Грани недели - 2019-01-12

В.Кара-Мурза

Аресты в России в январе 1953 года потрясли Советский Союз. Состоянием Сталина объясняет очередной шпионский заговор писатель Виктор Ерофеев: - Я думаю, что этот политический смысл был связан с патологическим состоянием Сталина, с его боязнью отравления, терроризма и т.д. это уже была последняя стадия тоталитарного режима, когда все, кто находится вокруг тебя, они одновременно находятся под подозрением, потому что могут тебя убить, покалечить. Это естественное окончание такого режима.

В.Кара-Мурза

В.Кара-Мурза

В.Кара-Мурза

В.Кара-Мурза

А.Гнездилов

В.Кара-Мурза

А.Гнездилов

Абсолютное большинство арестованных врачей были евреями. Этот процесс, это дело перекликались с происходившим накануне в Чехословакии, в предыдущем 1952 году, - процессом Рудольфа Сланского. Когда один из руководителей коммунистической партии Чехословакии, второй человек в Компартии Чехословакии Сланский вместе с большой группой своих сподвижников был арестован, и в дальнейшем казнен. И опять-таки подавляющее большинство обвиняемых по делу Сланского были евреями. И это совпадение, а на самом деле не совпадение, даже не скрывалось на процессе, а специально подчеркивалось, что они якобы чужды интересам чешского и словацкого народов, и поэтому являются шпионами зарубежных разведок. Собственно, то же самое Сталин и требовал сорганизовать от НКВД в этот раз по поводу якобы врачей-убийц. Что это не просто врачи вредители, врачи-убийцы, а это на самом деле шпионы, диверсанты, иностранные агенты, как у нас любят говорить, в том числе сейчас, например. И смысл в том, что в первой 40-х годов, во время Великой Отечественной войны, во время Второй мировой войны еврейские международные организации, такие как Джойнт, поддерживали евреев разных стран мира, помогали им. В том числе налаживал с ним связи и советский антиеврейский комитет. И потом, когда Вторая Мировая война закончилась, когда началась холодная война, появился железный занавес, появилась эта борьба за обладание ядерным оружием между Западным миром и Советским Союзом. Когда появилась четкое разделение в Европе на два лагеря. В этой ситуации все эти международные связи накопленные, гуманитарные связи, поддержка и т.д., это союзничество – они были опасными, они были лишними. В результате резко изменилась идеологическая политика, резко изменилась культурная политика во второй половине 40-х годов.

Можно вспомнить, например, что у нас в Театре Маяковского, тогда еще был Театр революции, запрещались недавно поставленные спектакли по пьесам английских и американских авторов. Ну, ладно можно еще там предположить, допустим, что совершенно невинную комедию Сомерсета Моэма "Круг" запрещали, потому что Моэм – агент английской разведки, хотя на пьесе это никак не отражалось. Ну, например, запрещали и пьесу "Лисички" американского драматурга Лилиан Хеллман, которая при этом была членом коммунистической партии США, и свою очередь подвергалась преследованиям в Америке в рамках маккартизма за свои политические взгляды.

