Шоковая терапия от Алексея Балабанова: за и против - Андрей Плахов, Алена Солнцева, Виктор Матизен - Культурный шок - 2008-12-06

КСЕНИЯ ЛАРИНА: Добрый день еще раз. У микрофона Ксения Ларина. Мы начинаем программу "Культурный шок". С ужасом смотрит на меня Алена Солнцева. Да. Мы уже в эфире. Вот подошел наш гость последний в нашей компании. Я сразу представлю участников сегодняшнего разговора. Алена Солнцева, кинокритик, обозреватель газеты "Время новостей". Добрый день, Алена, здравствуйте.

АЛЕНА СОЛНЦЕВА: Здравствуйте.

К. ЛАРИНА: Кинокритик Андрей Плахов. Андрей, здравствуйте.

АНДРЕЙ ПЛАХОВ: Добрый день

К. ЛАРИНА: И кинокритик Виктор Матизен. Добрый день, Виктор, здравствуйте.

ВИКТОР МАТИЗЕН: Добрый день.

К. ЛАРИНА: Тема наша сегодняшняя – Алексей Балабанов. Вот так вот мы решили. Шоковая терапия Алексея Балабанова: все за и все против. Ну, не секрет, что практически каждый фильм Алексей Балабанова вызывает такое действительно состояние шока у большинства зрителей, тех, кто этот фильм посмотрел. И, конечно же, у критиков. Последняя скандальная история до выхода "Морфия" была связана с фильмом "Груз-200", которая вообще разделила все сообщество кинематографическое на два противоборствующих лагеря вплоть до того, что начали бросать друг в друга членскими билетами, выходить из гильдий, проклинать друг друга, кричать тот, кто не любит "Груз-200" вообще не человек. Ну, такой вот радикализм. Если говорить серьезно, то Алексея Балабанова во многих грехах обвиняют. Я вот тут себе сделала списочек грехов. В чем обвиняют Балабанова. В излишнем натурализме. В антисемитизме и ксенофобии. В очернении действительности, в упадничестве и депрессивности, надругательстве над советской эпохой. Это если "Груз-200" вспомнить. В надругательстве над классикой. Это если вспомнить "Морфий". В плохом кастинге, в режиссерской небрежности, в беспощадности по отношению к зрителю, в нарушении норм морали, этики и политкорректности. Это вот неполный список грехов. И еще раз подчерку, что очень многие критики и многие зрители одновременно испытывают и восхищение, и отвращение при просмотре фильма "Груз -200" или при просмотре фильма "Морфий". А кто-то отдельно восхищение, отдельно отвращение. Я, может быть, чуть позже свое мнение скажу об этом фильме. Ну, а сейчас хочу процитировать классиков кинокритики для того, чтобы наши слушатели понимали, насколько всерьез относится критическое сообщество к работам Алексея Балабанова. "Морфий" – это история самоуничтожения врача, который понимает, что не может никого спасти, может только изувечить или отсрочить конец. Думаю, это самый автобиографический из фильмов Балабанова". Это Дмитрий Быков. "Балабанов – поэт беспросветности. Причем, как большой и настоящий художник, он идет до конца. Он обходится без всяких птичек г-на Михалкова, улетающих в финале его фильма "12". Вместо птичек у него контрольный выстрел в голову. Я тоже думаю, что это автобиографический фильм, потому что себе, как художнику, он тоже шансов не оставляет". Это Даниил Дондурей. "Еще до выхода фильма о нем сказано, и напечатано изрядное количество глупостей. Две из них наиболее выдающиеся, что после "Морфия" жить не хочется, что это кино не близко широкой аудитории. Разумеется, желания жить у сходивших на этот просмотр не прибавляется. Ну, так умрите на здоровье и обвините в предсмертной записке Балабанова, если все остальное вокруг, кроме этого злосчастного фильма Вас устраивает". Это Андрей Плахов. Лариса Малюкова в своей статье в "Новой газете" поднимает важную и главную тему по отношению к Балабанову – давний спор о пределах допустимого в искусстве. "Отчаявшись из фильма в фильм доказывать, убеждать зрителя в том, что коллективно-индивидуальное саморазрушение это факт русской биографии, Балабанов пришел к сильнодействующим средствам. Пусть психоанализом занимаются за бугром. Мы инженеры русских душ творим кровь неисправимым зажравшимся пациентам". Ну, Юрий Гладильщикова я еще могу процитировать. "Я уверен, что обвинения по отношению к Балабанову беспочвенны, ну, в том числе те обвинения, которые я зачитывала чуть раньше. Скорее Балабанов мастер эпатажа, говорит Юрий Гладильщиков. Эпатажа расчетливого, которым пользуются многие мастера современного кино. Шок и откровенный секс на грани порно – это такая черная метка, которую некоторые современные режиссеры посылают зрителю, чтобы отделить овец от козлищ, своих от случайных, киноманов от публики массовой. Мы работаем для тех, кто остался". Ну, и Алена Солнцева – "зачем придуманы и введены в действие соседка-эротоманка, фельдшер-еврей, объявляющий о своих симпатиях к большевикам, экзальтированная барышня, разглядывающая собственную голую попу в зеркале, и манерный художник? Чтобы продемонстрировать в карикатурной форме распад империи, духоту провинциальной жизни, отсутствие реальной культуры у представителей образованного сословия? Может быть, Балабанов решил снять комикс, пародию на штампы декоданса?" Ну, кстати, отмечу, что рецензия Алены Солнцевой целиком состоит из вопросительных знаков. Виктора Матизена не успела найти, поэтому Виктору первое слово и даю. Пожалуйста. Микрофон только возьмите поближе.

