Андрей Прошкин - Дифирамб - 2014-06-08

К. ЛАРИНА – 13 часов 14 минут, добрый день еще раз. У микрофона Ксения Ларина, мы начинаем нашу передачу. Я с большим удовольствием представляю вам нашего гостя. Это кинорежиссер Андрей Прошкин. Андрей, здравствуйте.

А. ПРОШКИН – Здравствуйте.

К. ЛАРИНА – Наши слушатели, конечно же, знают работы Андрея. Я скажу только о последних по времени, если говорить о большом кино. Это «Орда», которая широко обсуждалась. И фильм, который, по-моему, собрал много призов.

А. ПРОШКИН – Какие-то собрал.

К. ЛАРИНА – И совсем недавно на телевидении был показан мини-сериал, четырехсерийка Андрея Прошкина, который мы тоже здесь обсуждали. И аудитория очень серьезно и позитивно приняла эту картину. Это фильм «Переводчик» с замечательным актером Виталием Хаевым в главной роли. Напомню, что там речь идет о начале Великой Отечественной войны. Это Таганрог или какой город?

А. ПРОШКИН – Мы снимали в Таганроге. Поскольку мы не шли точно по историческим фактам и вообще долго думали не открывать название города. Где-то полуслучайно проскочило в одной из серий. Некий южный город более или менее в районе Ростова.

К. ЛАРИНА – Вы помните, дорогие друзья, что там речь идет об учителе химии, который работает в местной школе, который, для того чтобы сохранить семью, детей, так или иначе остается работать переводчиком при комендатуре немецкой. И чем кончается – тоже помните. Это такое кино о мере компромисса. И в какой-то степени, не знаю, насколько это справедливо, для меня этот фильм перекликается со знаменитым фильмом Иштвана Сабо «Мефиста». Там, конечно, другой масштаб. Но тема все равно та же.

А. ПРОШКИН – Я бы все-таки не сравнивал.

К. ЛАРИНА – Неважно, чем человек занимается – учитель он или большой артист.

А. ПРОШКИН – Это вообще такая тема, которая всплывает всегда. Очень часто – в связи с войной. На самом деле, не менее часто в связи с мирной жизнью. Вспомните Кешлевского, к примеру. Это была такая картина «Случайность», состоящая из трех новелл, три пути польской молодежи. Одна из этих новелл была об этом же.

К. ЛАРИНА – То есть так или иначе все равно это можно актуализировать и на сегодняшний день каким-то образом, потому что речь идет о коллаборационизме. Это сотрудничество с властью, которую ты не признаешь по сути, считаешь ее безнравственной, мягко говоря. Если речь идет о фашизме, она просто преступна. И сегодня, я думаю, что перед любым человеком, перед художником такая проблема так или иначе встает. Я, кстати, не сказала про Андрея еще, что он является председателем Киносоюза. Это альтернативный союз кинематографистов, который был создан в противовес Союзу кинематографистов, официальному нашему, который возглавляет Никита Михалков.

А. ПРОШКИН – Мы хотим думать про то, что мы не альтернативные, а отдельные. Потому что создавать союз для того, чтобы бороться с большим союзом – это дело, на мой взгляд, довольно бессмысленное.

К. ЛАРИНА – С таким попробуй поборись еще.

А. ПРОШКИН – А главное в другом, на это не стоит тратить жизнь и время. Бороться – это громкое слово, надо пытаться отстаивать какие-то вещи, которые тебе кажутся важными. Что, собственно, мы по мере наших крайне скромных сил и пытаемся делать.

К. ЛАРИНА – Одно из последних заявлений Киносоюза, которое лично вы подписали – в защиту украинского режиссера Олега Сенцова, который был арестован нашими спецслужбами. И не один, а несколько человек украинских граждан, которых арестовали в Симферополе, в Крыму. Сейчас они находятся на территории Москвы, в Лефортово. Им предъявляют обвинение в подготовке террористических актов. Почему вы решили каким-то образом свое слово сказать в защиту этого человека? Тем более, как я понимаю, не слишком хорошо вам знакомого.

А. ПРОШКИН – Во-первых, это наш коллега. Во-вторых, мы собирали информацию. Например, журнал «Сеанс» провел такую акцию: они рассылали информацию об Олеге и его картинах ряду ведущих кинематографистов. И те на основании знакомств с этой информацией высказывали свое мнение. В нашей голове мало укладывается то, что Олег Сенцов готовил взрывы, то, что он террорист. Мне это все немножко напоминает тоннель Бомбей – Москва, и все в этом роде. Я уверен, что, видимо, он был противником произошедших перемен. Наверное, была какая-то деятельность. У меня нет данных, но интуитивно мне кажется, что, конечно, это скорее была какая-то гражданская деятельность. Я слабо могу поверить в то, что это был именно терроризм. А то, что мы видим в последнее время, что любое действие можно экстраполировать до любой статьи – это вызывает огромное опасение и возмущение. Поэтому мы не могли не выразить свою позицию, не обратиться в ФСБ с просьбой разъяснения их позиций. И завтра будет у нас заседание правления. Мы в том числе будем обсуждать, какие шаги мы можем предпринять в помощь Олегу Сенцову.

