Александр Филиппенко - Дифирамб - 2014-03-23

К. ЛАРИНА - Продолжаем наш антивоенный конгресс интеллигенции.

А. ФИЛИППЕНКО - В исполнении Александра Филиппенко. Попытка утешения, утешения.

Всё непреложнее с годами, всё чаще и чаще я начинаю испытывать странное чувство, словно я заново эти листаю страницы, словно однажды я уже читал эту книгу. Мне начинает всё чаще с годами казаться и всё решительней крепнет во мне убеждение: этих листов пожелтевших руками касаться мне несомненно однажды уже приходилось. Я говорю вам - послушайте, о, не печальтесь, о, не скорбите безмерно о вашей потере, ибо я помню, что где-то на пятой странице вы всё равно успокоитесь и обретёте.

Я говорю - вам не следует так убиваться, погодите, увидите - всё обойдётся, ибо я помню, что где-то страниц через 10 вы напеваете некий мотивчик весёлый. Или себе говорю - ничего, не печалься, я и себя утешаю - не плачь, обойдётся. Я и себе повторяю - всё это было, бывало. И вот обошлось, миновало. Я говорю себе - будут и горше страницы, будут горчайшие последние строки, чтобы печалиться, чтобы заламывать руки. Да ведь это всего до страницы такой-то.

Левитанская "Попытка утешения".

К. ЛАРИНА - Ну что же, вы узнали этот волшебный голос. Конечно, это Александр Филиппенко, наш сегодняшний гость. Напомню нашим сегодняшним слушателям, что у вас есть возможность задать свой вопрос нашему гостю на СМС +79859704545. И, конечно же, много пришло вопросов на наш сайт до начала программы. Хорошие вопросы, огромное спасибо нашим слушателям за вашу какую-то активность, за ваше неравнодушие, за ваше понимание того, что сегодня происходит в нашей стране.

Но начать я хочу с анонсов. Мне очень приятно всегда, когда есть повод для встречи. Концертный зал Чайковского, три вечера с Александром Филиппенко, первый из которых пройдёт совсем скоро.

А. ФИЛИППЕНКО - Уже третий. Тридцатого марта. Как три кандидатских диссертации.

К. ЛАРИНА - А, это то, что было. Это было в октябре, это было 2 февраля, и вот последний, завершающий этот цикл концерт, выступление Александра Филиппенко - "Смех отцов", 30 марта.

А. ФИЛИППЕНКО - И там главная моя задача, чтоб на афише метровыми буквами было написано подряд три фамилии - "Зощенко, Платонов, Довлатов".

К. ЛАРИНА - И... Владимира Ильича Ленина стоит. И такое оформление... Ну, здесь замечательный буклет, который издан к этим вечерам. Прекрасно. Давай мы обратим внимание на смех отцов. Действительно, Зощенко, Кольцов, Эрдман, Платонов, Довлатов. Но мой вопрос. Знаю, что импровизации вы не любите, да? Но тем не менее. В связи с тем, что меняется в стране, в атмосфере, какое-то будет изменение в репертуар этого вечера внесено?

А. ФИЛИППЕНКО - Честно говоря, думаю. Поскольку даже там можно найти в этих всех... Зощенко всегда он, ты понимаешь. Можем и сейчас один прочитать.

К. ЛАРИНА - Давай.

А. ФИЛИППЕНКО - Имейте в виду, что это 1929 год.

У купца Еремея Бабкина спёрли енотовую шубу. Взвыл купец Еремей Бабкин, жалко ему шубы стало. Шубы, братцы, больно хороша. Ох, денег не пожалею, найду вора, плюну ему в морду.

Вызвал купец Еремей Бабкин полицейскую собаку-ищейку. Приходит человек в обмотках, в кепочке, при нём не собака, а собачища. Морда острая, коричневая, несимпатичная. Ткнул агент собаку в следы возле двери, сказал "пс", отошёл. Собака глазом по толпе повела.

(Тут я по залу так...).

Народ, конечно, собрался. И к бабке Фёкле из пятого номера. Бабка в сторону, собака за ней. Бабка... собака за юбку. Ухватила собака бабку за юбку, не пущает. Рухнула бабка перед агентом - да, всё, признаюсь, попалась. Пять вёдер закваски и аппарат - всё в ванной.