В. МАТИЗЕН: Значительная часть из этих обвинений представляется мне чересчур категоричными. Однако в целом они справедливы. Ну, по крайней мере, многие из них. У меня фильм Балабанова не вызывает никакого шока. Я вообще удивляюсь, чем можно шокировать просвещенного кинокритика, вроде Андрея Плахова и Алены Солнцевой. Это смешно. Ну, в самом деле. (НЕРАЗБОРЧИВО) по-моему, Балабанов просто-напросто не способен. Значит, по-моему, все-таки главный враг Балабанова – это ксенофобия. Дело заключается в том, что начиная с фильма "Брат", он систематически и целенаправлено дезавуирует разных инородцев, которые проживают в России или соседние с Россией племена. В "Брате-2" это было знаменитое высказывание "не брат ты мне, Гена, черножопый", которое дало всем скинхедам и всем русским националистам. Разумеется, у нас критики люди интеллигентные, они не могли прямо выставить Балабанову претензии в разжигании ксенофобии. Но они говорили, а как же Балабанов, это же его невежество, и непросвещенный герой, которого там старший брат объяснил, что кавказцы все плохие и т.д. Потом мы увидели фильм "Война, в котором все кавказцы опять-таки омерзительны. Англичанин еще хуже. В "Брате", кстати говоря, появилась кличка "америкосы", которую все повторяют и т.д. Потом появился "Брат-2", где он наехал уже на украинцев, евреев и негров одновременно. Теперь у нас появляется "Морфий", в котором еще некоторые мои коллеги усмотрел и откровенную антисемитскую линию и т.д. Если посмотреть на все это, то видно, что режиссерская линия во всем этом тоже, несомненно, присутствует. Это мой самый серьезный упрек, который можно предъявить Балабанову. Разумеется, это упрек не криминальный, это не упрек в разжигании какой-либо национальной розни. Это все не подходит ни под какую статью. Я буду первым противником процесса против Балабанова. Но, тем не менее, с точки зрения морали вообще за такие вещи не подают просто людям руки. Но у нас с этим давно смирились, и подают руки самым отъявленным мерзавцам, которые появляются на телевидении довольно много и иногда бывают и по радио.

К. ЛАРИНА: Ну, вот не одинок в этом своем мнении Виктор Матизен. Я буквально перед передачей прочитала несколько интервью Алексея Балабанова, где он сам признает, что есть люди, которые не подают ему руки именно по тем причинам, что нашли в его фильмах откровенные антисемитские выпады. Это, например, Алексей Герман старший и Алексей Герман младший. По этому поводу как-то Алексей Балабанов переживает, считает, что ничего подобного в его фильмах нету. Андрей Плахов, пожалуйста, Вам слово.

А. ПЛАХОВ: Ну, мне бы не хотелось, чтобы наша дискуссия свернула и полностью распространилась на предмете ксенофобии и антисемитизма….

К. ЛАРИНА: Почему-то многие это видят.

А. ПЛАХОВ: Хотя, конечно, обсудить эту тему все равно необходимо хотя бы вкратце. Я выскажу свою точку зрения. Мне кажется, что Балабанов человек достаточно консервативных убеждений. Когда из него пытались сделать так называемом нового левого. И в образе Данилы Багрова из фильма "Брат" видели воплощение ну как бы вот этих отчаявшихся, потерявших смысл жизни людей, выброшенных из общества в результате перестройки, и как бы некий реваншизм, конечно, это, безусловно, было, но более глубоко проанализировав творчество и все фильмы Балабанова, Вы, наверное, убедитесь, я именно это сделал, когда писал книжку, режиссера настоящего, и Балабанов стал одни из ее главных героев, что все-таки это режиссер скорее правоконсервативных взглядов. Такой внутренний консерватор что ли. Который в этом смысле напоминает мне, если сравнивать его с какими-то известными кинорежиссерами западными, ну, например, Джона Форда, который тоже был человек не самых прогрессивных взглядов, и чьи вестерны, в общем ,изображали, ну, предположим, индейцев не в самом лучшем виде. И никогда он прогрессивным человеком не был, что не помешало ему стать великим режиссером в истории кинематографа. Возвращаясь к антисемитизму, к сожалению. Да, это, конечно, не самое приятное качество, если оно действительно присуще Балабанову. Хотя думаю, что в значительной степени во всех этих интервью, в которых он как бы дает повод упрекать его в этом, все-таки там еще достаточную роль играет игра, стеб и какие-то такие вещи. Честно говоря, я вообще предпочитаю не слушать, что говорят режиссеры, потому что они часто рисуется, очень часто создает такой какой-то ложный имидж собственный. Вот это какие-то определенные комплексы.

К. ЛАРИНА: Сами себя оговаривают.

А. ПЛАХОВ: А что касается кино, то я тоже не вижу в нем прямого так сказать ну призыва к разжиганию таких чувств. Хотя, безусловно, эта тема там присутствует, но она присутствует в жизни, и Балабанов ее, таким образом, отражает. Вот так мне кажется. В общем, пусть он разбирается со своим антисемитизмом на страшном суде. В фильме я криминала никакого не вижу. В фильме "Морфий" я имею в виду, изображен там действительно неприятный еврей. Но, в конце концов, неприятный русский там тоже есть. И почему же нельзя…

К. ЛАРИНА: И не один.

А. ПЛАХОВ: И, кроме того, если уж не подавать руку, то боюсь, что в числе того, кому бы пришлось ее не подать, если уж так подходить, оказались бы весьма серьезные персонажи. Может быть, и Достоевский и еще кое-кто. К сожалению, это дурная традиция русской интеллигенции и русской культуры. Она, конечно, очень дурная, и я подчеркиваю, что я ее всячески осуждаю. Но призываю, не упрощать.

К. ЛАРИНА: Кстати, я добавила бы еще к списку вот этих обвинений в адрес Алексея Балабанова вместе с ксенофобией общей и с антисемитизмом конкретным еще и обвинения в русофобии. Что тоже многие и это усматривают.

А. ПЛАХОВ: В том-то и дело. Что когда режиссера одновременно упрекают, что он одновременно левый и правый, что он русофоб и антисемит, когда недостатков накапливается слишком много, это почти наверняка говорит о том, что это крупный художник.

К. ЛАРИНА: Андрей, и все-таки в заключение Вашего первого слова, Ваша оценка "Морфия". Это явление, это событие, это кино?

А. ПЛАХОВ: Я считаю, что это явление, что это как бы, может быть, даже немножко маргинальный фильм в творчестве Балабанова. Но он очень важный для выражения его внутреннего состояния и состояния сегодняшнего общества, потому что, на мой взгляд, фильм чрезвычайно современен. Он абсолютно точно, как рентген, каким образом передает те ощущения, ту депрессию, которую мы ощущаем по целому ряду причин. Передает, конечно, в форме исторической метафоры. И художественной метафоры.

К. ЛАРИНА: Ален?

