Алексей Герман-мл. - Дифирамб - 2015-05-31
К. Ларина
―
14 часов 9 минут. Добрый день ещё раз. У микрофона Ксения Ларина. Мы начинаем нашу передачу. В нашей студии сегодня Алексей Герман. Добрый день, Лёша, здрасте.
А. Герман
―
Здрасте.
К. Ларина
―
Алексей Герман накануне большого великого события – проката нового фильма Алексея, который называется «Под электрическими облаками». Уже прошли премьерные показы, уже фильм получил своего «Серебряного медведя» как лучшая операторская работа, если я правильно помню.
А. Герман
―
Да, в Берлине.
К. Ларина
―
В Берлине. А теперь пришло время российского зрителя, чтобы он как-то оценил эту картину и понял, насколько она для него важна (для зрителя, я имею в виду) и интересна. Фильм, можно сказать, такой футуристический, поскольку действия чётко обозначены – 2017 год. На самом деле не слишком уже далёкое будущее, буквально два-три шага до него – и всё, и мы уже в нём. Но я скажу вам честно, я не хочу в такой стране жить, которую нам Алексей показал, я хочу другую. Лёша, а другой не было? Вариантов не было никаких?
А. Герман
―
Смотрите, фильм же как бы не о том, что будет плохо в 2017 году. Фильм, в принципе, о жизнях и самоощущениях достаточно большой группы людей, которых можно причислить к интеллигенции. Собственно говоря, он затрагивает не только, как будет, условно, ужасно, он вообще говорит о том… Это попытка какой-то широкой панорамы современной русской жизни со всеми её глупостями: с начальственной глупостью, с постепенной гибелью какой-то культуры, с глобализацией, которую я лично очень не люблю на самом деле – с одной стороны. С другой стороны, это фильм о тех людях, которые несмотря на всё, что в мире происходит, из дурного поступка и, в общем, поступка хорошего выбирают поступок хороший. И не потому, что они такие прекрасные, не потому, что они такие замечательные, а потому, что вот такое у них внутреннее устройство, которое им совсем гадости и подлости делать не позволяет на самом деле.Мы же существуем сейчас все немножко, знаете, наедине с небольшим количеством друзей и компьютером. Ну, вот такая жизнь, к сожалению, пошла – очень сегментированная. И нам показалось важным сделать такую поколенческую картину с каким-то количеством людей, которые мыслят, читают книжки, ходят в музеи, театры и так далее, разговаривают и проговаривают какие-то важные вещи. Не занимаются симпатичным постмодернизмом, не занимаются «хи-хи, ха-ха», не занимаются, условно, не знаю, разоблачениями, а просто говорят какие-то человеческие вещи. Вот не знаю – получилось, не получилось? Вы фильм видели.
К. Ларина
―
Получилось. Очень важно вы сказали, я это уже читала в ваших интервью и видела то, что вы говорили по поводу поколенческой истории. Это тот самый возраст, который кто-то называет первым критическим, такой кризис среднего возраста; кто-то – первым взрослым по-настоящему. Но, как мне кажется, это тот самый возраст, в котором человек впервые сталкивается с глобальными разочарованиями вот к этому моменту. И я в вашей картине это увидела – вот эту внутреннюю растерянность, когда вдруг какие-то вещи исчезают, как пелена, спадают. Несмотря на то, что присутствует эта пелена, такой туман в картине (в визуальном смысле этого слова), но и внутреннее ощущение какой-то растерянности. Оно лично мне очень знакомо, я его помню, я его чувствую. Простите, что много говорю, не знаю, насколько вам интересно.
А. Герман
―
Интересно.
К. Ларина
―
Как мне кажется, оно ещё накладывается на эту атмосферу в стране, которую вы очень точно уловили. Это абсолютно время сегодняшнее в предчувствии завтрашнего, что вот так оно и будет, вот мы в эту атмосферу входим, и мы в ней будем существовать долго. Как в фильме: «Зима будет долгой». Кто это сказал? Откуда это? Из какого фильма?
А. Герман
―
Не помню.
К. Ларина
―
А! «Убить дракона». Кончается этот фильм фразой: «Зима будет долгой». Вот, собственно, если говорить об атмосфере, скажите мне, пожалуйста, это чисто интуитивно у вас происходит? Или есть какие-то приметы, которые для вас очень важны, такие знаковые точки, опорные точки, с которых начинается это чувство?