Ахнул народ. А шуба? - Какая шуба?

Про шубу вы ничего не знаете... и так виновата, идите в милицию. Увели бабку, снова ткнул агент собаку в следы возле двери, сказал "пс", отошёл. Собака понюхала пустой воздух - и к гражданину управдому.

Рухнул управдом перед народом на колени - да, простите меня, дорогие сознательные граждане, я деньги заводу с вас собирал, деньги да на прихоть свою истратил. Виноват, вяжите меня, ведите в милицию.

Навалились на управдома, стали вязать. А собака уже гражданина из седьмого номера теребит за штанину. Он говорит - это я в трудовой книжке год себе подчистил, мне бы в армии служить, а я сижу в седьмом номере, пользуюсь коммунальными услугами, виноват, ведите в милицию.

Растерялся народ. Что за удивительная такая собака? А купец Еремей Бабкин посмотрел по сторонам, подходит к агенту и даёт ему (я делаю паузу) деньги - слушай, уведи к свиньям собачьим свою собаку, пёс с ней, с шубой, пусть пропадает, а собака уж тут как тут калоши нюхает, побледнел купец - вот, Бог правду видит! Шуба-то не моя, шубу я у брата зажирил, каюсь и рыдаю.

Кинулся народ врассыпную. А собаке уже и воздух некогда нюхать. Ухватила двух-трёх, кто подвернулись. Покаялись, один государственыне деньги в карты проиграл, другой супругу утюгом тюкнул, третий такое сказал - передать страшно. Разбежался народ, опустел двор. Остались... кто?

(Из зала) Собака и агент. Да оборотни в погонах. И вдруг подходит собака к агенту, хвостом виляет. Побледнел агент, упал перед собакой на колени - кусай, меня, гражданочка, кусай, я три червонца на твой собачий харч получаю, два себе беру.

Что было дальше, я не знаю. Я от греха подальше сбежал.

К. ЛАРИНА - Браво, спасибо, замечательно! Ну, вот, видите, можно. Действительно, смех отцов, который переходит в смех детей, по сути юмор-то никуда не девается. И вот это осмысление событий через смех.

А. ФИЛИППЕНКО - Вот, о чём... через смех! Вот и Гоголь будет обязательно. Там я не сказал, что насмешки боится даже тот, кто уже ничего не боится на свете. Плут-потомок посмеётся наш, но плут-современник не в силах посмеяться. Так что это одна надежда. И когда мы смеёмся, мы как бы поднимаемся над этой проблемой, осознаём провал. Вот это через смех.

К. ЛАРИНА - Кстати, он самый опасный, как это оказалось. Опасные бывают даже разоблачения, что ты сейчас прочитал, но гораздо опаснее, обиднее и оскорбительнее, и страшнее, и, может быть, даже эффективнее. Но другой вопрос, что это очень долгий процесс.

А. ФИЛИППЕНКО - Ты знаешь, в своё время, ну, мы ещё поговорим об этом, про свои 1960-е, выступал, и всё это главное для меня. И однажды, когда стали издавать наконец все учебники истории прекрасные, и в конце разные схемы. И я открыл так историю Россию, развернулось меня на столе метра 3-4, а я ищу - а где же вы, рок-н-ролльные, а вон они маленькие. А что, до этого не было у людей трагедий, ничего? Жили, погибали, любили, и у них были свои какие-то проблемы и споры, и задачи, и всё это было, решалось. И для них то время было важно.

А мы своё время ценим, и обидно за наше время.

К. ЛАРИНА - Саш, конечно, не могу не спросить про ситуацию, которая сегодня возникла вокруг страны, вокруг России, в обществе внутри. И то, что, к сожалению, к большому сожалению, мы наблюдаем опять какой-то невероятный раскол внутри в том числе и цеха интеллигентского, творческого. Я знаю, какую позицию занимает Александр Филиппенко, не обязательно ему про это говорить, потому что он присутствует там, где не присутствуют другие. Это очень важно понимать.

