началось. Я перед передачей вчера ночью смотрела всё, что было в «YouTube» выложено из всяких старых-старых записей, и чего там только нет. Я видела Антипова, который пел песни Высоцкого очень смешно в спектакле «Владимир Высоцкий», где вы репетировали.
Ф. АНТИПОВ: Да.
К. ЛАРИНА: Потрясающе. Естественно, видели Вениамина Борисовича Смехова с чёрной чёлкой, как его со сцены сгоняет Любимов и говорит ему: «Веня, это стихотворение надо читать по-другому! Не надо здесь пафоса. Ты обращайся к ним. К ним обращайся!»
В. СМЕХОВ: Вот видно, что всё-таки Ксюша вышла из актрис.
Ф. АНТИПОВ: Самое главное требование Юрия Петровича – обращаться в зал. «Разговаривайте с залом всё время. Что вы, как эти деревянные игрушки Кузнец с Медведем, друг другу всё кланяетесь? В зал говорите! В зал! Привлекайте его к себе! Или наоборот – на него наезжайте. Но только в зал!» Это постоянная мантра такая: «Общение с залом, общение с залом, общение с залом».
К. ЛАРИНА: Феликс Николаевич, у вас же была непростая юность, насколько я знаю, криминальное прошлое.
Ф. АНТИПОВ: Криминальное прошлое – ну, относительно. Сейчас это считалось бы как бы бизнес-талантом. Но дело не в этом. Дело в том, что действительно у меня были всякие взаимоотношения даже в судебных инстанциях. Юрий Петрович, когда меня… Действительно, он пришёл, посмотрел наш самостоятельный спектакль в театре, это был Мрожек, «Трое на плоту».
К. ЛАРИНА: В 1968 году Мрожека играли?
Ф. АНТИПОВ: Да.
К. ЛАРИНА: Во даёте! Ничего себе.
Ф. АНТИПОВ: Это наша самостоятельная студенческая работа. Он посмотрел и, собственно, пригласил, сказав при этом вот что: «Я знаю все эти твои истории, все твои дела. Мне на это наплевать. В общем, я тебе даю работу – ты работаешь. Согласен?» Я говорю: «Конечно, Юрий Петрович». И это продолжалось 45 или 46 лет с ним.
В. СМЕХОВ: Начало это давайте услышим. Всё-таки когда не стало Юрия Петровича, что-то резко стало меняться. Это, видимо, божественное происхождение, ну, отечественных гениев, так скажем. Вот не стало Высоцкого – и резко изменился климат в театре. Может быть, вообще завершился…
К. ЛАРИНА: В театре?
В. СМЕХОВ: В театре, да. Может быть, завершился золотой век «Таганки».
Ф. АНТИПОВ: Ещё, что очень изменило жизнь театра – это уход Боровского. Я постоянно говорю, что это начался такой спад.
В. СМЕХОВ: Ну, это замечательно, что ты назвал это имя. Давайте так говорить…
К. ЛАРИНА: Многолетний художник, главный художник.
Ф. АНТИПОВ: Я имею в виду уход Боровского из театра.
В. СМЕХОВ: Говорят: «глыба», «гений». Это всё – пустые красивые слова. Но это всё ведь так или иначе отражено в конкретной непохожести. Любимов – это праздник непослушания. Любимов – это всегда движение. Как у Марселя Пруста: «Жизнь – это усилие во времени». Так вот, это непрерывное усилие, которым он, конечно, актёру досаждал, потому что никто так не двигался, как он. Только вчера мы говорили, репетируя с Димочкой и с замечательными актёрами, что Юрий Петрович приходил без десяти двенадцать. В наше время – без десяти десять. У нас начинались репетиции в 10 – и до 3. А у них начинаются в 12 – ну, 90-летний. Так он всегда приходил раньше, а актёры всегда приходили позже (или почти всегда). А он к этому относился нормально. При этом говорят: «Любимов был груб. Любимов – диктатор».
К. ЛАРИНА: Ну кто это говорит?
В. СМЕХОВ: Ксюша, вы не слушаете… Вы плохого никогда не слушаете. Вы только о хорошем.
К. ЛАРИНА: Это не может быть характеристикой творческого человека – «груб». А посмотрите, как все остальные репетируют? Убить хочется артистов.
В. СМЕХОВ: Обязательно – резкий, грубый. Мы говорим о начале – «Добрый человек из Сезуана». Ну, сделал один спектакль – и всё, больше он ничего не сделал. Вот он сладкий вахтанговский герой – и хватит этого. И что он ещё может? А что дальше было? «Антимиры»? Ну, «Антимиры». «Шесть хрипов, семь гитар». Ничего не угадывали со стороны люди. А те, которые сидели в зале, угадывали, потому что балдели. Ну и всё. И дальше ещё надо сказать, что молодёжь – вот те, которые сегодня ввергнуты в какую-то непонятную для нас жизнь, как правило (не все, конечно), тогда все густо валили на «Таганку». Перед этим густо валили в «Современник».
