Константин Худяков - Дифирамб - 2015-04-19
К. Ларина
―
Ну вот видите, вы не слышите ничего, а у нас, оказывается, целая общая жизнь – не просто общие знакомые, а общая жизнь с нашим замечательным гостем. Приветствую вас, дорогие друзья. Сегодня у нас в студии режиссёр Константин Худяков. Здравствуйте, Константин Павлович.
К. Худяков
―
Добрый день.
К. Ларина
―
Очень рада вас видеть. Напомним, что Константин Худяков сейчас, безусловно, герой каждого дня, поскольку фильм «Однажды в Ростове» смотрит, как мне кажется, не только вся страна, но и огромное количество людей и вне Российской Федерации. Невероятное обсуждение в сетях, в Интернете, следить за этим невероятно интересно. «Однажды в Ростове» идёт на Первом канале. У нас осталась ещё неделя, как я понимаю, следующая, заключительные серии. Дорогие друзья, вам напомню номер SMS: +7 (985) 970-45-45 – для ваших вопросов. Ещё в Facebook я тоже похвасталась, что у нас сегодня в гостях такой замечательный человек, так что там можете что-то спросить, я передам Константину Павловичу ваш вопрос. Во-первых, мои поздравления с премьерой, которая всё-таки состоялась.
К. Худяков
―
Спасибо.
К. Ларина
―
Просто я понимаю, что для вас, конечно, это большая радость, иначе быть не может, такая работа. Напомню, что фильм был завершён и готов к показу в 2012 году. Наверное, вам этот вопрос уже задавали, но мне бы хотелось, чтобы вы для наших слушателей тоже рассказали вашу версию, что случилось, почему всё-таки три года он шёл к зрителю.
К. Худяков
―
Для меня это как бы загадочная история, потому что вообще у нас существует такая система: когда режиссёр заканчивает картину, ему говорят: «всего хорошего», под зад коленом, и он перестаёт владеть не только этим фильмом, но и информацией по поводу картины. Это было покрыто всякими тайнами. Да я особо и не старался их разгадать, потому как было понятно, что картина достаточно острая получилась, и для того чтобы её показали, нужна была некая воля. Очевидно, эта воля не была сформирована на российском канале. Я считаю, что поступок, который совершил руководитель Первого канала – это действительно настоящий, ну, гражданский, если хотите, мужской, человеческий поступок. Потому как и сейчас, когда я смотрю на экране собственные серии, у меня иногда возникает некий такой мандраж, я немножко даже не верю в то, что я это вижу со всей страной.И попутно могу сказать, что это совершенно иное ощущение. Я понимаю метафизику данной ситуации, но просмотр диска дома или где угодно настолько отличается от просмотра, когда ты перед ящиком и понимаешь, что в этот момент ещё смотрит огромное количество людей. Ты по-другому совершенно воспринимаешь картину. Я смотрю абсолютно новый фильм. Я что-то вспоминаю, что-то узнаю, но, в принципе, это какая-то конструкция, которая вызывает некоторое недоумение: да неужели это удалось сделать когда-то? Поэтому, возвращаясь к началу вопроса «почему возникла эта пауза?» – увы, не могу ответить.
К. Ларина
―
Продюсер этого фильма Сергей Жигунов невероятно гордится этой работой, как продюсер прежде всего, что ему удалось пробить и сценарий, и вас получить в качестве режиссёра, поскольку он с невероятным пиететом относится к вам, что вполне естественно. И я помню, что год назад мы здесь с ним здесь разговаривали в этой же передаче, и он тоже ужасно переживал, что этот фильм не показывают. Но он тогда сказал, что его можно посмотреть в Интернете. Он говорит, что лучшая его… если есть чем гордиться в своей жизни продюсерской, то вот именно сериалом «Однажды в Ростове».Я просто хочу назвать создателей, помимо режиссёра, который в нашей студии. Конечно же, сценарий Елены Райской, которая суперпрофессионал, что называется, последний из могикан на сегодняшний день, человек, который даёт гарантию качества, если мы говорим об истории, о разработке характеров, о настоящей школе сценарной. С чем вы связываете вообще девальвацию этих профессий, по сути, всех – и режиссёрской, и сценарной – именно в телевидении? Почему так редки настоящие многосерийные фильмы?