А. СОЛНЦЕВА: Ну, я просто сначала, поскольку все уже отметились по поводу ксенофобии, я хочу сказать, что на мой взгляд, вот я так радикально выскажусь, упрекать Балабанова в ксенофобии, русофобии, антисемитизме или вообще какой-либо последовательно выраженной позиции абсолютно неверно, с мой точки зрения, потому что он не человек позиции. Насколько я понимаю, он чувствилище, а не думалище. Он чувствует и осознает в образах. И если у меня и есть какие-то к нему претензии к фильму "Морфий", то в неубедительности той образной системы, которую он мне предложил. Потому что в фильме "Груз-200" меня абсолютно все устраивало". Т.е. у меня было точное понимание, что это естественно не реалистическая история. Это абсолютное притчевое, гротесковое выражение каких-то подсознательных, во мне, безусловно, находящих отклик чувств по отношению к тому миру, из которого мы все вылезли. Меня совершенно не беспокоило его несоответствие каким-то реалиям эпохи. Потому что в целом ощущение было передано абсолютно точно. И когда под этот вот эти песенки магнолии и ехала коляска с милиционером, где сидела эта обезумевшая от страха девушка, на фоне жутких этих корпусов заводских, я понимала, что это образ, абсолютно точно передающий тот ужас и безысходность, которые я сама испытывала в свои 19, 17, 20 лет, когда это было я была современницей этой эпохи. И вовсе дело не в том, что не было ничего хорошего. Да полно было всего хорошего, мы были молоды, прекрасны, у меня было чудесное детство, допустим. Но это ощущение он нащупал. В фильме "Морфий" у меня нет совпадений с чем-то, я не понимаю против чего Балабанов эту большую свою артиллерию, а он мощный режиссер с громадной силой зрительной. Он не может просто так, у него каждое его движение – это сильная эмоция. Но мне кажется, что, видимо, именно потому, что Балабанов не имеет в своем инструментарии вот этого логического, жесткого, рационального, отстранения мира от себя, а приходит к миру слишком открыто, слишком обнаженными какими-то нервами. То, что происходит сегодня с миром, сказалось на его работе с фильмом "Морфий", с этим материалом. У него просто недостаточно не то, чтобы отстраненности. Потому что материал выбран далекий вроде бы, и совершенно не, казалось бы, ну, не близкий сегодняшнему дню.

К. ЛАРИНА: Ну почему, наркотики, если по первому плану судить, вполне себе актуальная тема.

А. СОЛНЦЕВА: Ну, я имею в виду ну, наверное, наркотики, понимаете, для того, чтобы сделать фильм о наркотиках, мне странно было бы выбирать вот саму по себе повесть "Морфий" и "Записки юного врача", где вообще о наркотиках речи нет. И брать вот эту историю с деревней и с этим врачом и рассказывать ее так рождественски прекрасно по музейно-оперному. Вот это для меня большая загадка, почему для меня это именно так. Но мы, наверное, эту образную систему еще будем обсуждать. Мне просто хочется закончить такой вот мыслью. Что да, провоцируя, да, замечая раньше, чем общество это замечало какие-то узловые проблемы…

К. ЛАРИНА: Болевые точки.

А. СОЛНЦЕВА: Да. Болевые точки, то, что еще не набухло, но обязательно прыщом возникнет на нашем культурном теле, сегодня, мне кажется, это моя версия, Балабанов пребывает в растерянности. Иначе я не могу объяснить того впечатления, которое производит на меня фильм "Морфий". Впечатления странно разодранного, не совмещенного, не цельного образа. Вот там нет никакой эмоционального единого мессаджа, который бы был мной уловлен, допустим. Может быть, это моя проблема. Но мне кажется, что фильм вызывает вот эту оторопь не потому, что он Балабанов всегда шокирует. Да меня он никогда не шокировал ничем еще пока. Вот до "Морфия" да и в "Морфии" он меня не шокировал. В "Морфии" он меня озадачил. И я подумала, если Балабанов находится в таком состоянии, не значит ли это, что мы сегодня находимся в каком-то странном состоянии ума и общей ситуации культуры. Не свидетельство ли это определенного тупика и кризиса нашего цельного мира, который мы как-то пытаемся к нему пристроиться. И возможно, что сегодня он предлагает нам какие-то вызовы, на которые мы вообще не готовы ответить. И Балабанов, таким образом, вот разламывая собственную художественную систему, и предъявляя несвойственные ему какую-то эклектику, таким образом, реагирует на то, что, может быть, мы не вполне осознали остальные.

К. ЛАРИНА: Виктор, пожалуйста.

В. МАТИЗЕН: Алена сейчас выразила классическую позицию интеллигента исследователя относительно художника, которую впервые выразил Сократ еще до нашей эры. Он спросил: что такое вообще поэт? Это человек, который говорит от себя, который понимает то, что он делает, или просто медиум между некими странными мирами или между его собственным подсознанием и обществом, на которое он транслирует все свои видения, крики и всякое такое прочее. Алена абсолютно категорично высказалась в пользу второй точки зрения, что это просто такое большое ухо, не имеющее ни мозгов вообще ничего, которое транслирует все, что ему попадает. Но я все-таки замечу, что он это делает в достаточно хитрой и эзоповой форме. Потому что и "Груз-2002", который, на самом деле, все наши критики аккуратно опрокинули на сегодняшнюю реальность. И сказали, что это фильм не о то времени, это фильм о нашей современности.

К. ЛАРИНА: Ну, это же так и есть.

В. МАТИЗЕН: Так, секунду. И "Морфий" это тоже не фильм о том времени, это, оказывается тоже фильм о нашей современности.

К. ЛАРИНА: Безусловно.

В. МАТИЗЕН: Я Вас спрашиваю. Мы что живем… стало бы, заключая,… а мы с Вами живем в позднесоветские годы, когда художники, боясь актуального прямого политического высказывания, они его реально боятся и по отношению и в художественном кино, и в документальном кино, потому что все актуальные документальные фильмы у нас финансируются из-за границы. Что дает повод всяким патриотам орать, что наши враги финансируют наши фильмы. Это потому что наши режиссеры боятся говорить о современности. И Балабанов боится это делать.

А. СОЛНЦЕВА: Не боятся они. Они могут. Потому что для того, чтобы говорить о современности, нужно ее понимать. А современность это компот. Это кисель. Что ты понимаешь современность? Да ничего подобного. Ни ты, ни я не понимаем. Вот сядь сейчас и разберись, что сейчас происходит. Если мы сейчас не о Балабанове говорили, а о мире.

