Алла Гербер - Дифирамб - 2021-12-26
26.12.2021
Ксения Ларина
―
Добрый день! Начинаем программу «Дифирамб». У микрофона Ксения Ларина. У другого микрофона в студии «Эха Москвы», моей любимой, моя сегодняшняя гостья Алла Ефремовна Гербер, писатель, публицист, общественный деятель, президент фонда «Холокост». Аллочка, здравствуйте! Приветствую Вас!
Алла Гербер
―
Привет! Привет! Привет! И рада невозможно. Соскучилась.
К. Ларина
―
Конечно же... Да, я тоже ужасно скучаю, тем более что у нас и повод хороший. Как говорится...
А. Гербер
―
Хороший ли, Ксюша? Хороший ли?
К. Ларина
―
Да, кстати, я тоже об этом думала.
А. Гербер
―
Да. Ну, будем считать, что хороший.
К. Ларина
―
Да, да, да. Думаю, скажу так: здравствуйте, Аллочка! Давайте сначала о хорошем.
А. Гербер
―
Давайте.
К. Ларина
―
3 января...
А. Гербер
―
Нет, нет. Ни в коем случае. 3 января у меня юбилей. А сколько, ни в коем случае.
К. Ларина
―
Да. Хорошо. Юбилей будет 3 января. Мы решили встретиться заранее, потому что праздничные дни, чтобы не отвлекать Аллочку от праздничного стола, от гостей, от друзей, которые, несмотря ни на какие пандемии, все равно будут, я уверена, потому что, уж чего, чего, а друзей у Гербер очень многое. Да?
А. Гербер
―
Друзей много. Это моё богатство. Ни рубля не накопила строчки, а друзей много. Я очень богата. Я миллионер. Даже миллиардер, я сказала...
К. Ларина
―
Вот-вот.
А. Гербер
―
Но не олигарх. Просто миллиардер такой скромный.
К. Ларина
―
Алл, ну, если уж мы начали с такого повода приятного, потому что действительно будут у нас... у нас много сегодня будет тем тяжёлых, потому что мы не можем не говорить о том, что происходит в стране и в мире, и каким-то образом всё-таки попробовать подвести итоги этого опять очень тяжёлого года невероятно. Давайте я так Вас спрошу: Вы много уже писали о себе, своей семье. Несколько книжек у Вас вышло. А давайте мы вспомним про родителей.
А. Гербер
―
Ой, с удовольствием.
К. Ларина
―
Мне кажется, это важно. Это важно.
А. Гербер
―
С удовольствием.
К. Ларина
―
Тем более - да, - есть замечательная книжка у Аллочки, которую я держала в руках, но маленькая книжечка под названием «Мама и папа». Да?
А. Гербер
―
Да. «Мама и папа». А потом я её прочла. «Эксмо» дало мне возможность её самой прочесть. Так что она есть. Её можно заказать. И я её прочла. Говорят, что ничего, неплохо получилось.
К. Ларина
―
Когда Вы вспоминаете своих родных, своих родителей, какие вот воспоминания самые яркие, которые Вы помните всю жизнь?
А.Гербер: Папа мало что рассказывал о лагере. Он сказал, это мои кошмары. Пусть они останутся со мной
А. Гербер
―
Вы знаете, Ксюша дорогая, столько ярких воспоминаний, связанных именно с родителями. Я очень счастливая. Очень. Говорю это искренне. И не боюсь это сказать. Это не есть нескромность. Я счастливая только - только! - благодаря тому, что у меня были такие замечательные мама и папа. Что самое главное, что я росла вот маленькой девочкой потом и до ареста папы, и когда он вернулся, ещё был с нами несколько лет, потом умер, к сожалению, от неудачного наркоза, выжав 7 лет в лагерях, он вернулся здесь и умер в 66-м году от неудачного наркоза. Так вот я была всегда счастливой. Я была счастливой, потому что в доме была любовь. Папа безумно любил маму и меня. Вот это были две женщины, которых он любил даже, может быть, слишком, потому что он ревновал маму бесконечно. Повода она ему для этого не давала. Самое счастливое, Вы сказали, 3 января. Этот день я всегда ждала. Папа сказал, это самый твой счастливый день. В этот день утром я просыпалась и находила в комнате, упёртую в потолок ёлку. Они её ночью украшали, чтобы я проснулась, и была ёлка. А на подоконниках в комнате стояли бабушкины пироги, которые так благоухали корицей, ванилью и всеми такими радостями пирожковыми и радостями жизни. Я никогда не забуду эти наши с папой походы в театр, когда папа говорил: «Театр, театр. Завтра мы идём в театр». Если мы шли в МХАТ, то обязательно в кафе артистическое, которое напротив. А мама, которая... для которой консерватория была всем на свете, для папы тоже. Мама закончила киевскую консерваторию Нейгауза, а потом уже институт иностранных языков и стала учительницей немецкого языка. Вот эти походы наши в театр, в консерваторию - это всегда, всегда было счастьем. И папины проводы я не забуду никогда, когда нас провожал в эвакуацию, как он бежал по этому перрону и держал поднятой какую-то маленькую коробочку. Это оказалось маленькая коробочка «Красной Москвы». И эту «Красную Москву» для мамы. Я её... я её помню всегда. И как папа нас встречал, когда мы вернулись, как он старался из ничего сделать праздник, потому что у него был такой девиз. Я об этом писала. Но я не боюсь повториться. Ну, помните, у Каверина в «Двух капитанах» есть, в жизни всегда есть место подвигу. А папа говорил, не знаю, как насчёт подвига, но в жизни всегда есть место празднику. И вот он... Вот этот самое главное, Ксюша. Он делает в жизни праздник. Всегда делает и жизни праздник. Из любого события, из любого дня. Там не было... Если мы идём в гости, то это обязательно что-то он придумал какой-то... что-то принеси что-то такое интересное, потому что в дом не приходят с пустыми руками. Если это дома, то обязательно... Он замечательно пел. У него был изумительный голос, а мама ему аккомпанировала. Эти их музыкальные вечера. Ну, это счастье. Понимаете, это всё счастье. Когда он вернулся, когда он с каторги вернулся... Не с каторги, а прямо из ташкентских особого режима лагерей тайшетских. Извините, не ташкентских. Я оговорилась. Тайшетских. То как мы... как он старался выглядеть, как он надел на себя какой-то жуткий этот бумажный костюм, но он его завязал галстук. Это был галстук. И в руках у него был какой-то фанерные чемоданчик. Но это был чемоданчик. И вышел он своей походкой, своей поступью. Я его всегда называла... В истории есть такой Пипин Короткий. А папа у меня был Пипин Длинный. И все говорили, что у него президентская внешность. Он вышел не похожий на себя, но через год он стал прежним. У меня есть фотография, где папа опять в шляпе, где папа опять прежний, где папа опять поющий, веселящийся. И когда он переступил порог дома, я об этом тоже писала и говорила, я не побоюсь повториться, друзья, потому что это, особенно сейчас на пороге нового года, первое, что он сказал, когда он переступил порог нашего дома, нашей комнаты, он сказал: «Лехаим», - «За жизнь». По-еврейски «лехаим» - это «за жизнь». Вот за жизнь. Вот так он начал свою новую жизнь, вернувшись. Он мало что рассказывал о лагере. Очень мало. Он сказал, это мои кошмары. Пусть они останутся со мной. Я вытягивала из него эти эпизоды его тамошней жизни. Вот самое страшное, что он потерял там голос. Его заставляли запевать, когда они шли на лесоповал, и он потерял голос навсегда. Голос# был замечательный. Он уже больше не пел. Вот так.