А. Герман
―
Знаете, это же ощущение… С одной стороны, это какие-то твои ощущения. С другой стороны – ты же читаешь новости, ты же понимаешь… Вот вопрос: как ты анализируешь их. Я, собственно говоря, с какого-то момента телевизор прекратил смотреть, собственно говоря, а новости читаю в оригинале, если они иноязычные. Допустим, при всём моём разном знании английского я начал смотреть, условно, CNN или Fox, которые тоже мне не всегда нравятся, я скажу честно, потому что, в общем, тоже пропагандистская история.Так вот, какое-то ощущение поворота истории, какое-то ощущение тектонических плит, которые трутся друг о друга и высекают искры, у меня на самом деле возникло, в общем, довольно давно. Во многом об этом я снимал фильм «Бумажный солдат», который парадоксальным образом в 2008 году очень многие не считали… Если сейчас поднять рецензии, то очень много кто говорил в 2008 году: «Как? У вас там много разговоров об интеллигенции, интеллигенция разговаривает о своей роли в России, об ответственности интеллигенции. Что за глупости? Эти разговоры остались в 60-х годах». Ровно через два года в Facebook все вот эти огромные посты появились ровно этими же словами. Поэтому у меня такое ощущение конца одной истории и начала новой истории было давно.
С другой стороны, вы знаете, я как-то так общаюсь с достаточно большим количеством людей – не снобских московских симпатяг, которые из ресторана в ресторан, а каких-то думающих, которые книжки читают, которые пытаются как-то разобраться, в общем, строем не ходят. На мой взгляд, было много замечательных фильмов, замечательный фильм «Левиафан» и так далее. Но в стране давно не было кино в принципе, которое с вами разговаривает. Не было кино, как мы совершим поступок, надо ли совершать поступок или не надо, какая ответственность за поступок и так далее. То есть, конечно, в некотором роде, помимо всех эстетических вещей и так далее, это была попытка снова вернуться, опять начать какой-то разговор.
Кино во многом, помимо того, что оно должно быть эмоциональным, красивым, неважно, это всё равно некая платформа для размышления и для разговора. И оно так во многом делалось, с одной стороны. А с другой стороны, мы действительно попытались, наверное, первый раз в русском кино… Не мне судить – успешно, неуспешно, – потому что много кому картина нравится, кому-то картина не нравится. Ну, как всегда это бывает. Просто попытаться посмотреть на нашу жизнь с разных сторон, где существуют и гастарбайтеры, у которых, наверное, не всё в порядке, существуют очень богатые семьи, существуют маленькие музеи, собственно интеллигенция. Вот как-то попытаться с разных сторон посмотреть. Извините, что теперь много я говорю.
К. Ларина
―
Вы обязаны много говорить, вы гость. Хотелось бы, конечно, поподробнее поговорить о команде, потому что я понимаю, что для вас это всё не случайные вещи. Здесь очень интересно. Скажу для наших слушателей, что фильм, как мне показалось, немногословный, люди не разговаривают без конца, они не говорят так много. Ощущение, что они достаточно сдержанно общаются вербально в кадре, мало чего про себя рассказывают. Но удивительным образом (так подобраны актёры или такая работа проведена режиссёрская) получается, что я про каждого знаю очень много. Каждый герой, а их здесь немало… Сколько? Я даже не могу так определить.
А. Герман
―
Масса, человек 20-25.
К. Ларина
―
Масса, да. Много именно героев. Про каждого героя можно снять отдельный фильм, каждую новеллу можно сделать в отдельном фильме, она может вырасти, поскольку это человек, у которого какая-то невероятная судьба за его спиной, и он вступает в кадр с какой-то своей жизнью, со своим бэкграундом, который я чувствую. Я хотела попросить немножко рассказать про актёров, как вы подбирали этих актёров, что для вас было важно, по каким критериям вы их отбираете; и какая была закадровая работа, как вы с ними работали, общались.
А. Герман
―
Вы знаете, мы подбираем актёрам не по критериям известности. Есть, безусловно, известные актёры такие, как…
К. Ларина
―
Есть ваши любимые.
А. Герман
―
Да. Мераб Нинидзе, Чулпан Хаматова и так далее. Есть очень известные украинские актёры. Есть Пётр Гасовский, который польский Максим Галкин условный, невероятно известен. Если ты приезжаешь в Польшу, то он везде, всё рекламирует. Он ещё актёр хороший. Но, в принципе, у нас невероятное количество дебютов, потому что у нас одну из главных ролей исполнила Вика Короткова, которая вообще из Театра кукол, или Луи Франк, который вообще музыкант, или Витя Бугаков, который студент. И очень много не артистов, очень много музыкантов. Почему? Потому что…
К. Ларина
―
А киргиза кто играет? Что за актёр? Очень интересный.
А. Герман
―
Карим Покачаков. Но он снимался уже у нас, он актёр как раз. Знаете, мы выбирали актёров не по списку ролей, а наоборот – мы как только видели, что большой список ролей в сериалах, мы выкидывали, условно, даже не рассматривали.
К. Ларина
―
То есть «без опыта работы в советской торговле».
