Вениамин Смехов - Дифирамб - 2018-02-18
К. Ларина
―
Добрый день. Мы начинаем программу «Дифирамб». Сегодня с большой радостью представляю вам одного из самых любимых своих гостей, с которым мы, слава тебе господи, встречаемся регулярно. Это артист, режиссер, писатель, человек — Вениамин Борисович Смехов. Здрасте, Вениамин Борисович.
В. Смехов
―
Здрасте, дорогая Ксюша. Я опять здесь, в студии, и опять вижу вас, слава богу. Как поживаете?
К. Ларина
―
Мы поживаем все одинаково, поскольку встречаемся вот так вот — из Керчи в Вологду, да из Вологды в Керчь. Я знаю, что вы тоже сейчас на перепутье гастрольной жизни — приехали из одного города, потом через какое-то время поедете в следующий. Я так понимаю, что сейчас ваша жизнь в основном занята поэтическими встречами. Это так, Вениамин Борисович?
В. Смехов
―
Да. В конце концов, если вы говорите, что у нас жизнь одна, то у нас и стихи на всех примерно одни и те же — даже те, которые исполняются в прозе. Во всяком случае, в моей жизни это так было и есть. И то, что завтра у меня в Казани, а потом в Самаре и в Тольятти, а потом в Екатеринбурге… Вот это, наверное, исключение из правил — Екатеринбург, «Ельцин-центр». И моя дочь Алика. Это впервые такой семейный, как сейчас говорят, формат, цикл, где была Женечка Симонова со своей дочкой, а теперь я со своей. И это прекрасный «Ельцин-центр», который вы тоже знаете и почитаете. Увидимся мы там, конечно, с Женей Ройзманом. И все, что делается для человека и во имя человека — оно примерно и есть сегодняшние стихи мои.
К. Ларина
―
Как вам живется между торжествами и арестами? Поскольку вот за последний год, это уж точно, совместили по завещанию великого драматурга Горина торжества и аресты: юбилей Любимова, юбилей революции, юбилей «Гоголь-центра» и домашний арест режиссера и большой группы театральных людей, которые сейчас находятся под следствием, и юбилей Высоцкого. Вот это все перемешано. Что кого побеждает? Какие у вас эмоции по этому поводу?
В. Смехов
―
Я никогда не готов к исповеди, тем более публичной. Но, как всегда, мы с вами говорим начистоту о том, в чем я разбираюсь. Вот если в чем совсем не разбираюсь, то это в политике. И что такое политика — так и не пойму. Хотя уже где-то, на прощании с Приставкиным, сказал, что мы находимся в промежутке между двумя безнадежностями. Вот так это вырвалось у меня. Ну, может быть, я эстетизирую ситуацию.А что касается того, что я играю с блестящими учениками Кирилла Серебренникова… И это, так сказать, уже стало всеобщим каким-то самостоятельным правом на спокойствие. Это, конечно, жуть. И если знать историю, то к жути приучали, ибо великая песня Дмитрия Дмитриевича Шостаковича на слова прекрасного поэта «Нас утро встречает с прохладой», а Корнилова расстреляли в это время… Это предыдущая безнадежность, которую мы знаем по истории, от которой «по-честному» открещивается сегодня кто-то. Ну, что делать? Есть святое слово «логика». Люди или придерживаются ее, или считают — как сказать? — своим достоинством, ну, уходить от логики. Поэтому исполнять спектакли на сцене замечательного театра в переполненном зрительном зале с чудесными молодыми лицами сегодняшнего дня — это вообще всегда было мечтой, от любимого вами Константина Сергеевича Станиславского, который собственно и вызывал дикий протест тогдашних политических деятелей, что набивалось студентами сначала одно, а потом другое помещение Московского художественного театра. Так все продолжается. И вот в промежутке опять и опять спасает культура. Вот коротко говоря.
К. Ларина
―
Театр «Гоголь-центр», когда начинался, его все сравнивали с Таганкой 60-х годов, когда открывался ваш театр, театр Любимова. И даже здесь есть такая перекличка, безусловно, этих поколений, времен, этих театров в той замечательной стене, которую, как такой оммаж Театру на Таганке, придумал Кирилл Серебренников, где многие из посетителей больших, зрителей оставили свои автографы. Как и Любимов в свое время, так и Кирилл Серебренников никогда не соглашались с тем, что они строят политический театр. И это действительно так. Все, что хотелось сказать — это все говорилось словами больших писателей и больших поэтов. И вы этот путь, безусловно, продолжаете.В этой связи мой вопрос про «Сестру мою — жизнь» и про ваш творческий союз с Максимом Диденко. В чем вы здесь нашли друг с другом точки соприкосновения? Это же совсем человек из другого мира, из другого поколения, из другой страны.
