Сергей Юрский - Дифирамб - 2014-11-30
К. Ларина
―
Добрый день ещё раз. У микрофона Ксения Ларина. Начинаем нашу программу. И сегодня у нас в студии Сергей Юрский. Здрасте, Сергей Юрьевич.
С. Юрский
―
Здравствуйте, Ксения! Рад вас видеть.
К. Ларина
―
Я тоже. Юбилея ещё нет, а Юрский уже в студии. Я сейчас подумала, что, наверное, я права оказалась. Потому что я боюсь, что когда будет юбилей, Юрский никуда не пойдёт. Да?
С. Юрский
―
Да. Юбилей – это… Чехов заметил же. Пьеса его «Юбилей», когда всё время говорят: «Идёт юбилей. Это общая беда учреждения», – там, в пьесе Чехова. А здесь общая беда, по-моему, наша, потому что поколение оказалось сильным: кому не 80, тому 75; кому не 75, тому 60; а кому не 60, тому 53. Но юбилеи непрерывные. И это уже становится основой жизни – отмечание собственных дат, заметок на дереве.
К. Ларина
―
Готовьтесь, дорогие друзья. Действительно, следующий год, 2015-й – это год больших юбилеев. И там кроме нашего сегодняшнего замечательного гостя вы ещё массу замечательных имён обнаружите. Народ готовится, кто как может.
С. Юрский
―
Бродский.
К. Ларина
―
Да. И всех, кого нет, и те, кто есть, между прочим.
С. Юрский
―
Да, начинают прокручивать уже всё это.
К. Ларина
―
Сергей Юрьевич, тем не менее, скажите, пожалуйста, эти цифры, возраст вообще для вас что-то значит, когда об этом думаете? Сильное поколение.
С. Юрский
―
Много значит. Очень много значит, конечно. Потому что публичный человек (а я принадлежу к публичной профессии) должен уметь смотреть на себя со стороны. И для меня это, во-первых, до определённого времени было отказом от определённой части репертуара, потому что – всё, возраст не позволяет. Когда это нарушается (а часто сейчас нарушаться стало), это не просто ущерб, а это перевёртыш получается смыслов. Отказываться и делать новое, пока есть возможность, которое соответствует нынешнему состоянию тела и духа, и не думать, что они вечны и даны без изменений на все времена. Что-то может быть переосмыслено и заново звучать. Есть и такие вещи в моём громадном, прямо скажем, репертуаре, который сейчас идёт. Но главное – сделать то новое, что соответствует сегодняшнему состоянию тела и духа. А когда вдруг почувствуется, что уже ничто не соответствует состоянию тела и духа, то вовремя уйти. Это очень важно.
К. Ларина
―
А для вас что было важным, когда в эту профессию вы входили? Как вы для себя определяли смысл своего явления здесь, что вам было важно?
С. Юрский
―
Вы про актёрское дело, что ли?
К. Ларина
―
Да. Я просто хочу сравнить. Мотивация изменилась вообще за все эти годы?
С. Юрский
―
Отчасти это было предопределено, потому что я наследственный актёр, но, конечно, самостоятельное подтверждение и выбор. Надо сказать, учась на юридическом факультете Ленинградского университета, отчасти заболел следствием, мне очень нравилась эта моя будущая работа в то время – следователь. Тем более что время-то было переломное, это был 1954-1955 год, когда рушились на моих глазах понятия прямо в университете, когда с кафедры стали говориться обратные слова тому, что мы слышали три года назад, поступая в университет на юридический факультет: отношение к закону, отношение к человеку, началась реабилитация уже. Я, конечно, не занимался большими делами, я был студент, практикант и занимался – ну чем? – воровством, самоубийствами. Да, это довольно неприятно, но тоже это… Не довели ли до самоубийства и так далее.Но я поймал себя на том, что я играю в следователя, что мне нравится определённым образом шляпу надевать. Откуда взялось? А это делал актёр Массимо Джиротти в фильме «Под небом Сицилии», который играл смелого следователя, который против коррупции и мафии восстал. И вот так подниматься по лестнице вонючей, и вот так звонить в дверь, и вот так разговаривать с людьми, у которых беда. А следователь всегда имеет дело, кроме всего, с бедой, потому что вокруг преступления много беды – не только жертвы, но и родственники преступника. И это всё очень болезненно. А я себя раз поймал, два поймал на том, что я скорее играю, и что это не бессмысленно – играть. Но тогда надо играть, а не притворяться, ибо притворство и театральная игра – вещи абсолютно несовместимые.