К. Худяков
―
Во-первых, по поводу Лены Райской. Я считаю, что это абсолютное явление. Лично для меня встреча с ней – это какая-то немыслимая удача, потому что… Вы знаете, в моей жизни удалось поработать с очень хорошими драматургами. Я работал и с Женей Григорьевым, я работал дважды с Виктором Сергеевичем Розовым, я работал с Володиным и с Гребневым, и поэтому мне есть с чем сравнивать. Поверьте, что Лена Райская – явление уникальное. Её письмо, её манера изложения – они столь близки визуальному нашему хозяйству, что трудно себе это переоценить.А вообще мне кажется, что кино – это штука биологическая. Там всегда видно, когда торчат уши, и поэтому зашифровать некую пустоту многие умеют, а вот писать так наотмашь, так серьёзно, ёмко, качественно могут единицы. Лена в фарватере, она делает это замечательно. И если бы не было этого сценария, понимаете, ни какие-то режиссёрские упражнения, ни какие-то замечательные артисты, которые были бы приглашены – они бы все плавали в какой-то луже, и на плавание это было бы мало похоже.
Теперь по поводу девальвации профессии. Вы знаете, я десять лет уже подписываю каждый режиссёрский диплом во ВГИКе, я председатель… Теперь это называется ГАК (аттестационная комиссия, практически не выговорить). И я вижу, что там девальвация не происходит. Да, разные ребята, разные девочки – кто-то получше, кто-то посильнее…
К.ХУДЯКОВ: Власть, которая не делает выводов из этого трагического периода, обречена на повторение ужасов
К. Ларина
―
С большим кино у нас проблем, мне кажется, меньше, чем с телевизионным.
К. Худяков
―
А где они, эти ребята?
К. Ларина
―
Только им снимать не дают.
К. Худяков
―
Ну где они, понимаете? Раньше на киностудии «Мосфильм» моей родной была маленькая команда, в которой я тоже принимал участие, и мы собирались и выясняли, стоит ли давать дебютанту, который только что нам показал картину, большую постановку. И там были достойные (исключая меня) люди, которые решали, насколько это действительно возможно. Сейчас это происходит совершенно келейно по каким-то странным стечениям обстоятельств. И ты понимаешь, что диплом, который был у имярека, такой потрясающий, а сейчас картину, которую ты смотришь, снял совершенно другой человек – и это тебя совершенно не потрясает, мягко говоря. Мне кажется, что нет такого института воспитания вот этих людей после вуза. ВГИК закончили, я с радостью расписался в каждом дипломе, написал свою фамилию, торжественное вручение дипломов, тронная речь, которую я произношу, как председатель – и они исчезают куда-то, они куда-то пропадают, понимаете.Телевидение – такая огромная площадка, такое количество вещей, которые надо показать. Я имею в виду художественное вещание. Ну, подпускайте этих ребят, контролируйте, дайте какие-то классы, в которых будет дядька такой, худрук, который будет за это отвечать. Ну, пускай там будет десять человек, вот этот куст. У этого, значит, там супер-пупер-профессионалы. Эти ребята начнут работать. Куда они все деваются – для меня какая-то почти трагическая загадка.
И мне кажется – так как мы прекрасно понимаем, что свято место пусто не бывает, – что вот эта брешь заполняется какими-то людьми, которые взялись неизвестно откуда. Я иногда читаю титры некоторых каналов по субботам и по воскресеньям, я читаю фамилии режиссёров, которые сняли это – и я не знаю никого. Вот я говорю, я десять лет каждый диплом подписываю, я как бы должен хотя бы половину из них знать. Нет, я не знаю. Мне кажется, что эта часть нашей воспитательной работы, этой жизни творческой абсолютно упущена.
К. Ларина
―
Понимаете, какая штука? Тоже ещё одно наблюдение: фильмов и сериалов выходит огромное количество. У нас потихонечку формируется эта индустрия, о которой мы так мечтали. Дай бог, пусть она дальше так и катится, потому что среди этого мейнстрима обязательно обнаруживаются какие-то штучные вещи, конечно. Но вот какая штука интересная. У нас много фильмов снимается и антисоветских, и антисталинских, и связанных с той советской эпохой, с какими-то страшными вещами, о которых нам страшно вспоминать. Но почему-то боятся больше всего тех фильмов, в которых это не просто предложено в качестве картинки, какой-то иллюстрации, но где это исполнено с невероятной глубиной и страстностью – и с актёрской, и с режиссёрской, и с художественной. А это штучные вещи.Конечно же, если мы говорим про «Однажды в Ростове», я вспоминаю фильм «Штрафбат» Николая Досталя или фильм (не знаю, видели вы или нет) Владимира Фокина «Пятый ангел» по сценарию Володарского, который вообще никто не показывает, потому что он тоже попадает невероятно точно в нерв времени. И мне кажется, это невероятная ценность. И опять же это мой дифирамб и режиссёру, и автору сценария.