Но тем не менее, какие самые главные последствия возможны в силу того, что сегодня происходит? Не политические.

А. ФИЛИППЕНКО - Самое страшное, я читал, тут у меня тоже есть опять хорошие слова. Невнимание к культуре - это катастрофа культуры, понимаешь? Об этом говорил Сокуров очень много, у тебя Дондуррей недавно говорил. Вот это, это, это самое, по-моему, главное, что есть. И последствия. И об этом надо ещё раз, и ещё раз, и ещё раз говорить, потому что это, по-моему, в "Снобе" у Павловского я читал, что мы перед лицом глубинного культурного кризиса. И вот это самое главное.

К. ЛАРИНА - Откуда он берётся, если всё процветает у нас, всё функционирует - кино снимают, театры работают, книги издают.

А. ФИЛИППЕНКО - Не считаем так, что это...

К. ЛАРИНА - Цензуры нет.

А. ФИЛИППЕНКО - Не занимались. Должны быть гуру, учителя. Вот, у тебя были учителя перед этим. Они самые несчастные учителя литературы, которые должны... я ведь до сих пор свою учительницу по литературе помню прекрасно, оттуда всё начиналось - дом, семья, и мы должны... А иначе это капитуляция русской культуры. И тут видишь, как сказано у Павловского, что были бы плохие наследники. А, что весьма вероятно... что нам надо стараться больше. Есть сколько у меня сил, это я у Солженицына читаю, там в конце когда молитва, что сколько даст мне Бог сил, столько буду делать. А если уж нет, то значит он это дал другим, и передать эту эстафетную палочку. Поскольку... когда спадёт истерия, как, опять же, у Павловского, люди всё равно вернутся к несделанному домашнему заданию. Вот, хорошее слово. Несделанное домашнее задание. К проработке опыта русской культуры 100-150 лет назад.

К. ЛАРИНА - У нас всё-таки не Дифирамб Павловского.

А. ФИЛИППЕНКО - Это уж я просто какие-то вещи... сказать об этом с эстрады ещё раз. Это моя задача. Я переводчик с авторского на зрительский.

К. ЛАРИНА - А помнишь такой период, по-моему, это было в конце 1980-х годов, когда публицистика частью культуры. Когда публицистика зазвучала со сцены, да? Когда "Огонек" инсценировали в театре.

А. ФИЛИППЕНКО - Больше я тебе скажу - подожду. Если хочешь, я тебе могу сказать. Ко мне после спектакля Зощенко подходили люди - вы из "Московских новостей" читаете статью. Это не Гоголь. Покажите. Это не Гоголь. Это было... а это была всего лишь последняя речь князя.

К. ЛАРИНА - А, это из "Мёртвых душ".

А. ФИЛИППЕНКО - "Знаю, что никакими средствами, никакими страхаи нельзя искоренить неправды. Бесчестное дело брать взятки сделалось необходимостью и потребностью даже. Знаю, почти невозможно многим идти против всеобщего течения. Но я должен, должен в такую решительную священную минуту, когда приходится спасать своё отечество, когда всякий гражданин несёт всё и жертвует всем, я должен сделать клич. Дело в том, что пришло нам спасать нашу землю. Ибо гибнет земля наша не от нашествия двадцати иноязыких племён, а от нас самих. И помимо законного правления, образовалось другое правление, гораздо сильнее всякого законного. Установили свои условия, всё оценено. И цены приведены во всеобщую известность. И никакой правитель, будь он мудрее всех законодателей и правителей, не в силах поправить зла, покуда не почувствовал из нас всяк, что он, именно он, так же как в эпоху восстания народов, вооружался против, так должен вооружиться против неправды. Я обращаюсь к тем из вас, кто имеет хоть какое-то понятие о том, что такое благородство. Благородство мысли. Я приглашаю вспомнить, рассмотреть ближе свой долг и обязанность... своей должности. Потому что это нам уже всем темно представляется. И мы едва-едва, и мы едва-едва...".

И тут на самом интересном поэма "Мёртвые души" у Николая Васильевича обрывается. И вот нам-то надо и продолжать, сколько можно.

К. ЛАРИНА - То есть это было прочитано со сцены.