А. ГЕРМАН: Мне кажется, не надо оскорблять друг друга. Я много раз об этом говорил. Есть грань
А. Герман
―
Да. А во-вторых, потому что они нам как-то внутренне близки, что мы с ними совпадает, что мы не чувствует этого тяжёлого запаха отечественной киноиндустрии. Мы искали каких-то светлых людей, которые что-то хотят (помимо способностей), у которых нестандартные лица и которые, конечно, подпадают под роль.Допустим, нам нужен был исполнитель роли архитектора. Мы посмотрели всех наших 40-летних актёров – ну, ничего не получалось. И в конце концов мы просто решили брать музыканта. Потому что Луи Франк сам по себе не только обаятельный парень, не только тонкий человек и не только очень приличный человек (что, мне кажется, немаловажно для кинематографа), но он и в жизни совпадал с тем, что он играл. Он в Лондоне сейчас живёт, он в Лондоне так же бил рекламные щиты, как ни странно, вот такие совпадения. Поэтому мы просто пытались выпрыгнуть из этой парадигмы нашего кино, когда, условно, 25 человек играет всё. Это не интересно.
К. Ларина
―
Они правда играют всё. 25 человек у вас играют всё.
А. Герман
―
Ну, у нас новые.
К. Ларина
―
Вот что я сейчас поняла! Там какой-то есть коллективный герой, которого они все играют.
А. Герман
―
Наверное, да. И я вам скажу очень важную вещь. За что я горд? Я горд за то, что когда была премьера (кто-то смог приехать, кто-то не смог, кто-то учится, кто-то играет), у нас фактически вышли 70% дебютантов. И я за это очень горд, потому что мне кажется, что это очень круто, когда мы в каком-то нестыдном кино дали возможность ребятам реализоваться и пойти уже дальше в свои другие жизни. А дальше они могут стать известными актёрами, могут стать неизвестными актёрами, будут богатые, небогатые. Может быть, я у них буду занимать деньги, когда они прославятся.По поводу того, что за кадром происходило – это долгая история. У нас, собственно говоря, Елена Окопная – главный художник по костюмам и постановщик, которая пришла уже после второго блока, хотя и первым занималась. У нас есть два замечательных оператора – Сергей Михальчук и Евгений Привин. На съёмках они никогда друг друга не видели.
К. Ларина
―
То есть это параллельно?
А. Герман
―
Они познакомились на премьере.
К. Ларина
―
Да вы что? А как такое могло быть? Один полкартины снимал, другой – полкартины?
А. Герман
―
Один – треть, другой – две трети. Они познакомились на премьере два дня назад. Получат двух «Серебряных медведей», мы им передадим. У нас есть замечательные продюсеры: Артём Васильев, Рушан Насибулин, Андрей Савельев. И ещё очень много людей нам просто помогало, без них бы кино не было бы, абсолютно разные – от Алексея Кудрина до Константина Эрнста и так далее.
К. Ларина
―
Тот, кто как-то участвовал?
А. Герман
―
Помогали, конечно. Понимаете, мы – последняя русско-украинская картина. Я думаю, на протяжении следующих многих лет русско-украинские картины будут вряд ли. Мы начали снимать в 2012 году, потом отсняли кусочек на Украине, где сейчас идёт война. И насколько я понимаю, у нас части коллектива воюют по разные стороны, потому что у нас была украинская группа процентов на 70.
К. Ларина
―
А вы с ними общаетесь сейчас?
А. Герман
―
С кем-то общаемся, с кем-то не общаемся. Там сложная история, там по-разному. Я не очень хочу поднимать тему, потому что у нас очень расколотая группа. И артисты, которые снимались, в ощущениях от происходящего. Это просто разговор не туда. Просто там много разных довольно трагических историй.
К. Ларина
―
Подождите. Я просто почему об этом спрашиваю? Столкновение этих мнений существовало, вы же где-то это обсуждаете. Как вы поняли, что у вас внутренний такой раскол по разным направлениям?
А. Герман
―
У нас раскола на съёмках не было.
К. Ларина
―
А потом, когда всё началось?
А. Герман
―
Ну, как вам сказать? Когда началось, у нас часть украинцев приехала в Петербург, с нами работала, и всё было в порядке. Часть осталась, кстати, я вам так скажу, не поехала назад.
К. Ларина
―
В России остались, да?
А. ГЕРМАН: Кино должно быть эмоциональным, но всё равно это некая платформа для размышления и для разговора
А. Герман
―
Да. Ну, потому что есть работа, а там работы нет. Потом мы останавливались, потому что папа болел, доискивали деньги. Потом картину мы всё-таки закончили. Поэтому, да, это последний русско-украинский фильм.
К. Ларина
―
То есть вы её начинали делать…
А. Герман
―
До войны, конечно.