К. ЛАРИНА – Какой-то ответ от ФСБ вы получили на ваше заявление?

А. ПРОШКИН – Я был на съемках, только вернулся. Мне никто ничего не сообщал. Мне как-то кажется, что вряд ли будет.

К. ЛАРИНА – Кстати, по времени это заявление было сделано, когда только появилась информация об аресте. Собственно говоря, суть обвинений появилась чуть позже, когда уже стали все всерьез и очень подробно рассказывать, что они готовили взрыв памятника Ленину, еще что-то, 9 мая хотели взорвать вечный огонь. В общем, какая-то ерунда. А вы вообще следите за этой историей?

А. ПРОШКИН – По мере сил. Понимаете, я в последние 2 месяца снимал картину, а это немножко как в подводной лодке. Ты находишься в коконе, из которого вылезаешь очень мало и редко. Поэтому, конечно, я несколько отстал от сегодняшней жизни. И сейчас постепенно вылезаю из этого состояния, пытаюсь наверстать.

К. ЛАРИНА – Вообще это возможно – совместить сегодня свою частную художественную жизнь и то, что происходит за пределами съемочной площадки? Потому что история с Сенцовым – это только одна история, а до этого я знаю, что Киносоюз тоже выступал с антивоенным заявлением, когда только начались украинские события, в ответ на просьбу своих коллег украинских. Возможно сегодня это совмещение? Не мешает одно другому?

А. ПРОШКИН – Мне сложно сказать. Во-первых, никто никого не тянет. Меня как раз, может быть, тянут, поскольку, естественно, это не я пишу все эти письма. Это некая консолидированная позиция Киносоюза, которую подписывает…

К. ЛАРИНА – То есть событие, на которое вы считаете необходимым отреагировать.

А. ПРОШКИН – Невозможно не отреагировать. Мы довольно долго говорили о том, что мы – не политический союз, мы профессиональный союз, и должны заниматься именно профессиональными делами. Просто есть какие-то вещи, когда мы не могли промолчать. Тем более что это у нас было не просто антивоенное письмо, а был ответ на письмо-крик наших украинских коллег, которые просто разводили руками и говорили: «Ребята, как же так? Ведь мы столько лет так любили и с таким уважением относились друг к другу. И вдруг мы стали фашистами, а вы – не знаю, кем. Оккупантами, колорадами» какие гадости еще только не говорят. И именно на это письмо мы не могли не ответить. И ответили.

К. ЛАРИНА – У вас как-то изменились отношения с вашими друзьями или с близкими? Я этот вопрос задаю всем, поскольку этот «Крым – наш» как бы разделил общество очень сильно, очень глубоко. Внутри семьи ссорятся люди. У вас такие случаи были?

А. ПРОШКИН – Я надеюсь на то, что и мои друзья, и моя семья, даже если у нас разные взгляды на что-то, мы достаточно разумные люди, чтобы уметь отделить спор от чувств друг к другу. Поэтому нет, у меня ни с кем ни разрывов, ничего не было. Хотя я к этому отношусь спокойно. Мне кажется, что если люди начинают орать, прекращать общаться, банить и прочее… Слава Богу. Потому что с таким персонажем, наверное, не стоило и общаться. Мне кажется, что у нас есть склонность все превращать в истерику. Это страшно мешает реальным вещам, реальной жизни. Это мешает нам делать реальные вещи. Нужно вообще градус очень сильно снижать, нужно больше врубать голову и анализ, а не биться все время в истерике и делить мир на своих и врагов.

К. ЛАРИНА – Это понятно. Но вы все равно снимаете фильмы свои, как я понимаю, на бюджетные деньги. Правильно?

А. ПРОШКИН – Да, большей частью, да.

К. ЛАРИНА – Имеет ли право человек, который пользуется бюджетным финансированием, не разделять политическую позицию руководства страны?

А. ПРОШКИН – Я отвечу вопросом на вопрос. Скажите мне, а в чем цель бюджетного финансирования культуры и кинематографа? В пропаганде, в развитии патриотизма, в насаждении патриотизма, в воспитании лояльности? Или в поддержании развития культуры? Я снимаю картины, используя деньги не Мединского, не Путина, а деньги государства. И пытаюсь оставить маленький след на песке русской культуры, русского кино. А не занимаюсь политическими спекуляциями. Поэтому здесь я бы больше говорил… сама по себе постановка этого вопроса для меня, честно говоря, очень странная. На мой взгляд, нужно говорить о том, почему государство финансирует культуру, какие в этом цели. И четко отделить пропаганду от культуры и тем более – от искусства.

