Памяти Льва Дурова - Иосиф Райхельгауз, Геннадий Сайфулин, Валентин Смирнитский - Дифирамб - 2015-08-30
К. Ларина
―
Начинаем нашу программу. Она сегодня у нас необычная, поскольку мы будем говорить о человеке, которого уже нет с нами. Хотя он на этой программе бывал, и не раз, чему я несказанно рада. И я счастлива, что мне довелось с ним встречаться в этой студии, в этой передаче. Я говорю о замечательном актёре Льве Дурове, который совсем недавно ушёл от нас, этим летом. И это, конечно, огромная потеря, как мне кажется, не только для российской культуры и театра, но и какая-то человеческая потеря невероятная, потому что это человек, который во многом определял атмосферу, которой он, собственно, сам и руководил, сам создавал вокруг себя.Сегодня в нашей студии, здесь, в Москве (говорю я именно так, поскольку у нас ещё есть связь и с другим российским городом), художественный руководитель театра «Школа современной пьесы» Иосиф Райхельгауз. Здравствуйте, Иосиф Леонидович.
И. Райхельгауз
―
Здравствуйте, Ксения.
К. Ларина
―
В этом театре Лев Дуров последние… Сколько там? Наверное, лет… Всё время существования театра.
И. Райхельгауз
―
С момента основания театра. Играл во многих спектаклях.
К. Ларина
―
Да, немало сыграл ролей и спектаклей. И всегда принимал, насколько я помню, очень активное участие в клубных театральных вечерах, поскольку был и замечательным рассказчиком, читал и стихи, и прозу, и всё что угодно. И здесь же, в студии, актёр Валентин Смирнитский. Здравствуйте, Валентин Георгиевич.
В. Смирнитский
―
Добрый день.
К. Ларина
―
С ним Лев Константинович Дуров проработал, как мне кажется, то самое золотое время. В двух театрах, если я правильно помню, — в Ленкоме и в Театре на Малой Бронной.
В. Смирнитский
―
Более 20 лет.
К. Ларина
―
Как раз это время Анатолия Эфроса. И, кстати, главные свои роли у Эфроса как раз Смирнитский и Дуров играли практически в одних спектаклях, были партнёрами. Да?
В. Смирнитский
―
Да. Это и Чехов, и Шекспир…
К. Ларина
―
«Женитьба».
В. Смирнитский
―
И Алексей Николаевич Арбузов, и Гоголь. В общем, много.
К. Ларина
―
А на связи по телефону у нас партнёр Льва Константиновича Дурова по Театру на Малой Бронной, тоже многолетний партнёр — Геннадий Сайфулин. Геннадий Рашидович, вы здесь? Алло.
Г. Сайфулин
―
Я не здесь. Я с вами душой, а телом я нахожусь в Оренбурге.
К. Ларина
―
В Оренбурге, да. Напомню, Театр на Малой Бронной сейчас гастролирует в городе Оренбурге. Я благодарна Геннадию Сайфулину за то, что он согласился принять участие в нашей программе.Давайте мы начнём. С чего начать-то? Давайте с самого начала и начнём — о том, как это было. Поскольку у нас в телефоне Геннадий, давайте мы тогда с вас и начнём. Геннадий Рашидович, что вы вспоминаете прежде всего, когда вспоминаете Льва Дурова? Помимо того, что вы улыбаетесь. Я слышу, что вы улыбаетесь. Это первое.
Г. Сайфулин
―
Да, я улыбаюсь, грустно улыбаюсь, потому что сейчас ставят декорацию «Ревизора», и впервые за 57 лет, которые я работал с Дуровым, на гастролях без него, и это очень грустно.Мы вместе начали с детского театра, со спектакля «Друг мой, Колька!», где он был ассистентом режиссёра у Анатолия Васильевича Эфроса. И первый шаг на сцене я сделал с Дуровым 57 лет тому назад. Сделал каким образом? Ту нервность, ту подвижность, которой обладали эфросовские артисты… Собственно говоря, проводником в какой-то степени был и Дуров. И спектакль «Друг мой, Колька!», первые шаги такой нервности, где надо было бросать в лицо председателю родительского комитета, замечательной артистке Чернышёвой, ботинки — я не мог это сделать. «Ну как это я брошу?» Дуров вышел на сцену: «Дайте мне ботинки. Я сейчас…» — бросил! И вот с таким же темпераментом, который он мне передал, через пять минут я сделал это уже на раз.
И пошла у нас с ним большая дружба в течение 57 лет. Хотя, я скажу, как вы понимаете, это же целая жизнь, поэтому всякие были нюансы, всякие неудовольствия. В то же время я у Льва Константиновича как у режиссёра, когда он ставил первый самостоятельный спектакль «Обвинительное заключение», сыграл главную роль.
Ну а потом, вы знаете, в театре всякое бывает, и в последние годы наши отношения, к сожалению, стали менее близки. На это есть свои объективные причины. И сейчас в эти грустные дни и часы мне бы не хотелось об этом говорить. А хочется говорить, какой он был щедрый, добрый, широкий человек, замечательный товарищ. Я уже говорю по быту, потому что очень много сказано действительно, какой он актёр, какой он режиссёр, какой он семьянин.
