Юлия Ауг - Дифирамб - 2016-02-21
21.02.2016
К. Ларина
―
Ну что, начинаем программу «Дифирамб». Я с большой радостью представляю вам нашу сегодняшнюю гостью. Это актриса, это режиссёр, это человек, это Юлия Ауг. Юлечка, приветствую. Очень рада видеть.
Ю. Ауг
―
Здравствуйте. Я тоже очень рада здесь быть опять.
К. Ларина
―
Это впервые наша встреча на радио. Я очень рада. Очень давно хотела Юлю позвать. Потому что Юля давно уже заслужила признания в любви не только со стороны зрителей и профессионалов, которые ей уже столько премий за всякие роли навручали, но и со стороны наших слушателей, товарищей. А то как-то неудобно. Уже все сказали, что Юлия Ауг – это супер. Пора и нам это произнести вслух.
Ю. Ауг
―
Спасибо большое.
К. Ларина
―
Юль, я хотела начать разговор. Конечно, мне хотелось поближе познакомить тебя с нашей аудиторией. Для меня ты как творческая личность, не знаю, согласишься со мной или нет, человек второй половины жизни, поскольку можно сказать, что всё-таки вдруг стремительный творческий и профессиональный взлёт произошёл после 30, наверное.
Ю. Ауг
―
Да.
К. Ларина
―
Как ты дождалась? Обычно говорят, что если до 30 лет ничего не происходит, то надо бежать, не оглядываясь. Иначе всё, похоронишь себя там.
Ю. Ауг
―
Так говорит Иосиф Леонидович Райхельгауз, между прочим, который, когда я поступила к нему на курс в ГИТИС на режиссуру, он как-то всем нам сказал, что если до 30 звездой-актрисой, актёром не стал, то уже и не станешь. Бессмысленно и бесполезно. Поэтому в принципе вы молодцы, - он говорил тем, кого он набрал, а большинство были бывшие актёры, он сказал, что молодцы, что уходите в режиссуру, это правильный путь. Но в моей жизни как-то всё получилось совсем по-другому. Хотя, когда я поступила…
К. Ларина
―
Когда поступила на режиссёрский, стала востребована как актриса вдруг сразу резко.
Ю. Ауг
―
Вот. Я когда поступила на режиссёрский, я совершенно искренне считала, что всё, хватит, до свидания. Я ушла из театра, в котором я 10 лет служила. Это был питерский ТЮЗ. Я совсем ушла из театра. У меня не складывалась карьера в кино, несмотря на то, что я очень рано начала сниматься. Мне было 17 лет, когда я оказалась на площадке первого фильма. Но как-то всё эти фильмы или были некассовые, или же они оказывались где-то за границей, потому что это были совместные проекты, и я даже их видела только за границей иногда, вдруг оказываясь где-нибудь в Париже. Мне показали «Искупительную жертву» - фильм, в котором я снималась. И я поступила на режиссуру. И совершенно искренне думала о том, что теперь вектор моих амбиций только в режиссуре. Но судьба – она такая злодейка. Получилось так, что в 2005 году я снялась в фильме «Враги», и этот фильм как-то достаточно здорово прозвучал, получил несколько призов на разных кинофестивалях. А я получила приз за лучшую женскую роль международного кинофестиваля «Балтийский дебют».
К. Ларина
―
И пошло.
Ю. Ауг
―
И получилось так, что в 36 лет у меня получился, можно сказать, дебют. Хотя это, конечно, был не дебют, но это был дебют. Потому что только после этого на меня обратили внимание как актрису. А с режиссурой произошло примерно то же самое, что самое интересное.
К. Ларина
―
А ты ставила спектакли, уже успела поставить несколько спектаклей в регионах.
Ю. Ауг
―
Да.
К. Ларина
―
В российских городах.