К. ЛАРИНА – На самом деле, в вашем ответном вопросе есть и ответный ответ. Если бы на моем месте сидел Владимир Ростиславович Мединский – он был сказал: «Да, совершенно верно. Просвещение, воспитание патриотизма, пропаганда наших российских ценностей». Да. Все это написано в основах государственной политики в культуре.

А. ПРОШКИН – Да, это все замечательная вещь. Но если относиться к культуре как к какому-то тысячелетнему процессу, то, на мой взгляд, вышеуказанные цели могут составлять одну десятую, одну пятую целеполагания Министерства культуры. А они вдруг начинают вытеснять собой все остальное. С моей точки зрения, это глубоко неверно.

К. ЛАРИНА – Хорошо. Тогда давайте немного поговорим о том, как сегодня выстраивается эта индустрия, которой предлагают в таких условиях существовать. Мы про это тоже много говорили. Мне интересно ваше мнение. Во-первых, так называемые питчинги – вы принимали уже в них участие?

А. ПРОШКИН – Да, один раз принимал. Благополучно пролетел.

К. ЛАРИНА – А что представляли?

А. ПРОШКИН – Тот же самый «Орлеан». Слава Богу, что появилась теперь возможность подавать несколько раз. Когда мы уже подали второй раз, нам, слава Богу, дали. У нас вообще была очень тяжелая история с этой картиной. Мы попали в момент изменения политики фонда кино, когда из него выгнали, по-моему, очень толкового и серьезного человека – Сергея Толстикова. И стали вообще менять всю эту историю. И на последнем распределении средств фонда кино мы получили половину запрашиваемых средств на фильм. И дальше мы попали в странную ситуацию. Мы не снимать не можем, ни не снимать не можем. Поскольку деньги уже взяты. И просто так их даже вернуть довольно сложно. И дальше была долгая история, мы один раз подали, другой раз подали…

К. ЛАРИНА – Несколько раз можно подавать, ничего не меняя? Они объясняют, почему отказ?

А. ПРОШКИН – Нет. Когда мы были на этом питчинге, как нам сказали, члены экспертного совета так проголосовали. Они проголосовали против этого проекта, нашли более достойных.

К. ЛАРИНА – Не объясняют никак?

А. ПРОШКИН – Нет, не объясняют никак. Более того, насколько я знаю… в том году даже не показывали счетный бюллетень. И там был серьезный скандал. Вы помните историю с Александром Миндадзе.

К. ЛАРИНА – Там были конкретные замечания по сценарию. Он их, как я поняла, изменил, пошел на какие-то уступки…

А. ПРОШКИН – Там была немножко другая история, потому что картина Миндадзе как раз набрала необходимое количество баллов. И уже министр ли лично, верхушка министерства – они вычеркнули картину из списка. Про нас нам сказали, что мы просто не набрали нужное количество голосов. Но у меня много друзей в экспертном жюри, и они сказали, что они пытались получить бюллетень этого подсчета – где, сколько за какую картину. Ничего этого не было, ничего не показывалось. Почему? Я, честно говоря, не очень понимаю.

К. ЛАРИНА – А вообще вся эта процедура – насколько она вам кажется сегодня жизнеспособной и необходимой?

А. ПРОШКИН – А какая альтернатива?

К. ЛАРИНА – А что было раньше? Раньше просто ходили по кабинетам и просили деньги.

А. ПРОШКИН – Раньше было примерно то же самое, то есть также было экспертное жюри. Только это было в тиши закрытого кабинета. А сейчас такая история, она вынесена даже на публику. Есть журналисты, они могут это отслеживать. Есть презентации. На самом деле, как Черчилль говорил: «Демократия – это ужасная форма правления. Но лучше не придумали». Вот примерно то же самое с питчингом. Видимо, необходимо к этому привыкать, необходимо этому учиться. Для меня это было довольно тяжело, то выступление. Поскольку лучше системы придумать довольно сложно.

К. ЛАРИНА – Меня удивляет, что здесь никто не требует никаких настоящих экспертных заключений. Когда говорят «нет», хотя бы понять, почему. Это нужно угадывать.

А. ПРОШКИН – Я не знаю, как сейчас, а в прошлом году была странная история. Сначала был сценарный совет. Тоже эксперты, по-моему, они были распределены по пятерками или как-то… им давали какое-то количество сценариев. Они это читали и выносили свой вердикт. При этом на этом этапе, например, вылетел сценарий Юрия Арабова «Монарх и …». Это один из лучших сценариев, которые я читал в своей жизни. Это изумительный, потрясающий сценарий мирового уровня. Он вылетел на уровне сценарного совета, что, наверное, говорит о качестве экспертизы, к которой лично у меня серьезные претензии. Дальше была странная история, что вот уже большое жюри, которое слушало этот питчинг – оно сценариев не читало. Им давались некие аннотации, была пятиминутная презентация. И все. Слушайте, но презентовать можно, как мы знаем, любую ерунду совершенно роскошно. А решение о запуске картины, минимум 40-50% должно быть на основе качества сценария.