К. Ларина
―
До войны, до трагической истории, до ухода отца.
А. Герман
―
Было понятно, что к этому идёт.
К. Ларина
―
Потом вам пришлось подключиться в «Трудно быть богом», и вы свой проект оставили. Потом, получается, после того, как закончили это, опять вернулись к фильму?
А. Герман
―
Да.
К. Ларина
―
Это, конечно, долгий путь. Сколько всего произошло за это время.
А. Герман
―
Огромный путь, конечно. Там же самое сложное, что про разные жизни. Допустим, часто кино упрекают в том, что некоторые люди говорят сложно – не наукообразно, а формулируют не совсем по-бытовому: «Наташа, водки-то налей». – «Нет, не налью». А вот как-то сложно. Почему? Потому что у нас есть (что, мне кажется, очень важно и что получилось) вот это столкновение богатого сословия, которое хорошо училось в дорогих школах в Лондоне, а потом вернулось в Россию, и людей из какой-то другой реальности.
К. Ларина
―
Архитектор говорит про себя: «Я очень модный, но бессмысленный».
А. Герман
―
Мне кажется, у нас получилось схватить ощущение богемы элиты, как она разговаривает, потому что она разговаривает сложно. Мы пытались как-то комбинировать людей – допустим, гастарбайтера, который совсем не может разговаривать, и людей, которые закончили прекрасные школы какие-то.
К. Ларина
―
Но при этом среда обитания у них одна, но они разные. Это поразительно, это впервые я вижу, когда представители разных социальных слоёв, как вы говорите – от гастарбайтеров до высшего света, от бедноты до гламура и глянца – они всё равно в одном и том же пространстве существуют и они его видят одинаково, у них взгляд один, потому что мы же их глазами на это смотрим. По поводу опять же места действия. Где вы это снимали? Где вы нашли такие бескрайние широты?
А. Герман
―
Часть на Украине – это Харьков, Днепропетровск, Одесса. Часть под Питером. Питер же невероятно изменился. Мы знаем Питер, который классический, а на самом деле все окрестности Питера в каких-то колоссальных развязках, эстакадах, которые строятся. Строится Западный скоростной диаметр, который идёт прямо по заливу, везде торговые центры. Понимаете, всё-таки снимать о наступлении нового времени, потому что, допустим, та дорога, по которой когда-то меня родители возили на дачу, сейчас абсолютно другая. Всё поменялось. И все пригороды поменялись. И мне кажется, это происходит в каждом российском городе. Это абсолютно уже другая среда обитания на самом деле, чем та, на которой мы выросли. Она абсолютно иная.
К. Ларина
―
У меня никаких ассоциаций не рождалось, когда я смотрела кино, я имею в виду картинку. Я не понимала, где это происходит. Я понимала, что это всё равно мир какой-то русский. Хотя, с другой стороны… Вопрос, который вам хотела задать: это всё-таки действительно Россия, это русский мир? Вам важно, что это именно наше пространство? Или оно такое как бы глобальное, условное?
А. Герман
―
Нет, мне казалось важным, что это наше пространство. Просто какие-то мысли сходятся у людей разных национальностей. Очень интересно наблюдать, когда, условно, критика в мире по картине, как и критика в России, довольно смешно разделилась. Какие-то мысли, которые повторяет русская критика, что это про Россию, повторяют крупнейшие зарубежные – Figaro, Hollywood Reporter и так далее.
К. Ларина
―
То есть воспринимают, как фильм о России?
А. Герман
―
Да. И при этом понятно, что воспринимают, как антиглобалистский фильм во многом. Кто-то – нет. Почему я говорю «антиглобализм»? Потому что это во мне есть. Потому что мне надоели одинаковые магазины. Мне кажется, это на самом деле у нас что-то отнимает. Мне так кажется.
К. Ларина
―
Алексей Герман в нашей студии. Мы говорим о новой картине Алексея Германа, которая называется «Под электрическими облаками». У вас будет возможность самим оценить этот фильм, поскольку он на следующей неделе, я так понимаю, выходит в прокат в России и в Москве в частности. У нас сейчас новости.НОВОСТИ
К. Ларина
―
Возвращаемся в программу. Напомню, что в гостях у нас сегодня режиссёр Алексей Герман. Я напомню нашим слушателям номер SMS: +7 (985) 970-45-45 – для ваших вопросов. Повод для нашей встречи, повторю – это выход фильма «Под электрическими облаками», фильм выходит в прокат. А тем для разговора с Алексеем, я думаю, у вас много найдётся. Если что-то хотите спросить, уточнить – милости просим.Возвращаясь к фильму, я хотела ещё на что обратить внимание. Не знаю, как это – случайно получилось или нет. Я впервые увидела в вашей работе, скажем так, почерк вашего отца, как будто бы за него какие-то вещи дописываете, которые он не успел проговорить. Но поскольку вы уже знаете точно, что он хотел бы сказать… Может быть, я ошибаюсь и сама себе придумываю, но ни в одной из предыдущих работ я этого так явно не видела – вот этого невероятного внутреннего родства. Именно почерк, именно стиль высказывания, его жанр. Это случайно? Или просто за это время, которое прошло во время работы над этой картиной, вы были так погружены в его мир, что, может быть, это каким-то образом сыграло? Нет?