Задача была в том, чтобы жестко оборвать все эти с Западом. Задача была в том, чтобы у людей, которые эти связи имели, создать образ врагов. Как сейчас у нас – гигантское количество процессов против ученых по делу о шпионаже. Сколько там реальных шпионов? Сколько сфальсифицированных процессов? Это все происходит закрыто, людей держат в специзоляторах, типа Лефортово, у них нет возможности нормально себя защищать и т.д. И вот это все, эта атмосфера страха – новый виток репрессий, новый виток конфронтации с Западом, одновременно создание жупела внутреннего врага внутри страны – это все и составляло содержание очередной волны репрессий, важнейшей частью которой должно было стать "дело врачей". Благодаря смерти Сталина вначале марта 1953 года, это дело было очень быстро свернуто, потому что оно не имело под собой ни малейшей фактической основы. И можно бы сказать, что это все на самом деле примерно то же самое, что происходило в 30-е годы. Допустим во время большого террора. Но в то же время очень важно, что тогда в конце 40-х – начале 50-х годов, Советский Союз, политика Сталина стремительно становились все более и более похожими на политику нацистской Германии. И хотя в данном случае мы, скорее всего, имеем дело не с убежденным антисемитизмом со стороны вдохновителя этой политики, а в данном случае они использовали карту бытового антисемитизма, разыгрывали карту этой межнациональной вражды для достижения своих политических целей, действуя вполне осознанно и расчетливо. Но, тем не менее, само появление этих новых ноток – это, конечно, еще одна совершенно беспрецедентная страница в советской истории. И ходили слухи, что обвиняемых, когда их признают виновными, что их будут казнить на площадях, что якобы всех евреев готовят к высылке в Сибирь. И хотя фактических документальных подтверждений этих версий, насколько я знаю, до сих пор не найдено, и версию о публичных казнях, скорее всего, следует считать чем-то вроде городских легенд, городского фольклора, страшилок. Но, тем не менее, публичные процессы, которые проходили над мнимыми троцкистами, зиновьевцами, каменевскими и бухаринскими агентами в 30-е годы, вот такие публичные процессы с выбитыми покаяниями вполне можно было ожидать. И версия о возможности массовой депортации евреев по этническому признаку она с одной стороны легендарна, а с другой стороны ее появление кажется совершенно естественным и закономерным в контексте того, что происходило до этого. Я имею в виду многочисленные случаи депортации народов ранее – это и народы Кавказа, и народы Крыма, это и поволжские немцы, это и корейцы и многие другие народы. И в результате предположение о возможности направленности этнических репрессий в отношении сотен тысяч, или даже миллионов людей, а евреи тогда были из самых многочисленных народов в советском Союзе – такие предположения кажутся если не историческими фактами, то вполне вероятными сценариями возможного развития событий.

В.Кара-Мурза

В.Кара-Мурза

В.Кара-Мурза

В.Кара-Мурза

В.Кара-Мурза

Вот эти все события показывают, что имперские тенденции в России, в Советском Союзе времен перестройки, ослабли на очень короткий период, и по сути это был такое уникальное окно возможностей, которое внезапно и на короткое время открылось, и потом также внезапно за короткое время закрылось. И собственно сам штурм Вильнюсского телецентра, хотя история остается во многом загадочной и темной, потому что, в конечном счете, так и не ясно, кто из советского руководства дал об этом приказ. Михаил Горбачев впоследствии неоднократно заявлял, что вообще не знал об этих событиях. И не имел никакого представления о том, что происходило до того, как появились эти жертвы – по разным данным от 13 до 15 человек погибло в результате этого штурма Вильнюсского телецентра советскими силовиками. Погибшие практически все были литовскими демонстрантами, которые пытались защитить телецентр, литовское телевидение от захвата частями Советской армии.

Вот эта история она как раз показывала, что даже в период руководства Горбачева, уже с середины 90-го года – второй половины 90-го года в руководстве Советского Союза наметился определенный откат от курса перестройки, поворот к реакции. Это можно было наблюдать по уходу из Политбюро таких людей, как Александра Яковлева – архитектор перестройки. Потом министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе. На их место приходили такие люди, как назначенный вице-президентом Советского Союза Геннадий Янаев и другие люди, которые впоследствии будут делать ГКЧП. Вот эти люди к концу 90-го года начали в советском руководстве доминировать, и поэтому в январе 90-го года и оказалась возможной такая жестокая, кровавая и политически бессмысленная акция, как попытка силком удержать заявившую в 90-м году о своей независимости Литву в составе Советского Союза.

В.Кара-Мурза

Я не могу сказать, что я такой любитель этого журнала был. Но с другой стороны, посмотрите, что такое черный юмор – это как раз и был этот журнал. Есть цивилизации, которые такого юмора не терпит. С одной стороны, есть цивилизации, которые создают такой юмор – это вот европейская цивилизация. Кстати, наша цивилизация, как ни странно, она тоже внутри оттого, что сильно идет давление, то она порождает не только сопротивление бунтарское, но еще и этого черного юмора. А есть цивилизации, где очень много вещей связано со святостью, с тем, что можно сказать сакрально. И эта цивилизация она с одной стороны себя сохраняет в таком виде как бы нетронутом, целомудренном. Но с другой стороны соответственно не развивается по тем законам, как развивается Запад.