К. ЛАРИНА – А здесь, получается, действительно…

А. ПРОШКИН – Я не знаю, как в этом году.

К. ЛАРИНА – Я расскажу, как в этом году, после перерыва. У нас была недавно программа, чуть ли не неделю назад, посвященная одному из последних питчингов, и мы об этом тоже поговорим. Андрей Прошкин у нас в студии. Мы сейчас слушаем новости, потом продолжим.

НОВОСТИ

К. ЛАРИНА – Возвращаемся в программу. Напомню, что сегодня у нас в студии режиссер Андрей Прошкин. Мы говорили о питчинге. Наши слушатели уже знают, что это такое. Про эти питчинги мы без конца разговариваем, рассказываем страшные истории. Так вот, последняя страшная жуткая история произошла с Мирой Тодоровской. Мира Григорьевна, вдова Петра Ефимофича Тодоровского, которая собралась снимать и уже запустила, по сути, последний сценарий Петра Ефимовича, который он сам собирался сделать, но не успел – «Встреча на Эльбе». Тема прекрасная. 70-летие Победы, 45-й год, тема великолепная. Дружба народов России и Америки, как говорилось в старом фильме. Короче говоря, на этом питчинге ее просто погнали со сцены, и все. Выступил человек, если можно назвать это выступлением, который озвучил резолюцию военно-исторического общества, которое проверяет все сценарии на историческую тему. Резолюция была простая. Он сказал: «Этого фильма никогда не будет». Все. Понимаете? Добиться каких-либо подробностей, чего им не понравилось, расскажите, чего вы хотите – невозможно вообще. Закрыта тема. До свидания, и все.

А. ПРОШКИН – Знаете, есть страшная вещь, которая, по-моему, сегодня далеко не только в кино происходит. Это вторжение непрофессионалов, людей, которые ничего не понимают в этом деле, и которые начинают командовать. Скажем, в кино это происходит постоянно, когда депутаты Госдумы собираются ввести квоты какие-то немыслимые, ничего не понимая ни про то, как строится прокат, как он сегодня осуществляется, что это вообще такое. И такая же история, на мой взгляд, с этим военно-историческим обществом. Дело в том, что кино – это не зеркало. Как и вообще искусство. Это скорее искривленное увеличительное стекло. Есть очень странная штука, что зачастую в кино и вообще в искусстве для того, чтобы сказать правду по сути, по какой-то внешней фактологии надо что-то изменить, соврать. Уже не говоря о том, что в кино существуют такие вещи как гипербола, гротеск и прочее-прочее.

К. ЛАРИНА – Вообще это художественное произведение.

А. ПРОШКИН – Поэтому, с моей точки зрения, вот это военно-историческое общество может давать свои рекомендации, хотя я хотел бы узнать состав его и насколько безупречны люди, которые там заседают, но давать им право решения – на мой взгляд, это свидетельство глубинного непонимания искусства и кинематографа в частности. Теперь что касается конкретно сценария Петра Ефимовича. Понимаете, Петр Ефимович был, на мой взгляд, человеком абсолютной честности и порядочности, который прошел всю войну. Я думаю, Петр Ефимович значительно лучше знает, что было и чего не было, или что могло быть, чем члены этого военно-исторического общества. Здесь опять происходит та же самая история, когда история страны, народа, каких-то событий превращается в некое манипулятивное средство. И оценки даются исходя из того, считаем ли мы это полезным или считаем мы это вредным. Дело даже не в том, что это глуповато, а это просто не XXI век. Мы и так во многом отстали от мира. Сейчас подобными институциями, подобными решениями мы просто себя ногами втаптываем куда-то дальше и глубже. Это очень тревожный симптом. Тем более у меня есть ощущение нарастания этой тенденции. Если в прошлом году как-то историю с Миндадзе более или менее удалось разрешить, то теперь, видите, сценарий такого кинематографиста как Тодоровский уже можно закопать. Что будет дальше, посмотрим. Когда Мединский начал говорить про то, что искусство должно служить народу, мы говорили, что это приведет к появлению спекулянтов. Цензуры и идеологических спекулянтов. И вместо того, чтобы поднимать качество и способствовать появлению и развитию талантливых людей, это может привести к совершенно обратным результатам. Сейчас рано, слава Богу, подводить итоги. Но в общем такая возможность существует.