Ю.Ауг: Мне было 17 лет, когда я оказалась на площадке первого фильма
Ю. Ауг
―
И самое интересное, что эти спектакли получали и приз за лучшую режиссуру, и актёры были награждены призами за лучшие мужские и женские роли, но при всём при этом на меня обратили внимание только в прошлом году, когда я сделала в Красноярском ТЮЗе «Горькие слёзы Петры фон Кант». Так что опять у меня такой второй старт.
К. Ларина
―
Но, кстати, как театральная актриса новый какой-то виток уже московский. И он как раз тоже начался в середине 2000-х годов.
Ю. Ауг
―
Я даже больше скажу. Это вообще после 40 уже произошло. В 2013 году так получилось, что Кирилл Серебренников позвал меня в свой спектакль «Идиоты». И с этого… Это было 8 лет, когда я не выходила на театральную сцену, честно не выходила. Это было страшно невероятно. Но это тоже была какая-то… не люблю я слово «судьба», вообще не люблю я такие громкие слова говорить, но когда в 2003 году как раз я поступила на режиссуру в ГИТИС, я была невероятно увлечена спектаклями Серебренникова и ходила практически на каждую премьеру. Я про себя думала, что, наверное, если бы я вернулась в театр, то это тот режиссёр, с которым я хотела бы работать, как актриса вернулась бы в театр. В общем, так получилось.
К. Ларина
―
Поскольку ты, как мне представляется, самодостаточный человек, очень крепко сформировавшаяся личность, очень сильный человек, мне всё время кажется, что тебе должно быть непросто быть в подчинении. Или это отдельно? Когда ты работаешь актрисой, то ты себя закрываешь? И доверяешь полностью человеку, который тобой руководит.
Ю. Ауг
―
Это немножко по-другому. Когда ты доверяешь человеку, то не надо ничего закрывать. Я доверяю Кириллу Семёновичу. Мне ничего не надо закрывать. Нет ничего такого, что он предлагает, чтобы во мне вызывало протест. То же самое с кинорежиссёрами, с которыми мне, к счастью, доводится работать. И мне с Кириллом повезло не только как с театральным, но и с кинорежиссёром. Этим летом мы снимали фильм «Мученик» по спектаклю. Это вообще какое-то невероятное счастье.
К. Ларина
―
А в театре ты не играешь в этом спектакле?
Ю. Ауг
―
Как это не играю? Маму играю в театре, маму играю в кино. При всём при том, что я думаю, что фильм будет очень здорово отличаться от спектакля. Прямо очень серьёзно, фундаментально отличаться от спектакля, как мне кажется. Поэтому мне не надо ничего закрывать. Нет никакого сопротивления. Я очень сильно доверяю. Более того, я очень хорошо знаю, что мне как актрисе очень нужен режиссёр и в театре, и в кино. Я никогда в жизни не смогла осмелиться взять какой-нибудь спектакль, поставить его и сыграть в нём главную роль. Или взять какой-то сценарий, который мне понравился, решить, что я могу в нём сыграть главную роль и снять этот фильм. Никогда. Я не могу. Я должна быть или с той, или с другой стороны.
К. Ларина
―
Большинство из твоих работ – это такие пограничные роли, персонажи. И, как я понимаю, это такая накопленная свобода, которая из тебя как из актрисы вырвалась, совершенно безудержная. Надо действительно накопить… Как мне представляется, твой путь, в котором ты прожила первую половину жизни, может быть, он такой и нужен был, чтобы в итоге стать такой артисткой. На твой взгляд, есть ли какие-нибудь границы в искусстве? Есть вещи, которые нельзя? Или таких табу не должно существовать? Я имею в виду в актёрских проявлениях, в темах, в показах каких-то ситуаций, сюжетов и характеров.
