Сергей Мостовщиков - Без дураков - 2014-11-08
08.11.2014
С. Корзун
―
Всех приветствую, Сергей Корзун – это я. В гостях у меня сегодня в программе «Без дураков» Сергей Мостовщиков. Здравствуйте, Сергей Александрович.
С. Мостовщиков
―
Здравствуйте.
С. Корзун
―
Мы с вами встречались уже в этой программе, было это далеких 8 лет назад, на заре – не скажу, советской власти – начала этой программы. В 2006 году это, кажется, было, и тогда намечался «Крокодил», который по дороге как раз и проходил. Насколько я понимаю, сейчас вы журналист в вольном полете, да? Вас представляют как главного редактора серии книг "История глазами Крокодила. XX век". Это официальная некая должность, либо такой бизнес?
С. Мостовщиков
―
Это должность на время этого проекта. Мы рассчитываем, что он будет длиться год, то есть, год потребуется, чтобы выпустить все книжки. Пока это будет происходить, я буду главным редактором этой серии. Вот как-то так.
С. Корзун
―
А кто издает?
С. Мостовщиков
―
Собственно, я и группа товарищей, мы издаем, есть такой знаменитый известный издатель Юрий Кацман, который делал в свое время, ну, он был генеральным директором «Сноба», он много работал в «Коммерсанте», делал журнал «Деньги»… много всего.
С. Корзун
―
Есть такое дело.
С. Мостовщиков
―
Ну, вот, собственно, он издатель, а я – главный редактор. И еще над этим работает группа товарищей. Если интересно, я расскажу, кто эти люди.
С. Корзун
―
Ага, расскажем чуть позже. К «Крокодилу» вернемся. Начну тогда с вопроса, Бубук спрашивает, вернее, вспоминает, ностальгический вопрос: «Какой был замечательный журнал «Столица», - это чтобы напомнить о госте, представить его главным редактором коего был, соответственно, Сергей Мостовщиков. А каким бумом нарасхват был бесплатный «Большой город»! Тоже поучаствовали, да? И тоже в качестве главного редактора.
С. Мостовщиков
―
Было такое, да.
С. Корзун
―
Одни прогулки краеведа Можаева чего стоили. И вопрос: зачем вы ушли, Сергей, почему не зацепились и не уперлись, почему не сохранили коллективного организатора?
С. Мостовщиков
―
Я не ушел, я же жив еще. Я среди людей, я остаюсь. Но у изданий такая жизнь, они открываются, закрываются, это довольно часто происходит в наши времена. «Большой город», насколько я знаю, не закрылся, он стал просто другим, он как-то сейчас выходит, но, по-моему, только в интернете. «Столица» закрылась, да, год просуществовала. «Крокодил» мы делали 3 года.
С. Корзун
―
Это что, это жизнь проекта? Значит, Эхо со своими 24-мя годами, там, а «Известия» со своей историей, я уж не говорю про разные другие газеты.
С. Мостовщиков
―
Ну, у «Крокодила» тоже, в общем, история не маленькая. Он 70 лет издавался. Потом, когда Советский Союз закрылся, распался, и закрылся и журнал. Потом мы пытались 3 года его как-то эксгумировать и возвращать людям. Ну, как сказать, из-за отсутствия денег вот пришлось пока это дело приостановить. Журнал, я имею в виду.
С. Корзун
―
Ага. А я все-таки к вопросу, зацеплюсь за него. Сейчас, ну, бренд, в общем, дорогого стоит, в том числе и в средствах массовой информации. Да? И по последним событиям, что в журналистике вообще происходит: надо упираться, не надо упираться? Либо сдать все, что есть и пойти делать другой проект?
С. Мостовщиков
―
Знаете, я честно скажу, у меня с журналистикой в связи с тем, что я с 16-ти лет занимаюсь во втором поколении, и вот сын мой старший, которому 25, тоже ею занялся, у меня с ней непростые отношения. Я все время пытаюсь ее покинуть, все время пытаюсь перестать ею заниматься, но что-то меня вот никак все не отпустит эта добрая…
С. Корзун
―
Но это личная судьба, личное предпочтение. А общественное? СМИ ведь становятся, в общем, неким… ответственность за аудиторию, так скажу. Как насчет этого?
С. Мостовщиков
―
Ну, куда они денутся? Они были, есть и будут. Просто, мне кажется, в разные времена наверх, точно так же, как и с людьми, наверх попадают, может быть, не самые лучшие в какие-то времена, а в другие времена все наоборот. Но есть какая-то такая цикличность. Были годы, я думаю, что вы тоже их помните, когда были яркие газеты, яркие журналы, яркие журналисты. Все хотели их видеть, их слышать, с ними разговаривать.
С. Корзун
―
Золотой век уже позади, что ли? И какие это годы были? 90-е? Или еще 2000-е?
С. Мостовщиков
―
Ну, когда все надеялись на то, что все изменится и все будет хорошо. И когда всем было интересно об этом думать и размышлять вслух, и интересно было послушать, у кого какие мысли на этот счет. Но я думаю, что то, что все бывает по-разному, это вполне себе нескучная вещь.
