Александр Филиппенко - Дифирамб - 2014-09-14
К. ЛАРИНА – 13 часов 16 минут. Начинаем программу «Дифирамб». Эти дифирамбы мы этому человеку поём круглосуточно, нам поводов не надо для дифирамбов этому человеку, потому что он сам себе дифирамб. Но на сей раз мы встречаемся по поводу, поскольку знаменательная дата – юбилей отметил Александр Филиппенко тут на днях в начале сентября. Поздравляем его!
А. ФИЛИППЕНКО – Спасибо.
К. ЛАРИНА – Но, судя по всему, год будет юбилейным. А то просто прошёл день рождения – и до свидания. Нет! «У меня, – сказал Филиппенко, – юбилейный год». Так?
А. ФИЛИППЕНКО – Он начинался ещё раньше, ещё перед этим. Я планировал… Как Сергей Юрьевич говорил: «Не надо отмечать». Главное – за год до этого. И в любимом нашем чтецком отделе в зале Чайковского вот «Три вечера с Александром Филиппенко».
К. ЛАРИНА – А мы их, кстати, анонсировали в прошлый раз.
А. ФИЛИППЕНКО – Да. Так это было начало.
К. ЛАРИНА – Да. И они, наконец, прошли.
А. ФИЛИППЕНКО – Финал. И вот я тебе это дарю торжественно, дорогая. Там и…
К. ЛАРИНА – «Три вечера с Александром Филиппенко»: «Демарш энтузиастов», «В поисках живой души» и «Смех»…
А. ФИЛИППЕНКО – Три разных. Это как докторская диссертация, ты знаешь. Если бы мама была живая, я бы принёс ей и сказал: «Вот. Вот всё».
К. ЛАРИНА – Это действительно, что называется, некий срез жизни творческой, да?
А. ФИЛИППЕНКО – Это отсчёт, безусловно. Да-да-да. Ну что ты? Три раза по три часа, и разные тексты. Это было очень… Внимательно относился к этому. Каждый из вечеров я посвятил каким-то старшим товарищам. Слова благодарности сегодня я бы тоже хотел сказать, конечно, всем, кто мне звонил, и SMS-ки, и по электронной почте, и прочее. Вообще, конечно, особенно старшие мои товарищи… Знаешь, я благодарен бесконечно, что так случилось. И в далёкие пионерские годы были старшие друзья, и на Физтехе команда КВН наша 1962 года, и эстрадная студия «Наш дом», и потом же и на Таганке, понимаешь.
К. ЛАРИНА – Сохранилось?
А. ФИЛИППЕНКО – Абсолютно сохранилось! Понимаешь, все – и Веня Смехов, и Хмельницкий Борька был. Это из серии людей, которые когда звонят – и ты сразу говоришь: «Да», – а потом спрашиваешь: «Что надо?» И вот здесь «Три вечера» – я посвятил Станиславу Рассадину один. Это про шестидесятников, он же первый вёл. Это замечательный литературовед наш. И все вопросы по поэзии – я всегда с ним как-то советовался аккуратно. Ролан Антонович Быков – вот тоже замечательно. Немного я с ним репетировал…
К. ЛАРИНА – А кого уже нет? Боже мой, нет ни Рассадина, ни Быкова.
А. ФИЛИППЕНКО – Да. Встретился на «Мёртвых душах». Говорит: «Сашка, давай мы тебя сейчас на это самое… На госпремию! Давай документы! От нашего фонда», – и запустил. И потом его не стало. И бумага пошла. И вот так случилось, что за моноспектакль в 1998-м, за «Мёртвые души», я получил госпремию. Ну и Михаил Александрович Ульянов, конечно, в Театре Вахтангова. Это такая была академия у меня, понимаешь. Не все они, великие, преподавали в «Щуке», но наблюдать, как Плотников, Толчанов, Абрикосов, как Борисова, Осенев, как они себя ведут на сцене! Вот это была великая школа, великая академия.
К. ЛАРИНА – Ну а то, что всё-таки вырвался из репертуарного театра и ушёл в свободное плавание – хорошо ли это?
А. ФИЛИППЕНКО – Дорогая… Хорошо! Я благодарен судьбе. Если мы могли бы сейчас свечку поставить, понимаешь, я бы поставил. Потому что Его Величество Случай, который в моей жизни играл главную роль – так оно и происходило. Только надо, конечно, почувствовать этот сигнал, этот знак. Ну а что? 1995-96 год – это… Всё, что от тебя… Есть у тебя, что сказать людям – скажи! Я вспоминаю знаменитую миниатюру Райкина, которую разрешили только в начале перестройки. И если вдуматься, Ксения, мы целую передачу с тобой бы (ещё бы пару философов взяли) про коллективную безответственность, как надо воспитывать, наоборот, ответственность личную. «Мы столько угля, столько стали…» – «Нет, лично вы что можете?» – «Мы столько хлеба, столько мяса, молока…» – «Нет, лично вы что можете?» – «Я? Я могу пиво зубами открывать».
К. ЛАРИНА – Ну, действительно была запрещена?
А. ФИЛИППЕНКО – А?
К. ЛАРИНА – Официально была запрещена эта миниатюра, да?
А. ФИЛИППЕНКО – Да, до этого. А в перестройку, когда вот это – пожалуйста. «Давайте мы сейчас всё это… Поговорим, как говорится». Вот он, диалог возник. И когда мы так встретились на каких-то концертах, ездили что с Градским, что с Леной Камбуровой, они все открывали театр. «Ну что тебе, это самое? Печать будет тебе оттягивать карман?»