В. Смехов
―
Очень хороший вопрос. Ксюша, я перебью. Значит, смотрите. Максим только что звонил. Это была для меня большая радость. Звонил он из совсем другой страны. Он с ребенком и с прекрасной женой справляют свой вымученный отдых, поскольку он не отдыхает, вообще-то, в Индии. Звонил поздравить меня с тем, что сегодня я выйду на сцену и буду исполнять роль пожилого Пастернака. Там три актера. Один маленький, молодой мальчик, который поет Бараташвили, перевод Пастернака. Потом чудесный Миша Тройник, который ни одного слова не произносит, являет собой зачумленного политикой и страхами сталинского времени Бориса Леонидовича. И потом я, который над всем этим как будто стихами проплывает. В общем, Максим Диденко сразу же понравился. Я видел его спектакль один и другой.А потом скажу еще, что сегодня в Театре на Таганке… Раз уж мы сейчас связываем, оно все само связывается. Макс откликнулся на просьбу Апексимовой Иры и поставил со своей потрясающей командой… Говорю «потрясающей», потому что они потрясли моих юных друзей-любимовцев, которых я узнал, уже не работая в Театре на Таганке, вы знаете, откликнувшихся тогда на просьбу Евтушенко и покойного Золотухина. Значит, был спектакль «Нет лет». И вот все эти ребята… Вы видели этот спектакль?
К. Ларина
―
Да.
В. Смехов
―
И очень славные ребята, которые немножко изнывали, естественно. Актеры — это функциональная единица, и они изнывают, когда им не дают ролей или меняют что-то сильно. Собственно с этого я начал жизнь у Любимова в театре, когда я год до Любимова работал в старом театре, потом новый театр. В общем, эта материя известна. Я только хочу не забыть начало вашего вопроса.Юрий Петрович Любимов, когда ему позвонил спросить его благословения на спектакль «Нет лет» по Евтушенко, он сказал, что он не священник, благословлять не может, но если получится, то он будет рад. Он уже был — как сказать? — поставлен на край жизни и решил уйти из Театра на Таганке, наказав этим тех, кого ошибочно называют, не знаю, обидчиками Любимова. Любимова нельзя было обидеть. Он вполне гений. И это его театр. Он закрыл дверь и сказал: «Нет этого театра». Его таки и нет. Но идет спектакль «Нет лет», посвященный, однако, всему, что было на Таганке. Идет спектакль еще один мой по Маяковскому, «Флейта-позвоночник», с двумя любимовцами — Матвеевой и Высоцким Димой. Чудесно!
А Любимов спросил у меня, куда я иду вечером. Я сказал, что мы с Галей идем к Кириллу Серебренникову. Он очень живо и ярко отреагировал, сказав: «Ох, бедный Серебренников!» Я говорю: «Юрий Петрович, почему бедный?» Он говорит: «Ну, Веня, он повторяет то, что мы с тобой помним». Вот так получилось, что… Я это передал Кириллу — он улыбнулся. Действительно, повторение. Вы все сказали, Ксюша. Повторение в том, что культуру трогать не надо, она сама выживет. У нас черноземная почва. И когда начинают с кулаками или начинают пробовать… Ну, как в кино, сейчас — продюсеры заменили цензуру и приговорили себя сами быть надсмотрщиками, не знаю, над искусством кино. Для режиссеров это невыносимо.
Ну вот. Но, как говорится, все продолжается. И то, и другое продолжается. Скорее всего, мы выкрутимся. Это чудесный глагол, который в России всегда заменял слово «жить». И мы выкручиваемся. И здесь выкрутимся. Потому что культура — это то, что ценится во всем мире, и, слава богу, нами самими. Те, кто запрещает или берет, сажает для того, чтобы потом через какое-то время стать обвиняемыми в очередной раз… Как те, кто обвиняли Любимова или Высоцкого, или Бродского. Ну, бог с ними. Опять я не в свое поле иду. Я не знаю, как здесь можно еще выразиться. Но то, что где бы я ни находился, в любом городе России, которая настоящая Россия, в отличие от Москвы, все равно люди спасаются, утешаются и живут тем, что у них есть: у них есть театр, у них есть книга (или она в Интернете, или она так). Ну, то есть непобедимо это. Вот так я иду навстречу к юбилею моей личной дочери Алики.
К. Ларина
―
Ну, мы об этом отдельно тоже поговорим, об этом предстоящем торжестве. Это, безусловно, торжество. Я надеюсь, что все задуманное вами состоится. Но все-таки, возвращаясь опять же к любимовским корням и к тем плодам, которые сегодня эти деревья дают. Ведь еще одна работа была в этом сезоне, собственно в котором я вас как раз и видела, с большим удовольствием за вами наблюдала, — это не совсем вроде бы театр, а это «Десять дней, которые изменили мир». Или как?
В. Смехов
―
Потрясли они, вообще-то.
К. Ларина
―
Нет-нет-нет. «Десять дней, которые изменили мир» — я имею в виду посвящение Юрию Петровичу Любимову, которое опять же делали брусникинцы и Максим Диденко в Музее Москвы.
В. Смехов
―
Я понимаю.