К. Ларина
―
Скажите, Алл, а как отразилось на семье сам факт того, что репрессированный глава семьи?
А. Гербер
―
Вы знаете, нам очень повезло. И сейчас скажу, в каком смысле. Мама была учительница немецкого языка. И там 310-я школа. Там был замечательный директор, русский прекрасный человек, я бы сказала, русский только потому, что папа сидел по еврейским делам как агент, иностранный агент сионизма, американского империализма. У меня же есть дело. Я все это прочла. И он... Когда мама утром пришла на работу. Ночью папу забрали. Утром мама оделась. Одела свой костюмчик, свою вставочку беленькую и намазала губы. Я говорю: «Мама, так нельзя. Папу увели». Я была в 10-м классе. Она сказала: «Так будет всегда, иначе мы пропадём». И она пошла на работу и пошла к директору. Он её сказал: «Я все знаю. Вы будете работать. Я даю вам двойную ставку, чтоб Вы могли дать дочери образование...»
К. Ларина
―
Ничего себе.
А. Гербер
―
«... и чтобы Вы могли вообще выжить». И так точно поступила Ольга Николаевна, директор моей школы, которая тоже вызвала маму и сказала, мы все знаем, Аллочка как училась, так и училась. И если она будет так продолжать, она получит медаль, если она сдаст на медаль. Но, к сожалению, меня сбил велосипедист, идиот, и я не могла сдавать экзамены. Поэтому медали не было. А аттестат мне дали. То есть отношение было поразительное этих 2-х директоров. И вот так мы жили. Но когда я поступала уже в университет... Хотела. Я не поступала. Я хотела поступить и пошла со своими статейками. Я уже печатались. И мне сказала девушка, такая милая девушка, которая принимала бумаги, она сказала: «Ты что? С ума сошла? Куда ты идёшь?» Я говорю: «А что такое? Я же вот... папка с работами». На журналистику я шла. «Ты еврейка. Кто тебя примет, дурочка?» И я ушла. Я ушла и пошла в институт, в юридический институт, в который приняли очень много прекраснейших людей, имена которых Вы сейчас все знаете, журналистов, юристов. Не буду перечислять. А я написала последнее место работы отца такое-то, последнее место работы матери такое-то. И ведь правду написала. Последнее место. Но через 2 года это стало известно. Меня выгоняли из комсомола, хотели выгнать из института. Но он уже умер, чтоб не сказать больше. И это было уже как-то проще. Меня выгнали из комсомола, но я осталась и закончила институт. И я счастлива, что я больше не была в этой организации. Всё... Всё нормально.
К. Ларина
―
А за что Вас выгнали-то? Что...
А. Гербер
―
За сокрытие анкетных данных.
К. Ларина
―
А! Именно за это.
А. Гербер
―
Ну, конечно. Я не написала, что отец был арестован. Я написала последнее место работы отца. Они же не поняли, что это я их, так сказать... Это я долго думала. Я сидела и сочиняла, как мне так написать, чтобы вроде не солгать, но и не написать до конца этой правды. И вот за сокрытие анкетных данных меня выгоняли. Но уже было легче, потому что его уже не было. Я тоже не буду называть его имя и имею на это право больше, чем тот, кто не называет имя другого человека.
А.Гербер: Меня выгоняли из комсомола, хотели выгнать из института
К. Ларина
―
Но вообще, конечно, вот тут важные вещи. Мы когда-то вспоминаем это время - да? - советское, страшное время, все страшные приметы этого времени. Каждый раз когда мы об этом говорим, у меня главный вопрос к человеку, вот в данном случае к Алле, которая это пережила это время, каким образом Вы... Хотя Вы уже ответили на этот вопрос. Все дело в людях. Вам везло получается.
А. Гербер
―
Конечно.
К. Ларина
―
На людей.
А. Гербер
―
Я же сказала, что я везучая.
К. Ларина
―
Да, да.
А. Гербер
―
Да, безусловно. Я много теряла, но и много приобретала. Я имею ввиду друзей, людей. Вот так вот почему я оказал в «Юности»? Потому что мой дядя лежал в больнице рядом с Ильёй Зверевым, такой был замечательный...
К. Ларина
―
«Юность» - это журнал. Для тех, кто не понял, это журнал.
А. Гербер
―
«Юность» - это журнал. Да. Ксюша, скажите, что это был самый популярный в те времена...
К. Ларина
―
Самый популярный. Да, да.
А. Гербер
―
И «Новый мир», и «Юность». Но вот он... И он сказал, чтоб я... Я Звереву сказала принеси, что ты там печатаешь. А я уже печаталась в «Московском комсомольце», в «Московской правде». Ну, в общем, во всяких таких изданиях. Принесла ему целую папку. Он сказал: «Говна пирога, но писать будешь». И меня послал в «Юность». И вот я пришла, это был последний, кстати, месяц работы в «Юности» Катаева. Он послал меня в свободную командировку. Я оторвала от груди своего сына и, вся залитая молоком, помчалась в Донбасс. И все, что я увидела в этом Донбассе, все и написала. А видела я там много страшного. Это долгий разговор. И все я написала, принесла. Меня вызывает Катаев, Валентин Катаев, и говорит: «Очень хорошо. Но я чуть не потерял сознание, - сделал паузу, - для «New-York Times», но печатать будешь... писать будешь, печатать буду». И так я... опять я... опять мне повезло. Понимаете? Ну, вот. И попала я в замечательное окружение, в замечательную команду этого журнала, где были все прекраснейшие, по тем временам замечательные люди: Вася Аксёнов и Толя Гладилин, и Вознесенский, Евтушенко, Рождественский. Ну, я всех перечислить не могу. Туда же пришёл потом Юлий Ким, у которого сегодня день рождения.
