Солженицын - Александр Филиппенко, Людмила Сараскина, Сергей Мирошниченко - Культурный шок - 2008-08-09
КСЕНИЯ ЛАРИНА: Ну, что у нас? Шок за шоком, безусловно, конечно, если говорить о культурном шоке. То уход Александра Исаевича Солженицына из жизни и прощание с ним не только России, но и всего мира – это, конечно, событие невероятной значимости для нас. Мы много говорили на прошедшей неделе о влиянии Александра Солженицына на умы, на общественное сознание, да и вообще на нашу историю, на ход истории. А сегодня мне бы хотелось сосредоточиться все-таки именно на таком культурном контексте, именно поэтому у нас сегодня в студии Людмила Сараскина, добрый день, Люда, здравствуйте.
ЛЮДМИЛА САРАСКИНА: Добрый день, Ксения.
К. ЛАРИНА: Автор книги об Александре Солженицыне. Вот когда мы ее представляли?
Л. САРАСКИНА: В марте.
К. ЛАРИНА: В марте она вышла. Сергей Мирошниченко - режиссер-документалист. Добрый день, Сергей, здравствуйте.
СЕРГЕЙ МИРОШНИЧЕНКО: Здравствуйте.
К. ЛАРИНА: Фильм Сергея Мирошниченко прямо сейчас шел по Российскому каналу – фильм "Русский крест" про Георгия Жженова. Но вот в дни прощания с Александром Исаевичем был показан фильм Сергея Мирошниченко "На последнем плесе".
С. МИРОШНИЧЕНКО: И "Жизнь не по лжи".
К. ЛАРИНА: Это же тоже Ваше кино. И все показали. Слава Богу. Спасибо хоть за это нашему телевидению. Иногда ему можно сказать спасибо. И Александр Филиппенко. Саша, здравствуйте.
АЛЕКСАНДР ФИЛИППЕНКО: Добрый день.
К. ЛАРИНА: Александр Филиппенко с Солженицыным знаком, прежде всего, как с автором, тексты которого он вслух произносит достаточно давно. И вот спектакль "Один день Ивана Денисовича" идет в театре "Практика", к сожалению, очень редко. Но есть.
А. ФИЛИППЕНКО: Но метко. По памятным датам каким-то.
К. ЛАРИНА: Поэтому сегодня, конечно же, я надеюсь, Александр Филиппенко нам какой-нибудь кусочек представит на свое собственное усмотрение. Вы знаете, что я у Вас хотела спросить? Тут много вопросов пришло на наш сайт к началу передачи. Хороших вопросов, разных. А как Вы думаете, может быть, Людмила Сараскина ответит на этот вопрос. Почему все-таки так мало народу пришло проститься с Александром Исаевичем, я имею в виду именно на церемонию прощания в Академию Наук?
Л. САРАСКИНА: Ну, Вы знаете, это как считать. Я простояла там с 10 утра до половины восьмого вечера. И мне не казалось, что это мало. Это шел сплошной поток. Когда был очень уж сильный дождь, и ураган, и ветер, и задувало, даже в самом этом зале прощальном, двери были настежь открыты и задувало так, что мы, стоявшие там в гражданском карауле мерзли и знаете, и не было таких 2 минут, когда бы ко гробу не подходил бы кто-нибудь с цветами. Но только дождь прекратился в 4 часа, это просто пошел сплошной поток. И ведь речь шла о том, чтобы продлить время прощания, но поскольку тело нужно было отвозить в Донской монастырь, и там речь шла о 7 часах вечера, знаете, я, простояв 9 часов на ногах все это время, я не могу сказать, что было мало народа никак. У меня такого впечатления не сложилось.
К. ЛАРИНА: Меня там не было. Может быть, просто я сужу по телевизору опять же.
Л. САРАСКИНА: Это те, кто туда пришел и был там 5 минут. И в этот момент было мало народу, и он больше никого не видел, вот им показалось, что мало. Но простояв 9 часов, не отходя ни разу никуда, и видя всех и все. Что происходило, и кто приходил, и как люди там и плакали, и сколько было цветов. И там служители не успевали относить вот на черном этом полотнище цветы. Потому что это черное полотно, куда складывали цветы, оно наполнялось каждые ну минут 10-15. И там этих огромных снопов, я не могу иначе это называть, просто их были, ну, я не знаю, горы. Откуда они взялись? Они бы не взялись от, понимаете… И что еще меня поразило, там было общая очередь. Все приходили из одной двери. И Путин, и старушки, и писатели, и артисты, и Глеб Панфилов с Инной Чуриковой стояли в общей очереди. И все приходили мокрые, и с них стекала вода, под одним дождем. И вот когда ты видишь это на протяжении 9 часов, у тебя совершенно другое впечатление.
С. МИРОШНИЧЕНКО: А с другой стороны, знаете, каково состояние ну общества, такова и степень покаяния и прощания с человеком. Потому что ведь, как говорил Александр Исаевич, настоящего покаяния так и не было. Так оно и никто и раскаяния не было. Поэтому пришли те, кто пришел. И, слава Богу, что их оказалось много. Может быть, это не так, как будут поп звезду какую-нибудь хоронить. Но это пришли те самые люди, которые хотели прийти, сами пришли. Их не организовали, они не на митинге на Красной площади, ничего, они пришли проститься и проститься с тем человеком и одновременно покаяться за те грехи, которые были в 20 веке. Вот я так думаю.
К. ЛАРИНА: Сереж, а как Ваше знакомство произошло с Александром Исаевичем?