К. ЛАРИНА – Карман.
А. ФИЛИППЕНКО – Но лично ответственность на себя взять и вот в этой… Конечно, был трудный разговор с Ульяновым.
К. ЛАРИНА – Когда уходили, да?
А. ФИЛИППЕНКО – Уход, да. Но он три часа… У нас был бокс, а потом сразу он мне сказал: «Давай я тебе письмо подпишу в управление культуры». И у Ефремова я подписал…
К. ЛАРИНА – Это какой год был?
А. ФИЛИППЕНКО – 1995-й.
К. ЛАРИНА – А много играли в это время в театре? Репертуар был сильно занят?
А. ФИЛИППЕНКО – Да! Ой, пока нас никто не слышит. Ты понимаешь, я всё время был при Ульянове вторым. Ричард III – Бекингем. Он играл Ленина, я играл Бухарина. Он играл Сталина, я играл Жданова. Он – Степана Разина, я – его правую руку. Понимаешь? «Михаил Александрович, давайте, может, академотпуск я возьму и пока поиграю?» А он говорит: «Нет!» Он должен был держать. В то время же каждый – Лебедь, Рак и Щука. И чтобы держать… Он не допускал. «Ну… Тогда иди в вольное плавание». Ну, благословил меня.
Вот что я ещё вспомнил. Это было на гастролях где-то в Омске, что ли, и когда вот он играл: день – Ленина, день – Сталина, день – Разина, день – Ричарда. При нашей зависимой профессии, по-моему, это только абсолютно свободный внутренне человек может себе позволить, чтобы после каждой роли ему кричали: «Браво!» И вот это было для меня как эпиграф, эталон, когда я готовил три программы. И вот сделать это всё вместе, вот такой отчёт как бы.
К. ЛАРИНА – Раз уж мы говорим про тех, кто сыграл какую-то важную роль в жизни Александра Филиппенко (вот говорим про Ульянова), а по кому скучаем больше всего, из тех, кого нет?
А. ФИЛИППЕНКО – Ну, ты понимаешь…
К. ЛАРИНА – Я не говорю про близких людей, я говорю про друзей, учителей, коллег.
А. ФИЛИППЕНКО – Ты абсолютно права. Это из серии – к кому приехать и спросить, как жить. Ты понимаешь, так была возможность, когда Гриша Горин гулял с собачкой, и на бульварах можно было к нему… Так у меня бывало, когда я к Давиду Боровскому… И проект «Один день Ивана Денисовича» он же начинал, и он советовал… Я помню, как он тихонько на ушко иногда говорил: «Саша, этого никогда не делай. А вот это так».
И Михаил Александрович Ульянов, конечно же. Всегда я чувствовал в нём… При всей видимости государственного деятеля ему хотелось озорства какого-то, ты понимаешь. И я не забываю, когда он… Это его было желание – наши гастроли тогда с «Брестским миром». Неожиданно в начале перестройки весь театр уехал в Чикаго. И когда был вот этот концерт, и он говорит: «Сашка, мы в Чикаго». Я видел, как он летает практически. Или как он Рачью Капланяна звал в самом начале, чтобы придумать что-то новое, какую-то режиссуру. «Уроки мастера» – Виктюка он позвал, где в течение спектакля менялась манера актёрской игры от бытовой драмы в комедию и в трагифарс потом, ты понимаешь. Вот это было в нём.
К. ЛАРИНА – Я, кстати, вспоминаю даже одно из проявлений его. Наверное, ты этот спектакль тоже знаешь – «Последняя ночь последнего царя».
А. ФИЛИППЕНКО – Да.
К. ЛАРИНА – То, что Фокин делал. И там Ульянов играл Юровского. Это было что-то невозможное. Это было так здорово! Это была абсолютная такая вот афера, конечно, потому что непонятно было, что это за произведение, что это за вещь, в какой манере это играется. Это был такой цирк.
А. ФИЛИППЕНКО – Так вот риск. Он всегда туда отправлялся, прыгал. Хотя, конечно же, он контролировал ситуацию. Михаил Александрович всё это чувствовал, знал. Вот этому надо уметь учиться, вовремя сделать остановку, сделать паузу. Как нас учили в Щукинском училище: «Завизируй, а потом импровизируй». Сделай вид: «Это такая, ах, импровизация!» И всё, что у Германа… Вот я тоже попал в фильм «Мой друг Иван Лапшин», когда я уже много понимал в кино и знал, в какую историю мы входим, понимаешь. И все вокруг это знали. И как Андрей Миронов, был совершенно такой тихий, спокойный, был лоцирован, как мы говорили на Германа, и слушать, что он хочет. Это было важно. И Жарков, и Нина Русланова.
К. ЛАРИНА – Хотя и роль-то небольшая, там совсем ничего.
А. ФИЛИППЕНКО – Ой, про это отдельная история была. Можно я расскажу, нет?
К. ЛАРИНА – А там что, была большая роль?