К. ЛАРИНА: В смысле – актёры?
В. СМЕХОВ: Да. Студенты МИФИ, МФТИ.
К. ЛАРИНА: В смысле – в зал?
В. СМЕХОВ: Да. В Театр на Таганке валило студенчество. Последний раз это было…
К. ЛАРИНА: А потом торговые работники заняли наши места.
Ф. АНТИПОВ: А потом академики, преподаватели.
В. СМЕХОВ: Одновременно.
К. ЛАРИНА: Это вам так кажется. Это взгляд со сцены. Вот он абсолютно неадекватный, неправильный.
В. СМЕХОВ: Помолчи, Феликс, сейчас мы узнаем правду.
К. ЛАРИНА: Потому что в ваш театр попасть было невозможно. Не-воз-мож-но! Только по великому блату. Билет на «Таганку» – это было, как сегодня, я не знаю, большая взятка валютная. Понимаете?
В. СМЕХОВ: Что такое начало? Ксюша, вы задали вопрос: «С чего вы начали?» Давайте так. Мы начали с «Доброго человека из Сезуана».
К. ЛАРИНА: Можно я вас прерву?
В. СМЕХОВ: Это работает на дальнейшую жизнь, потому что: «Единственная правота, – сказал Бродский, – это доброта». Ну, назову коротко. Это любовь, это поэзия и это свобода. Вот эти три слова.
К. ЛАРИНА: Минуточку…
Ф. АНТИПОВ: Ну и музыка, между прочим.
В. СМЕХОВ: А что такое поэзия?
Ф. АНТИПОВ: В общем, да, это застывшая музыка.
К. ЛАРИНА: Это архитектура.
Ф. АНТИПОВ: Кстати, действительно все спектакли можно назвать музыкальными. А когда началось вообще драматическое пение, допустим, в «Докторе Живаго», и дальше это продолжалось во всех спектаклях: «Марат и де Сад», «Медея» – ну, все спектакли. Замечательные хоры, которые делались. Нет, это замечательно. И ведь действительно человек, в общем, без какого-то музыкального образования и с весьма скромным слухом (музыкальным, я имею в виду), но с дикой совершенно интуицией поставил 30 с лишним опер. Кстати, знаете, какая у него любимая песня? Мы как-то ехали в автобусе на гастролях, ну, пели, естественно, по дороге. И я у него спросил: «Юрий Петрович, а какая у вас любимая песня?» Он говорит: «Мой костёр в тумане светит. Искры гаснут на лету. Ночью нас никто не встретит. Мы простимся на мосту».
В. СМЕХОВ: Димочка, а когда вы общались?
К. ЛАРИНА: Кто ведущий? Кто ведущий в этой передаче?
В. СМЕХОВ: Кто ведущий? Говори.
К. ЛАРИНА: Нет, я хотела у Димы спросить… Дайте, Дима расскажет сначала, как он туда попал, и вообще когда впервые в Театр на Таганке попал, может быть, как зритель.
Д. ВЫСОЦКИЙ: В Театр на Таганке я попал впервые как зритель, уже будучи студентом Щукинского училища.
К. ЛАРИНА: И что смотрели?
Д. ВЫСОЦКИЙ: Первый спектакль, который я увидел, был «Борис Годунов». Он меня потряс абсолютно. Я понял, что я никогда в жизни этого не видел и нигде, кроме этого места, не увижу. И когда уже на третьем курсе я стал задумываться о том, куда мне дальше двигаться, я смотрел спектакли в театрах Москвы, и мне, как правило, ничего не нравилось. Ну, более-менее, мне что-то нравилось, что-то не нравилось. Было два театра, которые абсолютно мне нравились – это «Таганка» и Фоменко. Фоменко – я понимал, что туда не попаду никогда, потому что там есть всё-таки мастер, который студентов сам.
К. ЛАРИНА: Для себя.
Д. ВЫСОЦКИЙ: А на «Таганку», в общем, тоже особенных иллюзий не было у меня попасть. Но как-то так случилось, что я с ребятами, выпускниками Щукинского училища, сделали тоже, кстати, «Бориса Годунова», сделали самостоятельный спектакль, показали его. Этуш его разгромил, как мог, в общем. Ну, неважно. Это был эксперимент. Но я познакомился с ребятами, которые работали в «Таганке» на тот момент. И когда в театре случилась вот эта очередная неприятная история с уходом артистов некоторых, срочно нужно было вводиться в спектакль кому-то. Я только-только перешёл на четвёртый курс, и мне предложили ввестись в роль Левия Матвея. Я ввёлся, практически без репетиций.