А то, что в театре я уже играл студенческом, то, что уже годы шли… Я становился довольно известным актёром в известной труппе Ленинградского университета. Это было параллельно. Поэтому смыслы определялись тем, где твоё возрастание душевное. А всё-таки мы все в молодые годы обязаны возрастать. И наше поколение в этом смысле счастливое. Время пришлось на то, что называется «оттепелью». Мы пережили, и многие ошибочно пережили, заблуждаясь, поздний сталинизм – одно из самых страшных времён, очень страшных. 1950 год, 1951-й, 1952-й… Потом я это всё сыграл в кино, играя Сталина, и ещё раз вспоминал и переживал. И опять же, одно дело – вспоминать, другое дело – иметь возможность в это вжиться и попробовать войти внутрь человека этого, который был для нас… Собственно, мы жили в государстве теократическом. Он был не вождь к этому времени, а был, конечно, бог – по всему. Посмотрите официозные стихи тех времён, стиль жизни и всё. А потом это сыграть. Вот смыслы, которые меня влекли. Но я был…
К. Ларина
―
Но это уже вы были взрослым сложившимся человеком к этому времени, когда вы говорите про Сталина.
С. Юрский
―
Ну, это сейчас. Сталин уже…
К. Ларина
―
А тогда?
С. Юрский
―
Я просто говорю к примеру. А тогда…
К. Ларина
―
Когда вы почувствовали, поняли, что здесь дело не только в игре и не только в этом увлекательном процессе репетиций, придумывания, но ещё это и некий способ общения с миром?
С. Юрский
―
Для меня тогда театр… А я увлекался им сперва по обычной программе. То есть «Моя жизнь в искусстве» Станиславского – основное. Но ещё и другое, потому что я имел возможность, я знал многих актёров через отца, через маму. Потом это был Михаил Чехов. А потом было нечто самостоятельное. Но театр – как рост души, как приближение к ясному взгляду, то есть к истине. Я тогда не говорил слово, и не смел его говорить, да и в голову оно даже не приходило – некое «божественное служение». А потом многое переменилось в моей жизни. Но мне было подсказано тем же Михаилом Чеховым, что эта профессия может быть служением духовным. Не только душевным, чувственным, но и духовным служением. И я в это поверил. И потом я просто во многих случаях, когда видел произведения или имел счастье участвовать в произведениях, делать их, я ощущал, что – да, это вот такие смыслы.
К. Ларина
―
Когда вы впервые столкнулись с системой лоб в лоб?
С. Юрский
―
С системой – всегда.
К. Ларина
―
Сразу?
С. Юрский
―
Всегда, да. Ещё когда я был ярым, во всяком случае искренним комсомольцем. Это 1952 год. Я говорю, самые страшные годы. И я попал в колёса системы, но просто счастливо из них вышел. Ну, кому везло, кому не везло. Мне повезло. Меня крутанула эта система. Меня объявили человеком, которого надо отлучить и от комсомола, и от университета, и вообще от будущего.
К. Ларина
―
Это в институте было, да?
С. Юрский
―
В университете, да.
К. Ларина
―
А с чем-то конкретным связано? Вы что-то сказали?
С. Юрский
―
С конкретным, совершенно конкретным. С тем, что мы ездили в колхоз на работы. Как всегда, студенты в осеннее время, начало сезона. И там я увидел плохую глупую организацию дела, которая была фальшивой. Это время было, когда появились впервые студенты из других стран. Это был первый опыт, когда на курсе были немцы, чехи, китайцы, корейцы, монголы, словаки. Вот такой курс был юридический. И когда нас обвиняли, что мы плохо выполняем свои нормы и ставили нам в пример китайцев… Но китайцы пришли, будучи сельскохозяйственными рабочими там у себя.
К. Ларина
―
То есть профессионалы.
