Грани недели - 2018-07-14

В.Кара-Мурза

- в этот день в 1857 году вышел первый номер журнала «Колокол» Александра Герцена;

- в 1931 году в этот день было вынесено постановление о сносе храма Христа Спасителя;

- в 1984 году в этот день режиссер Юрий Любимов был лишен советского гражданства.

В этот день в 1933 году в Третьем Рейхе были запрещены все партии, кроме НСДРП. Монополия вредит конкурентной борьбе, считает публицист Леонид Радзиховский:

- Конкуренция развивает такие качества как нарциссизм, непогрешимость, естественно усиливает коррупцию. Поэтому в общем виде это плохо. То ли дело, допустим в России. У нас вот многопартийная система, острая конкуренция, отчаянная борьба за места в парламенте. Насколько мы интереснее и содержательнее живем, чем при однопартийной системе. Так что преимущество однопартийной системы на примере России наиболее близко нам, совершенно очевидно.

В.Кара-Мурза

- Дело в том, что этот режим перестает быть партийным и конкурентным, и этот режим гораздо опаснее для рядового гражданина. Здесь дело не только в однопартийности, а в том, какой идеологической направленности является та или иная партия. Если партия остается одна, то она является авторитарной и полу- или полностью фашистской.

В.Кара-Мурза

- Весь народ, вся нация, которые имеют разное мнение, разное понимание истории или актуальных моментов, выстраиваются в едином строю под одного Фюрера. Этот чудовищный тоталитарный режим, и действия нацистской партии привели к страшной трагедии – ко Второй мировой войне. Поэтому, безусловно, тоталитарный нацистский режим, который был построен на расовой нетерпимости, на сегрегации расовой – это один из страшных примеров. Напомню, что нацистский режим поддерживался практически всеми западными государствами до 1 сентября 1939 года. В первую очередь и Великобританией. Есть фотографии, где королевская семья Великобритании отдает нацистские приветствия. И мы знаем, что король Великобритании, лишенный короны якобы из-за морганатического брака, носил нацистский значок, и был просто ассоциируемым членом нацистской партии, по крайней мере, называл Адольфа Гитлера своим братом. Мы знаем, какие деньги, какие инвестиции в нацистский режим делали американские компании – финансовые, экономические, промышленные и т.д. Потому я считаю, что так называемый демократический Запад несет полную ответственность за возникновение в центре Европы режима, основанного на расовой агрегации, на этнической сегрегации, и режима, который привел мир на грань гибели.

В.Кара-Мурза

- Однопартийная политическая система есть уничтожение конкуренции, есть превращение государства в функцию одной единственной политической партии, то, что мы пережили в Советском Союзе, когда партийная номенклатура подменила государственные органы, в том числе народное представительство. Это ведет к деградации системы, и как раз это продемонстрировала опция Советского Союза. Фашистская Германия просуществовала гораздо меньше, но погибла в результате войны, и это не совсем чистый эксперимент. Но советская система однопартийная закончилась убедительным фиаско. И это фиаско связано не с деятельностью каких-то спецслужб, а с общей неэффективностью системы, когда одна партия не в состоянии была больше представлять интересы людей, и реагировать на изменения этих интересов. И, в конечном итоге, она эту власть утратила. В России существует все-таки призрачно многопартийность, более того, я считаю, что при ослаблении центра в силу, например, ухода Путина, при ослаблении центральной вертикали власти, нынешние, казалось бы, карикатурные партии могут обрести совершенно не карикатурную власть. Потому что они сидят в парламенте, они давно в политике, они обладают определенным весом, их узнают, люди за них голосуют, и они, возможно, в какой-то момент смогут управлять этой страной.

В.Кара-Мурза

- Слияние государственной бюрократии с партийными – это штука произошла и в СССР, эта штука произошла и в Германии, и это вообще противоречащие функции. Если сливаешься, то очень скоро политическим субъектом становится не партия, а государство. А у нас такое есть. Но мы живем в разные эпохи. Мы живем в 21 веке, а в 30-х годах 20-го идея, что государство – это обезличенный принцип, который располагает какими-то правами, у которого есть какие-то интересы, в голове у людей не укладывалось. Ну, хотя бы партия, хотя бы как бы некая организация идеологическая, ну не как не бюрократия. Тогда просто у человека нормального в голове уложиться не могло.