Ю. Ауг
―
Мне кажется, что искусство – это территория свободы, это территория абсолютной свободы. Нельзя зверей убивать на сцене. Мне кажется, что никого нельзя убивать. Но я совсем недавно, буквально несколько дней назад я ночью не спала. И я посмотрела вот этот замечательный немой фильм Теодора Дрейера «Жанна Дарк». И я знаю, что после этого фильма у актрисы, которая сыграла Жанну Дарк, был нервный срыв, потому что режиссёр, работая с ней, добивался максимального погружения в роль. И, может быть, нельзя, а мне кажется, что можно. Потому что тот результат, который есть – это фантастический результат. Я смотрю этот фильм, который снят практически полностью на крупных планах героини, и я ей, несмотря на то, что это немое кино, это 1922 год, я вижу, как вокруг все играют, а она живёт. Нервный срыв – да. Это плата.
К. Ларина
―
Это того стоит?
Ю. Ауг
―
Это стоит. Мне кажется, стоит. Это моя позиция.
К. Ларина
―
Актёрское бесстрашие и человеческое бесстрашие – это ведь две вещи, вытекающие одна из другой? Или одно с другим не связано? Я просто хочу нашим слушателям сказать. Они, может быть, этого не знают, не чувствуют и с Юлей не знакомы. Она и в жизни бесстрашный человек. Ничего не боится. Не боится говорить то, что думает, не боится назвать вещи своими именами, не боится быть в меньшинстве и выступать против открыто. На мой взгляд, это две вещи, связанные друг с другом.
Ю. Ауг
―
Мне тоже так кажется, что это две вещи, связанные друг с другом. Свобода в творчестве, в искусстве совместима с гражданской свободой. И вообще мне кажется, что свободный человек внутренне свободен и в искусстве, и свободен вообще в своей жизненной позиции, я имею в виду не только гражданской. Потому что очень часто мы в каких-то бытовых вещах сталкиваемся с желанием ограничить нашу свободу. В самых простейших. И там на каждом шагу приходится выбирать – или ты остаёшься самим собой, или ты идёшь на какие-то компромиссы.
К. Ларина
―
Это вообще благоприобретённые качества твои, или ты такая получилась с детства?
Ю. Ауг
―
Мне кажется, с детства. Я была очень протестный ребёнок. Я не была сложный ребёнок, я не была трудный ребёнок, я в очень хорошей любящей семье росла, воспитывалась. У меня была бабушка, которая учила меня делать книксен. То есть это не было какой-то средой, которая давит. Но как только я оказалась в школе, мои представления о жизни сразу же вступили в конфликт с тем, что вокруг меня образовалось. И я как-то…
К. Ларина
―
И как тебе удалось продержаться 10 лет в школе ещё в таком состоянии вечного протеста?
Ю. Ауг
―
Как-то удалось.
К. Ларина
―
А Комсомол был уже?
Ю. Ауг
―
О, Комсомол – это вообще была замечательная история. Я её уже, по-моему, где-то рассказывала. Я не хотела вступать в Комсомол. Совершенно открыто не хотела вступать в Комсомол. Я вступила в пионеры. Притом, в пионеры меня не хотели принимать. А это был такой целый праздник в городе самых лучших учеников, октябрят. Их выводили на Центральную площадь, им повязывали галстуки, на трибунах стояли руководители партии правительства. Меня в пионеры принимать не хотели. Потому что я вела себя из рук вон плохо. Я хорошо училась, но поведение у меня было постоянно «неуд». И поэтому меня не принимали. Нам в третьем потоке тихо вместе с двоечником Толей Фёдоровым где-то там на задворках актового класса повязали эти пионерские галстуки.А потом случилась такая замечательная история, что я вдруг в силу, может быть, каких-то личных качеств, а не желания сделать какой-то пионерский карьерный рост, стала сначала председателем совета отряда класса…
К. Ларина
―
Просто по жизни такой активист. По-другому нельзя.
