Павел Лунгин - Дифирамб - 2014-10-19

К. ЛАРИНА: 14 часов 10 минут. Добрый день ещё раз. У микрофона Ксения Ларина. И сегодня в нашей передаче режиссёр Павел Лунгин, режиссёр и сценарист. Здрасте, Павел Семёнович.

П. ЛУНГИН: Добрый день.

К. ЛАРИНА: В июле этого года отметил юбилей Павел Семёнович. Да?

П. ЛУНГИН: Ну, это же какие-то половинчатые юбилеи. 65.

К. ЛАРИНА: Нет, на самом деле как раз считается, что это юбилей.

П. ЛУНГИН: Хороший, да?

К. ЛАРИНА: Да-да-да. Как бы 70 – это уже как бы не сто́ит, уже не ждите.

П. ЛУНГИН: 70 – уже пора закапывать. (Смеются.) Я понял

К. ЛАРИНА: Вот, собственно, с такой оптимистической ноты начнём наш сегодняшний разговор. Я вот прочитала в средствах массовой информации, что завершились съёмки сериала «Родина», режиссёром которого является Павел Лунгин. И мне кажется, это событие, которого очень ждут у нас в России, потому что кино культовое. Я имею в виду сериал американский, который все смотрят. Хотя первоисточником считается израильский сериал, но тем не менее американская «Родина» – это самое такое интересное, за чем следит народ, который кино любит, киноманы и просто любители кино.

Вопрос у меня такой первый. В вашей «Родине» никто не курит, не пьёт, не ругается матом, нет сцен жестокости и насилия, нет эротических сцен? Как с этим всем дело обстоит?

П. ЛУНГИН: Ну, никто не курит.

К. ЛАРИНА: Серьёзно?

П. ЛУНГИН: Остальное – по возможности. (Смеётся.)

К. ЛАРИНА: Ну а как это возможно вот сегодня?

П. ЛУНГИН: Там вообще какая-то непонятная вещь. Там нельзя бутылку поставить – все начинают кричать: «Это реклама, это реклама! Нельзя!» Там до какого-то ханжества дошло: на телевизоре надо заклеивать его название, потому что… Я не знаю, кто установил всё это, но желание что-то спрятать, изменить и сделать не так, как в жизни. Нет, пьют потихоньку, конечно, люди. А как же не пить? Но это там не главное. Там главное – это то, что там как бы алкоголь-то и не нужен. Там такой сильный наркотик предательства, обмана, безумия религиозного внутреннего, что там это всё-таки слабые раздражители. Секс есть, конечно. То есть не секс – любовь, я бы сказал. Любовь.

К. ЛАРИНА: Ну, слава богу, хоть любовью пока ещё можно заниматься.

П. ЛУНГИН: Любовью можно.

К. ЛАРИНА: Когда планируется выход-то? Весной?

П. ЛУНГИН: Ну, это зависит от канала.

К. ЛАРИНА: Это канал ВГТРК, «Россия-1», да?

П. ЛУНГИН: Да, «Россия-1». Нам, наверное, понадобится ещё месяца четыре, чтобы это смонтировать до конца. Где-нибудь в марте-апреле, я думаю, это выйдет.

К. ЛАРИНА: Ну, расскажите то, что можно рассказать, чтобы не спойлерить. Насколько вообще в принципе ваша история отличается от истории оригинала, сюжет?

П. ЛУНГИН: Вы знаете, она… Как сказать? Вот есть такой образ, что скелеты похожи у всех людей, у нас с вами, а выглядим мы по-разному. Два черепа поставишь так – может, и не отличишь мой от вашего. Поэтому я хочу сказать, что вот характеры, мясо, ситуации, какая-то некоторая правда жизни, конечно, иные. Может быть, иной способ съёмки, существования актёров. Всё-таки это гораздо больше русская психологическая штука. Я бы, наверное, и не мог… Там есть какой-то некоторый такой металлический холод какого-то механизма с совершенно подогнанными частями. Знаете, этот сериал рычит, как мотор у «Мерседеса»: он двигается и двигается, и не даёт тебе возможности… Но линии и скелет – они во многом те же самые, честно говоря.

Я сам являюсь соавтором этого сценария, я сам как бы придумал, как трансформировать эту ситуацию в 1999 год: вторая чеченская война, выборы президента, уходит старый президент, такая некоторая смута во власти, и терроризм встаёт во весь рост по-настоящему. Поэтому ситуация в этом смысле похожая. И я сделал какое-то перераспределение, кто является врагами Брагина нашего. Но ходы похожи всё равно. Мы не можем… Это настолько совершенная вещь…

К. ЛАРИНА: А там, кстати, условия какие-то ставятся? Вообще вот механизм такой продукции каков?

