Алексей Кравченко - Дифирамб - 2015-05-03
К. Ларина
―
14 часов 8 минут, начинаем нашу программу. Алексей Кравченко в нашей студии, заслуженный артист Российской Федерации, ведущий артист Московского художественного театра, артист кино.
А. Кравченко
―
Здравствуйте.
К. Ларина
―
Успокоился Алексей, попав в хорошие руки, поскольку понял, что в этой студии знакомы все с его работами в театре, а это очень важно. Поскольку понимаю прекрасно, что одно дело, когда кино, «Спецназ» и прочее-прочее, а другое дело – всё-таки театральные работы, которые заслуживают отдельного разговора. Во-первых, поздравляем с премьерой Алексея!
А. Кравченко
―
Благодарю.
К. Ларина
―
Спектакль «Мефисто» по роману Клауса Манна в постановке Адольфа Яковлевича Шапиро вышел на сцене Московского художественного театра, где Алексей сыграл главную роль – артиста Хендрика Хёфгена. Об этом поговорим обязательно. Нашим слушателям напомню номер SMS: +7 (985) 970-45-45.Для того чтобы наше настроение оставалось хорошим дальше, я предлагаю начать с поздравлений, но не вам. Сегодня день рождения у Жени Писарева – у замечательного человека, режиссёра, актёра, главного режиссёра Театра имени Пушкина, который тоже сыграл, как я понимаю, свою роль в судьбе театрального артиста Алексея Кравченко, поскольку первая крупная театральная работа, по сути, была сделана с Кириллом Серебренниковым и…
А. Кравченко
―
«Откровенные полароидные снимки». И с Евгением, да.
К. Ларина
―
Поздравляйте.
А. Кравченко
―
Евгений, с днём рождения! Процветания, развития, всех благ, успехов, побед, побед и ещё раз побед!
К. Ларина
―
Вообще-то хорошая, конечно, команда получилась. Когда я смотрела список ролей, которые вы сыграли, вообще с ужасом увидела, что семь спектаклей с Кириллом Серебренниковым. Семь!
А. Кравченко
―
Да, мне везло с этим человеком, с великим, большим режиссёром. Но как-то случилось в какой-то период временной, когда у него свой театр был, у меня режиссёры так или иначе появляются – и не получается пока вместе поработать.
К. Ларина
―
Ещё не вечер. Мне кажется, что он сделал всё, что мог, вообще для вас. Не знаю, можно ли сказать, что театральный артист Кравченко всё-таки родился в руках Кирилла Серебренникова?
А. Кравченко
―
Кирилл Серебренников через год после того, как я ушёл из Вахтанговского театра, позвонил мне и предложил как раз «Откровенные полароидные снимки». И с того момента все предложения были от Кирилла, который, собственно, и привёл меня в театр, в МХТ. Я благодарен ему и всегда это буду помнить.
К. Ларина
―
Все роли, которые вам предлагали – они, конечно, как мне кажется, поначалу должны человека испугать, артиста. Вы вообще страх перед ролью испытывали когда-нибудь?
А. Кравченко
―
Не то чтобы страх. Не страх, не трепет, но определённое волнение и напряжение, конечно, присутствует, потому что, как правило, у меня все сложные роли. Для каких-то ролей мне надо было ездить в специальную клинику…
К. Ларина
―
Это «Человек-подушка», да?
А. Кравченко
―
«Человек-подушка», да. Чтобы смотреть, как выглядит тот диагноз, который подходит к моей роли. Это такой поступок на самом деле, потому что ты не к одному человеку едешь, а человек 15, и тебе надо одного из них выбрать, поэтому картинки были разные. Но так или иначе ты находишь своего героя, ты его начинаешь лепить.Не всегда это получается, потому что ты начинаешь либо героя играть, либо ты просто технически делаешь то, что твои глаза видели, а мозг запомнил – и не подключаешься. Я считаю, что если актёр не подключается, технарит, во-первых, зритель всегда это видит. Как научил меня Элем Германович Климов – не технарить, а всё через себя пропускать.
К. Ларина
―
Я боялась спрашивать про «Иди и смотри», потому что понимаю прекрасно, что любой разговор начинается с этого, но всё-таки мы встречаемся в такие дни, когда об этом не вспомнить невозможно. «Иди и смотри» – если кто не помнит, это дебют Алексея Кравченко ещё до того момента, как он вообще задумывался о какой-либо творческой жизни. Это 1985 год, это 30 лет назад, по сути. 30 лет назад!
А. Кравченко
―
Как время бежит.
К. Ларина
―
Потому что тогда это было 40-летие Победы, а сейчас – 70-летие Победы. Вот эти 30 лет прошли.
КРАВЧЕНКО: В Вахтанговском театре я гопак жарил так, что Моисеев меня к себе хотел затащить в ансамбль
А. Кравченко
―
Это достаточно… даже не достаточно, а гиперпериод моей жизни, который я всегда буду помнить. Он пришёлся как раз на 14-15 лет, переходный возраст – девять месяцев съёмок (раньше дольше снимали). Мы снимали девять месяцев «Иди и смотри». И девять месяцев ты находишься в компании взрослых людей, которые с тобой не сюсюкаются, не дают тебе возможности сказать: «А я ребёнок, я не хочу это делать. Не буду. Мне холодно. Я спать хочу». Все, как одна большая команда, конечно, во главе с Климовым.