Ю. Ауг
―
Да, председателем совета пионерской дружины из школы. И подошло время вступать в Комсомол. И я не хочу вступать. Мне говорят: кто будет в школе заведовать культмассовым сектором? Я говорю: я с удовольствием. Просто я не хочу вступать в Комсомол. Ну и я боролась очень смешным путём. Нужно было выучить устав. И тебе задавали какие-то вопросы. А я его принципиально не учила. И поэтому меня не могли никак принять в Комсомол. В конечном итоге, по-моему, уже заканчивался 7 класс, когда уже в 7 классе всех принимают. Меня вызвали в этот комитет Комсомола, закрыли дверь и сказали: Ауг, значит так, вот тебе билет, притом, фотография вырезали из какой-то коллективной фотографии, у меня там были закрученные волосы, макияж, на шее такая цепочка из гровер-шайб, которую мне папа сделал. В общем, мне этот билет просто дали. Но на первом курсе института я его сдала.
К. Ларина
―
Ты сразу поступила в институт?
Ю. Ауг
―
Да.
Ю.Ауг: Я доверяю Кириллу Семёновичу. Нет ничего такого, что он предлагает, чтобы во мне вызывало протест
К. Ларина
―
А что читала, помнишь?
Ю. Ауг
―
Что я читала? Я читала Цветаеву. Вообще у меня тоже очень смешная была история. Я никак не могла понять, зачем нужны басни. Я потом только, опять-таки, поступая уже на режиссуру…
К. Ларина
―
А зачем? Скажи. Наконец-то мы узнаем этот секрет.
Ю. Ауг
―
Я не знаю, зачем актёрам нужны басни. До сих пор не знаю. Правда, искренне.
К. Ларина
―
А вот абитуриентам.
Ю. Ауг
―
Абитуриентам. Может быть, юмор проверяют.
К. Ларина
―
Чувство юмора?
Ю. Ауг
―
Да, я думаю так. Потому что зачем нужны басни, когда ты поступаешь на режиссуру – я понимаю. Басня – это мини-пьеса, в ней есть драматургия. Поэтому её очень здорово можно придумать, это может быть интересная затея. В силу того, что я не могла понять смысл, я не могла выучить ни одной басни. И я пришла выступать, у меня было большое количество стихов, я их просто любила. У меня была какая-то проза. Притом, это был Михаил Анчаров. Странный выбор. Совсем странный. Про физиков. Не знаю, почему. Наверное, потому что мои родители – физики. То есть не про любовь совсем. А басни не было. И я каждый раз боялась, что скажут «а давайте басню». И всё. Но меня басню не спросили.
К. Ларина
―
Юлия Ауг в нашей студии. Слушаем новости, потом продолжаем наш разговор.НОВОСТИ
К. Ларина
―
Возвращаемся в программу. Во-первых, хочу сказать, что мы все билеты разыграли. Но такое количество победителей, что, извините, я это читать не могу, иначе это займёт всё оставшееся время нашей передачи. Вам позвонят, короче. Всё, что вы хотели, вы получите, дорогие друзья. Напомню, что у нас в студии Юлия Ауг. Хотела немножко поговорить с Юлей, собственно, о тех ролях, которые сыграны, играются и буду сыграны дальше. Напомню, мы назвали там всего лишь… Мы почти ничего не назвали, кроме «Врагов». А есть же «Овсянки», есть «Интимные места», «Небесные жёны». То, что я говорила в начале, анонсируя нашу встречу для телезрителей – это, конечно, Елизавета в сериале «Екатерина». Извините, так уж получилось.
Ю. Ауг
―
Есть «Метаморфозис». На мой взгляд, совершенно замечательный фильм.
К. Ларина
―
И тоже играет там мать. «Метаморфозис» - это совсем новое кино. Запомните, пожалуйста, это название – «Метаморфозис». Это вторая работа невероятно талантливого дуэта, просто открытия для нашего кинематографа – Люба Львова и Сергей Тарамаев. Первый их фильм был «Зимний путь». А второй фильм – «Метаморфозис», где одну из главных ролей сыграла Юлия Ауг. Она там играет совершенно безумную мать талантливого ребёнка, мать музыканта, которая практически она его и пожирает. Что это за образ такой? Из чего он складывался? Там есть какие-то примеры. Это достаточно узнаваемая история. При всём радикализме там есть, конечно, совсем уже запредельные вещи. Но я понимаю, для чего они сделаны. Образ очень понятный, из этих сумасшедших мамаш.