Я прежде всего выражаю соболезнования его семье, и особенно Кате Дуровой. Сколок всего хорошего, что было в Дурове, стало теперь Екатериной. Она стала во главе большого семейства. Она будет продолжать и театральную жизнь (то, что хотел Лев Константинович), и, я бы даже сказал, его характер, доброту и отзывчивость. Вот какие мысли приходят на ум.
Знаете, завтра мы идём на возложение венков к обелиску Георгия Яковлевича Мартынюка, который очень много работал с Лёвой Дуровым. Он родом из Оренбурга.
К. Ларина
―
Боже мой… Там есть какой-то памятный знак в его память, да?
Г. Сайфулин
―
Обелиск, да. И завтра мы собираемся. Вспомним и Георгия Яковлевича, нашего с Валей Смирнитским замечательного друга. Это и артист, и человек просто уникальный. И вспомним Льва Константиновича.
К. Ларина
―
Спасибо. Вы пока не уходите, оставайтесь ещё с нами.
И. Райхельгауз
―
У меня просьба, Ксения, пока Геннадий здесь. Я хочу сказать, что мы 23 декабря в «Школе современной пьесы» (мы договорились с Катей Дуровой) проведём день рождения Льва Константиновича, но, к сожалению, без него. И я, конечно, буду счастлив, если и Геннадий, и вы, и его друзья будут в этот вечер.
Г. Сайфулин
―
Спасибо. Я подготовлюсь и вспомню все шутки Дурова.
И. Райхельгауз
―
Ну, шутки все помнят. Если мы будем все его шутки вспоминать, то это нужно и неделю Дурова, и месяц Дурова, и год Дурова проводить.
К. Ларина
―
Давайте дадим слово Валентину Георгиевичу Смирнитскому, который с таким вниманием и с такой нежностью слушал воспоминания Геннадия Сайфулина.
В. Смирнитский
―
Потому что, во-первых, эти воспоминания, как вы правильно сказали, — это связано всё-таки с неким ренессансом театра и Анатолией Васильевичем Эфросом, как бы лучшие его творческие годы. Это Театр Ленинского Комсомола, в который я поступил по окончании театрального училища им. Щукина и получил сразу роль Треплева, ни больше ни меньше. Это дебют такой серьёзный был.
И. Райхельгауз
―
Знаменитый спектакль.
В. Смирнитский
―
И с этого спектакля началась моя творческая и человеческая дружба и с Львом Константиновичем. И продолжалась она в течение 20 с лишним лет, пока мы работали в Ленкоме, а потом перешли в Театр на Малой Бронной. Мы переиграли действительно довольно большое количество ролей в знаковых спектаклях. Это и знаменитые его шекспировские спектакли: «Отелло», «Ромео и Джульетта»…
К. Ларина
―
Яго играл Дуров, надо вспомнить.
В. Смирнитский
―
Да. И «Три сестры» — знаменитый и легендарный спектакль, который прошёл всего 30 раз. У него судьба не очень счастливая: он попал под раздачу, как сейчас говорят, в то время. И Гоголь, «Женитьба», знаменитый спектакль. Это и арбузовские спектакли, «Счастливые дни несчастливого человека» в частности. В общем, много мы переиграли. И булгаковский «Мольер» в Ленкоме. И так далее, и так далее.Во-первых, он, конечно, был преданнейший и вернейший, как Гена правильно сказал, проводник этой режиссёрской энергетики Анатолия Васильевича.
Г. Сайфулин
―
Валя, недаром он ставил, например, Колю Волкова Дон Жуаном, а Сганарелем — Дурова. А к Козакову подключал Каневского. На этом сочетании он очень выигрывал: один — мотор, другой — увалень. Козаков — мотор (ну, более или менее), а увалень — Каневский. И приходили смотреть на того и другого. Это были разные интерпретации — не трактовки, а интерпретации.
В. Смирнитский
―
Разные спектакли были, Гена, если ты помнишь.
Г. Сайфулин
―
В каком-то смысле — да.
В. Смирнитский
―
Мне потом довелось уже впоследствии, когда Михаил Михайлович ушёл из театра, тоже играть Дон Жуана. Дело не в этом.Он был в этом смысле… Все, кто его знал, знали, что это был сгусток не только творческой энергии, но и человеческой энергии. Он искрился всегда: он искрился в компаниях, в наших гастрольных поездках. Он обладал, конечно, необычайным чувством юмора, обожал розыгрыши и шутки, относился к ним всегда очень хорошо. Шутки были разные — и весёлые, и иногда даже злые. Тем не менее, он всегда в этом принимал наиживейшее участие. Когда такой человек находится в коллективе и занимается творчеством, то это, конечно, создаёт некую определённую творческую атмосферу. И Анатолий Васильевич очень хорошо это понимал.
У него были с ним, особенно в последние годы, не очень простые отношения, они разошлись. Ну, театр есть театр, творчество есть творчество, и все мы сходимся, расходимся, ссоримся, развиваемся как-то определённо. Но, тем не менее, когда он был с ним, это было нечто, это создавало ту самую потрясающую атмосферу. Мы её все помним: и Гена её помнит, и я очень хорошо помню. И я тоже участвовал в его уже самостоятельных постановках. Он в этом смысле был человек удивительный. И таких подвижников театра, к сожалению, становится всё меньше и меньше. А он был как раз тем самым мотором, который двигает театр вперёд. Таких людей, к сожалению, сейчас… Ну, я не знаю, может быть, и есть, но я почти не знаю, к сожалению.