С. Корзун
―
А что самое важное для средства массовой информации? Потому что в вашей же истории много чего было помимо «Столицы». Еще и «Московские новости», и «Эксперт», там, и «Men's Health», и «Новый Очевидец» - перечислять можно долго, в общем, наверное. И авторская программа была на телевидении. Что нужно, чтобы случилось хорошее средство массовой информации?
С. Мостовщиков
―
Да, знаете, я думаю, что вот если рассуждать, как человек, который редактировал средства массовой информации, я думаю, что главное, чтобы журналистам было интересно там работать, чтобы они удовольствие от этого получали и считали себя не мерзавцами и негодяями, а нормальными интересными живыми людьми, которые делают, в общем, непростую работу и получают от нее удовольствие, а заодно еще и зарплату хорошую.
С. Корзун
―
Деньги, значит, нужны все-таки и зарплата хорошая нужна?
С. Мостовщиков
―
Я считаю, что зарплата нужна хорошая, а почему нет? Что же от нее отказываться? Это непростая работа, я не считаю, что журналистика – это дешевое занятие. Ну, все-таки содержать людей, у которых есть какие-то мозги, способности, талант и желание, мне кажется, это чего-то стоит.
С. Корзун
―
Кто главный в редакции, журналист или владелец? Я тут вспоминаю Алексея Волина, который довольно настойчиво в последние годы ведет эту линию на то, что, как дядя сказал, так, собственно, и надо писать. И, в общем, хозяин имеет право (какой там закон?), уволить кого угодно, в том числе и по последним событиям, с Эхом Москвы связанным, с Александром Плющевым, с увольнением. В общем, много чего, есть такая линия о том, что хозяин решает все, это бизнес. Если бизнес не приносит деньги, полное право имею закрыть, выгнать всех, все что угодно.
С. Мостовщиков
―
Ну, я не знаю, мне представляется это ахинеей полой, просто потому, что я не считаю, что это бизнес, это принято считать, какие-то последние годы, что это бизнес. Видимо, люди исходят из того, что все тут хотят быть мердоками или какими-то там существенными людьми. Но потом, наверное, они сталкиваются с тем, что, в общем, это старое, как мир, занятие, не знаю, почему оно должно быть бизнесом. Ну, наверное, в какие-то годы это приносит деньги, в какие-то годы не приносит деньги. Но на полном серьезе считать, что ты, как это называется, властитель всех муз и властитель всех журналистов, по-моему, это чушь собачья. Ну, хочется кому-то заблуждаться, бога ради, сейчас много разных заблуждений существует.
С. Корзун
―
У вас были проблемы с руководством средств массовой информации?
С. Мостовщиков
―
Да, бесконечное количество проблем, но я думаю, что это не беспроблемно, то есть, я не вижу проблемы в том, что есть проблемы. Проблемы должны быть, и пускай они будут, и все в ходе проблем получают свое удовольствие. Тот, кто их создает, эти проблемы, наслаждается тем, что создал. Тот, кто из решает, учатся их решать. Это нормально. Я тут не вижу никакой особенной сложности. Ну, да, у меня были множественные какие-то разговоры и с владельцами, и с прочими всякими людьми. Ну, никому от этого ни хуже, ни лучше не стало. Я по крайней мере доволен тем, что какое-то количество времени мне всегда отводится на то, чтобы делать любимую работу. Должно ли это длиться всегда – я не знаю, все происходит, наверное, так, как должно происходить. Важно, что есть какой-то кусок времени, когда можно заниматься делом, которое ты умеешь делать. Вот это для меня, пожалуй, самое существенное.
С. Корзун
―
Хотелось бы, чтобы кусок был побольше.
С. Мостовщиков
―
Да, конечно, хотелось бы и вечности, наверное. Но не дано. Все временно.
С. Корзун
―
А вот, смотрите, в истории и конфликт в «Известиях» вы пережили в качестве заместителя главного редактора, тогда были, да?
С. Мостовщиков
―
Я даже был главным редактором 2 дня, по-моему, избран был мятежным коллективом.
С. Корзун
―
Было такое.
С. Мостовщиков
―
Да, было такое.
С. Корзун
―
А вот другой пример, наверное, другой пример это Лента.ру. Серьезное вроде издание, которое существует по-прежнему, да, значительная часть, больше половины фактически журналистского коллектива покинула и появилась некая медуза там. Перспективнее что: Лента.ру, либо некая медуза, работающая из некого зарубежного центра?..
С. Мостовщиков
―
Вы знаете, я, честно, я не берусь никогда оценивать успехи или неудачи коллег, не вижу в этом никакого смысла. Но я думаю, что у нас пейзаж-то скудноват, пусть расцветают, что называется, все цветы. Путь будет разное, и такое, и сякое, да? Просто мне кажется, что тут не до жиру, у нас не так густо чего выходит, печатается и транслируется. Поэтому, ну, пускай будет разное. Кому, как известно, революция нравится, а кому свиной хрящик. Это же дело такое.