Но вот переходим к актёрам. Как здесь у вас раскрываются артисты? Вот этот самый кастинг, выбор актёра на роль – как он происходил в данном случае, как вы выбирали?
К. Худяков
―
Ой, вы знаете, для меня это очень сложная часть работы. Я к этому отношусь очень сложно и очень боюсь всегда ошибиться. Я актёров, которых притаскиваю в картину, невольно или вольно делаю как бы соавторами. Может быть, это выглядит глуповато, и они надо мной, может быть, и подшучивают, хотя я никогда этого не слышал даже окольными путями. Я им рассказываю, про что я хочу сделать картину. И они участвуют в этом процессе, и эти самые местные вещи – «как я здесь выразителен?» или «почему я здесь спиной к камере?» – уходят куда-то на второй план. Все несут какую-то часть вот этого большого бревна, которое мы называем «картина». И так как мне хочется собрать такую команду единомышленников, то выбор становится безумно сложный: вот этот очень хорошо выглядит, но очень плохо думает…
К. Ларина
―
Как бы чужого человека не воспринимаете, да?
К. Худяков
―
Неизбежно попадает кто-то, понимаете. Неизбежно кто-то попадает. По дарованию чуть-чуть послабее, по подготовке своей он не привык к такому разговору, он смотрит на меня, как на идиота: «Что ты от меня хочешь? Что играть?»Я одному артисту много лет тому назад очень долго объяснял, что я хочу, рассказывал о сверхзадаче, о всех-всех сопутствующих направлениях этой профессии. Он кивал, внимательно смотрел, а потом сказал: «Я понял, живизны добавить». Понимаете, бывает и такое, но это крайне редко, потому как мне кажется, что… Я горжусь, что меня называют актёрским режиссёром. Я не знаю другого способа выражения своей мысли. Я не знаю названия картины (может, вы мне подскажете): картина замечательная, а артисты – дерьмо. Вот нет такой картины.
К. Ларина
―
Нет, есть какие-то удачные и неудачные работы, в одном фильме могут быть.
К. Худяков
―
Это правильно. Но чтобы вот все плохо играют, но картина очень хорошая?
К. Ларина
―
Нет, я скажу, у вас вообще уникальный случай: у вас вообще нет плохих артистов. Я не могу назвать. Даже этот фильм, который мы сегодня обсуждаем – там нет ни одного плохого, неудачного исполнения, неудачного попадания. Там всё просто невероятно объёмно получилось. И очень разные люди, разные. Я вижу, какое удовольствие для артистов работать, как они устают от безролья, да? Это важно.
К. Худяков
―
Да, это очень важно, потому что потом как бы формируется какой-то твой мир, когда… Опять же я нахально говорю, что я знаю: если я позову кого-нибудь из актёров, кто у меня снимался, мне не будет отказа, потому что им было комфортно, понимаете, им было удобно. И они участвовали не просто как такие мелкие красочки в этом панно, а они участвовали как соавторы всего этого произведения. И поэтому, исходя из вышесказанного, поиск актёров безумно сложен для меня. Понимаете, я этот момент перебираю огромное количество вариантов, хотя точно знаю… Я всегда относился с иронией к режиссёрам, которые на одну роль пробовали Лёву Дурова и Валю Гафта. Ты сядь, открой сценарий, посиди в тишине: это Дуров или Гафт? Ну а потом уже зови.И потом, всегда это травматично. Я не люблю пробовать. Знаете, когда у тебя есть сомнение, может ли этот человек это делать или нет, лучше его не пробовать, потому что в данном случае отрицательный эффект не может быть положительным. Он всегда остаётся в памяти, где-то там в подкорке. Артист, который несколько раз потерпел такое фиаско, с трудом восстанавливается.