К. Ларина
―
Это такой театральный перформанс, где вы собственно там тоже отвечаете на наш немой вопрос зрителя: «А как жить в эпоху вот таких адских политических катаклизмов?»
В. Смехов
―
Ой, Ксюша, сейчас…
К. Ларина
―
Вы сидите совершенно отдельно в отдельной комнате. За стенами бушует революция, матросы и новое искусство торжествуют победу, бегают народные массы, а Смехов сидит отдельно от всего и читает Вознесенского, Евтушенко и всех своих любимых поэтов.
В. Смехов
―
Ну, не совсем так. Ну да. То, что вы видели — это было замечательно. И то, что в разгаре этих перерывов, так сказать… А там было у меня десять перерывов внутри «Десяти дней, которые потрясли мир» Максима Диденко и брусникинцев чудесных. И вошла Каталин Любимова, Катя, у которой, конечно, было и ко мне, и Давиду Боровскому когда-то свое… ну, как у жены, наверное, Юрия Петровича. А тут с течением времени что-то изменилось, и мы опять вместе. Катя подошла, поцеловала и сказала, что она восхищена этим спектаклем и тем, что я в этих стенах из спектакля «Галилей». Там потрясающий был этот перформанс дизайнирован, так сказать.Я, между прочим, начал с того, что Апексимова откликнулась на пожелания трудящихся, которым очень хотелось отметить 80-летие Володи Высоцкого. И Таганка не Таганка, может быть, она и «Апексимка», но продолжается вещество жизни, как говорил Платонов, вещество жизни в этих стенах. И спектакль «Беги, Алиса, беги», который задумал Максим Диденко и его команда, и разыграно артистами… Кстати, Ира замечательно играет королеву из «Алисы в Стране чудес», а ее дочь Даша играет саму Алису. Что артистам, наверное, не очень нравилось поначалу — ну, что, дескать, пришла с мороза какая-то тетка, артистка, и теперь она захочет играть. Все очень рады.
Вот Диденко обладает таким магнетическим свойством, нарушая все — ну, как сказать? — вековечные традиции поганого интриганства закулисного. Он наладил просто гармонию за счет, не знаю, Алисы в этом зазеркалье таганском. Чудесный спектакль! Чудесные, мои любимые артисты. И потрясающие огромные куклы. И смело, и дерзко, и про вчера, позавчера, и про сегодня. Ну, в общем, все, что полагалось в стенах Таганки, Современника, театра Эфроса, театра Товстоногова и так далее. Значит, продолжаем выкручиваться, Ксюша.
К. Ларина
―
Этот спектакль… Тут стоит, наверное, сказать отдельно, что он по пластинке известной, с которой собственно Высоцкий делал…
В. Смехов
―
Да, это делал Печейкин, вообще очень хороший драматург. А вся музыкальная часть — это Иван Кушнир — тот, кто в «Сестре моей — жизни». Это который влюбил в себя всех артистов, поскольку Любимов, как вы знаете, превратил актеров в оперных певцов с самого начала. И Альфред Шнитке говорил: «Скорее всего, Юрий Петрович делает новую оперу своими спектаклями». Так вот, чудесный композитор. И то, что происходит на сцене… Я отвлекся от вашего вопроса, извините, я с самолета.
К. Ларина
―
Вопрос-то мой начинался со спектакля, посвященного 100-летию Любимова, с театрального перформанса.
В. Смехов
―
Нет-нет-нет, я помню. Нет, я говорю про «Алису».
К. Ларина
―
Про «Алису»? Мы просто напомнили, при чем здесь Высоцкий, потому что люди, может, не поймут.
В. Смехов
―
Да, это песни Высоцкого, совершенно верно, из «Алисы в Стране чудес». Это было. И это еще меня принуждает похвастаться перед вами. Я действительно принес книжку, которую придумал. Это дневники 45-летней давности…
К. Ларина
―
Ваши?
В. Смехов
―
…которые моя победоносная Галя Аксенова, родная жена, меня, ну, не принудила, но призвала, скажем, все-таки вспомнить. Да, это из старых моих записей. Здесь много про Володю. Ну и то, что было написано. И еще раз скажу. То, что на сцене Таганки, то, что играется этот спектакль, где исполняются по-своему эти песнопения и Володины стихи, и то, о чем меня спрашивают, скажем, и там, и сям, где я с этой книжкой, ну, как бы презентовал ее — это все означает, что мы, как и до Пушкина, не дотянулись до Высоцкого. И ничего в этом такого громкого и пафосного, конечно нет, ибо такова правда нашей поэзии.И я привожу там в пример тексты Иосифа Бродского, который через год после смерти Володи признавался в изумлении качеству поэзии и рифмования и убеждал всех, как убедил себя, что это невосполнимая утрата для русской поэзии — Володя Высоцкий. И при этом он — Володя Высоцкий. То есть 16 лет мы работали на одной сцене. Ну, как и тогда, так и сегодня, слава богу, можно… я счастлив, что я могу у него поучиться. В этом и есть смысл.