С. Корзун
―
Спору нет, пускай будет разное, естественно. Где денег-то взять на всех? И печатные издания уходят, собственно, в сеть они уходят не просто так, что захотелось в сети там посветиться. Могли и так светиться.
С. Мостовщиков
―
Ну, может быть, может быть. Но я не знаю, я не большой мастак рассуждать про деньги и про логику того, как они там появляются и исчезают, мне просто кажется, что было бы что сказать, а средства найдутся. Вот так мне кажется.
С. Корзун
―
Ладно, не буду мучить больше по деньгам и по прочим делам. Тогда, значит, вопрос от Ильи из Ярославля, который вспоминает, что вы были отчислены с журфака за неуспеваемость после 8-ми успешных и плодотворных лет учебы или около того. Вопрос его: это следствие безденежной студенческой жизни? Или нежелание учиться?
С. Мостовщиков
―
Ну, у меня не было безденежной студенческой жизни, потому что я учился на заочном отделении, то есть, меня полноценным студентом-то трудно было назвать. Я поступал на журфак по блату и не справился с этой задачей как человек, видимо, ограниченных умственных способностей. Взяли меня с горем пополам на заочное. Там я учился, но я в это время работал в газетах, значит, во всяких больших.
С. Корзун
―
А какие газеты, что это было в то время?
С. Мостовщиков
―
Ну, в то время я работал в газете «Труд», в газете неграмотных миллионов, как ее называли. Большая профсоюзная газета была.
С. Корзун
―
Там тиражи рекордные были.
С. Мостовщиков
―
За 19 миллионов экземпляров, да. Так что, было чем заняться. Я был репортером, поэтому…
С. Корзун
―
… не до учебы было?
С. Мостовщиков
―
… нельзя сказать, что я был безденежный, нельзя сказать, что я был студент. Просто я оказался плохо обучаемым. Какие-то вещи у меня явно не получались. Я не справился с редактированием текста о рождении верблюжонка, вот там мне его давали на экзаменах, я не совладал, что называется. Я там вычеркнул все, оставил один абзац. Мне поставили плохую отметку.
С. Корзун
―
Хороший редактор!
С. Мостовщиков
―
Вот. А потом, да, меня отчислили, причем, еще папенька мой был жив, работал тогда в «Московских новостях». Почему-то там перепутали, видимо, телефон, позвонили ему на работу, сказали: Мостовщиков? Он говорит: да. Ему сказали: вы отчислены с факультета журналистики. Он, бедолага, значит, запил на неделю. Так что я позже всех узнал об этом. Вот такая была история.
С. Корзун
―
А сына-то чего пустили тогда в журналистику?
С. Мостовщиков
―
Я был противник. Я до сих пор противник, но тут уж ничего не поделаешь. Ну, нравится, он пишет. Он, кстати, в отличие от меня, закончил факультет журналистики, и даже дневное отделение, и даже получил какие-то отличные отметки за диплом и за прочие всякие вещи.
С. Корзун
―
Это ему помогло? Нет, серьезный вопрос вполне, это уже не стеб. Потому что в духе вопроса того же Ильи из Ярославля – можно ли научиться вообще в принципе журналистике?
С. Мостовщиков
―
Да при желании, мне кажется, всему можно научиться, даже гвозди забивать. Много споров, там, учит факультет журналистики журналистике или не учит. Я считаю, что каждый по-своему решает этот вопрос. Наверное, теоретически вообще никого и ничему нельзя научить. Я-то сторонник того, что человек вообще не склонен обучаться, любая по-настоящему новая информация – это смерть. Вот я считаю, что вирус Эбола – это и есть новая информация, и она убивает большое количество неподготовленных людей.Но кому-то нравится учиться. Я знаю, что кто-то любит ходить на лекции, записывать и слушать и что-то оттуда берет. А кому-то нравится ножками побегать, глазками посмотреть, так что, все по-разному. Факультет – это же такое, как сейчас говорят? Культовое место. Я любил туда ездить, мы там в преферанс играли, очень хорошее помещение.
С. Корзун
―
Приспособленное для этого дела. Сукно даже лежало?
С. Мостовщиков
―
Да, там пустые аудитории, и можно было закрыться и играть. Было хорошо. Так что, все, по-моему, тут разумно и правильно. Есть факультет журналистики, надо учиться. Что там потом получится, бог его знает. Я знаю, что в советских газетах, в больших советских газетах не очень было много людей с факультета журналистики. Как-то все приходили туда разными путями и, в общем, в основном и не из Москвы, да? Какая-то была другая система выращивания кадров.
С. Корзун
―
Да и сейчас, по-моему, не из Москвы большая часть.
С. Мостовщиков
―
Ну, да, наверное, так. Поэтому, ну, были идеи в России, и ученые, кого там только не было. Ну, видно, жизнь мудрее, как-то всех она потом расставляет по своим местам.