К.ХУДЯКОВ: Писать так наотмашь, так серьёзно, ёмко, качественно могут единицы
К. Ларина
―
Здесь в этом фильме много актёров, с которыми вы и раньше работали: это и Анна Каменкова, и Алёна Бабенко… Не знаю, кого там ещё назвать. Вот, допустим, Богдан Ступка – выдающаяся его работа. И когда ты понимаешь, что мы сейчас смотрим фильм после его ухода, и получается, что наша страна, Россия, этот фильм при его жизни не видела, и он так и ушёл, не узнав, как приняла его работу страна, которая все его работы знала. Насколько я знаю, в Украине этот фильм успели показать, он его увидел.
К. Худяков
―
И он успел мне позвонить из больницы буквально за десять дней. Вообще это был уникальный человек. Знаете, это почти банальность – хвалить ушедшего, но тут я совершенно выхожу за скобки, потому как он действительно был личностью потрясающей. Человек, который мгновенно понял не просто меня, а химию моей крови, понимаете. Мы с ним начали разговаривать на второй день, как будто мы знаем друг друга десять лет.
К. Ларина
―
А вы до этого не встречались?
К. Худяков
―
Нет, никогда. И человек, который закончив в 3 часа съёмку на площадке, ждал меня ещё до 7, не уходил, потому что ему надо было дальше со мной вести какую-то беседу – вообще о жизни, а не о том, что мы сегодня сняли и завтра будем снимать. Не репетировать, а о жизни говорить.Богдан Сильвестрович – это уникальный совершенно человек, который всегда был открыт. «Я очень послушный актёр, – он говорил. – Если режиссёр не дурак, я очень послушный». Это его шутка была на почве совершенной правды. Он действительно был человек очень послушный. Сомневающийся бесконечно, трогательный и наивный, как ребёнок. Я говорю: «Богдан Сильвестрович, а вы министром снова не хотите стать у себя в Киеве?» – «Нет, ты знаешь, не хочу, не хочу. Это так муторно. А потом, ты знаешь, я пошёл вот к президенту и выбил три квартиры для артистов – двухкомнатную и две однокомнатные. Я понял, что я и так могу помогать театру». Вот этот человек.
Его любили все. С последнего съёмочного дня мы едем, и водитель, который возил и меня, и его, он умоляет заехать к нему домой. Умоляет! Мы заезжаем для того, чтобы тот вручил по какому-то огромному пакету им самим выращенного винограда, какие-то бутылки с вином, потому что Богдан Сильвестрович национальный герой был. И действительно он заслуживал самых высоких…
Ну, он заболел во время картины. Ему сделали операцию в Германии. Он приехал такой измождённый, такой усталый! Я говорю: «Богдан Сильвестрович, ну, не будем снимать этот проход по двору, – то, что планировал. – Давайте сразу вы входите в комнату». – «Нет-нет-нет! Мы не будем портить картину. Ты что? Нет-нет. Я пройду». У меня всё внутри переворачивается – я понимаю, что я заставляю больного человека. Сняли. Дубль. «Нет, это плохо было». Я говорю: «Да подождите, дайте я скажу». – «Нет-нет. Ты мне сейчас будешь говорить, что хорошо. Давай ещё снимем». И сняли. То, что он профессионал, то, что он замечательный – это всегда было очевидно, и он доказывает это в каждом кадре.
К. Ларина
―
Это слова в память о Богдане Ступке. Сейчас мы слушаем новости, а потом вернёмся в программу. Напомню, что в гостях у нас Константин Худяков. И, конечно же, ваши вопросы тоже обязательно я использую в нашей передаче.НОВОСТИ
К. Ларина
―
Вот пока мы ещё не были в эфире, опять заговорили… Сначала хотели о высоком и о хорошем, а в итоге – опять о грустном, о том, что исчезло, о том, что какие-то фильмы исчезают, и их даже не помнят. Я напомню вам, что у нас в гостях Константин Павлович Худяков, режиссёр фильма «Однажды в Ростове», фильма «Успех», фильма «С вечера до полудня», фильма «На Верхней Масловке», многосерийного фильма «Самозванцы», многосерийного фильма «Такая короткая долгая жизнь», который я помню, прекрасный совершенно фильм. Чёрно-белый, по-моему, ещё, да?
К. Худяков
―
Да, да.К.ХУДЯКОВ: Артист, который несколько раз потерпел такое фиаско, с трудом восстанавливается
К. Ларина
―
Там Вера Алентова, там Светлана Немоляева, Лазарев.