В.Кара-Мурза

А.Гнездилов

В.Кара-Мурза

А.Гнездилов

И то же самое мы можем собственно наблюдать и в России, там, где есть крошечные элементы политической конкуренции, там, где партии время от времени меняются у власти, возвращаются на землю, там мы можем увидеть, что партии начинают действовать более разумно. Вот пример – на муниципальных выборах 2012 года в моем родном Таганском районе ни одна из партий не получала на районных выборах большинства. Самой крупной фракцией стала «Справедливая Россия», второй по численности «Единая Россия» и коммунисты. И сначала у власти оказалась «Справедливая Россия» в союзе с коммунистами. И когда маленький районный муниципальный театр, театральный особняк, занимавший одно из муниципальных помещений, новое руководство района попыталось выселить для того, чтобы вселить туда какое-то казачье общество, то помимо сотрудников театра защищать его из политических партий вышло «Яблоко». И совершенно для меня неожиданно защищать его стала оказавшаяся в оппозиции местная «Единая Россия». То есть, дело не в том, что на Западе какие-то хорошие политики, а у нас какие-то особо плохие политики. Дело во вседозволенности или в ограничении, дело в рамках, которые общество и государство ставят политику. И когда политики время от времени вынуждены возвращаться к народу, вынуждены оказываться в оппозиции, то они в результате начинают и контролировать своих оппонентов достаточно эффективно. И видеть реальные проблемы людей, и они перестают принимать карательные законы против оппозиции, потому что они будут знать, что они завтра будут сами в этой оппозиции, будут жить и работать по этим правилам. И вот та сменяемость – отказ от однопартийности, способность корректировать курс, и в результате не уходить далеко ни влево, ни вправо, а удерживаться на некой разумной центристской линии - вот это одно из самых важных преимуществ, которое дает отказ от фактической или неофициальной однопартийной системы.

В.Кара-Мурза

- Я помню свое детство, «бархатный застой» как называется. И я первый раз пошел в церковь, тогда у меня просто к православной возник интерес. Возник, потому что перед Пасхой вдруг учителя решили произвести со школьниками профилактическую беседу о том, как нехорошо ходить на религиозные праздники, и там все равно будут люди, которые будут смотреть, кто пришел, и вы не сможете это скрыть, даже если пойдете, что не надо ходить, не губите свои комсомольские карьеры. Тогда я подумал – интересно, надо пойти, посмотреть, что это такое. То есть если где-то на что-то наезжают, кого-то бьют, то всегда возникает вопрос – что-то тут нужно присмотреться. Я думаю, что такую популярность церкви в такой интеллигентской среде позднего Советского Союза, так называемого церковного диссидентства - движения, сформировавшееся вокруг Меня, Дудко – это как раз результат гонения на церковь.

В.Кара-Мурза

- С точки зрения борьбы с религией, наверное, коммунисты поступали, может быть, и правильно – они разрушили главный символ Московского православия. Хорошо, что им не пришло в голову Успенский собор, например, разрушить. Все-таки храм Христа Спасителя при всей его значимости, конечно, это не памятник истории и культуры в той же степени, как Успенский собор или Собор Василия Блаженного. Был же план – снести Собор Василия Блаженного, например. Хорошо, что они этой малой кровью ограничились. Мне кажется, что для российской культуры это был сильнейший удар, потому что религия, так или иначе, часть нашей идентичности – нравится нам эта религия или не нравится, это часть идентичности. И, конечно, уничтожение религии, я считаю, в общем большой катастрофой русской, потому что изменился городской ландшафт и сельский очень сильно изменился, люди одичали, конечно. Потому что какая-то работа с их душами она перестала вестись, или велась уже совершенно по-другому. И то, что церковь была насильно изгнана из общественного дискурса – это, скорее, большой минус для истории России ХХ века. Хотя мы все понимаем, что церковь, слившаяся с российской империей, конечно, была заложницей во многом и судьбы российской империи.