С. МИРОШНИЧЕНКО: Вы знаете, я, честно говоря, я очень благодарен судьбе, но выбор был не мой. Я хотел бы снимать, конечно, картину, но я не мечтал об этом. Выбор был, скорее, Александра Исаевича, чтобы я снимал эту картину. Получилось так, что первое знакомство у меня было, первое знакомство это литература естественно. Литература, таким образом, я сейчас расскажу. Это нам на день дали "Архипелаг ГУЛАГ". И мы с оператором за ночь пересняли на фотоаппарат весь "Архипелаг ГУЛАГ" и потом напечатали. Это, знаете, такая высокая, большая была книга. И с фотографией, которую мы потом распространяли во ВГИКЕ, и мы читали все, нам просто дали на 1 день. А потом когда-то мы ездили, в Америке, еще был Советский Союз. И вдруг я стал требовать у делегации, были мы в этом штате Вермонт, чтобы я мог поехать к Александру Исаевичу. Ну, и мы, ну, никто не мог организовать естественно этой встречи. Какой-то молодой парень хочет вдруг приехать, кто его знает, чего у него в голове. Но мы приехали, мы смотрели как раз, были рядом с домом. И я помню, что там есть этот ручей, который протекает, потом после этого мы сели и как-то выпили как бы с Александром Исаевичем по рюмке тогда. Потом я приехал перед фильмом первый раз его увидел. Да, еще был звонок, я обращался к нему по поводу определенных данных, которые мне нужны были. И вдруг неожиданный был звонок, ответ. И когда мне сказала жена, что это Александр Исаевич, я, в общем, подумал, что она шутит. Ну, и поднял трубку, и первый раз мы поговорили по телефону. После это вот я приехал через какое-то время, мы говорили с ним. Мы говорили с ним, и меня поразила сила этого мужчины. Это был сильный, такой крепкий очень мужчина.
Л. САРАСКИНА: Мощный.
С. МИРОШНИЧЕНКО: Мощный. Да. Я потом уже понял, что вот у меня всегда вызывает уважение. Что человек, который в 52 года у него появился первый ребенок, первый сын. Вообще у него трое сыновей были. Насколько он был сильным человеком, мощным. И он мне, честно говоря, мы с ним разговаривали. Он сказал, только не надо, чтобы была упадническая картина. Я всегда был сильным. И хочу остаться сильным.
К. ЛАРИНА: А почему такие подозрения у него возникли, что она может быть упадническая?
С. МИРОШНИЧЕНКО: Ну, он уже чувствовал возраст. Ему не хотелось быть просто стариком. Он хотел оставаться мыслителем и сильным человеком. Он всегда был сильным человеком. Вообще, мне кажется, что мой образ, это человек – математик такой. Это офицер такой русской такой выправки, человек чести. И потом крупный писатель. И вот это все вместе это организация огромная, самоорганизация. Только человек-математик мог сделать такую вещь, как "Архипелаг ГУЛАГ" или "Красное колесо". Потому что надо было держать все в голове. Это вот человек, который мог не уступить ни разу. Это человек чести, и, конечно же, литератор, выдающийся литератор, еще неоцененный. Ведь вот я считаю, что один день "Ивана Денисовича" это просто белый стих. Это белые стихи. И я считаю, что это человек, который так владел словом, как никто другой за последнее время.
К. ЛАРИНА: Это Сергей Мирошниченко. Ну, а теперь Александр Филиппенко. Наверное, если уж мы сразу вспомнили про "Ивана Денисовича", наверное, я Вам тот же вопрос, Саша, задам. Все-таки Ваше первое знакомство с текстом вообще Солженицына. Когда Вы впервые прочитали.
А. ФИЛИППЕНКО: Ну, в "Новом мире" естественно, на физтехе еще. Это первый был удар, шок. Но вот потом, когда волей случая так получилось, проводили некую акцию тематическую в библиотеке иностранной литературы. И предложили мне поучаствовать. Там обсуждалась одна книга двумя городами – Чикаго и Библиотека иностранной литературы, активные читатели. И в Америке, и у нас в Москве, обсуждали, читали. И был такой заключительный вечер. И я когда прочитал это, и Наталья Дмитриевна была. Мы потом говорили. Наверное, час, и сразу почувствовалась от этого текста такая мощная энергетика классика. И тогда было удивительное чувство. С одной стороны, я читаю классика, как Толстого, как Чехова, а с другой стороны, радость, что я ведь могу с этим классиком поговорить, посоветоваться при случае. Он был живой тогда для меня, понимаете. Это и срах, и ответственность. Страх, не потому, что я выиграю в некоей борьбе с текстом. То, что я выстою живым из-под него выйду. Но когда это удавалось в конце. И сейчас уже не помню, раз десять я читал. 2.10 идет этот спектакль без антракта. И в конце аплодисменты и слезу очищения, просветления.
К. ЛАРИНА: У публики?
А. ФИЛИППЕНКО: И у публики. А у меня тоже. Потому что в конце за мной стоит огромная карта ГУЛАГа. Это идея Давида Боровского. Он успел еще мне подсказать тогда, я исполнил. И я читаю в предисловии, как эпиграф, что вот разверните просторную карту России, поставьте черные точки на всех областных городах, на всех перевалочных пунктах, где поворачивает река, и где заканчивается река, и где заканчивается пешая тропа. Это все, что это такое там?! Три восклицательных знака. Вся карта усеяна черными мухами. Это и есть величественная карта портов ГУЛАГа. И когда молодежь это видит, приходит в театр. Первое, у меня за спиной 3х4 метра стоит. Одна треть спектакля уже сыграна. Они в это не верят, не понимают.
К. ЛАРИНА: А почему они в это не верят? Они это в школе проходят.
Л. САРАСКИНА: Просто не может быть…
К. ЛАРИНА: Ну, как это не может быть.
Л. САРАСКИНА: В Человеческое сознание этот кошмар не помещается.
К. ЛАРИНА: Люда, они это проходят в школе.
Л. САРАСКИНА: Проходят и проходят.
А. ФИЛИППЕНКО: Ну, Вы же сейчас слово хорошее – "проходят".
Л. САРАСКИНА: Это не помещается в сознании. У нормального человека это и не должно вмещаться в сознание.
К. ЛАРИНА: Должно. В нашей стране обязано вмещаться в сознание. Сейчас буду с Вами спорить.
Л. САРАСКИНА: Ксения, обязано – это другой вопрос.