С. Корзун
―
А с птенцами гнезд своих, где работали, где руководили, как работали? Или отпускали их пастись на вольные хлеба и говорили: а вот этот может, наверное, пойти? Натаскивали? Вообще стиль какой-то должен быть у изданий?
С. Мостовщиков
―
Знаете, я просто думаю, что когда вы попадаете в какую-то такую молотилку более или менее, когда жизнь заставляет помногу сидеть, помногу кричать, помногу с чем-то соглашаться или не соглашаться, ну, какое-то общее более или менее понимание довольно быстро вырабатывается. Мне просто кажется, что, ну, для того чтобы все работало, хватает двух-трех единомышленников, да? Остальное все как бы нарастает. Даже если это огромный коллектив, все равно, даже большую газету делают два-три человека. Если эти два-три человека хорошо понимают друг друга, то будет и стиль, и что-то там такое неожиданно прекрасное. А если не понимают, то нету смысла и нету никакого особенного стиля.
С. Корзун
―
Журналистика – всегда журналистика? Либо пропагандой становится, когда приходит момент напряженных взаимоотношений либо внутри страны, либо с внешними какими-то силами? Это я по поводу, конечно, вот этих украинских событий.
С. Мостовщиков
―
Ну, я думаю, что я не большой знаток пропаганды в силу опять…
С. Корзун
―
Ну, как? Газета «Труд», там…
С. Мостовщиков
―
Ну, она была профсоюзная газета, я был репортером, все-таки я не работал в отделе пропаганды никогда. Там были для этого специально обученные люди, так называлось, отдел пропаганды, да? Вот.
С. Корзун
―
Но главный редактор-то линию какую-то соблюдал, наверное.
С. Мостовщиков
―
Ну, главный редактор человек большой, ему все приходилось, по всей видимости, соблюдать. Наверное, когда ситуация становится неприятной, наверное, что-то становится менее изящным. Речь становится менее изящной, да? Речь становится более прямолинейной. Наверное, когда кипят страсти, хочется объясняться, ну, прийти к каким-то, что ли, ну, простым каким-то вещам, наверное, и выражениям, да? И я думаю, что обе стороны, и третья какая-то сторона, Россия, используют более или менее тривиальную аргументацию, для того чтобы докричаться друг до друга. Считать это пропагандой или нет? Ну, наверное, наверное. Но я боюсь, мы тут заплутаем в терминологии, потому что слово-то ковалось в марксистко-ленинские времена, что они там, какой они смысл, какие технологии туда вкладывали – бог его знает, сейчас уже, пожалуй, и не вспомнить. Были специальные учебные заведения, но я их не заканчивал, мне судить сложно. Можно, наверное, говорить о той или иной степени вот упрощенности, или тупости, или глупости, да, которые применяются. Но новые времена, они не создали никаких… как сказать? Пособий и методичек по этому поводу. Все-таки при советской власти, что называется, там и пособия были, и было сказано, как и чего, где, что на первом месте, что на втором.
С. Корзун
―
Может лучше, чтобы сейчас были пособия?
С. Мостовщиков
―
Может быть, но мне просто кажется, что сейчас…
С. Корзун
―
Сейчас уже за какие-то границы заходят, мне кажется. С личными оскорблениями, там, глав государств и прочее, с этими издевательствами. В советское время не помню такого, ей-богу.
С. Мостовщиков
―
Ну, просто оно было, как сказать, более прямолинейное, да? Все… ну, не все, понятно, что не все называлось своими именами, но какие-то вещи прямо и ясно назывались своими именами, да? Ну, там, условно говоря, не было никаких «вежливых людей», да? Были невежливые люди, да? Были мерзкие, были прекрасные, какие-то герои были. То есть, вот не метафоричным было вот такое официальное советское наследие, да?
С. Корзун
―
Ну, тут можно поспорить. Метафор хватало, конечно...
С. Мостовщиков
―
Метафор-то, конечно, хватало, но они же не на пустом месте, они все-таки, метафоры, нарастали все-таки на какой-то прямолинейности, да? Как это называется? Как школьные опыты, да? Вы можете выращивать кристаллы соли, но надо веревочку повесить, да? И на нее будет нарастать. Веревочка, она прямая, да? И ее, по крайней мере, видно. И кристаллу видно эту веревочку. И тогда происходит кристаллизация, да? А где у нас сейчас какая веревочка, на чем кристаллизоваться, в общем, не слишком понятно.
С. Корзун
―
Сами-то информацию откуда получаете об этом конфликте? Или не интересно вообще по жизни?