А. ФИЛИППЕНКО - Да, а... что это публицистика, что это "Огонек" или "Московские новости". Главный вопрос - ну что делать, если с 1842 года ничего не изменилось?

К. ЛАРИНА - А сейчас нет никаких естественных запретов на составление репертуара чтецкого. А ведь было когда-то. Вот, давайте мы про это вспомним, ведь уже никто не помнит, особенно молодые люди, они вообще не знают, что это такое. Вот, когда актёр собирает чтецкий репертуар, он утверждался обязательно?

А. ФИЛИППЕНКО - Были комиссии. Ну что ты, и огромные были худсоветы. Я ещё помню прекрасно раннюю Таганку, когда каждый спектакль Юрия Петровича закрывался, это был бой за него. У нас, у актёров, не принимали в основном... Конечно, мы чувствовали, что можно, что нельзя, скрывали за классику. И я вспоминаю, что в Литературном музее, когда вместе с... вот такой был у нас кружок после закрытия нашего студенческого театра, в Литературном музее театр, где сказали - пожалуйста, всю русскую и советскую классику - пожалуйста, читайте. Но после оттепели, конечно, Хрущёва многое можно было узнать. И Есенин оказался не кулацкий поэт, и Ахматову можно было читать. И только мы узнали Платонова и Зощенко.

Но всё равно некая самоцензура была. И эти сдачи были очень серьёзные. Вот эта история, как надо было иногда повесить такую красную тряпку для комиссии, за которую все обсуждали, потом ладно, хорошо, не буду это, а остальное уже некогда было замечать, все уставали в этой борьбе.

К. ЛАРИНА - Всё время называют маленькой зелёной собачкой.

А. ФИЛИППЕНКО - Придётся снова учить, снова вспоминать, как это делалось. Ужасно.

К. ЛАРИНА - Александр Филиппенко в нашей студии. Мы сейчас новости слушаем, потом продолжаем наш разговор.

НОВОСТИ

К. ЛАРИНА - Возвращаемся в программу. Напомню, что у нас сегодня в гостях Александр Филиппенко. Я обращаю внимание на вопросы наших слушателей, которые приходят на СМС +79859704545 и на нашем сайте. Я обращаю внимание также, как изменился вектор вопросов, смыслы немножко поменялись и акценты.

Раньше наших гостей, особенно гостей - представителей творческой интеллигенции, просили дать какую-то свою собственную оценку происходящему и предложить свой прогноз, что будет дальше, как вам видится наше будущее. А сейчас спрашивают по-другому - как себя вести в этом будущем?

А. ФИЛИППЕНКО - Но ведь у каждого есть какая-то точка отсчёта внутри, какая-то система координат. Вот это важно. Слушать себя и поступать, как ты считаешь нужным. Это важно. Дома, в семье это должно было быть, с воспитанием, в школе что-то должно заложиться.

К. ЛАРИНА - Не у каждого есть опыт жизни в тоталитарном мире, да? Мы не будем бросаться, конечно, такими громкими словами, но мы же понимаем, что очень много существует сегодня, к сожалению, таких примет, которые нас возвращают к тому времени. Можно же остаться порядочным человеком?

А. ФИЛИППЕНКО - Безусловно. Но чуть-чуть подсказать, я вдруг вспомнил почему-то слова, булгаковский Азазелло так говорил, когда со всеми в конце после бала уже Воланд всех нанаказывал как-то, раздавал каждому, говорил о том, что хамить не надо по телефону и лгать не надо по телефону, иначе будет расплата. А не дай Бог капелька крови будет - тогда будет расплата очень жестокая.

К. ЛАРИНА - А тебе, Вам, я не знаю, как мы, на ты, на вы, я уже перепуталась, неловко взрослого человека - Саша, Саша. Александр Георгиевич, вам важно понимать, что рядом с вами ещё есть люди, которые разделяют ваши убеждения, ваше видение ситуации. Когда вы приходите на эти акции с народом, что называется.