Ю. Ауг
―
Он настолько узнаваемый, оказывается. Я понимаю, что узнаваемый. Во-первых, начнём с того, что я ничего не сыграла кроме того, что было написано в сценарии. Если говорить о Сергее Тарамаеве и Любе Львовой, они невероятно талантливые не только режиссёры, но и сценаристы. Они пишут фантастические сценарии. Я не сыграла ничего, кроме того, что там было написано. То есть я просто сыграла тот образ, который был написан. Но, естественно, у меня в голове были примеры. И этот пример матери, которая, как ей кажется, всю себя, всё своё существование посвящает своему ребёнку, не имеет значения, мальчик это или девочка, она всю себя, все свои нереализованные комплексы, мечты, представления о жизни, всю свою нерастраченную любовь, потому что рядом нет ни одного мужчины, более того, она их не подпускает к себе – она вкладывает в этого ребёнка. И ребёнок, естественно, перестаёт быть личностью.
К. Ларина
―
Искалеченный материнской любовью.
Ю.Ауг: На каждом шагу приходится выбирать – или ты остаёшься самим собой, или ты идёшь на какие-то компромиссы
Ю. Ауг
―
Абсолютно. Он перестаёт быть личностью. А в данном случае, на примере роли в «Метаморфозисе», это мать, у которой сын. То есть она ещё свою нерастраченную сексуальность… а там такая сексуальность в этом образе получилась. Она ещё и её навешивает на своего ребёнка. В общем, нет ничего удивительного в том, что этот человек погибает, потому что невозможно жить с таким грузом. Самое удивительное, что мне написал русский психоаналитик, но он уже давно живёт в Америке, у него есть там своя практика. Он меня поблагодарил за этот фильм. И он сказал, что этот образ – просто хрестоматийное пособие по такому психическому отклонению, которое называется «нарциссическая мать». И вот, оказывается, он написал несколько статей, он прислал эти статьи. И он показывает этот фильм на своих занятиях.
К. Ларина
―
Потому что там, конечно, это всё некие метафоры. Даже, как я поняла, у главного героя развитие 13-летнего ребёнка. На самом деле ему 25 лет. Это тоже некая метафора, потому что этот инфантилизм – это не то, что он родился умственно отсталым, извините за выражение. Это именно результат вот этого поглощения со стороны матери.
Ю. Ауг
―
Но это же действительно узнаваемо. Там просто есть одна сцена в фильме, когда он едет покупать деревенское свежее молоко к частным продавщицам, к старушкам, и они ему предлагают яйца. А он совершенно спокойно отвечает: нет, мама о яйцах ничего не говорила. То есть он может купить только молоко. Он даже не может подумать в сторону того, может быть, действительно купить яйца, а вдруг они… Нет. Есть абсолютно точно проложенная колея, обрисованные коридоры. И это действительно очень узнаваемо.
К. Ларина
―
А мать из «Мученика»?
Ю. Ауг
―
Мать из «Мученика» другая совсем. Мать из «Мученика» другая.
К. Ларина
―
Сама мученица.
Ю. Ауг
―
Да, сама мученица. Очень тяжело мне эта роль прямо давалась. Очень тяжело. Пока мы репетировала, мне Кирилл говорил: Юля, она значительно глупее тебя. Юля, что мне тут питерскую интеллигентку? Зачем это? Это совсем другое.
К. Ларина
―
Там тоже такой мать-варвар.