А. ФИЛИППЕНКО – Была большая роль, половина не вошла. Я же медэксперт, мы же снимали в морге, дорогая, это отдельная история. Потом однажды он взял… Боже, хорошо, нас не слышат. Брошенные трупы были. Потом он это отснял. Потом это запретили. Но Герман был бы не Герман – он тогда взял трёх моржей, парафином их залили. И, боже мой, это шок! «Нет, он дышит, дышит!» – когда комиссия это смотрела. Потом всё запретили ему. И он менял, менял, менял… Это при мне было. Вот этот мальчишка, который… И во время съёмок у него уши стояли. Он тут же говорит: «Светлана, мы сейчас… Значит, ты будешь воспитывать без матери сына. Напишем завтра сцену, послезавтра сыграешь». И этот мальчик и спас картину. Когда убивали его, кто-то подсказал Алексею: «Тебя ругают, что ты показываешь 1936-й и 1935 год. Сделай что-то субъективное». И что он придумал? Помните, первая фраза в кино: «Я помню квартиру моего отца».
К. ЛАРИНА – Да, да, да.
А. ФИЛИППЕНКО – Это субъективный взгляд. И я стал главным героем. Мой папаша, вот это всё. А ещё Грамматиков, который тоже был… В один день сдавали в министерстве… «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» – и я бритый. И через секунду начальство говорит: «Это всё ясно, принимаем. Давайте дальше». И мы остались с оператором в креслах, стали смотреть «Мой друг Иван Лапшин», где я тоже бритый появляюсь в первых кадрах. И он мне позвонил, говорит: «Сашка, в отличном ты проекте снялся». Это вот воспоминания.
К. ЛАРИНА – Я, кстати, когда смотрела всю прессу вокруг юбилейного дня Александра Филиппенко, меня немножко так обидело (меня лично, как фаната вашего творчества), что было написано в какой-то газете: «Сегодня юбилей отмечает главный злодей отечественного кино». Думаю: «Какой злодей? Вы что?» И я поняла, что люди, массовое сознание как бы так настроено – какой-нибудь Кощей Бессмертный или кто там был.
А. ФИЛИППЕНКО – Ну что делать? Так и есть. Я же когда писал «яркий представитель «тёмных» сил» (фраза у Розовского была), я «тёмных» ставил в кавычках всегда. Когда и «Козел» на саксе» – я всегда ставил в кавычки. И как Лёша ни обижался, а потом всё-таки и книгу написал.
К. ЛАРИНА – Даже какой-нибудь булгаковский персонаж Азазелло – всё равно это не злодей. Нет! Это гротеск какой-то.
А. ФИЛИППЕНКО – Почему? Одержимые идеей. Все они были одержимые. И это опять наша вахтанговская школа, чьё столетие мы должны отмечать в октябре.
К. ЛАРИНА – Всё-таки вахтанговская школа.
А. ФИЛИППЕНКО – Да-да-да, конечно. И ты знаешь, физически ощущаю иногда разницу школ.
К. ЛАРИНА – Но до вахтанговской же тоже была история театральная.
А. ФИЛИППЕНКО – Безусловно. Но она абсолютно…
К. ЛАРИНА – Дощукинская.
А. ФИЛИППЕНКО – А Таганка? Все же выпускники. Юрий Петрович на сессии, когда я параллельно сдавал сессию, к Захаве меня отпускал. Всё это было…
К. ЛАРИНА – Подождите. Раз у нас сегодня вечер воспоминаний… А были ещё какие-нибудь? Дворец пионеров?
А. ФИЛИППЕНКО – Начало. Конечно, конечно. Я не знаю, вот у меня тут есть телефон, можем и сейчас позвонить. Я могу только сказать, я с ним внятно разговаривал: 95 лет, Юрий Борисович Померанцев, играет в Алма-Атинском театре драмы. Он был старший у меня. До этого был Михаил Борисович Азовский, он из Таганрога был. Азовский. И я тебе скажу, вот всю эстетику Станиславского, как говорится, которую я потом сдавал, мне привили двое – Михаил Борисович и Юрий Борисович.
К. ЛАРИНА – Это в детской студии?
А. ФИЛИППЕНКО – Да, когда мы играли Светлова, и сказки Тамары Габбе мы играли.
К. ЛАРИНА – «Солдат и змея». Я тоже когда-то играла эту сказку. Все через это прошли. Новости, а потом продолжим наш разговор.
НОВОСТИ
К. ЛАРИНА – Мы опубликовали уже фотографию, свидетельство сегодняшнего эфира в «Facebook» висит. Да, действительно мы здесь с Александром Филиппенко в студии «Эха Москвы». И вот у нас получилась такая первая часть ностальгическая: вспоминали мы Сашину молодость, детство даже, называли учителей, которые ещё в театральной студии работали с будущим артистом.
А. ФИЛИППЕНКО – И вот сказку Тамары Габбе мы вспомнили. А второе? Кого ни спроси – что Никоненко, что Юрский – все, кто начинал в 60-х в драмкружке, все играли Светлова «Двадцать лет спустя». Налево или Направо.
К. ЛАРИНА – «Двадцать лет спустя», да-да-да.
А. ФИЛИППЕНКО – «Повторяется юность заново очень трогательной, чуть смешной. Будто в детском театре занавес, раскрывается предо мной».
К. ЛАРИНА – Впервые, кстати, Саша сказал… Простите, что я перебила. Время – 60-е годы. Потому что я только обратила внимание: мы вообще не называем лет.
А. ФИЛИППЕНКО – Дорогая, гений, я прямо вам скажу! Какой театральный ГИТИС? Мыслей не было! Атом, космос, Гагарин! Только на Физтех, в лучший в мире вуз! И вот уже я на первом курсе на вечере выступаю: «По дороге прифронтовой запоясан, как в строю, шёл боец в шинели новой, догонял свой полк стрелковый, роту первую свою». И ректор у нас генерал Петров наш замечательный потом мне рассказывает: «Какая фамилия этого студента?» – «Филиппенко». – «Поставьте его на галочку». И потом, выяснилось, мне были на нашем Физтехе некоторые послабления.
