Андрей Орлов (Орлуша) - Дифирамб - 2015-06-21
К. Ларина
―
Я ищу тут страничку нашего гостя в Facebook. Процитировать это невозможно, вы же понимаете, дорогие друзья. (Смех.) А рифмы-то нет! Андрей Орлов – он же Орлуша – в нашей студии. Андрюша, привет.
А. Орлов
―
Добрый день.
К. Ларина
―
Действительно проанонсировал замечательно нашу сегодняшнюю встречу у себя в Facebook. Мы пытаемся здесь перевести это на нормальный язык. Ну, скажи. Получится как бы немножко в прозе.
А. Орлов
―
Если поменять строчки, можно сказать так:А схожу-ка, интервью дам «Эху» я,
Потому что воскресенье, дождик, делать… нечего.
(Смех.)
К. Ларина
―
Да, действительно, так оно и вышло. Вот он здесь!Дорогие друзья, я напомню номер SMS: +7 (985) 970-45-45 – для ваших вопросов. Ещё раз повторю: Андрей Орлов в нашей студии. Андрей написал, подготовил…
А. Орлов
―
Многие знают просто как Орлушу. Кличка со мной вместе живёт.
К. Ларина
―
Я, кстати, не знала происхождения. И это было чудесно. Я прочитала об этом совершенно случайно в интервью другому радио и узнала всю историю. Расскажи, это интересно.
А. Орлов
―
Это давняя история. У нас был такой Феликс Абрамович Нодель, учитель литературы, с которым у меня сложились сложные отношения. Один раз на внеклассном чтении он зачитал кусочек из «Двенадцати стульев».
К. Ларина
―
Про отца Фёдора.
А. Орлов
―
Про отца Фёдора. И там кончалось: «Орлуша, Орлуша, большая ты стерва!» И он зачитал это, просто глядя мне в глаза – и все на меня обернулись. И с тех я был Орлушей. Это была нелюбимая кличка. А потом, уже в какие-то более взрослые годы, когда школьные годы все забылись, в общем-то, Гарик Сукачёв меня так дружески стал называть – Орлуша. На это обижаться было невозможно.И когда я уже решил заводить себе какой-то никнейм в Интернете для полной анонимности, то пока все брали себе непонятные латинизированные, я решил, что Орлуша будет вполне нормальным мне никнеймом. И так хорошо получилось, что я его сейчас могу и сценически, и как кличку использовать, она со мной ассоциируется. Потому что если бы меня звали «десять тысяч метров обалденного провода», мне было бы сложнее объяснять, почему я Орлуша. (Смех.)
К. Ларина
―
Хотя бы этот псевдоним можно произнести, в отличие от псевдонима Антона Носика. И то спасибо.
А. Орлов
―
Не знаю, по-английски вполне себе непонятное слово.
К. Ларина
―
Невинное, да. А вот скажи мне действительно, если уж мы начали со школы, с чего все начиналось. Я помню, как Владимир Сорокин рассказывал, что его творчество, творчество писателя Сорокина начиналось со школьных порнографических рассказов, поскольку у него был некий талант…
А. Орлов
―
Чтения или написания?
К. Ларина
―
Нет, он писал. И это был такой самиздат в школе. То есть Володя Сорокин писал порнографические рассказы, которые распространял среди собственных одноклассников по школе. А у тебя что было?
А. Орлов
―
Я не знаю.
К. Ларина
―
Вообще не писал?
А.Орлов: Мат никогда для меня не был признаком свободы
А. Орлов
―
Я в школе в принципе плохо учился. Меня больше привлекало прогуливание и просмотр фильма «Спартак», например, или «Даки», чем любое обучение. Я человек в принципе не академический – то, что сейчас, может быть, назвали бы красивыми словами «дислексия» или «аутизм». Поэтому это объясняет многим во время моих нынешних выступлений, почему я читаю по бумажкам. Я не мог никогда запомнить ни одного чужого стиха, а когда стал писать свои, памяти у меня не прибавилось. Я встречал много людей, которые больше моих стихов знают наизусть, чем я, потому что я знаю, может, два своих стиха наизусть.
К. Ларина
―
Один из которых…
А. Орлов
―
Вежливо переводится как «Надоело».
К. Ларина
―
«Надоело» или «Задолбало», даже можно так сказать. Андрей сейчас перед эфиром сказал, что он будет отмечать юбилей этого стихотворения.
А. Орлов
―
Да, десять лет в этом году. И самое смешное, что очень многое из того, что в нём упоминается – и персоналии, и социальные явления всякие – они остались за десять лет совершенно неизменными, то есть то же самое.
К. Ларина
―
По сути, это такое «Безразмерное Ким-танго», которое в своё время сочинял Юлий Ким, оно бесконечное.
А. Орлов
―
А я видел сайт, на котором люди по две строчки дописывают, и там уже простыня на три километра.
К. Ларина
―
Вот. Это можно всю жизнь сочинять и из этого сделать отдельное литературное произведение, такую «Гавриилиаду» своеобразную.
