Сергей Юрский - Дифирамб - 2017-10-22
К. Ларина
―
Ну что, мы начинаем нашу программу. Здесь, в студии, Сергей Юрьевич Юрский. Давно мы не брали шашек, прямо скажем, не встречались. Хотя мы пересекались в других местах, в которых собственно приличные люди и пересекаются, — на площадях и улицах, в залах суда. Именно так сегодня, там происходит в основном творческие встречи. Здравствуйте, Сергей Юрьевич!
С. Юрский
―
Здравствуйте, Ксения! Здравствуйте. Приятно быть снова здесь и наяву увидеть то, что я слушаю, то, что я слушаю чаще всего.
К. Ларина
―
Сергей Юрьевич, я бы хотела сразу начать… Поскольку вы мне дали наводку перед передачей, чтобы был свет в конце туннеля, поэтому начнем с темного, чтобы потом перейти к светлому. Давайте так построим драматургию нашего разговора.
С.Юрский: Это время нового поколения — им творить, им властвовать, им терпеть, им выбирать
Я видела вас около Басманного суда, был первый суд после ареста Кирилла Серебренникова. На втором суда, я знаю, вы были и подписали личное поручительство за Кирилла. То есть я так понимаю, что вас как артиста, человека и гражданина эта история чрезвычайно волнует? Что вы думаете об этом?
С. Юрский
―
Хочу подчеркнуть, что именно как человека и гражданина, а не как приятеля, потому что мы с ним знакомы, я зритель его достаточно большого… не всех, но большого количества спектаклей. Он никогда не был зрителем никаких моих представлений. Но это нормально, потому что это новое поколение. Я вспоминаю, как мы не удостаивали замечательных иногда людей, которые жили при нас. У нас не было времени. Так и у него нет времени.Но история с Серебренниковым именно возмутительна как затрагивание того, что болезненно отражается на всех людях, занимающихся этой публичной профессией — театром, искусством, зрелищем; и отражается через них — через этих людей, его коллег — отражается уже и на громадное количество людей, которые являются потребителями театра, зрелищ, искусства. По-разному они относятся. Это меня больше всего пугает, потому что надо признать, что единства в этом вопросе, даже среди коллег, нет, потому что расколото, небывалым образом расколото общество.
К. Ларина
―
А на чем?
С. Юрский
―
А?
К. Ларина
―
На чем расколото? Как вы это формулируете?
С. Юрский
―
На оценке событий. Потому что та загипнотизированность указанным сверху мнениям, которая наблюдается сейчас, — я не припомню столь массовой загипнотизированнасти ни в какие времена
К. Ларина
―
Даже в советские?
С. Юрский
―
Даже в советские, да.
К. Ларина
―
Хотя, казалось бы… Хотя, да, вы правы, наверное. Ну, потому что там просто были такие предлагаемые обстоятельства, что как бы параллельная жизнь была.
С. Юрский
―
Там другое дело. Это всегда меня волновало, и я об этом писал, об этом ставил фильм. Там была раздвоенность. То есть: «Я с себя раскалываю пополам. Я чувствую одно, думаю похожее, но другое, а говорю третье, потому что соображаю, где говорить». Так же, как и здесь, на радио «Эхо Москвы», в обстановке среди знакомых лиц, которые я вижу, и разных лиц, которые теперь у вас даже видят меня…
К. Ларина
―
Да, да.
С. Юрский
―
…я должен соображать, потому что я человек происхождения советского, и я знаю, что такое раздвоенность. И знаю, что нарушение этого не только некорректно, но и опасно. Вот теперь и выбирай меру опасности, которую ты сам себе позволяешь, и меру корректности, которую просто в силу воспитания, я полагаю, нарушать тоже нельзя.
С.Юрский: Я написал об этом в 77-м году, что две вещи съедят драматический театр:хеппенинг и мюзикл
К. Ларина
―
Ну а почему все-таки… Вы мне объясните, если это возможно, ваше объяснение. Почему люди одного цеха не могут — как сказать? — быть выше своих эстетических вкусов и разногласий? Извините меня, вот даже на последнем заседании суда, когда читали список поручителей за Кирилла Серебренникова, там есть и Сергей Юрский, но там есть и Станислав Говорухин, там есть Иосиф Кобзон, там есть Зураб Церетели — люди, которые, извините меня, не заподозрены в приверженности, в симпатиях к Кириллу Серебренникову, к тому искусству, которое он представляет. Значит, можно. Значит, можно быть выше этого.
С. Юрский
―
Вы знаете, насчет симпатий. Если бы с Кириллом нас свела судьба… А она нас не часто сводила, мы не близкие приятели.