С. Юрский
―
Они были профессионалы. Они просто были как-то и крепче, и более умелые. И я всего-навсего поставил вопрос о том, что нельзя требовать одинаково и надо бы нам попробовать чему-то научиться, а тем, кто нас обвиняет, нужно научить. Меня обвинили в виде доноса в борьбе с колхозным строем. И я прошёл… Это было очень страшное обвинение, очень страшное, потому что это зачёркивало всю жизнь вперёд. Потом я ещё сталкивался с такими ситуациями. Но тогда это было совершенно определённо.
К. Ларина
―
И что, всякие собрания? Или что? Угрозы?
С. Юрский
―
Да, конечно. Это всё было очень страшно. Ну и опять уж в который раз вспомню моего однокурсника и секретаря нашей комсомольской организации Валю Томина, который был очень упёртый комсомолец в то время, а впоследствии – упёртый коммунист, упёртый юрист. Но он был абсолютный законник. И он там, где от него ждали поддержки исключения из комсомола, из университета, он сказал: «Я не вижу никаких оснований». Потому что это был призыв к соцсоревнованию, развил эту мысль. Какая борьба со строем колхозным? И этого одного мнения, но вот такого человека, от которого ждали поддержки, оказалось тогда достаточно – меня оставили в покое. А я с тех пор уже в партии не вступал.
К. Ларина
―
Страшные были моменты, связанные именно с этим краем?
С. Юрский
―
Да, конечно. Конечно, были. Были неоднократно. Но это всё уже в далёких воспоминаниях.
К. Ларина
―
А это очень полезно сейчас вспомнить. Почему я и спрашиваю.
С. Юрский
―
А вопрос о том, когда это полезно вспоминать, и вопрос о том, что делать, когда ты оказался на краю, как поступать. И тут нет никаких рецептов, потому что края разные. Пропасти, которые перед этим краем, разные. И люди разные. Разные очень времена. И поэтому ответ каждому нужно держать самому. И последствия тоже глотать самому.
К. Ларина
―
Вы когда тогда принимали решение о своём поведении, когда вы принимали решение, как поступить, вы просчитывали последствия? Наверное, да.
С. Юрский
―
Да. Но я никак не мог принимать решения. Принял решение Валя Томин, а я не понимал вообще, на чём основаны эти формулировки, которые прислал этот человек. Это было опять время доносов. Тут очень всё связывается. Донос – это поделился своим знанием и подозрением. Донос – это клевета (вполне возможно). Донос – это: «Ты мне прищемил палец – я сделаю так, что тебе отрубят голову, а не руку даже». И когда время доносов… То время 30-х годов, время доносов я, конечно, не помню, хотя я уже жил тогда, но я был просто маленьким ребёнком. Но знаю это по моим родителям, что такое быть жертвой доноса. И знаю, что такое противостоять и не принимать тех, кто занимается доносами. Это я знаю. А вот это было опять время доносов корыстных, всегда корыстных: либо отомстить по мелочи, либо самоутвердиться, либо выслужиться перед теми, кто организовывает доносы.
К. Ларина
―
Либо квартиру получить или комнату.
С. Юрский
―
А доносы – ну что ж делать, это человеческая беда.
К. Ларина
―
Доносы, как мы с вами понимаем, могут быть в совершенно разной форме. Возвращаясь к театру. Рецензия в газете может быть доносом?
С. Юрский
―
Бывает и это. Бывает, да. Вопрос в восприятии. Такие рецензии я тоже помню, потому что период расцвета Большого драматического театра и, соответственно, Товстоногова как руководителя этого театра – это был период острый и опасный. И, скажем, некоторые рецензии на спектакли Товстоногова (а так как я играл громадный репертуар в этом театре в то время, это со мной тоже было прямо связано) носили характер действительно доноса: «Обратите внимание…» И тут надо было решать, в какой степени идти на компромисс, потому что просто тупо говорить: «А я так, а я…» Ну, ты так – тебе голову снесут просто и театр закроют разными способами. Значит – компромисс. Но мера компромисса: что уступить, а что не уступать ни в коем случае?И ещё это было время, надо отдать должное, когда люди, получив опыт доносов вот этого времени борьбы с космополитизмом, то есть послевоенного времени, когда действительно разруха в стране, действительно гигантская беда, пришедшая на страну… Но вместо того, чтобы заниматься строительством и власти излить тепло на людей, которые такое пережили (войну и всё прочее), шло давление. Это очень страшно было. Так вот, люди, которые это пережили, знают, что на призыв выслужиться очень много желающих откликнутся. Как к ним относиться? Насколько отгородить себя, но не остаться совсем одному? Насколько почувствовать, что есть люди, которые понимают? Это очень важно. Когда и этого нет, когда человек остаётся и думает: «Может, я с ума сошёл? Или все вокруг сума сошли?» – вот тут тоже нужен большой опыт, чтобы научиться принимать решения. Тем более что сегодняшняя жизнь предлагает совершенно новые варианты взаимоотношений, условий и непредсказуемых последствий.