В. МАТИЗЕН: Так, а что тут, Алена, разбираться? Идет обыкновенная российская политическая реакция и все.

А. СОЛНЦЕВА: Я очень рада, что у тебя в голове все просто. Я рада, что ты себе придумал…

В. МАТИЗЕН: Что значит, я себе придумал. Я просто думаю об этом. Я об этом думаю, по крайней мере.

А. СОЛНЦЕВА: А я считаю, что ты просто придумал. Потому что это не совсем так. Все не так просто.

А. ПЛАХОВ: Ну, можно я тогда выскажу свое мнение по поводу того, что Вы сказали сейчас. Ну, уж кого-кого, но Балабанова нельзя упрекнуть в том, что он не отражает современную реальность. Мне кажется, что совершено абсурдный упрек, поскольку именно он снял фильмы, ну, прежде всего, фильм "Брат", конечно, который, безусловно, стал фильмом 90-х годов. Все 90-е годы практически поместились в одном этом фильме. Сейчас он снял фильм "Груз-200", да, действительно это фильм как будто бы о прошлом. Но на самом деле это фильм о настоящем. И в этом смысле это тоже главный фильм 2000х годов, нулевых, на мой взгляд, на сегодняшний день. "Морфий" это немножко другая история. Дело в том, что "Морфий" это не фильм о современности. Я сказал так, но я сказал это тоже в виде такой некоей метафоры. На самом деле это фильм о безвременье или фильм о любом времени. Это фильм о вечных вопросах времени, о вечных вопросах человеческой экзистенции, это экзистенциальный фильм. И в этом смысле декаданс начала века, который изображен таким странным, удивившим Алену Солнцеву образом, какая-то смесь большого стиля, в эклектике с чем-то другим, с маньеризмом, это тоже своего рода как бы проекция этого вечных вопросов жизни, вечных вопросов экзистенции на конкретную ситуацию, которую он взял у Булгакова.

К. ЛАРИНА: Новости сейчас слушаем, потом продолжим нашу программу. Виктор, если Вам не сложно, уступить место буквально там на 3 минуты Марине Максимовой.

В. МАТИЗЕН: Очаровательной девушке с удовольствием.

К. ЛАРИНА: А мы потом продолжим передачу. Я нашим слушателям хочу сказать, что очень было бы интересно узнать Ваше мнение. Я знаю, что среди наших слушателей немало людей, которые этот фильм "Морфий" посмотрели, у которых есть свое отношение к работам Алексея Балабанова, и было бы очень интересно услышать Вас. Поэтому готовьте Ваши мини рецензии, и посмотрим, кто прав. Пожалуйста, 363-36-59 это телефон прямого эфира. Ну, естественно смс тоже можно присылать +7 985 970-45-45.

НОВОСТИ

К. ЛАРИНА: Ну, что же напомню, что сегодня мы говорим о творчестве Алексея Балабанова на примере его последнего во времени фильма "Морфий", который сейчас в прокате в России. Многие уже успели его посмотреть, не только кинокритики, которые сегодня обсуждают этот фильм в нашей студии - Андрей Плахов, Виктор Матизен и Алена Солнцева. Я напомню нашим слушателям телефон прямого эфира 363-36-59, и давайте Вы нам скажите, что Вы думаете по поводу фильма "Морфий". "Какой смысл в производстве этих фильмов? – спрашивает один из наших слушателей, - Что это такое? Шоковая терапия? А что врачует этот психопат? Его фильмы, как известно про уродов. Тема, похоже, глубоко личная и автобиографичная. Это ему нужна шоковая терапия. Я бы сам произвел ее с удовольствием собственноручно – табуретом". Вот еще одно мнение – Владимир Третьяк, пенсионер из Москвы. "Почему у Вас все фильмы про уродов, - обращается он к Алексею Балабанову, - у Вас что про нормальных людей Вы ничего не можете снять. Посмотрел этот фильм от того, что было много о нем споров. Такое кино посмотрит нестойкая душа и что? Какой душа сделает вывод? Мне искренне жаль Балабанова", - пишет Владимир. Возьмите, пожалуйста, наушники, у кого их нет. Алена и Андрей. Давайте несколько звонков просто послушаем, потому что я вижу, что телефон у нас звонит и достаточно активно. Пожалуйста, 363-36-59. Ало, здравствуйте. Пожалуйста.

СЛУШАТЕЛЬ: Добрый день. Меня зовут Григорий. Я сейчас машину остановлю. Моя точка зрения по поводу последних премьер Балабанова, он безусловно, интересный режиссер, и смотреть его интересно, хотя и тяжело. Но я совершенно не понимаю, почему он какие-то свои проблемы экзистенциальные как было сформулировано сегодня, решает посредством того, что он обращается, как к советской истории… Там слишком много передержек, которые делают это неинтересным и совершенно даже опасным. Или зачем он использует Булгакова? Это цикл рассказов. Если у него есть каике-то комплексы, какие-то проблемы, пусть он пишет оригинальные сценарии, или чужими пользуется, и на их основе что-то пытается объяснить или рассказать.

К. ЛАРИНА: Т.е. Булгакова нельзя, про советскую историю нельзя, а куда же тогда нам деваться?

ГРИГОРИЙ: Почему про советскую, но не надо привязывать очевидные передержки, неправильности, начиная с надписи "СССР", которую в то время не мог человек носить просто элементарно на улице. Это не хорошо, не плохо, но то факт. И когда ему это показывают, отношение ко всему фильму, в чем-то интересному, в чем-то нет, становится соответствующее. И мне совершенно не понятно, зачем он использует очевидные совершает очевидные ошибки и это обесценивает то, что он делает.

К. ЛАРИНА: Спасибо Вам, Григорий, давайте несколько звонков подряд послушаем. А потом прокомментируем. Пожалуйста, следующий звонок. Ало, здравствуйте, пожалуйста.

СЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте. Я посмотрел фильм. Юрий. Мне в принципе понравился очень фильм. Что, кстати, и предыдущий фильм.

К. ЛАРИНА: "Груз-200".

СЛУШАТЕЛЬ: Что значит, когда люди живут без Бога, это, в общем, все безбожие.

К. ЛАРИНА: Т.е. Вы эту тему увидели в его работах.

СЛУШАТЕЛЬ: Да. Т.е. и конец естественен, конечно. Конец безбожника тоже естественен.

К. ЛАРИНА: Скажите, Юрий, а сцены такие натуралистичные. Они Вас не смущают в этих работах?