А. Орлов
―
Хорошо, что я этим не увлёкся. (Смех.) Есть сайты, которые называются тем же словом, где люди просто каждое утро пишут.
К. Ларина
―
Ну, это как визитная карточка, наверное, для тебя, да? Вот это стихотворение, которое так попало.
А. Орлов
―
Скажем, одна из визитных карточек, потому что в последнее время у меня много и других есть уже, надеюсь, визитных карточек. За десять лет изменилась поколенчески почти аудитория, поэтому встречаются люди, которые его, к моему удовольствию, не слышали и читают меня по другим причинам.
К. Ларина
―
Кстати, вот такой вопрос про сегодня. Допустим, если бы тебе нужно было предъявить в качестве своего литературного автопортрета одно произведение, которое больше всего о тебе скажет, что бы ты назвал?
А. Орлов
―
А я могу его, наверное, прочесть. Я с него начинаю выступления. Это автобиографический стишок, простенький такой.По аллее по бульварной Летним утром, в пять часов, Вид имея нетоварный, Шёл мужчина без трусов.
Нёс в руке кулёк изюма, Звали как-нибудь его, Сверху – ровно полкостюма, Снизу – ровно ничего!
На лице улыбку счастья Луч рассветный рисовал, Выступающие части Свежий ветер обдувал.
Где штаны его уснули, Он решительно забыл, Он шагал весёлый к Юле – К той, которую любил.
Знал: она ему откроет И не станет морду бить. А одежда – наживное, Можно новую купить!
К. Ларина
―
Слушай, ну это же прекрасно, замечательно!
А. Орлов
―
Всё, как в жизни было.
К. Ларина
―
Ведь есть же наверняка какие-то имена, которые тебе близки. И вообще насколько тебе поэзия как таковая была интересна до того, как ты начал сам сочинять стихи?
А. Орлов
―
Сам я начал сочинять стихи недавно, как ты понимаешь.
К. Ларина
―
Поздно, да.
А. Орлов
―
Поздно, батенька, поздно. (Смех.) Когда-то мне нравился, когда в руки доставалось столько печатной литературы, Вознесенский размерностью и настроением. Нравились – то, что сейчас называют Серебряным веком – поэты начала XX века: Ходасевич, предположим, или Гумилёв.Кстати, интересная вещь. Когда они были запрещены в советское время и изъяты старые издания из всех библиотек (их пока ещё не печатали, это до перестройки), мы с моим дружком Андрюшей Васильевым, который в последнее время известен как бывший «Коммерсантъ», а сейчас «Господин хороший», нашли одно место в Москве – в доме, где магазин «Армения» на Пушкинской площади. Мы увидели табличку очень странную, где было написано: «Музей-квартира А. Б. Гольденвейзера». Мы подумали: «Вот жил человек еврейской национальности в квартире, и вот теперь там…» Мы не знали, что Гольденвейзер был великим пианистом, который играл Толстому и многим другим.
А.Орлов: Говорили, что у каждого приличного человека должно быть дома книжек лет на десять тюрьмы
Мы поднялись как-то раз в этот музей и увидели московскую квартиру, заставленную книгами, в которой стоял рояль. Какая-то очень милая старушечка нас встретила. И оказалось, что так как книги из частной библиотеки не изымались (а умер он намного позже, чем были изъятия из библиотек), то туда можно было прийти и прочитать весь Серебряный век. Там можно было читать любую Ахматову, любого Пильняка, любого Ходасевича. И всё это стояло, великолепная литература – то, что можно было назвать самиздатом, запрещённой литературой.
К. Ларина
―
Как музейный экспонат.
А. Орлов
―
Там были две милые женщины, за этим музеем присматривали. Сейчас тоже есть эта квартира, туда тоже можно прийти. Кстати, советую тем, кто хочет подержать старые книги в руках, туда дойти. Это на Тверской, угол, где сейчас магазин «Армения». Там можно сесть в кресло. Они водят маленькие экскурсии. Иногда некоторые книжки были даже не разрезанные, тираж 100 экземпляров. Вот такие уникальные места есть в Москве, где даже в моменты, когда всё было запрещено, можно было найти место, где официально можно сесть и почитать. И вот мы сидели в креслах и читали там эти книжечки.
К. Ларина
―
А за что запрещали книжки, как ты думаешь? Они же не призывали к свержению строя?
А. Орлов
―
Очень часто за биографию автора. Скажем, расстрелянный Гумилёв – тут понятно. Человеку можно было сказать одно слово… За что запрещали фильмы с участием Савелия Крамарова?
К. Ларина
―
Когда он эмигрировал.
А. Орлов
―
Просто факт эмиграции или факт какого-нибудь высказывания делал человека… Он вычёркивался из списка, он закрашивался в памяти, то есть принудительно давали право на забвение – то, что сейчас будет происходить по новому закону. Просто стиралось изо всех тогдашних поисковиков. Изымались же пьесы и книги не только антисоветские, а и просоветские. Изымались какие-нибудь «В окопах Сталинграда» Некрасова, которые вполне себе. Достаточно было одной строчки в резюме, как сейчас говорят, или в биографии автора для того, чтобы всё предыдущее закрасить.