В.Кара-Мурза

- На месте храма Христа Спасителя был бассейн. Я, честно говоря, рассчитывал, что восстанавливая храм, можно было бы и бассейн в Москве построить – открытый, публичный, каким был бассейн "Москва". Храм Зураба Константиновича Церетели, украшенный его там литьем, он неплохой, он даже красивый во многом. Ну, такое было настроение у людей – церковь синодальную воспринимали как подразделение, как филиал, как министерство государства имперского, романовского, и поэтому многие русские люди относились, к сожалению, к православной церкви – подчеркну, именно в России это было. В Грузии это было совсем не так, например, - как просто к подразделению пропаганды той ненавистной империи, которая ушла в прошлое. Поэтому и многие церкви воспринимали не как произведение искусства, а как офисы министерства пропаганды. Поэтому, идя в новую жизнь, русские люди в 20-30-е годы совершили много радикальных и ошибочных поступков. Ну, молодость всегда радикальна. А это была молодая нация. Кстати, в Грузии, вы знаете, кто спас грузинские церкви от разрушения? Лаврентий Павлович Берия. В 1935 году он написал записку на имя Сталина, на имя ЦК о том, что грузинские церкви Джвари или Мцхета – являются исключительными памятниками архитектуры и культуры. И было специальное решение о том, что древние церкви, вот именно там, и на Кавказе не ломать. И их никто не трогал.

В.Кара-Мурза

- Конечно, больше вреда, и эта катакомбная религиозная активность получила фактически статус диссидентской. И потом это серьезно отлилось советской власти, когда она немножко ослабила вожжи. Ну, и конечно, с точки зрения вреда массовому сознанию – это было серьезное отравляющее действие для мозгов и душ людей.

В.Кара-Мурза

- Естественно, пользу, это люди-конформисты. Когда что-то запрещают, малое количество возмущается, а подавляющее большинство принимает. Аналогично когда что-то разрешается, малое количество недовольно, а большинство всегда согласно. Поэтому практически почти всегда решения начальства, какими бы они ни были, одобряет большинство. Иногда это огромное подавляющее большинство, иногда это относительное большинство. Но случаев, чтобы четкие решения начальства большинство не поддерживало, я. честно говоря, почти не знаю. А уж тем более, если такое начальство как Сталин, как советское начальство, где, сами понимаете, не забалуешь.

В.Кара-Мурза

- Мне, конечно, несколько затруднительно комментировать антирелигиозную пропаганду в Советском Союзе, пользу для нее и вред для нее. Поскольку я, честно говоря, думаю, что любое принуждение в вопросах свободы совести, любое принуждение в вопросах религии, в любом случае, наносит вред обществу. Идет ли речь о принудительном атеизме или о принудительном внедрении какой-либо религии, о навязывании человеку какой-либо религии - в любом случае это насилие над душой человека, и ничего хорошего в этом быть не может. Поэтому, конечно, взрыв храма Христа Спасителя был, хотя и далеко не самой чудовищной акцией большевиков в политике государственного атеизма. Самой чудовищной была, конечно, расправа над людьми, расправа над верующими, расправа над священниками просто за их взгляды, за их убеждения. Безлюдные, по сути, казни и убийства. Еще более отвратительным, чем снос храма Христа Спасителя, я бы мог назвать уничтожение целого ряда выдающихся памятников предшествующих столетий, например уничтожение в Кремле собора Спаса на Бору - это древнейшая церковь Кремля, древнейшая из тех, чьи фотографии дошли до наших дней. Она была основана еще в 1330 году при Иване Калите, и ее уничтожение большевиками - это, конечно, страшная культурная утрата для России. Тем не менее, конечно, и снос храма Христа Спасителя одобрять невозможно, поскольку это уничтожение знаменитой выдающейся постройки. Другое дело, что если пытаться от этих моральных соображений немножко отрешиться, смотреть на дело глазами большевиков, то да, это уничтожение было такой очень символической, очень показательной акцией. Одной из самых ярких акций, показывающей серьезность намерений в духе – до основания, а затем "мы наш новый мир построим"…