К. ЛАРИНА – Почему вообще это проглотили? Я обращаюсь не к вам лично, а к кинематографистам. Когда появился сам факт того, что военно-историческое общество принимает участие в отборе сценариев на бюджетное финансирование. Это же незаконно. Насколько это вообще юридически обоснованно?

А. ПРОШКИН – Вы знаете, во-первых, нас мало кто спрашивал. Это первое. Во-вторых, вы говорите «вы, кинематографисты» - это довольно… ну, а вы – народ. Есть огромное количество людей, которые это поддерживают и считают, что это правильно. И только так должно быть. Есть люди, которые считают, что это глубоко неправильно. Учитывая то, что нет консолидированной точки зрения сообщества в данной ситуации, министру (видимо, это его нововведение) очень легко выбирать, кого услышать. Что, собственно, и происходит.

К. ЛАРИНА – Завтра может появиться, следом за военно-историческим обществом, какая-нибудь комиссия по нравственности, которая будет оценивать ваши заявки с точки зрения каких-то нравственных устоев. Потом еще по религии. Потом еще по какой-нибудь теме. Вот и все. И это уже сегодня форма цензуры, мы же не будем это отрицать.

А. ПРОШКИН – Безусловно. Но что значит «форма цензуры»? Они говорят гениальную вещь. Они говорят: «Мы же не запрещаем вам снимать эти картины. Ни дай Бог. Мы просто не даем вам на это государственные деньги». Ну, Владимир Ильич же учил нас, что нельзя жить в обществе и быть свободным от общества. Это, по-моему, правда, про прессу говорилось. Но это вполне относится и к нам, к киношникам. Вот так оно и происходит. Мы боремся, как можем. Но я могу сказать, что если раньше контакты с Министерством культуры были возможны, можно было записаться на прием, попасть, встретиться и как-то попытаться донести свою точку зрения… Более того, например, у Киносоюза были совместные проекты с Министерством культуры. Мы делали такой семинар – в Подмосковье, на три дня собирали кинематографистов, Министерство культуры там участвовало. То сейчас наш диалог с Минкультом почти прерван. Так встретиться с министром и что-то ему объяснить очень сложно. У меня было с ним несколько встреч, довольно интересных. Он объяснял свое видение, я ему в ужасе пытался говорить свое. Но так, что что-то происходит и «ребятки, давайте встретимся, давайте это обсудим» - нет, этого нет. Более того, полтора года назад создалась куча каких-то советов общественных. Тогда еще Демидов был ответственным за кино. Он на одном из таких советов… мы делали просто некую дорожную карту. Он просто в открытую сказал: «Ребята, только не надо иллюзий, что эта карта будет обязательна к исполнению». И у меня сложилось абсолютное ощущение некоей фиктивности этой связи. На самом деле, видимо, есть некие люди, которые придумывают и определяют политику Министерства культуры. Я не думаю, что они очень заинтересованы, по крайней мере, в том, чтобы знать и учитывать все точки зрения.

К. ЛАРИНА – Но прокатное удостоверение они все-таки выдают картине, да? Министерство культуры?

А. ПРОШКИН – Да, одновременно все-таки прокатное удостоверение – это вещь юридическая, оно регламентируется законами. Отказать в прокатном удостоверении, на мой взгляд, достаточно сложно. Хотя я где-то краем глаза читал – история с чеченской картиной, которой было отказано, поскольку этого факта никогда не было.

К. ЛАРИНА – Опять же, несоответствие исторической действительности, по их мнению.

А. ПРОШКИН – Это, с моей точки зрения, история, безусловно, для подачи в суд. Потому что просто нужно найти закон, на основании которого отказано. Хотя я не исключаю, что так оно и произошло. Например, знаменитая история с фильмом «Клип», когда не дали прокатное удостоверение югославскому фильму, сербскому фильму «Клип». Там была гениальная вещь. Там все актеры совершеннолетние, они все занимаются какими-то жуткими вещами. Но все актеры совершеннолетние. И Демидов просто мне сказал, что есть закон, по которому совершеннолетний, изображающий несовершеннолетнего – это тоже закон запрещает. И невыдача прокатного удостоверения была абсолютно законной. Закон страны.

К. ЛАРИНА – Сегодня, кстати, появилось еще одно весьма внятное обоснование для невыдачи прокатного удостоверения – это закон о запрете ненормативной лексики в художественных произведениях. И уже сегодня начались проблемы. Я слежу за тем, какие фильмы показывают на «Кинотавре». Это новое, совсем новое российское кино. И я вижу, судя по откликам критиков, что достаточно большое количество очень интересных работ, но у нас практически нет шансов их увидеть. Потому что кто-то подсчитал из моих коллег, из 14 фильмов 10 в себе содержат ненормативную лексику.