К. Ларина
―
Да, вы говорили.
С. Юрский
―
Но мне было бы что сказать как вопрос, было бы что сказать как упрек. Дело совершенно не в этом.Что касается массовости — как сейчас все это происходит. Я полагаю, что это более или менее хорошая организация дела, и только. Кто организовал — тот молодец. Кто поддержал — тот тоже молодец. Но вопрос выгоды. Каков мой статус? Он улучшается, ухудшается? Он оценивается теми, кому хорошо бы, чтобы они оценивали, или нет? Время расчетливости сейчас превалирует над всем. Когда я поехал на суд, я поехал издалека, с дачи, специально. Я и не попал на суд. Я стоял там…
К. Ларина
―
На улице.
С. Юрский
―
На улице. Ужасная, кстати, обстановка была, потому что там проезжая часть, и там справедливо совершенно гудели машины, кричали просто милиционеры. Потом уже появилась охрана, и стали как-то уминать. На суд попасть было вообще невозможно, войти. Это другое дело. Но это поступок. А сказать, что если Кирилл не придет по вызову следователя вовремя, то я, такой-то, обязан заплатить 10 тысяч рублей. Я видел это. Это я видел, да.Но, в конце концов, я не расцениваю это как великий поступок, да и вообще как особенный поступок. Это просто массовая акция, показывающая, что… Совсем было бы стыдно, если люди в Париже вышли на демонстрацию по этому, а мы вообще никак бы не откликнулись. Вопрос человек обсуждает с собой: «Я в общем и не знаю, чем он занимается и зачем, но надо. Почему нет? Почему нет?» Поэтому эта массовость подписей для меня не является великим поступком — ни моим, ни всех остальных коллег.
К. Ларина
―
Степень вообще влияния интеллигенции, если она еще сохранилась, на власть?
С. Юрский
―
Нет, не сохранилась. Мы это обсуждали в прошлый раз. Я думал, мы договорились, а оказывается — вы думаете, что интеллигенция сохранилась.
К. Ларина
―
Ну, вот вы же интеллигенция.
С. Юрский
―
Я? Нет.
К. Ларина
―
Да.
С. Юрский
―
Конечно нет. У нас ее нет. Интеллигенция — это слой!
К. Ларина
―
Недобитая, недобитая.
С. Юрский
―
Это слой. Интеллигенция — это определенная… Мы с тобой обсуждали это, Ксения. Это прослойка, как называлось, между классами. Но прослойка — это тоже некоторая плотность в этом самом есть. И вот это не сохранилось, потому что время… ну, назовем так, время денег или время капитализма (это одинаковые слова, сходные), столь желанного рядом людей и массами людей, столь естественно пришедшего. Как говорили другие люди, что не так уж это здорово, однако лучше никто не придумал. Это уже Черчилль, это уже наши противники так говорили. И тоже были правы.Но это время людей разъединило. И прослоечка эта сперва истончилась, а потом исчезла, ее нет. А кто себя называет интеллигентом — ну, поздравляю, очень хорошо, да. Телеграф сейчас очень плохо… Трудно добраться до телеграфа. Мне сказали, что даже центральный телеграф закрыт, поэтому… А то бы я давал телеграммы. Вот человек объявляет: «Я себя считаю интеллигентом!» Я бы не поленился, если бы не очень много их оказалось, и дал бы телеграмму: «Поздравляю вас от всей души с тем, что вы себя считаете интеллигентом!» И я думаю, что я бы не разорился, потому что таких телеграмм было бы немного.
К. Ларина
―
Вы говорите… Возвращаюсь опять же к поддержке, которую сегодня оказывают некоторые, скажем так (не массовая это поддержка, я с вами соглашусь), деятели искусства и Кириллу, и всем. Кстати, тут мы называем только Кирилла, но там есть Алексей Малобродский, который вообще сидит в тюрьме с 19-го числа, уже больше четырех месяцев.
С. Юрский
―
Судя по всему, еще раз говорю как юрист бывший, процесс этот на пустом месте, он незаконный. Вот это очень настораживает, тревожит и заставляет не только сочувствовать людям, но и возмущаться формой проведения и существом дела. Вот это — да.
К. Ларина
―
В советское время оказать публичную поддержку человеку, который оказался в подобной ситуации, в ситуации преследуемого властями, — это было еще более страшно. Сегодня надеемся, что за это ничего никому не будет — за то, что человек написал поручительство в поддержку.
С. Юрский
―
Будем надеяться.