К. Ларина
―
Вы хотели там что-то прочитать, да? Давайте.
В. Смехов
―
Я хотел прочитать цитату, которая, ну, закрывает, так сказать, множество вопросов о том, что делалось вокруг Высоцкого, и насколько он сегодня… какой был, такой и остался, в том числе в отношении политики, так сказать, и тех, кто мешает нормально жить человеку России, сподобленному, так сказать, богу искусства.У Володи, как и у меня, у Золотухина, у Хмельницкого, у Щербакова — как у исполнителей роли Маяковского впятером в спектакле «Послушайте!» — было место, когда мы произносили текст Маяковского. И как же он звучал в устах Володи Высоцкого! Ну, для нас с вами, кто знает, что на самом деле Высоцкий был запрещенный поэт и разрешенный актер. Мы произносили следующее.
Вслед умершему Велемиру Хлебникову Маяковский: «После смерти Хлебникова появились в разных журналах и газетах статьи о Хлебникове, полные сочувствия. С отвращением прочитал. Когда, наконец, кончится комедия посмертных лечений?! Где были пишущие, когда живой Хлебников, оплеванный критикой, живым ходил по России? Бросьте, наконец, благоговение столетних юбилеев, почитания посмертными изданиями! Живым статьи! Хлеб живым! Бумагу живым».
Ну, понимаете? Были аплодисменты в зале, потому что публика всегда на стороне поэта, а не на стороне властителя. Ну, так было. Это был 67-й. Смотрите — 51 год уже. И это звучит сегодня. Когда я это читаю, и в зале молодежь точно так же реагирует.
К. Ларина
―
Ну, я смотрю, в этой книжке еще много фотографий. Это тоже, наверное, все фотографии из вашего личного архива — то, что не публиковалось?
В. Смехов
―
И из архива, и Саши Стернина, замечательного актера…
К. Ларина
―
Театрального.
В. Смехов
―
…фотографа Театра на Таганке, друга Давида Боровского. Любимое извлечение из наших бесед с умными людьми: когда все закончится и нас с вами никого не будет, и наших детей не будет, и так далее, а будет какое-то новое время в России, тогда слово «Таганка» будет, наверное, озвучиваться, как говорят сейчас, или артикулироваться тремя именами — Любимов, Боровский, Высоцкий. Вот так.
К. Ларина
―
Ну не знаю! Я бы все-таки несколько имен добавила. О присутствующих не говорят, конечно, но я думаю, что там есть еще целая плеяда…
В. Смехов
―
Я вас уверяю…
К. Ларина
―
…людей, которые ассоциируются с этой историей.
В. Смехов
―
Ксюша, вы учились истории нашего отечественного театра. И вы знаете имена, которых сегодня никто не знает, сподвижников Станиславского. Немировича не знают. Слово «Станиславский», ну, может быть, как и «Склифосовский», отзывается.
К. Ларина
―
Ну, вы, конечно, философски и иронически относитесь к такому количеству мистификаций, легенд, вранья, новых мифов, которые связаны и с историей театра, и с историей Высоцкого, и с историей Любимова. Мне как раз очень нравится. Человек вот сдерживает себя. Ведь мог бы сказать что-нибудь этим людям.
В. Смехов
―
Говорил-говорил, говорил-говорил.
К. Ларина
―
Говорили?
В. Смехов
―
Конечно! Когда Любимова изгнали, я нечаянно стал этим самым героем дня для этих… подземного бурения. Или как это называлось? Для отважников Комитета безопасности, которые требовали слово «Любимов» изгнать вообще навсегда. А изгоняли много слов. Изгоняли слово «Шостакович», изгоняли слово «Булгаков». Естественно, Стравинский, Шостакович.Я участвовал в фестивале Юрия Темирканова в Питере… то есть не участвовал, а был гостем. И гениальный Евгений Кисин дважды исполнял там же, на сцене этого святого Большого зала филармонии имени Шостаковича. И мне было приятно читать среди поздравлений поздравление президента нашей республики о том, что святые имена для нас для всех, для всех россиян — Стравинский, Шостакович, естественно, Рихтер, Рахманинов. И вот они рядом стоят: те, кто изгонялся — как это называется? — из печатного слова, из рядов…
К. Ларина
―
Из учебников.
В. Смехов
―
Из учебников, да. И так далее. Почему-то все возвращается. И не знаю, к кому обращаться, чтобы все-таки учились у истории культуры, а не у собственных амбиций. Бог с ними, ладно.
К. Ларина
―
На этом пока остановимся, продолжим через несколько минут. Напомню, что сегодня наш гость — Вениамин Борисович Смехов.НОВОСТИ
К. Ларина
―
Возвращаемся в программу. Напомню, что сегодня в гостях у нас Вениамин Смехов. Мы говорим о том, что было вчера, и о том, как это влияет на сегодня, для того чтобы вчера не повторить, а если и повторить, то только прекрасное вчера. А плохое вчера мы повторять не будем!А вот мой вопрос к вам, Вениамин Борисович. Я ведь не знала, что вы имеете отношение к фильму «Смерть Сталина». А вы, оказывается, там дублировали одного из героев.