К. ЛАРИНА: Это проблема этих людей, для которых не вмещается.
Л. САРАСКИНА: Нет, понимаете, обязано, это другой вопрос. Но в норме это не должно быть, вот же в чем дело. Эти дети воспитаны уже, и выросли вне этого режима. Слава Богу. Поэтому…
А. ФИЛИППЕНКО: Слава Богу, согласен.
Л. САРАСКИНА: Поэтому они смотрят на это…
А. ФИЛИППЕНКО: Пусть луна будет для них.
Л. САРАСКИНА: Как на Марсе. Как где-то на невозможное.
А. ФИЛИППЕНКО: Но в течение спектакля, простите, я перебиваю, я вижу, как происходит их погружение…
Л. САРАСКИНА: И потрясение.
А. ФИЛИППЕНКО: Понимание, осознание, а потом полное потрясение. Шок.
К. ЛАРИНА: Вообще, Вы говорите ужасные вещи. Я сейчас в шоке нахожусь. Вы играете этот спектакль. Получается, что это откровение как бы то, чего люди раньше не знали, но этого быть не может.
А. ФИЛИППЕНКО: Ну, я играю в молодежном театре "Практика", молодая публика…
К. ЛАРИНА: Мы же, в конце концов, говорим о великом писателе, о его великом произведении. Ведь тот переворот, который тогда произошел, как я понимаю, в "Новом мире" в этот период оттепели, когда была первая публикация "Ивана Денисовича". Он же произошел не потому, что людям открыли правду, а сам вообще прямого и открытого разговора на эту тему.
Л. САРАСКИНА: Ксения, но к Филиппенко приходят не 60-летние люди на спектакль. А 16летние.
К. ЛАРИНА: Но они же учатся, живут здесь. У нас что запрещена эта тема? Мне кажется, это большая проблема вообще нынешнего общества, когда у нас именно так воспринимают такие произведения искусства, посвященные теме сталинизма, репрессий, ГУЛАГа, что у нас это воспринимается, как откровение. Начинаются опять те же самые споры на тему, было или не было. Вот в чем стыд и кошмар. Простите, ради Бога, что я так нервно реагирую.
А. ФИЛИППЕНКО: Да, но просто эта система, конечно, связана с системой образования и с системой подготовки людей. Ведь дело в том…
К. ЛАРИНА: И с покаянием, про которое Вы говорили.
А. ФИЛИППЕНКО: Ну, вот дело в том, что, допустим, в США это включено в программу. Программа эта так вставлена, как уроки мирового тоталитаризма. Т.е. это не частный случай. А это жестокое проявление тоталитаризма вообще. И люди там, не надо им, в общем, в какой-то мере они далеки от этого, там латиноамериканцы, которые учатся в этой школе. Но они осознают. Им так вкладывают в голову, что это такое через Солженицына, чтобы они это запомнили навсегда. И помнили ограничения вот эти. Помнили, что вот эта проволока как только начинает разматываться, так, значит, ее надо резать мгновенно. И того, кто разматывает, спросить, зачем он это делает. Я думаю, что вот это нет системы введения молодым людям в голову мысли, что тоталитаризм возвращается.
С. МИРОШНИЧЕНКО: Что это не частная история какого-то Шухова Ивана Денисовича.
А. ФИЛИППЕНКО: И не какой-то России отдельной. А вообще это…
Л. САРАСКИНА: Ну, болезнь человечества.
А. ФИЛИППЕНКО: Ну, если позволите, последуем совету Александра Исаевича. Чтобы передача не было у нас грустной, тяжелой…
К. ЛАРИНА: Будет.
А. ФИЛИППЕНКО: Отрывок из "Одного дня", когда они строили, и вот заканчивают стройку. В конце быстро они с Сенькой вдвоем остались. Все, значит, сложили, успели. А Сенька носилки схватил и по трапу. А Шухов хоть там сейчас конвой, пса не трави, отбежал по площадке назад, глянул, ничего. Теперь подбежал и через стенку слева, справа, эх, глаз, ватерпас, ровно, еще рука не старится. И вниз по трапу. Сенька из растворной и по пригорку бегом. А на шмон надо вернуться быстро, чтобы успели, чтобы не опоздать. Ну, ну, оборачивается, беги, беги, я сейчас. Шухов машет. А сам в растворную. Мастерка так просто бросить нельзя. Значить надо. Зыр, зыр, да видит камень здоровый, в угол отвалил его, под него мастерок, накрыл, порядок. Теперь скорее Сеньку догонять. А тот отбежал шагов на 100. Дальше не идет. Никогда Клевшин в беде не бросит. Отвечать, так вместе. "Разобраться по пять". А ворот не открывают. Все считают, сами себе не верят. Назад, назад, разобраться по пять. Ух. Успели. Отпыхался Шухов, оглянулся. А месяц-то батюшка. Нахмурился, багров уж на небо весь вылез. Шухову весело, что все сошло гладко. Кавторанга под бок бьет и закидывает. "Слышь, Кавтаранга, а как по науке Вашей старый месяц куда потом девается?" "Как куда, невежество. Просто невиден". "Так если невиден, откуда ж ты знаешь, что он есть?" "Так что ж, по-твоему, каждый месяц луна новая?" "А чего чудного? Люди вон что ни день рождается. Так месяцу-то раз в 4 недели можно". "Тьфу ты, - плюнул Кавтаранг, - еще ни одного такого дурного матроса не встречал. Так куда ж старый девается?" "Вот я же тебя спрашиваю, куда?" Кавтаранг: "Ну, куда?" Шухов вздохнул, и поведал: "У нас так говорили: старый месяц Бог на звезды крошит". "Вот дикари, так ты что в Бога веришь, Шухов? "А то, как громыхнет, поди, не поверь". " А зачем Бог это делает, ну, месяц на звезды крошит, зачем?" "Ну, а чего не понять. Звезды те от времени падают. Пополнять надо".
К. ЛАРИНА: Отлично, спасибо большое. Ну, мы сегодня еще услышим, я думаю, Александра Филиппенко.