К. Ларина
―
Тогда это тоже была работа актёрская над ролью (вот то, о чем мы сейчас говорили), или достаточно было того, чтобы просто выполнять указания режиссёра?
А. Кравченко
―
Знаете, мне всегда задают вопрос, как со мной работал Климов. Кто-то говорит: «Вот он кричал, он бил тебя». Нет, он никогда не кричал на меня. Сложно объяснить. У Элена Германовича всегда был очень острый, колючий, цепкий взгляд. Вот он с этим взглядом ко мне подходил и достаточно тихо говорил: «Не надо так». И отходил. И вот эта пауза между «не надо так», короткая пауза, звенящая тишина – и быстро уходил к камере. Звучала команда: «Мотор! Начали!» А вот как так? Конечно, пока готовился перед тем или иным кадром, я придумывал, как мне играть, я понимал. Но я не актёр всё-таки, и я шёл от себя, от своей психофизики, от своих эмоций.Я всегда это буду помнить, сложный период: он хотел снимать сцену, когда мой герой в болоте закапывает голову. Хотели это снимать под гипнозом. Я категорически был против, потому что я не гипнабелен. По крайней мере, я вообще никогда не верил…
К. Ларина
―
То есть для того, чтобы снять возможную психологическую травму?
А. Кравченко
―
Да, это определённый был ход, чтобы я был гипнабелен. Но мне успели намекнуть: «Лёша, ты все пробы прошёл. Считай, что это ещё одна проба». И очень умная женщина, его помощница, сказала: «Если ты не гипнабелен, ты слетишь с роли, он не возьмёт тебя». «Ты слышишь меня, мой голос?» – и я понимал, что мне надо сыграть это.
К. Ларина
―
То есть вы это сыграли, что вы подчиняетесь гипнозу?
А. Кравченко
―
Я через много лет потом, когда мы с Климовым встречались, я говорю: «Элем Германович, я негипнабелен». – «Я видел слёзы твои, как ты плачешь. Ты даже не знаешь, о чём ты говоришь». А слёзы были только потому, что у меня были контактные линзы для съёмок фильма, чтобы менять цвет глаз. Мы снимали в амбаре, куча народу, руки поднять невозможно. А линзы были сделаны без моего присутствия, они слетали с меня. И я грязными руками одел линзы…
К. Ларина
―
Засовывал их обратно.
А. Кравченко
―
И у меня на следующий день жутчайший конъюнктивит! И тут приезжает доктор, чтобы в гипноз меня ввести – а я глаз открыть не могу, у меня слёзы льются. И меня приводят, как бы погружают в гипноз, говорят определённые вещи: «Теперь открываешь глаза». И я понимаю: «Ну вот и всё…» И я открываю глаза… Там было с мамой связано, ну, всегда такие жёсткие ситуации (я имею в виду по задаче). Я открываю глаза – и просто терплю. А у меня слёзы, как из крана! Они так испугались все! «Закрывай глаза! Всё, ты ничего не помнишь». Конечно, Алексей Кравченко, уже как бы выйдя из гипноза, сказал: «Слёзы? Откуда?»
К. Ларина
―
То есть всё сыграл.
А. Кравченко
―
Ох, Мефисто, Мефисто… Да.
К. Ларина
―
Это уже какая-то новая мифология, я этого вообще не слышала.
А. Кравченко
―
Я никому этого не рассказывал.
К. Ларина
―
Мы встречались, Лёша, если вы помните, это было сто лет назад в нашем эфире, мы как раз говорили про кино. И тогда наконец-то все эти мифы были развенчаны про мальчика, который сошёл с ума на съёмках.
А. Кравченко
―
Повесился. Элем Германович… Я пришёл со службы, приехал к нему домой сразу, и он говорит: «Ты сейчас не пугайся, сейчас разные слухи будут, что я повесился. Ты не служил, – а я три года служил. – Ты не служил, тебя лечили в спецклинике». Я думаю: «Ну вот и прекрасно». И потом какие-то первые маленькие рольки в кино, когда появлялись, я уже в «Щуке» учился – тоже все так с опаской на меня смотрели.
К. Ларина
―
А когда сами этот фильм смотрите, как вам вообще, нравится мальчик?
А. Кравченко
―
Я этот фильм смотрю… Он для меня нечто большее, чем фильм. Каждый кадр – это определённый период, что было у меня внутри, что я делал. Как я катался на велосипеде. Климов мне показывал кулак, чтобы я не катался на велосипеде. Как я голодал, как я бегал во время голодовки, и водители по той дороге, где я бегал, говорили: «Кто тебя сюда привёз?» Я говорю: «В смысле? Я прибежал». – «Столько километров? Тебе ещё назад бежать». Я говорю: «Да, я добегу». И два часа в одну сторону, и два часа – в другую. И водители удивлялись. При этом ещё по 48 часов на голодовке.Элем Германович всегда говорил, причём очень смешно. Он либо мне показывал: «Отлично выглядишь, молодец!» – и я этот момент понимал так: «Я вчера тыцнул пирожок – значит, отлично выгляжу». Когда вдруг я начинал худеть и понимал, что я есть хочу – караул просто! – он говорит: «Ты поправился», – и отходил. И я думаю: «Да что ж такое?» И мы с мальчишкой, с которым снимался, украли… Фу, «украли». Купили пакет пряников и украдкой в крапиве, которая выше нас, обжигаясь этой крапивой, стояли и уминали пряники. Полный пакет пряников на двоих всухомятку! Так хотелось сладкого!