В. СМЕХОВ: Спектакль называется «Мастер и Маргарита».
Д. ВЫСОЦКИЙ: «Мастер и Маргарита».
В. СМЕХОВ: Я за Ксюшу сейчас.
Д. ВЫСОЦКИЙ: Спасибо. Вводился по кассете буквально, по записи.
К. ЛАРИНА: А Юрий Петрович вас когда увидел?
Д. ВЫСОЦКИЙ: Юрий Петрович увидел меня уже на втором спектакле. На первом спектакле он меня не видел.
Ф. АНТИПОВ: Ещё когда он узнал, что Дима музыкант.
К. ЛАРИНА: А Высоцкий, фамилия эта? Конечно, я понимаю, что это дурацкий вопрос, но он возникает неизбежно, Дима.
Д. ВЫСОЦКИЙ: Безусловно. Я лет шесть, наверное, слышал из зала буквально диалоги, будучи на сцене: «Это сын?» – «Да нет, это внук». – «Да не внук».
К. ЛАРИНА: Вообще страшно с такой фамилией приходить в Театр на Таганке.
Д. ВЫСОЦКИЙ: Мне сразу сказали. Юрий Петрович предложил поменять фамилию. Когда он решил взять меня в театр, он не сам, а через Виктора Семёновича Семёнова, нашего замечательного многолетнего заведующего труппой, предложил через него поменять фамилию, придумать себе псевдоним: «За неделю что-нибудь… Скажем потом, как тебя в афишах писать». Я мучился долго, ночами не спал, придумывал всякие идиотские псевдонимы.
Ф. АНТИПОВ: Бродский, например.
К. ЛАРИНА: Или Золотухин.
Д. ВЫСОЦКИЙ: Самое было такое – Глебов почему-то. Я не знаю, почему.
К. ЛАРИНА: Герой.
Д. ВЫСОЦКИЙ: Но в итоге все кончилось тем, что когда меня спросили: «Ну что, ты придумал?» – я говорю: «Да». – «Какая?» – «Высоцкий». – «Ты что, с ума сошёл? Он же не возьмёт тебя в театр». Я говорю: «Значит, не судьба». Ну, видимо, то ли Юрию Петровичу понравилось, то ли… Не знаю. Ну, факт остаётся фактом – я в театре столько лет и счастлив.
К. ЛАРИНА: «И я – Высоцкий». А можно ещё спрошу сразу, Дима, о вашем восприятии Юрия Петрович Любимова. Всё-таки вот и Феликс Николаевич, и Вениамин Борисович – они его помнят ну если не юным, то… Сколько, 40 ему было, когда всё началось?
Ф. АНТИПОВ: 45.
В. СМЕХОВ: Если быть точным, 46,5.
К. ЛАРИНА: Ну, молодой совсем. А у вас всё-таки совсем другой Любимов.
Д. ВЫСОЦКИЙ: Вы знаете, может быть, это прозвучит немножечко пошло, но это правда, это моё ощущение. Юрий Петрович всегда был Юрием Петровичем. Сколько бы ему ни было лет, он всегда был человеком с очень тонкой интуицией, с очень тонким чувством юмора, и интуицией, особенно, естественно, того, что касалось театра. У меня одно только сожаление в жизни. Мне однажды сказали зрители, которые приходили на «Таганку», когда Вениамин Борисович и Феликс Николаевич были такими, как я, и моложе, и видели их. И человек этот не приходил долгое время в театр, а потом в театр и увидел меня, подошёл ко мне после спектакля и говорит: «Слушайте, у меня слезы… У меня такое ощущение, что я попал в молодость. Вы абсолютно из того времени». И я сначала обрадовался, а потом подумал: «Нет, это плохо. Артист должен быть современником всегда». Если я похож на них тех – значит, я уже…
В. СМЕХОВ: Если бы ещё кто-нибудь нам сказал, что это такое.
Ф. АНТИПОВ: Ну, таганский артист.
Д. ВЫСОЦКИЙ: Быть современником?
В. СМЕХОВ: Ты играешь сегодня главную роль в спектакле «Нет лет» по Евтушенко.
К. ЛАРИНА: Режиссёр – Вениамин Смехов.
В. СМЕХОВ: Это неважно. И Евтушенко говорит: «Ты смотри, это точно, как в 1967 году». Это абсолютно сегодняшние нервы, сегодняшняя клиповая психика наша. И поэтому зрители сидят… Ну, какие зрители? Юрий Рыжов, Арканов, Рошаль, Норштейн, Абдрашитов. У нас замечательные критики, кроме Лариной, все были. Но тем не менее – и это главное – они всё умеют со стихом. Вот что. Это современность или это всегдашность? Наверное, это современность, Феликс. Потому что у нас были выделены курсивом музыканты, особенно когда ты подражал… А нынче что? Они стихи поют, играют, психологически проживают, танцуют, вышучивают. То есть стихи могут всё.