К. Худяков
―
Первая роль Веры Алентовой.
К. Ларина
―
Прекрасный фильм. По-моему, один из первых мелодраматических сериалов, телероманов (наверное, так это назовём). Так что много сделано к сегодняшнему дню, за что мы вас, зрители, искренне благодарим.
К. Худяков
―
Спасибо.
К. Ларина
―
Ну вот теперь про историю, собственно говоря, про первоисточник, то, что интересно. Новочеркасск и дело Толстопятовых, уже многие про это говорят – казалось бы, как это смонтировать? Получилось тут, наверное, благодаря сначала сценаристу, а потом уже вы как-то это всё для себя оправдали. Здесь не было сложностей – соединить две истории параллельно?
К. Худяков
―
Вы знаете, это было так убедительно написано Леной, что для меня не было таких задач. Наоборот, я понял, что хотелось сказать. Атомный взрыв имеет огромное количество убиенных не в тот момент, когда взрывается, а спустя волнами распространяется на огромное пространство – и географически, и временно. Так вот, обожжённый этим ужасом расстрела, Толстопятов принимает такую форму мести. Это не призыв к тому, что, вот увидев какой-то ужас, надо хвататься за пистолет и убивать всех, кто к этому причастен хотя бы косвенно. Ни в коем случае. Это его индивидуальное решение. Но вот эта реакция на эту несправедливость для меня оказалась очень органичной. И потом, Лена наверняка знала, что эти Толстопятовы грабили только государственные учреждения.
К. Ларина
―
А какие в то время были другие?
К. Худяков
―
Вы что? В Ростове, например, была огромная компания армянских цеховиков, очень богатая – ни один не пострадал. Вот инкассация государственная. Причём они знали наверняка, что можно у соседа украсть 100 рублей, и тебя только пожурят, пальцем погрозят. А на фабрике спичечной украл две коробки спичек – сядешь в тюрьму. Это у государства. Ни в коем случае нельзя было это делать. И они это знали, и тем не менее на это шли.
К. Ларина
―
Но людей-то убивали по-настоящему.
К. Худяков
―
Нет никакого оправдания Толстопятовым, мне не приходит в голову даже. Я считаю, что это… Понимаете, бандит есть бандит. Какие бы мотивы им ни руководили, это всегда преступник, и ничего другого.
К. Ларина
―
Простите, Константин Павлович, я просто тоже этой историей, естественно, увлекалась. Особенно когда ваш фильм увидела, сразу начала искать первоисточники, много чего прочитала. Меня поразила сама эта фигура Толстопятова Вячеслава, который был невероятно интеллектуальным, высокоинтеллектуальным человеком со своей жизненной позицией, с каким-то тонким вкусом, с каким-то умением красноречия, умел убедить человека. Это вообще удивительно, личность какая-то невероятная. И вот тот самый случай, когда и гений и злодейство совместимы. Получается, что так?
К. Худяков
―
Наверное, да. То есть то, что мы пытались сделать с Володей Вдовиченковым – мне кажется, получилось это, вот эта сложность этого характера. Понимаете, в кино (опять же говоря про биологию) должны быть какие-то выраженные вещи. Про них нельзя написать, как в хорошей литературе: и пошёл абзац, который объясняет, почему он так поступил. Здесь такого нет. И вот я вижу, например, что все взаимоотношения его с персонажем, который играет Алёна Бабенко, и с этой молоденькой девочкой, которую играет Олькина – вот эти все сложности этого характера. Кто-то может сказать, что он какой-то распутный тип: то он её целует, то он её не целует, то он отворачивается от неё.А у меня ощущение, что там найден как раз вот такой нерв этого человека, который всё время конструирует не только убийственную жизнь, не только пистолет, но и конструирует свою любовь, и делает это плохо, в отличие от этих убийственных орудий. Вот делает это плохо, но это сомнение человека, который мне интересен. Знаете: «Тот был женат три раза – очень хорошо. А этот не был ни разу женат – ой, мне что-то он не нравится. Наверное, бабник». А этот старается построить свои взаимоотношения по своим лекалам. Они могут быть неверные, и наверняка неверные, но тем не менее попытка эта вызывает некое уважение.