ЮРИЙ: Да. Нет, Вы знаете, я как-то подрабатывал студентом, я не знаю, в больнице…

К. ЛАРИНА: В морге.

ЮРИЙ: Я все это видел. Для меня физиологически это не шокировало. Ну, в принципе это нормально.

К. ЛАРИНА: Окей, спасибо большое. Еще звонок, пожалуйста. Ало, здравствуйте. Как Вас зовут?

СЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте. Шульц, Москва. Вы знаете, даже я хотел бы реплику сделать, не насчет Балабанова. Даже и насчет и Балабанова, насчет других различных деятелей такого плана. Очень обидно, что у нас существуют такие мощные партии, как КПРФ, еще какие-то левого толка, не могут режиссеров хотя бы от себя поставить, чтобы снять о революции правдивый фильм, о советской власти.

К. ЛАРИНА: Т.е. Вам партийности не хватает какой-то, да, в таких фильмах.

ШУЛЬЦ: Ну, сейчас почему-то Ленин всегда изображается только в черном цвете. Это есть где-то золотая середина. Как Вы считаете. Пускай при советской власти он сахарный был слишком. Но сейчас же только в черном свете изображается.

К. ЛАРИНА: А причем здесь КПРФ, я не очень поняла. Вы хотите, чтобы из рядом КПРФ вышел какой-нибудь человек с режиссерским талантом, который бы смог соответствовать Вашим политическим убеждениям, да?

ШУЛЬЦ: Ну, не только моим, еще какой части населения довольно обширной.

А. ПЛАХОВ: Талантов то у них как раз и нету. Кончились еще при советской власти.

К. ЛАРИНА: Ну, что же, спасибо, ваши пожелания, надеюсь, услышаны. Может быть, Геннадий Андреевич Зюганов, действительно, задумается. Ало, здравствуйте. Ой. Простите, тут у меня сорвался звонок. Ало, здравствуйте.

СЛУШАТЕЛЬНИЦА: Здравствуйте. Меня зовут Вероника. Я в восхищении от фильма. Во-первых, мне понравился "Груз-200", это фильм, мне кажется, вот Балабанов просто растет. Я вижу, как он от фильма к фильму становится, понимаете, все сильнее, мощнее воздействие его, все ну усиливается на зрителя. Потому что мне кажется, что зрители, которые были в кинотеатре, потому что молодежь, они какое-то хихиканье, там было. Понимаете, вот такое совершенно людей, которые не подготовлены, которые пришли на какой-то блокбастер, такое название – "Морфий", в общем-то, может быть привлекло их даже. И в конце фильма люди выходили, знаете, какие-то совершенно видоизмененные. Мне так показалось.

К. ЛАРИНА: Вероника, а что Вы увидели вот в этих работах Алексея Балабанова? Что для Вас более ценное? Про что получилось то?

ВЕРОНИКА: Вы знаете, есть фильмы, которые, знаете, вот они переворачивают тебя. Они какое-то оказывают, знаете, даже лечебное воздействие. Т.е. ты оттуда выходишь, ты начинаешь задумываться, ну, мне кажется, это даже касается и тех людей, которые, возможно, более поверхностно идут по жизни. Может быть, им некогда оглянуться, задуматься, а потому я не согласна с Вашими гостями по поводу того, что как экранизация, я так понимаю, что они не очень это воспринимают, как хорошую экранизацию. Мне кажется, что это великолепная экранизация. Я даже не могу назвать за последнее время фильма, который как экранизация такого качества. Понимаете.

К. ЛАРИНА: Хорошо, спасибо. Ну, и еще один звонок, потом будем говорить дальше. Ало, здравствуйте. Пожалуйста. Как Вас зовут?

СЛУШАТЕЛЬ: Здравствуйте. Меня зовут Алексей, и я хотел бы высказать свою позицию относительно Балабанова, как режиссера, его фильмов. Балабанов, вообще, наверное, один из немногих наших современных режиссеров, которых можно узнать по картинке. Т.е. буквально с первых двух секунд фильма мы можем узнать, что это Балабанов. Относительно его ксенофобности хотелось бы высказаться, что, наверное, это все-таки соответствует конъюнктуре рынка. И я не стал бы делать на этом упор такой, придавать какой-то глубокий смысл этому. Это всего лишь игра на чувствах. Причем все это попахивает пошлостью какой-то, наверное, мне вот так видится это.

К. ЛАРИНА: Ну, кино то Вам нравится, или нет?

АЛЕКСЕЙ: Кино нравится. "Морфий", к сожалению, еще не посмотрел. Времени не хватает, все предыдущие работы его смотрел. "Груз-200" хорошая работа, тяжелая. Но я хотел бы поднять вопрос немножко о другом. Стоит ли или не стоит так жестить.

К. ЛАРИНА: Что сделать?

А. ПЛАХОВ: Жестить.

К. ЛАРИНА: А, ну, понятно. Ну, вот, собственно говоря, это тема нашей передачи и есть, которая по поводу шоковой терапии. Спасибо большое. Ну, давайте попробуем прокомментировать эти звонки. Может, еще кого-нибудь услышим. Пожалуйста. Виктор.

В. МАТИЗЕН: Да. Ну, во-первых, относительно мнения того, что фильмы Балабанова все сильнее и сильнее действуют на зрителя. К сожалению, кассовые сборы этого никак не подтверждают. А кассовые сборы это единственный показатель общности охвата. Т.е. охвата аудитории. На самом деле в первого "Брата" был набольший охват. Потом у "Груза-200" он собрал где-то примерно 600 000 долларов. А фильм "Морфий" собрал порядка где-то 200, даже меньше, чем "Груз-200".

А. СОЛНЦЕВА: Ну, это пока.

В. МАТИЗЕН: Ну. Те-то тоже расходились.

А. СОЛНЦЕВА: Ну, чего мы будем про рынок говорить сейчас, когда большинство…

В. МАТИЗЕН: Я говорю не про рынок. Я говорю по количеству зрителей, которых реально впечатлил фильм.

А. СОЛНЦЕВА: Которые на 2 недели сходили и посмотрели. Потом они возьмут этот фильм у своих родственников и знакомых, посмотрят его…

А. ПЛАХОВ: Так, Алена. В этом случае ты совершенно напрасно споришь, потому что на "Груз-200" имел ту же самую расходимость на DVD. Поэтому я вполне четко утверждаю, что фильм "Морфий" захватил меньшую аудиторию, чем "Груз-200" по всем видам продаж.