К. Ларина: 23
―
го.
А. Гербер: 23
―
го.
К. Ларина: 23
―
го. Да, да.
А. Гербер
―
Ну, в общем, это была потрясающая команда. И я жила в этой команде. Я и дышала. Так же, как в «Литературке» там был потрясающий Лиходеев и Суслов, и какие-то тоже замечательные люди. Вообще мне везло на команды. Мне везло на коллективы. Потом когда я попала в журнал «Журналист», который Егор Яковлев сделал, опять это была совершенно удивительная команда. Потом опять мы все остались на улице. Нас в одночасье всех выгнали. И вот так вот потом, когда я попала на студию Горького, то там тоже были совершенно замечательные... Такое пятибабье. Совершенно замечательные редакторши, женщины. Да и вообще там был... Там была прекрасная такая атмосфера творчества. Там был Хуциев, Ростовский, Шукшин, Егоров. И вот в этом я купалась. Я сделала вместе с Роговым фильм «Офицеры». Это был мой дебют, так сказать, редакторской в кино. Потом «Усатый нянь» тоже был такой дебют. Потом вместе здорово. Но «Земля 2...» Короче говоря, опять было хорошо. Опять повезло. Потом я написала о Тарковском в предчувствии фильма, о «Зеркале». А никто ещё не писал о «Зеркале». И меня взяли в «Советский экран». И опять была потрясающая команда. И потом меня тоже выгнали из «Советского экрана», потому что пришёл новый редактор. Но каждый раз, вот Вы знаете, это, может быть, сейчас кажется странным для молодых, что я так много говорю вот о команде. Я не хочу сказать «коллектив». Я не люблю это слово. Вот это были именно какие-то замечательные команды. Я... мы там жили. Жили тем, что мы делали. Ведь «Советский экран» тоже был одним из самых популярных журналов одно время. Очень. И тоже это было замечательно. А потом когда меня и оттуда выгнали за то, что я вообще все не то делаю, и никакой нет у меня идеологического, так сказать... Как бы это? Как он сказал, что Вы идеологически подкованы из-за того, я была... я не читала статьи товарища Брежнева. Я их вообще не читала. Он мне сказал, что я их плохо читала. Я сказала, что я их вообще не читаю. Короче говоря, меня выгнали. Так я попала в замечательное бюро пропаганды Союза кинематографистов, где были удивительные...
А.Гербер: Я пользовалась кино, я пользовалась экраном, чтобы сказать о нашей жизни
К. Ларина
―
Уже надо - да, - объяснить, Алл, надо объяснить, потому что... Надо объяснить, что это такое «бюро пропаганды», потому что мы слова-то произносим...
А. Гербер
―
Да. Вот при Союзе кинематографистов...
К. Ларина
―
Да. А все думают, вот она работала в пропаганде. Это что такое, надо объяснить.
А. Гербер
―
Да. Это вот Вы очень правильно, Вы, Ксюша, сейчас сказали. Бюро пропаганды - это слово отвратительное и мерзкое. Но просто там сидели замечательные опять же женщины, должна рассказать. И там был издательство. И это издательство печатало мои книжки о Вадиме Абдрашитове и Миндадзе, об Илье Фрэзе и его кино, мои беседы в мастерской с лучшими режиссёрами и операторам, которые тогда были. А Ливан... То есть очень много книжек я выпустил именно в бюро пропаганды. Я жила на... Но самое главное - я объездила весь тогда Советский Союз, потому что они меня посылали в командировки с лекциями. То же слово ненавистное. Никаких лекций я не читала. У меня были разговоры, беседы с большими залами о кино. Я пользовалась кино, я пользовалась экраном, чтобы сказать о нашей жизни, чтоб сказать... Я шла от кино к жизни. Не обратно, как это обычно делают. А наоборот. И у меня были, ну, такие залы и такие встречи, и такие.... Я помню в Караганде у меня была такая беседа авторской песни на экране. Я где-то доставала, сейчас это всем известные кадры всяких квартирников, где были Булат, Высоцкий, Галич. И я это везла, представляете. И там попасть на эту мою так называемую лекцию было невозможно. Все приходили с магнитофонами, потому что с экрана записывали. И потом меня больше с этой беседой уже не пускали, потому что был на меня много жалоб. Но тем не менее, я помню, Минск меня просто закрыл. НРЗБ был тогда хорош собой, по-видимому, как и сегодня. Но тем не менее опять меня спасли! Понимаете, опять меня спасли. И так каждый раз.
К. Ларина
―
Я все вспоминаю, Вы говорите, вспоминаю Вашу книгу, которую Вы с Леной Тришиной сделали. Это название этой книжки «А жизнь была прекрасная». Да? А как там точно? «Жизнь была прекрасная» или «Жизнь была хорошая»?
А. Гербер
―
«А жизнь была прекрасная».
К. Ларина
―
Жизнь... Да, потому что...
А. Гербер
―
«Жизнь была прекрасная».
К. Ларина
―
... это уникальное качество Аллы Гербер. Она о самых страшных вещах рассказывает с таким восторгом...
А. Гербер
―
Нет, о страшном я с восторгом не говорю. Ксюша, я написала «А жизнь была прекрасна», потому что вопреки всему и несмотря ни на что...
К. Ларина
―
Да, да, да.
А. Гербер
―
... сама по себе жизнь, сама все возможность жить, в ней участвовать, в ней что-то делать. Ведь я же не случайно, все бросив, кинулась вот, так сказать, в политику. То есть не в политику, а в «Дем.Россию», в команду Гайдара и прошла в Думу...
К. Ларина
―
Да, ну, это уже такой - да, - романтический период.
А. Гербер
―
Да, конечно.
К. Ларина
―
Пожалуй, наверное, самый главный...
А.Гербер: В Думе у нас была потрясающая фракция. Мы работали всерьёз. Мы творили законы
А. Гербер
―
Самый, конечно. Конечно.
К. Ларина
―
... самый важный, самый трагический, потому что он очень короткий оказался.
А. Гербер
―
Он был короткий, трагический.
К. Ларина
―
Да.
А. Гербер
―
В общем, заканчивается... Он ещё заканчивается. Он ещё как бы не закончился. Ещё ж какие-то... Вот мы с Вами сейчас разговариваем и говорил вот все, что хотим. Да? Это ещё какие-то отголоски той жизни, какие-то её такие разряды. А чем это кончится... Ну, мы знаем, чем это... Дай бог! Дай бог, чтобы с «Эхом» ничего не случилось. Никакого там... не дай тебе, Господи. Ну, понятно.