Хотя как мы знаем, Дворец съездов, который планировалось построить по проекту Иофана после сноса храма Христа Спасителя, так и не был построен. С другой стороны, был построен бассейн "Москва" - круглосуточный, огромный, один из самых больших в мире, работавший под открытым небом, и который в этом смысле был символом Москвы, не менее, а может быть, и более ярким, чем храм Христа Спасителя. Поэтому я, конечно, испытываю некоторую ностальгию по бассейну "Москва", по возможности вообще увидеть его и воспользоваться, поскольку его снесли, когда я был еще ребенком, я в нем ни разу не был, но я его видел. И это, конечно, сохранившиеся фотографии, и эти фотографии впечатляют. Но, тем не менее, эта политика государственного атеизма не могла принести результат, несмотря ни на какие демонстративные варварские акции, и не принесла, в конечном счете. И те люди, для кого было по-настоящему важно православие, пронесли его сквозь гонения. А те люди, для которых по-настоящему важен атеизм, пронесут его даже сквозь гонения, даже если их будут как в Средние века сжигать на кострах, всячески бороться с вольнодумием и вольномыслием. А те люди, которые просто приспосабливаются к обстоятельствам - они в Российской империи были верующими, потом в Советском Союзе атеистами, а теперь снова верующими, они так и будут примыкать к более господствующей культурной тенденции до тех пор, пока мы не создадим по-настоящему свободное пространство для индивидуального религиозного выбора каждого человека.

В.Кара-Мурза

- Вероятно, чувствовали, раз лишили его гражданства. Была очередная глупость, поскольку Театр на Таганке ни малейшей угрозы для советской власти не представлял вообще, а Любимов в частности. Это была такая разрешенная фронда, совершенно безопасная, как «Эхо Москвы», например. Это та фронда, которая только консолидирует систему, только помогает системе. Если завтра запретят «Эхо Москвы» - это будет очевидной глупостью власти. Ну, я думаю, она такой глупости не сделает. А вот советская власть таких глупостей наделала.

В.Кара-Мурза

- Театр был немножко таким средством выпуска пара, как допустим классический другой пример «Литературной газеты». Но в этом смысле его власть немножко использовала для того, чтобы управлять интеллигенцией. Но всякое разрешение всякой либеральной активности имеет свои пределы, и вот история Таганки - тоже история того, что государство всегда приходит - скорее запретит полузапретное, чем разрешит его.

В.Кара-Мурза

- Нет, конечно, они никакой угрозы не чувствовали, Любимов хотел уехать за границу. Он сначала уехал, а потом был лишен гражданства. Я считаю, что это было ошибочное решение, я считаю, что такими людьми, как Юрий Любимов, страна должна гордиться. Он создал великий театр, великое искусство, и многие спектакли Театра на Таганке вошли в историю не только советского, русского, но и мирового театра. Поэтому, безусловно, это было ошибочное решение идеологических маразматиков, которые в то время курировали и направляли жизнь Советского Союза. Собственно, их деятельность и действия, подобные лишению Любимова гражданства, и привели к гибели Советского Союза.

В.Кара-Мурза

- Мне кажется, что лишение гражданства было способом для Советского Союза понизить градус общественного недовольства. То есть типа – уезжайте, без вас воздух чище. Это, конечно, лучше, чем гноить в лагерях или расстреливать, но цель была та же. То есть изолировать людей, которые в состоянии влиять на общественное мнение, обладая, казалось бы, не властью, а какой-то харизмой. И государство последовательно от них избавлялось, но этот путь был обречен, потому что, в конечном итоге, большинство деятелей, высланных Советским Союзом, пережили Советский Союз.

В.Кара-Мурза

- Потому что сам по себе театр воспринимался как некая дозволенная фронда. И степень его дозволенности зависел от расклада сил среди покровителей этого театра в министерстве культуры, в Политбюро, и там был такой продвинутый, модернизированный класс людей, и более архаичный националистский. И долгое время всякие такие на грани фронды культурные феномены выживали под крылом Фурцевой, которая изображала из себя такую держиморду, а на самом деле покровительствовала таким умеренным поискам творческим, которые другая часть могла оценивать как на грани фола. В зависимости от этих раскладов с Любимовым было то легче, то хуже, в какой-то момент он решил не возвращаться. Но сказать, что театр был запрещен – да нет, был разрешен. Но это была именно довзволенная фронда.