В. Смехов
―
Меня можно обвинять в чем хотите, но я и в «Волшебнике Изумрудного города» играл Бастинду. Высоцкий играл моего волка, моего слугу. Мало чего я играл в комедийных или жестоких фильмах. Я ничего…
К. Ларина
―
Ну, мой вопрос… Мы этого не услышали, к сожалению, вашего дубляжа. Вы дублировали там Молотова. Мой вопрос, поскольку вы это кино видели, в отличие от всех остальных россиян: оно действительно так опасно и страшно для общества сегодня? Там есть действительно некое глумление над русской историей?
В. Смехов
―
Нет, я не Копенгаген здесь. Я не знаю. Я фильма не видел. Меня позвали. Я был сдержан и даже сначала отказался, потому что я всерьез отношусь к истории, в том числе ко всем пагубам истории нашей несчастной и прекрасной страны. И я говорю: «Наверное, нет». Тем более Молотов…Есть в этой книжке моей «Здравствуй, однако…» о Высоцком, есть строчки о том, как Молотов оказался в нашем зале и смотрел спектакль «Десять дней, которые потрясли мир». Как у нас с вами закольцовывается. Ну вот. И бедный Ронинсон, чудный наш Гоша, комедиант, который старше Любимова, он, узнав, что сидит Молотов… Пенсионер Молотов, зачумленный, но не задавленный Хрущевым, а помилованный, сидит со своей личной женой, которую он сдал Сталину, и она высидела в ГУЛАГе, а потом вернулась. И мы это знали. Ну, мы с Володей Высоцким знали, и с Хмельницким, и со всеми. А Ронинсон видел перед собой икону, на которую молился со своих… Ну как? Он родился в 1916 году. И когда глядели, крысились в сторону этого гиганта зла, Ронинсон вдруг выскочил вперед, поклонившись ему. Я его ущипнул за задницу — и он резко обернулся. «Что ты делаешь? Что ты делаешь?!» Я говорю: «Высунь язык…»
Ну, неважно. Короче говоря, когда мне сказали: «Давайте попробуйте это», — а потом объяснили, что ничего плохого, что замечательный артист играет эту роль, я поддался искушению. Фильм посмотреть мне не удалось. Одни говорят, что фильм очень хороший. Другие говорят, что…
К. Ларина
―
Фильм отличный, отличный. Я смотрела, скажу вам по секрету.
В. Смехов
―
Дело вкуса. И надеюсь, что я тоже посмотрю, и он мне понравится. А кто-то из очень приличных людей говорит: «Ну, фигня, конечно, среднее». Но ничего плохого в нем нет, а есть действительно отношение людей к истории, к истории мира. И если считать, что Россия все-таки по-прежнему на равных правах является частью мировой истории, то как Свифт над своими колымазился, как О. Генри над своими… Не знаю. Ну, вот так получилось, что мы умеем смеяться очень хорошо над Черчиллем или над Обамой, или над Трампом — кого нам ни подсунут. Все равно нас соседи больше интересуют, чем мы сами. Поэтому ничего, наверное, плохого.
К. Ларина
―
Кстати, Юрий Петрович Любимов уж точно умел облечь в форму фарса любую политическую историю. Боже мой, сейчас мы можем вспомнить и спектакль «Карьера Артуро Уи». Прекрасный спектакль, да?
В. Смехов
―
Да. Ну, это к Любимову не имело отношения.
К. Ларина
―
Нет-нет-нет!
В. Смехов
―
В «Десяти днях» Высоцкий…
К. Ларина
―
В «Десяти днях», да, Высоцкий играл Керенского.
В. Смехов
―
…играл Керенского.
К. Ларина
―
Да-да-да.
В. Смехов
―
И у меня здесь тоже описано, как Андрюша Вознесенский приехал и сказал: «А я только что познакомился в Нью-Йорке с Керенским. Все было нормально. Оказывается, он любит мои стихи», — сказал Вознесенский. — А когда я ему сказал: «А что вы знаете про спектакль Юрия Любимова?» — он говорит: «Ну, я понимаю, что там, наверное, это все какой-то маскарад». — «Вас играет Высоцкий». Он говорит: «Меня играет сам Высоцкий?» Это было со слов Вознесенского. Так что история повторяется и в ту, и в другую сторону. Нет, я не знаю…
К. Ларина
―
В спектакле «Сестра моя — жизнь» тоже есть вещи достаточно спорные. Вот я знаю, что были нарекания от многих по поводу того, что Сталин, которого играет… ну, условный Сталин, которого играет Никита Кукушкин (во всяком случае, я видела его вариант), он читает стихотворение — перевод Бориса Пастернака, «Гул затих. Я вышел на подмостки».
В. Смехов
―
«Гамлет».