К. Ларина
―
Меньше.
Г. Сайфулин
―
В студии, в которой вы сейчас сидите, есть такие люди.
В. Смирнитский
―
Наверное. Я говорю о театре, Гена.
К. Ларина
―
Давайте дадим слово Иосифу.
И. Райхельгауз
―
Я просто хочу сказать, что в те самые годы, о которых Валентин и Геннадий рассказывают, мы поступили на курс к Эфросу — 1968 год. И Анатолию Васильевичу не дали вести наш курс. А мы всё равно понимали, что это лучший режиссёр мира, и мы всеми правдами и неправдами проникали на Бронную и с балкона через барьер, прячась, наблюдали за репетициями этих прекрасных и великих. И, конечно, Дуров там был всегда, — но не просто двигателем и мотором, а он был всегда такой оппонирующей Эфросу стороной. Он всегда говорил: «А если не так? А если неправильно? А если попробовать вот так?» И Анатолий Васильевич, с одной стороны, раздражался, заводился, а с другой стороны, ему очень нужен был такой человек. И таким человеком был Дуров.Потом уже счастье — Дуров много-много спектаклей сыграл потом в нашем театре, когда уже мы все стали взрослыми. У него есть потрясающие роли: «Миссис Лев», «Всё будет хорошо, как Вы хотели», «С приветом, Дон Кихот!», где Таня Васильева играла Дульсинею, Филозов — Дон Кихота, а он — Санчо. И вот когда они появлялись втроём, я понимал (при том, что я это поставил), что я к этому вообще не имею отношения. Я смотрел на это каждый раз, как будто бы вот они на Росинанте и на этом осле…
Конечно же, об этом говорят сегодня все, кто его знал… Ну, талантливых артистов всё ещё в русском театре много, и даже очень много, и это прекрасно — и в театре, и в кино. А Дуров не просто талантливо играл, он очень талантливо жил.
Мне посчастливилось… Я не помню уже, 30 лет тому назад раздавали садовые участки в товариществе, где Татьяна Васильевна [Доронина] была председателем. Там кого только ни было. И у всех были маленькие огородики, они там что-то возделывали. А у Дурова сразу был «уголок Дурова». Во-первых, он сразу не смирился с тем, что у него всего 6 соток, и вылез в общий лес. А в общем лесу ещё тёк ручей, и он ещё кусок ручья… Он стал делать набережную. Серьёзно. Когда мои маленькие дочери, которые сейчас уже взрослые, Маша и Саша, исчезали, я точно знал, где их искать — их нужно искать в «уголке Дурова». И там не только они, а там все дети всего этого огородного товарищества собирались.
Так же, как и мой папа, который ветеран войны, который расписался на Рейхстаге, который такой-сякой, — он выпивал с Дуровым. И Дуров, который был мальчиком во время войны, рассказывал ему о победах, рассказывал ему о боях. И папа был абсолютно убеждён, что Дуров… Я говорю: «Папа, ну посмотри, какого он года рождения!» Он говорит: «Да нет, ты что? Мы на одном фронте! Вот он точно знает. Он знает эту бригаду». Они прилично выпивали и шли… Это потрясающе! Они были оба лысые. Они шли, так держась за руки. И жена Дурова, замечательная Ирина Николаевна, мне говорит: «Иосиф, я тут смотрела, — а у нас там пригорок такой, — они так медленно спускались с горы, держась за руки, ставя одну ногу. Я подумала: это какой-то „Танец лысых лебедей“». (Смех.) И я с тех пор это запомнил. Это она сообразила.
Когда мы ехали на гастроли (вот только что об этом шла речь), как только поезд отходил, у купе Дурова все собирались, естественно. А баек… Вот можем сделать цикл. Я иногда слушаю ночью «Эхо Москвы» и думаю: нужно сделать цикл передач «Байки Дурова». Мы 23 декабря отметим его день рождения. Я уверен, что там наперебой будут рассказывать, как он делал это, как он делал то. Талантливо жил! Талантливо репетировал! Талантливо разговаривал!
Г. Сайфулин
―
Я сейчас читаю много газет, где его портрет… Вчера прочёл, какой хулиган Дуров, и так далее. И чуть-чуть это превалирует над той серьёзной темой, которая у него была. Сколько раз он мне говорил: «Вообще меня волнует тема маленького человека». И капитан Снегирёв…
В. Смирнитский
―
Вот! Как он играл там! Как он там играл!
Г. Сайфулин
―
Да, как он потрясающе играл! Тему маленького забитого человека, как он борется в этой жизни, как он сбрасывает этого маленького человека. И это проявлялось во многих роль.
К. Ларина
―
Он Башмачкина не играл никогда?
В. Смирнитский
―
Башмачкина — нет.
К. Ларина
―
Почему? Странно. Такая роль, которая мимо него прошла.
И. Райхельгауз
―
Режиссёр не дал.
В. Смирнитский
―
Вообще в «Женитьбе» он и сыграл квинтэссенцию этих гоголевских маленьких людей.
Г. Сайфулин
―
В «Женитьбе», в Достоевском. Это же до слёз. С ним играть было одно удовольствие, потому что получаешь от него, и отдача идёт, взаимоотдача сценическая, просто потрясающая. В «Ромео и Джульетте» мы с Валей Смирнитским… Валечка играл Меркуцио, я — Бенволио, а Лёва — Тибальда. Заряд этого юношеского темперамента! У нас была сцена битвы. Вспоминаешь — и такое впечатление, что было не со мной, а где-то далеко и прекрасно.