Ю. Ауг
―
Мать-варвар, безусловно. Но там кто не варвар в «Мученике»? Нет, там, конечно, мать-варвар, но там варвар совсем по-другому. Это наоборот мать, у которой нет времени на своего сына, вообще нет времени. Она работает на трёх работах, она работает в ночную смену. Поэтому она понятия не имеет, сколько пальцев на ноге у её сына и так далее по тексту. Это другая крайность. Это крайность, когда действительно совершенно нет времени на ребёнка. И пока ребёнок – трудный подросток, это понятно. А когда вдруг в человеке начинаются какие-то изменения и он вдруг начинает разговаривать. Он раньше не разговаривал, а тут он начинает разговаривать. Он вдруг начинает совершать какие-то поступки и пытаться проявить свою самость, личность, это приводит не просто в ступор, а это не воспринимается, против этого есть блоки, и единственное объяснение – это наркотики. В её системе координат, если с человеком происходит что-то непонятное – это наркотики. Ничего другого быть не может.
К. Ларина
―
Да. В моё время боялись, что сумасшедший. «Ты что, больная?». Когда человек смотрит в одну точку, он задумался о смысле жизни. Боятся, что он больной. А вот подросток Юля Ауг – трудный был подросток? Родителям попортила кровь?
Ю. Ауг
―
Конечно, попортила. Ещё раз попортила. Ужас. Я сейчас вспомню, прям кошмар. Я из дома сбегала.
К. Ларина
―
То есть там был этот самый…
Ю. Ауг
―
Конфликт поколений? Я не могу сказать, что это прямо конфликт.
К. Ларина
―
Какое-то непонимание возникало?
Ю. Ауг
―
Непонимание, конечно, возникало. Но, опять-таки, я думаю, что в значительно меньшей мере, чем у очень многих других моих одноклассников. Потому что всё-таки мне была предоставлена достаточно большая свобода. Я училась в художественной школе, которая была в другой республике. Я просто жила на границе с Россией в Эстонии, а училась в художественной школе в России. И я могла достаточно поздно возвращаться, потому что занятия заканчивались достаточно поздно. И вообще все эти...
К. Ларина
―
А почему в Эстонии вы получились? Там все родились?
Ю. Ауг
―
Нет, там не родились. У меня папа – этнический эстонец. Он родился в Петрограде в 1922 году. В 1937 году моего дедушку расстреляли. Бабушку с двумя детьми с конфискацией имущества в течение 48 часов выслали. Они были ссыльными. То есть мой папа в 15 лет стал ссыльным. И когда после смерти Сталина и реабилитации моего дедушки можно было уехать из ссылки, им не разрешили вернуться в Ленинград. Они не могли вернуться в Ленинград, не могли в Москву.
К. Ларина
―
То есть так называемый «минус»?
Ю.Ауг: Папа в 15 лет стал ссыльным. Когда после смерти Сталина можно было уехать, им не разрешили вернуться в Ленинград
Ю. Ауг
―
Да. Они не могли вернуться. И сначала папа поехал в Минск, а потом уже в 1965 году папу как ценного специалиста пригласили в Эстонию. Там был такой завод – «Балтиец», который занимался разработкой всяких разных приспособлений, связанных с радиационной техникой. Это был филиал московского ВНИИРТа. И папу как ценного специалиста пригласили туда. И папа принял решение о том, что он туда переедет, потому что, во-первых, он этнический эстонец. Бабушка моя была эстоноязычной шведкой, которая вообще после всего того, что произошло с семьёй, после расстреляла дедушки, после всех этих ссылок вообще не очень хотела разговаривать по-русски. Такой был момент. Конечно, она разговаривала. Но был такой момент. И поэтому бабушка тоже с радостью вернулась в Эстонию. И папа из Минска привёз маму в Эстонию. Поэтому вот так все в Эстонии оказались.
К. Ларина
―
А всю эту историю семьи ты когда узнала? Сразу? От тебя не скрывали?