А. ФИЛИППЕНКО - Ксения, спасибо, очень правильно. Когда я прихожу и сам решил пойти на демонстрацию, я помню своё это ощущение в далеком 1989, когда на Манеже было, вот, пройти через цепь милиции и встать в ряд, вот ты это сделал, мне было важно как-то сказать, обратить внимание, что с Болотным делом не всё так чисто. Не всё так хорошо. И ребята попали, в общем, нет того наказания, которым им приписали.

И обращение интеллигенции, что за диалог, за судьбу детей, за думающих людей собраться. Это важно. А вот на сцене, понимаешь, это другой момент, и я вспоминаю совет Михаила Александровича Ульянова, вот, на этот квадрат сцены ничего нельзя выносить. Вот, у тебя...

К. ЛАРИНА - Из чего?

А. ФИЛИППЕНКО - Вот из этих отношений. Разговоры, всё должно остаться в буфете. Это было трудно, и даже в театре Вахтангова в те брежневские времена. Но не дай Бог сюда вынести. Это наша профессия.

К. ЛАРИНА - Театры разные. Таганка была на этом построена, что все выносили именно это.

А. ФИЛИППЕНКО - Нет, между собой. Кто у тебя рядом, ты же сказала, очень важно, кто рядом. Но на Таганке была вообще одна команда, ну что ты, я вспоминаю, это самые золотые для меня годы, они попали очень... начало 1970-х. И сейчас, когда уже 50 лет будет Таганке.

К. ЛАРИНА - Повторить невозможно?

А. ФИЛИППЕНКО - Сейчас нет. Всё другое, абсолютно. И вообще жизнь творческого коллектива - 12-15 лет. Я помню, когда Юрий Петрович уже тогда думал на 12-летие перевести всех на контрактную основу, но не было тогда социальных этих гарантий каких-то тогда. Только-только начинали ещё про пенсии думать актёры. Но это неважно. Но он думал, что надо качественный новый квантовый переход на другой уровень. Это обязательно надо для творческого коллектива.

К. ЛАРИНА - А вот возвращаясь к сегодняшней ситуации, к этому неминуемому размежеванию одних от других, не разводит жизнь с людьми, которые подписывают другие письма? Или это принципиально, вы исключили из своей сферы этот момент?

А. ФИЛИППЕНКО - Я исключил. Не стоит это всё затевать. Я за объединение. Всё равно за объединение. И это специально все сделано. Вот эти письма, получилось, это такие разводки. Нет, надо найти общие точки для движения вперёд.

К. ЛАРИНА - Это возможно?

А. ФИЛИППЕНКО - Возможно. И, опять повторяю, опыт культуры, русской советской культуры - искать там. Безусловно. Уважение друг к другу, вот, через это. Ты понимаешь, я сейчас читаю из Сатина куски. Ну как будто в первый раз они все слышат, вот, в "Табакерке" мы играли, о том, что человек свободен, он может верить, не верить, он за всё платит сам - за ум, за любовь, он за всё платит сам, и потому он свободен. Вот это важно. Это замечательная реплика. Барон Сатин.

Вот, ты рассуждаешь спокойно, а у меня, кажется, нет характера. Сатин барон, заведи, вещь полезная.

К. ЛАРИНА - Действительно, это разговор о личном выборе, о личной ответственности.

А. ФИЛИППЕНКО - Личная ответственность. Я на эстраде читаю. Если вдуматься в одну миниатюру Райкина, то о нашей коллективной безответственности можно многое понять, понимаешь? Разрешили только в начале перестройки Аркадию Исааковичу, когда "- Мы столько мяса, столько хлеба, столько молока... - Нет, лично вы что можете? - Мы столько угля, столько стали. - Нет, лично вы что можете? - Я могу пиво зубами открывать".

К. ЛАРИНА - В основном у нас такие специалисты.

А. ФИЛИППЕНКО - Именно, по пиву. А что ты можешь? Конечно, свобода, ответственность, с чем ты выходишь перед тысячным залом. Что ты можешь им сказать? Чтобы они нетерпеливой рукой... а на строке, которая написана, вот, через это.

К. ЛАРИНА - А опыт выступления именно перед не многотысячным залом, а многотысячным митингом что-то дает?