К. Ларина
―
А тогда это все-таки другими последствиями…
С. Юрский
―
И все-таки люди это совершали.
К. Ларина
―
Делали.
С. Юрский
―
И дальше в их поддержку писались…
К. Ларина
―
А вас поддерживали? Вообще в вашей ситуации, в вашей жизни были моменты, когда вам нужна была поддержка своих коллег или вот такая публичная защита?
С. Юрский
―
Вы знаете, я понял, что она не поможет, поэтому я не просил поддержки. И никто особенно… Нет, мне, так сказать, сочувственно руку жали, но я ведь не был в тюрьме.
К. Ларина
―
Это когда в Ленинграде была такая опала, да?
С. Юрский
―
В Ленинграде, да. Но я же не был в тюрьме. И вообще мне жаловаться грех. У меня были большие профессиональные неприятности, это правда, да. Но поддержки… Да нет, не увидел я никакой поддержки. Я просто бежал, понимая, что… бежал в другие места, в которых не достигло приказание. Вот и все.
К. Ларина
―
Вот видите, вы говорите — в тюрьму не сажали. Ведь и Эфроса не сажали в тюрьму, и Любимова не сажали в тюрьму, и Товстоногова не сажали в тюрьму.
С. Юрский
―
Нет, Товстоногов защитился и очень беспокоился об этом. Отсюда его желание оградить себя раз и навсегда. Он стал и Героем социалистического труда, и депутатом Верховного Совета…
К. Ларина
―
Сегодня…
С. Юрский
―
И очень-очень в результате был этим раздавлен. В результате. Но не в этом сейчас… не это наш предмет обсуждения.
К. Ларина
―
Ну подождите. Сегодня формы защиты — они такие же? Способы защиты себя.
С. Юрский
―
Нет, ничего похожего. Вообще то, что происходит сегодня, с тем, что происходило раньше, имеет очень мало сходств. Когда это те же люди, ты просто удивляешься. Один из этих людей меня удивляет — это человек, которого я вижу в нашем зеркале, то есть самого себя. Я тоже другой человек. У меня несколько другие ощущения, взгляды. У меня другой возраст. У меня другое отношение к окружающему миру. И мир ничего общего не имеет с тем, что было раньше
К. Ларина
―
Ну давайте, расскажите нам про него.
С. Юрский
―
А откуда я знаю?
К. Ларина
―
Ваш мир вашими глазами.
С. Юрский: Я
―
то оттуда…
К. Ларина
―
Что вас в нем удивляет или что в нем не принимаете?
С. Юрский
―
Принимать я вынужден все, потому что это не мое время.
К. Ларина
―
Почему?
С. Юрский
―
Это время нового поколения — им творить, им властвовать, им терпеть, им выбирать. Всего этого у моих ровесников уже нет, потому что… Ну, это не наше время.
К. Ларина
―
Нет, вы лукавите, Сергей Юрьевич.
С. Юрский
―
Почему?
К. Ларина
―
Да потому, что я просто прекрасно понимаю, что если к вам сейчас придет какой-нибудь гонец из Кремля и скажет: «А станьте доверенным лицом нашего кандидата главного», — вы скажете: «Нет». Значит, это…
С. Юрский
―
Ну, вы какие-то фантастические вещи говорите. И вы говорите еще за меня. Может быть, я и скажу: «Да». А почему «нет»? Да! «Только вот вы…» Ко мне же придет не кандидат, а ко мне придет посыльный человек.
К. Ларина
―
Посыльный, да.
С. Юрский
―
«Только вот какие условия. Понимаете, я сейчас затеваю один спектакль. У меня нет достаточно средств, чтобы его осуществить. Как насчет того, чтобы как-то появились?» Может быть, так скажу. Не знаю. Может быть, правы вы.Я говорю, что я этого человека в зеркале не узнаю, не узнаю. И моих ровесников уже не узнаю. Мы парим где-то в парах нового совершенно пространства. И пары эти идут от новых… испарения от новых жидкостей, от новой травы, от новой земли. Все новое и очень меня тревожащее.
К. Ларина
―
А почему? Расскажите.
С. Юрский
―
Почему тревожащее или почему новое?
К. Ларина
―
Нет, новое-то — понятно. Конечно, новое. Я знаю, что вы невероятно любопытный человек.
С. Юрский
―
Я чудесно любопытный.
К. Ларина
―
Вы смотрите это все новое, вам это интересно.
С. Юрский
―
Нет.
К. Ларина
―
Уже нет?
С. Юрский
―
Нет, мне многое не интересно.
К. Ларина
―
Но вы смотрите.