С. МИРОШНИЧЕНКО: Хорошо бы, если бы еще новые звезды зажигались. Такого же уровня.
К. ЛАРИНА: Ну, все равно, как ни крути, разговор все равно у нас будет тяжелый. Потому что, мне кажется, что Вы счастливые люди, Вы общались с Солженицыным, и я уверена, что спорили о каких-то вещах. Мне кажется, что для него самое большое страдание было это то, что ничего не произошло в голове нашего народа. Я не понимаю, почему. Вот на этот вопрос он мог ответить?
Л. САРАСКИНА: Ко мне вопрос?
К. ЛАРИНА: Да, Люд, к Вам.
Л. САРАСКИНА: Ксения, я опять с Вами не соглашусь. Что значит ничего не произошло?
К. ЛАРИНА: Ну, если у нас Сталин герой сегодня. Сейчас умер Солженицын, и уже Солженицын в этом списке рядом со Сталиным.
Л. САРАСКИНА: Вот у Вас он герой? Нет. Вот у Сергея он герой? Нет. Я могу Вам назвать сотни, тысячи людей, у которых он не герой. Если это какая-то акция, не понятно какими целями, непонятно какими средствами сооружена, чтобы Сталин был герой, я просто ей не верю, я не доверяю вот этой всей шумихе. Это такой масс культ – то, что происходит.
А. ФИЛИППЕНКО: Да, и говорить об этом не стоит.
Л. САРАСКИНА: Это мыльные пузыри, которые выдувают те, кто это все организует. Я в это не верю. Я вот лично не знаю людей, у меня много знакомых среди студентов, среди учащихся, и среди взрослых людей, литераторов, у меня нет ни одного знакомого, для кого бы Сталин был вот тем, кем Вы называете. Откуда ж берутся эти цифры? Я не знаю.
К. ЛАРИНА: Откуда тогда эта статистика берется?
Л. САРАСКИНА: А кто ее делает? Вот надо ее спросить. Кто считает, тот и называет. Главное, никак…
К. ЛАРИНА: Т.е. Вы считаете, что это большое преувеличение.
Л. САРАСКИНА: Я думаю, как знаете, это опять же как Сталин говорил: главное, не как голосуют, а как считают. Вот кто считает, тот пускай за это и отвечает.
К. ЛАРИНА: Первый раз слышу такую точку зрения. Но я была бы счастлива, если бы Вы оказались правы.
С. МИРОШНИЧЕНКО: Но с другой стороны, что же Вы хотите. Ну, сначала просеяно в 20 веке население. Ведь это и есть самое страшное то, что, о чем писал Александр Исаевич. Это генетический просев такой. Ну, так дети в науке и правнуки тех, кто занимался…
А. ФИЛИППЕНКО: Сбивка произошла.
К. ЛАРИНА: Т.е. и пожинаем, да.
С. МИРОШНИЧЕНКО: Да, конечно, именно и пожинаем сейчас. И главное, чтобы пойти спокойно. Чтобы не вырос тот чертополох, который, в общем, сознательно поливают. У нас же смотрите, какие лидеры на слуху. Это Иван Грозный, Петр Первый, Сталин. Ну, например, Александр Третий замечательный был правитель государства без войн, так тихо прошел. При нем какие-то были даже литература, даже спор был без посадки между западниками и славянофилами…
К. ЛАРИНА: Давайте мы новости послушаем, кстати, про чертополох. А потом продолжим.
НОВОСТИ
К. ЛАРИНА: Продолжаем нашу программу. Сегодня мы вспоминаем Александра Солженицына и говорим о его вкладе в историю российской, русской культуры. Прежде всего, об этом хотелось бы, а не о политике. Хотя у нас настолько все переплетено в нашей истории, в сегодняшней жизни, что здесь, к сожалению, одно от другого отделить невозможно. Людмила Сараскина, Сергей Мирошниченко и Александр Филиппенко мои сегодняшние гости. Я тогда вопрос задам от наших слушателей. Вот тут простой вопрос, масштабный. "А в чем заслуги Солженицына перед Россией?" – спрашивает Анатолий из Петербурга. Кто скажет? Можно сформулировать?
А. ФИЛИППЕНКО: Это как спрашивать: а Бог есть? Если веришь, есть.
Л. САРАСКИНА: Ну, если у Анатолия из Петербурга до сих пор не созрел собственный ответ на этот вопрос, то все ответы ему сейчас бесполезны. Этот ответ у него должен, если он хоть что-то читал, сформироваться давно, как у читателя, как у гражданина, как просто у жителя России. Если он у него не сформировался, я думаю, что бесполезны разговоры на эту тему.
К. ЛАРИНА: А насколько все-таки, на Ваш взгляд, было велико его влияние на сознание общественное в России?
Л. САРАСКИНА: Знаете, колоссальное. Это мы такая страна, которая не признает никого при жизни, она потом тоже начинает человека пинать долго.
К. ЛАРИНА: Вспомните, как его встречали, когда он приехал. Это же было столько ожиданий.
Л. САРАСКИНА: Ну, я знаю, что европейский мир, философы, политики, крупнейшие умы современности еще в 80-х годах, когда еще Солженицын был в изгнании, и уж тем более, когда он вернулся, назвали его главным действующим лицом истории 20 века. Это, к сожалению. Не сказали русские читатели. И русские умы. Это сказали умы европейские, просвещенные люди, которые понимают масштаб личности.
С. МИРОШНИЧЕНКО: Ну, в любом случае тут можно так сказать, что 20 век это был век великих, это титанов. В литературе, и, может быть, и больших потрясений. И мне кажется, что вот ушел, на мой взгляд, не обижая других, последний титан. Я думаю, что сейчас ситуация, к сожалению, бывают и паузы. Бывают и паузы в стране. Это не значит, что она погибает, что все. Но она как бы немножко сжимается после смерти такого титана. Я думаю, что его присутствие в культуре в общественной жизни, просто присутствие, оно не давало совершать некоторые поступки, оно ограничивала и политиков, и некоторых деятелей культуры в том, что называется по-русски совесть.