С. Мостовщиков
―
Нет, я не могу, видите ли, это же… как сказать? Это какой-то, не знаю, крест или не крест, но я не могу отказаться от потребления информации, да? Я делаю это автоматически. Другое дело, что я-то считаю, что информационная эпоха завершилась, я считаю, что новостей сейчас нет, и это вообще не время новостей. Как ни печально это говорить…
С. Корзун
―
… а то что в программах новостей…
С. Мостовщиков
―
… который в новостях всю жизнь проработал, всю жизнь был репортером, но я вижу, что, ну, дай бог за день будет две или три новости, да? И вы можете просмотреть большое количество источников или небольшое количество источников, а от этого ничего не изменится, все равно их будет две или три. А все остальное будет выдано за новость, будем говорить так. Ну, вы открываете Газету.ру, написано: Павел Дуров вернулся в Санкт-Петербург. Ну, можно ли относиться к этому как к новости? Не знаю, я сомневаюсь. Ну, я обучен так, что хорошая новость все меняет, да? Меняет картину мира, да?
С. Корзун
―
… одно дело. Если там пишут, что он приехал продавать какой-то свой бизнес…
С. Корзун
―
Да неважно. Мне кажется, что не имеет значения, вернулся Павел Дуров в Петербург или не вернулся, это просто не имеет никакого значения, ну, вот в моем представлении о жизни.
С. Корзун
―
А что новость?
С. Мостовщиков
―
Ну, новость – это какая-то существенная штука, которая может как-то вторгнуться и в твою собственную жизнь. Например, вот я повторюсь, про вирус Эбола я читаю с интересом, просто потому что вот в самом этом вирусе есть природа новости, в нем она заключена. Он меняет мир, да? И он взаимодействует с миром, этот вирус. И он имеет значение, вот. А возвращение Павла Дурова в Петербург не имеет никакого ровным счетом значения, так мне кажется.
С. Корзун
―
Если он не носитель вируса, не дай бог, конечно. Сергей Мостовщиков, журналист, в программе «Без дураков». Перерыв на новости. Вернемся в студию.НОВОСТИ
С. Корзун
―
Напомню, что сегодня в гостях у меня журналист Сергей Мостовщиков. В новостях как раз про ошибку журналиста было, о том, что перепутали бен Ладена с Обамой, да. Вообще журналист на какую ошибку имеет право? Я уж даже напрямую, в лоб: история вокруг Александра Плющева на «Эхе Москвы», которая буквально на днях разворачивается. Имеет ли право журналист задать вопрос в своем Твиттере? Первый вопрос.
С. Мостовщиков
―
Я не знаю, я Твиттером не пользуюсь, я вообще не пользуюсь социальными сетями. Я, видимо… как это называется? Антисоциальный элемент.
С. Корзун
―
Ну, не знаю, высунуться с балкона и крикнуть. Какие еще есть там?.. Написать на стене дома, там, что-нибудь, вопрос. Был же вопрос, кстати, и в истории «Эха Москвы», и в истории «Дождя», обсуждался тот самый злополучный вопрос, выносившийся на голосование. Вообще моральные ограничения какие-то могут быть у журналиста?
С. Мостовщиков
―
Ну, конечно, могут быть и должны быть моральные ограничения. Но надо, наверное, с конкретным журналистом по этому поводу разговаривать.
С. Корзун
―
Вот по истории с Плющевым тогда, да? Был вопрос: есть ли высшая справедливость, если?.. После смерти одного известного человека, сына другого известного человека.
С. Мостовщиков
―
Я честно скажу, я не читал ни сообщение в Твиттере… я знаю, что существует этот конфликт, что, значит, есть человек Лесин, человек Лесин велел уволить, человек Венедиктов против этого дела, да? У каждого есть свои аргументы в этой истории, да? Главный редактор говорит: не смейте трогать моего сотрудника, я сам его на работу брал, сам буду увольнять. Ну, в этом есть абсолютная, с моей точки зрения, правильная логика. Неважно, что и кто сделал, да? Вот есть у главного редактора, не знаю, армия своя, или как дети… ну, назовите как угодно. Вот есть своя команда, да? Вот он за них отвечает.
С. Корзун
―
Сергей, я даже не про это. Действия главного редактора, руководства, акционеров и прочее – это мы уже обсуждали.
С. Мостовщиков
―
А журналист Плющев, ну, что мне судить о его действиях? Журналист Плющев сделал то, что он хотел. Ну, у него есть Твиттер, он в него написал, написал, что думал, дальше на это люди… Я еще раз вернусь к ситуации спорящих сторон. Мне кажется, все получают здесь свое удовольствие, да? Лесин получает удовольствие от того, что он руководит средством массовой информации, что он может поднять трубку, куда-то позвонить и кого-то уволить. Наверно, это круто, наверное, это клево. Плющев тоже, значит, наверное, получает свое удовольствие, потому что у него есть Твиттер, он в него пишет, а Твиттер его читают. Венедиктов тоже, наверное, чувствует себя возбужденно, но правильно, потому что защищает своих людей. Все, кто это читает и принимает участие в этом обсуждении, тоже, наверное, имеют возможность высказаться. Я тут…
С. Корзун
―
Вопрос: имеет ли право журналист? Ведь «Крокодил», собственно, вы говорили даже тогда, 8 лет назад, об этом, он обходил некие темы, он просто их не брал. Потому что, все ли можно обстебывать. Скажем так? Это я такими извилистыми тропинками выхожу на «Крокодил».