В.Кара-Мурза

НОВОСТИ

В.Кара-Мурза

А.Гнездилов

Содержание поэзии Высоцкого, его песни, которые звучали, в том числе в спектаклях театра на Таганке - это такая вещь, которая действительно создавала из раздробленного общества единое гражданское общество, единый народ, нацию, объединяло людей. И, конечно, по этому поводу существовал страх. И неслучайно вот эти проблемы Любимова и театра на Таганке в 1983-84-х годах начались за несколько лет в огромной степени после смерти Высоцкого и в связи с его смертью, в связи с его похоронами, с тем количеством людей, которые пришли на эти похороны. А ведь он не имел официальных званий – он не был ни заслуженный артист, ни народный артист. Но он был по-настоящему народный артист для людей. И потом, когда театр на Таганке начал готовить спектакль памяти Высоцкого, спектакль который потом стал называться «Владимир Высоцкий», он столкнулся с запретами и преследованиями, чиновники требовали оттуда вымарывать песни Высоцкого, предлагали оставить из легендарной «Охоты на волков» одну строчку – «Рву все силы из всех сухожилий».

Все – дальше сокращать! Протестовали против песни, где он пел про инвалидов войны. И один из чиновников на обсуждении на полном серьезе заявил, что мол, может, не стоит трогать тему инвалидов: "Я сам не воевал, но хорошо помню этих омерзительных обрубков, нужно ли их вытаскивать на сцену"? Естественно, что Юрий Любимов тут же дал этому жесткий отпор, потому что это чудовищные вещи, которые говорятся под стенограмму, это же все записано и опубликовано. Я здесь не открываю абсолютно никакой Америки. И в результате спектакль запрещался. Например, к 45-летию Высоцкого, 25 января 1983 года спектакль разрешили сыграть в качестве закрытого показа, только для родных самого Владимира Семеновича и для членов семей сотрудников театра, и личное разрешение давал Андропов. И это было еще относительно великодушно, потому что через год, когда Андропов будет уже умирать, и скоро придет к власти Черненко, спектакль запретят вообще, его просто не разрешат показать. И вот эта борьба с театром на Таганке началась не тогда, она шла раньше. Можно вспомнить, например, что спектакль «Живой» по Можаеву – известному нашему писателю-деревенщику, писавшему о судьбе русской деревни в Советском Союзе. Спектакль «Живой» запрещали 15 лет к тому времени. А потому, в конечном счете, он вышел уже в перестройку после 20 лет запретов. Это, по-моему, если не рекорд, то близко к рекорду советского театра. Хотя история совершенно не исключительная, можно вспомнить, например, как в Театре Маяковского Андрею Александровичу Гончарову приходилось репетировать «Беседы с Сократом» из-за запретов порядка 5 лет, пьесу Радзинского, потому что сначала, когда начали ставить, кто-то подумал, что это про суд над Синявским и Даниэлем. Хотя вроде бы тогда не очень было похоже. Потом они репетировали, готовятся выпустить, а в это время начинается история с преследованием Солженицына. И это уже более похоже на Сократа. А потом самое смешное, что когда возникла история с Сахаровым, когда Сахаров стал уже открытым диссидентом и с ним начали бороться, он опубликовал свои вольные, свободолюбивые сочинения оппозиционные по отношению господствующему советскому строю. То в этот самый момент, когда его сходство с Сократом было уже почти очевидно, спектакль, как ни странно разрешили, спустя годы почему-то. Но 15 лет к тому времени запрещали «Живого», упорная борьба шла со спектаклем «Владимир Высоцкий», с памятью Высоцкого. Это полезно, кстати, помнить сегодня всем, кто, с одной стороны, ностальгирует по Советскому Союзу, а, с другой стороны, каждый год в январе и июне вспоминает Высоцкого и любит его песни, вот полезно вспомнить, как Советский Союз реально относился к творчеству Высоцкого. И потом «Борис Годунов» - спектакль, который обвиняли в том, что он поставлен к смерти Брежнева. Какой Госплан мог бы это так спланировать, чтобы поставить спектакль именно к смерти Брежнева? Что матроска самозванца – это якобы намек на Андропова, который служил во флоте. Ну, чушь полная, но, тем не менее, претензии к спектаклю выдвигались, и с ним боролись, и он пугал, потому что если на что-то самозванец и был похож в этом спектакле в своей матроске в исполнении Валерия Золотухина, скорее, на такого матросика из 1917 года, перехватывавшего беззаконную власть у Годунова, в такие же беззаконные руки. И «Борис Годунов» был третьим запрещенным спектаклем. За «Владимира Высоцкого», за работу над этим спектаклем «Владимир Высоцкий» Юрий Любимов и директор театра Николай Лукьянович Дупак, он жив, кстати, до сих пор – хочу пожелать ему здоровья – они получили строгий выговор от властей. И в результате сложилась ситуация, когда в 1983 году Любимов уехал за рубеж ставить в Лондоне «Преступление и наказание», его выпустили, потому что здесь еще один важный нюанс надо отметить.