Поэтому соединение этих двух событий мне казалось очень органичным. Это опять поклон Лене Райской. Она заложила в сценарий то, что не надо было отгадывать, не надо было сочинять, не надо было режиссёрскими находками обнажать эту связь. Нет, это было написано. Моя задача была в том, чтобы это наполнить жизнью и артистов ввести в эту среду существования по тем самым высоким меркам, которые предложила сценарист.
К. Ларина
―
Скажите, пожалуйста, а ваши актёры знали до того, как начали работать над фильмом, о том, что происходило в 1962 году в Новочеркасске?
К. Худяков
―
Ну, я рассказал.
К. Ларина
―
Поколение из старших, наверное, знало, да?
К. Худяков
―
Я рассказал, понимаете. Я рассказал об этом. И меня поразила встреча с одной женщиной. Она – хранительница этого маленького музейчика в Новочеркасске. Она была девочкой на площади.
К. Ларина
―
А там есть музей, посвящённый этим событиям?
К. Худяков
―
Да, совершенно правильно. Там есть памятная доска, белая такая мраморная доска, щербинки от пуль. Это президент и премьер-министр открыли эту доску. Это молодая женщина, будучи девочкой на этой площади, была посажена в тюрьму. Она отбарабанила каких-то, по-моему, пять лет. Она возглавляет этот музейчик. Там страшные эти бумажки жёлтые. Простенько: «За разглашение – расстрел».
К. Ларина
―
Подписки их, да?
К. Худяков
―
Да. И всё остальное. Вы знаете, я не верю то, что «народ хочет знать правду». Народ не хочет знать правду. Народ хочет это скорее забыть. Даже эта женщина, которая всё это пережила, она хочет это отодвинуть от себя. Нельзя жить под этим грузом! Нельзя, понимаете, эту правду сделать тем самым мерилом, которое исковеркает то, в чём вы сейчас находите маленькие ростки счастья или какого-то успокоения. И тем не менее, так как известно, что история ничему не учит, то для того, чтобы она учила… Вот это наша миссия. Мы должны рассказать так эмоционально, так погрузить в существование, так достоверно рассказать об их жизни, о любви, о других качествах человеческих, чтобы: «Бог ты мой, вот эти люди пережили этот весь ужас!» И тогда они эту историческую схему сделают своей. Мне кажется, вот так.
К. Ларина
―
А вы разговаривали, помимо этой хранительницы этого музея, ещё с кем-то, с очевидцами этих событий?
К. Худяков
―
Вы знаете, эти очевидцы сейчас уже находятся в состоянии мифотворчества. Сколько я слышал версий про то, как банда Толстопятовых во время обеденного перерыва садилась в самолёт, грабила, убивала в Москве…
К. Ларина
―
Они там типа вертолёт собрали во дворе сами.
К. Худяков
―
Да-да-да. И это рассказывали пожилые дядьки с серьёзными лицами, и каждый этот раз снабжался: «Ну поверь, я-то уж точно знаю! Чё ты? Я абсолютно точно знаю!» А другая часть восстания… Ведь, во-первых, это было дико засекречено, и этот пожар был локализован тогда властью, он не распространился. Это первое. А второе: была выдвинута такая версия, которая была легко подхвачена и стала практически основной. Это версия о том, что на площадь вышли бандиты, уголовники. «Да нет, ну там что? Ну а что там? Как могло быть иначе? Это же постреляли этих уголовников».И это тоже была задача наша с Леной – рассказать, что это ложь. Вышел Ступка с партбилетом: «Сынок, – говорит он милиционеру, – я хочу поговорить». Это неумение власти разговаривать с людьми. Ничего бы не было. Надо было объяснить, надо было привезти колбасу в эти магазины, надо было отменить эти заниженные расценки. Понимаете, когда власть столь неповоротлива и не имеет возможности каким-то образом отказываться от своих неверных постулатов, происходит такая трагедия.
Поэтому, опять же возвращаясь к началу, к вопросу этому, я могу сказать, что не было тайны, какую надо было отгадывать в этом сценарии, как это могло быть совмещено. Я считал, что это один из главных успехов Лены как драматурга, которая эти вещи связала. Потому что отдельно снимать криминальную сагу про Толстопятовых мне не интересно. Делать политполотно на тему расстрела – я тоже не знаю, как найти там какие-то манки, которые бы меня волновали. А сочетание этого рождает, мне кажется, какое-то новое качество.