В. Смирнитский
―
Это было давно.
И. Райхельгауз
―
А как он на стенку взлетал? Подождите… Какой спектакль? Где была стена такая деревянная.
Г. Сайфулин
―
В «Дон Жуане».
И. Райхельгауз
―
В «Дон Жуане», да. Он взлетал! Казалось, что это трюк.
Г. Сайфулин
―
А как он играл: «Полечу теперь опять кукурузу поливать»? Это «Цветик-семицветик». Он на какой-то проволоке 20-метровой в детском театре, и он где-то там наверху летел, а потом спускался вниз, танцевал и говорил: «Полечу теперь опять кукурузу убирать». И однажды он опоздал на спектакль. А я занят был во втором акте, мы играли в «Цветике-семицветике» мальчишек пятилетних. И мне говорят: «Гена, будь добр за Дурова. Мы тебя быстро загримируем, и в первом акте пролетишь вместо него». Завязали меня. Я поднялся на метра три: «Спустите меня обратно! Я не могу! Ждите Дурова!»
И. Райхельгауз
―
Он уже в очень преклонном возрасте играл Санчо в «Дон Кихоте», и он тоже взлетал на стенку. Причём удивительно, что после очередного своего инсульта, когда мы с Филозовым пришли его проведать на второй или на третий день… Нам надели эти белые халаты, провели в реанимацию и сказали: «Тише, тише, тише». Но чем ближе мы подходили к палате Дурова, тем громче слышался там смех многих людей. Оказалось, что он лежит в центре весь в проводах…
В. Смирнитский
―
Он уже шутил.
И. Райхельгауз
―
А вокруг стояли врачи и медсёстры — и хохотали! Мы ему сказали, что мы отменим спектакль, не помню, через две недели. Он сказал: «Нет. Пожалуй, я на стенку не взлечу, а так я всё буду». И он играл. Это невероятно! Он играл.
К. Ларина
―
Меня как раз поражало… Когда у него уже был какой-то букет болезней, без конца то одно, то другое с ним случалось, меня прямо поражала эта его невероятная воля. Он не давал себе расслабиться!
В. Смирнитский
―
Он не мог иначе.
К. Ларина
―
Он не разрешал, чтобы его жалели.
И. Райхельгауз
―
У нас буквально два года тому назад, ещё до всех событий, его пригласили на творческий вечер в Одессу, на его собственный творческий вечер. И те, кто пригласили, попросили, чтобы я приехал. Мы летим в самолёте, и я в полной уверенности думаю: «Как? Какой творческий вечер? Он с трудом сидит».
К. Ларина
―
Почти не видит ничего.
И. Райхельгауз
―
«Он плохо видит, он плохо разговаривает. Плохо дело. Зачем мы летим?» — я в ужасе. Наконец мы прилетаем, нас привозят в гостиницу, привозят в театр. Он садится в кресло — и начинает шутить, разговаривать. Я-то думал, что я буду весь вечер. Ничего подобного! У меня было только: «Здравствуйте. Вот Лев Константинович Дуров», — всё. И финал: «До свидания». Потрясающее! Мало того, за ним приехала машина, и он поехал проводить творческий вечер в Киеве.
К. Ларина
―
Молодец!
Г. Сайфулин
―
Вот это качество парнишки с улицы, вот этот стержень. Я, наблюдая за ним, думаю: «Смогу ли я так, как Лёва, выплывать каждый раз?» Когда в гримёрную приходил перед спектаклем логопед, он занимался час или полтора с логопедом, а потом выходил на сцену, думаю: «Нет, я бы развернулся и ушёл».
К. Ларина
―
Это после инсульта?
Г. Сайфулин
―
После очередного.
К. Ларина
―
Гена, вы с нами останетесь ещё? У нас сейчас просто новости. Не уходите, оставайтесь с нами. Ладно?
Г. Сайфулин
―
Ксюшенька, я должен уже…
К. Ларина
―
Жалко. Давайте так. Когда вернётесь в Москву, мы обязательно с вами должны увидеться здесь. Ладно? Придёте к нам?
Г. Сайфулин
―
Хорошо, я с удовольствием.
К. Ларина
―
А завтра Гере Мартынюку тоже от нас поклонитесь.
В. Смирнитский
―
Обязательно, Геночка, я тебя умоляю.
Г. Сайфулин
―
Да, Валя, обязательно от твоего имени тоже поклонюсь.
К. Ларина
―
Спасибо!
Г. Сайфулин
―
Всего доброго!
К. Ларина
―
Спасибо, дорогой! Это Геннадий Сайфулин с нами был всё это время. Спасибо ему большое. Сейчас у нас новости. Потом мы продолжим уже здесь, в московской студии.НОВОСТИ
К. Ларина
―
Возвращаемся в программу. Сегодня мы вспоминаем Льва Дурова. В нашей студии Иосиф Райхельгауз, художественный руководитель театра «Школа современной пьесы», и актёр, народный артист России Валентин Смирнитский.В первой части вы говорили (и Геннадий Сайфулин говорил), что помимо драматического таланта и способностей во Льве Дурове было что-то ещё. Как мне кажется, когда мы говорим: «Таких уже нет», — мы говорим это про целый ряд людей, целое поколение, что таких артистов нет, что нет таких личностей.