А. СОЛНЦЕВА: За тот же срок?

А. ПЛАХОВ: Да. За тот же срок и по всем видам продаж.

А. СОЛНЦЕВА: Т.е. за месяц с выхода "Груз-200" был больше куплен насколько-то?

А. ПЛАХОВ: Да.

В. МАТИЗЕН: Так, и второе относительно Булгакова. Я бы ни в коем случае не называл это успешной экранизацией Булгакова. Потому что этот фильм он имеет к Булгакову очень опосредованное отношение. Значит, прежде всего, там все переиначено, причем очень сильно переиначил. Булгаков все-таки был поумнее, чем сценарист и режиссер этого фильма, он как бы себя разделил на две части. Одна часть – доктор, который погибает от морфия, а другая часть – сам Михаил Булгаков, который, между прочим, тоже был морфинистом но от этого вылечился. Т.е. Булгаков себе лично надежду оставил, а доктора своего он закопал действительно. Поэтому экранизация ни в коей мере не адекватная. И как бы я уж не говорю о том, что прямой показ хирургической операции, которую сделал Балабанов, ну, меня не шокирует, я как молодой человек, который говорит – я тоже присутствовал при этом.

К. ЛАРИНА: Большинство зрителей не присутствовали все-таки на операции.

В. МАТИЗЕН: Да. Но у Булгакова это описание колоссальной эмоциональной силы. Потому что там есть не только физиологические подробности, но еще и отношение того, кто обо всем этом рассказывает. Чего у Балабанова совершенно нет. Это просто такой (НЕРАЗБОРЧИВО) мертвечина и ничего больше.

К. ЛАРИНА: Андрей?

А. ПЛАХОВ: Ну, я хочу сказать, во-первых, что мы как-то упустили одно звено в этой цепочке трех "Б" – Булгаков, Балабанов, между ними находится Сергей Бодров младший, который собственно и написал сценарий этого фильма. И видоизменил рассказы Булгакова, превратив их, в общем, в уже близкое тому, что мы видим у Балабанова, хотя Балабанов тоже внес свои коррективы по отношению к сценарию. Вот интересно задуматься, почему вообще Бодров вот такой как бы позитивный человек, его имидж такой, кумир молодежи, благополучный парень, успешный актер, режиссер, телеведущий вдруг написал такую вещь. Ну, хорошо, Булгаков был морфинистом, предположим, на каком-то периоде. Бодров, я не знаю, что там с ним было, но факт, что с ним были какие-то сложные, очень глубокие переживания, которые, наверное, привели его к созданию этого произведения. Это было совершено не случайно. Вообще, в судьбе этого человека было очень много загадочного. Я думаю, может быть, со временем когда-то это проясниться, но сценарий "Морфия" уже многое проясняет. Балабанов взял этот сценарий, наложил его на свое мироощущение и на современную ситуацию, и снял фильм, который… Понимаете, очень многое зависит от личного восприятия. Вот на меня, например, этот фильм произвел очень, вот так же, как на одного из зрителей или зрительниц, тот, кто сейчас говорил, произвел колоссальное впечатление именно эмоциональное. Т.е. не смотря на то, что я вижу все его приемы, и стиль, и условность. Кстати говоря, исполнение песни Вертинского, которой еще не существовало в то время это, безусловно, сознательный прием. Так же, как и майка с надписью "СССР" в фильме "Груз-200" это просто гость из будущего, это система условностей, которую надо понимать. А многие зрители этого не считывают. Но это уже детали. В любом случае эмоциональное потрясении от этого фильма довольно сильное, потому что я в нем чувствую боль этого человека, я чувствую его страдание, переживание ужаса жизни, а жизнь действительно довольно трагичная штука, и вот эти все вещи , они запечатлелись здесь настолько сильно, что эмоциональный эффект картины чрезвычайно велик, для тех, кто это чувствует. Но если человек это не чувствует, то, конечно, Вы им никогда не объясните, что это прекрасный фильм.

К. ЛАРИНА: Андрей, а если говорить об актуальности, но не в буквальном смысле этого слова, а в том тайном послании, которое присутствует в работе любого режиссера, если он берется не просто так за кино. Вот что здесь внутри заложено, вот о чем этот разговор, если говорить в контексте сегодняшнего дня?

А. ПЛАХОВ: Очень трудно переводить образы в какие-то рациональные формулы, но, конечно, я бы сказал, что это фильм о трагизме существования человеческого и особенно о трагедии существования на игле в прямом или переносном смысле, потому что все мы существуем на каких-то наркотиках. Это может быть, нефть, это может быть морфий, это может быть все, что угодно, деньги. Но на человека, который находится под воздействием этого наваждения, этого наркотика, его жизнь страшна. И это, кстати, никакие не уроды. Почему Вы говорите, что Балабанов снимает об уродах. Только один фильм был у него про уродов и людей назывался. В этом фильме прекрасный молодой парень, который действительно хочет приносить добро, лечить людей, лечить русский народ. Но он оказывается в такой трагической ситуации, которая его ломает постепенно и приводит к трагическому финалу. Вот что показано там, а вовсе никакие не уроды.

К. ЛАРИНА: Ален?

А. СОЛНЦЕВА: Мне очень хочется все-таки, не смотря на такую традиционность этих вопросов, вот вспомнить, что говорили слушатели. Во-первых, задавали вопрос, зачем он берет эту действительность, эту действительность, Булгакова. Ну, собственно, а что они неприкасаемые? Т.е. что другой информации у Вас нет об этом времени, кроме Балабанова. Он что единственное Ваше окно в мир? Наверняка, нет. Значит, мы просто возможно делаем такую допустимость, вот человек берет некий материал и делает с ним то, что делает Он с ним. А Вы с этим материалом тоже можете что-то сделать и сделать свое. Совершено не обязательно Вам соглашаться. Второй вопрос о том, что у нас позвонило 4 слушателя, у каждого была своя позиция. И сегодняшний мир построен так, что в нем многополярность существует. Поэтому, конечно, может быть, хорошо, если бы от КПРФ делегировали кого-то снять какой-то фильм, я бы с удовольствием посмотрела, если бы это был талантливый человек. Хорошо бы каждая партия, и каждый, в конце концов, да собственно…

К. ЛАРИНА: Особенно интересен был бы фильм о партии ЛДПР.