А. ПРОШКИН – У меня была такая история. У меня была картина «Солдатский Декамерон». Ее показывали по Первому каналу. Она начинается со сцены любви, происходящей в армейской библиотеке. Мне звонят с Первого канала и говорят: «Это невозможно. Это выходит до 10 часов, надо вырезать». Я, естественно, впал в ужас. На мое счастье, на этой сцене шли титры. Я говорю: «Вы понимаете, что это нарушение авторских прав, вырезать невозможно. Ну, хорошо. – Я понимаю, что нужно хоть что-то отдать. – Ну, давайте я сниму охи, вздохи». Они говорят: «Ну, хорошо. Давайте, снимите». Им нужно было хоть что-то откусить. Мы, скрепя сердце, сняли охи-вздохи. В итоге забавная такая юмористическая сценка превратилась во что-то чудовищно непристойное. Закончится все это дело тем, что мы вместо мата будем вставлять всякие пики, потом мы этим делом увлечемся, и будем просто их вставлять как выразительное средство даже вместо нормальных слов. И ребята получат оборотку. А, как ни странно, подобные ограничения зачастую способствуют развитию фантазии. Ну, что делать? Насколько я понимаю, довольно тяжелая сейчас история у Андрея Звягинцева.

К. ЛАРИНА – Надо еще понимать. Абсолютное непонимание художественного процесса. Кажется, что это такие вольности – а вдруг, … выматерюсь как следует.

А. ПРОШКИН – А я не могу понять одного. У нас на всем, начиная с букваря, теперь стоит 6+, 16+. Особенно мне нравится – классическая музыка раньше 12+ не бывает. Видимо, до этого вредно. Почему не соблюдаются эти ограничения? Ведь все прикрывается детьми. У нас как нужно подлость сделать – так сразу дети. Почему не потратить силы на соблюдение этих ограничений? Ведь есть обсценная лексика. Это живой язык. Я знаю людей, которые всеми конечностями голосовали за этот закон, они пользуются матом виртуозно. Так зачем же это фарисейство? Нам при этом говорят: «Вот, это не работает. Подлые кинотеатры, они запускают и прочее-прочее». Ну, ребятки, вы с этим тогда разберитесь. Вот к чему нужно прилагать усилия, а не запрещать и ограничивать все, что только можно.

К. ЛАРИНА – Давайте немножко поговорим про ваше кино, которое сейчас у вас в работе – «Орлеан».

А. ПРОШКИН – Ни одного матерного слова.

К. ЛАРИНА – Во-первых, да, там сценарий Юрия Арабова. Это уже не первая работа ваша совместная. «Орду» вы вместе делали.

А. ПРОШКИН – Вторая.

К. ЛАРИНА – И эта книжка, которая была номинирована, по-моему, на «Большую книгу». Я помню эту книгу. Но вы сказали, что изначально был сценарий. Расскажите…

А. ПРОШКИН – Юра мне рассказал, что он написал сценарий. Довольно странная, мне кажется, для российского кино история. Это такая притча, почти проповедь, но облаченная в гротескную форму, хулиганской черной не очень смешной комедии. Это довольно сложный заворот, высокое через низкое, что мне очень нравится и очень интересно. И мы только закончили съемки и как-то пытались хулиганить, насколько возможно и насколько это было в наших силах. Потому что наши возможности и временные, и финансовые были крайне ограниченны. Недостаточно для этого сценария. И мы как-то пытались из этого выползать.

К. ЛАРИНА – Там же вымышленное место действия какое-то?

А. ПРОШКИН – Нет, почему. На самом деле, Юра указал вполне конкретно – это Алтайский край.

К. ЛАРИНА – Маленькая деревня или город.

А. ПРОШКИН – Да, небольшой городок на берегу соленого озера Яровое. Яровое – это реальное озеро, так же, как и Кулундинская степь, которая у нас там фигурирует. Мы, конечно, это снимали несколько более абстрактно. В итоге Алтай мы снимали в Крыму под девизом «ни кадра с морем». Наши ялтинские осветители смотрели на нас круглыми глазами.

К. ЛАРИНА – Это уже в российском Крыму?

А. ПРОШКИН – Да, это уже в российском Крыму. Мы попали на самое изменение. Мы должны были начать снимать как раз, когда происходили все эти события. Соответственно, у нас были отменены съемки. Мы даже уже практически картину законсервировали. Просто потом мы поняли, что если мы ее не снимем сейчас, то велик риск, что мы ее не снимем никогда.

К. ЛАРИНА – Когда вы там работали?

А. ПРОШКИН – Мы работали с апреля по конец мая.

К. ЛАРИНА – Расскажите о ваших впечатлениях. Вам было наверняка интересно самому посмотреть, как там народ на самом деле реагирует.