И. Райхельгауз
―
Людей. Конечно, да.
К. Ларина
―
Это «что-то ещё» из чего складывается, складывалось в поколении, в котором вы живёте? Из чего это? Это воспитание, родители? Это правильные учителя? Это правильное окружение? Это врождённые качества или благоприобретённые? Как вам кажется? Валентин Георгиевич.
В. Смирнитский
―
Мне кажется, что из всего складывалось. Это то самое наше тяжёлое послевоенное советское детство. Я думаю, со мной согласятся, что нас всё-таки та самая театральная школа (его воспитывал Московский художественный театр, меня — Вахтанговское училище, дело не в этом) — это та самая театральная культура, которую нам прививали те самые мастера МХАТа, Театра Вахтангова, 2-го МХАТа и так далее, и так далее. Но это всё-таки было заложено в нас.Плюс ко всему была колоссальная… Как сказать? Ну, я не знаю. Я общаюсь с молодыми артистами. Есть замечательные, правильные и талантливые люди. Но тогда была какая-то колоссальная тяга, что ли. У нас было мало информации, мы мало чего знали, поэтому мы эти засаленные книжки читали до дырок, передавая друг другу.
И. Райхельгауз
―
Самиздат.
В. Смирнитский
―
Самиздат. Мы не знали никаких гаджетов, ничего. Мы врывались на какие-то закрытые просмотры, чтобы посмотреть какой-нибудь иностранный фильм, о котором ходили некие легенды. Я уж не говорю про театральные спектакли, которые к нам иногда приезжали (Питер Брук привозил или кто-то ещё). Вот жажда этого познания тоже двигала людьми. Сейчас ты взял гаджет, нажал несколько кнопочек — и получил массу информации. Ну и что? С одной стороны, наверное, это технический прогресс — хорошо, прекрасно. Но вот такого человеческого потенциала, который закладывается, сейчас мало.
И. Райхельгауз
―
Главное в Дурове (то, о чём Валентин сейчас говорит) — колоссальный объём. Как он его набрал? Скорее всего, от контекста, от компании. Столько рядом с Эфросом, столько лет рядом с Натальей Анатольевной Крымовой, столько лет в Школе-студии МХАТ, где были те самые педагоги, тот самый Синявский, преподающий им русскую литературу и не только. Через два курса учится Высоцкий. Ну, чего рассказывать? И знали, куда ходить, и знали, что смотреть, и знали, что читать.Проблема сегодня… Я много лет преподаю в нашем любимом и родном ГИТИСе. Научить сегодня технологии актёрского мастерства, как это ни самонадеянно звучит, — не самое сложное. Даже заочно, даже за две сессии в году. А вот создать личность сегодня, набрать общий объём, общую культуру — это, конечно… Вот они каким-то образом складываются либо не складываются. Я уверен, что и сегодня складываются, просто так проявляются, не так проявляются.
К. Ларина
―
Умение рассказать о роли. Я просто вспоминаю, как рассказывают большие артисты, как умеют говорить о своих ролях — это можно книгу написать!
И. Райхельгауз
―
Главное в Дурове — это его собственное содержание. Он играл Льва Толстого в нашем театре в постановке тогда ещё очень талантливого и профессионального вашего учителя. Толстой — конечно, это Дуров, это 99% Дурова с приклеенной бородой. Неслучайно он потом рассказывал кучу баек, как он в гриме Толстого поехал в Ясную Поляну, ему все там кланялись. (Смех.) Он обожал все эти розыгрыши и байки!Мало того, у него ещё главное качество для артиста, фантастическое качество — он ироничен и самоироничен. Он никогда серьёзно и глубоко… Он понимал, что такое работа с Эфросом. Это история советского и русского театра, это учат в институте, и он один из классиков (в прямом смысле этого слова). Но, тем не менее, он всегда ироничен к себе и жутко требователен.
Вот спектакль, тот же «Дон Кихот у нас»: играют рядом с ним Татьяна Васильева и Альберт Филозов, и в массовке играют студенты. Разницы нет в соотношении Дурова с этими артистами: такая же серьёзность, такое же уважение, такое же партнёрство, такая же глубина. И, естественно, эти студенты получают то, что он получал от своих учителей — получают от него, от нашего дорого Льва Константиновича.
В. Смирнитский
―
Самоирония — это такое потрясающее качество, а для артиста особенно. Все мы знаем, что происходит с актёрской популярностью, как человек теряет голову — как говорят, крыша поехала, он немножко начинает ориентироваться в пространстве неадекватно. А вот чувство этой самоиронии и потрясающей профессиональной требовательности прививали эти великие мастера. А уж Анатолий Васильевич (вы его знаете, помните), он был безумно требовательным! От него дождаться похвалы — господи, это был наивысший подарок! Ни какие-то статьи, ни критики, а вот чтобы он тебе сказал: «Ну, нормально, хорошо, ничего». Он был в этом смысле человек очень жёсткий.