К. Ларина
―
Бедные дети.
А. Кравченко
―
И на следующий день Климов сказал: «Ты потрясающе выглядишь!» Я думаю: «Точно! Надо пирожки тыцать!» Ну, это, конечно, шутки.
К. Ларина
―
А он следил за вашей судьбой потом, уже после съёмок?
А. Кравченко
―
Он мне после «Иди и смотри» сказал: «Ты знаешь, ты сейчас останься человеком, во-первых, – я тогда не понял, что он имел в виду, сейчас я понимаю, что он имел в виду. – И сразу подумай, хочешь ты быть актёром или нет, надо тебе это или нет». У меня было время за три года подумать, хочу я быть актёром или нет. И поначалу он всё-таки не хотел, чтобы я был актёром, он говорил: «Нет, это всё не то».И потом уже, когда я пришёл со службы, я поехал к нему в гости и ему сказал: «Сейчас я не успеваю поступить, – я зимой пришёл, – но к лету постараюсь». И думал, что он мне скажет. Он одобрил. Я сказал, что я в Щукинское хочу. Почему в Щукинское? Не могу объяснить. Так звёзды легли.
К. Ларина
―
Но ролей такого масштаба в кино у вас больше не было, наверное, пока ещё, именно в кино?
А. Кравченко
―
Есть в спектакле «Мефисто» текст, он очень хорошо ложится на мой внутренний распорядок отношений к нашему кино. Когда мне задают вопрос: «А почему вы снимаетесь в боевиках?» – мне так хочется сказать: «Потому что меня снимают в боевиках». И, конечно, в кино такого масштаба… Я не хочу обижать режиссёров. В своей копилке я имею несколько фильмов, если не брать «Иди и смотри» – там, «Муха» Владимира Котта… Когда мне дают возможность получить роль, которая не связана с оружием, где не надо тестостерон свой показывать – мне это интересно.Причём были моменты, когда мне предлагают… Как у Коли Лебедева в фильме «Звезда», когда Коля хотел меня на эту роль, а продюсеры ему говорили, как я потом узнал от Коли: «А зачем вы Кравченко берёте? Он это сыграет. Давайте найдём ещё кого-то». Ну, Кравченко всё сыграет, в принципе, при хорошем-то режиссёре. Себя не похвалишь…
К. Ларина
―
Нет, вообще, конечно, театральная судьба – тьфу-тьфу-тьфу – она какая-то…
А. Кравченко
―
А в театре абсолютно другое. Я рад тому, что зрители… Вот я выхожу на улицу, и они говорят: «Мы не ожидали, и только потом осознали, что это вы». У меня несколько раз подобные были дифирамбы в мою сторону. Театр – это жизнь для меня. Кино – это всё-таки… Я не могу сказать, что мне часто везёт и у меня есть какие-то предложения. Нет, как правило, одно и то же все предлагают. И когда ты отказываешься, и отказываешься помногу, начинаешь какие-то обиды чувствовать в свой адрес: «Вот, он не хочет сниматься». Не хочу я сниматься в фильмах, где мне постоянно… Я говорю: «Кто мой герой?» – «Опер». «Кто мой герой?» – «Милиционер». – «Не хочу».
К. Ларина
―
Ну а как? В «Сказке» же милиционер – Махмудов, начальник отделения. Во какой милиционер!
А. Кравченко
―
Знаете, это ответвление того… Вот если мне предлагают однотипные роли в кино, есть другой вариант – я могу сыграть антигероя, я могу сыграть какого-то негодяя. Господи, мне становится интересно, потому что я чувствую уже другое.
К. Ларина
―
Уже характер, да?
А. Кравченко
―
Мне нечто по-другому надо играть. У меня был период, когда помоложе был: я даже в плохом персонаже своём пытался найти что-то хорошее.
К. Ларина
―
Станиславский учил.
А. Кравченко
―
Сейчас я уже не хочу хорошее искать. Сейчас я буду делать так, что люди… Вот есть фильм «Ярослав. Тысячу лет назад». Как же это прекрасно, когда ты переворачиваешь своего героя так, что зритель говорит: «Не может быть! Ты её убил! Ты плохого сыграл – зачем?» Я говорю: «Да, нравится».
К. Ларина
―
Этот объем – конечно, и самое интересное, что есть в роли. Про «Сказку» мы сказали. Чтобы вы понимали, что это такое. «Сказка» – это спектакль, который идёт в Московском художественном театре на Новой сцене, по-моему.
А. Кравченко
―
Нет, на Малой сцене.
К. Ларина
―
«Сказка о том, что мы можем, а чего нет». Это сценарий, который когда-то написали Пётр Луцик и Алексей Саморядов, который превратился в пьесу с помощью… Это Миша Дурненков делал, да?
А. Кравченко
―
Да.