А. ФИЛИППЕНКО - Безусловно, дорогая. Это другое совсем. Это огромный опыт. И тот, кто умеет это делать - это сразу видно. И этому должно учить или учиться, кто желает это делать. У нас с музыкой "Вокруг смеха" были во дворцах спорта выступали, и я даже потом от машины отказывался, шёл пешком, чтобы как-то среди зелени попитать энергии.

К. ЛАРИНА - А там тоже есть момент, когда ты ловишь зал? Огромную толпу, море людей.

А. ФИЛИППЕНКО - Это абсолютно как на охоту, так опасно, так она может тебя придавить, это огромный выплеск, но зато огромное такое удовольствие, вот этот обмен энергетический очень важный. Ну я тебе скажу, что в маленьком зале читали "Один день Ивана Денисовича" Солженицына. И через два часа без перерыва, и такой происходит обмен с залом взаимный, и вот ради этого. Я чувствую, что какое-то обновление и катарсис и у людей происходит. Великое произведение. Там всё есть.

И оно не о лагерях. Это правила жизни в экстремальных ситуациях. И так нам всё ненавязчиво легко сказано. И смеются люди. Конечно, мы обсуждали много и репетировали вместе. Она меня всё просила - поменьше Брехта, поменьше Брехта. Я говорю - так у меня солянка, что же делать? Поменьше графики, большей акварелей. Тихое достоинство у Шухова. Вот, мы об этом говорили. А неужели... но там же так сказать, там явно иронические стоят три слова вместе. Но как же вы не видите?

Если можно, тоже я тут сообщение про слонов, которые сбежали. А вот у нас маленькая такая, крохотная зарисовка от Солженицына. Начало 1960-х годов.

Во дворе у нас один мальчик держит пёсика Шарика на цепи. (Не зря он написал это слово, можно было "на верёвке", на чём-то другом, на ремне).

К. ЛАРИНА - На поводке можно.

А. ФИЛИППЕНКО - На цепи. Кутёнком его посадил, с детства. Смотрите, какой подтекст. Понёс ему однажды куриные кости, ещё теплые, пахучие, а тут как раз мальчик спустил беднягу побегать по двору. Снег во дворе пушистый, обильный, шарик мечется прыжками, как заяц - то на задние ноги, то на передние, из угла в угол двора, из угла в угол, морда в снегу, подбежал ко мне лохматый, меня оппрыгал, кости понюхал, и прочь опять брюхом по снегу, не надо мне, мол, ваших костей. Дайте только свободу.

К. ЛАРИНА - Крохотка. Саш, не могу не вспомнить про замечательного писателя и драматурга, который в твоей жизни сыграл огромную роль. Это Виктор Славкин, который ушёл на прошлой неделе совсем недавно.

А. ФИЛИППЕНКО - Это как раз всё это вместе, и хоть и болезнь была такая трудная и сложная, но это какой-то уход близкого человека, товарища. Вот, важный момент, ты спрашивала, кто рядом. Важно - с кем можно было посоветоваться, поговорим. Вот, с Гришей Гориным можно было так. Давид Боровский, Виктор Славкин. Ты понимаешь, какой? Он такой был... совсем у него было писательской помпы. Он такой тихий был. Но очень тонко подсказывал, то есть там... Он как бы заставлял и тебя немножко твоей душе поработать, не просто... как и что делать, надо было самому желать услышать то, что Виктор говорил. И он никогда не разрешал говорить плохо о других, это никогда не делай это, Сашка, ой, помню, вся эта история. Конечно же, взрослая молодого человека... и абсолютно в учебник... случай играет в жизни актёра главную роль.

Арбузовская студия проводила свой юбилейный семинар в 1978 году. В конце 1978 молодые сорокалетние драматурги в ЦДЛ. И Виктор пришёл к нам, вот, с Розовским, со Славкиным. Говорит - ну, неужели я тривиально буду читать отрывок из пьесы? У Кучкиной уже что-то было, у Петрушевской что-то было. У Ани Родионовой что-то было. Неужели мы не придумаем что-нибудь? Мы должны же сделать. И тогда на кухне Розовского сделали монолог по мотивам Виктора Славкина.

К. ЛАРИНА - Отдельное произведение.