К. ЛАРИНА: Вы думаете?
С. МИРОШНИЧЕНКО: Ограничивала.
К. ЛАРИНА: Ну, например, кого оно ограничивала? Присутствие Солженицына разве кого-то остановило?
А. ФИЛИППЕНКО: Ну, вот нас лично всех здесь присутствующих.
К. ЛАРИНА: Нет, Сергей говорит про политиков.
С. МИРОШНИЧЕНКО: Ну, я думаю, что какие-то последствия даже от бесед бывшего президента с Александром Исаевичем были обязательно. Но даже его смерть подтолкнула ввести дополнительные в образовательную школу дополнительные произведения. Я, правда, не знаю, какие они введут, которые должны будут изучать школьники. Это уже значит влияние.
Л. САРАСКИНА: Сергей, и потом есть же конкретные факты, история отношений Солженицына и Ельцина. На Ельцина влияние Солженицына было достаточно велико. Его нельзя было недооценивать. И если окружение Ельцина ему говорило, да, Борис Николаевич, ну, что Вы все как-то переживаете. Да, ну кто он такой? Он всего-навсего писатель. Что за ним войско идет? Это говорили Ельцину его окружение, это зафиксированный факт. Но Ельцина очень волновала мысль и мнение Солженицына, когда он вернулся в 94 году, о стране, и о том, что происходит. И это тоже факт. И Ельцина многое сдерживало в его решениях, в его поступках в отношении…
К. ЛАРИНА: Да, я соглашусь.
Л. САРАСКИНА: Солженицына. Хотя бы, я не говорю уже про Горбачева, и про Ельцина, и про Путина, и теперь. Я надеюсь, что это так и будет продолжаться.
С. МИРОШНИЧЕНКО: А известный совершено факт, когда Александр Исаевич абсолютно четко сказал, что у нас правит страной олигархия. Это же было такое. И ведь многие из тех же олигархов немножечко себя приостановили, правильно? И я знаю даже многие примеры, когда люди богатые стали больше жертвовать после того, как они прочитали отдельные произведения Солженицына. Видите, влияние огромное. Никто из писателей об этом вообще не говорил за последнее время.
К. ЛАРИНА: Ну, там много таких моментов очень тонких. Вот Вы говорите, что Солженицын вслух сказал о том, что у нас правит олигархия. Если мне не изменяет память, это сказано было уже после приговора Ходорковскому.
Л. САРАСКИНА: Да, ну, что Вы, он об этом сказал в 98 году, Россия в обвале. И еще раньше в 94 в думе. Ну, конечно. Он только приехал, он говорил об этом все два месяца своей поездки по России от Владивостока до Москвы. Потом выступил в Госдуме, а потом написал книгу "Россия в обвале", которую ему наша либеральная демократия праворадикальная, до сих не может простить. Где он назвал все своими именами и всех по именам. И всех тех, кто эту шоковую терапию сделал, и кто наслаждался ее результатами.
С. МИРОШНИЧЕНКО: И предсказал, что будет потом.
К. ЛАРИНА: И предсказал, что будет потом. И была же известная история, когда вышла в июне месяце 98 года книга "Россия в обвале", то наши радостные тогда демократические деятели кричали: да, какой обвал? Мы в расцвете. А потом когда произошел через 3 месяца таки дефолт и все как-то приутихли и приуныли и стали говорить, да, что неужели старик знал. А старик не знал факта, старик понимал направление истории, положение вещей. Понимал, куда все движется.
А. ФИЛИППЕНКО: Можно? А вдруг у нас монтаж сойдется? Шухов доедал свою баланду и не очень старался замечать, кто вокруг, потому что не надо было. Все же он заметил, как прямо через стол против него освободилось место, и сидел старик высокий (НЕ РАЗБОРЧИВО) 81.
Л. САРАСКИНА: Ой, замечательное место, прекрасное.
А. ФИЛИППЕНКО: Он был, Шухов знал, из 64 бригады. А в очереди в посылочной слышал Шухов, что в 64-я то и ходила сегодня на соцгородок вместо 104-й. И целый день без обогрева проволоку колючую тянула сама себе зону строила. Об этом старике говорили Шухову, что он по лагерям да по тюрьмам сидит несчетно. Вот сколько советская власть стоит столько и сидит. И ни одна амнистия его не прикоснулась. И как одна десятка кончалась, так ему сразу новую совали. Теперь рассмотрел его Шухов вблизи. Из всех пригорбеленных лагерных спин, его спина отменна была прямизною. И за столом казалось, будто он еще сверх скамейки под себя что-то подложил. На голове его голой стричь давно было нечего. Волоса все вылезли. От хорошей жизни. Глаза старика не юлили вслед всему, что делалось в столовой. А поверх Шухова невидяще уперлись в свое. Он мерно ел баланду пустую баланду ложкой деревянной. Но не уходил головой в миску, как все. А высоко носил ложки ко рту. Зубов у него не было, ни сверху, ни снизу ни одного. Окостеневшие десна жевали хлеб за зубы. Лицо его все вымотано было, но не до слабости фитиля инвалида, а до камня тесанного темного и по рукам большим в трещинах и в черноте видно было, что немного выпадало ему за все годы отсиживаться придурком. А засело-таки в нем - не примириться.
С. МИРОШНИЧЕНКО: Вот прямо фотография Александра Исаевича один в один. И я знаете, я хотел Вам сказать по поводу "Одного дня Ивана Денисовича" я Вам скажу, что в день похорон, когда уже были похороны, и мы пришли с моим другом Александром Петровым. Он аниматор замечательный, обладатель Оскара, и стояли в массе людей, которые стояли у храма. Я еще вспомнил, что хроника, что людей было больше, чем на похоронах патриарха Тихона. Потому что видел там же в этом же месте съемки.
Л. САРАСКИНА: В Донском, да.