К. Ларина
―
Я, кстати, вспоминаю, когда Лена Коренева уехала в Америку, на полку положили фильм «Покровские ворота». И всегда Казаков говорил ей: «Я никогда тебе этого не прощу, не прощу! Только-только вышел фильм!»
А. Орлов
―
Ну, и более старые фильмы.
К. Ларина
―
Скажи, пожалуйста… Ты нашёл и рассказал замечательный пример, замечательный способ обойти запреты и получить информацию, которая, по сути, была запрещена при советской власти. Я говорю о тех книгах, которые в этом замечательном доме-музее. А ещё какие были возможности познакомиться с тем, что запрещено? Ты лично что находил?
А. Орлов
―
Были люди, которые были допущены к так называемым спецхранам. Сейчас будет достаточно интересно слушать тем, кому, я думаю, с этим придётся скоро столкнуться. То есть когда какие-то вещи будут изыматься (а похоже, что будут), то в библиотеках для тех, кому нужно об этом знать – то есть, предположим, для сотрудников КГБ или для сотрудников «Союза писателей Донецкой республики» – будут всё запрещённые книги в наличии. Туда можно проникать разными способами.Например, книги из спецхрана «Ленинки» можно было заказывать, как это ни смешно, через детский зал Библиотеки имени Ленина, куда записывался любой школьник, даже без паспорта. Просто приходишь и говоришь: «Тётенька, мне задали сочинение». Если ты знаешь номер карточки, то тебе через три дня приносили эту книгу. Также можно было в Библиотеке иностранной литературы для общего развития полистать совершенно запрещённый Playboy, который был в спецхранах и доставлялся. Развивало хорошо.
К. Ларина
―
А самиздат был в твоей жизни?
А. Орлов
―
Самиздат? В смысле, непосредственно перепечатка? Да, был. Тогда говорили, что у каждого приличного человека должно быть дома книжек лет на десять тюрьмы. Но, с другой стороны, я знал людей, которые, когда не хватало денег на бутылку вина, шли к виному магазину и торговали самиздатом, которого дома было больше, чем нужно. С другой стороны, был ещё тамиздат. Были великолепные издательства, типа «Ардис».
К. Ларина
―
Привозили оттуда в чемоданах.
А. Орлов
―
Оттуда привозили в чемоданах. И оттуда привозили, кстати, членам Союза писателей по какому-то списку. Например, у меня двумя этажами выше в доме жила Тина Катаева, внучка Катаева, и у неё дома были все эти ардисовские Мандельштамы, Саша Чёрный и всё остальное.
К. Ларина
―
А как, кстати, вообще формировался круг твоих вкусов – литературных, любых? Вообще какой была среда, в которой рос Андрей Орлов?
А. Орлов
―
Так же, как и вкусы по еде формировались. Съел: что не понравилось – выплюнул; что понравилось – оставил.
К. Ларина
―
То есть методом тыка, да?
А. Орлов
―
Ну а как? «Дай-ка я сейчас сформирую вкус»?
К. Ларина
―
Нет, был кто-то, кто говорил: «Вот это прочти, а вот это не надо»? Кто? Родители?
А. Орлов
―
Родители у нас таскали Солженицына, которого мы набрали у кого-то на ночь, например. Мой папа был достаточно высокопоставленным, ну, не чиновником (сейчас бы сказали – чиновником), скажем, функционером в строительной индустрии, доросший до всего совершенно с ничего, объехавший – и я вместе с ним, когда родился – полстраны по заводам всяким, которые он строил. Скорее мы их учили уже, чем они нас. Отец был такой коммунист, но антисталинист, поэтому Солженицын ему дался легко, потому что там было всё, о чём он примерно так же думал. Некоторые книжки дались крайне тяжело, и не без споров и не без разговоров. Но никто мне не говорил: «Выбрось, забудь», – и тому подобное. Они как-то сами по себе ходили.Дело в том, что если книга хорошая, то если ты прочитал… Некоторые же перепечатывали ночами. Это как сейчас сделать перепост, репост. Если человеку попадалась в руки хорошая книга – будь то стихи, или проза, или какой-нибудь «Чонкин», предположим, – то люди перепечатывали за две ночи в несколько слепых экземпляров и после этого передавали, несмотря на риск. Поржать-то хотелось больше, чем думалось о риске, если это смешно.
К. Ларина
―
Сегодня у тебя какие предчувствия вообще? Всё это катится обратно к совку? Или какие-то другие формы это приобретёт, новые и неизведанные?