К. Ларина
―
Превратился в пьесу. Марат Гацалов поставил этот спектакль. Очень интересно, необычно. Я просто, пользуясь случаем, хочу наших слушателей тоже сориентировать, чтобы они обязательно эту работу посмотрели. Да, там действительно начальник отделения милиции московской (тогда ещё милиции), взяточник, насильник, садист, почти убийца…
А. Кравченко
―
Не почти, а убийца.
К. Ларина
―
А потом превращается в такого Хому Брута просто. Конечно, там гоголевские мотивы невероятно сильны. И вдруг ты это понимаешь. Это уходит куда-то, в сторону…
А. Кравченко
―
Конечно, когда Марат всё это ставил, ещё не было закона по нецензурной лексике. Был мат, было пожёстче. Зрителя можно было погрузить в какое-то определённо тяжёлое состояние – и, как я называю, зритель икать начинал, потому что всё-таки мат энергоёмкий. И в той ситуации, в этой темноте, в которой происходит спектакль, где шумы, зритель неуютно себя чувствовал. А сейчас этого нет. Нельзя никакие слова заменить. Даже в «Идеальном муже» все замены – я считаю, что всё это мимо.
К. Ларина
―
То есть там какие-то эвфемизмы, да?
А. Кравченко
―
Просто там мат был.
К. Ларина
―
Нет, это я понимаю прекрасно.
А. Кравченко
―
Конечно, из песни слов не выкинешь, но были определённые слова, которые нельзя было менять, точный текст. Вот у меня все спектакли, кроме «Подушки», по крайней мере, по моему герою… И то в «Подушке» определённые слова запрещены, заменены.
К. Ларина
―
Между прочим, это необязательно к исполнению для тех произведений, которые уже были поставлены.
А. Кравченко
―
Нет, обязательно.
К. Ларина
―
Там же по закону написано…
А. Кравченко
―
Мы тоже сначала так думали. Нет, обязательно. Всё заменили. И, по-моему, во-первых, зритель не реагирует никак, и в этом есть ущербность какая-то.
К. Ларина
―
Не знаю, Света, наш звукорежиссёр, она уже смотрела после закона, вот в новой редакции. Я смотрела в первой ещё, когда только спектакль вышел, и он был наполнен…
А. Кравченко
―
Почему я сказал про «Подушку»? Надо смотреть спектакли… Вот можно вначале посмотреть и через какое-то время, потому что спектакль – живой организм. Та же «Подушка» игралась, я не знаю, через сколько… Вот сейчас мы играем – и мы кайфуем с Толей Белым! Мы слышим, видим друг друга. И если мы кайфуем, то и зритель кайфует. А раньше это – выполнение задачи. Не всегда получалась эта задача. Определённый нерв. Это нормально. Говорят, что спектакль не самолёт, не каждый раз взлетать должен. Но он ниже ватерлинии не должен опускаться.
К. Ларина
―
Про «Сказку», кстати – возвращаясь к тому, что зрителю там должно быть не очень комфортно. Я забыла Свете сказать. Меня предупредили, когда я шла на спектакль, мне сказал Паша Руднев: «Имей в виду: сначала будет очень жарко, а потом будет очень холодно». Я думала, что это как бы такое метафорическое какое-то высказывание. А оказалось-то – нет! Люди там всё продумали. Действительно так.
А. Кравченко
―
По большому счёту, думали, как сделать поначалу так, чтобы люди с ума не сходили от жары, потому что по первым спектаклям… Мой герой, я вот захожу в пространство игровое – полное ощущение, что я в сауну захожу! И люди…
К. Ларина
―
Вот мы сидим все с веерами.
А. Кравченко
―
Вот так, с веерами. Потом всё это дело трансформируется. Смотрю – одеялки уже.
К. Ларина
―
Все начинают одеваться. Всё, что сняли вначале. Потому что когда всё это пространство освобождается и ты попадаешь в какое-то пятое измерение ледяное – тут-то оно и возникает!
А. Кравченко
―
Когда мой герой обливает бензином… Тоже был момент – как сделать так, чтобы запах бензина был? Но так как это театр, декорации, картон, никто не разрешил. Но… Это была моя идея, я говорю: «Представляешь, я начну поливать – и такой конкретный запах бензина. Представляешь, что с людьми будет?» Говорит: «А как это сделать?» Я говорю: «Никак».
К. Ларина
―
Может и паника начаться, между прочим. Люди разные.
А. Кравченко
―
Ничего страшного.
К. Ларина
―
Там и так ощущение такой клаустрофобии возникает, когда ты сидишь в этих клетках с картонными стенами. Видите, мы вам рассказываем кухню творческую! Никто этого не знает. Вот теперь тем более интереснее посмотреть.Напомню, что Алексей Кравченко в нашей студии. Конечно же, сейчас после перерыва и новостей мы вернёмся к премьере и поговорим о том, как создавался спектакль «Мефисто». И, естественно, на ваши вопросы обязательно ответим. Ещё раз напомню номер SMS: +7 (985) 970-45-45.
НОВОСТИ
К. Ларина
―
Возвращаемся в программу. Столько успеваем сегодня! Про мотоциклы рассказали целую историю, успели сфотографироваться. Вообще! За три секунды всё успеваем. Вот профессионал в гостях! Алексей Кравченко в нашей студии. Мы остановились на «Сказке о том, что мы можем, а чего нет». Хотели ещё одну историю рассказать. Я про неё прочитала совершенно случайно. Я не знала об этом! Вот что такое волшебная сила искусства. Про депутата или чиновника…
А. Кравченко
―
Чиновника.