С. МИРОШНИЧЕНКО: Да, больше. Если просто так видеть, больше. И после этого мы пошли с ним сидели вдвоем, поминали, и я сказал ему, что, Саш, надо снимать, тебе делать "Один день Ивана Денисовича", потому что кино…
К. ЛАРИНА: Анимационный фильм.
С. МИРОШНИЧЕНКО: Да. Потому что кино сейчас снять невозможно игровое. Потому что люди за очень большие деньги только работают. И в глазах будут доллары стучать. Чик, чик, чик.
К. ЛАРИНА: Снял же Панфилов прекрасную экранизацию "В круге первом".
С. МИРОШНИЧЕНКО: Я понимаю. Но там немножко не тот лагерь, и не то состояние. Очень трудно снимать вот такой фильм.
Л. САРАСКИНА: Да, все-таки это же каторжный лагерь "Иван Денисович".
С. МИРОШНИЧЕНКО: И к тому же это такая поэзия высокая. И литературное произведение, что, может быть, ты можешь этот стиль выдержать. И вот он, кстати, задумался, очень хочет.
А. ФИЛИППЕНКО: Приходите на спектакль ко мне 30 октября мы будем играть в "Практике" в день памяти жертв политзаключенных. И, конечно, 11 декабря в день 90-летия.
Л. САРАСКИНА: В день рождения.
С. МИРОШНИЧЕНКО: Да. Обязательно приведу его. Обязательно на спектакль приведу, потому что он, по-моему, он задумался. Потому что ему как-то надо к чему-то дальше подниматься.
К. ЛАРИНА: А последний у него же Шмелев был, замечательный "Моя любовь". Замечательный мультфильм.
С. МИРОШНИЧЕНКО: Да, и вот я думаю, ну, надеюсь, что я его как-то подвигну.
Л. САРАСКИНА: Это хорошая идея очень.
К. ЛАРИНА: Вопрос к Людмиле Сараскиной, видимо, от нашего слушателя: "Были ли свойственны сомнения Александру Исаевичу? Есть ли в его жизни, на Ваш взгляд, ошибки или заблуждения", - спрашивает Игорь.
Л. САРАСКИНА: Да, спасибо за этот вопрос. Для меня это тоже был всегда вопрос вопросов. И, знаете, парадокс был следующий, что как только, вот я читала много, перечитывала. И как только возникало какое-то несогласие с Александром Исаевичем, допустим, я это читала 10 лет назад, или там 5 лет назад, там что-то там в публицистике. И я начинала это несогласие в себе как-то осмысливать. Как-то пытаться понять, что же это такое, то вдруг я обнаруживала, что то, с чем я не согласна, он сам давным-давно оспорил гораздо раньше меня, гораздо эффективнее меня, гораздо резче меня. И потом для меня вот этот поиск его несогласия с самим собой, вот этот потенциал самокритики, потенциал раскаяния и саморазоблачения. Я просто собрала все вместе, это колоссальный материал. Я просто не знаю сегодня никого другого писателя, у кого бы такой потенциал раскаяния, своей вины, самоосуждения был так велик. Достаточно открыть "Архипелаг ГУЛАГ" и прочитать первую часть, те главы, где он рассказывает, как он был офицером, как он учился в училище. И что он мог бы стать таким же…
А. ФИЛИППЕНКО: Этот есть кусок и у меня. Мог бы стать таким же вертухаем.
Л. САРАСКИНА: Конечно. Как он говорил, что его ведь студентам в Ростовском университете. Туда приходили на третий курс, на второй курс НКВД и их агитировали, давайте, поступайте в училище. И, понимаете, Солженицын винит себя в том, чего он никогда не совершал. Он в такой модальности представляет, а вот если бы я туда пошел, я бы тоже мог быть таким. И начинает себя казнить. Но он ведь этого никогда не делал. Люди не могут покаяться за то, что они совершили. За те страшные, мерзкие грехи, которые они сделали. А он себе предъявляет страшные вины за то, чего он никогда не делал, и в мыслях даже не имел. Вот это для меня был колоссальный эффект такого чтения. Я считаю, что документы его раскаяния, его самокритики, его самобичевания, это документы высочайшего биографического характера.
К. ЛАРИНА: Я так понимаю, что Сергей тоже может на эту тему сказать немало.
С. МИРОШНИЧЕНКО: Собственно на этом и построена и сама картина. "На последнем плесе". Он просто подводит итоги, где он ошибся, он обо всем об этом говорит откровенно у меня, и самый финал – это тема греха и собственного, и греха народа, и покаяние.
Л. САРАСКИНА: Да, Сергей, и согласитесь, он это не сейчас говорит, когда он старый. Он это говорил сразу, когда осознавал. Понимаете. Очень быстро. Он, допустим, едет выступать в Гарвардский университет, или едет в Японию, и там выступает, возвращается из Японии, и у него начинаются рефлексы: зачем я там выступал? Я же так плохо знаю эту страну. Мне нужно было больше изучать. Мне нужно больше заниматься. Это происходит каждый раз.
С. МИРОШНИЧЕНКО: В общем, живой человек был.
Л. САРАСКИНА: И только те, кто ничего не читал, не хотят видеть этого в нем величайшего достоинства.
А. ФИЛИППЕНКО: И еще раз опять монтаж. Это "Случай на станции Кочетовка". Финал. Известная история, когда помощник коменданта Зотов сдал в НКВД окруженца, актера бывшего, которого он вначале хорошо принял, а потом как-то что-то в голове у него туман, он принял его за белогвардейского офицера, а нынче шпиона фашистского. И вот знаете, для пользы дела, такой же тоже был рассказ. Вот он как бы сдал. И потом всю зиму служил Зотов на той же станции тем де помощником коменданта. И не раз тянуло позвонить ему, справиться. Однажды из узловой комендатуры приехал по делам следователь. Зотов спросил его как бы невзначай, а Вы не помните такого Тверитинова? Я как-то осенью задержал его. "А почему Вы спрашиваете?" "Просто так, интересно, чем кончилось". "Разберутся и с Вашим Тверитиновым. У нас брака не бывает". И потом с новой строки, у Солженицына финальная строка. Но никогда потом во всю жизнь Зотов не мог забыть этого человека. Раскаяние тогда еще было. Все это понимание этого дела. И требование этого раскаяния, без него невозможно жить, иначе муки будут великие. А если это на крови замешано, это вообще гибель.