А. Герман
―
Нет, там значительных каких-то вещей не поменялось. Я думаю, что это возрастные истории. Я думаю, что это такие опыты семьи, которые становятся, к сожалению (или к счастью, не знаю), похожи с возрастом. Собственно говоря, ведь отец долго не мог снимать картины в том ритме, как он хотел, и так, как он хотел. И здесь мы очень мучились с картиной много лет. Только, условно, там была цензура Госкино, советская, идеологическая, а здесь – цензура денег и самоцензура. Наверное, у него были какие-то ощущения от такого интеллигентского распада в конце 70-х – в начале 80-х, как ни странно, потому что я прекрасно помню: каждый раз, когда у папы картину запрещали, исчезала вся группа, оставалось два-три человека.
К. Ларина
―
То есть все разбегались?
А. ГЕРМАН: Мы же существуем сейчас все немножко наедине с небольшим количеством друзей и компьютером
А. Герман
―
Разбегались. Все прятались, все убегали. Да, потом появлялись, говорили: «Да нет, ничего не было». Но я помню, как отец уезжал на три-четыре месяца, и никто не звонил никогда. Собственно говоря, то же самое повторилось, когда он умирал. Когда он лежал в больнице, повторилось то же самое.У меня сейчас ощущение того, что мы начинаем как-то… Вот эти невероятные конфликты друг с другом, постоянное обливание друг друга и постоянная подозрительность друг к другу разделяют какое-то количество людей думающих, которых и не так много осталось, потому что очень многие же уехали, к сожалению. На самом деле во многом картина про то, что «ребята, мы есть». Мы есть, мы существуем. Да, мы читаем книжки, мы думаем. Наверное, мы по-разному относимся к миру, как и некоторые герои по-разному относятся к миру. Но мы – очень важная часть страны. И без нас ничего никуда не поедет.
Возможно, поэтому как-то в сценарии всё время прибавлялись герои. С одной стороны, у них жизни-то разные абсолютно. С другой стороны, какие-то вещи в мире они понимают одинаково. И, возможно, это желание объединить некоторые расползающиеся семьи… В последнее время я даже боюсь в Интернет заходить, потому что так много приличных и симпатичных мне людей с разными позициями, неважно… Позиции по некоторым моментам могут быть разными, это не показатель. Друг друга несут в Интернете, не в Интернете, что мне каждый раз от этого довольно больно становится, потому что хочется сказать: «Ребята, договоритесь».
К. Ларина
―
А чем вы объясняете такой слом, нервный срыв всеобщий, когда, как вы говорите, всех понесло без тормозов, такая оголтелость, такая непримиримость жуткая?
А. Герман
―
Время же изменилось, понимаете. Мы же живём всё-таки в мире, который диктует скорость социальных сетей, мне так кажется. Ответы, твиты – это же всё очень быстро. И вот эта изменившаяся скорость оборота информации в мире очень много диктует. Она диктует и политику, они диктует и личные отношения, с одной стороны. С другой стороны, для меня кажется, что это ощущение надвигающихся долгих и сложных времён не только в России… Они не только в России будут, они будут вообще везде. Посмотрите, как режут в Сирии, посмотрите, как режут в Ираке. Это всё рядом на самом деле от нас, это всё очень близко. Посмотрите на карту.Ощущение того, что у нас будет происходить. Ощущение не постимперского мира, а протоимперского мира (мы живём в протоимперском мире на самом деле, абсолютно всем понятно) заставляет сбиваться в кучки от дыхания будущего. С другой стороны, непримиримость – не знаю. Мне кажется, что у нас остались, к сожалению, единицы каких-то духовных авторитетов в стране, если они вообще есть. А вот кто они? Мне кажется, нет. Кто скажет: «Ребята, остановитесь, мир разный»? К кому можем прислушаться? Был Сахаров. Были. Где они?
К. Ларина
―
Кстати, Сахаров. Сахаров тоже был в каких-то вещах… Ведь есть непримиримость, а есть принципиальность, правда же? Есть вещи, которые сдавать нельзя. Это же призыв не такой: «Давайте все дружить, мы разные». Ну, как может подружиться жертва с убийцей? Ну, как это может быть?
А. Герман
―
Наверное. Могут быть разные ощущения от событий в той же Украине. Разные.