А. Орлов
―
К совку ничего не прикатится, потому что сейчас, скажем, уже 30-летним невозможно рассказать о совке так, чтобы они поверили, что это возможно и правда. То есть все эти предвыборные программы, которые говорили «колбаса за 2,20» и т.д. Люди не представляют себе жизнь без туалетной бумаги или тампаксов, предположим, что не будет супермаркетов. Все думают: будет так же, но пармезан будет сделан в Белоруссии. Понять, что такое закрытость от любой информации, очень сложно. Как и сложно объяснить, что такое выборы, где одна фамилия в бюллетене.Студенты мне недавно говорили: «Андрей Анатольевич, вы, наверное, путаете. Там же, наверное, был какой-нибудь подставной кандидат против Брежнева». Я говорю: «Нет». – «А это называлось „выборы“?» – «Да». Мало того, я рассказывал, как я напугал своих родителей, когда просто спросил, как проголосовать против на предвыборном участке. Они не знали. То есть: «Не класть бюллетень, – которые были не нумерованные, – или мне его зачеркнуть и написать „против“?» Когда меня спросили: «А вы что, хотите голосовать против?» – я сказал: «Нет, я хочу знать, как голосовать против». И на это ответа не было.
К. Ларина
―
В советское время?
А. Орлов
―
Да.
К. Ларина
―
Я, кстати, помню, что там были кабинки для голосования, они были на выборах, но никто не заходил, потому что если человека туда зайдёт, к нему сразу же будет приковано внимание – значит, у него какие-то сомнения, он хочет кого-то вычеркнуть.
А. Орлов
―
Нет. Например, наш участок был на Пресне, где был Институт усовершенствования врачей (по-моему, и сейчас находится). На некоторых участках было сделано так, что ты не можешь не пройти через кабинку, то есть ты проходишь через кабинку от места, где ты получаешь бюллетень. Можешь задерживаться, можешь не задерживаться. Люди обычно шли напрямую.
К. Ларина
―
А если задержишься?
А. Орлов
―
Да ничего не было.
К. Ларина
―
Всё равно страшно. (Смех.)
А. Орлов
―
Мы один раз в армии фальсифицировали выборы. Там вместе с выборами в Верховный Совет и ещё куда-то были выборы местные. И шёл не любимый нами командир части. В части у нас голосовало 1100 человек, например. Мы, сержанты, собрали у молодых солдатиков 300 бюллетеней и на них против этого нашего подполковника отметили крестиком. Ну, такая первая манипулятивная технология выборная. И по нашим расчётам, так как мы контролировали три роты, а это порядка 300 человек, у него должно было быть максимум 70%, даже если он сам заполнял остальные. У него было 96%. Понимаете? И никакого разбирательства не было. Я думаю, на них никто не смотрел, на эти бюллетени.
К. Ларина
―
И, естественно, даже не считали.Андрей Орлов в нашей студии, тот самый Орлуша. Мы сейчас слушаем новости. Стихи, конечно же, будут. Они есть на нашем столе студийном. И, конечно же, ваши вопросы, если будут, я Андрею обязательно передам тут же, в прямом эфире. До встречи через несколько минут.
НОВОСТИ
К. Ларина
―
Продолжаем программу «Дифирамб»…
А. Орлов
―
А можно я продолжу новости?
К. Ларина
―
Да, давай.
А. Орлов
―
Тут упущена новость, что сегодня День медицинского работника. Я хотел бы своего немецко-татарского дружка Рустэма Самигуллина поздравить с праздником и прочесть ему маленькое четверостишье:Вчера опять выпивал с соседиком, Про геморрой говорили в ночи. Понял, что все мы – латентные медики, И нафиг нам не нужны врачи.
К. Ларина
―
Это правда. Я тогда тоже поздравляю. Давайте Алексея Света поздравим, нашего замечательного доктора.
А. Орлов
―
И Мишку Шаца.
К. Ларина
―
И Мишу Шаца, конечно. Поздравляем вас, товарищи врачи!
А.Орлов: Имитация веры, как и верноподданичества, не прокатит так же, как имитация оргазма
Дорогие друзья, ещё раз напомню: это Орлуша, Андрей Орлов в нашей студии. Я напомню номер SMS: +7 (985) 970-45-45. И вопрос, который, конечно же, давно висел – это вопрос, связанный с запретом ненормативной лексики везде. Как это отразилось на творчестве поэта Андрея Орлова? Можно ли сейчас книжку вообще издать, или это невозможно?
А. Орлов
―
Ну, с книжками ничего не произошло, во-первых. Когда я прошлую книжку издавал до всяких законов, она была в пластике и с предупреждением «до 18 лет…». Я не читаю концерт, если присутствуют дети или старики с явно нарушенной какой-нибудь психикой.
К. Ларина
―
Подожди, а когда даже афиша, анонс – там же тоже написано?
А. Орлов
―
«18+» написано, но… У меня вот недавно в кафе Montis’ Friends был концерт, который назывался «Один день без мата». Народу пришло не меньше, и народ был не хуже на этом мероприятии. Я, в принципе, не очень-то ругаюсь матом, если этого не требует частушка, анекдот или какое-то высказывание.