К. ЛАРИНА: Давайте, мы послушаем несколько звонков, поскольку я предполагала, что мы должны со слушателями пообщаться. У нас остается минут 10 до конца эфира. Пожалуйста. Я напомню номер телефона 363-36-59. Для наших слушателей. Итак, Солженицын для Вас. Пожалуйста, скажите об этом, или, может быть, Вы зададите вопрос нашим гостям. Еще раз напомню. Здесь в студии Людмила Сараскина, Сергей Мирошниченко и Александр Филиппенко. Еще раз напомню телефон 363-36-59. И я вижу, что у нас звонков уже много. Ало, здравствуйте.
СЛУШАТЕЛЬ: Добрый день. А вот скажите, пожалуйста, а почему последние события, никак не реагировал Солженицын? Там Беслан, Дубровка, трагедия на Дубровке. Вот с чем это связано? Он их не понимал, не видел, или не мог просто разобраться в этом? Вот как Вы видите?
К. ЛАРИНА: Как Вас зовут, простите?
СЛУШАТЕЛЬ: Константин.
К. ЛАРИНА: Кто ответит на этот вопрос?
Л. САРАСКИНА: Вот Константин называет одни события. А я назову другие события, произошедшие позже.
КОНСТАНТИН: Нет, их, может быть, было много…
Л. САРАСКИНА: Вот самая последняя реакция Александр Исаевича, самая недавняя, этого года, когда он в газете "Известия" написал о поведении украинской политической элиты по поводу ее спекуляции с голодомором на Украине. Прочитайте, пожалуйста, эту статью в "Известиях", и прочитайте, его поразительное выступление, обращение, такой манифест, обращение к косовским сербам, чтобы они оставались на своих территориях.
К. ЛАРИНА: Людмила, прекрасно мы понимаем. Я специально Константина из эфира не вывожу. Константин, Вы здесь?
КОНСТАНТИН: Да. Слушаю.
К. ЛАРИНА: Я прекрасно понимаю, почему этот вопрос задает человек. Потому что Вы отвечаете, он говорил про украинскую элиту. Про косовскую проблему. Но Константин задает вопрос вполне справедливый. О том, что происходило у нас в стане рядом. Про наши страдания, про наши боли, про нашу кровь. Я, честно говоря, не помню, правда, ли, что он промолчал, Солженицын, когда был Беслан, и когда была Дубровка, когда был Норд-Ост. Может быть, Константин, может быть, мы неправильно с Вами думаем. Может быть, я готова подписаться под Вашим вопросом. Я тоже могу об этом спросить у Людмилы Сараскиной. Но, может быть, мы зря требуем от него злободневности? Может быть, здесь все-таки другой уровень?
КОНСТАНТИН: Может быть, он не понял что-то.
К. ЛАРИНА: Да, спасибо, Константин. Сергей, пожалуйста, Вам слово.
С. МИРОШНИЧЕНКО: Ну, во-первых, мы не знаем, еще не подведены итоги, и не напечатаны все последние, все, что написал он, и он работал каждый день до смерти.
К. ЛАРИНА: Не говоря уже про дневники.
С. МИРОШНИЧЕНКО: Не знаем, что будет в дневниках. И я думаю, что просто он не журналист, и не отвечает сразу злободневно. Может быть, он осмысливает ситуацию. Мы подождем. Мы еще просто не знаем, что там в столе. А в столе что-то есть, это обязательно. Это не может быть так.
К. ЛАРИНА: Я вот понимаю, почему этот вопрос задает человек. И это справедливый вопрос. Потому что, конечно же, ожидания были невероятно велики. Но нам хотелось ужасно, чтобы рядом был этот человек, который мог бы отреагировать сразу и сказать…
Л. САРАСКИНА: Ксения, я разрешу себе Вас перебить, потому что то, что было на Дубровке и то, что было в Беслане, это было следствие того ужаса, и кошмара, который был в Чечне. Столько, сколько писал Александр Исаевич о чеченском вопросе, причем не тогда, когда уже все было разгромлено и разбито, а тогда, когда этот конфликт назревал, и когда его никто не слушал. Почему-то об этом никто не говорит, и не помнит, и не хочет знать того, что он писал. Он предупреждал о том, что там может начаться. Он предупреждал, как могут развиваться события. И когда вот его застукали, забили, закричали, затопали. Почему Вы об этом не говорите? А то, что произошло потом, вот эти ужасы, кошмары конкретных мест, Беслан и Дубровка, это были следствия тех ужасов, о которых он предупреждал больше всех, и лучше всех и громче всех. Но его тогда затопали и затюкали, я повторяю.
К. ЛАРИНА: Еще звонок, пожалуйста. Здравствуйте.
СЛУШАТЕЛЬ: Добрый день. Меня Алексей зовут, я из Москвы. У меня такой вопрос к Вашим гостям. А вот был ли знаком Александр Исаевич с работами Резуна Суворова, и если был, то, как он относился к этому? Не знаю, может быть, Людмила Сараскина ответит?
Л. САРАСКИНА: Да. Вы знаете, у меня нет сведений об этой конкретной вещи. Вот Резуна о Суворове. Я просто полагаю, что к этому автору, может быть, не беру на себя смелость заявить это определено, Александр Исаевич относился и должен был относиться скептически, как историку малодостоверному и не слишком владеющему материалом. Мне так кажется. Просто по логике вещей. Но я постараюсь в этом вопросе разобраться, и уточнить ответ.
К. ЛАРИНА: Саш, сейчас еще один звоночек. Потому что потом будем заканчивать. И обязательно должны прочесть что-то. Ладно?