Когда "Charlie Hebdo" тоже издевалась над арабским миром, над исламом привела к этому. То есть это можно было прогнозировать. Но то, что в Париже были расстреляны люди, которые принадлежали Парижской цивилизации, теми иностранцами, которые к этому не принадлежали. Это как бы вторжение уже на территорию той культуры, которая имеет все-таки право существовать в ее собственной стране. Поэтому категорически нельзя было делать. Если бы "Charlie Hebdo" возникла в какой-то арабской стране, тогда еще можно было говорить о том, что такое невозможно. А если это во Франции, то пусть французы сами решают – да или нет. Французы сказали "да", и поэтому когда все погибли, они и вышли на эти демонстрации вместе с президентом.

В.Кара-Мурза

В.Кара-Мурза

В.Кара-Мурза

И значительная часть политического класса России, политической элиты России комментировала события тогда, по меньшей мере, двусмысленно. В том смысле, что журналисты сами виноваты, они сами на себя это накликали и т.д. Если хочешь жить, то изволь плясать под дудку террористов. И эта солидарность российской политической элиты с фундаменталистскими элементами, с джихадистами, неприятие свободы слова, поддержка убийств по религиозным мотивам – прямая или скрытая – она как раз показывает, что вопрос о границах свободы слова чрезвычайно актуален. С другой стороны есть прямо противоположная позиция, которую сегодня занимают, например, в Интернете, выступая против 282 статьи, придерживаясь той точки зрения, что свобода слова должна быть либо полной, абсолютной, либо ее не существует в принципе.

На самом деле для либеральной концепции, для либеральной идеологии это не так. Безусловно, либеральная идеология придерживается принципа свободы слова, но далеко не только принципы свободы слова. Либералы также исповедую свободу действий для людей. Потому что чего бы стоила сама по себе свобода слова, если бы одновременно у человека не было бы возможности свободно действовать, как он считает нужным. Но, тем не менее, в рамки свободы действий не входит целый ряд вещей, например: свобода убивать, свобода воровать, свобода насиловать и т.к. Есть ряд ограничений, имеется в виду свобода определенных действий – тех действий, которые не представляют угрозу жизни, здоровью, собственности других людей.

Моя свобода заканчивается там, где начинается свобода другого. То же самое относится и к свободе слова. Когда речь идет о, например, отрицании Холокоста в ряде европейских стран, особенно в таких странах как Германия и Австрия, когда речь идет об отрицании преступления нацизма, когда речь идет о призывах к насилию по межрелигиозному принципу, межнациональному принципу. Или по любой межсоциальной группе, будь то, например, сексуальных меньшинств или какая-то другая группа, или разжигание ненависти между богатыми и бедными, классовой вражды и т.д. Естественно, что эти вещи – провоцирование насилия – они рассматриваются как правонарушения. Потому что, если бы мы исходили из того, что всякое слово само по себе не влечет за собой какое-либо действие. Что если человек призывал убивать людей какой-то национальности, отсюда отнюдь не следует, что он виновен в последующих возможных нападениях и убийствах. Тогда мы должны были бы оправдывать всех, например, заказчиков и организаторов заказных убийств. Ведь на спусковой крючок нажимает только непосредственно киллер. А заказчик, он что, он только дал заказ, он только сказал. Мы также должны были бы оправдывать всех главарей мафиозных кланов, они ведь, как правило, не марают руки в крови лично, они только говорят, они только дают команду. В реальности, разумеется, ни в одной стране мира, даже в США, где действует поправка к Конституции США о свободе слова, которую нам обычно ставят в пример, абсолютной свободы слова не существует. Если, например, я на американской таможне воспользуюсь свободой слова и скажу таможеннику, что у меня с собой где-то взрывчатка, то дальше вы увидите, что моя свобода слова резко закончится. Или как иногда говорит Григорий Явлинский: "Проблем со свободой слова нет. Есть проблема со свободой после слова".