К. ЛАРИНА – За талант.
А. ФИЛИППЕНКО – И потом КВН, где я исполнял все замечательные тексты.
Вот стенд, который построил студент.
А вот частица,
Которая с бешеной скоростью мчится
В стенде, который построил студент.
А вот инженер молодой, бледнолицый,
Который клянёт и судьбу, и частицу,
Которая с бешеной скоростью мчится
В стенде, который построил студент.
А вот кандидат, горделивый не в меру,
Который блистательно сделал карьеру,
Мешая работать тому инженеру,
Который клянёт и судьбу и частицу,
Которая с бешеной скоростью мчится
В стенде, который построил студент.
А вот начальник, на вид простоватый,
Который был шефом того кандидата,
Который блистательно сделал карьеру,
Мешая работать тому инженеру,
Который клянёт и судьбу и частицу,
Которая с бешеной скоростью мчится
В стенде, который построил студент.
А вот консультант от академии,
С которым встречался время от времени
Начальник отдела, на вид простоватый,
Который не любит того кандидата,
Который блистательно сделал карьеру,
Мешая работать тому инженеру,
Который клянёт и судьбу и частицу,
Которая с бешеной скоростью мчится
В стенде, который построил студент.
А вот отчётов горы бумажные,
В которых копалась комиссия важная,
Которая выдала крупную премию
(Я все время говорю: «Кому в 1960 году премию выдавали?»)
Тому консультанту из академии,
Начальнику дали за вид простоватый,
Кусок уделили тому кандидату,
Который блистательно сделал карьеру,
Остатки достались тому инженеру,
Который уже не ругает частицу,
Которая с бешеной скоростью мчится
В стенде, который построил и назвал студент.
К. ЛАРИНА – Это когда же всё было?
А. ФИЛИППЕНКО – 1962-й.
К. ЛАРИНА – И вот с тех пор так и осталось в голове?
А. ФИЛИППЕНКО – Да.
К. ЛАРИНА – Не повторяли перед программой?
А. ФИЛИППЕНКО – Нет, я когда приезжаю, когда на встречу…
К. ЛАРИНА – А кто сочинил?
А. ФИЛИППЕНКО – У меня в Дубне должна быть на следующий год или в Черноголовке…
К. ЛАРИНА – А кто сочинил этот текст?
А. ФИЛИППЕНКО – Ну, это в Физтехе члены команды.
К. ЛАРИНА – Это как коллективное творчество?
А. ФИЛИППЕНКО – Да. Попов и Пухначёв.
К. ЛАРИНА – Это КВН, да?
А. ФИЛИППЕНКО – Это КВНовские такие ребята были. И потом квартет наш.
К. ЛАРИНА – Обалдеть! А надо было учиться вообще в театральном институте с таким талантом?
А. ФИЛИППЕНКО – Надо.
К. ЛАРИНА – Если даже генерал Петров сказал: «Галочку поставьте». Зачем учиться было?
А. ФИЛИППЕНКО – Понимаешь, когда я после КВН… Там был же разгром КВН, когда прямой эфир и прочее. И Альберт Аксельрод меня пригласил к себе. И я встретился. На знамени студенческого театра было написано «Эксперимент». Вот для Физтеха что. И там, понимаете, мы называли: Розовский – Ионеско, а Славкин – Беккет. И там вот театр абсурда. И целый вечер как проклятые. Я, правда, не играл в этом спектакле.
К. ЛАРИНА – Но это всё равно самодеятельность получается.
А. ФИЛИППЕНКО – А?
К. ЛАРИНА – Это самодеятельность?
А. ФИЛИППЕНКО – Это самодеятельность. Но это актёр-практик. И потом, когда Юрий Петрович Любимов узнал, что нас закрыли, сказал: «Конечно, пусть приходят». И я читал три стихотворения…
К. ЛАРИНА – На вступительном.
А. ФИЛИППЕНКО – На худсовете. И поступил в «Щуку». Вот это золотое время для меня, где теория и практика рядом была. Это всё было, ты понимаешь… И вот сейчас так случилось, что к столетию училища мне попалась глава воспоминаний, в которой описано, как Вахтангов ставил второй раз «Чудо Святого Антония» – трагифарс, с фиксацией поз, то, чем хороша вахтанговская школа, то есть гротеск вот этот весь. И я это читал. И просто вот как судьба, мне сверху кто-то сказал: «Дайте эту главу почитать Филиппенко». И я его уже не первый раз, на всяких мастер-классах я читаю, просто вот рассказываю эту книгу. Это будет издана такая аудиокнига к столетию «Щуки». Замечательно!
К. ЛАРИНА – Саша, а что за курс был? Расскажите.
А. ФИЛИППЕНКО – Это такой был совместный актёрско-режиссёрский курс, который Захава… Заочные, полузаочные тоже эксперименты были. Это, пардон, 1969-й или 1970 год. Эуфер, Ремизова (практически ученица Вахтангова). Понимаешь, это всё было очень…
К. ЛАРИНА – То есть там самые-самые разные актёры, которые работали уже в профессиональных театрах.
А. ФИЛИППЕНКО – Абсолютно. И поэтому Захава и ругался. Нас было пятеро москвичей. Те, кто приезжал – они отрывались от своих дел и сидели полгода в Москве.
К. ЛАРИНА – А вы?