С.Юрский: Я не хочу подчиняться!У меня не получится. Искусство-то должно рождаться
С. Юрский
―
Я стараюсь иногда смотреть, если я не болею, как последний год болел, когда уже ни до чего совсем. А все-таки я стараюсь смотреть. Но я совершенно не обязан новизну принимать за качество. «Это новое, а потому… — вот это для меня не существует, — а потому качественно, раз новое». Нет. Я различаю все эти вещи и полагаю, что есть измерения, которые не зависят ни от времени, ни от новизны. Нет.
К. Ларина
―
Ну подождите. Вот во всем этом потоке все равно вы же можете как-то для себя определить, куда движется сегодня искусство театральное в данном случае.
С. Юрский
―
Нет, нет.
К. Ларина
―
Это все на пользу, что это все вырастает, или нет?
С. Юрский
―
Я не буду обсуждать сейчас…
К. Ларина
―
Никого конкретно.
С. Юрский
―
Ни в коем случае не буду превращаться, вдруг став критиком или разоблачителем. Ни в коем случае! Но куда движется — я скажу.
К. Ларина
―
Давайте.
С. Юрский
―
Движется ко всему, что противоположно актерскому искусству, вот с этим искусством, которому я отдал… Я начинаю сейчас, начал 61-й сезон на академической драматической сцене. В разные стороны движется драматический театр, но он из себя разными причинами изгоняет то, что называется актерским драматическим искусством. Театр движется к инсталляции.
К. Ларина
―
К перформансу, да.
С. Юрский
―
К перформансу, к эстраде, к оперетте, к мюзиклу. Когда-то давно я предсказал, что две вещи съедят драматический театр. Я написал об этом в книге в 77-м году, что две вещи съедят драматический театр. Это подтвердилось. Хеппенинг и мюзикл.Мюзикл — вещь прекрасная. Но я был на мюзикле, внуку показывал мюзикл американский, как это выглядит, и еще раз убедился, что мне этот жанр… Особенно когда мюзикл идет по 25 лет, это уже протухший жанр. И там протухлость предусмотрена даже. Театральное искусство не может быть тухлым, поэтому… Это мюзикл. Это когда зрителю говорят: «Мы вам устроим все».
К. Ларина
―
«Все красивое».
С. Юрский
―
«Мы вам устроим. Будет и музыка, будет и танец, будут и разговаривать, будет и темп, будет и качество, точность. Все будет!»
К. Ларина
―
Но…
С. Юрский
―
«Все будет!»
К. Ларина
―
А что вас не устраивает в этом?
С. Юрский
―
А не надо, чтобы все было. Не хватает одного в мюзикле для зрителя — работы его воображения. Это изъято ножницами, вырезано. Потому что все, что могло бы воображаться — допустим, декорация, присутствие в большом городе или в театре, или дьявольщина, или взлетающие предметы, например, люстры, призрак из оперы этот самый… «Все будет! Вам ничего не надо воображать». А театр без этого не существует. А о хеппенинге поговорим чуть позже.
К. Ларина
―
Да, давайте. У нас сейчас новости. Вообразим, что мы живем в прекрасном мире.НОВОСТИ
К. Ларина
―
Ну что, возвращаемся в программу, прослушав новости. Говорим мы о прекрасном. Сергей Юрьевич рассказывает о том, что он ровно 40 лет назад предсказал, что театр погубят две вещи — мюзикл и хеппенинг. Так чем вас… Кстати, мюзикл! Сергей Юрьевич, ну а Лайза Миннелли? А «Кабаре»? Это же такой силы произведения! Это же мюзикл.
С. Юрский
―
Почему бы и нет?
К. Ларина
―
Ну?
С. Юрский
―
А балет «Ромео и Джульетта»?
К. Ларина
―
Да, Прокофьева. Великолепный!
С. Юрский
―
Ну, при чем тут это? При чем тут драматический театр? Это разные вещи. Драматический театр — это слово, диалог; это то, что отличает человека от всех других существ. Танец, балет — это совершенно великое искусство. Но мы удивляемся, когда мы видим, как птицы танцуют свои брачные танцы, и поражаемся, говорим: «Боже мой!» А вот этого… Драматическое искусство — это отличие человека от всех других живых существ. Это Божий дар особый. И как я сказал о мюзикле, который лишает воображения и говорит: «Ой, мы вам все устроим, все покажем».А хеппенинг — это смешение того, что на сцене, с тем, что… «Давайте вместе играть. Мы вас втянем в это дело, и вы будете вместе с нами либо водить хороводы, либо мы выйдем в зал, либо мы заменим себя вами», — и так далее. «В конце концов, давайте петь и смеяться, как дети». Это тоже вторая линия, по которой развивается театр. И то, и другое бывает очень совершенно и всегда мило, но только это мутация, потому что «слово», «мысль», «диалог», «перевоплощение» — эти слова там не нужны.