К. Ларина
―
Это не матерная поэзия. Просто есть такие клише…
А. Орлов
―
Да не в том же дело. Существует понятие, что взрослые люди в определённых компаниях не должны, если у них нет языковых ограничений, ограничиваться сверху. То есть сейчас вот эти письма в театры про то, что с матом, без мата. В конце концов, когда говорят «ненормативная лексика»… У нас нет ни одного словаря нормативной лексики. Запрещены, предположим, четыре слова и производные от них якобы официально, а дальше написано: «…а также другие оскорбительные слова». Я могу сказать слово «козёл» или «баран», и оно будет более оскорбительным, чем любое доброе малоцензурное слово, которое есть для обозначения, скажем, милых проступков друзей. Сами знаете, что существуют неругательные матерные слова.Когда говорят «нецензурное», и если по Конституции запрещена цензура – по мне, это бред. То есть цензуры нет, а нецензурная лексика есть – это очень странная вещь. А есть масса слов, которыми я мог бы сейчас наполнить эфир, которые совершенно приличные, но звучать будут крайне оскорбительно к определённым категориям граждан, будучи применёнными.
К. Ларина
―
В этом есть какое-то жуткое лицемерие.
А. Орлов
―
Ну, не лицемерие. Мат никогда не был разрешён, мат всегда был под административными статьями. Попробуйте запретить мат в армии – и им нечем будет объяснить разницу между большой и маленькой деталью. Чем фигня отличается от фигулины, предположим, мало кто поймёт, если не назвать их правильно русскими словами.
К. Ларина
―
Кстати, вопрос! Ладно, сейчас мы на этот вопрос закончим отвечать. В итоге это никаким образом тебя не ограничивает в свободе? Или всё равно?
А. Орлов
―
Начнём с того, что мат никогда для меня не был признаком свободы. То, что я его употребляю, и это, предположим, разрешено… В книгах он не запрещён. То есть пишите, упаковывайте в пластик. Другое дело, что мат не гарантирует ни тиража, ни продаж. Я часто слышу о себе мнение, что если бы я не употреблял этих слов, то…
К. Ларина
―
То типа грош тебе цена.
А. Орлов
―
…Хрен бы меня кто читал. Что я как бы только… Ну, попробуйте. Клоун ведь смешной не тем, что он с красным носом. Клоун и без грима, как и поэт без мата, тоже может быть и смешным, и интересным, но в случае, если он интересен.
К. Ларина
―
Мы вспоминали до передачи тоже, что действительно сетевой поэт, начинался как сетевой поэт Орлуша, как персонаж…
А. Орлов
―
Ну, как сетевой поэт? Это всё равно, что…
К. Ларина
―
Ну, ты же не публиковался в газете, правда же?
А. Орлов
―
Я, слава богу, без стихов публиковался в газетах с 1974 года.
К. Ларина
―
Это понятно. Нет, как поэт. Ты же как поэт начался там, в этом мониторчике.
А. Орлов
―
Ну да, это была для меня площадка. Во-первых, в связи с тем, что моё прошлое в журналистике… Для меня, в отличие от многих людей из Интернета, фраза «тебе бы печататься нужно»… Ну, бумажная офлайн-литература считается следующим шагом, а Интернет – это такой отстойник для лузеров. Для меня этого не было. Я, слава богу, своих текстов в печатном виде видел множество.Но я нашёл себе тогда очень интересную мне на тот момент площадку, которая называлась Litprom.ru. Литпром-короли, всем привет, кто слушает! И мне этого было более чем достаточно, потому что, скажем, по некоторым обсуждениям, где реально идёт обсуждение стихов, я очень скучаю. Я этого не вижу в Facebook, где люди просто лайкнут или перепостят. И там написано – либо ты полный урод, либо ты полный и законченный гений. Для меня, как в фигурном катании, высшая и низшая отметка удаляются, а в середине бывает читать нечего, то есть мало серьёзных…
К. Ларина
―
А были раньше такие площадки, где обсуждалось?
А. Орлов
―
Udaff.com, Litprom.ru…
К. Ларина
―
То есть там некий форум существовал, да?
А. Орлов
―
Там существовало реальное литературное сообщество, в котором, мало того, было интереснейшее коллективное творчество, когда люди пишут по две или по четыре строчки. И когда в это впрягается человека 20, там просто можно было падать со стула от так называемых непонятным мне словом «батут» мероприятий, когда люди продолжают один за одним. И там экспромтов было больше, чем плановых текстов. Да, это была реально хорошая и интересная жизнь.
К. Ларина
―
Давай, может, прочтём что-то, а то хочется уже услышать творчество. На твоё усмотрение. Что тебе твоё сегодняшнее настроение подсказывает, то давай и прочтём.
А. Орлов
―
У меня очень много стишков. Но хочу сразу сказать тем, кто будет оценивать как поэзию, что у меня есть стихи и тексты стихотворные в совершенно разных жанрах, и по-разному я их сам отношу к стихам или нет. Есть частушки, есть «ХРЕНовости» так называемые («Хорошие Российские Ежедневные Новости»). Когда-то это было, предположим, появление надувной куклы Собчак в магазине, и я написал стишок про это. Это всё на реальных новостях.Например, недавно в Алтайском госуниверситете получили патент на куклу «Берегиня» и лапти сувенирные. Это был первый патент этого факультета. Запатентовали лапти. А говорят, что у нас наука стоит. (Смех.) Стишок был такой:
Накал истерики ослабьте! Мы правильным путём идём: Мы запатентовали лапти И скоро их произведём.