К.ХУДЯКОВ: Народ не хочет знать правду. Народ хочет это скорее забыть
К. Ларина
―
Безусловно, да, конечно. Потому что то, что есть сейчас, то, что мы смотрим – тут вообще никаких вопросов нет. Но здесь для меня лично много… Хотя мы это обсуждали с друзьями тоже, что здесь появляется такое количество персонажей! Казалось бы, хочется с ними ещё прожить побольше какую-то жизнь. Не знаю, тот же Шапошников в исполнении блестящем Юры Беляева – потрясающий герой! Я хочу про него узнать всё с начала до конца. Или, не знаю, Калюжный и его жена, семья. А каким образом, как они получились такие, из чего складывались они? Герой Порошин, герой Константина Лавроненко в Москве – тоже хочу знать от и до, что было до этого. И понимаешь, что это невозможно, конечно. Наверное, в этом и есть мастерство, что мне всё время мало, мне хочется ещё. Вот на этом зритель-то и держится.
Даже вопроса не могу вам задать, просто вам привожу примеры людей, которых мне не хватило. Понимаешь, что сериал, что история не может быть бесконечная от начала до конца. Но насколько я знаю (то, что Лена пишет у себя в Facebook), там были какие-то правки, связанные с какими-то сюжетными ходами и линиями. Я знаю, что был Порошин и выставка в Манеже, и Хрущёв в Манеже, был такой эпизод. Или вам это не важно?
К. Худяков
―
Я счастлив, что этого эпизода нет. Понимаете, это какая-то такая разменная карта, которую просто неудобно употреблять. Но вы знаете, то, что есть некие инфлюэнции и желания узнать про будущее – мне кажется, что это достоинство этого рассказа. То, что касается того, откуда они произошли. То, что этого нет – это плохо. Знаете, Набоков сказал, что «человека всегда интересует, что будет после его жизни, и почему-то не интересует, что было до его рождения». Отсутствие вот этого интереса до рождения – конечно, жаль. Но если говорить о количестве серий, о возможности рассказать это, то просто это моей смерти желаете. 24 серии – это непосильный труд.
К. Ларина
―
А ещё тогда спрошу про массовку. Вот она понимала, что происходит? Что за массовка была в новочеркасских съёмках?
К. Худяков
―
Вы знаете, это хвала и честь замечательному второму режиссёру, молодой женщине, которая всё это сделала – Ольга Юрьевна, которая одна вот этих необучаемых солдат водила за руку, кричала истошно, срывая голос, кричала, просила, клянчила. Массовка была такая, что вы даже себе не можете представить, что это за люди. Это в Мариуполе мы снимали. Это потрясающие люди. Ну, уникальные. Поверьте, не с потолка я беру. Это замечательнейшие люди! Они так работали, они так стремились! И вот этому нашему второму режиссёру, этой Ольге Юрьевне, милиция подарила булаву с надписью «Вы можете приезжать в этот город, и вы здесь будет хозяйкой». А мне одна из женщин массовки подарила икону, которую она сама вышила бисером.Никто не говорил: «Хочу знать правду». Нет. Они участвовали в каком-то глобальном рассказе про какую-то часть их несчастной жизни. Живут плохо, жили тогда плохо. Я не знаю, как сейчас, но тогда жили плохо. Получали мизерные совершенно деньги, а цены на рынке, как в Москве. Но страсть, с которой они приходили на работу… Вы себе не представляете желание этих людей помочь. Ну, я такой массовки не видел. У меня были разные массовки в разных городах, но там, вот я говорю… Один человек, который это сделал. Ни одного кадра не было снято кем-то, какой-то second unit или кто-то другой. Нет, это было сделано всё моими руками при помощи замечательного оператора Дильшата Фатхулина, потрясающего художника Серёжи Филенко, который всё это досконально сделал. Ну и художник по костюмам Ирина Иванова, которая одела так, что комар носа не подточит. Каждая вещь или была натуральной, или была так зафактурена, что её отличить от новодельной было…
К. Ларина
―
Всё настоящее, всё живое. Я сейчас вас слушаю и вспоминаю, что похожий рассказ я слушала из уст Андрея Сергеевича Смирнова, когда он снимал свой фильм «Жила-была одна баба» про Тамбовское восстание. И там как раз он рассказывал тоже, он снимал в тех же местах, и был совершенно потрясён людьми, которые приходили и рассказывали про своих родных и близких, рассказывали, кто где стоял во время расстрела. Вот память из поколения в поколение так передаётся.И я понимаю, что в этом фильме вашем, безусловно, есть какой-то момент очень важный по восстановлению исторической памяти. Только я всё время думаю (возвращаясь к тому, что вы сказали), а нужно ли это? Что это меняет? Вот в сегодняшнем восприятии действительности, в сегодняшнем восприятии власти, в сегодняшнем восприятии Родины это что-то меняет, должно изменить, на ваш взгляд?