А. СОЛНЦЕВА: Живенько было бы, да. Но в принципе вот об этом-то и речь, что каждая партия, и в результате каждая индивидуальность человеческая имеет право на собственное высказывание, и тогда нам становится интересно – почему. Вот задают вопросы: зачем он это сделал? Вот и подумайте, зачем он это сделал. Вот это и есть диалог художника с публикой. Он это для чего-то сделал. Безусловно, не в невменяемом состоянии. Не обколотый, не обдуринный, а вполне трезвый взял и сделал, потратил на это довольно большие деньги, много времени, много сил, усилий. Т.е. он сделал это сам сознательно. И, в общем, ответить зачем и попытаться понять – это и есть тот самый контакт, который каждый художник и алчет в сущности. И каждый зритель тоже должен хотеть. Вот это то, что касается ответов на вопрос.

В. МАТИЗЕН: Ну, мне кажется, что выражение "трезвость" после всего, Алена сказала относительно чувствилища и всего прочего, нет никакой разницы между трезвостью, и полной нетрезвостью. Состоянием на игле и состоянием без иглы. Я лично не знаю, на чем сидит Балабанов. Моя статья так и называлась "Транспотинг по-русски", т.е. на игле. В общем и целом. Я должен сказать, что на меня фильмы Балабанова последние вообще не производит никакого впечатления. Я просто отдаю мастерству и холодному профессионализму, ну с моей точки зрения. Хотя этот профессионализм очень часто подмывает тем, что я называю фокусничеством. Он нам показывает определенные фокусы, ну, и люди их с удовольствием всегда глотают. Какие-то картинки Михалков в "12", этот фильм построен на ряде фокусов.

К. ЛАРИНА: А можно Вас спросить, Виктора, есть ли какие-то работы за последнее время, которые Вас эмоционально каким-то образом задели? Когда Вы перестаете себя чувствовать профессиональным критиком.

В. МАТИЗЕН: Вне всякого сомнения.

К. ЛАРИНА: Ну, например. Чтобы понять.

В. МАТИЗЕН: Это картина "Дикое поле" и "Бумажный солдат", посвященный, между прочим, где героями являются те же самые доктора. Но в их состояние я могу попасть, я в него вхожу. Я им сопереживаю, я понимаю проблематику, перед которой они живут, эти доктора. В этом случае я просто вижу уничтожающее себя самого существо. Человека, который совершено не предназначен для той работы, которая ему досталась. Он просто не профессионал. Как доктор он просто не профессионал. Это просто непрофессиональное поведение. Я не могу уважать такого доктора, и не могу с ним сопереживать. Я знаю замечательных людей, которые жили в совершенно нечеловеческих деревенских условиях. Но они делали свою работу. Они есть и сейчас в документальном фильме "Добро пожаловать (НЕ РАЗБОРЧИВО)", там есть такой фельдшер, который работает черт где-то там в заброшенном абсолютно поселке. Но она несет свой крест.

К. ЛАРИНА: Подождите, но это же не реалистичное кино. Это не фильм про человека труда, правда.

В. МАТИЗЕН: Простите, в нем имеется этот реалистический срез. Я его имею право анализировать. Хотя понятно я отлично понимаю метафорические смыслы этого фильма. И более того, я совершенно не возражаю против депрессивного отношения к современной действительности, просто мне не нравится то, как делает Балабанов. Но против депрессивных фильмов, которые высказывают ощущение современного интеллигента в современной ситуации, да, пожалуйста.

К. ЛАРИНА: Т.е. Вам не нравится, Вас раздражает тот инструментарий, которым он пользуется, да?

В. МАТИЗЕН: Да. Меня это совершено не захватывает. Я вижу. Что это такое холодное фокусничанье. Немного связанное с какими-то личными комплексами Балабанова и все. Но что это сделано, он очень талантливый режиссер. И при всем моем неприятии чего-то кидать в него камни ни в коем случае я бы не стал.

К. ЛАРИНА: Черт его знает, я слушаю сейчас Виктора, думаю, может, я додумываю, придумываю что-то, то, чего там нету. Потому что мы об этом сегодня не говорили, еще об одной линии, которая, как мне кажется, здесь считывается в этом фильме. Это судьба интеллигенции в нашей стране. Это сопротивление тому, чему сопротивляться невозможно. И финал фильма, вот это его самоубийство в заплеванной киношке, с вот этими страшными людьми, монстрами, которые пришли к власти, мне кажется, это очень говорящая метафора. Ну, смешно даже ее объяснять. Она очень понятна. Но мы почему-то вообще этой темы не коснулись.

В. МАТИЗЕН: Я Вас не понимаю. Вот мы сейчас сидим, три благополучных, интеллигентных человека, и говорим о том, что жизнь так ужасающа, что ничего не остается кроме как сесть на иглу, да, вы что в самом деле. Я жил при советской власти и все мы жили…

К. ЛАРИНА: Да. Опять Вы про советскую власть. Ну, причем здесь советская власть?

В. МАТИЗЕН: Так, хорошо, живи я сейчас в самой замызганной деревне, да, я бы знал, что мне там делать. Живи я в лагере, я бы знал, что мне там. Я бы не сел на иглу.

А. СОЛНЦЕВА: Ну, хорошо. Вить, опять ты начинаешь говорить: я бы не сел. Я бы… Да возьми, сними себе фильм, покажи, как оптимистично…

К. ЛАРИНА: Да. Ладно, это запрещенный прием, это нехорошо, Ален.

А. СОЛНЦЕВА: Почему запрещенный?: Вполне нормальный.

К. ЛАРИНА: У каждого свое поле трудовое.

А. СОЛНЦЕВА: Мы можем спорить о каких-то вещах. Вот Ксения говорит, что ей очевидно, как Балабанов рассказывает про кризис, про невозможность интеллигенции существовать с этим ужасом. Мне не убедительна эта история, потому что я не вижу никакого народа, кроме статистов в фильме.

К. ЛАРИНА: Мне как раз показалось, что там очень внятные образы, не ряженные никакие, а очень узнаваемые типы, которые сегодня по улицам разгуливают. Вот пару солдат, которые рецепт воспринимают, как мандат, как документ, их сегодня можно встретить за любым углом. Понимаете, таких людей.