П. ЛУНГИН: Я не знаю до конца. Я знаю, что права купил Вайнштейн.

К. ЛАРИНА: Там какие-то договоры есть?

П. ЛУНГИН: Есть договор, куплены права продюсером Тимуром Вайнштейном, который тоже болел очень этой вещью и очень хотел её сделать. Я, собственно говоря, пришёл сам на Второй канал к Златопольскому, с которым мы дружим, предложил ему это делать. Потом мы начали искать. Оказалось, что права у Вайнштейна. Мы как-то все соединились и сделали эту историю. И, в общем, это был для меня, конечно, гигантский марафон, потому что я снимал все 12 серий. Я, честно говоря, думал, что буду снимать первые две или три…

К. ЛАРИНА: «А потом отдам в хорошие руки».

П. ЛУНГИН: А потом как-то отдам в хорошие руки. Ну, это невозможно… Актёры не хотят, всё это действительно как бы висит на тебе. Потом, сериал у нас снимается… Американцы снимают сериал посерийно, они снимают серию как фильм. Это, может быть, тоже во многом объясняет качество: ты его снимаешь с начала и до конца, ты видишь, где кульминация, видишь, где и как это всё происходит. А тут снимаешь по объектам в целях экономии, поэтому ты в первый же день снимаешь один кусочек из начала, один кусочек из середины и финал вдруг неожиданно – а актёр не дошёл, и ты не дошёл до финала. Короче говоря, оказалось, что это невозможно. Поэтому я протрубил 12 серий. Вы знаете, это когда интеллектуальный и физический труд совмещаются, и непонятно, где начинается физический, а где кончается интеллектуальный.

К. ЛАРИНА: Я вот Вику Исакову видела, она такая худенькая стала, бедненькая.

П. ЛУНГИН: Все худели (кроме меня, естественно).

К. ЛАРИНА: Ужасно жалко стало. Совсем её Лунгин там замучил.

П. ЛУНГИН: Машков похудел килограмм на 12 ради этой роли. Он актёр потрясающий (об этом можно поговорить ещё), но он безжалостен абсолютно к себе. Он понял, что человек, который вышел из плена, которого готовили там – он не может, так сказать… Он убрал с себя вообще всё, он высушил себя до стебелька.

К. ЛАРИНА: Давайте тогда про актёров расскажем. Машков – полковник Брагин, которого обнаруживают через шесть лет после исчезновения, после гибели, как я поняла, где-то в пещере какой-то, в подвале на территории Чечни. Да?

П. ЛУНГИН: Да, в тренировочном лагере.

К. ЛАРИНА: И Вика, Виктория Иса́кова… Я правильно ударение ставлю?

П. ЛУНГИН: Иса́кова.

К. ЛАРИНА: Которая играет героиню, которую зовут Анна. Она – аналитик контртеррористического управления ФСБ. И в роли… Как там у нас герой-то?

П. ЛУНГИН: Ну, его зовут Вольский.

К. ЛАРИНА: Глава отдела, да?

П. ЛУНГИН: Замечательный Маковецкий, бородатый и прекрасный. Жену играет Маша Миронова, моя любимая тоже актриса, с которой я много работаю. И Андрей Мерзликин – новое приобретение для меня – играет депутата и человека, который рвётся к власти, и с которым судьба свела вот этого нашего Брагина. Я не хочу рассказывать сюжет, а то людям просто будет неинтересно.

К. ЛАРИНА: Нет, мы не будем. Я просто рассказываю то, что написано уже в газетах – то, что вы сами раскрывали.

П. ЛУНГИН: Все очень хорошие.

К. ЛАРИНА: Актёры блестящие.

П. ЛУНГИН: Я ужасно горжусь этим, потому что это, конечно… Они и так-то потрясающие актёры. Вику Исакову я обожаю ещё с тех пор, когда она у меня появилась в «Острове», где она сыграла бесноватую – так, на раз, легко, с каким-то полным перевоплощением. И я тогда понял, что она вообще всё может. И Машков потрясающий. Вообще они все. Я думаю, что мы удивим просто качеством актёрской игры.

К. ЛАРИНА: А вот интересно про Володю Машкова. Он же у вас работал в фильме «Олигарх». Это было как раз в 90-е, да?

П. ЛУНГИН: Да.

К. ЛАРИНА: В конце 90-х годов.

П. ЛУНГИН: 1999 год.

К. ЛАРИНА: Как раз когда происходит действие вашей картины. После этого у него была достаточно длительная судьба голливудская. Успешная, неуспешная – это другой вопрос. Но это другая совсем эстетика, другой образ жизни и другая актёрская стихия. Она каким-то образом его изменила, на ваш взгляд, вот этот опыт голливудский?