КРАВЧЕНКО: Сейчас много таких Мефисто, которые спрашивают: «Ты тут или ты там?»
К. Ларина
―
Там же встречают на входе, как уже было сказано… Поскольку это отделение милиции, вы заходите, дорогие зрители, и вас встречают милиционеры.
А. Кравченко
―
И встречают в нормальной, нам привыкшей атмосфере как бы «дружественности».
К. Ларина
―
«Проходим, товарищи».
А. Кравченко
―
И вот такой чиновник, пока шёл по коридору с охраной, так увлёкся картинками и всем происходящим вокруг, что он реально воспринял какую-то угрозу в свой адрес и начал говорить: «Что? Да ты откуда? Я тебе сделаю…»
К. Ларина
―
То есть он стал милиционеру говорить, актёру в роли милиционера, да?
А. Кравченко
―
Да. «Ты знаешь, кто я такой? Я тебя…» Актёр внутри растерялся, потому что он актёр. Он приходит и говорит: «Что мне делать? Что происходит?» И только потом, когда всё выяснилось… И тому было неудобно.
К. Ларина
―
Ну что, давайте мы про «Мефисто» поговорим. Это, конечно, вещь невероятно ответственная, поскольку помимо самого романа у всех в памяти фильм, гениальный фильм Иштвана Сабо «Мефисто» с великим артистом эпохи Клаусом Мария Брандауэром. Как возникла вообще эта идея? Расскажите сначала, это очень интересно.
А. Кравченко
―
Ольга Семёновна Хенкина вызвала к себе, я пришёл. Адольф Яковлевич сидел, я не был с ним лично знаком. Ну, мне предложили роль Мефисто. Я не могу вам сказать, что я знал этот материал. Режиссёр сначала сказал: «Посмотри фильм, и встретимся отдельно». Я посмотрел фильм, полную версию, для взрослых, так скажем. Ещё раз переспросил: «Это Большая сцена?» И у меня паника была, я думаю: «Если по фильму, я не готов раздеваться догола на сцене, не по возрасту». Но так или иначе при встрече он говорит: «Нет, забудь фильм».Вот что мне нравится в Адольфе Яковлевиче: он очень импульсивно жёсткий бывает. Простите за такой словооборот «мужик сказал – мужик сделал». Вот он абсолютно… Он говорит: «Забудь про фильм, ничего такого не будет. Давай начнём репетиции. Давай читку». Читка проходила по полчаса сначала. Ну, привычка, чтобы я к нему привык, он ко мне привык. Я приходил, была читка. И когда репетиция шла два часа, эти два часа пролетали, как секунда.
Он безумно интересный человек! Все его рассказы какие-то сумасшедшие, потому что я сидел и слушал… Он говорит: «Я с таким репетировал. Знал того. Дружил с тем», – и я просто ушам своим не верил. Это какой-то человек гипервсеобъемлющий. Безумно начитанный. Действительно, видимо, нет ни одной книжки, которую бы он не прочитал.
К. Ларина
―
Ну, такую вещь он, конечно, не случайно выбрал. Это не просто так.
А. Кравченко
―
Конечно. Более того, есть режиссёры, которые показывают, требуют точного исполнения того, что они произносят, интонаций. Адольф Яковлевич, когда показывает… Ну, вот он мне показывал, он мне всегда говорил: «Ты всё внутри, у тебя очень скупая внешняя эмоция. Ты руки добавляй». И потом я со временем понял, что, в принципе, я его играю, по большому счёту, физиологически это Адольф Яковлевич. А я с учётом того, что там Константин Богомолов, Кирилл Серебренников, Богомолов особенно, вся эта физика – это неприемлемо, такого не должно быть.И когда я окунулся в работу с Адольфом Яковлевичем, во-первых, я ему сразу доверился. Я почему-то почувствовал в нём… При условии, что это тот театр, от которого я как актёр отвык. У меня нет таких спектаклей. Особенно вот первый акт «Мефисто» – он театральный такой. Мы пытаемся как актёры подмять под себя то, что нам говорит режиссёр, и иногда получаем в лоб за это. Но так или иначе это нормальная работа режиссёра с актёрами.
За четыре месяца работы с Шапиро я просто влюблён в него. Вижу, когда от чего-то ему нужно отказаться, ему как режиссёру безумно жалко это выкидывать, и он говорит: «Ну, может быть, потом верну, но сейчас пока придётся выкинуть». Также текст, который я говорю, сильно сжат, купирован. Был отжим по тексту, когда мне, по идее, рифму должны давать, а её там нет, и у меня такое совмещение разных кусков, от чего у меня в голове мозг, как вафля, трещит, потому что я понимаю, что это просто надо запомнить вот так, потому что там смысл только остаётся. Не в тексте суть, а в том, что мы сегодня в него вкладываем.