К. Ларина
―
Ну, я скажу вам честно по поводу хеппенинга: я вот тоже это не люблю. Я не люблю, когда меня дергают и заставляют исполнять роль артиста, которую он должен исполнить хорошо, а я, естественно, сыграю ее дурно в любом случае, потому что… На то я и в зале, а не на сцене. Правда же?
С. Юрский
―
Или приставать к зрителям…
К. Ларина
―
А вы любите, когда к вам пристают, когда в зал выходят и начинают приставать?
С. Юрский
―
Нет. Я и говорю, что для меня это опасность того, что мне более всего дорого — драматический театр. Ну ладно, кончим с этой темой.
К. Ларина
―
Нет, подождите! Интересно. В любом случае… Допустим, мы с вами все согласны: да, это нельзя, это нельзя.
С. Юрский
―
Да я не стремлюсь всех убедить!
К. Ларина
―
Но тогда что такое драматический театр в вашем понимании сегодня? Он же тоже должен как-то развиваться. Он же сегодня все равно другой, не такой, как был 50 лет назад. Правда?
С. Юрский
―
Разумеется. Ну а как же? Изменяется, да.
К. Ларина
―
В чем его развитие тогда?
С. Юрский
―
Ну, я не буду… Ей-богу, я не буду ни судить, ни говорить…
К. Ларина
―
Теоретизировать.
С. Юрский
―
Но я могу сказать, что и мои спектакли, и мои концерты, и мои намерения связаны с драматическим театром, поэтому я себя чувствую, и совершенно определенно чувствую себя одиночкой в этом деле.
К. Ларина
―
Ну подождите. Ваш драматический театр, ваш личный, который вы строите, когда ставите сами спектакли…
С. Юрский
―
Да. Но среди другого всего…
К. Ларина
―
Его тоже не все понимают. Это тоже театр такой непростой. Правда же? Надо, чтобы люди понимали.
С. Юрский
―
А театр и не должен быть простым. Это жизнь. Это жизнь человеческая, исполненная людьми на сцене, которая касается того, что происходит в человеке. Бывает, что зритель теперь становится настолько загипнотизированным тем, о чем я уже сказал, что для него это сложно. Но я могу гордиться тем, что я своего зрителя ни на гастролях, в которых я до сих пор еще участвую, ни на сцене, в каком бы театре я ни работал, даже оставаясь одиночкой, я его не потерял. Но вообще зритель идет к тому, чтобы: «Нет-нет, вы дайте нам, чтобы все было, чтобы все было хорошо, то есть обеспечьте нам отсутствие нашего воображения. Сыграйте сами, сами вообразите, сами создайте, сами вовлеките или втяните нас в эту замечательную игру».
С.Юрский:Драматическое искусство — это отличие человека от всех других живых существ
К. Ларина
―
А антреприза разве не враг драматического искусства?
С. Юрский
―
Конечно. Потому что она идет в эти же стороны. Естественно, да. Но опять-таки — какая антреприза?
К. Ларина
―
Вот!
С. Юрский
―
Антреприза — это же просто способ организации дела, только и всего. Там же разные вещи бывают. В эту сторону движется или в эту… Я сам участник антрепризы, редкий, но я участник антрепризы — я играю «Полеты с ангелом. Шагал». Сейчас это антреприза. Я видел антрепризные спектакли хорошие, на мой вкус хорошие. Потому что очень многие люди скажут: «Ой, ну это нам не надо! Вот хорошо было, когда мы это смотрели». Ну и все, расстанемся. Господи…
К. Ларина
―
Я хочу спросить, не могу не спросить вас…
С. Юрский
―
Не надо быть любимым массами людей. Не надо!
К. Ларина
―
Дайте я вас спрошу, потому что вы сейчас… Вот скажите мне, пожалуйста. Я не могу вас не спросить как человека творческого, как артиста, представителя драматического искусства и автора, и писателя, и драматурга про феномен госпожи Поклонской. Вы следите?
С. Юрский
―
Чего-чего?
К. Ларина
―
Поклонской, Поклонской. Вы следите за этим человеком?
С. Юрский
―
Ну конечно. Я читаю газеты…
К. Ларина
―
Вы видели ее? А ее видели, как она выступает?