К. Ларина
―
Но быть в меньшинстве, я думаю, по-прежнему не так приятно, как и было тогда.
С. Юрский
―
Тогда театр меня ещё бесконечно привлекал тем, что мы, может быть, ошибочно, но думали, что на самом деле люди готовы проснуться и готовы услышать, и мы вместе, что мы в большинстве. Эта надежда была. Сейчас – не уверен.
К. Ларина
―
Сергей Юрский в нашей студии. Мы делаем перерыв, слушаем новости вместе и потом продолжаем передачу.НОВОСТИ
К. Ларина
―
Возвращаемся в программу. Напомню, что сегодня в нашей студии Сергей Юрский. Вы спрашиваете меня, можно ли задавать вопросы. Да, конечно, передо мной компьютер, и вы можете присылать на SMS, если вы хотите что-то спросить у Сергея Юрьевича, какой-то вопрос ему задать. Обязательно присылайте их на номер +7 (985) 970-45-45.Мы пока путешествуем по веку XX, у нас такой вечер воспоминаний. Я бы так назвала это: опыт выживания в несвободных условиях человека свободномыслящего, свободного внутренне. Но тем не менее это ощущение внутренней свободы и эта внутренняя свобода всегда были вам присущи, или это благоприобретённое качество с течением времени?
С. Юрский
―
Я думаю, что это нужно приобретать каждый день, потому что эти проблемы встают вообще перед каждым человеком, это особенность человеческого существа. Вот так. Совесть – то, что называется словом «совесть» или связанное с ним – комплекс убеждений, доверия к собственным глазам, которые видят в большей степени, чем к тому, что говорится, сколько людей… «Если много людей говорит вокруг это, то я тоже буду говорить это. Если больше людей говорит другое, я тоже буду говорить другое». Вот это та самая несвобода, которая имеет очень серьёзные последствия для любого человека, но особенно для человека, который занимается творчеством, то есть созданием чего-то нового. Вот здесь ему этот механизм может начать отказывать, потому что прислушивание к тому, в чём его убеждает большинство, лишает его возможности к самостоятельному созданию нового, то есть к творчеству.
К. Ларина
―
Ну, собственно, этот рецепт применимый и к любым оценкам того, что происходит вокруг тебя – соотношения себя и мира, соотношения себя и страны. Да?
С. Юрский
―
Так я и думаю.
К. Ларина
―
Безусловно. А вот такой вопрос, Сергей Юрьевич. А как вы лично… Вот так спрошу: ваши критерии, когда вы оцениваете поступки политического деятеля, не знаю, политических событий, публичных поступков публичных людей? Что для вас главное? Это вопрос, я не знаю, политики и геополитики, государственной целесообразности, каких-то стратегических вещей или этики, нравственности? Вот ваша точка отсчёта, когда вы оцениваете события вокруг себя.