К. Ларина
―
Но всё равно нет. Давайте так. Есть параллели, есть меридианы. Есть разные взгляды на Украину, а есть люди, которые хотят войны, и люди, которые по-любому против войны. Здесь же есть вещи принципиальные. Ну? Один говорит: «Убей его». А другой говорит: «Нельзя убивать человека».
А. Герман
―
Я не говорю, что надо говорить, чтобы кого-то убить. Я говорю, что есть люди, которые так или иначе (назовём вещи своими именами) сострадают разным сторонам конфликта.
К. Ларина
―
Я хочу понять, где найти точки пересечения, где ты должен понимать, что есть вещи, которые нельзя делать.
А. Герман
―
Мне кажется, не надо оскорблять друг друга. Я много раз об этом говорил. Понимаете, есть грань. Вот у меня есть конфликт с некоторыми, условно, журналистами, неважно. Они меня обличают, не обличают и так далее. Ну, разные истории. Жизнь долгая. Когда папа погибал, я обиделся, что кто-то не пришёл. Неважно.Мы можем спорить, у нас могут быть разные отношения, но есть грань, которую, на мой взгляд, переходить не верно. Даже когда нарушается журналистская этика и делаются какие-то заказные статьи, я могу быть согласен с этим, не согласен с этим, но я никогда не позволю себе, условно, доносить, обличать. Я могу быть несогласным. Я могу это сказать: «Ребята, вы не правы». Я могу сказать: «Ребята, тогда давайте в суд пойдём». Но писать доносы я никогда себе не позволю. И, наверное, постараюсь сохранить какую-то корректную форму общения. Мне кажется, за это очень надо держаться.
И даже когда на меня, как я знаю, пишут всякие доносы министру, премьер-министру и так далее, писали и доносили в очной форме, я знаю, кто это делал, но я стараюсь не поднимать этот вопрос, потому что мне кажется, что ещё один конфликт, может, я не вытерплю. Ещё один скандал – это нехорошо. Поэтому надо держаться. Вот Познер ругается с Варфоломеевым. Ну, ерунда же!
К. Ларина
―
Ганапольский.
А. ГЕРМАН: Мы в последнее время в России живём в форматном кино
А. Герман
―
Ганапольский. Господи, простите меня, пожалуйста. Ну, ерунда же! Один то сказал, другой то сказал – да и что, господи?
К. Ларина
―
Нет, они красиво ругаются. Там есть какая-то публичность…
А. Герман
―
Вы знаете, публично, непублично…
К. Ларина
―
Это не так страшно как раз.
А. Герман
―
Понимаете, не то что красиво, но многовато. Даже красиво, мне кажется, уже не надо. И так никого уже не осталось. Ну сколько можно?
К. Ларина
―
Да, не осталось никого, и никто друг друга не слышит. Кстати, возвращаясь к вашему фильму, там эта тема очень хорошо слышна – этой глухоты эмоциональной и сердечной в том числе.Лёша, я хочу успеть поговорить про проект, который вы уже обнародовали, тем более в связи с тем, что про доносы вспомнили. Очень популярна в последнее время фраза Сергея Довлатова про Сталина, который тиран, но «кто же написал 4 миллиона доносов?». Я просто сообщаю нашим слушателям (может, кто-то не знает) о том, что Алексей сейчас начинает работу над фильмом про Сергея Довлатова. Каким образом родилась идея? И что вам здесь важно – сама его личность или, может быть, та тема, к которой он тоже подходил так близко, тема общества?
А. Герман
―
Вы знаете, это странная история. Мы долго переписывались с Катей Довлатовой (много лет на самом деле) по поводу того, чтобы снять, собственно говоря, какую-то экранизацию. Потом прошли долгие годы, пока мы заканчивали картину, пока болел папа. Экранизацию снял господин Говорухин.
К. Ларина
―
Он собирался же, да?
А. Герман
―
Он снял уже. Не знаю, хорошая или плохая.
К. Ларина
―
А что там? Рассказы?
А. Герман
―
По-моему, рассказы. Я ничего не видел. Но там, насколько я понимаю, семья ему запретила использовать имя Довлатова, поэтому там некое обобщение, условный Иван Иванович.И в какой-то момент эта вся история переродилась в некую попытку снять кусочек автобиографии Довлатова. Дальше стоял вопрос: снимать это про всю жизнь, то есть делать как бы огромный байопик (родился, учился в институте, женился, уехал в Америку и так далее), или кусочек из жизни? Мы решили делать четыре дня в 1971 году: про смешное, несмешное, трагическое, нетрагическое; как его не публикуют; про то, как они с Бродским дружили; про то, как Бродский укладывал (это мало кто знает) индийские фильмы на «Ленфильме»; про Питер того времени, про БДТ того времени и так далее. То есть мы и про счастье, и горесть, и молодость одновременно.