К. Ларина
―
Ну, да, об этом мы ещё поговорим.
А. Гербер
―
Да.
К. Ларина
―
У нас будет время об этом вспомнить, о том... Вспомнить. Будет время посмотреть в окно. Да? И написать действительно.
А. Гербер
―
Сказано хорошо. Да.
К. Ларина
―
Да. Скажите, пожалуйста, Алл, ну, а если говорить вот о том политическом Вашем пути, у Вас это это можно назвать какими-то амбициями политическими? Или это было другое, то, что вот Вас привело в политику?
А. Гербер
―
Вот, Ксюш, ну, Вы мне поверите, потому что Вы меня знаете, но не было у меня амбиций. Ну, как сказала однажды Нейка Зоркая, узнав, что я баллотируюсь в Думу, сказала: «Ну, ладно, Алка же у нас игрунья». Понимаете, и даже это не была... и то, что я игрунья. Амбиций не было. А было... Как меня позвали, меня в клуб избирателей позвали меня... Я смеялась, куда мне в Думу? Вы что смеётесь? 450 человек бесплатно, без одной копейки за меня ходили по квартирам, агитировали. Это вообще... это рассказать, это отдельная история. И я шла, потому что я, ну, я попала в хорошую опять команду. Я попала к Гайдару. Я попал к его... в его окружение. Я верила в его... в их реформы. Я верила в то, что все перевернётся сейчас. Я была в этом. И эти 2 года Думы... в Думе опять у нас была команда. У нас была потрясающая фракция. Мы работали всерьёз. Мы работали всерьёз. Мы творили законы. Мы собирались каждый раз перед каждым заседанием. Мы не прогуливали. За нас не нажимали кнопки. Мы делали это все сами. Мы мы существовали в этом. Опять этого... Понимаете, конечно, романтизм - это удел дураков. Это так часто говорят. Я не считаю себя дурой, но какой-то... Не знаю, может, кто-то так и посчитает. Но, конечно, я в какой-то степени, я думаю, благодаря папе и маме, благодаря вот этой обстановке в доме с детства, благодаря этим книжкам, которые я читала, я не знаю, по-моему, с какого там возраста, благодаря тому, что я пела, танцевала и любила праздник, может быть, поэтому я всегда как-то чувствовала, что что-то, что-то такое, что-то может измениться, что-то может... Потому, что я всё-таки шестидесятница. Мне же всё-таки тоже повезло, понимаете, Ксюш, я застала это время 60-х, когда мы тоже поверили, непонятно во что. Но и потом, конечно, после 68-го все было ясно. Но какое-то время мы все верили, и журнал «Юность» давал нам для этого какие-то возможности, потому что... Вы знаете, у меня до сих пор хранится чемодан с письмами. Я не могу его выбросить. Люди верили «Юности», верили в какую-то искренность. Я когда приезжала, как люди соскучились по какому-то нормальному человеческому слову, и мы это знали. Ведь все те, кто работал в «Юности» и писали в «Юность», они все были человеки, их все... Ох, как любили их всех. Действительно тогда поэт в России был больше, чем поэт. И писатель, и журналист - это были... это были друзья. Это были... была в них какая-то необходимость. Прошло это время безусловно. Дальше наступило... Не будем. Пропускаю. И потом, когда пришли 90-е, когда вот пришла... Не 90-е, а пришла Перестройка...
К. Ларина
―
Перестройка.
А. Гербер
―
Перестройка! Нельзя забывать! Перестройка! 30 раз повторю. Перестройка! Свобода#! Гласность! Выбросили все эти свои партийные билеты. Я никогда не была членом партии, но вот это 6-я строчка, она же выпала. Все. Хватит. Открылся занавес, упала Берлинская стена. Вы что?! Это же... Это опять было чудо. Это было чудо. Никто не верю в то, что это возможно. Если б папа мой дожил бы до этих дней, он бы не поверил, что такое могло случиться. И поэтому я пошла в Думу с уверенностью, что я приму участие в этой затянувшейся в хорошем смысле Перестройки, но она оборвалась. Она трагически оборвалась и шла уже не вперёд, а далеко назад. Но это уже другая тема.
К. Ларина
―
Да. Алла Гербер - наша гостья. Сделаем небольшой перерыв вернёмся через несколько минут в студию.**********
К. Ларина
―
Возвращаемся в студию «Эха Москвы». Напомню, что сегодня нас в гостях Алла Гербер. Меня зовут Ксения Ларина. И вот мы в 1-й части проскакали за полчаса...
А. Гербер
―
Проскакали.
А.Гербер: У нашей власти, у тех, кто нас ведёт, ведёт куда? Они не знают, куда нас вести
К. Ларина
―
... по всему ХХ веку. Да?
А. Гербер
―
Именно проскакали.
К. Ларина
―
Да. Алл, но вот смотрите, что сейчас происходит, все, что Вы рассказали сегодня, абсолютно романтизируется эпоха советская, и наши молодые многие граждане представляют себе такую счастливую прекрасную страну, как за этим вот ковриком Буратино с нарисованным очагом. А там прекрасная, чудесная страна. А с другой стороны абсолютно убиваются 90-е и перестроечные годы. Сегодня даже и по... в обществе это видно по всем опросам, хотя не очень им уже доверяю, поскольку в такой системе жёсткой как советская идеологическая система соцопросов быть не может настоящих, потому что люди, как мне кажется, всё-таки отвечают, уже стараясь не ошибиться. Да?
А. Гербер
―
Да.
К. Ларина
―
Чтоб им ничего за это не было.
А. Гербер
―
Да, конечно.
К. Ларина
―
Ну, вот да. Но вот тем не менее, объясните, пожалуйста, почему понадобилось сегодня, на Ваш взгляд, вот такой делать исторический перевёртыш? Чёрное называть белым, а белое ужасным?
А. Гербер
―
Я это объясняю. Дело в том, что у них нет же завтра. У нашей власти, у тех, кто, как говорится, нами руководит, нас ведёт, ведёт куда? Они не знают, куда нас вести. Надо на что-то опираться. Надо дать людям какое-то ощущение, что они всё-таки стоят крепко на этой земле. И так, как у людей большая тоска по порядку, по справедливости, как им кажется, что тогда было, по равенству, что не было там богатых, бедных, а все были раны, как им кажется, какие существуют... об этом кто помнит, им кажется, что так было. А кто ничего не помнит, им сказали, что так было. А кому не сказали, те представляют себе, что как было, потому что коли нет завтра, то надо же за что-то ухватиться, надо же как-то такой... какие-то перила, какие-то костыли иметь, чтобы, в общем, на этой земле существовать. Они это хорошо поняли, и они стали людей постепенно, постепенно, постепенно возвращать обратно. Вот там так было. Вот там это было. Там был порядок. Там было равенство. Там все были равны, все мы друзья и братья. Всем от рождения даны солнце золотое, небо голубое. Да? И так далее. Прошлое превратилось в завтра. Это фантастический парадокс.