К. ЛАРИНА: Подождите, а вас тогда Любимов приучал к поэзии, к этому языку?
В. СМЕХОВ: Правильно, Ксюша. Мы вместе рожали. Любимов силён тем, что называл второй гений театра Боровский… Любимов – гений коллективного труда. И в то же самое время из-за чего мы стали нами, и отчего «Таганку» так почитают, а после ухода Юрия Петровича вздрогнули: «Боже, мы потеряли «Таганку»… Мы ту ведь «Таганку» потеряли, а не «Таганку»… Вот так просто я скажу: при королеве, которая называлась Целиковская, это был золотой век «Таганки». При королеве, которая называлась «венгерская переводчица Катюша», она же Каталин, это уже другой театр, это другое время, бизнес-время. Это время, когда взрастают новые Любимовы. Кирилл Серебренников недаром говорит, что он кроме «Таганки» ничего не воспринимал, из Ростова. И он был посланником семьи Толи Васильева, представляешь? Он учился с дочерью Толи. Вот.
К. ЛАРИНА: Новости слушаем, а потом продолжаем нашу творческую встречу. Напомню, мы сегодня говорим о золотом веке «Таганки» и о Юрии Петровиче Любимове.
НОВОСТИ
К. ЛАРИНА: Мы возвращаемся в программу, которая, по сути, уже началась, только пока вы ещё не слышите, что она уже началась. Замечательно сейчас Вениамин Смехов говорил про любовь и про то, что Юрий Петрович нас любил (имею в виду артистов). Здесь в студии Вениамин Смехов, Феликс Антипов и Дмитрий Высоцкий. Мы говорим про Юрия Петровича Любимова. Я хотела такой вопрос задать вам всё-таки. Мы не можем обойти стороной какие-то драматические эпизоды из жизни театра.
В. СМЕХОВ: Мы можем.
К. ЛАРИНА: Нет, не можем. Я имею в виду даже не последнее, это меня меньше волнует, это связано совсем с другим. Я имею в виду…
В. СМЕХОВ: Изгнание.
К. ЛАРИНА: Изгнание, да, конечно. Просто многие люди, которые интересовались историей «Таганки», конечно же, очень поверили Леониду Филатову и в его замечательную повесть, которая стала фильмом – «Сукины дети». И там это ощущение, как вы говорите, осиротелости. Говорите сейчас, когда его нет. А тогда оно тоже чувствовалось: как брошенные дети. Недаром «Сукины дети» называется этот сценарий.
В. СМЕХОВ: Нет, так он был вытолкнут же властью.
К. ЛАРИНА: Это понятно, да.
Ф. АНТИПОВ: А мы, страна – как вы знаете, это было объединение порядочных людей против непорядочной власти.
К. ЛАРИНА: Давайте вспомним это.
Ф. АНТИПОВ: Я к тому, что действительно когда он остался за границей, я думаю, что вряд ли кто-нибудь уж так был уверен (уверен вообще не был), что он вернётся. Это было невозможно.
К. ЛАРИНА: Это было неожиданно для вас вообще вот то, что он не вернётся?
Ф. АНТИПОВ: Понимаете, тревожно. Тревожно и как-то ощущение брошенности и одиночества вообще-то. Где-то, может быть, таилось что-то такое невероятное, какая-то надежда на чудо, но это почти невозможно. И вдруг всё рухнуло. Между прочим, он ведь когда поехал туда что-то ставить, он ещё очень болел, вы знаете. Он в каких-то таких взаимоотношениях был, что он не очень стеснялся. Он мне показывал свои ноги, изъеденные страшной экземой просто до кровавых ран.
В. СМЕХОВ: Экзема началась там во время «Преступления и наказания», когда они стали работать. А ухудшение, как ты знаешь, когда 2 сентября был сбит нами корейский самолёт. И это всё было экземой. А потом, когда ему произнесли… И посольство боялось переступить порог театра. Он был одинок. Он и Боровский. Они доделали спектакль, сами пошли в посольство и там получили от человека по фамилии Филатов, идиота какого-то, советника, который сказал: «Преступление вы совершили, а наказание вас ждёт в Москве». И Юрий Петрович со своей нервной…
К. ЛАРИНА: Они там дали интервью какое-то, что ли?
Ф. АНТИПОВ: Он подписал «Письмо тринадцати» знаменитое. Помните?