С. Юрский
―
Прошу извинения, я отвечу искренне, разумеется (иначе зачем я здесь?), но не сводя к этим понятиям, а иначе. Михаил Чехов тоже говорил: «Если ты хочешь попробовать оценить качество актёра, попробуй убрать звук». Он говорил не о телевидении, потому что тогда не было телевидения, когда он здесь работал и писал свои книжки. Он говорил о том, чтобы мысленно отключить слова и посмотреть на соотношение частей тела и жестикуляцию. И здесь окажется она либо убедительна, либо она фальшива. Потому что слова смягчают всё это дело, потому что слова могут оказаться очень правильными. А тут соврать нельзя, нельзя притвориться.Поэтому оценивать сегодня очень трудно. Слишком много фальши стало приемлемой и даже уже привычной абсолютно. Притворяться научились колоссальным образом. Мало того, не сам даже человек, который выступает, а всё окружение может быть разными способами нанятым для того, чтобы составить свиту этому человеку и помогать ему говорить и фальшивить. Поэтому я исхожу из того, что называется словами «чувство меры» и «чувство вкуса». Тут приходится доверять самому себе. Нарушение вкуса, нарушение меры делает подозрительным то, что говорит человек. А вообще столкновение мнений теперь, умение создавать фальсификации любые – документальные, в кино можно сделать фальсификацию документа…
К. Ларина
―
В новостях.
С. Юрский
―
Запросто. В новостях – говорить нечего. В речи можно фальсифицировать и быть безответственным, и мы это видим сейчас. И это очень страшно. Для меня поведение человека, жестикуляция, глаза, которые либо смотрят определённым образом, либо скрывают, что они вообще существуют, либо напрягаются, и я вижу, что они напрягаются, эти глаза, для того чтобы говорить: «Я искренне говорю! Я говорю убеждённо!» Но так напрягаются, так преодолено чувство меры, что – нет, не верю! Попробуйте… Это мой рецепт, мой актёрский рецепт, но попробуйте. Вот кто-то говорит с вами на крупном плане с телевидения, с экрана, и у вас сомнения: «Такие вещи говорит! Так смело говорит!» А попробуйте звук отключить и просто вглядеться в глаза, в поведение бровей, в напряжение или ненапряжение рта – вообще в то, что происходит с лицом человека. И вам многое откроется добавочное, иногда противоположное тому, что говорится словами.
К. Ларина
―
Сейчас, вы сами сказали, так насобачились притворяться, что просто виртуозы. Учитывая ещё возможности технологические сегодня, я думаю, что даже без звука можно обмануть, это точно.Вопросы от наших слушателей, которые пришли на сайт до начала программы. «Совместима ли деятельность партийного функционера с творчеством?» Вопрос связан с Товстоноговым, который был, как известно, большим партийным боссом и главным режиссёром БДТ. Это так?
С. Юрский
―
Нет, это не так. Во-первых, он никогда не был партийным боссом, потому что он не был членом партии.
К. Ларина
―
Может быть, путает наш слушатель, не знаю, с Кириллом Лавровым? Может быть, это имеется в виду?
С. Юрский
―
Не знаю. Но речь идёт о Товстоногове всё-таки. Просто я напомню, Товстоногов заслужил отношение к себе очень внимательное (потому что его влияние было огромно, и его театра влияние было огромно), уважение даже тех, кто дал ему звание. А власти всегда, дав звание, очень уважают носителя этого звания. Сами же дали? Он мог и без этого звания жить. Сами дали, и сами уже теперь раскланиваются – не перед человеком и не перед его творчеством, а перед званием. Но Товстоногов… Кем он очень озаботился стать в определённый период своей жизни? Стать депутатом Верховного Совета. И тут он, я бы сказал, чуть сверх меры напрягался.Отвечаю на вопрос: «Влияет ли это на творчество?» Конечно! А как же иначе? Творчество есть независимый акт творения. Он состоит из множества всяких деталей, потому что человек не в пустоте живёт. Нельзя быть независимым от общества. Это формула правильная совершенно, марксистская формула. Но она не только марксистская. Человек от многого зависит. Но конкретно зависеть от власти, приблизившись к ней слишком близко, или став частью власти – это для творчества губительно. В какой мере? У каждого по-разному, но это заметно.
К. Ларина
―
А вас когда-нибудь искушали представители власти? Пытались как-то вас?..
С. Юрский
―
Звали ли меня в партию? Звали, да.
К. Ларина
―
В партию, что-нибудь предлагали.
С. Юрский
―
Да, и в партию звали, и в нашу Коммунистическую партию звали. Но я уже сказал, почему я зарёкся – потому что я увидел механизм и испытал его на себе. А потом в разные новые возникшие партии, да, тоже призывы были. Но я выбрал устранение от этого.
К. Ларина
―
Сознательно?