А. ФИЛИППЕНКО - Это отдельное. А текста не было оригинального. Всё это было в голове у меня, я свой монтаж сделал, добавил что-то из физтеховской юности, какие-то песни, какие-то воспоминания о своём Бродвее. И всё это вместе, когда на "Вокруг смеха" предложили это, я говорю - Вить, а как быть? Он говорит - подожди, мы добавим опять... и он уже тогда на машинке составил и назвал "Поезд на Чаттанугу, или когда мы были молодыми", монолог по мотивам пьесы Виктора Славкина. И он повился ещё до спектакля. И всё время путали эту вещь. Но так как-то... если бы каждый не столкнулся с тем временем, с тем глотком свободы этой хрущевской оттепели, то это ничего не было. И вдруг сейчас снова мне пришлось, слушай, это я вставлю тоже в спектакль, вот, сейчас у нас репетиция произошла.

Недавно было открытие "Последняя страница доктора Живаго". И вдруг я читаю там строки, которые абсолютно в послевоенное время многое открывают. И, может быть, ради этого абзаца и было написано.

"Хотя свобода, которую ждали, не пришла после победы, как ожидалось, но предощущение свободы висело в воздухе все послевоенные годы, составляя их единственное историческое содержание. Вот это предощущение свободы. Вот это я бы хотел передать и нынешним молодым ребятам. Вот это было у нас, это я шкурой чувствовал 1961-1962 на физтехе всё, когда можно было... "неистовый упрям, гори огонь, гори на смену декабрям приходят январи". Всё равно на смену придёт весна.

К. ЛАРИНА - Это предощущение свободы. Я слушаю и понимаю прекрасно, что мне тоже посчастливилось его пережить, это всё-таки время перестройки. Это моя юность. И абсолютное было ощущение, что мы стоим прямо на пороге, чувствовалось даже изменение атмомсферы, воздуха, да?

А. ФИЛИППЕНКО - Я тебе скажу по поводу ажитации, которая есть. Если бы можно было замерить те ажитации общественные, уровень, вот этой открытости, духовности и душевности, они намного выше, чем вот эта ажитация, истерия, которая была здесь в эти дни.

К. ЛАРИНА - Так сегодня-то наоборот предощущение совсем другое. Пространство вокруг тебя как бы сжимается, во всех смыслах сжимается.

А. ФИЛИППЕНКО - Я это слышал, и слух мной проверен, всё-таки будет апрель. Будет апрель. Следует жить, шить сарафаны, пёстрые платья носить. Вы полагаете, всё это будет носиться? Как Левитанский в 1960-е годы замаскировал одну фразу - следует жить, ибо сколько вьюге ни кружить, недолговечна её кабала и опала. Так разрешите взять новогоднего...

Ой, как это всё было интересно, это было взаимное такое.

К. ЛАРИНА - Ну давай ещё прочтем, всегда же много...

А. ФИЛИППЕНКО - Завидую, кто быстро пишет и в благости своей не слышит, что рядом кто-нибудь не спит, как за стеною кто-то ходит всю ночь и места не находит. Завидую, кто крепко спит без сновидений. И не слышит, что рядом кто-то трудно дышит, как не проходит в горле ком, и валидол под языком сосулькой мартовскою таит, а всё дыханья не хватает. Завидую, кто крепко спит, не видит снов и быстро пишет, и ничего кругом не слышит, не видит ничего кругом, а если видит, если слышит, то всё же пишет о другом, не думая, а что же значит, что за стеною кто-то плачет. Так я завидую ему, его таланту и уму, его перу, его бумаге, чернильнице, карандашу, а я так медленно пишу, как ношу тяжкую ношу, как землю чёрную пашу, как в стёкла зимние дышу. Дышу. И вдруг оттаивает круг.

Вот у Левитанского опять - в зимние дышу стёкла, опять зима, но будет весна. А вот ещё посвящение, можно я посвящение "Эху Москвы"?

К. ЛАРИНА - Прочесть?