А. ПРОШКИН – Во-первых, поймите, что такое съемки. Съемки – это да, это ты сидишь… но я могу сказать, что абсолютно все люди, с которыми я общался, все наши машины, которые у нас были – они все ездили с русскими флагами, георгиевскими ленточками и прочее-прочее. И, конечно, результаты этого референдума под 90%, я думаю, что они… я не разбираюсь в процентах, но по сути они, конечно, справедливы. Я думаю, что, действительно, большинство населения Крыма радостно поддерживает воссоединение с Россией. А уж что было, когда мы смотрели актеров. Мы приехали в Севастополь. Там абсолютнейшая эйфория. Люди просто со слезами на глазах. И у меня очень смешанное ощущение, потому что, с моей точки зрения, это шаг, который привел, в том числе, являлся одним из детонаторов того, что сейчас происходит на юго-востоке, и прочее. Но, с другой стороны, безусловно, что большая часть людей, конечно, просто мечтала об этом. По крайней мере, я не социолог, но все люди, с которыми я встречался… я за два месяца, что мы прожили в Крыму, встретил двух-трех человек, которые довольно скептически к этому событию относились и говорили, что на самом деле ничто не мешало Крыму быть русским и в составе Украины. А сейчас будут административные изменения, которые приведут к тому, что жизнь станет более тяжелой. Потому что все-таки для бизнеса, для чего-то на Украине (как они говорили, я цитирую) там было легче и свободнее. Но в целом вот такое ощущение. Водитель, который нас возил, он сказал: «Я прибежал на участок для голосования за 15 минут до его открытия. Там уже стояла очередь». То есть действительно вся Феодосия встала и пошла. Это то, что я знаю, что я видел.

К. ЛАРИНА – А чем вы это объясняете? Это действительно такое массовое желание стать российскими гражданами? Или так тяжело, страшно они жили во время…

А. ПРОШКИН – Во-первых, Ксения, я не эксперт…

К. ЛАРИНА – Ну, вы же наверняка об этом думаете. У вас есть свои какие-то мысли.

А. ПРОШКИН – Есть две вещи. Первое – Крым всегда, на мой взгляд, ощущал… там есть, скажем, татарское население, у которого совершенно другая история. Но я думаю, что подавляющее население Крыма всегда ощущало себя русскими и всегда ощущала землю Крыма русской. Поэтому какой-то связи с Украиной, кроме административной, не было. Второе – конечно, очень бедно. Это меня поразило, просто потрясло. Мы плавали в Анапу, там нам нужно было по делам. Мы в Керчи сели на паром, 20 минут, переплыли пролив и попали в Анапу. Я не могу сказать, что там мне не нравится, а здесь нравится. Но разница в благосостоянии колоссальная. Колоссальная. И я думаю, что это тоже очень сильно повлияло. Ну, и третье – понимаете, если тебе ковровыми бомбардировками рассказывают про киевских фашистов, то вот эти подспудные противоречия и подспудное ощущение «Мы не Украина, мы Россия» - конечно, это обостряется. Но, я думаю, в первую очередь – то, что Крым всегда ощущал себя русским и всегда ощущал себя как бы несправедливо переданным другой стране. Ведь в этом действительно есть определенный исторический анекдот.

К. ЛАРИНА – Конечно. Мы, когда обсуждаем эти события, никто не говорит… я ни в коей мере не считаю, что Крым украинский. Конечно же, он русский. Мы же обсуждаем форму этой передачи. Вернее, даже никто его и не передавал. И контекст, и время. Мы же оцениваем это не с точки зрения геополитики и даже не с точки зрения юридической. А с точки зрения каких-то моральных норм. Во всяком случае, мне так кажется, этот момент важен.

А. ПРОШКИН – Этот момент очень важен, но одновременно я могу сказать, что если мы как либералы и демократы признаем право наций на самоопределение, то если бы в Крыму был бы проведен кристально чистый свободный референдум, украинской стороной, российской стороной, международным сообществом, его результаты по факту были бы примерно такими же.

К. ЛАРИНА – Конечно. Никто не спорит.

А. ПРОШКИН – Более того, очень многие люди нам говорят, что «мы понимаем, что будет тяжелый переходный период. И понимаем, что нам станет тяжелее. Но мы понимаем, за что». Вот это я цитирую.

К. ЛАРИНА – Давайте вернемся обратно на съемочную площадку. Я про актеров не спросила в «Орлеане». Виталий Хаев там опять?

А. ПРОШКИН – У нас там цветник. У нас Виталий Хаев…

К. ЛАРИНА – Просто открыли его для кино, на самом деле.

А. ПРОШКИН – Нет, что вы.

К. ЛАРИНА – Понятно, что он заявился в «Изображая жертву» у Кирилла Серебренникова. Но такую большую роль, про что мы здесь говорили, когда обсуждали фильм «Переводчик», что он заслужил большой роли.