С. Юрский
―
Сознательно.
К. Ларина
―
То есть никогда вы не обманывались, у вас не было такого очарования властью, представителями власти? Близко подходили? Говорят, что люди просветлённые оттуда выходят потом.
С. Юрский
―
Нет, не было.
К. Ларина
―
Не обманывались, что называется, нет?
С. Юрский
―
Нет, этого не было.
К. Ларина
―
Так, поехали дальше. «Как вам удаётся сохранить свою репутацию в наше время?» Это любимый вопрос нашего слушателя Дмитрия из Екатеринбурга, он об этом спрашивает многих наших гостей. У вас есть ответ?
С. Юрский
―
Я думаю, что внешними способами это сделать нельзя, потому что нужно будет просто мечом обрубать соблазны, говорить об этом и говорить: «Вот я отказался от этого! Вот я отказался от этого! Я не пошёл на это! А теперь, заметьте, куда я пошёл», – и так далее. То есть превращение собственной жизни в саморекламу. Искушений в наше время слишком много. И тут, мне кажется, процесс внутренний, он и критике не подлежит. В конце концов, выбор человека остаётся за ним. Даже если этот выбор банален, даже если этот выбор нехорош, всё равно кричать: «Вот он неправильно выбрал! Вот он не то сделал!» – бессмысленно. Попросту говоря, всё-таки христиане мы или не христиане конкретно, но мы всё живём в христианском мире. Он сильно подломился, он сильно и подгнил, и ослабел, потому что со всех сторон на него давят. Но если христианские ценности человек ощущает, то он должен проверять свои поступки, свои решения именно по этой линии.РЕКЛАМА
К. Ларина
―
Возвращаемся в программу. Да, я ещё хочу вопрос задать Сергею Юрскому, который тоже пришёл до начала программы: «Ностальгия по СССР закончилась реабилитацией совка. Никакой десталинизации в обществе не случилось. Почему?»
С. Юрский
―
Это, я вам скажу, вопрос, который стоит перед всеми нами вместе и перед каждым в отдельности. Бывает, что это отсутствие памяти. Есть такая болезнь, которая очень тяжела для человека. Если она охватывает целую нацию, не дай бог, то это опасно для самого существования нации. Не помнить или помнить выборочно только: «Вот это запомню, а остальное забуду», – это очень неполноценная жизнь. Не произошло.Но я думаю, что вопрос поставлен правильно, он перед каждым из нас стоит. И когда мы говорим сейчас об украинских событиях, когда я читаю интервью, которые берут у меняющихся, странно меняющихся руководителей этих республик, как они себя называют – Донецкой, Луганской… Как-то уже исчезли те идеологи, которые говорили лозунгами одними, теперь говорят люди другие. Но я замечаю, что, собственно говоря, это всего-навсего: «Хочу обратно, и даже не в социализм, а хочу обратно в сталинизм. Вот где было хорошо». Когда начинаешь расспрашивать таких людей (я ведь сталкивался с подобными людьми): «Вам лично было хорошо?» – «Мне было плохо, но людям было хорошо!» Вот этот разговор ведёт… К разговору о руководителях: «И неважно, будет ли мне хорошо от того, что мы сейчас сделаем. Людям будет хорошо!» Уж ты так всё время думаешь о людях, а себя из них выделяешь. Добра тут не бывает, никак.
К. Ларина
―
Ещё вопрос, Сергей Юрьевич: «Были ли времена в вашей жизни, когда вам было радостно и гордо за страну?»
С. Юрский
―
Были.
К. Ларина
―
Ну-ка?
С. Юрский
―
Конечно! Конечно, были. Ну, в детстве – это говорить не о чем, потому что мы были второй страной по территории в нашей школе тех военных лет. Вторая по территории. Первая была Великобритания, то есть союз британский – это нечто невероятное, несусветное. А вторые – мы. Уже даже территория. А кроме того всё то, что было. И идея социализма очень увлекательная. Осуществление… Ну, не будем сейчас под конец нашей передачи…
К. Ларина
―
Идея была хорошая, как говорится, да?