А. ФИЛИППЕНКО - В том городе, где спят давно, где всё вокруг темным-темно одно, как павшая звезда, в ночи горящее окно. Да, там за... святой многоэтажной темнотой как бы на целый мир одно в ночи горящее окно, как свет звезды далёкой, свет лампы одинокой, кромешный мрак и свет живой, свет лампы или свет свечи. Поэзия - вот образ твой, окно, горящее в ночи. Твой псевдоним и твой пароль, твоя немеркнущая роль, твоё предназначенье. Полночное свеченье. Когда молчит благая весть и всё во мрак погружено, хвала Всевышнему, что есть в ночи горящее окно, что там за прочно обжитой невозмутимой темнотой, как за последнею чертой, свет лампы или свет свечи на этой улице, на той окно, горящее в ночи.

К. ЛАРИНА - Левитанский?

А. ФИЛИППЕНКО - Да.

К. ЛАРИНА - А почему Левитанский?

А. ФИЛИППЕНКО - Хорошая тема. В одном открытом клубе сейчас просят стихи. И будут вечер Левитанского проводить. И у меня было, в ЦДЛ мы проводили, у меня в наборе этом. Просят стихи. Ухо отвыкло от стихов.

К. ЛАРИНА - Может быть, ещё и другая есть потребность - каким-то образом это подпорка...

А. ФИЛИППЕНКО - Безусловно, безусловно. Мало того, что от прозы, от публицистики от словоговорений более образная, другая, заставляет твои извилины шуровать.

К. ЛАРИНА - Потом ты понимаешь, что до тебя сколько людей выжило.

А. ФИЛИППЕНКО - Именно выжило, абсолютное слово. Это и есть возможность передачи. Единственная надежда.

К. ЛАРИНА - Ну что ж, Саш, мы должны уже заканчивать. Я хочу вернуться к анонсу, сказать ещё раз, что 30 марта заключительный вечер из цикла "три вечера с Александром Филиппенко" в концертном зале Чайковского. Ну а дальше надо ещё сказать.

А. ФИЛИППЕНКО - У нас есть чуть-чуть?

К. ЛАРИНА - Да.

А. ФИЛИППЕНКО - Это как раз у меня заготовочка на финал - как справиться с тоской? Послушай, дорогая.

"Как справиться с тоской? Жить прошлым, не порывая с настоящим. Не забавляя его своим брюзжанием. Не забавляя его своим брюзжанием, а спокойно, уходя от него в спасительное отчуждение с томиком старых стихов".

К. ЛАРИНА - Один из рецептов.

А. ФИЛИППЕНКО - Я, побывавши там, где вы не бывали. Я повидавши то, чего вы не видали. я уже там, стоявший одной ногою. (Левитанский из больницы пишет). Я говорю вам - жизнь всё равно прекрасна, да, говорю, жизнь всё равно прекрасна, даже когда трудна и когда опасна, даже когда несносна, почти ужасна, жизнь, говорю я, жизнь - это всё равно прекрасно. Оглянулась назад - далека дорога, погляжу вперёд - впереди немного. Что там позади? Города и страны, женщины... Дружба была и верность, вражда и злоба. Комья земли стучали о крышку гроба. Старец Харон над тёмной той рекою. Ласково так помахивал мне рукою. Дескать, иди сюда, иди, ничего не бойся, вот... лодочка, мол, да поедем, так я цеплялся жадно за каждый кустик, как я ночами в землю впивался, повторял - нет, не поеду. Здесь, говорил я, здесь хочу остаться.

Ниточка жизни, шарик, непрочно свитый. Зыбкий туман надежды, дымок соблазна. Штопаный-перештопаный, мятый, битый. Жизнь, говорю, жизнь, всё было прекрасно и бесподобно. Как там ни своевольно и ни строптиво, ибо к тому же знаю весьма подробно, что собой представляет альтернатива. Робкая речь ручья, перезвон, капель. Мартовской брагой дышат речные броды. Лопнула почка, птицы в лесу запели. Вечный и мудрый круговорот природы. Небо багрово-красное перед восходом. Я запустел. Морозно вокруг и ясно. Здравствуй, мой друг, воробышек, с Новым Годом! Что, холодно? - Холодно, холодно. - Холодно, другй мой, а всё равно прекрасно.

К. ЛАРИНА - Браво!