С. Юрский
―
Ну, один раз очень мало по телевидению видел. Я смотрю телевизор.
К. Ларина
―
Ну скажите, это что-то удивительное.
С. Юрский
―
Ну да. Но, мне кажется, это сейчас очень распространенная вещь. Это некая тоже загипнотизированность, иногда касающаяся отклонений психических, как мне кажется, потому что вот это самое царебожие — это очень вещь опасная, очень нехристианская, очень неправославная и вещь опасная очень. И это определенный сдвиг. Но сдвиг этот… Это не так просто сказать: «Ладно, хватит!» Нет, не хватит.
К. Ларина
―
Так никто не может ее остановить.
С. Юрский
―
А никто не может остановить, да. Так что это… Не берусь судить лично ее, не видел никогда. Поднятая ею волна кажется мне совершенным абсурдом, совершенным. Потому что если это царебожие, то фильм, который… Кстати, мне понравился, это из хороших сериалов, «Екатерина Вторая», наш сериал мне понравился. Там очень много интересного для меня было, и актерски тоже. Там это сохраняется. Но за Екатерину надо бы разбить все телевизоры, потому что она показана в своем объеме, а объем-то состоит из темных и светлых сторон. И время тоже — ранняя Екатерина, более поздняя Екатерина. Поэтому я не понимаю. Это как-то обошлось?
К. Ларина
―
У нас премьеры еще не было «Матильды». Премьера будет 24-го в Москве и 26-го в Петербурге. Ну, она пугает уже всех.
С. Юрский
―
Я не представляю, что будет. Я не видел фильма, вообще не знаю, не о чем говорить. Я заранее не хочу ни защищать, ни отрицать — но фильм, а не саму тему. Я же говорю, Екатерину показали — от постели до жестокости. Все показали. А как с Екатериной быть? Она, кстати, великая царица — в смысле содеянного. Екатерина Великая. Петр Великий. Николай II великим не был. Его сделали, потому что вот такая смерть, которую, конечно, можно и нужно… Но поклоняться смерти вообще — это очень такое странное дело, еще раз говорю, совсем нехристианское, а скорее какое-то древнеегипетское.
К. Ларина
―
Но вы же видите, это тоже из серии весьма экзотических взаимоотношений зрителя с произведением искусства. Это как бы случай, уже доведенный до абсолютного уже апогея, да? Но мы такие подобные случаи знаем, когда люди призывают запретить, закрыть, предать анафеме за какой-то фильм, за какой-то спектакль.
С. Юрский
―
Это одна из особенностей сегодняшнего дня, одна из особенностей, потому что призыв закрыть, запретить, потому что слишком много… Это тоже отчасти связано… Не будем наш тот разговор вспоминать относительно Интернета, но тогда мы говорили о том, что Интернет в какой-то мере заменил родственные связи. То есть люди, которые родились при Интернете — молодежь, наши внуки, мои, — они отчасти дети своих родителей, а отчасти дети Интернета. Я не о моих внуках сейчас конкретно говорю, не обсуждаю это. Мне кажется, что они сохраняют связи с нами. Но я от многих слышу, что связи вообще теряются. Интернет становится родителями, он учит.
С.Юрский: Театр не должен быть простым. Это жизнь человеческая, исполненная людьми на сцене
То же самое. Интернет, множественность мнений вызывает истерическую болезненную реакцию: «Я этого выдержать уже… Чего угодно, а выдержать этого я не могу! И я говорю: я хочу 600 миллионов лайков «против», чтобы навсегда…» — и так далее. Это реакция на все это дело. «И я буду требовать! И я буду пытаться! И я буду зачинщиком этого дела!»
К. Ларина
―
То есть как бы эту всю непримиримость и агрессию Интернет только закрепляет и провоцирует.
С. Юрский
―
Массирует это.
К. Ларина
―
Ну а телевизор?
С. Юрский
―
Что телевизор?
К. Ларина
―
Разве он не занимается тем же самым, наш сегодняшний телевизор? Вы включали, ток-шоу смотрели парочку?
С. Юрский
―
Ну, я знаю. Я телевизионный зритель. Я знаю, вижу это, да. Потому что когда на одну и ту же тему люди высказываются, и по глазам видно, что не убежденный человек, а нанятый, и видно — нанятый, с какими возможностями дальнейших благ… Видно! Ну, это ужасно!
К. Ларина
―
Ну и потом, там, конечно… Как сказать? Модель поведения сегодняшняя утверждается как норма — та, которую демонстрируют нам в этих ток-шоу.