С. Юрский
―
Конечно, во всяком случае. Я не знаю, хорошая ли она была, это до сих пор спорный вопрос. Идея социалистическая не может исчезнуть, как не может исчезнуть христианская идея, и они где-то корнями тоже связаны. Это не может исчезнуть. Хорошая или плохая – нет. Но она увлекательная была. Это да.
К. Ларина
―
То есть получается, что вы гордились, испытывали гордость за страну только в то школьное время?
С. Юрский
―
Нет. Конечно, нет, не только. Были какие-то вспышки в достижениях. Общий наш выход на улицу, где бы кто бы ни находился, когда был первый спутник, когда был Юрий Гагарин. Просто остановилось движение, я помню, в Ленинграде, все вышли на улицу. Просто быть на улице и смотреть в небо, в котором такое случилось. Было.И было время Горбачёва для меня. Михаилу Сергеевичу я благодарен за чувство гордости, которое я испытывал – и здесь, и в ощущении того, что творится вокруг меня. Говорю, я никогда не входил в активисты, но тем зорче я мог смотреть со своей рабочей позиции. Я – рабочий актёр, я – рабочий сцены, я всегда занят. Но в какой-то мере я могу смотреть на все эти движения с неподвижной точки – и, значит, очень остро воспринимать, не бежа вместе со всеми. Я тогда после большого перерыва, запрета на выезд за границу и на гастроли (не выпускали никуда) стал выезжать за границу. И я был горд так же, как отблески этой гордости были в период оттепели. Несомненно! Тогда первые наши выезды за границу и ощущение, что мы живём в стране обновляющейся, давали чувство уверенности в том, что всё правильно, движется правильно, трудно, но правильно. Так что это бывало.
К. Ларина
―
А сегодня?
С. Юрский
―
А сегодня – нет.
К. Ларина
―
Какие чувства испытываете?
С. Юрский
―
Сегодня – нет. Я не могу сказать, как я себя чувствую.
К. Ларина
―
Нет. Какие эмоции у вас возникают в связи с тем, что сегодня происходит в стране – стыд, горечь, разочарование, отчаяние? Что?
С. Юрский
―
Я выбираю из всех ваших слов самое близкое – разочарование. Я разочарован в том, куда сдвинулся театр в целом. Я стараюсь идти своей дорогой внутри театра, но очень разочарован общим движением. Я разочарован несамостоятельностью мышления людей. А я связан с громадным количеством людей, со зрителями. Каждый день, допустим, 10, 11, 12 раз в месяц я связан с большой аудиторией. Я стараюсь её слышать. Я стараюсь понять наши взаимоотношения.Сейчас, мне кажется, кстати, какая-то перемена происходит в зрителе, я её ощущаю, в лучшую сторону. Тогда как месяцы целые, я бы сказал, пару лет это было для меня разочарованием, и я переставал понимать, для кого я играю, для кого я создаю коллектив актёров и руковожу им, и вместе с ними выхожу на сцену, десятки раз выхожу. Может, вообще не надо, остановиться? В этом смысле тоже было разочарование. Сейчас, здесь, вот в ноябре я ощущаю некоторую перемену в зрителе. Я советую прислушаться к мнению человека, который конкретно разговаривает с людьми путём искусства, театрального искусства, театрально-концертного, много раз в месяц с разными аудиториями – российскими и иностранными, столичными и провинциальными – и записывает соотношения, которые меняются. На те же спектакли, на те же акценты меняются соотношения. Это очень важно. В какой-то степени мы Пимены из пушкинской пьесы «Борис Годунов». Это память о ежедневной жизни психологической сегодняшнего дня народа.
К. Ларина
―
Сергей Юрьевич, большое вам спасибо. Наши слушатели здесь пишут слова благодарности за всякие разные ваши работы, в том числе и за Шагала, которого вы сейчас часто играете, и за чтецкие программы, и за аудиокниги, спрашивают про творческие планы. Я не буду вам рассказывать, что мне Юрский сказал перед программой. Я надеюсь, что всё-таки у него изменятся ощущения какие-то эмоциональные, и сезон этот будет не завершающим в творчестве Сергея Юрьевича Юрского, а наоборот – открывающим в нём новые чакры. Спасибо большое!
С. Юрский
―
Спасибо, Ксения! Мы повидались. Осень окончена. Начинается зима…