А. ПРОШКИН – Виталик довольно много играл в кино, у него были, кстати, и очень хорошие роли. У нас есть главная беда наших актеров – это бедность драматургии. И поэтому просто масса людей недореализуются. Мне просто с самого начала стало понятно, что в роли слабого человека должен сниматься очень мощный артист. И это надо делать на таком парадоксе. Поскольку я очень люблю Виталика, мы как-то сошлись. Он может делать, на мой взгляд, еще более интересные вещи. Он сейчас играет Эйзенштейна в сериале про Орлову. Я видел фотографии, это ужасно мило и смешно. А у нас Лена Лядова, Виталий Хаев, Виктор Сухоруков. Ужасно интересный для меня актер, премьер театра Коляды – Олег Ягодин.

К. ЛАРИНА – Как вы на него вышли? Дело в том, что у этого актера Божья искра. Актер гениальный. Действительно, звезда Коляды-театра. В кино мы видели его один раз в каком-то эпизоде, по-моему, у Зельдовича в «Мишени». Небольшая роль.

А. ПРОШКИН – Во-первых, Олег – парень довольно строптивый. Он очень от многого, как он мне потом рассказывал, отказывался, причем от замечательных ролей. Он такой вообще... он очень специфичный персонаж. Он рокер, он весь разрисованный какими-то татухами. Очень интересный человек. А вышли – мне про него рассказывала ассистентка, и я смотрел какие-то материалы с тем, как она его сняла. Я говорю: «Слушай, ну какой-то мелкий» что-то такое. А потом они приехали в Москву, и мы пошли на спектакль.

К. ЛАРИНА – Что вы смотрели?

А. ПРОШКИН – Мы смотрели «Бориса Годунова».

К. ЛАРИНА – И он там играет Бориса Годунова.

А. ПРОШКИН – Он играет Бориса Годунова. И я увидел, с одной стороны, это отдельный человек своеобразный. С другой стороны, это, безусловно, герой. С третьей – характерный артист. С четвертой – у него абсолютно своя интонация, и прочее-прочее. Потом мы просто встретились, провели пробы, и как-то довольно быстро стало ясно, по крайней мере, с моей точки зрения, что он в нашу историю попадает.

К. ЛАРИНА – Он не отказывался?

А. ПРОШКИН – Нет, он мне сказал: «Ты знаешь, я дошел до того момента, когда решил, что ладно, можно и посниматься». Я говорю: «Ну, спасибо тебе большое». Он замечательный парень, очень интересный, какой-то интровертный, вечно в наушниках, скрытый в капюшоне. Очень любопытный человек.

К. ЛАРИНА – Запомните, пожалуйста, это имя, дорогие друзья – Олег Ягодин, актер Коляды-театра. Я надеюсь, что с выходом фильма «Орлеан» вы для себя откроете актера в кино.

А. ПРОШКИН – Он еще играет у Леши Федорченко в «Ангелах революции», по-моему, так это называется. Леша тоже не так давно снял, Олег играет и там. Так что я надеюсь, что он будет жить на экранах.

К. ЛАРИНА – Когда вы собираетесь нам это все показать?

А. ПРОШКИН – Мы закончим где-то, дай Бог, в начале следующего года, потому что тяжелая картина. Там монтаж тяжелый, много компьютерной графики. Когда она выйдет – это уже решать продюсерам.

К. ЛАРИНА – Среди вопросов, которые пришли во время передачи, конечно, спрашивают про отца, про Александра Прошкина. Что он делает?

А. ПРОШКИН – Он снимает, тоже сценарий… Это кошмар полный, он снимает тоже по сценарию Арабова. Он совершенно другой…

К. ЛАРИНА – Он тоже с ним много работал, по-моему? «Чудо» они с ним делали. А, «Живаго» они делали?

А. ПРОШКИН – Да. «Живаго» они делали вместе, «Чудо». Более того, «Вавилова» они делали вместе.

К. ЛАРИНА – Это еще с советских времен?

А. ПРОШКИН – Да. И я с ужасом понимаю, что мы настолько были заняты, что даже не успевали общаться, что у нас какие-то идут постоянные пересечения по актерам. Витя Сухоруков и у меня, и у отца играет большие роли. Правда, диаметрально противоположные, но все равно.

К. ЛАРИНА – А там про что кино? Там что за история?

А. ПРОШКИН – Там такая женская история про провинциальную девушку, мечтающую о любви и ребенке. Я очень плохо, на самом деле, говорю. Это тоже очень своеобразный и интересный сценарий. Дай Бог, будет любопытная картина.

К. ЛАРИНА – Это Андрей Прошкин у нас сегодня в гостях. Мы много чего интересного узнали. Очень хорошо, что режиссер работает и снимает кино, и отец режиссера работает и снимает кино. И при этом остаются порядочными людьми. Такие чудеса бывают в нашей жизни. Большое вам спасибо, Андрюша, и удачи.

А. ПРОШКИН – Спасибо большое.