К. ЛАРИНА: «Пусть Горбачёв предоставит нам гарантии»? Это позже.
Ф. АНТИПОВ: Нет, это позже. Когда лишили его гражданства, после этого письма.
В. СМЕХОВ: Нет, это статья была.
К. ЛАРИНА: Это было уже перестроечное время, письмо.
В. СМЕХОВ: Интервью на самом деле, когда он сказал…
Д. ВЫСОЦКИЙ: Геббельс.
В. СМЕХОВ: Этого называет Геббельсом, а этого химиком, Демичева. Ну да, он в «L'Humanité», которое вы сегодня вспоминали, в 1977 году тоже ведь не стеснялся выражений. И сейчас, когда Петровича нет, то он действительно является всё больше и больше. Но он является всё больше и больше тем, кто со стороны в категории сегодняшнего уплощения всего. Всё, что объёмное, сейчас проще делать плоско: «Актёры выгнали Любимова». «Всё актёры» – обобщение. Всё это фигня.
К. ЛАРИНА: Это вы уже говорите про последнее.
В. СМЕХОВ: Про последнее. А тогда как раз было понятно, что они дождались момента, когда они могут от него отделаться. Но хитрость власти в том, что она должна была это делать тайком. Его лишили гражданства в июле, когда дал согласие стать отцом Анатолий Васильевич Эфрос, гений, которого таким образом, в общем, осрамили перед его друзьями.
К. ЛАРИНА: И ускорили его уход из жизни.
В. СМЕХОВ: Ускорил уход из жизни замминистра Демичев. Тоже ведь враньё какое говорят. Ну, слух, что резали дублёнку. Это кошмар.
Ф. АНТИПОВ: Господи, это такая мура.
К. ЛАРИНА: Дима, вы вообще понимаете, про что вспоминают? Это же сплошные байки и легенды.
Ф. АНТИПОВ: А по поводу последней истории, что выгнали, не выгнали. Ведь потом мы, наоборот, собрались и просили вернуться Юрия Петровича. И Юрий Петрович отреагировал вот каким образом. Он сказал: «Ну, эти власти-то должны понимать и учитывать мнение артистов. Как же так? Вот они же высказались, вроде как извинились». Но, видимо, что-то происходило в департаменте, что они так его…
К. ЛАРИНА: В департаментах всегда что-то происходит.
Ф. АНТИПОВ: Не знаю, может быть, их не устроили предложения Юрия Петровича.
К. ЛАРИНА: Да бог с ними!
В. СМЕХОВ: Когда начиналась история с Евтушенко «Нет лет», я попросил Юрия Петровича нас благословить. Я дождался, когда Кати не было дома, и он подошёл к телефону. И он сказал, что он благословлять не может, потому что он не священник (сострил немедленно). Он говорит: «Ну, если получится – хорошо, да», – потому что он уже говорил с Евтушенко. И всё. А дальше я услышал просто прямым текстом, кто не должен быть в театре, если он придёт. Он называл просто одного или полтора человека, он сказал: «Пока они здесь, я не буду».
Ф. АНТИПОВ: «Я не приду».
К. ЛАРИНА: Но тем не менее когда пришло известие о его смерти и когда его портрет появился на фасаде Театре на Таганке и на фасаде театра Вахтангова, куда народ понёс цветы? Куда народ понёс цветы?
Ф. АНТИПОВ: На Таганку.
К. ЛАРИНА: На Таганку. Народу всё равно, что там: хочу я туда, не хочу я туда. У народа ассоциация одна: Любимов ассоциируется с Театром на Таганке. Вот что бы вы там ни говорили, ни делали – это всё частные истории. Но если говорить с высоты птичьего полёта, безусловно, это «Таганка». Это «Таганка»! Ну что тут говорить?
Ф. АНТИПОВ: Да, и даже не надо, допустим, говорить о том, присвоить ли звание…
К. ЛАРИНА: Театр имени Любимова. Почему нет?
Ф. АНТИПОВ: Он и так театр Любимова. Вот действительно не надо ничего. Театр Любимова – это Театр на Таганке.
В. СМЕХОВ: Я помню письмо Любимова к властям, подписанное им и директором театра: «Театр драмы и комедии» просим заменить на то, как его называет народ – «Театр на Таганке». Его послали раз, два, три. А потом, когда уже перестройка, тогда…
К. ЛАРИНА: А вот смотрите, опять же хочу вернуться к началу, потому что вроде как и Антипов, и Смехов у самых истоков стояли, что называется. Но насколько я знаю, Вениамин Борисович всё-таки работал в театре до прихода Юрия Петровича и практически его встретил там. Да?
В. СМЕХОВ: Это тема вообще провинции и столицы внутри одной Москвы. Тоже нельзя ничего обобщать.