А. ФИЛИППЕНКО: Я как раз по поводу этого. Еще в (НЕ РАЗБОРЧИВО) было, и там есть короткая фраза, она все говорит. Вы вчитайтесь в Солженицына. Он говорит Баптисту: видишь, Лешка, у тебя как талантно получается. Христос тебе сидеть велел, за Христа ты и сел. А я за что сел? За то, что в 41м к войне не приготовились? За это? А я причем?
Л. САРАСКИНА: Монтаж получился.
К. ЛАРИНА: Ало, добрый день, говорите, пожалуйста.
СЛУШАТЕЛЬНИЦА: Добрый день, меня зовут Татьяна, я из Москвы. Я читала книги Солженицына, снимаю шляпу, кланяюсь ему, но Вы меня извините, Ваши гости так идеализируют эту персону. Рассказывают о нем, как о божественном, о мессии. Это ошибка. Наша молодежь…
К. ЛАРИНА: Да. Пожалуйста, вот что Вас смущает?
ТАТЬЯНА: Она, понимаете, это отталкивает. Вот даже вопрос про Беслан. Это же горе, про Дубровку. И такой ответ, когда-то предупреждал. Но он же не Господь Бог. Ведь современный человек хочет сейчас. Сейчас, понимаете. Вот я хожу по улице. Меня переполняют эмоции. Не надо так. Лучше всего молчите. О нем молчите. Потому что Вы понимаете, Вы от его книг сейчас отворачиваете.
К. ЛАРИНА: А чем, скажите? Идеализация. Обожествление.
ТАТЬЯНА: А вот я объясняю. Излишнее обожествление, излишнее. Он то, он се, Вы понимаете, это просто закрывает его книги. Вы уж извините…
К. ЛАРИНА: Татьян, а тогда ответьте Вы на этот вопрос. А для Вас Солженицын – это что за фигура?
ТАТЬЯНА: Ну, прежде всего, это герой, герой, который перевернул мой мир. И открыл глаза. Потому что я читала его книги, когда они были запрещены. Это великий писатель. Не скажу, что совсем, но, безусловно. Но, поверьте мне, лучше молчите.
Л. САРАСКИНА: Ну, а почему же Вы не молчите. Если для Вас это герой, для нас это тоже герой, в чем же разница между нами? Почему Вы говорите, а нам надо молчать. Вот я не понимаю. Знаете, еще 9 дней не прошло…
ТАТЬЯНА: Возможно, я перегнула палку.
К. ЛАРИНА: Еще 9 дней не прошло, как человек ушел. А Вы уже на него накидываетесь и набрасываетесь.
ТАТЬЯНА: Я не накидываюсь.
Л. САРАСКИНА: И Вам уже не нравится, что кто-то его любит.
ТАТЬЯНА: Я говорю, что он не Бог.
К. ЛАРИНА: Он не Бог. Спасибо.
Л. САРАСКИНА: Он не Бог, но Вы сами сказали - герой. Мы таких слов не произносили. Это Вы сказали.
А. ФИЛИППЕНКО: Людмила, слова Солженицына я прочту, текст короткий. Многим ответит. Через робость нашу пусть каждый выберет, остается ли он сознательным слугой лжи, или пришла ему пора отряхнуться честным человеком, достойным уважения и детей своих и современников. Пусть каждый выберет. Да, это важно. Да. Мы относимся так, вот а мы не можем иначе относиться. Мы столкнулись с текстом…
Л. САРАСКИНА: Девушка тоже сказала – герой. Ну, что же можно еще больше и выше сказать. Мы стеснялись такие слова говорить, а она сказала. И нам говорит, нам молчать.
С. МИРОШНИЧЕНКО: Сейчас не принято кого-то сильно любить, и кого-то сильно ненавидеть.
Л. САРАСКИНА: Сейчас время маленьких чувств, время маленьких эмоций. Крошечных реакций и убогих рефлексий. А если кто-то проявляет что-то…
А. ФИЛИППЕНКО: О Наталье Дмитриевне хочу два слова сказать, потому что в марте сразу через месяц после того, как их выслали, в 74 году, уже писали, говорили во всех интервью, что мы вернемся, мы обязательно вернемся. Потому что не знаю как, не знаю когда, но твердо верю. И эта вера помогает нам выдержать все испытания. Поэтому мы не прощаемся ни с кем. Наталья Солженицына 74й год.
Л. САРАСКИНА: И они вернулись к нам.
К. ЛАРИНА: Мы должны заканчивать нашу программу. Еще раз подтверждает реакция аудитории такая неоднозначная, насколько сложна и противоречива эта фигура - Александр Исаевич Солженицын, человек, которого мы сегодня вспоминали. Я думаю, что еще придет пора и придет время по-настоящему оценить масштаб этой личности и все-таки степень ее влияния на ход истории в том числе. И в первую очередь русской истории. Я в свою очередь могу сказать, что низкий поклон мой Александру Солженицыну за "Архипелаг ГУЛАГ", который в своей время просто произвел на меня эффект действительно такого взрыва в голове. Я с этим знанием живу эту жизнь, но с другой стороны прекрасно понимаю, что со многими вещами можно было бы поспорить, хотя и не мне об этом говорить, безусловно. И может быть, нам как раз не хватило вот этой вот возможности открытой дискуссии с участием Солженицына. Он всегда существовал здесь, когда он появился в России немножечко отдельно от нас. Может быть, здесь кроется этот тонкий момент не то, что неприятия, а огромного количества вопросов, на которые ответ то, мы, я говорю от себя, ну, хорошо я лично, я не дождалась от него. Мне ужасно хотелось услышать от него и про это, и про это, но этих ответов я не дождалась.
С. МИРОШНИЧЕНКО: Страшно то, что сейчас поспорить не с кем будет.
К. ЛАРИНА: Не с кем. Да. Поэтому светлая ему память. И спасибо за то, что он так будит общество и продолжает это делать, будет еще это делать.
Л. САРАСКИНА: Вот это самое главное.
К. ЛАРИНА: Да. Спасибо.