А. ФИЛИППЕНКО – А я… А Таганка. Это же параллельно шло, понимаешь. Было сложно, трудно, но интересно. Это всё вспаханное поле, вот эти зёрнышки вахтанговской школы.
К. ЛАРИНА – А 1968 год? Что было в 1968 году?
А. ФИЛИППЕНКО – Ой, не спрашивай… Это удар. Я об этом говорю в «Демарше энтузиастов». Конечно, август 1968-го останется для нас навсегда, как 5 марта 1953-го, как 19 августа, как 21 августа. Ночью разбуди меня – и я скажу, что это. Это вера наша, наивная вера в социализм с человеческим лицом.
К. ЛАРИНА – В «оттепель», да?
А. ФИЛИППЕНКО – «Оттепель» уже закончилась.
К. ЛАРИНА – Прошла.
А. ФИЛИППЕНКО – «Оттепель» прошла уже. 1964-й – там пришли. А здесь удар такой был… Жизнь остановилась, всё перевернулось. Вера, наивная вера в социализм с человеческим лицом была раздавлена танками. «Танки идут по Праге. Танки идут по правде». А перед этим-то, дорогая, что у нас было? Ну, главное было в Питере. И, конечно, же Бродский, ранний Бродский. Вот тут сейчас ты поймёшь, почему я хотел прочитать.
Мимо ристалищ, капищ,
Мимо храмов и баров,
Мимо шикарных кладбищ,
Мимо больших базаров,
Горя и мира мимо,
Мимо Мекки и Рима,
Жарким солнцем палимы,
Идут по земле пилигримы.
Извечно они, горбаты,
Голодны, полуодеты,
Глаза их полны заката,
Сердца их полны рассвета.
Над ними ревут пустыни,
И вспыхивают зарницы,
Звёзды дрожат над ними,
И хрипло кричат им птицы,
Что мир останется прежним,
Да, останется прежним,
Ослепительно снежным
И сомнительно нежным,
Да, мир останется лживым,
Мир останется вечным,
Может быть, постижимым,
Но всё-таки бесконечным.
Так, значит, не будет толка
От веры в себя да в Бога.
Так, значит, остались только
Иллюзия и дорога.
И быть на земле закатам,
И быть на земле рассветам.
Удобрить её солдатам.
Одобрить её поэтам.
А. ФИЛИППЕНКО – И вот как это всё сейчас неожиданно разворачивается. И даст бог, что возникают вот эти паузы, и молодёжь это всё слушает. И я, как переводчик с авторского на зрительский…
К. ЛАРИНА – Важно ещё время. Я за то, чтобы мы называли эти времена.
А. ФИЛИППЕНКО – Конечно! Дорогая, это же…
К. ЛАРИНА – Вот так вот, в безвоздушном пространстве.
А. ФИЛИППЕНКО – Слушайте, что в воздухе висит. Мы должны быть, знаешь, как в велосипедном спорте – колесо впереди зрителя. Но, к сожалению, дорогая… После Гоголя приходят: «200 лет прошло – ничего не изменилось. Что делать?»
К. ЛАРИНА – А что делать?
А. ФИЛИППЕНКО – Читайте. Читайте, ребята. Читайте! И думайте. «Береги свою голову, друг мой!» Вот эти стихи на Физтехе Сомов читал. Вот с тех пор ещё вошло. Вечер зарубежной новеллы! В то время, когда мы собирали банки от «Кока-Колы», в смысле, стаканчик такой, туда можно было поставить карандашик и ручечки. Вечер зарубежной новеллы!
Береги свою голову, друг мой!
Голову береги, мой друг!
Голова, как известно, круглая,
Голова, как известно, крутится,
Ты и сам не заметишь,
Как её потеряешь вдруг.
Теряли голову многие.
Теряют даже такие,
Которым по их положению
Очень нужна голова.
Она же у них закружилась,
Она же, как шар, покатилась
И вот её потеряли или вот-вот потеряют
И только те, с кем случилась
Подобная неприятность,
Как это ни странно, случившегося не видят.
Не замечают. И – ужас! Они по жизни
Без головы шагают.
И потому – мой совет:
Береги свою голову, друг мой! (Пауза.)
Голову береги, мой друг!
К. ЛАРИНА – Была ли знакома тогда молодому Филлипенко культура самиздата, вот эта вся диссидентская тусовка, люди?
А. ФИЛИППЕНКО – Конечно! Дорогая, а как же! А суд над Бродским на папиросной бумаге? Почему я сейчас не могу найти (кстати, спасибо тебе, напомнила) Некрича? «22 июня 1941 года» – знаменитая стенограмма-обсуждение в Институте истории. Ох, как это было тогда! Ну что ты? Вот это… Ну и, конечно же, Солженицын, «Крохотки».
К. ЛАРИНА – Тогда уже?
А. ФИЛИППЕНКО – Тогда, в самиздате, да-да-да, было. Хотя шок этот был, и редакция… Я помню это всё. Марк меня просил, я отвозил в редакцию «Нового мира» приглашение к нам на Кирсанова, на спектакль.
К. ЛАРИНА – Розовский, да?
А. ФИЛИППЕНКО – Да-да-да. Когда приглашали… У нас такие были три вечера, где были: Салтыков-Щедрин, А. К. Толстой, Саша Чёрный и «Театральный разъезд» Гоголя. А «Театральный разъезд» – после антракта. В антракте мы все обсуждали: «Боже, какая сатира!» Потом приходили – и всё Гоголь говорил!