К. ЛАРИНА: Там был Фоменко в то время, когда вы туда пришли. Ну, подождите. «Микрорайон» кто ставил?
В. СМЕХОВ: Когда я там был, это был театр, который был достойно патетическим, сразу после войны. 1945 год, Плотников и замечательные артисты. Но театр выдохся на патетике, потому что уже при Сталине было запрещено относиться с уважением к инвалидам войны, к людям в форме. Это же была уже тогда ситуация против героев войны, если хотите. Потому что запрещали поэтов войны. Это был героический прорыв, они были только что запрещены, но это уже не было Сталина. И, конечно, для людей Театр драмы и комедии – это был театр, как сказать… Брали билеты в нагрузку.
К. ЛАРИНА: В нагрузку, да.
В. СМЕХОВ: Вот Театр драмы и комедии – это нагрузка. Но я-то пришёл туда доигрывать как актёр. Я уже не хотел быть актёром, я в себе разочаровался. И должен был убежать, всё.
К. ЛАРИНА: Сколько вам было лет?
В. СМЕХОВ: И вдруг мой младший помощник Лешенька Кузнецов, изумительный актёр…
К. ЛАРИНА: Сколько вам было лет?
В. СМЕХОВ: Мне было 22 года. И я узнаю от Лёшки, что Любимов на курсе делает что-то невероятное. Делают Алек Буров и Юрий Петрович Любимов. Всё, я пришёл, посмотрел – чудо! И я не знал, что судьба вот так соединиться. И вдруг стали предлагать Любимову после того, как Константин Симонов в «Правде» написал: «Хорошо бы из этого курса сделать театр». Это авторитет был. И многие были «за». Нина Петровна Хрущёва дважды была на спектакле, Шестакович вообще полюбил этот спектакль, и так далее. Гениальные люди, осколки Серебряного века – они все потянулись туда, где реабилитировались не миллионы из сталинских лагерей, кто выжил, а поэзия Мандельштама, Ахматовой, Есенина и театра Мейерхольда. Любимов, конечно, служил тому, что его потрясло в юности.
К. ЛАРИНА: А когда вы поняли…
В. СМЕХОВ: До конца, между прочим. Даже последний спектакль они так или иначе… Это другое уже было, это был другой театр.
Д. ВЫСОЦКИЙ: Ну, не в чистом виде был, мне кажется, Мейерхольд. Всё-таки это синтез был такой вахтанговской школы.
В. СМЕХОВ: Да. Праздник игры вахтанговский. Отношение к публике – то, что Феликс сказал. Это развёрнуто на зал, никакой четвёртой стены.
К. ЛАРИНА: А когда вы поняли, что всё-таки это опасное дело? Это очень важно проговорить. Потому что когда смотришь на историю театра и просто хронику спектаклей – там через каждую строчку: «запрещён», «запрещён», «запрещён». Вот «запрещён» – это просто слово. А как это отражалось на атмосфере, насколько это было понятно всем вам, молодым актёрам, что это очень серьёзно? Ну?
В. СМЕХОВ: Извините, Ксюша, это преувеличение, конечно. Запрещено по-настоящему было, может быть, два спектакля или три.
К. ЛАРИНА: Сколько? Ну ладно, «два».
В. СМЕХОВ: Подождите. Но калечили.
К. ЛАРИНА: Калечили, да.
В. СМЕХОВ: Калечили спектакли и издевались над Любимовым так, что мы не знали. Ещё к чести Любимова надо сказать: он много выносил. Он ругал актёров, и правильно делал. Он любил – поэтому ругал. Был спектакль, когда я был невольно не только член худсовета (вот как и Феликс был), но я был автором сценария «Послушайте!», и я видел, как ему выкручивают руки.
К. ЛАРИНА: Это Маяковский, да?
В. СМЕХОВ: Да. Когда он взял в качестве членов худсовета Шкловского, Кирсанова, Паперного и Кассиля. И они, не стесняясь присутствия гениев и вообще вот таких людей, зачитывали полуграмотно: «Вот этой строчки не должно быть, это антисоветское направление спектакля». Это большая история, не буду говорить. Но я помню, как Юрий Петрович был вне себя от того, что говорил первый зам и главный, конечно, палач, человек с симпатичной фамилией Шкодин. И этот Михаил Шкодин ненавидел Любимова, у него был комплекс неполноценности. Он окончил Щукинское училище, а потом Высшую партийную школу. Он угнетал всех: и «Современник», и Мишу Жванецкого выгонял из города, но «Таганка» – это было его любимое место.
Ф. АНТИПОВ: Нужно сказать, что у Юрия Петровича всё-таки был такой характер. Ему конфликт, борьба, вообще вот всё это противостояние придавало сил.