К. Ларина
―
Будущее. Да.
А. Гербер
―
Прошлое стало завтра. Понимаете? И они это разворачивают со страшной силой. Уже в ход пошла все. И 90-е были страшные. Это тоже было ужасно. Все, это все, что началось, так сказать, вопреки вот тому страшному прошлому, то, что пыталась снести это прошлое, смести его, как-то выйти на совершенно другую дорогу жизни, они пытаются все это превратить в ужас, кошмар. А вот настоящее - это было тогда при советском режиме. Они до конца это ещё не говорят. Вот так сейчас прямо, как я сказала, не говорится, но реабилитируется, и реанимация происходит многих моментов из той жизни. И прежде всего самого вождя и учителя. Прежде всего самого вождя и учителя, и многих многих постулатов той его жизни. И Россия была ой-ёй-ёй какая! Какая могучая была держава. Ты... ты могучая, ты певучая. И все жили, в общем, ничего, с голоду не умирали. Как жили? Что жили? На что жили? В каких бараках? Знаете, как один таксист, я недавно об этом говорила в одной передаче, ну, не побоюсь повториться, потому что это замечательный эпизод такой. Таксист один, уже пожилой человек, симпатичный очень. И мы с ним разговорились. Он говорит: «Вот сейчас как плохо мы живём...» Да, началось с того, что Москва какая красивая. Да, ладно, Москва красивая, а цены какие высокие, а жить-то не на что, и то, сё. Вот раньше я бывало... я, конечно, тогда ещё совсем молодой был, но... Я говорю: «А Вы хорошо жили тогда? Вот Вы ещё даже жили при Сталине». - «Нет, не при Сталине, а при советской власти. При Сталине я не жил. Нет, мы плохо жили. Мы в бараке жили, очень нуждались. Отец рано умер. Он был, к сожалению, алкоголик. Мать... Нас было четверо детей. И мать вкалывала, не знаю, как уборщицей. Нет, ну, тяжело жили, очень плохо». - «Так почему же Вы говорите про это вчера?» - «Но страна какая была!» - «Какая?» - «Но страна какая была!» - сказал он, повторив, имея ввиду её масштабы, её, так сказать, территорию. И он так это с гордостью, как будто бы он не думал о том, что он... а он сам, он человек, как он жил. Что такое страна? Что это такое? Что это за понятие такое? А ты человек, как ты жил? Это он не помнит. То есть он помнит, но считает, что это неважно. Вот страна. Понимаете, нет... не было воспитано в людях это чувство индивидуальной значимости, своего индивидуального происхождения на этой земле, своего личностного багажа, своей личности, личной основательности. И вот из-за этого да, вот опор на «а вот страна какая была большая». Вот поэтому сейчас столько разговоров о том, что вот собираетесь земли и так далее, и весь этот ужас.
К. Ларина
―
Скажите, а вот по Вашим ощущениям, в чем похожа на советское время сегодняшняя в современная Россия, а в чем нет? В чем совсем нет?
А. Гербер
―
Ну, я начну, конечно, с того, что нет, ну, потому что, простите, мы живём, - в каком? - в XXI веке. И этот XXI век очень многое ввёл, привёл в нашу жизнь. Все эти телефоны замечательные, все эти прекрасные телевизоры цифровые, все эти прекрасные роботы дурацкие, но это вот наша жизнь. Все то, что...
К. Ларина
―
Все понятно. Да.
А.Гербер: Чувство самое главное - отсутствие завтрашнего дня. Нет ощущения завтра. Человек не может жить без будущего
А. Гербер
―
Я не буду перечислять. Все понятно. Вот мы сегодня едем по Москве, там вчера, предположим, вечером еду по Москве, ну, как все сверкает, все горит: люстры, лампы, ёлки и так далее. То есть, ну, прямо живём, богатеем не на глазах. То есть это все изменилось. Нет этого чёрного города мрачного. Нет этого ощущения какой-то постоянной темноты. Она была во всем: и на душе, и вовне. Это, конечно, это изменилось. Вот для глаза очень многое изменилось. Это, конечно. А что осталось, что пришло, что приходит? Приходит, во-первых, чувство, ну, то, что сказала, самое главное - отсутствие завтрашнего дня. Нет ощущения завтра. Человек не может жить без будущего. Не может понимать, почему так все верили в то... им внушили, вдолбили, вот тут-то пропаганду и стоит вспомнить, что мы коммунизм построим, что ещё немножко, ещё чуть-чуть и у нас будет коммунизм. Все верили в это. А сейчас человек должен просто верить в то, что у него есть все возможности для того, чтобы работать, зарабатывать, дать воспитание, хорошее образование своим детям, для того, чтобы иметь возможность ездить, говорить, что человек хочет, смотреть и, так сказать, жить, быть человеком, с полным основанием себя считать личностью. Вот этого совершенно нет. Это постепенно уходит. И нас снова кидают в толпу, нас снова кидают вот в это вот ощущение, что, так сказать, ты сиди, молчи. Если тебя не трогают, и ты не трогай. И вот это вот все, так сказать, запрись, заткнись. И даже так можно сказать, не боятся. Понимаете, уже очень много людей, которые способны думать и способны говорить, испытывают сейчас чувство некоторой просто неловкости от того, что они именно заткнулись, а другие - страха, а 3-и - им плохо от того, что они вынуждены так жить, они как-то все равно стараются протестовать в каких-то письмах, в каких-то протестах и так далее. Но вот это ощущение того, что мы сейчас скованны, что мы сейчас не свободны, это безусловно, это наступило. Это я просто утверждаю.
К. Ларина
―
Ещё одно воспоминание тоже это перестроечное всё-таки, когда началась кампания против «Мемориала», иностранного агента...
А. Гербер
―
Да, да.
К. Ларина
―
... когда была вот этот... начало этого процесса, который сейчас происходит, когда туда пришли, ну, откровенные штурмовики во время премьеры фильма прямо в здании «Мемориала». Вы это помните? «Мемориал» - иностранный агент.
А. Гербер
―
Конечно. Конечно.