С. Мостовщиков
―
Просто, ну, это же такая более или менее упрощенная картина мира, да? Она такая очень контрастная и очень неширокая, да? Вот мы пытались как-то разобрать его на компоненты. Ну, что, это вот враги? Это какой-то набор врагов? Это, соответственно, какие-то герои, которые рядом с врагами как-то смотрятся, да? Ну, и, собственно, наверное, и все. Вот враги и герои, да? Плохие и хорошие. Вот такая вот контрастная незатейливая, в общем, история, да? Поэтому…
С. Корзун
―
Все-таки добью по этому вопросу. А вы как журналист, ну, известны глубоким и своеобразным очень чувством юмора, за который ценили и «Столицу», и «Большой город», и многие другие издания, есть темы, которые вы обходите? Либо вы можете по любой высказаться? От Христа и Аллаха до детей великих руководителей.
С. Мостовщиков
―
Давайте я буду, что называется, искренним, да? Я не знаю про чувство юмора. Я совершенно точно помню ситуацию в своей жизни в профессиональной, когда меня терзали и мучили вопросы этики, и я до сих пор не нашел ответа на этот вопрос. Я писал там в «Известиях» в свое время заметки про всяческие – это был такой кусок жизни у меня – про всякие криминальные происшествия. И, значит, была публикация, я ее сам подготовил, про то, что убили священника, убили священника дома у него, унесли видеомагнитофон. И мне казалось важным что-то там докопаться и так далее. Я дозвонился до каких-то милиционеров, и милиционеры мне рассказали, что священник был гомосексуалистом, что он кого-то привел с вокзала домой, дальше пошло-поехало, и, значит, случилась вот такая история. Мне казалось, что долг мой журналистский велит мне быть максимально открытым по этому поводу и выложить все, что я разузнал. Я так и сделал. А потом выяснилось, что человек покончил жизнь самоубийством. И меня это, ну, как сказать? До сих пор, пожалуй, гложет. Я не знаю, как здесь правильно или не правильно действовать.Я вам говорю, как и каждый мальчик, который играет во всякие эти игрушки, и я проходил через такие, что называется, внутренние и внешние испытания, да? И я не могу сказать, что я после того, как 30 с лишним лет занимался этой профессией, пришел к какому-то окончательному мнению на сей счет. То есть, я думаю, что, наверное, в каждой конкретной ситуации это вопрос того, до чего ты дорос к этому моменту, да? До чего ты додумался к этому моменту, к какому-то опыту твоему общения с окружающим миром. Ну, это не шуточные вещи, это всерьез такие драматические игрушки. И я не уклоняюсь от ответа на этот вопрос, я просто его не имею, я всякий раз размышляю над этим, имея в виду то, что со мной происходило. Мне кажется, это естественно и правильно, просто потому, что раз ты берешься… как сказать? Ну, не то что высказываться, я не могу сказать, что я какой-то там трибун или высказыватель чего-то, но ты все-таки берешься делать какую-то такую работу, которая требует от тебя обобщений, каких-то собственных соображений, либо скромности, либо нескромности. Мне просто кажется, что это всякий раз, всякий раз, ну, такая когда драма, когда не драма, но это такой какой-то внутренний вопрос, когда ты должен сам себя взвешивать и сам с собой разбираться.
С. Корзун
―
Есть проклятые вопросы, на которые нет проклятых ответов, это точно. Но государство-то в лице хоть кого-то должно устанавливать рамки определенные для журналистов? То есть, туда вот нельзя. Ну, Конституция устанавливает: оскорблять людей по признакам, там, того, сего, призывать к вооруженному сопротивлению власти…
С. Мостовщиков
―
Вы знаете, моя личная и профессиональная, наверное, драма заключается в том, что я не хочу рассуждать государственными категориями, я просто не хочу жить в государстве, я хочу жить в стране. Меня все время вынуждают жить в государстве, но я не чиновник, я не государственный человек. У нас почему-то стоит знак равенства между понятием государства и понятием страны. А для меня такого знака равенства не существует. Мне кажется, что страна – это система взаимопонимания граждан на тему того, что им можно, да? А государство – это система запретов, которая существует ради страны. И, наверное, страна может позволить себе, если это крепкая страна, разное государство, ну, сегодня одно у нас государство, а завтра другое, да? Вот. И мне бы хотелось жить в стране. То есть, мне хотелось бы рассуждать категориями страны, категориями «да», а не категориями «нет». Но меня все время почему-то зовут войти в состав государства, да? А у меня не получается, я не государственный человек, я не хочу, я не стремлюсь к этому. Поэтому, понять логику, попытаться понять, ну, наверное, это благородная задача, попытаться понять логику государственных деятелей, да? Может быть, я не исключаю. Наверное, есть и эксперты на эту тему. Но я не хочу.
С. Корзун
―
Помимо государства, можем договориться или нет?