То есть все равно некоторая ответственность за свои слова существует, и она наступает вполне реально и ощутимо. Поэтому вопрос здесь вот о чем – входит ли в свободу слова сатира, например, на религиозные темы? И мы должны защищать, как нам сегодня предлагает президент и Госдума, защищать чувство верующих от оскорблений. Для меня совершенно очевидно, что когда мы говорим о призывах к насилию по межрелигиозному признаку, по межнациональному признаку и т.д., то здесь вполне можно четко установить и квалифицировать наличие таких призывов, состав преступления. Они выражены в речи или письменном документе. Но когда мы говорим об оскорблениях чувств верующих, мы вступаем на такую почву, где невозможно ничего достоверно установить в суде. Человек говорит, что его чувства оскорблены. А как проверить? Правда ли это оскорбляет его чувства или нет? Правда ли это является табу для него или нет? В результате здесь возникает почва для бесконечного злоупотребления и для бесконечного наступления свободу других людей. Свои реальные или мнимые убеждения человек пытается навязывать другим: или через террористический акт, как в случае с "Charlie Hebdo"; или через запреты и введения соответствующих статей в уголовный административный кодекс, как у нас и т.д. Вот совершенно очевидно, что поскольку доказать в суде надежно и прочно искренность чьих либо религиозных чувств, факты оскорбления, ущемления, поражения невозможно, то соответственно они и не могут быть фактором, ограничивающим свободу слова.

И, безусловно, журналисты "Charlie Hebdo" были в своем праве, и остаются в своем праве, на самую острую критику, на самую жесткую сатиру, в том числе глупую, в том числе неуместную, в том числе неуважительную и т.д. Потому что свобода слова, как и все остальные свободы, распространяется не только на тех людей, которые нам нравятся. Не только на те слова, которые нам нравятся, не только на те поступки, которые нам нравятся, но и на те действия, слова, на тех людей, которые нам неприятны, которых мы считаем глупыми, которых мы считаем злыми, которых мы считаем лживыми. И на это тоже у людей есть право на собственный нравственный выбор, на ответственность перед своей совестью за этот выбор в том случае, если они не посягают на жизнь, на свободу, на собственность других людей. Журналисты "Charlie Hebdo" ни на чью жизнь, свободу и собственность не посягали, а террористы, которые совершили нападение на них, которые убили полицейского, охранявшего редакцию, вот они совершенно очевидно – вот эта нетерпимость, это нападение – открыто противоречит и законодательству, и ценностям свободного общества. И, безусловно, здесь та самая граница, тот самый водораздел, те самые бастионы свободного мира, которые мы должны твердо и последовательно защищать.

В.Кара-Мурза

НОВОСТИ

В.Кара-Мурза

В.Кара-Мурза

В.Кара-Мурза

В.Кара-Мурза

Но уже тогда очевидно Кремль задумал сворачивать все эти парламентские игрища, и шел последовательно к 1996 году, году, для которого была развязана Чеченская война. Для которого просто власть перестала быть следствием процедуры демократической, и все разговоры о демократии были завершены именно в 1996 году. Сегодня откровенно признаются об этом, что тогда хотели остановить коммунизм. Я не знаю, кого они хотели остановить. Представляете, как в Великобритании, чтобы не допустить к власти Джереми Корбона, Тереза Мэй, допустим, сфальсифицировала бы выборы, пригласив американских политтехнологов. Своему зятю, я не знаю, которого сделал начальником, своему сыну, который сделал начальником своего штаба. Я думаю, что это плохо бы кончилось бы для консервативной партии и для всей системы власти Великобритании. Поэтому, да, это был конец парламентаризма, по большому счету. Это же был ненастоящий парламент, ненастоящая Конституция. Это хорошая Конституция, она правильная, но она не принималась народом по доброй воле.

В.Кара-Мурза

Так было на протяжении 2.5 созывов вплоть до весны 2001 года, когда "Единство Отечества" и депутатские группы "Народные депутаты России" образовали устойчивое пропутинское, проправительственное большинство, которое с тех пор под названием "Единая Россия" так в Государственной Думе и функционирует. Когда ни у кого не было большинства. В этой ситуации, когда любой закон обсуждался достаточно долго, когда неоднократно приходилось преодолевать президентское вето и т.д., Государственной Думе удалось в значительной степени сформировать ту основу российского законодательства, которая действует и по сей день. Государственная дума была тогда не только безумным принтером. Она была как раз местом, где законы обсуждались перед их принятием, дискутировались продолжительное время, иногда излишне продолжительно – они могли годами лежать, пылиться в ожидании своей очереди принятия или окончательного отклонения – но, тем не менее, это было время действительно парламентской работы, которая давала определенные плоды, и продолжает давать до сих пор. Это не та система, когда закон сначала принимается за 10 минут, потому что его спустили сверху из администрации президента, а потом уже, когда он начинает работать, выявляются его многочисленные недостатки, и оказывается, что с самого начала надо было обсуждать с экспертами. Что с самого начала нужно было услышать общественное мнение, увидеть недостатки, внести поправки и т.д. Но это делается уже тогда, когда закон работает, и его начинают с колес в действие пытаться править. Тогда была другая ситуация, притом, что, конечно, Государственная Дума с самого начала была институциональна, очень слабой, незащищенной. Ведь у нее фактически не было возможности действенно влиять на состав правительства, у нее не было возможности изначально по Конституции 93 года безнаказанно отклонять кандидатуру, например, премьер-министра, не риску, что ее просто президент распустит. И поэтому очень часто возникала ситуация, когда даже будучи – особенно вторая Государственная Дума – формально оппозиционна президенту, и все время критиковавшая Ельцина, и критиковавшая очень жестко.