К. Ларина
―
Конечно. Лёша, там же ещё (тоже мне хотелось об этом спросить) много музыки и песен, поскольку это не просто рассказ о человеке, который попал в определённые обстоятельства жизненные, но это и ещё рассказ об актёре. И это актёрское начало в спектакле очень сильное, именно эта среда.И я хочу просто сказать слушателям, напомню, что действие романа происходит в нацистской Германии, то есть с середины 20-х годов, дальше 1933 год, когда официально приходит к власти Гитлер и его партия, ну и дальше ещё какое-то время, потому что роман написан в 1936 году, если я правильно помню. Здесь нет свастики никакой, что меня совершенно поразило. Потому что когда я узнала, что вы ставите в театре, думаю: «Боже мой! Сейчас, когда над каждой свастикой вообще сбегается сотня этих самых мотоциклетов с автоматами, то как здесь без свастики сделать?» Но, оказывается, можно. Но зато при этом очень много немецкого языка и много песен таких кабаретных на немецком языке. Как вы это подбирали и осваивали?
А. Кравченко
―
Я не носитель языка, к моему сожалению.
К. Ларина
―
Не знаете?
А. Кравченко
―
Не теряю надежды, что…
К. Ларина
―
Когда-нибудь выучите.
А. Кравченко
―
Учитель мне каждый раз говорит: «Ну ты же талантлив! Ты ловишь всё. Но ты ленивый, ленивый!» При всех говорю: буду учить.
К. Ларина
―
Столько успевает – и ленивый.
А. Кравченко
―
Когда Адольф Яковлевич показал мне одну песню, вот эту первую: «Айн, цвай, драй, фир…» Там больше куплетов, по три куплета с каждой песни. Он показал мне первую песню. Она изначально поётся на идише, идиш с немецким, такая странная смесь. Она очень мелодичная, и мне было просто её запомнить, я как птичий язык выучил. До сих пор работаю над тем, чтобы подмять… Там не совсем немецкий язык, там «r» – это «эр», такое: «Айн, цвай, др-р-рай». Когда «Левый марш» появился…
К. Ларина
―
Это то, что Эрнст Буш пел, насколько я помню, да? «Links! Links!»
А. Кравченко
―
Мне её показали – и я понял, что я так не спою, я вообще её не спою. Это первая была. А потом думаю: «А как это выучить-то, господи?» И я просто задался целью. В машине до сих пор я не слушаю музыку. Если мне надо, я в день обязательно несколько раз пропою эту песню, потому что мне это надо, мне это хочется делать. Потом он мне сказал: «Ну и оперетта „Сильва“». Я рассмеялся, говорю: «Адольф Яковлевич, вы извините меня, пожалуйста…»
К. Ларина
―
Да-да-да, на немецком языке! «Помнишь ли ты?» Они поют там дуэтом. Потрясающе!
А. Кравченко
―
Я говорю: «На русском языке?» И я ему уже даже не стал говорить, что оперетта. Алексей Кравченко и оперетта – прекрасно! Я ещё нигде оперетты не исполнял. Думаю: «Ну, вот ты, Алексей, и получил! Сейчас ты будешь делать то… Никто и никогда тебя не представит в таком жанре, что ты можешь это сделать».Танцы для меня всегда были вопросом лёгким, мне это нравилось с детства, я занимался бальными танцами, и как-то в этом у меня никаких проблем не было. И в Вахтанговском театре я гопак жарил так, что Моисеев меня к себе хотел затащить в ансамбль. Но при этом работа в «Мефисто» – для меня это просто большой подарок. Я благодарен театру, Ольге Семёновне Хенкиной.
К. Ларина
―
Ну, тут несколько ролей в одной роли! Тут ещё важно тоже это понимать.
А. Кравченко
―
Ты можешь себе представить, мы первый раз играли первый прогон, он шёл три часа (примерно 2:57) без антракта, текста было больше. Потом всё это ужималось, Табаков смотрел и говорил: «Сокращайте». У меня была где-то треть текста, и ещё у ребят было гораздо больше. Если я отдельно сижу и сам для себя гоню текст в голове, проходит два часа. Можете себе представить – сколько. Только я без остановок, как машина: так-так-так, так-так-так. Просто наговариваю текст про себя два часа ровно, я засекал.
К. Ларина
―
А в спектакле это всё в два раза как минимум увеличивается.
А. Кравченко
―
Уже зал шумит… Я определённые куски для себя как актёр… Ну, наверное, у каждого актёра по-своему идёт подготовка. Я не буду задумываться, что будет дальше, потому что это невозможно сделать. Очень глобальная роль, и я счастлив, что у меня такая роль есть.
К. Ларина
―
Я так понимаю (мы уже про это говорили, и вы сказали), что спектакль надо смотреть в течение жизни несколько раз.
А. Кравченко
―
Спектакль – живое существо.
К. Ларина
―
Он только начинает свою жизнь. И смотреть это нужно обязательно.
А. Кравченко
―
Конечно. Более того, перед каждым спектаклем всё-таки Адольф Яковлевич делает какие-то поправки. Где-то говорит, что в правильном направлении. Где-то говорит: «Так, убираем вот это. Возвращаем то, что было там до этого».
К. Ларина
―
А вы знали вообще, что это реальный герой, прототип вашего персонажа, его судьбу?
А. Кравченко
―
Адольф Яковлевич всё рассказывал. Он дал кучу разных книг мне читать.
К. Ларина
―
Кстати, когда я написала про этот спектакль в Facebook, у нас там очень интересная возникла ветка.
А. Кравченко
―
Я читал.