Мы много говорим о давлении, о цензуре, о препятствиях, но, с другой стороны, в советской системе существовала и борьба различных чиновнических группировок, которые могли покровительствовать тем или иным художникам, и немножко смягчать для них давление. И существовала такая группа интеллектуалов около ЦК КПСС, сформировавшаяся в качестве помощников Хрущева в 50-60-е годы, в оттепельные годы, связанные с именами Федора Бурлацкого, академика Георгия Арбатова, Александра Бовина – они сначала работали спичрайтерами для Хрущева, а потом работали с Андроповым, когда он был секретарем ЦК КПСС в середине 60-х, до своего назначения в КГБ. И они потом, пользуясь своими связями с Андроповым, каким-то образом сочувствовали театру на Таганке и Любимову, пытались смягчать удары. И в результате в какой-то момент после смерти Брежнева при Андропове сложилась такая двойственная ситуация – с одной стороны перед этим, в 80-е, 81-й, 82-й годы. 82-й – это запрет «Годунова», 81-й – это борьба со спектаклем памяти Высоцкого. Советская власть очень жестко давила, а, с другой стороны, в 83-м с приходом Андропова к власти, ситуация стала более двойственной. Давление вроде как и оставалось, но в то же время Любимова выпустили за рубеж. А потом все стало резко меняться. Мы знаем, что летом 83-го года на юге Андропов, присев на холодный камень, получил серьезное ухудшение болезни почек, и начал стремительно умирать. И все меняется моментально, и уже осенью 83-го года один из сотрудников посольства в Лондоне обронил такую фразу, которую передали Любимову, ставившему «Преступление и наказание» - что мол, преступление то Любимов уже совершил, а на родине, когда он вернется, его ждет наказание. И Любимов, приехавший из Советского Союза больным после всех этих цензурных неприятностей, был вынужден обращаться к врачам, одновременно работать, он не хотел ни судьбы Мейерхольда, ни судьбы репрессированных диссидентов. Он боялся возвращаться в Советский Союз, и не безосновательно, потому что это время - как раз один из пиков преследований инакомыслящих, и психбольниц, и тюрьмы, и другие карательные меры существовали. Еще в 82-м году он показывал оставляемые ему на двери квартиры анонимные письма с угрозами его маленькому ребенку, написанные в такой завуалированной форме, что мол – «вы знаете, Юрий Петрович, очень волнуюсь за вашего сына. Я тут видела вещий сон, что он стоит на подоконнике и готов туда броситься. Я говорю – почему? А потому что папа тебя не спасает».

И Любимов приносил эти письма в театр, показывал их актерам, это задокументированные вещи, они существуют. И вот в этой обстановке травли, понимая, что на родине для него ситуация с тяжелой болезнью и умиранием Андропова стремительно движется к худшему, Любимов не хотел возвращаться, откладывал это возвращение как мог. В конечном счете, он оказался прав. В феврале 84-го года умирает Андропов, в марте 84-го, как только к власти приходит Черненко – представитель противоположной группировки, Любимова снимают с поста руководителя театра на Таганке, начинают уничтожать его спектакли в репертуаре театра, а летом его лишают гражданства. К счастью, все это продлилось недолго. И «Борис Годунов», и «Владимир Высоцкий», и «Живой» Можаева – они все вышли в перестройку, во второй половине 80-х годов. И Высоцкий сегодня - важнейшая часть нашего национального наследия. В принципе это в какой-то степени Пушкин XX века. И Любимов – это абсолютная классика театра. Но помнить о том, чего театру на Таганке стоило работать, чего стоили их творческие поиски, стремление к свободе, попытка просто жить по-человечески и достойно. Очень важно сегодня это помнить нам для того, чтобы не повторять, пусть и в смягченной форме, по отношению к современным деятелям кино, театра, литературы, живописи – не ломать человеческие судьбы и не ломать судьбу страны, разлучая ее с шедеврами, которые рождаются и приходят к читателю, зрителю, или которые могли родиться и не родятся из-за цензурного давления.