Когда доходило до решающего голосования, то неожиданно часть коммунистов голосовала за Кириенко в 98-м году, например, перед дефолтом, весной 98-го года. Досыпали ему, так сказать, недостающие для прохождения голоса. Точно также в августе 1999 года с перевесом в 7 голосов – 233 голоса "за" при 226 необходимых – был утвержден премьером Путин. С этого и началось его пребывание во власти, которое и длится по сей день уже практически 20 лет, в высшей власти, я имею в виду, на постах президента и председателя правительства. Точно также в мае 1999 года при голосовании по импичменту не хватило 17-ти голосов по пункту о войне в Чечне для того, чтобы запустить эту процедуру. Потому что в Государственной Думе всегда прекрасно понимали, что если они пойдут на лобовое столкновение с президентом Ельциным, то все кончится так же, как кончилось для Верховного совета в 1993 году. Когда президент просто вышел за рамки действующей тогда Конституции, издал указ 1400, открыто превысил свои полномочия, распустил Верховный совет, недовольных после этого просто подавил. И все, случилась маленькая гражданская война, за которую часть ответственности нес и Верховный совет, но, тем не менее, случилась маленькая гражданская война. Президент, опираясь на армию, победил в этой войне, и дальше написал ту Конституцию, которая была ему удобна, которая была принята в декабре 1993 года, где за президентом закреплялись огромные полномочия, а за парламентом достаточно ограниченные.

И мы знаем из мемуаров Ельцина, из того же президентского марафона, что он перед выборами 1996 года также рассматривал для себя вариант выхода за рамки Конституции, разгон Госдумы и т.д., опасаясь проиграть выборы Зюганову. Вот понимание того, что на самом деле эта некоторая такая игра в парламентаризм, оно все время с Государственной Думой было. И до тех пор, пока у власти был Ельцин, это все работало несколько одним образом, поскольку Борис Николаевич был человек такой рисковый. И, кроме того, по состоянию здоровья не стремившийся к тотальному контролю за всем. А как только на его место со всеми теми же полномочиями пришел человек, склонный к максимально полному контролю, то вертикаль власти – о необходимости, которой в интервью говорил еще Ельцин, тут недавно еще нашел в интервью осени 1991 года, еще Советский Союз не развалился, а Ельцин уже говорил, что России нужно выстроить вертикаль власти, что нужно назначать глав регионов. Если хотите, вы это можете найти интервью, оно на Ютубе существует. Вот эта вертикаль власти в 2000-е годы была очень быстрой и жестко выстроена. Этому способствовала еще одно обстоятельство. Есть очень интересная книжка двух бывших парламентских корреспондентов – Глеба Черкасова из "Коммерсанта" и Светлана Лалаева – "Повседневная жизнь депутатов Государственной Думы". Она как раз о работе первых трех Госдум. О том времени, когда парламент был еще в России местом для дискуссий – в 1993-м-2003 годы.