П. ЛУНГИН: Мне кажется, что изменила. Он стал каким-то абсолютно стопроцентным профессиональным человеком. Он живёт в своём вагончике, он ждёт часами, готовый всегда, как змея, абсолютно готовый к прыжку, к укусу. У него никогда не бывает ни раздражения… Бывает же у актёров так: их вызывают к 10, а в кадр они входят в 5 вечера. И это, наверное, может свести с ума. Никогда у него этого нет. И потом, у него какая-то такая появилась сосредоточенная глубина. Мы с ним делали один дубль, ну, два дубля. И хотелось что-то другое, говорил: «Давай вот так вот, чуть-чуть по-другому». Но вообще в нём какая-то точность появилась, знаете, как у мастера дзэна какого-то. Он вообще в очень интересном каком-то внутреннем состоянии. С ним надо, конечно, сейчас сниматься, сниматься и сниматься, работать. Вот кадр, в котором он есть, всегда интересен. Я не знаю, почему. Просто я говорю как зритель. Вот вроде он там даже ничего и не делает, просто присутствие его лица уже делает кадр интересным. Это и есть звёздность, видимо.

К. ЛАРИНА: А то, что касается всей истории, связанной с работой спецслужб. В советское время, когда снимали подобное кино, всегда были консультанты специальные. А здесь у вас есть такие люди?

П. ЛУНГИН: Да, у нас были консультанты. Странным образом это друзья Володи.

К. ЛАРИНА: Машкова?

П. ЛУНГИН: Да. Он дружит со спецназовцами… Он дружит не со спецназом, он дружит со спецназом ГРУ. Эти ребята – я не знаю даже, как – какие-то ужасно вежливые и хорошие люди, и тоже самоотверженные, которые приезжают. Ну, они скорее консультировали нас по конкретностям: по форме, по оружию, не знаю, по пыткам, может быть, по какой-то такой реальности. Иногда просто хотелось, чтобы они были рядом для чувства правды.

К. ЛАРИНА: А вот в американском сериале, конечно, масса каких-то интриг и перипетий внутри самого этого пространства ЦРУ. Вот здесь есть какая-то внутренняя борьба, конкуренция, интриги, связанные с историей ФСБ?

П. ЛУНГИН: Конечно, всегда есть. Всегда есть борьба за власть, всегда есть возможность продать подчинённых, чтобы сделать себе карьеру, чтобы подняться на шаг вверх. Всегда бывает необходимость сдать информатора, потому что сложно защищать информатора, как некоторое мясо, так сказать, для мясорубки спецслужб. И так далее. Всё это, конечно, есть. Но главное всё-таки там, в чём сила – наркотическое начало этого сериала. Это был один из первых сериалов, которые я называю наркотическими – то есть, посмотрев одну серию, ты хочешь немедленно увеличить дозу и посмотреть ещё одну, и ещё одну… И доводишь себя уже до изнеможения к 6 утра.

К. ЛАРИНА: Мы так и смотрели эту «Родину» все, да-да. Оторваться невозможно.

П. ЛУНГИН: Ну да. Там какая-то особая драматургия была открыта. Это какое-то открытие. Потому что из кино вообще ты должен выйти как-то успокоенным, удовлетворённым. Даже я помню «Семнадцать мгновений весны»: ты посмотрел серию – тебе легко, хорошо, ты хочешь дальше. А тут тебя как крючок какой-то тянет дальше. И главное там – это, конечно, отношения этих двух, отношения Машкова и Исаковой, отношения Брагина и Анны.

К. ЛАРИНА: Вы там говорили, что они сумасшедшие оба, безумные люди.

П. ЛУНГИН: Конечно. Они оба же ведь на грани нормы. У одного раздвоение личности полное при полном патриотизме, так сказать. Он в то же время… Не хочу.

К. ЛАРИНА: Ну мы же можем предположить.

П. ЛУНГИН: Я просто боюсь рассказывать неожиданные сюжетные повороты. А она просто на таблетках с маниакально-депрессивным психозом, что не мешает ей быть блестящей интуитивной умницей, но неуверенной в себе в то же время абсолютно, безжалостной к другим и к себе, и в то же время слабой бесконечно. То есть это какие-то такие образы, к которым мы не привыкли среди своих… «Наша служба и опасна, и трудна».

К. ЛАРИНА: Да-да-да, у нас обычно биографии другие.

П. ЛУНГИН: Иной тип личности. Эти два сложных типа личности, их противостояние, их любовь, ненависть, их соперничество какое-то страшное – оно и делает эту вещь достаточно уникальной, и оно даёт ей энергию. Там между ними электричество идёт всё время.