Сказать вам, в чём изобретенья Отличие от остальных? Во-первых, в способе плетенья, И метод носки – во вторых.
Все бренды морды бьют об стены: Такую прибыль упустить! Кардены, прады, лабутены За лапти будут нам платить.
Наука приросла Алтаем, Алтай не прозевал момент, Чужих вперёд не пропускаем, Мы не отдали им патент!
Кто первый встал – тому и тапки, Пиратам ходу нет сюда! В лаптях ходить? Платите бабки. Патент видали, господа?
Мы грозно скажем иностранцам: Во имя собственных детей В ответ на примененье санкций Мы вас оставим без лаптей!
Мы вас уделаем, как здрасте, Как взрослый шайку мелюзги! Без Зимина и без «Династий» У нас работают мозги!
Нам не страшна мозгов утечка, Не нужен ваш гламурный лоск, Ведь вежливому человечку На ногу не наденешь мозг.
А в понедельник после пьянки Держись, патентное бюро: Мы регистрируем портянки И способ их мотать хитро.
Мы – для страны, не для награды, На страх уродам всех мастей На европейских автострадах Оставим след своих лаптей!
К. Ларина
―
Блестяще!
А. Орлов
―
Ну, это такая новостюшка. Есть ещё, естественно. И люди, которые читают мой Facebook… Все, кстати, welcome. Достаточно много моих позиций на политическую, околополитическую, военную, околовоенную, крымскую, околокрымскую, украинскую, околоукраинскую тему.
К. Ларина
―
Замечательное стихотворение, которое я очень люблю – про таксиста и про Крым.
А. Орлов
―
«Таксист, не говори со мной про Крым».
К. Ларина
―
Очень точное, народное. И, конечно, «Письмо крымскому другу» очень такое… Хотя сейчас ты найдёшь, что ещё прочесть. У меня к тебе вопрос сразу же: насколько долго это живёт, по твоим ощущениям?
А. Орлов
―
Я могу сказать, что я участвую давно, но в последнее время как штатный поэт в проекте «Гражданин поэт» («Господин хороший»), который создавался Василием Ефремовым и Дмитрием Быковым. И там есть вещи, которые сгорают на той же неделе, когда пишется по новостям, а есть великолепные стихи Димы, которые сегодня по той же новости читаются и звучат в концерте, как сегодняшние. То есть это зависит от того, насколько тема знаковая. Потому что просто кто-то, что-то, куда-то сделал, уехал, приехал – это может сгореть сегодня. Например, ни одной новости из президентства Медведева практически не осталось, потому что этого президентства практически, как оказалось, и не было. И получается, что время показывает.У меня был стишок, например, как Фрадкова искусала кошка. Я на «Эхе» уже читал. Наверное, ты слышала его. Нет? Про новость, что Фрадкова искусала кошка, которая подозревается в бешенстве, и по этой причине был отменён официальный визит в Аргентину. Вот она читается в концерте так, как будто…
К. Ларина
―
Сам сюжет.
А. Орлов
―
Бред зашкаливающий. Это зависит от степени зашкаливания бреда.
К. Ларина
―
Слушай, а ты, получается, поэт путинской эпохи. Ты начал писать при ком?
А. Орлов
―
Спроси меня, горжусь ли я эпохою –И я отвечу: совершенно… всё равно мне!
(Смех.) Ксения, какая эпоха?
К. Ларина
―
Ну, тогда пусть будет наоборот, что Путин – это политик эпохи…
А. Орлов
―
Да нет. Эти припевы про Брежнева и Пугачёву… Да нет, вряд ли. Я думаю, что живу в собственное время и пишу собственное. То, что мне иногда дают поводы улыбнуться, посмеяться или погрустить – это бывает весело, а бывает и грустно.
А.Орлов: Я, в принципе, не ругаюсь матом, если этого не требует частушка, анекдот или какое-то высказывание
К. Ларина
―
Прочти, давай, то, что хотелось ещё прочесть.
А. Орлов
―
Это навеяно арестом или пленением в Украине двух наших спецназовцев. Тема ни для пленных, ни для пленяющих невесёлая. Стишок такой. Ну, от которых, как вы помните, отказались – от кого-то жёны, от кого-то спецназ.
К. Ларина
―
По сути, государство от них отказалось.
А. Орлов
―
Путин и Шойгу глядят довольно,Пофигу твои суды, Гаага. Если что, они давно уволены, И у них на это есть бумага.
Кто зажёг олимпиады кольца, В Крым нагнал зелёных человечков? Объясняю: это – добровольцы И при этом, в отпуске, конечно.
Чуркина возьмём или Лаврова: Кулаками машут, взгляд безумен. В пиджаках? Так их на Сэвил-роу Продают любому! Или – в ГУМе.