К. Ларина
―
Там какой-то сюжет есть, если это четыре дня?
А. Герман
―
Да, там есть какой-то сюжет, конечно. Дальше встаёт вопрос поиска финансирования, потому что, поскольку время у нас сейчас сложное, нам много кто намекал, что такой фильм не нужен. Мы провели соцопрос. Мы же тоже не дураки. Мы обратились в «Левада-Центр», провели соцопрос (общероссийский, естественно, стандартная выборка – 1600 человек): «Хотели бы вы посмотреть фильм о Сергее Довлатове?»
К. Ларина
―
Конечно. Очень популярный писатель.
А. Герман
―
Послушайте, одно дело, когда вы говорите, а другое дело, когда сидят всякие уважаемые люди, на тебя смотрят стеклянными глазами и говорят: «Алексей, слушайте, Довлатов мало кому интересен». Я говорю: «Как он малоинтересен?! Он всем интересен! Его читают!» Говорят: «Ну да…» Понимаете, да? Надо же как-то аргументированно отвечать ребятам.В итоге 28,6% наших соотечественников хотели бы посмотреть. Понятно, что далеко не все пойдут в кино, но, тем не менее, это 40 миллионов человек. Как вы понимаете, мы с удовольствием теперь отвечаем этими цифрами, когда нам в очередной раз несут вот этот несусветный бред про то, что Довлатова никто не знает. Кино будет финансироваться на 70-80% из негосударственных денег. Мы здесь чемпионы, кстати. Я думаю, что мы в России одни из немногих людей, у кого такой объём частных инвестиций всегда.
К. Ларина
―
Это возможно вообще? Можно так существовать?
А. Герман
―
Это очень сложно. Это тяжело, обидно. Тебе всё время отказывают. Ты приходишь…
К. Ларина
―
Всё время просишь.
А. Герман
―
Просишь, да. Тебе говорят: «Снимите мою жену» или «Прорекламируйте водку», – и так далее. И потом ты не хочешь снимать ни жену, ни рекламировать водку. Потом какие-то благородные и замечательные люди тебе помогают в последний момент. Ну, это нормально. Я надеюсь, нас как-то поддержит Министерство культуры. Ну, я надеюсь, потому что всё-таки…
К. Ларина
―
Всё-таки писатель известный.
А. Герман
―
Ну да. Вроде бы, насколько я понимаю, они не против, но посмотрим.
К. Ларина
―
А артистов каких надо искать?
А. Герман
―
А дальше вопрос – артисты. Нам говорят: «Пробуйте Урганта».
К. Ларина
―
На главную роль?
А. Герман
―
Или: «Пробуйте Дюжева».
К. Ларина
―
А я как раз про Дюжева и подумала. Внешне похож, высокий.
А. Герман
―
Мы пока ни с кем из крупных артистов не говорили. Наверное, если, условно, Ургант или Дюжев захотят, мы им скажем: «Приезжайте, пожалуйста, на пробы».
К. Ларина
―
А сколько лет в 1971 году было Довлатову? 30?
А. Герман
―
Да. Дальше вопрос. Он же человек был нежный, как минимум довольно ранимый, тонкий. Это же всё в глазах. Мы же не можем отбирать актёра, потому что он высокий: «Вот ты высокий – будешь Довлатовым». Знаете, сколько у нас сейчас писем приходит на почту…
К. Ларина
―
Он ещё боксом занимался. Валуева можно предложить.
А. Герман
―
Все боксом занимались. Говорят: «Я хочу сыграть Довлатова. Я – 1,96 м». И что? Да хоть два. А другой напишет: «А я тоже хочу. Я – 2,15!» Будет ещё лучше. Ну, это же безумие. Вот эта тонкость в глазах какая-то, как бы живые человеческие глаза – это либо есть, либо нет.И дальше, если окажется, что наши замечательные известные актёры или неизвестные актёры умеют управлять своим каким-то внутренним механизмом и в них какая-то (не люблю это слово) будет выразительность, то будет, тогда будет известный актёр. Если выразительности не будет… Потому что сейчас же у актёров всё хорошо, а вообще мне кажется, что интеллигент должен немножко пострадать для того, чтобы набрать какие-то мучения. Я вот очень глубокий человек. Почему? Потому что, условно, я живу на те же деньги, как собачка Микки Рурка, к примеру. Если нет – мы будем по всей стране искать. Известный, неизвестный – неважно. Если нет – это будет Америка, Европа, вполне возможно, потому что всё-таки там, к сожалению, актёрская школа мощнее.