К. ЛАРИНА: А вот что не прививается на российскую почву, что не поддаётся адаптации? Вот есть такие вещи именно в «Родине»?

П. ЛУНГИН: Я даже не знаю. Я, честно говоря, как-то от той уже отошёл.

К. ЛАРИНА: Я поняла, что у вас уже своя история всё затмила.

П. ЛУНГИН: Я не пересматривал её. Вы знаете, что интересно, например? Я обратил внимание, как сделан такой тип сериала. Моя сила – это давать тепло, давать жизненность. Я могу из общения двух людей сделать минуту какого-то юмора, чего-то такого. Это туда не входит, почти не входит. Всё, что было сделано при монтаже, вылетает, потому что это не про шутки, это не про тепло, это не про юмор. Это про что-то совсем другое. Я говорю ещё раз: это машина, которая безжалостно тебя за шкирку тянет к финалу.

К. ЛАРИНА: Всё равно в этих всех сериалах американских – ну, условно назовём это «политическими детективами» – там всё равно присутствует некая патетика, такой пафос державный, безусловно, без этого невозможно. А здесь у вас? Это, как мне кажется, в нашем случае всегда выглядит невероятно фальшиво, сразу как бы продаётся задёшево, что называется. Как вот этого избежать? Или у вас таких проблем здесь нет?

П. ЛУНГИН: Я не знаю. Я не чувствую этого пока.

К. ЛАРИНА: Ну вот вы говорите про патриотизм. Как снимать патриотическое кино? Понятно, что это патриотический фильм, наверное.

П. ЛУНГИН: Я не знаю. Понимаете, это вечный и бесконечный спор о том, что такое патриотизм. А вот Герцен патриот? А вот декабристы – они кто? Они патриоты или нет? Они что хотели? Они на службе у Англии были? Или они честно пытались… Вообще человек, который идёт к врачу и принимает лекарство – он что? Вот он берёт свою маму и идёт к врачу – он подлец? Или он подлец, если он не ведёт её к врачу? Это такие вечные вопросы. И мне кажется, что здесь каждый должен решать в меру своего собственного чувства. И я всё-таки из линии разночинной интеллигенции. И я считаю, что тяжело говорить, но надо говорить правду. Это всегда же вечно… «Люблю Россию странною любовью». Вот эта странная любовь…

К. ЛАРИНА: В Америке по-другому – там Родину любят открыто и честно.

П. ЛУНГИН: Ну и мы любим открыто и честно. Но такое количество американских фильмов, которые говорят о том, что главный подлец – это президент или, на худой конец, вице-президент, что заговор ЦРУ, что судья берёт взятки, что судья подлец. А уж о полиции я вообще не говорю. Полиция просто со снятыми скальпами там. Но Америка по-другому относится к себе. Там она как-то психоаналитически снимает все проблемы через искусство как раз, через кино.

К. ЛАРИНА: То есть это всё проговаривается.

П. ЛУНГИН: Да, и снимает проблему. Понимаете, как была снята проблема гомофобии, например? Была целая серия в 70-80-е годы о гомосексуалистах. Актёры, которые не были гомосексуалистами, играли их, чтобы показать, что они люди. Том Хэнкс играл человека-гомосексуалиста, больного СПИДом, чтобы показать, что они люди, что их должно быть жалко. А когда был… У них прямо такими линиями. Вот о равноправии женщин какая-то была целая серия.

К. ЛАРИНА: Расизм, кстати.

П. ЛУНГИН: Расизм. Расизм был искоренён. Расистам стыдно, потому что лучшие актёры и лучшие режиссёры снимали, снимали и снимали фильмы. Коррупция полиции так уже бичевалась, и какая-то прямо была серия подряд – 10-20 крупных голливудских фильмов, которые снимали эту проблему. Поэтому они по-другому это воспринимают. И, может быть, в этом есть какой-то толк, потому что у них нет расизма. А у нас он есть по-прежнему.

К. ЛАРИНА: Павел Лунгин в нашей студии. Мы сейчас слушаем новости, а потом продолжаем наш разговор. Напомню, кстати, номер SMS: +7 (985) 970-45-45 – для ваших вопросов.

НОВОСТИ

П. ЛУНГИН: Вы знаете, вот я хотел… Простите.

К. ЛАРИНА: Я только скажу, что это вы. Это Павел Лунгин. Говорите.

П. ЛУНГИН: Извините. Да, это Лунгин, который не может остановиться и говорит. (Смеются.) Мы говорили о том, что в Штатах наоборот – всё проговаривают, всё вербализируют.

К. ЛАРИНА: Социальная функция кинематографа, воспитательная в какой-то степени.