Почему «Протоны» не летают И «Прогресс» ушёл путём знакомым? По бумагам их (кто надо – знает), Провели давно металлоломом.
«Мёртвых душ» придумал, вроде, Гоголь? Там – не в бровь, а в глаз, чего лукавить, Но и он не думал, что в итоге Чичиковы нами будут править.
Мнишь себя, небось, интеллигентом? Умничаешь в соцсетях чего-то? А у них по тайным документам Ты давно оформлен идиотом!
Россияне русских не бросают, Так сказал в кино Багров Данила, Просто их «как нужно» оформляют, И тогда всё – правильно и мило.
Задних мыслей всем известна сила, Задний ум – известно – наше счастье… Кем тебя оформили, Россия, Задние, пробившиеся к власти?
К. Ларина
―
Кстати, этот лозунг, которым они козыряют всё время – «Русские своих не бросают!» – он, конечно, в данной ситуации абсолютно наоборот выстреливает.
А. Орлов
―
Проводят по бухгалтерии задним числом.
К. Ларина
―
Тот же самый Александр Скляр меня в этом смысле поражает. Вообще про это никто не говорит, вся эта команда «певцов войны», как будто этих людей нет. Ладно государство отказывается, но люди, которые, наоборот, их как героев должны воспевать…
А. Орлов
―
Тут как раз очень занятная вещь – вернуться к недоотвеченному вопросу про возвращение совка. Отличие нынешней ситуации и, предположим, того же примерно процента противников не режима, а происходящего, скажем так, или персоналий отдельных, в том, что тогда… Я работал в «Московском комсомольце», газета МК и МГК ВЛКСМ. У нас на пьянках были секретари горкомов или обкомов. Никому в голову не приходило встать и сказать: «Как ты можешь рассказывать анекдот про Брежнева?» То есть любить власть… Работать на государство – нормально. Прагматизм – понятно. Карьеризм – не всем, но понятно. Но говорить: «Я искренне люблю генерального секретаря…» Это было не cool, не клёво. А сейчас это каким-то образом клёво. Видимо, люди думают, что за ними смотрят всегда и везде. Никогда этого не было.
К. Ларина
―
Это как раз похоже на ту самую Германию 1933 года. К сожалению, у нас только такие аналогии, потому что так же, как и тогда, здесь от тебя, если ты туда входишь, требуют веры – не просто соблюдать некие условности твоего существования.
А. Орлов
―
Дело в том, что имитация веры, как и верноподданичества, не прокатит так же, как имитация оргазма или… Я недавно понял, что очень многие мужчины научились имитировать эрекцию, во-первых, а во-вторых – вкусность борща. (Смех.) То есть если человек, давясь, доедает тарелку и говорит: «Какой же у тебя вкусный борщ!» – надеясь, что ему обломится за эту похвалу – это всегда видно.Поэтому я отношусь спокойно и ко многим знакомым, и к бывшим приятелям. Не со всеми я рассорился только на украинской позиции. Это просто такой лакмус был. Но ко всем их крикам и подвизгиваниям я отношусь очень спокойно. Это видно так же, как когда девушка стонет, думая, что ей оставят на такси больше 100 долларов. Имитация оргазма проститутки всегда видна.
К. Ларина
―
Но ты же близко подходил совсем тоже к этому кругу, близко к политике, к действующим политикам (я имею в виду – к Кремлю). Ведь вся эта история, про которую мы уже говорили… Я слышала, вы в интервью и с Ксенией Собчак этой темы касались, связанной с твоей агитацией. Дело не в этом. Я не хочу про это говорить. Я хотела тебя спросить вот о чём. В какой момент ты лично понял, что ты можешь превратиться? Мне кажется, что это одна из главных причин…
А. Орлов
―
Вы знаете, во-первых, люди меняются постоянно. Если ты многих людей, которые женаты третий раз, спросишь о том, искренне ли он признавался в любви первой жене, он, скорее всего, скажет: «Да, искренне». Во-первых, могло открыться что-то в процессе общения. А потом, когда в очередной раз начали происходить, как это ни смешно звучит, очередные точки невозврата, когда это стало несовместимо даже с простой логикой, когда мне в лицо говорят: «Я врал, потому что так было нужно»… Я, может быть, ошибаясь, говорил, думая, что правду. А здесь мне говорят: «А можно говорить вообще всё что угодно». То есть, по логике Путина, что бы я тогда ни сказал – я могу от этого отказаться и сказать, что это была ложь. Понимаете, да? У меня четверостишье, если эту тему немножко заканчивать:Отличие «мира» от «русского мира» Минимально практически: Так различаются стул из квартиры И брат его электрический…
То есть вроде бы все слова правильные, а смысла никакого нет.
К. Ларина
―
Ты про это говорил – что со многими людьми расстался именно по причине идеологических разногласий. Скажи, пожалуйста…
А. Орлов
―
Это не идеология, это отношение к миру.