С. Мостовщиков
―
Не можем, потому что у нас ничего кроме государства нет, так мне кажется. Все наши, все, что существует у нас, существует только в рамках государства. Наверное, в этом смысле это добрые и правильные люди, которые пытаются сохранить государство, государственные чиновники, потому что ничего кроме государства не осталось. Я не хочу оспаривать их логику, да? Но просто я не хочу жить этой логикой, она имеет для меня какой-то косвенный интерес, не основной. Мне гораздо важнее и интереснее находить и искать для себя вещи, которые все-таки говорят о стране, а не о государстве. Ну, я так привык, мне, так сказать, деваться некуда. Я когда-то был молод и начинал быть журналистом при Советском Союзе, и я работал в самых больших газетах, какие только можно себе представить, и полгода в году проводил в командировках и наблюдал страну. Я и сейчас не ленюсь это делать. Но повторюсь, что попытка разбить себе голову и повредить себе психику, пытаясь понять государственные интересы и пытаясь встать или не встать на сторону государственных людей, для меня не представляет никакой ценности, потому что мне кажется важным существование страны, а не государства.
С. Корзун
―
Сергей Мостовщиков в программе «Без дураков» на «Эхе Москвы». Короткий перерыв, после которого снова будем в студии.РЕКЛАМА
С. Корзун
―
Я напомню, что сегодня это Сергей Мостовщиков, журналист, главный редактор серии книг «История глазами Крокодила. XX век», человек, который возглавлял «Крокодил» как раз в 6-м – 8-м, наверное, годах уже текущего столетия.
С. Мостовщиков: В 2005
―
м мы начали.
С. Корзун: С 5
―
го по 8-й год. Что это за идея этого издания, зачем она вообще понадобилась?
С. Мостовщиков
―
Ну, идея я бы назвал не издания, идея выпустить серию книжек, она, наверное, появилась, что называется, естественным путем, потому что, ну, существует архив журнала с 22-го года, он есть и в физическом виде, и есть в оцифрованном. Это огромное количество, как мы это называем, такой давно не виданной и давно не читанной информации. Там огромное количество талантливых рисунков, которых давно никто не видел, огромное количество текстов, которые давно никто не читал. Мы исходим из того, что не хотели бы заниматься репринтом «Крокодила», то есть, издавать его заново, уже, собственно, за нас это уже сделано. Но то, что мы хотели бы сделать – мы хотели бы, пользуясь вот этими инструментами простыми и контрастными, поговорить о 20 веке, ну, то есть, вот вспомнить это столетие, в котором было огромное количество событий. Такой очень густонаселенный, драматический, неоднозначный, разноплановый век, да?
С. Корзун
―
Кстати говоря, о правах на издание. Они вам принадлежат?
С. Мостовщиков
―
Да, да.
С. Корзун
―
Куплены, там, или получены…
С. Мостовщиков
―
Ну, мы же когда делали журнал «Крокодил», собственно, нам вместе с возможностью выпускать издание с названием «Крокодил» достался еще и архив этого журнала.
С. Корзун
―
Архив и бренд.
С. Мостовщиков
―
Да, да. Ну, тут ведь штука в чем? То есть, ну, как бы это все вещи, которые находятся, что называется, в общественном пользовании, да? Любой человек может пойти и познакомиться с архивом журнала «Крокодил» где-нибудь в Ленинской библиотеке или надергать что-то из Сети. Ну, просто так получилось, что у нас это еще есть в сконцентрированном, систематизированном и отсканированном количестве, да?
С. Корзун
―
Что вам интересно, сама по себе история 20 века либо перекличка с сегодняшним днем?
С. Мостовщиков
―
Мне интересно, наверное, и то, и другое, просто потому, что, ну, любопытно сравнивать, да? Любопытно сравнивать и масштабы, и эмоции, любопытно понимать, вообще говоря, что за люди тогда жили, что их занимало. Ну, это вот такой, что называется, общечеловеческий интерес. А есть еще интерес сугубо такой профессиональный что ли, полиграфический, да? Потому что там, конечно, полиграфическая культура была еще, в общем, сказочно высокой, будем говорить так. И, ну, мне как специалисту на это просто страшно интересно смотреть, как они все это делали, как они это все верстали, грубо говоря, как они думали, как они решали…
С. Корзун
―
А в чем крутизна и почему сейчас?..
С. Мостовщиков
―
Ну, как? Ну, в чем крутизна? Вы же понимаете, я же человек, росший при газетах. Для себя я нахожу в этом много крутизны, потому что были шрифты, которые когда-то не ленились делать, и это было, ну, в общем, собственно, это настоящее чудо, которое после перехода в цифру мы просто физически потеряли, все эти кассы букв, созданные, отлитые в железки и так далее. С тех пор, как закончилось это время, по-моему, только один шрифт сделали по-честному от начала до конца, какой-то… мы, кстати, им набирали журнал «Большой город». Его 15 лет делал человек тяжело пьющий, и делал его, для того чтобы Библию на русском языке напечатать. И это огромная большая работа. Поэтому, буковки разглядывать, конечно, страшно интересно.