П. ЛУНГИН: Но зато как уныла эта политкорректность, которая из этого вытекает. Тарпищев пошутил, но абсолютно нормальная шутка – и что? Его на год… Он сказал про этих двух могучих чёрных теннисисток – «братья Вильямс». Я не знаю, мне кажется, что это даже как-то забавно, потому что если столько лет уже всех там бьют и они такие прекрасные… Но политкорректность не терпит вообще даже шутки, даже юмора.

К. ЛАРИНА: Вы знаете, Павел Семёнович, я как раз про другое подумала. Постойте.

П. ЛУНГИН: И тут же наказание. Такая постность какая-то идёт.

К. ЛАРИНА: А почему никто не наказывает тогда… Если вы снимаете Тарпищева, давайте отстраните тогда президента Российской Федерации Владимира Владимировича Путина.

П. ЛУНГИН: От чего? От тенниса.

К. ЛАРИНА: Снимаем с должности после его шутки про бабушку и дедушку. Слышали?

П. ЛУНГИН: Нет, я не слышал.

К. ЛАРИНА: Ну, когда он сказал про рубль с долларом. Его что-то спросили, это было в Милане вот буквально вчера-позавчера, я не помню, когда точно. Он сказал: «Есть такая грубая поговорка в России: «Если бы у бабушки были внешние половые органы дедушки, она была бы не бабушкой, а не дедушкой». Ну, что-то типа этого.

П. ЛУНГИН: А в каком смысле?

К. ЛАРИНА: Это уже неважно, трудно это понять. Там какие-то свои процессы происходят, там свой юмор.

П. ЛУНГИН: У кого?

К. ЛАРИНА: Но это же он сказал?

П. ЛУНГИН: Орган у кого – у доллара или у рубля?

К. ЛАРИНА: Ну, может быть… Я подумала, как можно интерпретировать: если бы у рубля был …, то он был бы доллар.

П. ЛУНГИН: Я понял.

К. ЛАРИНА: Так, наверное? (Смеётся.) Короче, я про другое хотела сказать. Вот вы говорите про Тарпищева. Тогда пусть действительно реагируют на такие шутки, а то здесь реагируем, а здесь не реагируем.

П. ЛУНГИН: Нет, ну это просто международная теннисная организация, она воплощает такой дух политкорректности и так далее. Ну ладно, бог с ними.

К. ЛАРИНА: Я хотела бы вернуть вас к этой теме, она мне очень интересна – по поводу социальной функции кинематографа. И воспитательной тоже, получается. Мы же как-то стараемся от этого откреститься, а нас всё равно к этому возвращают, чиновничество наше: «Должны снимать фильмы патриотические, прославляющие это, то, пятое-десятое. Не позволим очернять страницы истории нашей великой Родины», – и прочее, прочее. Как здесь тогда развести? Чем всё-таки отличается то, о чем вы говорили, в американском кинематографе от того, что требуют сегодня многие депутаты и чиновники от культуры?

П. ЛУНГИН: Я не знаю, это сложно сказать. Но там тоже очень много, в Америке, таких тупых ура-патриотических фильмов. Есть, по-моему, какие-то даже просто откровенные… Вы знаете, тут главное, чтобы было как-то всего много. Но отличают вообще талант. У нас почему-то считается, что заказная работа имеет право быть бездарной. Ну, хорошо, сказали – сделал дрянь. Но это же заказная? Взял деньги с чистой совестью и довольно, самодовольно смотришь.

Талант. Потому что лучшие педагогические книги были сделаны про непослушных мальчишек, понимаете: «Том Сойер», «Малыш и Карлсон» и целая серия… Всё, что талантливо, вообще как-то не укладывается в такие чиновничьи рамки. Мне кажется, что тут сложно определить. Но просто мы-то знаем, что талантливо, а что нет. Я могу только по сценарию «Добро пожаловать» из любимейших фильмов… А когда Ролан Быков снимал «Внимание, черепаха!» и «Телеграмма»? Это прекрасные детские фильмы про непослушных, но хотящих чего-то хорошего, делающих по-своему, пробивающихся сквозь запреты часто в нравственном смысле личностей. Мне кажется, это единственное воспитание, которое возможно – говорить людям о том, что есть добро и что надо слушаться движения сердца и души, и ты тогда будешь прав, даже если тебе приходится преодолевать. Это и есть единственное воспитание нравственное, которое можно дать, мне кажется.

К. ЛАРИНА: А вот в чём тогда… Каким образом это проявляется в кино, вот воспитательная функция?

П. ЛУНГИН: Ну, не знаю. Вы знаете, сейчас же очень сложно, потому что сейчас же ведь детского кино вообще нет.

К. ЛАРИНА: Семейного.