К. Ларина
―
«Гамлет», да. И для многих людей это было таким шоком, в этом они усмотрели некое кощунство.
В. Смехов
―
Ну, кто умеет смотреть…
К. Ларина
―
А там есть просто цитата из «Великого диктатора» замечательная…
В. Смехов
―
Да.
К. Ларина
―
…когда он с большим глобусом. А это просто цитата из фильма Чарли Чаплина.
В. Смехов
―
Ксюша, есть люди, которые воспринимают только чистый реализм, близкий к натурализму. Вот только так.
К. Ларина
―
Да.
В. Смехов
―
И никого обвинять здесь нельзя. Я вам больше скажу даже. Наше любимые с Галкой моей театры — и Фоменко для меня номер один, и его ученика Сережи Женовача чудный, и театр «Гоголь-центр». Но убежден, что сидели бы рядом здесь со мной названные представители этих театров, то слово «Серебренников» их по эстетике… театр «Гоголь-центр» чужой для них совершенно.И то же самое — спектакль Максима Диденко. И то, что вы называете замечательных исполнителей ролей… Это трагическая клоунада. Если человек умеет воспринимать разножанровость театра, то тогда он будет из тех нормальных людей, которые, скажем, в 20-е годы, с которыми мы настойчиво рифмуемся, он сможет тогда понять вот тех, кто говорил: «А я хожу и во МХАТ, я хожу и к вахтанговцам, и к таировцам, и к Михоэлсу в Еврейский театр. Мне все нравится».
Однажды я выходил после гениального спектакля Эфроса «Мольер» — гениального! — и услышал за собой подхалимскую ко мне фразу каких-то зрителей Таганки. Они посмотрели только что «Мольера» и говорят: «Никуда не годится! Если бы это делал Любимов…» Я развернулся очень злой (тогда я был политиканом) и сказал: «Если у вас в кармане есть два шиша, два гроша и вы берете один за то, что там нарисован не тот царь, а другой… Это ваше богатство — и то, и другое, если это искусство». В общем, это искусство. Уже все равно вы меня как будто бы прибиваете к этому берегу политическому.
К. Ларина
―
Давайте. Поплыли отсюда! Поплыли отсюда!
В. Смехов
―
Нет, нет, нет! Ксюша, 25 февраля в 16 часов, в воскресенье…
К. Ларина
―
«Прошу слова!», да?
В. Смехов
―
Вот умница! Молодец! Вот как будто вы в пригороде живете, а все-таки знаете. Смотрите, Ксюша, это получается так. Этот спектакль — документально-музыкально-поэтическое какое-то чудотворство. А чудотворец я сам по заказу Кати Галановой. Это просто счастье, что там делали у меня Даша Мороз, Маша Матвеева, Дятлов Женя и чудесный Гарик Сукачев.
К. Ларина
―
Подробнее расскажем, что это такой за проект. 25 февраля он будет показан на канале «Культура».
В. Смехов
―
Идея моя была в том, чтобы ни одного моего слова там не было. А это была чудесная идея очень опытного продюсера, сочинителя разных, в основном музыкальных творений. С Хворостовским у нее были чудесные вечера и фестивали. А что касается спектакля. Нельзя было вмешиваться в то, что сами свидетели говорили. И поэтому свидетели… А моя уже забота как режиссера и как автора была в том, чтобы тот же Гарик Сукачев, который только что пел «Пароход идет, вода кольцами. Будем рыбу мы кормить добровольцами», так сказать, только что это был частушечный Гарик — он поворачивался в другую сторону, произнося жесточайшие слова Владимира Набокова к 10-летию Октябрьской катастрофы. Когда все ребята, которых я назвал, одновременно могли читать зловещие строки Гиппиус в адрес Ленина и революции и счастливые строчки Пастернака и Есенина, которые, как мы с вами помним, восклицательно признавались, ну, в радости, что на этой земле живет Владимир Ильич. И они же читают Бердяева. И они же… и мы (я там участвовал) произносим страшнейшие и сумеречные тексты святого патриарха Тихона, обращение к правительству России о том, в какой фашизм вгоняет нелюбовь к своему народу властей. И это же необыкновенный Иван Петрович Павлов, первый нобелевский лауреат России и человек, который буквально шел на смерть, объявляя правду господам, в том числе и Молотову как председателю Совнаркома.Короче говоря, там смешано как будто бы, как будто бы это монтаж из противоположного. Но поскольку все играется хорошими артистами и от души — так, как это и говорилось, от души — значит, получается, что зритель становится соавтором. И это было в этих прекрасных два дня, 11 и 12 ноября, на сцене Большого зала филармонии имени Шостаковича. И чудо, что… Очень трудно добиться чего-то, чтобы этот спектакль игрался так, как его хотят видеть во многих городах, в том числе в Москве. Он очень дорогой и очень трудно. Но канал «Культура» благословенный…
Знаете, Ксюша, когда звонят (а звонят довольно часто), и если говорят там: «Вениамин Борисович, это Первый канал», — я говорю радостно: «Культура»?» Они говорят: «Нет-нет, Первый канал». Я говорю: «Я и говорю — «Культура», да?» Пауза. «А, вы шутите?» Я говорю: «Нет, это вы шутите». Единственный и действительно первый — это «Культура». А остальные должны называться: «Россия-2», «Россия-3», «Россия-4» и так далее. Ну, не знаю, не мое это дело.