Жену, Лену Довлатову, будет играть Чулпан. Дальше сложнейший вопрос с Бродским, потому что приходят какие-то фотографии симпатичных и милых актёров. Они, наверное, чем-то похожи на Бродского. Единственное, что взгляд немножко другой. То ли они изображают, но такое ощущение, что они собачку хотят убить. Ну, это не Бродский, потому что он же был невероятно энергетичный. Это же масштаб личности, это энергия. Это очень сложно сыграть. Это либо есть, либо нет. Дальше мы будем погружаться в эпоху…
К. Ларина
―
А там же ещё артисты БДТ.
А. Герман
―
Да, там ещё артисты БДТ. Там молодой Басилашвили. Мы написали сценарий… Выяснилось, что Басилашвили не был знаком с Довлатовым. Будем смотреть, что делать. Почему? Потому что мы сценарий будем ещё дорабатывать. Потому что мы не говорили со многими людьми, с которыми мы обязаны поговорить. С Рейном мы обязаны поговорить.Почему мы это сделали? Потому что когда ты говоришь с ровесниками эпохи, то часто многое разнится, это неизбежно. Я как человек, который занимался источниковедением, как историк театра несостоявшийся могу сказать: одно событие – как выясняется, абсолютно не одно событие в памяти. Поэтому мы сейчас для начала сделали текст довольно нестыдный, и дальше мы этот текст будем уже дорабатывать. Потому что без этого мы бы его никогда не сделали, потому что все бы говорили ровно всё противоположное. Так бывает.
Вы знаете, мы делали фильм «Garpastum». У нас было три консультанта по футболу, которые не могли договориться, какого размера в 1914 году был футбольный мяч. В итоге в какой-то момент я уже сказал (они же ненавидят друг друга): «Этого». Другие два, естественно, обложили в Интернете нас. Поэтому здесь ещё огромная какая-то работа будет по источникам. И потом, Питер всё-таки же меняется. Поэтому посмотрим. Это история непростая.
К. Ларина
―
Вы плаваете во времени с такой лёгкостью и, как я понимаю, с удовольствием погружаетесь в разные эпохи. Даже в этом фильме, про который мы с вами сегодня так подробно говорили, «Под электрическими облаками», там же помимо главного места действия, 1917 года, есть ещё и погружение, вдруг неожиданно – раз! – 1991-й или 1992 год.
А. Герман: 1991
―
й.
К. Ларина
―
1991 год. Вдруг – раз! – какой там?
А. Герман: 2011
―
й.
К. Ларина: 2011
―
й. Всё помнит хорошо.
А. Герман
―
Конечно. Мы же столько лет делали, всё помню.
К. Ларина
―
И тут 1971-й. Почему такие конкретные цифры? Это какие-то свои собственные внутренние маячки?
А. Герман
―
Мы в последнее время в России живём в форматном кино. Почему советское кино было лучше при всём при том? Оно было менее форматным. Можно сейчас в России снять «Андрея Рублёва», условно? Да никогда! И в силу того, что мы не занимаемся форматным кино, исследуем некие границы киноязыка, вообще хотим прыгать всё время в новое и хотим делать живое, то мы выбрали структуру фильма, на мой взгляд, максимально эмоциональную. Потому что для меня очень многие воспоминания живы, и они живут со мной, они живут со мной каждый день где-то вот здесь, в затылке: моя старая квартира, которой уже нет, друзья, которых уже нет. И мне кажется, что наша жизнь состоит не только из настоящего, но она во многом очень часто равномерно состоит и из прошлого, и даже из будущего. Поэтому мы взяли какую-то такую структуру импрессионистскую.Понимаете, мы не хотим делать, как нам надо. У нас есть два момента: надо либо делать патриотический блокбастер, условно, либо надо делать фестивальное кино. Я очень его люблю, оно мне очень нравится, но оно немножко всё одинаковое: пьют, страдают в шахтёрском посёлке и так далее. Очень много хороших фильмов. Мы хотим идти вообще в другую сторону. Мы не боимся говорить какие-то вещи – нравственный поступок или не нравственный, стыдно или не стыдно? Мы не боимся это говорить даже прямым текстом, потому что мне кажется, что это важно. Мы всё время кокетничаем как-то: там кокетничаем, сям кокетничаем. Мне кажется, что время некокетливое уже, честно сказать.
К. Ларина
―
Лёша, огромное спасибо за этот разговор и за фильм. Я желаю всем, как говорится, приятного просмотра, дорогие товарищи. Пожалуйста, посмотрите это кино. Это, конечно, кино, которое вступает в какой-то интимный диалог со зрителем, это не для коллективного просмотра. Для меня, например, очень интересно, как этот фильм пройдёт в кинотеатрах, как его воспримет зритель. Я желаю счастливой прокатной судьбы и желаю, чтобы и следующий проект случился как можно быстрее, очень хочется увидеть. Лёша, спасибо вам большое.
А. Герман
―
Спасибо большое.