П. ЛУНГИН: Сейчас взрослые смотрят детское кино. Вот все эти миллиардные, миллионные фильмы про метеориты, про этих железных дровосеков, которые дубасят друг друга в космосе где-то – это же детские фильмы. Ну, сейчас вообще инфантилизация. Мы говорили как-то с вами о том, что мир дико инфантилизируется. И сейчас папа с мамой одеваются в ползунки. Если раньше детей одевали в сюртучки, то сейчас наоборот – папа и мама одели какие-то ползунки голубые и ходят такие весёлые. И смотрят эти фильмы, читают «Гарри Поттера». И для молодого поколения «Гарри Поттер» – это их книга. Я слышал, как молодые обозреватели – как мы говорили о Евангелии, так они говорят о «Гарри Поттере», это что-то святое. То есть в этом есть кайф, в этом есть прикол.

К. ЛАРИНА: То есть мы опять как бы вступили в эпоху детства, детства человечества.

П. ЛУНГИН: Мы вступили в эпоху идиотизации общей, поэтому нами так легко манипулировать всеми. Поэтому говорить о детском кино сложно. Надо просто делать, видимо, развлекательные какие-то фильмы, в которых действительно добро всё-таки побеждает, снова побеждает зло.

К. ЛАРИНА: Как выстроить свою жизнь художественную сегодня, чтобы не зависеть вообще от чиновников, от власти? Что у нас неправильно? Ведь мы говорим про Голливуд или говорим про европейское кино, про европейскую киноиндустрию, которую вы тоже прекрасно знаете. В чём там разница в системе этой работы? Там тоже деньги государственные просят?

П. ЛУНГИН: В Голливуде – нет. Я не знаю Голливуда, ни черта там не понимаю. Знаю, что это как-то очень сложно. Но там он просто до такой степени многоступенчатый, это что-то такое огромное, что там есть всё. Там что бы ты ни сделал, если у тебя талант какой-то есть, ты найдёшь какую-то свою нишу. Как происходит в Европе, я понимаю. Как во Франции происходит? Там всё-таки священным является желание художника и воля режиссёра. И чиновники, и Министерство культуры присутствуют при обсуждении, например, они распределяют бюджет, но они вообще не имеют мнения, они вообще никак не влияют на голосование. Я там был даже один год в комиссии, меня почему-то сделали. Я там был, я не мог читать. Там надо читать по 100 сценариев в неделю, у меня не получалось это по-французски. Но там – то, что я сам видел, когда присутствовал при этих обсуждениях – речь идёт только о таланте, о возможностях кассового успеха тоже, бесспорно.

К. ЛАРИНА: Это когда распределяют именно бюджетные деньги государственные, да?

П. ЛУНГИН: Да. У нас постепенно… Вы знаете, этого не было ещё недавно. Но даже не то что цензура, а некоторый такой всё-таки пригляд государственный: появляется некоторая идеология, некоторый взгляд, и вместе с ним появляется некоторая необходимость реагировать на праздники, на памятные даты, реагировать на 200-летия, на 100-летия. И, конечно, постепенно каким-то образом Министерство культуры, которое даёт деньги, уже хочет понимать, на что оно даёт деньги. Хотя в то же время, вы знаете, грех говорить, потому что я смотрю, что все всё-таки талантливые режиссёры получали деньги на свои фильмы. Я не видел ни одного яркого…

К. ЛАРИНА: Здесь, у нас?

П. ЛУНГИН: У нас, конечно. И Коля Хомерики получал, и Попогребский получал.

К. ЛАРИНА: Ну вот Кирилл Серебренников не получил на «Чайковского».

П. ЛУНГИН: Ну, на «Чайковского» не получил, а до этого много раз получал.

К. ЛАРИНА: Арабов с Досталем не получили на то, что они…

П. ЛУНГИН: На следующий получат они. Про беса?

К. ЛАРИНА: Да.

П. ЛУНГИН: Ну, я не знаю. Там это сложно. Не то что они вообще не получили. Там они хотели какие-то, наверное, большие суммы.

К. ЛАРИНА: Ну, в общем, там всё не так радостно. Ну что вы?

П. ЛУНГИН: Естественно, не радостно.

К. ЛАРИНА: Я же вижу, в этом есть момент унижения всё равно. Кто вы такие, чтобы оценивать, талантлив Арабов или неталантлив, в конце концов? Ну?

П. ЛУНГИН: Есть. Ну а что делать? Скажите, что делать, если государство… У нас нет киноиндустрии. Раз нет киноиндустрии – государство распределяет деньги. Раз государство распределяет деньги – рано или поздно (оно ещё поздно спохватилось) оно обязательно спохватится и скажет: «Всё-таки за наши деньги вы делайте то, что нам…»

К. ЛАРИНА: А есть такое право у них, скажите? Вот объясните мне.