С. Корзун
―
… те шрифты, кстати, вопрос от неспециалиста, невозможно перевести их в компьютер, просто сфотографировав?..
С. Мостовщиков
―
Да нет, технологии сейчас, ну, шрифтов очень… ну, она не то чтобы простая, но она совершенно другая. Есть специалисты. Вы берете какой-нибудь красивый шрифт на латинице, который сделан где-то передовыми шрифтовыми дизайнерами, да? А потом вам его просто русифицируют в компьютере. Вот, собственно, и все. А там есть же масса программных сложностей, вот этот truetype, не truetype … как это называется? Подсасывает машина шрифт в верстальную программу или нет. Для интернета это вообще не нужно, там один шрифт или два всего-навсего таких читабельных на экране. Для бумаги хватает того, что там понапихано в компьютере. Кто-то позволяет себе баловство и купит себе шрифт. Но я же говорю, как это происходит: просто вам приносят хорошие солидные книжки, в которых есть последние разработки шрифтовые, вы тыкаете пальцем, и вам потом переводят это все в кириллицу за пять тысяч долларов. И вы пользуетесь себе этим, сколько вам нужно. Потом, ну, просто интересно смотреть, как делались когда-то бумажные эти штуки.
С. Корзун
―
Какой принцип в этой серии книг, или в альманахе? Кстати, какой размер там: А4, больше?
С. Мостовщиков
―
Ну, он… я все время путаюсь с этими А4 и так далее. Вот он чуть поменьше листа писчей бумаги.
С. Корзун
―
Это А4, насколько я помню, да.
С. Мостовщиков
―
Вот чуть поменьше А4 будет формат. Мы сначала хотели в месяц выпускать по книжке, но торговля нас разубедила, сказала, что в рознице каждая, ну, это слишком быстро, каждая следующая книжка будет в продаже убивать предыдущую. Поэтому мы решили выпускать сразу по три раз в три месяца. Получается, что мы как-то приглядываемся к таким четырем большим историческим кускам. Вот с 22-го по 37-й год, а потом с 38-го по 56-й, по XX съезд партии, потом с 57-го по 78-й, по окончание строительства БАМа, то есть, по конец такого, как сказать, большого, огромного проекта, да? Ну, и потом, соответственно, уже до конца света, ну, с 79-го…
С. Корзун
―
То есть, хронологический все-таки принцип.
С. Мостовщиков
―
Принцип хронологический, четыре исторических куска. Но внутри каждого этого куска есть три тома. Один том посвящается полностью людям, которые жили в это время, один посвящается событиям, которые происходили, и один – словарному запасу, то есть словам, которые были тогда в обиходе, и словам, которые делали тогда русский язык. Вот. Таким образом, каждая серия – это вот такие вот три книжки, каждая из которых рассказывает о чем-то своем.
С. Корзун
―
Ближайший выход когда?
С. Мостовщиков
―
Сейчас вот первые три тома в типографии, они выйдут из печати где-то к концу следующей недели. Мы их покажем на non/fiction, мы их покажем с нашими партнерами на Выставке достижений народного хозяйства, ВДНХ. Там мы первые сто книжек, они в павильоне номер один сделали такую роскошную библиотеку очень красивую, мы туда первые сто книжек заложим, в эту библиотеку, для коллективного доступа.
С. Корзун
―
Вопрос от Алексея: есть ли доступ в Сети к полному электронному архиву «Крокодила»?
С. Мостовщиков
―
Мы не выкладываем полный электронный архив «Крокодила» в Сеть.
С. Корзун
―
Не выкладываете.
С. Мостовщиков
―
Да, такого доступа нет.
С. Корзун
―
Времени совсем немного. Любимый герой или любимые карикатуристы из 20 века из «Крокодила» лично?
С. Мостовщиков
―
Я очень люблю художника Сойфертиса. Художник Сойфертис один из, ну, просто высочайшего уровня мастеров, которые работали для полиграфии. Это просто, ну, вот мой любимец, что называется. Он вот для меня показывает, что можно было делать в смысле вот газетной и журнальной иллюстрации.
С. Корзун
―
Сегодня «Крокодил» реально было бы издавать?
С. Мостовщиков
―
Я думаю, нет.
С. Корзун
―
По мотивам полиграфическим, политическим?..
С. Мостовщиков
―
Нет, я думаю, что по мотивам всем сразу, которые окружают полиграфическую продукцию в нашей с вами стране. Ни денег не найти, ни команду не собрать. Нету для этого… как сказать? Глаз, желания и сердец, так мне кажется.
С. Корзун
―
Сергей Мостовщиков был в программе «Без дураков» на радио «Эхо Москвы». Серия книг «История глазами Крокодила. XX век» готовится к выходу. Будем смотреть, читать, любопытствовать. Спасибо вам.
С. Мостовщиков
―
Спасибо.
С. Корзун
―
И всем счастливо.
С. Мостовщиков
―
До свидания.