С. Юрский
―
Я вижу, но при этом говорю… Вот я назвал «Екатерину». Я смотрю сериалы, которые тоже есть некоторое отрицание нормального кино, как сегодняшний театр есть некоторое отрицание нормального театра. Но и там есть достижения. Так же, как и в новом театре есть достижения, так и в этом есть достижения — в сериалах.
К. Ларина
―
Давайте про театр ваш поговорим. Напомню, что после ухода из жизни Павла Осиповича Хомского, художественного руководителя Театра имени Моссовета, Театр Моссовета решил не нанимать нового худрука, а сделать такое как бы коллективное руководство: Сергей Юрский, Юрий Еремин… Кого я забыла?
С. Юрский
―
И Кончаловский.
К. Ларина
―
И Андрей Кончаловский.
С. Юрский
―
Андрон.
К. Ларина
―
Это что такое?
С. Юрский
―
Это весьма формальная вещь, не являющаяся истинным руководством. Потому что, во-первых, мы люди очень разные, мы ничем не связаны. Мы не встречаемся по той причине, что Андрон просто снимает кино за границей все это время, его нет. Юрий Иванович ставит свои спектакли. Если я соберу свою команду людей, с которыми мы на одной волне, я поставлю новый спектакль, еще одну пьесу Вацетиса. Поставлю. Она мне кажется сегодняшней, нужной и необходимой. Но как проверить? Я еще не убежден, найду ли я собрание людей внутри театра.Проблем в театре много. И в театре, конечно, нужен курс, проложенный человеком одним, желательно молодым человеком, который бы убедил всех, что этот курс правильный. Если театр вообще сейчас не наткнется на свои проблемы… Одна из проблем — это изобилие актеров, творческие их потенциалы удовлетворить просто физически невозможно. За сотню!
К. Ларина
―
Труппы раздутые.
С. Юрский
―
Труппы. Это то, что было во МХАТе при Ефремове, то, что он пытался изменить. И у него ничего не получилось, потому что разрастание… Делится пополам, а оставшаяся половина начинает разрастаться. И та, которую отвергли, тоже начинает разрастаться. И сколько ни дели, оно начинает разрастаться.С другой стороны, то, что я наблюдаю… Я не буду развивать эту тему. Но и потенциал-то угасает из-за слишком большого обилия. Если обилие хороших футболистов приведет к тому, что наш самый любимый спорт, на котором собственно стоит мир уже давно… Скажут: «Нет, ребята, это все-таки 11 человек». А почему 11? Почему не 60? Как только 60 футболистов будут играть на том же поле, с одной стороны, и 60 с другой, это начнет умирать, потому что это невозможно будет смотреть. Да и потом, играть-то они будут… только не столкнуться вообще.
К. Ларина
―
Несколько вопросов от наших слушателей буквально в режиме блица. «Ваше отношение к памятникам, которые сегодня ставятся в Москве: Калашникову, Ивану Грозному, Сталину. Это памятники кому?» — спрашивает наш слушатель.
С. Юрский
―
Я не знаю. Я был малознаком с князем Владимиром — только по слухам, только по тому, что я читал, поэтому сходства я определить не могу. Но так как он поставлен на этом месте и в таком размере… Когда я мимо него еду (чаще всего идти там нельзя, ведь это место запретное), он меня очень пугает своей настойчивостью! Видимо, князь был жесткий, так я думаю.
С.Юрский:Николай II великим не был. Но поклоняться смерти вообще — это очень странное дело
К. Ларина
―
Хорошо. Еще вопрос про Министерство культуры. Ну, это тема, которую тоже мы обсуждали, но я думаю, что она важна невероятно. «Согласны ли вы с министром культуры, что на государственные деньги нужно обслуживать интересы государства?» Сложный вопрос?
С. Юрский
―
Есть статья Владимира Ильича Ленина «Партийная организация и партийная литература». Она была основополагающей, одной из основополагающих, которые мы учили.
К. Ларина
―
Да уж…
С. Юрский
―
Там очень справедливо доказано это. Поэтому это не новая мысль Мединского, это мысль Владимира Ильича Ленина. «Если ты состоишь в партии, — говорил он, писал, — то ты не можешь писать то, что абсолютно противоположно целям партии, духу партии и тому, что ты пришел в нее». Но он писал: «Ты пиши, пиши вне, ты не должен от имени партии писать. Ты не вольный партии, ты здесь. Отвечай за это». Эта статья была очень сильная. Но это было задолго до революции, а мы ее учили как лозунг.
К. Ларина
―
Да, и я учила.