П. ЛУНГИН: Права нет, но желание-то есть.

К. ЛАРИНА: Право. Вот насколько эта формула…

П. ЛУНГИН: Она идёт из долгой жизни при СССР, из долгой советской жизни, из огромного какого-то опыта.

К. ЛАРИНА: Но эта же формула очень популярна нынче, она как бы внедряется в сознание: тот, кто платит…

П. ЛУНГИН: Тот и танцует.

К. ЛАРИНА: Да-да-да, «я имею право». «Не позволим на наши деньги!» Послушайте, это не ваши деньги. Это деньги и мои в том числе, это деньги налогоплательщиков. Это государственный бюджет, а не личный бюджет одного отдельно взятого министра или его заместителей, или не знаю, кого. Они все меняются. Правда же? Они не вечные.

П. ЛУНГИН: Я согласен, они действительно меняются. Это такое сложное поле, там много интриг своих. Там есть определённые группы внутри экспертного совета. Это такое сложное-сложное какое-то дело. Но, конечно, тенденция эта стала появляться. Раньше её не было совсем. Ещё лет пять тому назад этого не было вообще. Но всё равно деньги дают, и это само по себе замечательно.

К. ЛАРИНА: Деньги дают. Давайте рекламу слушать.

РЕКЛАМА

К. ЛАРИНА: Возвращаемся в программу. Я напомню, что у нас Павел Лунгин в студии здесь. Я обещала несколько вопросов задать, которые пришли на наш сайт до начала программы. Это даже не вопрос, а реплика. Мне хочется, чтобы её прокомментировал Павел Семёнович. «Павел, привет от Пётра Солдатова, снимался у вас в «Бедных родственниках»! Рад слышать! Приглашаю к себе на пасеку в Костромскую губернию». Кто это? Актёр ваш, да?

П. ЛУНГИН: Да. Я передаю вам привет большой. Это потрясающий человек, он пел, мы нашли его… Ему, во-первых, наверное, уже 80 лет или больше, 85. Я так рад, что он жив и здоров. Говорят, что с пчёлами живут до 100 лет, поэтому Пётру ещё долгих-долгих лет жизни. Знаете, он актёр. Он пел, обвешанный значками, на Арбате, где мы и нашли его. Он профессиональный актёр, который учился в Караганде, из семьи ссыльных. Он скульптор, у меня стоят две скульптуры его, режет из дерева. И он какой-то потрясающе светлый, лёгкий и талантливый. В нём что-то есть от мудрого, как у Луки (вот у Горького Лука). В нём есть какой-то такой ласковый, умный, объёмный взгляд на эту жизнь. Он, конечно, потрясающий философ и мудрец народный.

К. ЛАРИНА: «Уважаемый Павел Семёнович! Вы содержательный человек и режиссёр, что, в сущности, неудивительно с учётом вашего происхождения. Я имею в виду вашу семью и ваших родителей – умных, образованных, ироничных, творческих людей. Мой вопрос к вам такой, – пишет наш слушатель. – Кого из современных граждан России вы считаете редкими мыслителями, оригинальными в своём видении настоящего и будущего России?» Ну что? Речь идёт о каких-то моральных авторитетах, каких-то людях.

П. ЛУНГИН: Сложно сказать. В наше время как-то нет таких. Понимаете, нет Ганди, и Толстого нет. Есть разное время: есть время учителей больших, а есть просто очень много умных людей. Померанц вот какой-то светлый человек и умный человек. Но считать ли его, например, тем, кто ведёт тебя куда-то?

Мне кажется, что мир странным образом сейчас как-то сбился немножко с пути, весь мир вообще. Мы привыкли говорить: «Россия куда?» А куда идёт вообще весь мир? Эта потеря направления, потеря смыла некоторого в том и состоит, что никто не может дать нам ответа на вопрос. Наверное, происходит какая-то культурная мутация очень мощная, и мы в неё попали – новая цифровая цивилизация. Я не знаю… Иногда мне кажется, что я вообще принадлежу к чему-то уже отжившему и окончившемуся. Но мне кажется, что единственное, что осталось – это какая-то внутренняя честность и человечность. И главное – всё-таки не превращаться в инквизиторов с двух сторон. Потому что как раз в эти эпохи, когда нет ясного направления, дико грызутся люди за маленькие правды и за маленькие истины между собой. Для меня любой, кто не агрессивен сейчас, уже хорош.

К. ЛАРИНА: Конечно, вам в какой-то степени, как мне кажется, в каком-то смысле повезло, что такой самый тяжёлый, агрессивный, как вы правильно отметили, нехороший период в жизни общества вы пересидели, что называется, в «эмиграции» – пересидели в работе, внутри. Потому что всё-таки, как я поняла… Сколько вы снимали? Год, да?