В.Кара-Мурза

- Это интересный и важный вопрос, который связан с тем, что это эпоха формирования политических медиа во всем мире. И раньше в 18 веке можно было уехать, написать памфлет, книгу, опубликовать ее. Но тут начала формироваться в 18-19 веке культура медиа, в котором можно было что-то издавать, что-то публиковать. Это можно было сделать за границей, на любом языке. И «Колокол» в каком-то смысле был и воспринимался властью как вендетта Герцена, которую он вел против Николая Первого. Потому что вспомните, какие удары он наносил. Например, тайную генеалогию, которую Долгоруков написал во Франции, почему он не мог вернуться в Россию, ее полностью опубликовал в «Колоколе» Герцен. Это прямой выпад по династии Романовых. Это была личная как бы вражда, это не воспринималось как некий институт. Ну, есть институт медиа, который действует от него разный феномен, не всегда приятный, как часто воспринимается. А это был персональный удар. «Колокол» - это оружие, с помощью которого конкретный Герцен бил по конкретному Николаю Первому, а потом по Александру Второму. Послабление царь не сразу дал. Герцен, кстати, после того, как послабление дал, он фактически оружие сложил. Вроде как послабление дал – и крошить тебя не за что. И обратите внимание, этот тренд, который задал в середине 19 века Герцен, был еще актуален в начале XX века, когда Гучков боролся с Николаем Вторым, Распутиным и Александрой Федоровной. Именно теми же методами. Гучков – тот же новый Герцен, только мог не убегать в Лондон.

В.Кара-Мурза

- Собственно, внутри России, хотя господствовала жесткая цензура, и государство сильно контролировало общественное мнение вплоть до того, что мы знаем, что за опубликование «Философического письма» Чаадаева журнал был мгновенно закрыт. «Телескоп», если я не ошибаюсь. И масса других, конечно, фактов, и Пушкин цензурировался, и Достоевского чуть не расстреляли за хранение и чтение «Письма Белинского Гоголю». Россия страна, конечно, во-первых, слова, во-вторых, цензуры этого слова. Это в очередной раз подтверждает, что слово здесь играет особую роль. Наша публика читающая, и тогда она была читающая в еще большей степени. Поэтому идея издавать журнал, конечно, за границей на свои собственные деньги – Герцен был очень богат – она была разумна. И, конечно, Герцен преуспел. Он, кстати, неплохой писатель, и мне жалко, что он, в конечном итоге, стал больше политиком, чем писателем. Но, несомненно, «Колокол» разбудил много кого.

В.Кара-Мурза

- «Колокол» был совершенно великим событием русской истории, и вообще, вся история русской мысли, русской литературы, о которой имеет смысл говорить, или русской философской мысли – это история освободительного движения. То, что проблематика свободы – и человеческой, и общественной, освобождение народа – это была главной идей, которая была в сердцах и умах лучших русских людей, к которым, безусловно, относится Александр Герцен. Единственным адресатом «Колокола» был царь по большому счету. Герцен, будучи патриотом, будучи социалистом, будучи либералом обращался к царю, и пытался показать ему, куда он ведет страну, в какую бездну он ведет страну. Герцен предвещал и революцию, и гражданскую войну, и все трагедии, которые случились с Россией из-за гибельного курса царского режима. И царь читал «Колокол» - это известно, что царь внимательно прочитывал «Колокол», и значит доходило до адресата. Сегодня в России, к сожалению, верите, вот мы не всегда можем издать такой «Колокол», который доходил бы до современного «царя». Ну, надо стараться.

В.Кара-Мурза

- Конечно, прослойка интеллектуалов в любых такого плана режимов, она очень маленькая, но очень голосистая и влиятельная. Все-таки все изменения начинались сверху, и интеллектуальная активность, в том числе всерьез влияла и на тех, кто стоял у власти. Конечно же, «Колокол» не мог поднять огромную безграмотную массу населения, и сегодня маленькие либеральные издания не могут поменять сознание нации, но просвещение такого типа активности - всегда круги по воде, падает маленький камешек, и круги идут. И вот в этой логике всегда такого рода инициативы достаточно опасны для режимов чрезвычайно жесткости.