«Это сатира! Пасквиль! Пасквиль! Пасквиль! Всё пороки да пороки! Какой пример подаст это зрителям? Да разве пороки хвалятся? Они же выведены на осмеяние. Что ни говорите, уважение – уважение теряется к чиновникам и к должностям! Уважение не теряется ни к чиновникам, ни к должностям, а к тем, которые скверно исполняют свои должности. Я не знаю, что это за человек. Сегодня он скажет, этот автор, сегодня он скажет, что такой-то чиновник нехорош, а завтра – что и бога нет. И тут только один шаг. Вы правы. Говорят: пустяки, побасёнки, театральные представления. Это не простые побасёнки! За этакие вещи и в Сибирь посылают. Да будь у меня власть, у меня бы автор и ни пикнул!» Это всё Гоголь.
К. ЛАРИНА – Это Гоголь.
А. ФИЛИППЕНКО – «Я бы его в такое место засадил, он бы и света божьего невзвидел!» Кричат: «Писатель, писатель! Литератор!» Кто этот литератор? Да это всякий мужик знает, это – никчёмный человек, всему свету известно! Их уже пробовали употреблять – да бросили. Было бы какое дело… Садись около окна, да и записывай всё, что ни происходит – вот и вся штука! Захоти, я сей же час напишу! И ты напишешь, и всякий напишет. Пустяки, побасёнки! Побасёнки? Автор пьесы выходит и говорит: «Смех, смех… Несправедливы те, которые говорят, будто бы не действует смех на тех, против которых устремлён, и что плут первым посмеётся над плутом, выведенным на сцену. Плут-потомок посмеётся, но плут-современник не в силах посмеяться, ибо насмешки боится даже тот, кто уже ничего не боится на свете».
Вот она – сатира!
К. ЛАРИНА – Как это не запретить? Вот просто на блюдечке с голубой каёмочкой!
А. ФИЛИППЕНКО – Так я вам и говорю! Вы вдвигаете мир Гоголя в наши дни.
К. ЛАРИНА – Кстати говоря, люди молодые, которые вообще не понимают, что такое цензура официальная, легальная. Им кажется, что цензура – когда что-то плохое про советскую власть нельзя было говорить, и вот за это была цензура. Братья, запрещали классиков русской литературы. «Бесы» были запрещены, роман Достоевского. Сколько всего было запрещено. Нельзя было вообще!
А. ФИЛИППЕНКО – А кулацкий поэт Есенин? Это же ещё при мне в школе я помню. Непонятная какая-то Ахматова.
К. ЛАРИНА – Зощенко.
А. ФИЛИППЕНКО – А Зощенко? А вот это ждановское постановление? «Голубая книга». Ты понимаешь, в первую перестройку, когда впервые… Это же тогда шок был, когда появился однотомник Платонова, «Голубая книга» Зощенко, «Мастер и Маргарита». Я помню… Это какой? 1965-й… 1967-й. В 11-м номере была первая часть, а чтобы подписались на следующий…
К. ЛАРИНА – Журнал «Москва».
А. ФИЛИППЕНКО – «Москва». На следующий год. Так я это купил (мы ездили концертной бригадой Физтеха в Целиноград) в аэропорту в Целинограде. У меня до сих пор лежит этот журнал «Москва» того времени.
К. ЛАРИНА – Я помню, когда я «Зависть» прочитала Олеши, я была в шоке от этого романа! А его не было при совке!
А. ФИЛИППЕНКО – Не было.
К. ЛАРИНА – Нельзя его было печатать.
А. ФИЛИППЕНКО – Спецхран. Вот это «спец». Вот чтобы было какое-то… Все люди равны, но некоторые ровнее. И у каких-то были пайки, и эти спецхраны. И когда это всё вдруг открылось, и сказали, что это можно… Ой, подожди, у нас есть ещё секунда?
К. ЛАРИНА – Нужно читать.
А. ФИЛИППЕНКО – Дорогая, то, что я читал в перестройку, в самом начале – это грандиозно. Когда: «Что ты можешь? Давай, прочти! Пожалуйста. Вот лично вы что можете?» И в «Голубой книге» Зощенко – «Последний рассказ». Начало перестройки, это очень важно было.
«Необычайное событие. Дом у нас громадный. Пять этажей. И несмотря на это, од весь шёл на керосиновом освещении. Такой, можно сказать, подарок от старого режима. Рядом дома на полной электрической нагрузке, а у нас вот такой был. Это всех раздражало. Жильцы начали хлопотать, чтоб им что-нибудь было по части света. Чтоб у них наконец кончилось это неудачное житье в полном мраке и темноте. И им сказал, что теперь это можно. – Это начало перестройки.
При этом наибольше всех хлопотала наша квартирная хозяйка, как говорят, ответственная съёмщица, Елисавета Игнатьевна Хлопушкина. Даром что эта дама только что соскочила со старого режима, но тем не менее проявила себя как общественная деятельница и любительница электрического освещения. И благодаря её хлопотам вскоре в доме вспыхнул свет, и все воспрянули духом. Но, – вот это «но», – вдруг, прожив дня три со светом, наша хозяйка становится мрачной и неразговорчивой. Мы её спрашиваем: «Что такое?» Она: «Я недовольна освещением. Свет глаза режет и вызывает слепоту. А главное – он у меня в комнате осветил такое, такое! Я прямо смущаюсь туда заходить. Лет 20-15 мы ремонту не делали. Мне это не нужно было! Комнатка полутёмная, ничего такого не видать. А так взгляните, что там при полном свете!»