В. СМЕХОВ: Феликс, не крась одной краской, ради бога.
Ф. АНТИПОВ: Это не одной краской.
В. СМЕХОВ: Конечно, ему нравилось, что на театр обращено…
Ф. АНТИПОВ: Хотя, с другой стороны, тоже вот как к этому относиться? Он говорил: «Я вот приходил, там была вертушка, я мог позвонить – и всё решалось». Видите, как-то…
К. ЛАРИНА: Можно было договориться.
В. СМЕХОВ: Это уже четвёртый Любимов – Любимов вертушек, Любимов баек. Я сказал: «Вы очень хорошо, Юрий Петрович, умеете вспоминать. Лучше всего вам удаётся вспоминать то, чего не было на самом деле». Он смеётся, говорит: «Воображение, я же режиссёр».
К. ЛАРИНА: Подождите. А это отражалось как-то на атмосфере театра, на вас? Вы понимали, что это остриё?
В. СМЕХОВ: Если вы актриса и стоите на сцене…
Ф. АНТИПОВ: Вот вам сейчас в студии вашей на «Эхо Москвы» страшно?
К. ЛАРИНА: Ну подождите. Сейчас другие времена всё-таки.
Ф. АНТИПОВ: Дело вот в чём. Дело в том, что ведь репетируя, играя спектакль, мы думали не об этом. Думали, как лучше сыграть, как правильно.
К. ЛАРИНА: Ну, когда приходила комиссия оттуда. Вот они сидели, три человека в зале. Как это играть? Вы понимали, что решается судьба?
Ф. АНТИПОВ: Оказалось, что мы сыграли лучше, когда пришли вот эти три человека. Петрович был в восторге: «Во молодцы! Вот это я понимаю – работа. Три человека – а вы сыграли прекрасный спектакль».
В. СМЕХОВ: Понятно, да? Нет, Феликс играл Мотякова. Гениально играл!
Ф. АНТИПОВ: Ну, ладно тебе.
В. СМЕХОВ: Сверхгениально играл Золотухин. Конечно, «Бумбараш» – это его, в общем, небесная просто роль.
К. ЛАРИНА: Это спектакль «Живой», я объясняю.
В. СМЕХОВ: Представляете, вот спектакль «Живой» по Можаеву играет – третий министр культуры смотрит. Третий запрещает. А для Любимова, конечно, это не радость, Феликс.
Ф. АНТИПОВ: Нет, я не говорю про радость. Я говорю про темперамент.
К. ЛАРИНА: «Есть упоение в бою».
В. СМЕХОВ: Конечно, конечно. Но вы же спрашиваете, что мы отвечали.
К. ЛАРИНА: Когда тебя гнут – а ты не гнёшься. Тебя гнут – а ты не гнёшься. Это же здорово.
Д. ВЫСОЦКИЙ: Одно из любимых стихотворений, кстати, Юрия Петровича.
В. СМЕХОВ: Самое любимое – «Пиндемонти».
К. ЛАРИНА: Ну прочтите.
В. СМЕХОВ: А я вам скажу. Это время открытий было. Это, конечно, был праздник. Конечно, сидели, как мы говорили, амбалы в зале, четыре человека, и потом он гордится тем, что мы граждане, что мы сыграли, когда запрещали Высоцкого, например. Есть у Боровского упоминание этой изумительной речи Любимова о том, как он гордился своими артистами, которые остались верными художеству. Художники играли. Ладно.
Что касается стихотворений Пушкина. Прилетел, переехал из Питера в Москву знаменитый академик Волькенштейн Михаил Владимирович, отец известного режиссёра Аленикова. Мы дружили с ним. И он нас с Володей пригласил на новоселье. И что он делал, этот человек? Он на новоселье сказал: «А вы знаете «Пиндемонти»?» Володя сказал: «Нет». Я честно сказал: «Нет». – «Вот сейчас я вам…» Он нас наградил, никакого нам новоселья не надо было. Мы были потрясены. И речью Блока в 1921 году о Пушкине.
После этого Юрий Петрович делает спектакль «Товарищ, верь…». И дальше пресс-конференция где-то… Это тоже отдельный случай, как Любимов ведёт пресс-конференцию, каждому раздавая какие-то пряники. И он сказал: «Товарищ, верь…» Вениамин, ты не участвуешь в спектакле». Но я мог прочитать из спектакля то, что туда не вошло. Я прочёл. И после этого Юрий Петрович, когда бывали дни уже после его возвращения, он говорил: «Прочти ещё, а?»
Можно, я прочитаю? Мы играли это с моим другом Игорем Квашой, которому не надо было открывать Пушкина, он всё знал. Вот Фоменко и Кваша всё знали. Послушайте, как сейчас звучит это стихотворение, когда не стало Юрия Петровича.