К. Ларина
―
Я вспомнила сразу же Вашу историю с апрелем и с памятью, что по сути, что возвращается? Вот эта вот рожа, она возвращается. Да? Когда как бы власть в данном случае как сейчас, может быть, Вы не согласитесь, в данном случае власть по сути делегировала вот эту расправу специально обученным или специально заплаченным людям, которые даже слово «мемориал»-то выговорить не могут. Они не то, что не знают, что это...
А. Гербер
―
И зачем это.
К. Ларина
―
... и даже слово им не знакомо. Да, да. Вот тогда мой вопрос...
А. Гербер
―
Правильно.
К. Ларина
―
Да, да. Про «Апрель» я бы хотела, чтобы мы вспомнили этот сюжет...
А. Гербер
―
Я с удовольствием вспомню про «Апрель».
К. Ларина
―
С удовольствием?
А. Гербер
―
С удовольствием, потому что это... Нет, с удовольствием, потому что это было...
К. Ларина
―
Да, да.
А. Гербер
―
Это ж было замечательно, это было придумано в Пицунде на берегу, на берегу моря. Толя Злобин такой был замечательный журналист и Толя Приставкин, прекрасный писатель, придумали, что надо что-то делать, надо писателям как-то объединятся, идёт Перестройка. Мы не можем быть больше в этом КГБшном Союзе писателей. Вот тогда был придуман, я вот тоже была с ними, этот «Апрель», в который записалась. В тот день когда пришли погромщики, нас было 650 человек. В зале было 650 человек. Я сидела внизу и выдавала клубные карточки. Мы уже успели написать кучу писем за освобождение Солженицына, за возвращение Аксёнова. Мы ездили в горячие точки. Уже мы очень действовали. Это был очень... Мы участвовали в митингах. Это была очень действенная и очень такая живая, и я бы сказала, извините, боевая организация. И вот был такой... Мы как бы утверждались. У нас был такой учредительный наш съезд, и мы выдавали эти клубные карточки. И вот на это самое наше заседание припёрлось 70 памятников. Тут интересная одна деталь. Её надо, кстати говоря, понять. Это ж была свобода. Всё-таки это была свобода. И жутко распустились тогда все эти памятники, все эти отвратительные, черносотенные организации. Самые разные...
К. Ларина
―
Это не были, кстати, важный тоже момент, это не были провластные какие-то структуры.
А. Гербер
―
Совершенно верно. Вот. Вот.
К. Ларина
―
Это наоборот. Это как раз издержки свободной...
А. Гербер
―
Совершенно верно.
А.Гербер: Я получила кучу всяких угроз. И мне грозили, что меня убьют там, в собственной постели зарежут
К. Ларина
―
... свободной страны.
А. Гербер
―
Вот это очень важно понять, и очень важно это понимать и помнить. Это была свобода. Их пустили туда, пропустили наши, так сказать, оппоненты из того союза, из большого союза, почвенники и тоже антисемиты и так далее. Они, скорее всего, все это организовали, потому что 70 человекам пройти в Дом литератора, Вы прекрасно знаете, невозможно. Там только по пропускам тогда пускали. Их провели по через кухню, как мы потом узнали. Ну, вот начался такой самый настоящий погром. Жиды, убирайтесь. Ну, все похоже, все было. И драка, и так далее. Что важно, что интересно? Что после этого я в память о моей погибшей в Одессе бабушки во время Холокоста и моих тётушек и братиков, я сказала, что будет процесс. Я добьюсь, что будет процесс. Но все это... Многие писатели говорят: «Слушай, собака лает, ветер носит. Куда? Зачем? Ненужно. Давай замолчим». Я не молчала. Я получила кучу всяких угроз. И мне грозили, что меня убьют там, в собственной постели зарежут и так далее. Но все это неважно. Важно то, что со мной рядом был замечательный русский писатель Игорь Минутко. Вот в данном случае я это говорю, что русский, потому что погром был антисемитским, чисто антисемитским. И он ходил со мной по всем инстанциям. И мы добились того, что был процесс. И был процесс. И был процессы. И был серьёзный процесс. Сколько тогда об этом писали, сколько говорили. Многие даже именно поднялись евреи. Была алия именно потому, что испугались, что будут погромы. И тогда, кстати, самая большая алия, то есть отъезд в Израиль был именно тогда после этого события. И был процесс. И он получил свои 2 года тюрьмы. Но он там то ли он повесился, то ли его повесили. Мы уже не знаем. Этот Тостиашвили. Но он был. И был судья, который вынес такое решение. Но время всё-таки ещё было одной ногой впереди, а другой ногой назад, и его убрали из суда. Он потом стал адвокатурой... Это, кстати, Муратов то же фамилия. Что замечательное такое совпадение. Он потом было в адвокатуре. Но человек замечательный был. Он был судьёй. Понимаете, это был процесс, который закончился очень справедливо, и выступали общественные... Там фашистов была тьма на этом процессе.
К. Ларина
―
Ну, вот смотрите, вот в чем разница, да? Вот я обращаюсь к нашей аудитории, которая слушает, чтоб Вы понимали. Разница в том, что вот был погром в «Мемориале», иностранный агент. После мемориальцы вызвали полицию. Полиция приехала. И что сделала? Переписала все личные данные всех зрителей, которые были в зале!
А. Гербер
―
Зрителей.
К. Ларина
―
Всех членов общества «Мемориал», иностранного агента, которые в тот момент находились в здании. Ни одного судебного процесса, ни одного обвинения этим людям, погромщикам, не было предъявлено. И, судя по всему, полиция приехала их защищать. Да?
А. Гербер
―
Да, да, да. Конечно.
К. Ларина
―
Это была абсолютно плановая спецоперация. Вот что мы сегодня имеем. Мы сегодня имеем суд над обществом, которое просто...
А. Гербер
―
Вот эта разница. Вот эта разница.
К. Ларина
―
... проходит. Да, да. Теперь 2-я тема, вернее, не 2-я, уже 22-я.
А. Гербер: 25
―
я.
К. Ларина
―
Да, я... Поскольку - да, - Вы президент фонда «Холокост», это тоже вот вещь, которая случилась в этом году. Я об этом не знала. Я об этом впервые услышала от Николай Сванидзе, что оказывается дата памяти жертв Холокоста, международный день памяти жертв Холокоста...
А. Гербер
―
27 января.
К. Ларина
―
... вычеркнут из школьных исторических учебников. Не было такого.
А. Гербер
―
Нет, не из исторических учебников. Давайте будем точны.
К. Ларина
―
Давайте. Расскажите.