«Да, – говорит один из наших, – действительно, бывало, утром уйдёшь на работу, вечером явишься, чай попьёшь – и спать. И ничего такого лишнего, – вот ведь не зря писал Зощенко «ничего такого лишнего», – при керосине у себя не видал. А теперь я зайду к себе – ой, неинтересно становится!»
И вот мы и зашли к нему. Зажгли свет. Видим – действительно, невероятное. Тут туфля, тут штаны рваные. Тут обойки оторваны и клочком торчат. Видим – клоп рысью бежит, от света спасается. На столе тряпка, неизвестно какая. Пол жуткий. Тут плевок, тут окурок. Стоит канапе. Сколько раз на этом его канапе сидели, думали – ничего. А теперь видим – совершенно страшное канапе. Всё торчит, висит, изнутри лезет!
И вот тогда жильцы собрались, провели съезд народных депутатов и решили: «Пришло время ремонт производить». И после жарких споров и дискуссий решили подчиститься, чтоб у нас не было расхождения со светом. Произвели ремонт. Подчистили. Подправили. И квартирка стала ну прямо ничего себе. Чисто, красиво, весело, и клопов уж очень мало. Они только у двух жильцов и остались, у двух начальников фракций и остались. А что касается блох, то на них почему-то электричество не действует – они продолжают свою кипучую деятельность.
Но общее настроение – ну что вы, все как переродились. После работы приходят, моются, убирают комнаты. Многие стали даже более вежливо себя держать. А один даже начал учиться французскому языку. И, наверно, у него что-нибудь получается. А поскольку стало светло, пристрастились к чтению и к игре в шашки. При свете началась другая жизнь, полная интересов и внимания друг к другу. Вот что произошло при полном включении в общую сеть.
И даже ответственная съёмщица, Елисавета Игнатьевна Хлопушкина, неожиданно, представьте себе, вышла замуж за техника Анатолия Скоробогатова, который в неё влюбился. И она его безумно полюбила. И многие приписали этот роман действию электрического света, поскольку при свете Хлопушкина оказалась ничего себе в свои пятьдесят два. Другие приписали размер её комнаты, что свет окончательно выяснил размеры её комнаты, благодаря чему Скоробогатов и рискнул в ожидании лучшего. Но, так или иначе, она сейчас замужем, счастлива, просила всем кланяться и благодарить за изобретение электричества и вообще за электрификацию.
И все громадные перемены в квартире и даже, пожалуй, отчасти этот брак, эти удивительные события мы и записываем золотыми чернилами в нашу книгу, в нашу книгу жизни. Они, правда, немного расплываются, потому что бумага не так ещё хороша. Но ничего, как говорится, терпение и труд всё перетрут».
Я не виноват! Ну всё там написано было! 1932 год.
К. ЛАРИНА – Саша, у нас заканчивается время, мы должны творческие планы объявить, у нас же юбилейный год.
А. ФИЛИППЕНКО – Да. Ну, во-первых…
К. ЛАРИНА – А то мы только говорим о том, что было. А о том, что будет?
А. ФИЛИППЕНКО – Да-да-да. Во-первых, сегодня «Теория малых дел». Прямо сегодня в парке вот сейчас эти чтения.
К. ЛАРИНА – Музеон.
А. ФИЛИППЕНКО – В Музеоне. Я буду читать вот Зощенко. И вот, может быть, этот рассказ, если дождя не будет.
К. ЛАРИНА – А во сколько?
А. ФИЛИППЕНКО – Это в 6 часов.
К. ЛАРИНА – Вход свободный?
А. ФИЛИППЕНКО – Вход свободный. В 5 – журнал «Театр». В 6 – вот это моё. Завтра у меня Солженицын, «Один день Ивана…» Это театр «Практика» начинает сезон, с кем я давно дружу. И там будет очень интересная премьера. Начнётся трибьют, такая дань уважения к авторам – Левитанский, Бродский, Вацлав Гавел и Довлатов. Вот это будет…
К. ЛАРИНА – Это просто будет новая программа?
А. ФИЛИППЕНКО – Это новая программа.
К. ЛАРИНА – А когда?
А. ФИЛИППЕНКО – Это с 26-го один раз в месяц я буду играть в «Практике» трибьют. Вот это моё. Дальше у меня открытие сезона в «Моссовете», где я играю и профессора Серебрякова в «Дяде Ване», и Чебутыкина…
К. ЛАРИНА – У Кончаловского.
А. ФИЛИППЕНКО – У Кончаловского. Это же его была мечта, чтобы один и тот же состав играл днём «Три сестры», а вечером «Дядю Ваню». И это его было предложение, чтобы, может быть, на каком-нибудь фестивале замешать тексты, понимаешь.
К. ЛАРИНА – А вы ездили, по-моему, в Лондоне это делали, да?
А. ФИЛИППЕНКО – Да, в Лондоне делали, но тексты не мешали. Но играли утром «Три сестры», вечером «Дядю Ваню». И ты знаешь, вот что понравилось им – ироничное отношение. Обычно такая мерехлюндия, тоска, никчёмность жизни у Чехова. А тут – смеются люди, улыбаются! Вот что важно было. Вот эти мои планы.
И, конечно же, продолжать «Три вечера с Александром Филиппенко». У меня в филармонии там и Самара, и Тольятти, и поездки. Литературно-музыкальные композиции – с чем я начинал в драмкружке.
К. ЛАРИНА – А самое первое что было? Самая первая чтецкая программа?