К. Ларина
―
Там Рома Должанский подключился, который, оказалось, брал интервью у вдовы этого актёра Густафа Грюндгенса, который является прототипом героя романа Клауса Манна. Ему показали ещё и номер в гостинице, где он покончил с собой в 1963 году. Это вообще, конечно, судьба какая-то уникальная, она просится, безусловно, на экран отдельно, отдельной строкой, потому что это что-то такое невероятное. Тут многого, конечно, не скажешь.Я так понимаю, что там много ещё тайн в этой судьбе, в этом человеке, но факт остаётся фактом. Это человек, который сделал головокружительную карьеру при нацистах, при нацистском режиме, сам этот выбор сделал, дошёл до самых верхов (это я просто тем слушателям рассказываю, кто не знает) и был чуть ли не государственным советником по культуре при Геббельсе, и масса есть свидетельств тому. Он дружил и с Герингом, и с Геббельсом.
И в итоге после того, как нацизм пал, его арестовали советские власти, советские военные его арестовали, посадили в тюрьму. И его, кстати, из тюрьмы освободил Эрнст Буш, который вспомнил о том, как он ему помог в своё время. И после этого он ещё прожил до 1963 года, работал актёром, возглавлял центральный театр в Германии и был даже председателем немецкого СТД. Но в итоге покончил с собой в 1963 году, это факт действительно.
Насколько вообще эта тема вам близка? Понятно, что она близка сегодня, попадает просто в десятку, вот эта тема конформизма, грубо говоря, ответ на вопрос: с кем вы? Что можно положить на этот алтарь ради собственного успеха, ради успеха в профессии, в конце концов – даже не благополучия, а профессии. Ты всё-таки внутри себя переступаешь через какие-то принципы.
А. Кравченко
―
Когда мы репетировали, касались… Много сейчас у нас таких Мефисто, образно говоря, когда тебе говорят что-то, предлагают, спрашивают: «Ты тут или ты там?» И, конечно, с одной стороны, больно видеть, но ты видишь, что человек не может…
К. Ларина
―
Как его ломает.
А. Кравченко
―
Да, ломает. Либо начинает: «Ну, как-то…» За редким исключением кто-то говорит: «Я тут» или «Я там». Поэтому я говорил, что во многих из нас Мефисто всегда присутствует, всегда это будет. «Подпишете?» – «А что другие? А какие другие?»
А. КРАВЧЕНКО: Как научил меня Элем Германович Климов – не технарить, а всё через себя пропускать
К. Ларина
―
А у вас были такие искушения в вашей жизни?
А. Кравченко
―
Нет. Если мне давали письмо подписать, я знал: если я поддерживаю, то я подпишу, а если не поддерживаю, то не подписываю. Ну, это моё отношение. За свои 45 лет, конечно, есть моменты несогласия моего. Только, как говорится, с колен встаёшь, отряхнёшься и думаешь: «Ну, дальше пойду», – буф-ф-ф! – и ещё что-то происходит в стране опять. Исключительно по своей профессии: заработок никто же не отнимает, деньги у меня есть, у меня семья, дети. Опять продюсеры говорят: «Денег нет, сокращаем ставку». Ты там работал несколько лет, у тебя ставка дошла до формы, к которой ты привык, цены, а тебе её вполовину сокращают, говорят: «Ну, извини, в стране…»
К. Ларина
―
Кризис.
А. Кравченко
―
И так постоянно. И ты опять встаёшь, отряхиваешься, говоришь тираду – и идёшь дальше. Думаешь: «Ладно, пойдём дальше». А возраст идёт. У нас, извините, актёры в нищете умирают, это ужасно. В нашей профессии кто тебя поддержит? У нас накопления какие? Пенсионные накопления, что ли? Ну, это мы сейчас углубимся в политику.
К. Ларина
―
Вы как раз из тех, кто умеет остановить время – и не с помощью хирургических операций, а с помощью заботы о собственном здоровье и о том, как ты вообще выглядишь. Ну, куда деваться?
А. Кравченко
―
Конечно, я слежу за собой, но…
К. Ларина
―
В нашей стране нельзя быть бедным и больным.
А. Кравченко
―
Да, я много встречал людей взрослых (не буду называть, известные люди), которые говорят: «Да, болеть в нашей стране нельзя».
К. Ларина
―
Я хочу ещё сказать, что жена Алексея – замечательная артистка Надежда Борисова, которая с ним в одном театре работает, в МХТ. Я всегда смотрю… Вот на этом спектакле видела глаза жены, когда она смотрит за тем, как… Она тоже играет в этом спектакле, но она играет там небольшую роль, но всё время находится рядом на сцене. И я вижу эти глаза. Я вижу эти глаза и понимаю, что она сейчас играет не ту роль, в которой она сейчас на сцене находится. Она играет вместе со своим мужем главную роль, поскольку прямо вот видно, как у неё напрягаются мышцы, как она смотрит, особенно когда Алексей выходит на монологи, на большие куски, когда он практически с залом работает один. И я думаю: «Боже мой, она сейчас умрёт просто!» Я вижу, как она всё это проигрывает внутри.