И. Райхельгауз
―
Я сейчас всё время повторяю студентам одну фантастическую заповедь Анатолия Васильевича. Помню, когда он нам, студентам, это сказал: «Если на ваш спектакль вышло десять рецензий, и из них девять сверххвалебных, а в одной вас ругают — вот эту одну изучаете и только её читаете, и только ею занимаетесь».Дуров в этом смысле удивительно требователен. Ему могли со всех сторон аплодировать, говорить: «Гениально! Прекрасно!» Но мы разговариваем и с ним, и я говорю: «Лев Константинович, всё-таки я бы хотел вот здесь…» Он говорит: «Ты что, думаешь, я не понимаю? Ты что, думаешь, я всё это слушаю? Извини, не дотягиваю. Но я попробую, я постараюсь! Посмотри на следующем спектакле». Это невероятный к себе счёт! Это главное.
К. Ларина
―
Вы говорите, Валентин Георгиевич, что не было доступа к информации. Ведь это путь, который человек обязан пройти: найти, достать, узнать, получить, прочитать, обсудить потом с друзьями, кому-то ещё передать. Сегодня действительно всё как бы открыто. Вот перед нами этот самый компьютер, и можно погуглить всё что угодно. Вам и кино покажут, и байку расскажут, и спектакль даже можно посмотреть. Что же тогда изменилось? Получается, что тогда необходим вот этот асфальт, сквозь который прорастает творческий человек?
В. Смирнитский
―
Ну, это такой вопрос важный.
К. Ларина
―
Для меня он важнейший. Почему в ту эпоху рождались шедевры в литературе, в театре, в музыке, в кино, когда ничего было нельзя? А сейчас всё можно, но уровень, масштаб другой.
И. Райхельгауз
―
Я думаю, сочинение и книги, и фильма, и спектакля — это всё равно ситуация конфликтная.
К. Ларина
―
Сопротивление.
И. Райхельгауз
―
Это всё равно ситуация сопротивления. Конечно, и поэтому. Тем не менее, сегодня много чего рождается, так что не надо уж так. Много чего рождается. Просто сегодня так случилось, что дезориентирована, особенно творческая молодёжь, сильно.
К. Ларина
―
Мне кажется, что плотность таланта на 1 квадратный сантиметр в то время была гораздо большей.
И. Райхельгауз
―
Ну как? Тогда было в Москве три театра: Эфрос, «Современник» и «Таганка». Все переходили по этому треугольнику.
В. Смирнитский
―
Всё-таки и БДТ.
И. Райхельгауз
―
Нет, я говорю — в Москве.
В. Смирнитский
―
А, в Москве — да.
К. Ларина
―
Захаров был уже.
В. Смирнитский
―
Нет, Захаров позже появился.
И. Райхельгауз
―
Нет, это всё потом. Я говорю о 70-х. И, конечно, мы, студенты… Опять же, куда? Мы бежим туда, туда, туда — и это всё концентрируется. Сегодня всё-таки, извините, 300 театров, и они разные. Сегодня трудно сказать: «Нужно ходить в этот» или «Этот замечательный».
К. Ларина
―
Всё время ходят на актёра, на режиссёра.
И. Райхельгауз
―
Совершенно верно, ходят на отдельные проекты. Их стали называть «проектами». Ходят на отдельные спектакли, на отдельные проекты. Но, тем не менее, заметьте, всё равно сегодня ходят на артистов. Всё равно спрашивают: «Дуров играет или не играет?», «Филозов играет или не играет?», «Санаева играет или не играет?» — я своих называю. Всё равно задают этот вопрос. И это правильно, потому что человек, который покупает билет, идёт к человеку, которому он доверяет. Дурову невероятно доверяли!Я помню, гастроли — это вечно люди вокруг от консьержек в гостиницах до зрителей. Всегда же там: автографы, автографы, автографы, разговоры. Причём он всегда иронизировал по этому поводу. Вот я знаю многих артистов, которые очень торжественно дают автографы, они понимают свою значимость. Он всегда понимал такую, ну, ерунду. Эфроса забыли, прошло всего лишь сколько-то лет. Я студентов спрашиваю — вяло отвечают: «Ну да, был такой режиссёр вроде». Всё забывают. Поэтому как сегодня при жизни оценивать свою значимость, свою величину? Только таким живым контактом, каким и был Дуров.
В. Смирнитский
―
Конечно, с одной стороны, печально, что мы сейчас с некоторой ностальгией и грустью говорим об этом прошедшем времени, что «последние могикане» уходят, и наш удел — их сопровождать в последний путь и говорить о них те самые слова. Но, с другой стороны, в данном случае в лице Льва Константиновича это та самая составляющая русского, советского (можно называть как угодно) театра, без которого… Вот он развивался, но мы всё-таки говорим о судьбе нашего театра, а это XX век: МХАТ появился и так далее.
К. Ларина
―
Товстоногов.
В. Смирнитский
―
Ну да, и так далее, вот это всё. Это та самая основа, которая составляет то, на чём мы до сих пор, между прочим, стоим. Хотя и забывают фамилию Анатолия Васильевича Эфроса. И забудут Юрия Петровича Любимова. И Товстоногова забыли. Но, тем не менее, они заложили это всё, и на этом пока мы держимся. И сколько ещё мы продержимся, я не знаю. Бог его знает, как будет дальше развиваться. Но всё равно это — те самые столпы. И Лев Константинович — один из этих винтиков, которые держат великий русский, советский театр, признанный во всём мире, что бы там ни говорили. И русская актёрская школа, и так далее, и так далее.