К. Худяков
―
Мне кажется, да. Причём это изменения с двух сторон. Я думаю, что это и урок для власть предержащих, и это урок для тех людей, которые находятся по другую сторону. Потому что вообще беда – отсутствие диалога. Неумение вести диалог – это огромное пространство, где рождается не менее большое количество конфликтов. И люди, которые это пережили, этот народ, эти люди, которые участвовали в съёмке, как бы участвовали в реконструкции того момента – они другие. Вот у меня полное ощущение, что это не просто побегали в массовке, в них постреляли. Там был какой-то элемент… Третий раз говорю о биологичности кинематографа. Этот момент запал в душу, это осталось в памяти этих людей, изменил их. А власть, которая не делает выводов из этого трагического периода, мне кажется, обречена на повторение этих ужасов.
К. Ларина
―
Но это же прятали, всю жизнь прятали. Не только тогда, при советской власти, но и в новые годы новой жизни, новой истории не принято вспоминать о таких вещах, об этих преступлениях, которые совершали люди. Чем они руководствовались, чем это можно оправдать? Ничем. Меня это поразило, когда я впервые увидела вот это спокойствие власти, которую олицетворял в данном случае Микоян, образ Микояна, который Карэн Бадалов блестяще передал. Абсолютное спокойствие, потому что решение принято, всё, чего тут беспокоиться. Вот когда он сказал эту страшную фразу: «Убрать площадь», – в санитарном смысле этого слова, то есть очистить от трупов. Неужели так просто?
К. Худяков
―
Я, к сожалению, не могу размышлять за этих людей. Вы знаете, очевидна такая ошибка, которая называется «ошибка накопления». Вот маленькая какая-то гадость, которая прошла. Ещё большая, которая тоже была снивелирована. И вот это происходит до тех пор, пока не взрывается весь котёл. А вот в начале, в самом-самом-самом начале какая была ошибка? Когда судебные власти говорят о том, что «преступление должно понести наказание». И эта неотвратимость этого наказания делает человека законопослушным. А когда на таком уровне не надо нести наказание…
К. Ларина
―
Никто не ответил за это?
К. Худяков
―
Вы понимаете, что наш президент и премьер открыли эту доску, и она как бы повисла…К.ХУДЯКОВ: Неотвратимость этого наказания делает человека законопослушным
К. Ларина
―
Кстати же, Путин открывал эту доску.
К. Худяков
―
Путин и Медведев. И эта доска висит в Новочеркасске, изрешечённая пулями. И я понимаю, я это читаю, как… Да, это были трагические события. Да, мы знаем это. Да, мы помним это. И мне кажется, это ключ к пониманию того, почему эта картина на экране. Ну, если бы было какое-то другое отношение – даже спрятанное, подспудное, замухренное, что называется, – то оно бы никогда не появилось на экране. Как лежало – так и лежало бы. Понимаете, это ведь товар не портящийся. Его просто выбрасывают – и всё.
К. Ларина
―
Я смотрю на список актёров, мне хочется прямо всех назвать, но это невозможно, их огромное количество, потому что там что ни роль – то открытие. Мы сегодня кого-то назвали. Просто ещё раз через Константина Павловича хочу от себя и от зрителей сказать огромное спасибо всем участникам этой работы. Вы ещё её будете смотреть, и вам предстоит ещё многое узнать. Я сегодня сознательно старалась избегать каких-то спойлерских вещей, чтобы люди не узнавали каких-то сюжетных секретов, которые проявятся на следующей недели.Я благодарю нашего гостя – Константина Худякова. Мы сегодня говорили только об одной картине, но я надеюсь, что мы теперь будем дружить домами, да?
К. Худяков
―
Да, я готов.
К. Ларина
―
И Константин к нам ещё придёт, и мы с ним поговорим ещё о многом другом – и о тех работах, которые были до «Ростова», и которые ещё обязательно будут после. Спасибо вам большое!
К. Худяков
―
Спасибо и вам.