А. СОЛНЦЕВА: Вопрос именно в том, насколько несколько меток, которые расставлены Балабановым по этому фильму, могут быть считаны Вами, как достаточные, мною, как не вполне убедительные, Виктором, как совершенно неубедительные, допустим. Т.е. мы сегодня все время имеем дело с этой мерцающей реальностью, в которой каждый из нас может либо твердо сказать, я вижу ее такой, и она такая. Я вовсе не к тому говорю, что Балабанов умеет снимать фильмы, а Мартизен не умеет. Потому что, может, Матизену дай камеру в руки, может, он лучше снимет, кот его знает.

В. МАТИЗЕН: Не сниму, успокойся.

А. СОЛНЦЕВА: Я не про это. Я про образ мира. Ну, допустим, это будет не через камеру статистов, а будет нерв какой-то проводок в ухо вставлять и будет фильм на экране. Вот таким образом будут делать фильмы. У каждого из нас есть свое представление о реальности, вот когда это представление начинает мерцать, двоиться, и невозможно остановиться ни на каком одном, как на реальном, вот тогда возникает трагедия. Отчасти та, про которую, как мне кажется, не вполне внятно, Балабанов рассказывает в фильме "Морфий".

К. ЛАРИНА: Андрей?

А. ПЛАХОВ: Я считаю, что Балабанов рассказывает это тем языков и тем способом, каким может и находит отклик у достаточного количества людей совершенно не важно, посмотрело 200 000 человек или 700 000 зрителей. Но в любом случае такие зрители есть, и это было видно и даже слышно по нашему разговору. Я, например, один из таких зрителей. Я совершенно не ощущаю себя каким-то благополучным. Я ощущаю те проблемы, о которых рассказывает Балабанов в интерпретации на себе. Это не означает, от я сажусь на иглу в буквальном смысле слова, но, тем не менее, я переживаю эту ситуацию, как свою собственную

К. ЛАРИНА: И вопрос, на который мы так и не ответили. А нужно так жестить, как спросил наш слушатель Андрей, на Ваш взгляд?

А. ПЛАХОВ: Нужно, потому что он того стоит.

К. ЛАРИНА: Оно того стоит?

А. ПЛАХОВ: Да. Он того стоит.

К. ЛАРИНА: Только такой метод может быть.

А. ПЛАХОВ: Потому что порог чувствительности современного зрителя очень сильно как бы занижен, или наоборот завышен, я не знаю, как правильно в данном случае сказать. Понимаете, что значит жестить. Вот все-таки надо понимать, что это кинематографическая условность. Это же не реально отрезанные руки, ноги, т.д. и реальные морфий. Это, в общем, все-таки художественное произведение. Если ты человек чуткий к восприятию искусства, то ты будешь это воспринимать, с одной стороны, эмоционально, с другой стороны, с другой стороны, все-таки понимать, что никого не убивают, и все остаются живы. Поэтому ничего страшного в этой жести я не вижу.

К. ЛАРИНА: Алена, а для Вас?

А. СОЛНЦЕВА: Ну, а мне кажется, я не ставлю вопрос: нужно ли? А скорее можно. Ну, можно, почему нет. Т.е. вопрос же выбора и смотрящего и выбирающего язык, он свободен. Если тебя это шокирует, если тебе это настолько неприятно, что ты за этим ничего не видишь, кроме ужаса, не ходи, не смотри. Это вполне возможно. Т.е. сегодня наш мир художественный столько страшных пародий предлагает художнику и любому человеку, что ограничивать для взрослых людей этот инструментарий, мне кажется, неправильно. Но выбор не за художником, выбор за зрителем.

К. ЛАРИНА: Виктор, и Вам?

В. МАТИЗЕН: Ну, я вполне согласен с мыслью Андрея Плахова, о том, что поскольку зритель слегка отупел, то нужно все более сильные средства для того, чтобы прошибить его защитный барьер. Это нормально, художники всегда этим пользовались и будут пользоваться, естественно. Но под словом "жесть" я все-таки понимаю те, ну, с моей точки зрения, не вполне добросовестные приемы, к которым прибегают режиссеры для того, чтобы…

К. ЛАРИНА: Ну, провокации.

В. МАТИЗЕН: Не, провокации, это, пожалуйста, но когда Балабанов этот знаменитый проезд, который сейчас живописует Алена, я думаю, вовсе не о песнях, которые замечательные, не об этом чудо красивом монтажном плане. Я думаю о том, что начальник милиции ведет девку посреди белого дня…

К. ЛАРИНА: Опять реальное кино рассказывает.

В. МАТИЗЕН: А ты сделай так, ты меня обмани, ты сделай так, чтобы я этого не заметил…

К. ЛАРИНА: А вот я не заметила.

В. МАТИЗЕН: А он делает это так грубо, что я думаю только об этом. Я не против того, чтобы это все сделать, все то же самое, но более тонко. Все. Он делает это грубо. И эта грубость постоянно видно особенно в "Грузе-200". "Морфий" ну он просто на меня никакого впечатления не произвел.

К. ЛАРИНА: Ну, вот как раз то, что вызывает такой гнев у Виктора Матизена…

В. МАТИЗЕН: Да не гнев это…

К. ЛАРИНА: Мне как раз кажется, что это наиболее ценное, потому что он это сегодня единственный художник, который работает, да, так грубо, потому что, может быть, в сегодняшнем гламурном мире, когда у нас параллельно с одной стороны, идет гламурный "Колчак", с другой стороны гламурный Афганистан в "Девятой роте". Еще мы тут получим несколько гламуров в ближайшее время от разных достойных режиссеров, его высказывания, его форма, форма, которую он выбирает, форма общения со зрителем, мне кажется, наиболее ценна. И эта отвага должна быть для того, чтобы снимать такое кино, как мне кажется, я не профессиональный кинокритик, я зритель.

В. МАТИЗЕН: Грубость и потасовки – это разные вещи, Ксения.

К. ЛАРИНА: Нет. Нет. Не соглашусь. Должна быть определенная доля отваги. И мне кажется, это человек смелый, и мне кажется, что следующие его работы, правда, не знаю, что он сейчас делает, абсолютно непредсказуемый человек. Может кто-то знает, что он сейчас делает. Мне кажется, что его следующая работа будет не менее скандальной, и в этом залог успеха и таланта этого человека, которому я, например, искренне желаю удачи. Спасибо большое. Алена Солнцева, Андрей Плахов и Виктор Матизен принимали участие в нашем разговоре и слушателя спасибо за активность.