В.Кара-Мурза

- Ну, потому что в 19 веке очень большое значение предавали словам. Россия была литературоцентричная страна, и поэтому гром этого «Колокола» он хорошо доходил до людей. Кроме того, люди были неизбалованны свободой слова, очень серьезно относились ко всему, что пишут, и власть серьезно относилась, и интеллигенция серьезно относилась. Это сейчас – хоть колоти в колокол, хоть в бубен, никто даже не почешется. А тогда было очень такое трепетное отношение к словам.

В.Кара-Мурза

А.Гнездилов

Ну, и о том, что, например, Николай Некрасов – один из издателей «Современника», и один из виднейших прогрессивных деятелей того времени – писал льстивую, восхищенную оду «Муравьеву-вешателю», который непосредственно и подавлял Польское восстание с крайней жестокостью, и причем был публично им унижен, когда стал он ему читать, потому что Муравьеву не нужны были никакие похвалы от либерала. И поэтому в результате Некрасов оказался в униженном положении с обеих сторон – он и свои идеалы предал, и в новую компанию его, мягко говоря, не приняли. А Герцен в этом смысле занял очень последовательную и очень твердую позицию, сказав: «Мы не рабы нашей любви к родине, как не рабы ни в чем. Свободный человек не может признать такой зависимости от своего края, которая заставила бы его участвовать в деле, противном его совести.

И здесь произошел его разрыв с огромной частью образованного общества, на него набросились и славянофилы, и западники – многие и с той и с другой стороны. И это стало травмой, от которой во многом Герцен и «Колокол» так, в конечном счете, не оправились, и которая привела в 1867 году к прекращению существования «Колокола». Это на самом деле такой традиционный для России раскол, мы видели его и во время предыдущего польского восстания 1830-го-1831-х годов, когда Пушкин опубликовал свои известные стихотворения «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина», где восхвалял подавление польского восстания. И Жуковский публиковал сходные стихи. А Петр Вяземский тогда писал о Жуковском в одном из своих писем: «Охота была ему писать шинельные стихи. И не совестно ли сравнивать нынешнее событие с Бородином. Там мы бились один против десяти, а здесь, напротив, десять против одного».

И в другом месте Вяземский писал: « И что опять за святотатство сочетать Бородино с Варшавою?»

Пушкину и Жуковскому, кажется бы, и стыдно. И декабрист Одоевский тогда поддерживал из каторги, как и многие другие декабристы, Польское восстание, потому что речь шла все о том же стремлении к свободе. Речь шла все о том же стремлении, чтобы самим определять свою судьбу. И потом Адам Мицкевич – выдающийся польский поэт, который после этого восстания 1830 года навсегда оказался в эмиграции, обращаясь к своим русским друзьям, в стихотворении «Друзьям москалям», писал о том, кому из них теперь тяжелее после случившегося – декабристам, которые отбывают сроки в Сибири или казнены как Рылеев, или, имея в виду Пушкина:

А кто поруган злей? Кого из вас горчайший

Из жребиев постиг, карая неуклонно

И срамом орденов, и лаской высочайшей,

И сластью у крыльца царёва бить поклоны?

А может, кто триумф жестокости монаршей

В холопском рвении восславить ныне тщится?

Иль топчет польский край, умывшись кровью нашей,

И, будто похвалой, проклятьями кичится?

Вот, собственно говоря, такая традиционная проблема, когда в определенные моменты государство действует деспотическим образом, ставит людей перед выбором – мы защищаем свободу свою и других людей, или, как писал в пьесе «Толпа» по аналогичному поводу замечательный английский писатель, Нобелевский лауреат Джон Голсуорси: «Моя страна – права она или нет?»

Это цитата одного из персонажей, там главным героем является Стивен Мор - политик, который в такой же ситуации во время колониальной войны дерзнул пойти против своего правительства, против общественного мнения, и погиб в этой борьбе. Вот Голсуорси об этом пишет, и в значительной степени таким Стивеном Мором, только не литературным героем, а настоящим реальным человеком, оказался Александр Иванович Герцен, и оказался в середине 1860-х годов его «Колокол».

В.Кара-Мурза