К. Ларина
―
Давайте еще тогда скажем, как называется и когда будет показано, чтобы запомнить.
В. Смехов
―
25 февраля, в воскресенье, пожалуйста, смотрите, добрые люди, осмысленные граждане, как говорил Дмитрий Александрович…
К. Ларина
―
«Прошу слова!»?
В. Смехов
―
«Прошу слова! Год 1917-й». Вот так.
К. Ларина
―
Вот то, что вы рассказываете — я знала про эту работу, я читала как бы тоже ваш такой отчет об этом у вас в Facebook. К сожалению, не видела. Теперь уверена, что посмотрю вместе со многими телезрителями. Но я так понимаю и для себя это определила, как спектакль-осмысление, как спектакль-предупреждение, учитывая, что вы сейчас сказали важную вещь: там никаких комментариев никто не дает, там звучат исключительно слова очевидцев и свидетелей.
В. Смехов
―
Там есть хроника.
К. Ларина
―
Хроника
В. Смехов
―
Есть сухая хроника того, как это шло. И оно как будто бы само разумеется. Но я, правда, был потрясен зрителем, потому что это филармония. И директор филармонии — мой друг Илья Черкасов — признавался с изумлением, он говорит: «Это же те же, которые ходят слушать Шостаковича, Чайковского и так далее». И эти люди были приговорены слышать сплошной диссонанс в нашей истории. Ох, как я сказал! Боже мой.
К. Ларина
―
Давайте теперь о гармонии.
В. Смехов
―
Значит, гармоническим…
К. Ларина
―
Юбилей вашего ребенка. До чего мы дожили — юбилей ребенка мы будем отмечать!
В. Смехов
―
У меня младшая. Перед этим был юбилей моей старшей Леночки, она писатель. Алика — это счастливое дитя, которая не послушалась папу и ушла в актрисы. Раз. Сегодня мы с ней будем справлять ее торжество в Центральном доме литераторов, Ксюша. Счастье было бы вас видеть там, между прочим, и всех хороших людей. Это 27 марта, в день рождения Алики. Как же ее угораздило родиться в Международный день театра.
К. Ларина
―
Да.
В. Смехов
―
Вы понимаете? Это означало опять… Я говорю — непослушание вроде бы, да? Все равно она пошла в актрисы. Но от театра все-таки улизнула. Она попробовала — ей не понравилось то, что актеры халтурили. Так ей не повезло, было какое-то ее приглашение. Она солистка. Она солистка по характеру, по таланту своему. Она закончила ГИТИС, отделение музыкальной комедии. И она и музыкальный комедиант, она и эстрадная певица, она и серьезная певица. Кроме того, она актриса, сыгравшая очень много и на сцене…
К. Ларина
―
Кстати, она очень интересна всегда, за ней всегда интересно наблюдать. Она очень такая парадоксальная актриса.
В. Смехов
―
Я хочу так сказать. Пока нас никто не слышит, Ксюша, я вам скажу правду. Я поражаюсь тому, что… Грех жаловаться, когда ко мне подходят в разных местах Отечества, скажем, от Благовещенска до Бреста, как говорят, обязательно подойдут и скажут: «Ну, спасибо, что вы выступили, все было прекрасно. Какая у вас дочь!» Я очень чуток к этому. Я прошел школу Высоцкого. Вот это всегда меня потрясало в Высоцком — вернее, в том, как к нему относятся и самой далеко не образованной и бог знает какой несчастной судьбы люди, и как вдруг поворачивается к нему, не знаю, Андрей Дмитриевич Сахаров. Вот так вот. Чему я свидетель. Ну, это уже другой разговор, но это правда.Так вот, я не ровняю никого ни с кем, но бывают случаи, когда актер, а в данном случае актриса и певица — она собирает очень и очень разных людей, она всеохватна. Хорошо это или плохо — не знаю. Наверное, хорошо все-таки, потому что говорят о ней только хорошее. И это чудо, что она теперь дрожит: «Папа, ну зачем вы меня с Глашей туда придумали? Ну как? Я же должна сама». Я буду участвовать. Я буду поддерживать ребенка, как всегда.
К. Ларина
―
А я вот видела, что выобъявили краудфандинг, я вижу, на «Планете»
для того, чтобы этот спектакль состоялся
В. Смехов
―
Ксюша, какая вы умница! Я забыл, что это надо сказать.
К. Ларина
―
А как же? Конечно. Конечно!