С. Юрский
―
Через много лет уже после революции мы ее учили — и в университете, и в театральном институте. Я вчитывался в нее и задавал себе вопрос: согласен ли я с этим? И полагал, что я с ним абсолютно согласен. Но мы жили во время, когда партийная организация была большой, но все-таки не все занимающей, а все остальные были беспартийные коммунисты. Неразделение взглядов со взглядом партии — это было запретным моментом. Значит, снимается вторая часть статьи сама собой: «Тогда ты не будь в партии». А что такое «не быть в партии», если ты был уже в партии? То есть то, что называлось «положить партийный билет». Все последствия этого — это конец жизни в той среде, в которой рос уже я, то есть через 30, 40, 50 лет после этой статьи. Она была прекрасна, когда партия была частью жизни. Можно было сказать: «Будь вне партии».Теперь я задаю вопрос: средства не бери у партии. Если у тебя есть другие средства — не бери у партии, не бери у Министерства культуры, сохрани все для библиотек. Все время говорят о библиотеках, которым так трудно жить, между прочим! И это надо бы думать и депутатам, и всем — как трудно жить тем, кто обслуживает музеи и все прочее. Хорошо, театр будет жить без. Значит, он должен либо существовать на деньги в прямом смысле олигархов (потому что театр — дорогое удовольствие), либо нищенствовать. Мое предложение — нищенствовать.
К. Ларина
―
Но быть свободными.
С. Юрский
―
Потому что подчиняться распоряжениям… А я не хочу подчиняться! Да не в том дело, что я не хочу. У меня не получится. Искусство-то должно рождаться. Если акта соития не было, то не рождается ребенок. Соитие с тем, что открыл художник. А если ему говорят: «Это — сюда, а это — сюда»…
К. Ларина
―
Это соитие с министром культуры.
С. Юрский
―
Ну а в чем речь-то?
К. Ларина
―
Про кота, а то время кончается.
С. Юрский
―
А что, время кончилось?
К. Ларина
―
Где ваша книжка? Давайте, давайте из вашего подарочного пакета. Расскажите нам про эту книжку.
С. Юрский
―
Да нет. Ну, это я просто вам подарю книжку.
К. Ларина
―
Нет, ну вы же принесли в студию, поэтому покажите. У нас камера снимает. Покажите. Что это?
С. Юрский
―
Покажу. Это серия, которая создана Георгием Гупало и зоопарком, в частности Наташей Рубинштейн, моей старинной подругой. Серия, которая… «Я слон», «Я белка». «Я белка» Коренева написала.
К. Ларина
―
Да-да-да.
С. Юрский
―
Много там моих знакомых и все прочее. Я — кот.
К. Ларина
―
Вы сами выбирали животное?
С. Юрский
―
Нет, они предложили. Я бы не согласился ни на что, потому что у меня что-то не пишется. Но кот похож. Я-то сфотографирован здесь с котом Соуссом. Он погиб. Но когда он погиб, пришел этот кот. Он нарисован похожим, его зовут Сатик. Вот это написано.Кроме пьесы, которую я написал за последний год… два года, под названием «Ресепшн», я написал вот это. Всё. Не пишется, потому что не знаю, для кого писать, не знаю, зачем писать. Не знаю… Да я и говорить-то не хочу. Я говорю с вами только по старой дружбе, и потому что я ваш слушатель, и потому что вы меня позвали, без всяких опасных вещей. Опасные вещи… «У вас как раз юбилей или у вас день рождения? Давайте отметим это». Страна сходит с ума от непрерывных юбилеев. Концерты все идут. Не бывает концерта не к юбилею. Юбилей чего угодно абсолютно!
К. Ларина
―
Сейчас будет юбилей революции.
С. Юрский
―
Да. А у нас нет никаких… К нему я очень готов. Это отдельный разговор. Захотите — я готов.
К. Ларина
―
Давайте, да.
С. Юрский
―
Потому что я прочел к этому времени и Горького заново, и Джона Рида впервые, и Катаева о Ленине, тоже впервые (я это пропустил, хотя я поклонник Катаева). Юбилей революции — это важнейшая вещь. И обсудить его, и понять, какие связи, что привело. Вот сейчас начали это обсуждать, и мне это очень интересно, это я все смотрю. А кот тут ни при чем. Кот — это замечательное животное. Поэтому я вам сейчас его подарю.
К. Ларина
―
Сергей Юрьевич, спасибо! По революции поняли, договоримся сейчас, запланируем нашу встречу, наш круглый стол. Сергей Юрский — сегодняшний наш гость, который кот, который гуляет сам по себе. Спасибо!