А. Гербер
―
Есть такой календарь событий. События, которые каждая школа должна отмечать. И с 16-го года в этом календаре был день 27 января, День памяти жертв Холокоста. 16-го года. И первый раз за это... И тогда все было нормально. Дело в том, что хотя мы подписали это решение о том, что это будет международное решение ООН, мы до сих пор не сделали этот день всенародным днём, всенародный датой, юбилейный такой страшный датой. Это день освобождения Освенцима, который обождала между прочим Красная армия. Это очень важно. Так вот всегда это было в датах. В датах, которые отмечает школа. И мы благодаря тому, что это было в календаре, проводили очень серьёзные подготовительные всякие такие акции, готовя школы к тому, что в этот день что-то сказали, что-то поставили, что-то посмотрели. То есть это было очень важно. Это буквально объединяло всю страну. Всю страну. И было очень много школ, которые к этому всерьёз присоединялись. И мы делали все, чтобы это было акцией. Так вот в этом году министр просвещения решил, что хватит, не нужно нам этого Холокоста, обойдёмся. И так хватит. И не будем такую делать привилегию для евреев, чтобы этот день отмечать. А пусть будет геноцид вообще народов. Что безграмотно, потому что геноцид, что на... что было установлено, так сказать, решением о том, что такое геноцид, он... Это уничтожение по национальностям... народа по национальному, расовому, религиозному, этническому признаку. И все. Не было такого геноцида народов. Был геноцид евреев, цыган. Был в своё время. Правильно. Я считаю, что это был геноцид. Я согласна с этим. Армян турками. Это все... Это были геноциды. Это так. А сейчас он нам заявляет, а мы сделаем геноцид народов. Это, кстати, установка не его. Это установка сверху, чтобы всех сравнять. Это тоже... Это к нашему общему разговору. Это... Ведь Сталин был Холокост... эхо Холокоста после войны. Сталин вообще не желал признавать Холокост. И вся его антисемитская политика вела к тому, чтобы забыть о Холокосте и, может быть, даже забыть о евреях. То, что это все продолжение того же самого. Ну, мы же сказали об этом ребятам. Ну, то есть ребятам... Друзьям нашим Асмолову, Сванидзе, ну, в палату НРЗБ. И они написали и написали им такое вот заявление с Ильей Альтманом и нашим сопредседателем нашего центра. И они его огласили. Сванидзе Коля его огласил там...
К. Ларина
―
На Совете по правам человека.
А. Гербер
―
Да. Пока хочу сказать, пока ничего не изменилось, как и не изменилось ничего с Зуевым. Это я хоть... Я не знаю, что будет с нами, потому что Зуев, - да? - это нельзя держать в СИЗО человека, который болеет, и его всё-таки оставили в СИЗО. Сейчас просто взяли, перевели в больницу. А потому, что нас... Это, знаете, это игра, такая страшная игра. У нас свободный суд...
К. Ларина
―
Имитация...
А.Гербер: Сталин не желал признавать Холокост. Вся его антисемитская политика вела к тому, чтобы забыть о Холокосте
А. Гербер
―
Президент сказал, но на самом деле...
К. Ларина
―
Имитация независимости суда.
А. Гербер
―
... свободный суд. Все. Пожалуйста. У нас независимый суд. Вот новые игры появились, ну, прям совсем уже. Вот такая история, к сожалению.
К. Ларина
―
Алл...
А. Гербер
―
Да?
К. Ларина
―
Поскольку у нас последняя часть пошла, хочу всё-таки ещё про одного человека поговорить. Про Вашего замечательного, талантливого сына...
А. Гербер
―
Ой, спасибо.
К. Ларина
―
... Александра Зельдовича...
А. Гербер
―
Спасибо.
К. Ларина
―
... режиссёра, человек, который меня поражает своим таким тонким пониманием момента, в котором оказывается общество. Вот каждый его фильм, он немного снял фильмов, к сожалению, но каждый его фильм - это обстоятельное предчувствие. Вот он эту атмосферу очень точно улавливает. Пользуясь случаем, хочу сказать про фильм «Медея». Обязательно посмотрите его, потому что это какой-то...
А. Гербер
―
Спасибо.
К. Ларина
―
... просто невероятной силы картина. Картина про нас. Абсолютно про нас. Мой вопрос к Вам: каким образом вот такой человек-то у Вас получился? Это Вы... Это Ваша специальная акция была по воспитанию?
А. Гербер
―
Это мой проект. Это, может, мой главный проект в жизни. Я думаю так. Вы знаете, ну, конечно, я Сашку вечно водила, так как я была связана с кино, а из кино не уходят, из кино выносят, как сказал когда-то Яков Сегель, то я его водила на все закрытые картины, эти просмотры в Доме кино. Он был воспитан на очень хорошем кинематографе, на всех картина, которые не шли у нас на экранах, на Феллини, на Бертолуччи, на лучших фильмах Тарковского... на всех фильмах Тарковского, не на, наверное... Ну, в общем, короче говоря, на всех, которые широко не шли на экране. Он мечтал о кино с самого начала, ещё со школы. Но я сказала: «Саша, если ты поймёшь, что ты без кино не можешь, то ты и пойдёшь в кино, а сначала получи хорошее образование. Будь просто хорошо образованным человеком, что не так часто, даже в нашем кинематографическом мире». И Сашка пошёл на психфак. С большим трудом, но он поступил. Это я сейчас не буду рассказывать. Это отдельная история. Он поступил. И он очень хорошо и с интересом там учился. Он много сиживал в библиотеке, в Ленинке, я помню, он очень много читал. Он действительно, надо сказать, набил себя знаниями. И так, как он не самый глупый, как мне кажется, то это всё пошло на пользу. Но потом 2 года на работал психологом с заиками, потому что он сам заикался немножко по-прежнему. И он удачно очень работал. И вот даже уже готова была диссертация. Потом он всё бросает и идёт на курсы. Идёт на курсы. И там тоже были всякие...
К. Ларина
―
На курсы режиссёрские?
А. Гербер
―
На курсы режиссёров. Да. Идёт на курсы режиссёров. Там, ну, закончил... Начал он у Панфилова, закончил у Митты. И там он сделал такой диплом. У него была «Мальва» с Майоровой в главной роли. И тогда Абдрашитов Вадим сказал, написал даже: «Родился режиссёр». Ну, вот так. А дальше то, что Вы сказали, Ксюша, что редко. Да, он снимал одну картину в 10 лет. Действительно у него 4 художественных фильма, 1 документальный процесс, очень интересный. Очень. Шёл только 1 раз по телевизору. Это о 2-х режимах: о гитлеровском и сталинском. Это замечательная совершенно, на мой взгляд, серьёзная картина тоже на музыку гениальную Десятникова. В общем, это... Он, понимаете, что я поняла про него? Почему я его поддерживаю всегда? Он сумасшедший кинематографист. Вот он не может идти ни на какие... даже слов сделки. Просто он не умеет, не может делать то... Ну, не может просто. Не потому, что «ах, я не буду это делать, я такой убеждённый». Он не умеет делать другое кино. Он умеет делать только своё кино. А своё кино он делает удивительно тщательно. Вот я... Это все критики. Очень много статей было о «Медеи». Признаюсь, что сейчас мало кто из режиссёров так работает, как...