Не дорого ценю я громкие права,
От коих не одна кружится голова.
Я не ропщу о том, что отказали боги
Мне в сладкой участи оспоривать налоги
Или мешать царям друг с другом воевать;
И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура.
Всё это, видите ль, слова, слова, слова.
Иные, лучшие, мне дороги права;
Иная, лучшая, потребна мне свобода:
Зависеть от властей, зависеть от народа –
Не всё ли нам равно? Бог с ними.
Никому
Отчёта не давать, себе лишь самому
Служить и угождать; для власти, для ливреи
Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Дивясь божественным природы красотам,
И пред созданьями искусств и вдохновенья
Трепеща радостно в восторгах умиленья.
Вот счастье! вот права…
Ф. АНТИПОВ: И это было в нескольких спектаклях, не в одном.
В. СМЕХОВ: Но так же, как и пастернаковское, как он пробивал стихотворение запрещённое из «Живаго»: «Гул затих, я вышел…» И это тоже… Это он, потому что «распалась связь времён. Ужели я связать её рождён!» Это Любимов, который до последнего дня был верен своим кумирам молодости и тянул эту связь. И, может быть, он и наградил. Как замечательно Васильев сказал: «Выстройтесь все – люмпены, левые, правые, либералы – поздравьте этого человека! Без него не было бы вас». Это такая метафора лютая.
К. ЛАРИНА: Я хочу сказать, конечно, что вместе с Любимовым вспоминаешь какую-то невероятную толпу людей, которых тоже уже нет на свете – и молодых, и немолодых. У меня «Таганка» ещё ассоциируется с Иваном Дыховичным, который тоже был невероятно таганковский человек. Вот всё актёры, которые (не знаю, согласитесь ли вы со мною или нет) когда-то там работали, а потом по разным причинам ушли – у них всё равно внутри сидит вот этот какой-то…
В. СМЕХОВ: Саша Калягин.
К. ЛАРИНА: Но всё равно это «Таганка», она не отпускает. Это связано, конечно, всё равно с Юрием Петровичем.
В. СМЕХОВ: Ну и ещё соблазн. Соблазн зрителю сказать от души то, чем Любимов нас кормил. Посмотрите за окно, чем живёт наша несчастная и прекрасная страна. Сострадание к человеку может быть только у Фоменко в театре.
К. ЛАРИНА: А традиция, простите, встречать день рождения, она с первого года, с 1965 года уже было принято, да?
В. СМЕХОВ: Да, мы смешили, потому что нас могли закрыть: «Поскорее надо праздник устроить». А у нас на празднике кто был? Наши соседи по столу. Называю: Ульянов, Окуджава, Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, Карякин.
Ф. АНТИПОВ: Все, все, все.
К. ЛАРИНА: Но традиции же были какие-то?
Ф. АНТИПОВ: Капуста, картошка, водка.
В. СМЕХОВ: И капустник.
Ф. АНТИПОВ: И капустник, который делал Венечка.
В. СМЕХОВ: Изображали Любимова так, что на следующий день в репетиции Любимова было: «Вениамин, вы можете как-нибудь забыть вот эти ваши капустники и играть по существу».
Ф. АНТИПОВ: Но ему так это нравилось, честно говоря. Он с таким упоением вообще на всё это смотрел, хотя потом говорил: «Подумаешь, свеча на ветру».
К. ЛАРИНА: А у вас осталось это? Вы сочиняли что-нибудь на день рождения театра?
Д. ВЫСОЦКИЙ: Мы сочиняли. Не было таких сумасшедших капустников. Я видел запись с 10-летия «Таганки» – потрясающе!
Ф. АНТИПОВ: Это то, что делали на телевидении, да?
В. СМЕХОВ: Нет, в Домке актёра.
К. ЛАРИНА: Нет, это было в театре, в фойе.
Ф. АНТИПОВ: Подожди, где-то мы снимали. Веня, вспомни.
В. СМЕХОВ: Ты у меня снимался в «Москва говорит» Маяковского.
К. ЛАРИНА: Товарищи, вы сами сделали эту потрясающую подводку на нашу коду, поскольку сейчас мы в конце программы услышим как раз фрагмент из этого капустника к 10-летию Театра на Таганке. Спасибо большое Смехову, спасибо Антипову, спасибо Диме Высоцкому. И Юрию Петровичу спасибо.
В. СМЕХОВ: Спасибо Лариной.
Ф. АНТИПОВ: Спасибо «Эху Москвы». Сегодня эхо было хорошее.
ЗВУЧИТ ФРАГМЕНТ КАПУСТНИКА К 10-ЛЕТИЮ ТЕАТРА НА ТАГАНКЕ.>