Ю. Ауг
―
Нет, от меня не скрывали. Я в этом смысле совершенно… Я почему говорю? Я протестовала. Но если я сейчас расскажу, почему я протестовала и почему я ушла из дома, во-первых, я училась в художественной школе и мне нужно было уже защищать диплом. Это была такая серьёзная художественная школа. Нужно было защищать диплом. Но я увлеклась пулевой стрельбой. И у меня были очень серьёзные крутые результаты. И я стреляла из тоза, пневматики. И меня отправляли на межреспубликанские соревнования. И родители мне сказали: нет. Из-за того, что ты сейчас этим увлеклась, у тебя страдает диплом. Нет, давай-ка ты закончишь, а потом… Я говорю: как это так? Я хочу сейчас. В общем, я протестно из-за этого ушла из дома. А вообще как-то меня воспитывали таким образом… Я сейчас понимаю. Мой папа, конечно, был совершенно уникальным человеком, потому что он сохранил семейный альбом. И в семейном альбоме есть фотографии 1905 года, 1906 года, 1909, 1911, 1914 накануне первой империалистической, о которой рассказывала бабушка и на которой она была сестрой милосердия.Есть два альбома. Есть альбом бабушкин, в котором практически только её фотографии. Она маникюрными ножницами вырезала себя из всех фотографий. А есть фотоальбом, который сохранил папа. Ему было 15 лет. Как он тоже ничего не боялся. Как он эти фотографии, на которых семья, на которых расстрелянный дедушка, на которых люди в таких шляпах, в турнюрах. Это же было опасно.
К. Ларина
―
Не то слово. Расстрельные просто статьи.
Ю. Ауг
―
Вот я о чём и говорю. Как он это сохранил? Он тоже был совершенно безумной смелости человек. А кроме всего прочего, он, начиная как раз с ссылки, с того момента, как они оказались в ссылке, вёл дневники. И у меня есть эти дневники. У него был очень мелкий неразборчивый почерк. И для того чтобы их расшифровать, нужно время. И я иногда приезжаю в Эстонию, я начинаю это расшифровывать, трачу несколько дней, расшифровываю несколько страниц, потом я уезжаю. И, к сожалению, просто медленно идёт работа. Вообще издать можно очень много. Издать можно бабушкины рассказы, которые мне всегда рассказывала какие-то невероятные вещи.Например, её рассказ – она была операционной, она была сестрой милосердия на первой империалистической войне. И она мне рассказывала, как первая её операция была – это ампутация ноги, и как она при этом принимала участие. Мне это рассказывали, когда мне было 6-7 лет. То есть я была совсем маленьким ребёнком. Я не могу сказать, что меня не щадили. Нет, у меня не было какого-то невероятного шока. У меня значительно больший шок был, когда меня мама уже, по-моему, в возрасте 9 лет в Минске повела в музей Великой отечественной войны. После этого музея у меня была психотравма. Меня даже ночью от этого ужаса, которым меня переполнило, порвало. А бабушкины рассказы не были страшными. Она всё-таки как-то умела это рассказать так, что да. Я очень хорошо помню, - она сказала, - что я вдруг почувствовала вес этой ноги, нога была тяжелее, чем новорожденный ребёнок. И папа был замечательным рассказчиком. И это всё, конечно, можно издать. Дневники, документ можно издать.
К. Ларина
―
Я скажу тогда, что и сама Юля Ауг – блестящий рассказчик. Потому что в Фейсбуке у неё бывает приход. И тут пришёл приход. Юля пишет невероятные, захватывающие сюжеты из жизни своей семьи, своей жизни. Очень хороший литературный стиль, так что можно издать.Но вопрос у меня такой. Мы разговариваем, как будто в принципе мы живём в нормальной стране. Мы живём в стране ненормальной. Конечно, это не то время, в котором прятал этот семейный альбом твой отец, но, тем не менее, статья найдётся и на тебя. И мы должны прекрасно понимать, что сегодня судят за публикацию в том же Фейсбуке или Твиттере.