К. Ларина
―
Конечно, когда из совершенно маленьких работ такие шедевры возникали, опять же если говорить о Дурове, в кино… Ну как? Конечно же, все вспоминают эту роль, которая совсем небольшая — агента Клауса из «Семнадцати мгновений весны». Это шедевр. Такая многомерная роль. Вот как можно такой, как вы говорите правильно, объём? Ведь объём роли, объём образа заложен в объёме самого человека. Он столько всего может из себя достать!
И. Райхельгауз
―
Вот! Так об этом и идёт речь. Конечно, конечно! Дуров у нас сыграл примерно десяток спектаклей, но почему-то больше всего для меня — Санчо Панса, маленький человек. Вот он сидел на маленьком деревянном ослике и напевал какой-то текст: «Объясните мне, за что шипы, а не розы? Только слёзы… Награда — палкой по спине». То есть он как бы ничего не вкладывал, он почти пробросом, но у меня каждый раз наворачивал слёзы. Вот каждый раз! Он смотрел так снизу вверх на Филозова и говорил: «Господин мой, вы совсем ничего не понимаете». Причём вся жизнь Дурова, всё его содержание как раз эту реплику и мотивировало.
В. Смирнитский
―
Сейчас о нём много шло передач, и в частности его фильмография. Вот показывают его фильмографию. Он ведь в кино…
К. Ларина
―
Ни одной главной роли не сыграл.
В. Смирнитский
―
Практически. Ну, очень немного. Это всё — агент Клаус или ещё меньший эпизод. Но ведь был безумно популярен! Я, между прочим, тоже в кино проработал всё-таки 50 с лишним с лет, и я знал многих актёров, которые были… Ну, как сказать? Играли эпизодические роли. Многих уже забыли и не помнят. Вот смотришь: «Ну да, я вспоминаю эту фамилию». А он же прославился именно на этом — на таких ролях. Это тоже феномен в некотором роде, не каждому артисту это было дано. А главных ролей у него в кино — посчитать по пальцам. Хотя фильмография огромная, более 200 фильмов, если брать просто его кинобиографию. По кино его наш зритель знал очень хорошо, он был безумно популярен, куда бы он ни приезжал. Феномен.
К. Ларина
―
Кстати, из ролей постоянно вспоминаю фильм, который, по-моему, называется «Странные взрослые», где он играл…
В. Смирнитский
―
Он там главную роль играл, он играл папу.
К. Ларина
―
Ой, как он там играл!
В. Смирнитский
―
Потрясающая, пронзительная история про девочку.
К. Ларина
―
Да, которую взяли из детского дома, и она всё время от них сбегала. И он там в конце бежит за ней.
И. Райхельгауз
―
И я помню, есть такая история (по-моему, он рассказывал) об этом фильме. Его позвали на пробы с этой девочкой. Он пробовал с ней, а потом её не утвердили, и он отказался играть, сказал: «Только с ней. Я ведь её обманул. Она ведь уже считает, что я её папа». И эту девочку взяли, и потом она очень много снималась.
К. Ларина
―
Маргарита Сергеечева.
В. Смирнитский
―
Он много лет поддерживал с ней просто очень большие дружеские отношения.
К. Ларина
―
Тоже хочется, чтобы по поводу Кати вы сказали, поскольку Катя Дурова — дочка, замечательная актриса. Конечно, как всегда, когда дочка-актриса работает вместе с папой в одном театре… А там потом уже появился и муж дочки, в том же театре.
И. Райхельгауз
―
Да, семья Дурова, «уголок Дурова».
К. Ларина
―
Да, и жена, естественно, там же работала. Всегда масса подозрений, ухмылок, шуток по этому поводу. Но, как мне кажется, я не знаю, здесь была какая-то дружба между Катей и отцом.
И. Райхельгауз
―
Колоссальная! Мне кажется, что это ценность, что Катя при своих детях, при любимых внуках Льва Константиновича, при своём замечательном муже, при своей работе, при всём при том… Её отношения с папой для меня — это так трогательно. Я наблюдаю это много-много лет. Такое уважение к отцу, такая признательность, привязанность! Грандиозно! Серьёзно. Лучше Катя играет, хуже — не имеет никакого значения. Она очень хорошая и профессиональная…
К. Ларина
―
Кстати, хорошая актриса.
И. Райхельгауз
―
Вот я и говорю: она очень хорошая и профессиональная артистка. Для меня вот эта связь — связь замечательная. И Лев Константинович так этим гордился! Он всё время говорил: «Катя сделала это, Катя сделала то. Катя мне позвонила и сказала…» Он всё время её предъявлял, я бы так сказал.
В. Смирнитский
―
А потом, при его весёлом разгульном характере, любившем компанию он очень уважал домострой.
К. Ларина
―
То есть он был таким главой семьи, да?
В. Смирнитский
―
Он был главой семьи всегда. Я знаю и Катю, и Диму Крымова, они появились при мне в театре детьми.
К. Ларина
―
Напомним, Дима Крымов — это сын Анатолия Васильевича Эфроса и Натальи Анатольевны.
В. Смирнитский
―
Там много: и Сашки Ширвиндта, и Тони Дмитриевой, Костик Кравинский. Они появились все ну совсем лилипутами. Выходили, я помню, в Театре Ленинского Комсомола в спектакле Розова «В день свадьбы». Там такая массовая сцена, выходило много народу, и выводили своих детей. И вот они все выходили, они с этого начинали театральную жизнь. Это я всё помню. И для Лёвы семья была святое всегда. Он всегда её оберегал.