В. Смехов
―
Между прочим, эта книжка «Здравствуй, однако…» (а это, между прочим, слова Высоцкого в письме его ко мне), действительно, эту книжку, получается, издали благие, так сказать, люди. И этого много было. И сегодня как-то Гарри Бардин, наш с вами любимый кинорежиссер…
К. Ларина
―
Да. Он уже, по-моему, второй или третий фильм делает с помощью народной поддержки.
В. Смехов
―
Да, третий фильм с помощью его почитателей. Я надеюсь, что хватит почитателей и у Алики. И эта поддержка идет. Она идет со скрипом. Но теперь, после того как я поговорил с вами… Многоточие.
К. Ларина
―
Нет, во-первых, там же… Чтобы вы тоже понимали. Я вообще люблю эту идею, эту историю краудфандинга. Мне кажется, она очень перспективная, а в нашей стране — тем более.
В. Смехов
―
Это идея «мы вместе».
К. Ларина
―
Тут важно понимать… Я каждый раз это повторяю, когда мы про это говорим, что это не Христа ради. Мы не просим: «Помогите, сами мы не местные». Мы предлагаем поучаствовать, вместе поучаствовать вот в таком… в данном случае в таком спектакле, центром которого станет Алика Смехова.
В. Смехов
―
Это тест, конечно.
К. Ларина
―
Но там же, я так понимаю, будет много чего напридумано, да?
В. Смехов
―
Да, Ксюша, это так. Это тест. Спасибо вам за это внимание. Мне кажется, что это новое русское слово «краудфандинг»… Ну, я знаю, что «crowd» — это «толпа», что это такое. А «funding» — я даже не знаю, что это. Это «деньги»? Да, это правда. Это шапка по кругу, не знаю, как на свадьбе у самого-самого обеспеченного человека, но шапка по кругу. Это очень русская затея, между прочим. И шапка по кругу как поздравление с праздником.И Алике, конечно, приятно видеть, что… То есть можно определить и географию, так сказать, любви и почтения. А она будет сама. Она будет петь разное на сцене, как она умеет. В том числе она будет петь то, что сочинил папа. Это был такой весьма счастливый семейный спектакль у нас с Аликой «Двенадцать месяцев танго». Премьера была вообще аж в Доме музыки, а потом…
К. Ларина
―
Так он у нас шел тоже как сериал по радио, я даже помню.
В. Смехов
―
Да, он шел, месяц за месяцем, «Двенадцать месяцев». Это великий польский композитор, в том числе тот, который сочинил «Утомленное солнце». И Алика будет исполнять вместе со мной несколько цитат из этого спектакля. Фильм тоже есть «Двенадцать месяцев танго». Ну, у нас еще был спектакль «Старомодное признание», где она поет русские и цыганские романсы, а я читаю лирику русскую. В общем, у нас это будет третий семейный выход, так скажем. Два — это были спектакли, «Двенадцать месяцев танго» и «Старомодное признание». А репетиция будет в Екатеринбурге 21-го.
К. Ларина
―
Неужели мы ничего не прочтем?
В. Смехов
―
Очень сильно заново действуют вот такие строчки:Не единою буквой не лгу. Не лгу! Он был чистого слога слуга, слуга. Он писал ей стихи на снегу, снегу. К сожалению, тают снега!
Сейчас я могу заплакать. Это Высоцкий. Это то, что люди, которые рядом с нами что-то делают, а потом Господом Богом и судьбой оказываются поводырями следующих поколений, если громко говорить.
А это Александр Сергеевич. Пожалуйста, я вам прочитаю любимое стихотворение. Я уже однажды в э тих стенах (и не однажды) читал. У меня монтируется в памяти с Игорем Квашой, мы с ним дуэтом читали эти стихи Пушкина. А Володя Высоцкий, я вспоминаю, как мы были на новоселье одного академика, и он нам открыл Пушкина. Мы не знали этого стихотворения — не потому, что оно было запрещено цензурой царского правительства, а в наше время все хорошее того времени разрешено.
Не дорого ценю я громкие права, От коих не одна кружится голова. Я не ропщу о том, что отказали боги Мне в сладкой участи оспоривать налоги Или мешать царям друг с другом воевать; И мало горя мне, свободно ли печать Морочит олухов, иль чуткая цензура В журнальных замыслах стесняет балагура. Все это, видите ль, слова, слова, слова Иные, лучшие, мне дороги права; Иная, лучшая, потребна мне свобода: Зависеть от царя, зависеть от народа — Не все ли нам равно? Бог с ними. Никому Отчета не давать, себе лишь самому Служить и угождать; для власти, для ливреи Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи; По прихоти своей скитаться здесь и там, Дивясь божественным природы красотам, И пред созданьями искусств и вдохновенья Трепеща радостно в восторгах умиленья. Вот счастье! вот права…
С этими словами я пошел играть Пастернака в «Гоголь-центр». Спасибо.
К. Ларина
―
Спасибо большое. Вениамин Борисович Смехов в нашей передаче. Спасибо.
В. Смехов
―
Будьте здоровы!