Они там прямо говорят, что негативный образ Госдумы формировался в СМИ по заказу конкурирующих ветвей власти: в первую очередь исполнительной власти, и прежде всего в Администрации президента. Сторонники реформ в 90-е годы видели в парламенте, где большую роль играли консервативные элементы: левые силы – КПРФ, и всякие другие противники рыночных реформ – видели тормоз. И стремились сделать так, чтобы парламент им не мешал. В частности, создавался образ парламента как место бессмысленного, ничего не решающего, такой говорильни, место, где происходят скандалы, где депутаты дерутся. И некоторые лидеры фракций, которые известны своим очень тесным сотрудничеством с Администрацией президента и со спецслужбами, они активно этому подыгрывали, провоцируя различные драки, скандалы, обливания водой, и во всем этом однозначно участвовали. Вот эта политика "карнавализации" парламента привела к тому, что в обществе понемножку слово "депутат" стало становиться ругательным. И понемножечку Госдума стала все большие и больше соответствовать тому образу, который ей изначально создавался политическими противниками. Она в эту сторону и стала двигаться, народ стал все менее серьезно относиться к выборам в Госдуму, все более пассивно в них участвовать, делать выбор от противного, простого по приколу и т.д.

И в результате понемножечку из Государственной Думы профессионалы, люди политически убежденные, может быть, неправильной точки зрения, но придерживающих тех или иных определенных взглядов, стали вымываться. А какова была цена этого ослабления парламента? Зачем все это делалось? Что нам дали вот эти пресловутые реформы? Они нам дали по-настоящему надежную гарантированную частную собственность? Нет. Она была распределена по узкому кругу лиц, и у любого в любой момент эту собственность можно забрать, потому что она не признается легитимной, она не пользуется поддержкой общества, независимого суда нет, никто собственников в случае чего не защитит. Мы получили устойчивую работу системы независимых СМИ? Опять же нет. Все разноголосое оказалось очень легко свернуть. Особенно на телевидении, это случилось в первые же годы президентства Путина. Оказывается, что жертва институтами, механизмами ради реформы, ради конкретных решений, мы, в конечном счете, получаем – что любые решения и реформы оказываются бессмысленными, легко разворачиваемыми вспять. Оказалось, что если у вас нет по-настоящему сильного парламента, который представляет разные точки зрения в обществе, к которому общество относится с уважением. То все можно повернуть назад, можно решить, что вы не можете есть продукты из других стран, и вы не будете есть продукты из других стран, а будете есть пальмовое масло. Потому что нет противовеса, нет системы сдержек и противовесов, нет системы конкуренции разных ветвей власти. И вот этот риск, изначально заложенный в Конституции 93 года, и потом усугублявшийся на протяжении 90-х годов, сработал со страшной силой и привел нас к той ситуации, которую мы имеем сегодня.

В.Кара-Мурза

В.Кара-Мурза

В.Кара-Мурза

В.Кара-Мурза

В.Кара-Мурза

В.Кара-Мурза

И в таких сложных регионах, как Закавказье, где исторически разные народы проживали вместе на одной территории, плотно пересеченные. И искусственное проведение там внутренних границ – что это вот Армения, а вот это Азербайджан. Притом, что в реальности эту границу было провести очень сложно. В Российской империи на одной территории половина армян, а половина азербайджанцев, на второй территории одних чуть больше, других чуть меньше. Как тут проводить границу? Это все примерные вещи. А потом эти примерные вещи стали превращаться в настоящие, они стали превращаться в будущие границы национальных государств в процессе перестройки. И националисты разных республик, кстати, стали зарабатывать на этом свои очки и натравливать народы друг на друга. И, конечно, союзный центр в этом смысле был совершенно не готов к этим конфликтам, и вел себя слабо, некомпетентно, провоцировал конфликты, подчас пытался их использовать в своих целях.

И в результате все вело к таким кровавым и трагическим событиям, как Бакинский погром. В этом смысле – это такая еще одна бомба, заложенная советской национальной политикой, советской территориальной политикой под людей, живших в Советском Союзе, которая стала для, по сути, сотен тысяч, миллионов людей просто своей личной трагедией, которая до сих пор продолжает в Закавказье определять очень сложные отношения между Арменией и Азербайджаном. Эти раны продолжают кровоточить. И перспектива их заживления на межгосударственном уровне по-прежнему остается крайне шаткой, притом, что, разумеется, все нормальные люди, независимо от национальности, друг с другом в личном общении не держат камня за пазухой по поводу того, что кто-то армянин, а кто-то азербайджанец и т.д. Но на уровне государственной политики эти раны не преодолены до сих пор, и когда они будут преодолены, я думаю, что никто с уверенностью никто сказать не сможет.

В.Кара-Мурза