К. Ларина
―
Вот. Я хотела как раз и спросить…
А. Орлов
―
Мне наплевать на их идеологию. Я спокойно могу разговаривать с человеком (иногда с ними общаюсь в Интернете, иногда в жизни), например, который искренне верит в то, что нет русских в Донбассе, который искренне поддерживает. Я могу с ним разговаривать, потому что… Ну как? Как верующий может разговаривать с неверующими (и должен разговаривать), или неверующий, как в моём случае, атеист может разговаривать с верующими.Меня не оскорбляет наличие другой позиции. Меня оскорбляет готовность закрывать глаза на логику и на простые человеческие приличия. Вот это меня удивляет очень часто. Если ты человеку пятый раз что-нибудь говоришь и он тебе возражает, я готов с ним говорить и шестой, и десятый раз. Если у него закрыты глаза и уши, как у обезьянки, то с ним разговаривать нет смысла. Это биться лбом об стену. Тем более что я вижу, что она у него какая-то такая совсем уже прочно выстроенная, и с его точки зрения логичная.
К. Ларина
―
Есть другая точка зрения, а есть невозможная?
А. Орлов
―
Есть отсутствие точки зрения, что я вижу очень часто. Не в том дело – слушать или не слушать Соловьёва или другого персонажа, слушать или не слушать меня или другого персонажа. Тут смысл в том, что слушать. Потому что когда говорят полный бред, и говорят об этом… Ну, не знаю, Госдума говорит, предположим: «Мы принимаем этот закон о поисковиках, о забвении, потому что такой есть в других странах Европы». Такого нет в других странах Европы, но этого никто и никогда не будет проверять.Знаете, есть такая форма, когда нечего писать в газету. Ты смотришь и, например, видишь монитор компьютера – и пишешь: «Британские учёные доказали, что наличие дома трёх мониторов компьютера излечивает людей от импотенции». Ни где доказали, ни когда доказали, а просто – «британские учёные доказали». Вот то же самое сейчас у нас происходит.
К. Ларина
―
Постоянное передёргивание. Есть ещё такой закон чудовищный, по-моему, президентский указ, Путин подписал – засекретить потери военных во время специальных операций. И нас убеждал, по-моему, Клинцевич, что это во всех странах мира есть. Этого нет нигде!
А. Орлов
―
Оперативные потери, как и оперативные передвижения, непосредственные сводки о потерях конкретной части в конкретном месте – это действительно есть во время военных действий. Но дело в том, что у нас же ни военных действий, ни мира сейчас нет.Но, с другой стороны, они иногда проговариваются очень хорошо. Как на днях Шойгу сказал: «В 1991 году у нас произошла цветная революция». То есть цветная – это красно-бело-синяя. Вот цветная революция у нас произошла. «И армия не имела права тогда хранить нейтралитет». И представьте себе, что нам говорится про 1991-й и 1993-й год. «Цветные революции, армия должна была стрелять», – вот что я слышу.
К. Ларина
―
Мы хотели в финале специально… У нас выпуск стихотворный. Ты хотел закончить сегодняшнюю передачу…
А. Орлов
―
Повеселее? Погрустнее?
К. Ларина
―
Погрустнее.
А. Орлов
―
Погрустнее. ОК. Нам, татарам, всё равно. Моим друзьям и читателям читаю этот стишок. А остальные могут не слушать и не комментировать, если что. Я все эти комментарии уже слышал и читал.Мы отступали из России, Свои оставив города. Мы шли ночами, обессилев, Нам вслед почти не голосили, А мы прощенья не просили. Мы шли Отсюда в Никуда.
Быть может, дело не по силе Досталось при рожденье нам? Когда мы родились в России, Нас прописали, допросили, И нас при этом не спросили, Здесь приковавши к именам.
Мы, пополняя русских списки И получая паспорта, Жуя молитвы и ириски, Нас позволяя близким тискать, Не ведали, что очень близко – Черта. За нею – ни черта.
Черта, которую однажды Перешагнул одной ногой – И всё. И – нет к свободе жажды, За ней – себя сто раз продашь ты, За ней убьёт другого каждый Лишь потому, что он – другой.
За той чертой нет места Богу, Там – звук в ночи чужих сапог… Не занести для шага ногу, Не встать на скользкую дорогу Мы все учились понемногу У тех, кому язык дал Бог.
В бессилии, давясь слезами, Мы научились не молчать. Мы вскоре научились сами Людей с раскрытыми глазами, Тех, что смогли остаться нами, От общей массы отличать.
Сразиться не хватило силы. Что оставалось нам тогда? Как три царя, ища Мессию, Мы свет Звезды в душе носили, Мы отступали из России, Уже, похоже, навсегда.
Мучительны решений роды… Звук маршей нас не провожал. Без Моисеевых Исходов Мы уходили на свободу, И философских пароходов Нам в путь никто не снаряжал.
Взойдёт Звезда? Возможно, верю. Но не скажу. И ты – молчи. А чтоб не жить подобно зверю, Мы за собой закрыли двери. В фонтан – монетку по поверью, Туда же – память и ключи.
К. Ларина
―
Андрей Орлов в нашей студии. Спасибо, Андрюша.