А. ФИЛИППЕНКО – Твардовский «Гармонь». И парень из кружка баянистов только взял трёхрядку – бл-бл-бл-бл-бл! «Нет, ребята, я не гордый. Не загадывая вдаль, так скажу: «Зачем мне орден? Я согласен на медаль». «Было всё, шутил не к спеху… Врал для смеха, никогда не врал для лжи». Вот это важная история. Это у Твардовского: «Иногда я врал для смеха, никогда не врал для лжи». И вот с Твардовского-то и со Светлова оно всё началось. И спасибо… Вот у меня поздравление было от Сергея Юрьевича. И с ним мы тоже играем спектакль «Предбанник» замечательный.
К. ЛАРИНА – Сергей Юрьевич – это Юрский. Я объясню.
А. ФИЛИППЕНКО – Юрский, да. Любовь к литературе – там основа. И в «Щуке» нас учили: «Идите от автора». Всё уже написано было у Гоголя, у Платонова. «Только надо не пролистнуть нетерпеливою рукою, а задержаться, прочитать и перечесть. И всё ж строка, она со временем прочтётся, и ей зачтётся. И всё, что было в ней – останется при ней». А вот что останется у вас, дорогие мои зрители? Это ведь моя главная сверхзадача – передать вам, чтобы у вас что-то… Пусть из ста человек один. Говорят так после спектакля Гоголя. У меня пара одевается, и один говорит, Женя: «Вот ты говорил: «Сдай в комиссионку, сдай в комиссионку!» Какой-то современный Гоголь оказался. Слава богу, если придут люди в книжный магазин и возьмут… Вот это важно. И моя сверхзадача в моей «теории малых дел».
К. ЛАРИНА – А вот про личную жизнь? Почему про личную жизнь не говорите? Там такие талантливые люди кругом.
А. ФИЛИППЕНКО – Замечательные.
К. ЛАРИНА – Да мы знаем. Мы встречаемся регулярно. Вот с Машей Филиппенко встречаемся регулярно, она у нас большой эксперт по воспитанию и образованию детей и молодого поколения.
А. ФИЛИППЕНКО – И Паша.
К. ЛАРИНА – А Паша «Паштет» – известный музыкант. Ну а как же? А внуки?
А. ФИЛИППЕНКО – А Саша Филиппенко, которая сейчас в МГИМО… Ну ладно, не буду, название даже забыл, как диссертация называется. Она мне помогает, как звукорежиссёр мой. Вот там есть фотография моя с ней. И иногда мы с ней меняем программу прямо в течение вот спектакля. Она же знает все мои тексты наизусть. Я говорю: «Сашуня, давай 32-й трек сразу!» И она – раз! – переводит. Ну, можно тогда… Есть три секунды?
К. ЛАРИНА – Да. Последняя кода.
А. ФИЛИППЕНКО – Шутка по поводу экономического кризиса. Это же такая важная вещь.
К. ЛАРИНА – Давай.
А. ФИЛИППЕНКО – Чтобы все улыбнулись, понимаете. А шутка из Голландии, поэтому участвуют две коровы. Мы рассматриваем разные экономические и политические системы. Говорят, одна минута непрерывного смеха продлевала человеческую жизнь на сутки. Вот давайте посмеёмся в финале. Итак, разные политические системы.
Социализм. У вас две коровы. Вы должны одну отдать соседу, у которого их нет. Одну отдать.
Коммунизм. У вас две коровы. Правительство отбирает у вас обе, и даёт немного молока.
Традиционный капитализм. У вас две коровы. Вы меняете одну на быка, разводите стадо, продаёте стадо и живёте на проценты.
И самое главное – капитализм по системе знаменитых лопнувших «Lehman Brothers» и банка «Fortress», которые лопнули. У вас две коровы. Вы продаёте три коровы дочерней компании в Корее, используя кредит из брюссельского банка, запрошенный на имя тёщи. Затем вы перекупаете уже четырёх коровы с помощью американского посредника, который оформляет на вас дарственную, чтобы вы не платили налога с пяти коров. Евросубсидии, которые вы получаете за молоко шести коров, вы инвестируете в корейскую дочернюю компанию. В годовом отчёте пишете, что у вас восемь коров, а когда в ходе аудиторской проверки выясняется, что в коровах вы ничего не смыслите, вы божитесь, не понимаете, как всё происходит.
Разные политические системы. Американская система. У вас две коровы. Вы одну продаёте, вторую заставляете давать удой за четырёх. Затем удивляетесь, почему она подыхает.
Валлонская система. У вас две коровы. Вы организуете забастовку, потому что вы хотите, чтобы у вас было их три.
Немецкая. У вас две коровы. Вы подвергаете их генетической манипуляции, чтобы они жили до ста лет, ели раз в месяц и доили сами себя.
Британская. У вас две коровы, обе бешеные.
Русская. У вас две коровы. Вы их пересчитываете – у вас получается 5. Вы пересчитываете ещё раз – у вас их 25, потом 35. Вам это быстро надоедает или кончается водка.
Французская. У вас две коровы, это самые красивые коровы на свете.
И ещё две. Швейцарская. У вас 500 коров, но ни одна из них не принадлежит лично вам, вы ухаживаете за ними по просьбе некоего неизвестного богатого господина.
Фламандско-нидерландская система. У вас одна корова, и вы на ней женитесь.
К. ЛАРИНА – Александр Филиппенко – наш сегодняшний гость. Хотите продолжения – приходите в Музеон сегодня в 18:00, там будет Александр Филиппенко продолжать.