Ю. Ауг
―
Или за лайки Вконтакте.
К. Ларина
―
Выбор твоего существования в таких предлагаемых обстоятельствах. Потому что я тоже вижу эти перепады настроения, которые мне тоже очень понятны как эмоциональному человеку, что от какого-то уныния, которое переходит в абсолютное отчаяние от происходящего вокруг, до какой-то невероятной эйфории, связанной исключительно с какими-то творческими вещами, профессиональными. Твой выбор сегодняшнего пути. Как для себя ты решаешь, как жить? Когда ты ничего не можешь изменить по сути.
Ю.Ауг: Мама в 9 лет в Минске повела меня в музей Великой отечественной войны.После этого музея у меня была психотравма
Ю. Ауг
―
Да, я действительно ничего не могу изменить. Да, было какое-то время, были какие-то несколько лет, когда мне казалось, что вот рождается гражданское общество, когда можно свободно говорить, когда возможны демократические изменения, когда возможна сменяемость власти. Нет, сейчас я понимаю, что это всё, к сожалению, не про нас. Какой мой выбор? Я максимально стараюсь оставаться честной. В первую очередь сама с собой. И я, например, очень сильно жду фильм, который… Я понимаю, что он тоже не выйдет большим экраном, но этим летом я принимала участие в съёмках фильма «Петрушка» Владимира Мирзоева.
К. Ларина
―
Который по «Народные деньги».
Ю. Ауг
―
Да, «Народные деньги», по пьесе Шендеровича. И это политический памфлет, в конце концов. И я очень рада, что я приняла в этом участие. И я очень рада, что я играю в спектаклях Кирилла Серебренникова. Я очень рада, что я могу сама поставить такой спектакль, как «Горькие слёзы Петры фон Кант». И мне невероятно жаль, что мне не удалась постановка… Мы просто не смогли сойтись сначала по срокам, потом актёр, который должен был играть главную роль, Олег Шапков, ушёл из театра. В Перми в театре «Театр» я должна была ставить «Мефисто», я сделала эскиз. И он был достаточно удачным. И я до сих пор невероятно жалею, что я не смогла сделать этот спектакль, потому что так или иначе для меня любая моя режиссёрская постановка – это всё равно способ разобраться со своей собственной жизнью. И «Мефисто» - это как раз то, что меня сейчас больше всего волнует. Это взаимодействие художника и власти. И мне иногда кажется, что я сейчас про национал-социализм знаю значительно больше, чем Иштван Сабо, который в своё время написал сценарий фильма.Клаус Манн, который написал этот роман, «История одной карьеры», знает столько же, сколько я. Но сценарий по сравнению с моим жизненным знанием, мне кажется, уступает.
К. Ларина
―
Я желаю, чтобы это исполнилось.
Ю. Ауг
―
И я тоже очень этого хочу.
К. Ларина
―
Я хочу в конце поставить песню. Это ещё одна ипостась Юлии Ауг. Это не она поёт. И вы даже ничего из неё здесь не увидите. Это можно увидеть только на видео, поскольку это видеоклип группы «25/17». Жалко, Юлия не успела рассказать историю, как она с ними познакомилась.
Ю. Ауг
―
Не успела, совсем уже не успею.
К. Ларина
―
Можешь две секундочки? Давай мы уже увидим в свет песню, а Юля скажет несколько слов.
Ю. Ауг
―
Это совершенно фантастические ребята. Это рэперы, у которых тоже есть своя гражданская позиция. И это люди, которые все свои тексты не берут с потолка. Они проходят через них. Нас познакомила мой педагог по речи из ГИТИСа Марина Перелешина. Вы наверняка её знаете. И мы стали сотрудничать. И я снимаю для них клипы. И это очень классное сотрудничество.
К. Ларина
―
На этом мы завершим нашу встречу. Спасибо, Юлечка. Удачи и до встречи.
Ю. Ауг
―
Спасибо большое.