А. Кравченко
―
Я безумно благодарен Надежде, потому что работа была сложная. Она не была, она и есть сложная. Она энергозатратная. После этого спектакля я долго не могу выйти из гримёрки, у меня прямо вот батарейки садятся. Но Надежда мне даёт столько сил! Она мне помогала в работе. Когда я где-то внутри был не согласен с режиссёром… И сказать ему не могу, и Адольф Яковлевич уже ко мне подходил, говорит: «Алексей, да вы позлитесь на меня, позлитесь». Я говорю: «Адольф Яковлевич, простите, сейчас. Мне минута нужна, сейчас». И она подходила и говорила: «Он тебе правильно всё говорит». Адольф Яковлевич, может быть, показывает как-то… Даже он потом говорил: «Не повторяйте то, что я показываю». Он, во-первых, великолепно работает с материалом, разборы, и он передаёт суть. И вот Надежда первая уловила и говорит: «Он прекрасно передаёт суть. Улови её».Конечно, с родным человеком работать вместе очень сложно. Я помню, как Лев Иванович Борисов, папа Надежды, говорил мне: «С родным человеком, Лёша, просто ужасно тяжело работать. Ты поймёшь скоро, почему». Конечно, если у меня одно понимание роли, а у неё другое, и мы начинаем над каким-то образом для неё или для меня разговаривать, мы не всегда приходим за день, за час, за пять минут к пониманию. Мы иногда просто можем: «А-а-а! Всё! Всё оставляем! Всё! Тихо! Всё, забыли. Сейчас мы не актёры. Всё!» Ну, творческие семьи абсолютно сумасшедшие.
К. Ларина
―
А вы за неё так переживаете?
А. Кравченко
―
Всегда переживаю.
К. Ларина
―
В спектакле «Идеальный муж» у неё просто страшный есть эпизод, где она висит над сценой.
А. Кравченко
―
Ну, в «Идеальном муже» тоже цензура, там всё прикрыли.
К. Ларина
―
Больше нет распятия?
А. Кравченко
―
Нет, запретили. Ну, как бы убрали его. Она висит, но вот так.
К. Ларина
―
А, понятно.
А. Кравченко
―
Это как раз после того, как на сцену…
К. Ларина
―
Я помню этот эпизод. Мне кажется, он очень страшный и для актёра, потому что когда ворвалась эта группа православных штурмовиков, там Надя как раз висела над сценой. И я думаю: боже мой…
А. Кравченко
―
Я вам расскажу так. Я рассказываю картинку. Этого не знает никто, я никому в интервью никогда это не рассказывал.Идёт спектакль своим чередом. Я знаю, что Надежда… Я проверил всё, там ребята, специальная система. Она висит. Я знаю, что висит. И я в актёрском фойе жду своего выхода. И по трансляции, по театру, во-первых, начинается визг, крик. А там стеклянный занавес опускается, стена (я этого не видел), и женщина начинает бить кулаками, ногами. А по трансляции, ребята, ощущение, что это выстрелы, такие: тух, тух, тух! Крики! И я сначала не понял. Я думаю: переключили на другую трансляцию, на другую сцену, что ли? Никак не пойму. Имеется в виду – на другой зал. И понимаю, что люди начинают бегать.
А дальше у меня картина так: я вскакиваю, бегу, время замедляется, всё замедленно, потому что я понял, что что-то происходит. На сцене крик. Андрей Бурковский бежит и мне говорит: «Лёша, тебе туда нельзя!» У меня, извините, время встало. Я забегаю… У меня картина такая нарисовалась! Думаю: «Ну, если кто-то начал стрельбу – в кого стрелять? Кто вот так висит». И её нет там. Я вниз опускаю взгляд – её и внизу нет. И я говорю: «Где моя жена?» Ещё бы чуть-чуть, и не дай бог что, я бы превратился не в актёра точно, потому что я видел этих людей, которые и в мой адрес там что-то кричали. А у меня только одна задача: где моя жена? И когда она говорит: «Я здесь, я здесь»… Она тоже испугалась, но не подала виду, как истинная актриса. Её быстро сняли и увели.
И с тех пор… Сейчас уже полный зал охраны, как вы видели, всегда. Я просто сразу сказал: «Пускай они стоят. Если что, прямо заламывают, чтобы это было всё достаточно серьёзно». Потому что, ребята, после «Норд-Оста»… И тоже люди безнаказанно… Нормально всё. Вот это потрясающе.
К. Ларина
―
Лёша, у нас, к сожалению, время закончилось. Сидели бы и сидели бы. Но мы сегодня, кажется, много успели сказать. Спасибо большое. Желаю удачи, успеха, ролей и возможности какой-то самореализации везде, где только есть такая возможность. Мы уже про мотоциклы говорили за кулисами, наши слушатели не услышали, но это отдельная история, может быть, отдельно встретимся. Привет всем замечательным твоим партнёрам. Прекрасно работают на сцене в этом спектакле актёры, которые помогают. Помимо Нади Борисовой там и Артём Быстров, и Паша Ващилин, и Александра Ребенок, Юлия Снигирь…
А. Кравченко
―
Без них сложно.
К. Ларина
―
Там прекрасные актёрские работы!
А. Кравченко
―
Команда.
К. Ларина
―
Команда замечательная. Так что поздравляем с премьерой всех, и Адольфа Яковлевича Шапиро. И долгой-долгой жизни вашему спектаклю, да и вообще всем вашим спектаклям. Спасибо!
А. Кравченко
―
Спасибо!