П. ЛУНГИН: Я снимал шесть месяцев, семь.

К. ЛАРИНА: Полгода.

П. ЛУНГИН: 12 часов в день. Знаете, что это такое?

К. ЛАРИНА: Круглые сутки.

П. ЛУНГИН: 12 часов. Ты падаешь потом, спишь и вообще…

К. ЛАРИНА: И я думаю, что вам в каком-то смысле повезло. Но вот сейчас, когда вы уже вышли из этого бункера под названием «съёмки фильма» и увидели всё, что произошло сейчас в стране и в обществе, прежде всего, какие у вас чувства по этому поводу? Почему сегодня… Кто эту агрессию возбуждает в обществе? Почему так готовы наши соотечественники, мы так готовы к этой войне, к этому раздраю, к этому взаимному убийству?

П. ЛУНГИН: Сложный вопрос. Это какое-то пробуждение от спячки. Вы знаете, я думал, что вот прошло 20 лет где-то, немножко больше, со времени перестройки. Я могу сказать просто свои ошибки. Я вот думаю… Смотрите, при советской власти с 1917-го по 1937 год за 20 лет воспитали уже совершенно нового человека – человека готового к процессам, готового кричать «ату его, ату!», готового верить в то, что старые коммунисты были японскими шпионами, и так далее.

А вот у нас прошло 20 лет. Я думаю: где этот новый человек воспитанный? 20 лет хватает на воспитание. Мне сначала показалось, что воспитали как бы человека безучастного. Люди мне показались анестезированными, то есть что каждый занимается своим делом. Вот как у вас звонят Пикуленко, и одна проблема: «Взять «Тойоту» 1989 года? А как же это и что же это?» – и так далее. И вдруг из этой анестезии… Я даже называл его «homo anesthetized», то есть человек, которого вообще не волнует ничего – ни политика, ничего. Но, видимо, так жить нельзя. Я был неправ. Вдруг это яйцо спячки и анестезии… Голосовать не ходят, более-менее всем всё равно и так далее. И вдруг взорвалось взрывом такой агрессии.

К. ЛАРИНА: Ну, это страшно. Образ-то жуткий. Хорошо ли это?

П. ЛУНГИН: Спал, спал – проснулся.

К. ЛАРИНА: Может, пусть спит этот монстр тогда?

П. ЛУНГИН: Я не знаю. Понимаешь, этот монстр – мы сами. Но я смотрю, что весь мир… Знаешь, мне иногда кажется, что какие-то дуют ветры по всему миру. Эти неожиданные вспышки агрессивности, видимо, чему-то соответствуют. Я смотрю, что в Гонконге происходит. Откуда вдруг это желание такого какого-то силового разрешения, бодания? Может быть, надо готовиться к периоду какому-то, когда вот эта агрессивность. Кончился какой-то сладкий период взаимного мира и поцелуев, и мы входим в новый период – в эпоху войн, междоусобиц. Я не знаю…

К. ЛАРИНА: Ну, это тогда апокалипсис, это конец света.

П. ЛУНГИН: Не конец света. Люди проходили через конец света и снова возрождались. Что должен был ощущать человек, который сидел в немецком лагере, которого вели в печь, в газовую камеру? Ему казалось, что, конечно, больше мира быть не может. Что казалось человеку, который замерзал живьём в 1937 году в лагере? Ему, наверное, казалось, что вообще мир кончен. Люди знавали худшие времена. Но время как-то изменилось. Вот этот период после Второй мировой войны, который был, в общем, довольно счастливым, богатым и полным иллюзий, любви, мировых фестивалей, сплетения в олимпиадах, в каких-то общих хороводах, единой музыке, едином искусстве – видимо, этот мир кончается. И мы должны…

К. ЛАРИНА: Принять это как данность?

П. ЛУНГИН: Как художники, мы должны готовиться. Знаете, у Вуди Аллена был такой очень смешной фильм, «Зелиг» называется. Там его дедушка, старый еврей, говорит ему перед смертью, чем перевернул всю жизнь герою: «Мир жесток и несправедлив. Береги деньги». (Смеются.) Это, конечно, в духе Вуди Аллена, но, в принципе, он ему сказал: «Будь готов, внучек, к чему-то». К чему – мы не знаем.

К. ЛАРИНА: Это Павел Лунгин. А мы, наверное, на этом завершим наш сегодняшний разговор. С нетерпением будем ждать премьеры фильма «Родина». Мы с этого начали, этим и завершим. Надеюсь, что весной 2015 года мы это кино увидим и уже обсудим. Спасибо вам большое.

П. ЛУНГИН: Спасибо, Ксения.

К. ЛАРИНА: До встречи.