И. Райхельгауз
―
А вы были у него на даче так называемой?
В. Смирнитский
―
Да, конечно.
И. Райхельгауз
―
Это же просто город! Он приезжал и начинал что-то делать. У него висели инструменты, у него был уголок такой, сякой. Мы ему, помню, подарили какой-то сумасшедший фонтан. Он сказал: «Как фонтан? Надо делать открытие фонтана!» И мы делали. Серьёзно. Он пригласил телевидение. Открытие фонтана на 6 сотках.
К. Ларина
―
Ну, давайте. Вы хотели рассказать про Ольгу Аросеву, а то у нас времени не останется.
И. Райхельгауз
―
Мне кажется правильным, что сегодня, как ни странно, вспоминая Льва Константиновича… Конечно, трагедия, конечно, слёзы, но замечательная и весёлая история, Ольга Александровна Аросева мне её рассказывала. Дуров, естественно, успевал всё: он успевал работать на Бронной, он успевал работать у нас, он успевал преподавать в Школе-студии, он успевал на радио — он успевал всё и везде. И он ещё успевал играть вот эти «проклятые антрепризы». Вот они играли «Афинские вечера». Дальше рассказ Аросевой, я быстро просто пересказываю.Поздний вечер, вокзал. Она должна ехать с Дуровым в Воронеж. Она сидит в СВ. Она пришла за 40 минут до отправления поезда. Она уже переоделась в халатик, она уже переоделась в домашние тапочки. Она уже заказала чай, она уже вынула бутербродики. Без четверти, без десяти, без пяти… Без минуты — влетает Дуров, мокрый, с портфельчиком, его швыряет! Говорит: «Оля, жутко устал! Подожди, мы куда едем, в какой город?» — «Воронеж». — «Так, что играем? А! „Афинские вечера“? Всё, хорошо. Жутко устал! Так, сейчас, подожди, слушай…» И он открывает свой портфельчик, вынимает небольшую бутылочку коньячка и говорит: «Надо как-то расслабиться». Наливает коньячка, закусывает её бутербродом, выпивает её чай — и быстро ложится спать, мгновенно! Аросева говорит: «Я не успела опомниться». Всё, поезд отходит, он уже спит.
Дальше. Ночь. Она говорит: «Мне не спится, я ворочаюсь, засыпаю, не засыпаю. Проходит несколько часов — и вдруг Дуров встаёт! Он в больших семейных трусах. Дуров встаёт, подходит ко мне близко. Я думаю: что бы это могло значить? Склоняется надо мной. Оказывается, он слушает, сплю я или не сплю. И дальше он тихонечко надевает мой халат и мои домашние тапочки — ему неохота надевать штаны и рубашку, — потому что ему нужно пройти в туалет. Он идёт в туалет. Возвращается, точно вывешивает этот халатик, ставит тапочки. Раз! — накрывается одеялом — и тут же опять засыпает.
Уже светает, мне не спится. Я надеваю халат и тапочки, беру полотенце. Смотрю: уже какие-то люди стоят в туалет. Я стою и за своей спиной слышу следующий разговор: „Слушай, смотри, ей уже столько лет, а так прилично выглядит“. Второй голос говорит: „Ты что? Ты бы видел её ночью! Это у неё парик. Она совершенно лысая, но ножки стройные“». (Смех.)
Это она рассказывала. Причём я при Дурове уже несколько раз рассказывал, и он подтвердил. «Она совершенно лысая, но ножки стройные».
К. Ларина
―
Видите, как мы говорим сегодня? Действительно ощущение, что он вместе и хохочет с нами. Он, конечно, в этом смысле понял бы. И только так и надо.Спасибо большое моим сегодняшним гостям. Конечно же, у каждого есть свои любимые роли Дурова (я имею в виду зрителей). Тут мы о многих ролях говорили — и о театральных, и о киноролях Льва Константиновича. Я ещё очень люблю его работу, совершенно необычную, серьёзную работу в фильме «Успех» Константина Худякова, где он сыграл актёра Павлика Платонова. Помните? Совершенно потрясающая!
И. Райхельгауз
―
Да, да! Замечательная.
К. Ларина
―
И тоже роль небольшая, но настолько точная.
В. Смирнитский
―
Это точная его роль — трагический маленький человек. Он умел это делать — восставший маленький человек.
К. Ларина
―
С прямой спиной. Ну что ж, спасибо большое, дорогие друзья.
И. Райхельгауз
―
Если можно, я ещё раз скажу, что мы 23 декабря проведём день рождения Дурова. И я надеюсь, что там будет большое количество его друзей, его коллег, его семья. Катя точно будет, мы договорились. Мне кажется, важно помнить, проводить дни рождения и быть с ним.
К. Ларина
―
Спасибо большое! Иосиф Райхельгауз и Валентин Смирнитский. Сегодня мы говорили о Льве Дурове. Я надеюсь, что и Иосиф Леонидович, и Валентин Георгиевич ещё не раз появятся в наших программах для того, чтобы поговорить о том, что сегодня происходит в их творческой жизни. Спасибо!
И. Райхельгауз
―
С удовольствием. Спасибо!
В. Смирнитский
―
Спасибо!