К. Ларина
―
Да.
А. Гербер
―
... кинематографически безукоризненно. Это не потому, что я мать, это говорю. И как она снята, и какая там музыка...
К. Ларина
―
Согласна. Да.
А. Гербер
―
И по реквизиту, по костюм, по всему там...
К. Ларина
―
И как кадр выстраивается. Это просто настоящее художественное произведение. Да?
А. Гербер
―
Да, совершенно верно. Да. Я тоже прошу всех, ну, всех - не всех, но посмотреть... Может, кому-то даже это не понравится. Она сложная. Это трагедия. Она...
К. Ларина
―
Сложная.
А. Гербер
―
Да, она сложная. Но ничего. Немножко подумать тоже иногда неплохо. Отдайтесь этой картине...
К. Ларина
―
Ну, у него все картины такие.
А. Гербер
―
... не пожалеете.
К. Ларина
―
Они сложные. Они невероятной глубины. И на уровне сюжеты их воспринимать просто преступно, потому что...
А. Гербер
―
Конечно.
К. Ларина
―
... это совсем другой уровень кинематографа.
А. Гербер
―
Конечно.
К. Ларина
―
Другой уровень разговора со зрителем, что очень важно, потому что наши в основном люди, к сожалению, подстраиваются под такой вот... Ну, под толпу, скажем так. Да? Под обывателя. А это Зельдович как и, не знаю кого назвать, Андрей Звягинцев, - да? - вот ещё там можно назвать несколько человек, которые работают на аудиторию, которой они доверяют. Это очень важно. Так что посмотрите. Аллочка, ну, что? Мы должны...
А. Гербер
―
Спасибо большое, Ксюша.
К. Ларина
―
... должны заканчивать. Да?
А. Гербер
―
Как? Уже?
К. Ларина
―
Саше Зельдовичу... Да. Зельдовичу большой-большой привет.
А. Гербер
―
Спасибо.
К. Ларина
―
И пожелание удачи, если на такое трагичное восприятие мира, человек тоже с большим чувством юмора, ну, собственно говоря, от матери все унаследовано. Да? Да?
А. Гербер
―
Не знаю.
К. Ларина
―
И принципиальность, и неумение подстраиваться...
А. Гербер
―
Ну, во всяком случае...
К. Ларина
―
... не умение идти на компромисс...
А. Гербер
―
Во всяком случае я не жалею, что это мой проект. Это я точно могу сказать.
К. Ларина
―
Ну, что у Вас в планах теперь, скажите, Алла Ефремовна?
А. Гербер
―
В планах, во-первых, быть здоровой. Это мой главный план. Почему? Потому, что для того, чтобы ответить, что у меня в планах, нужно, чтобы я нормально видела, нормально ходила, нормально дышала. А сейчас всякие сложности разные. Не буду их рассказывать. Они не интересны. А если я хочу собрать... Я очень много писала о кино и очень интересно, как мне сказали. Вот я давала сейчас разным людям читать, что это такое наше прошлое, потому что это все равно было все про жизнь. И поэтому я хочу составить свою такую моё белое... моё черно-белое кино. Это условно, конечно. Сейчас собираю вот такую книжку, и есть такая возможность её собрать. Есть люди, которые готовы мне помочь. Мне очень хочется оставить этот вот такой мой киношный след в наших архивах. 2-е: я продолжаю, как и была, заниматься... Сейчас уже меньше, скажу честно, Ксюша, я же... для меня тема Холокоста - это же не профессия, это миссия. Вот мы с Ильей Альтманом замечательной оказались парой. В каком смысле? Для него это профессия. И он замечательно с ней справляется. Он историк, архивист. Это безукоризненно. А для меня это миссия, и это казалось очень правильным такое сочетание. Поэтому.... А миссия требует полной отдачи, требует сил физических и психических. И я, честно говоря, по-прежнему по сей день я спокойно не могу смотреть фильмы, которые... Вот последние фильмы, вот замечательная «Война Анны» Федорченко, кстати, прекрасный режиссёр. Вот я посмотрела несколько... 2 года назад, по-моему, эту картину, это каждый раз, каждый раз для меня опять все переворачивается. Я по-прежнему... по-прежнему у меня открытая рана. Эта тема для меня по-прежнему открытая рана. И стала, наверное, всё-таки не то, что я устала. Это плохое слово. Я не устала. Ну, просто есть какое-то ощущение, что мне это стало очень трудно, потому что каждый раз...
А.Гербер: Для меня тема Холокоста - это же не профессия, это миссия
К. Ларина
―
Да.
А. Гербер
―
... каждый раз это...
К. Ларина
―
Исчерпывается ресурс...
А. Гербер
―
Да, да. Совершенно верно.
К. Ларина
―
... чувств. Это очень тяжело.
А. Гербер
―
Но я продолжаю все равно. Все равно я там, я с ними. И я никуда не ухожу. У нас чудный коллектив.
К. Ларина
―
Аллочка... Аллочка, мы должны уже завершать - да? - нашу творческую встречу. Все, что могли, сказали. Много произнесено важных слов. Я поздравляю Вас с наступающим Новым годом...
А. Гербер
―
Спасибо. Я Вас также, моя дорогая.
К. Ларина
―
... и с наступающими праздниками! Желаю здоровья...
А. Гербер
―
Вас и всю Вашу семью замечательную.
К. Ларина
―
Спасибо. Желаю здоровья всем близким и Вам в первую очередь, потому что Вы-то всех и объединяете и прикрываете своим телом как настоящий комиссар.
А. Гербер
―
Спасибо.
К. Ларина
―
Спасибо Вам большое, моя дорогая.
А. Гербер
―
Спасибо, Ксюшечка.
К. Ларина
―
Я Вас обнимаю.
А. Гербер
―
Я тоже Вас обнимаю.
К. Ларина
―
Если бы я была там, я бы Вас обняла.
А. Гербер
―
И очень люблю. Очень люблю Вас. Спасибо, дорогая.
К. Ларина
―
Спасибо.