Людмила Максакова - Дифирамб - 2013-02-24

К.ЛАРИНА: 13 часов 13 минут, мы начинаем программу «Дифирамб», и я с большой радостью представляю вам нашу сегодняшнюю гостью – это народная артистка России, актриса театра имени Вахтангова Людмила Максакова. Здравствуйте, Людмила Васильевна.

Л.МАКСАКОВА: Здравствуйте, Ксения.

К.ЛАРИНА: Я очень рада видеть, в конце концов, уже соло Людмилу Васильевну, потому что она к нам приходила, но все время в каких-то группах поддержки, группах борьбы. Я помню, последний раз как раз мы встречались, когда защищали в очередной раз Дом актера, вы к нам приходили.

Л.МАКСАКОВА: Да, я кричала «Помилосердствуйте».

К.ЛАРИНА: Да. Этот крик до сих пор звучит в ушах. (все смеются)

Л.МАКСАКОВА: Нет, вы меня еще приглашали на 90-летие, когда был день рождения нашего театра. Но по каким-то причинам, я уж не знаю, меня заменил Князев, мой ученик, ныне ректор. Я очень его люблю, потому что он сражается уже, по-моему, лет 15, чтобы мне дали профессора. Я говорю «Жень, чего ты так хочешь, чтобы я профессором умерла? в конце концов, это не так важно».

К.ЛАРИНА: А вы не профессор? Доцент?

Л.МАКСАКОВА: Нет, потому что ужесточились условия. Раньше было автоматически, если ты народный артист, то ты уже, стало быть, и профессор, то есть твое звание дает тебе право, что ты, мол, не шарлатан. А теперь такое количество справок надо было собрать, что бедняги все замучились. И вот он мне с гордостью сказал «Людмила Васильевна, это ж не официально, вы не получили какую-то бумажку, но вы – профессор». Я сказала «Жень, ну что ж, теперь жизнь моя изменится, наверное, в какую-то невероятную сторону».

К.ЛАРИНА: Ну, главное, что на сцене, все-таки, актриса, а не профессор, слава тебе, господи.

Л.МАКСАКОВА: Нет, но зато меня в училище будут уважать, как же.

К.ЛАРИНА: Как профессора, конечно.

Л.МАКСАКОВА: Наверное. Правда, мало кто меня спрашивал до сих пор, профессор я или нет.

К.ЛАРИНА: Но это, на самом деле, имеет какое-то значение?

Л.МАКСАКОВА: Думаю, что никакого.

К.ЛАРИНА: Ну вот, наверное, для отчетности, что столько-то профессоров преподает.

Л.МАКСАКОВА: Нет, но вы знаете, это очень на Западе принято. Там если на стадионе сидят. А, нет, там доктор очень модно.

К.ЛАРИНА: Доктор, да-да-да.

Л.МАКСАКОВА: Да, потому что на стадионе кто-то кого-то увидел и кричит «Dottore! Dottore!» В Италии, предположим. И весь стадион оборачивается, потому что там все dottore.

К.ЛАРИНА: Я хочу, все-таки, поздравить Людмилу Максакову с премьерой. Под большим впечатлением. Спектакль «Евгений Онегин» Римас Туминас поставил, сам сочинил практически на фоне Пушкина, да?

Л.МАКСАКОВА: Нет, ну сочинил-то Пушкин, конечно.

К.ЛАРИНА: Но там есть герои, которых у Пушкина, вроде как, и нету. Но вот они здесь сотканы из каких-то невероятных кружев.

Л.МАКСАКОВА: Ой, а вы знаете, я ему еще предлагала.

К.ЛАРИНА: Как у вас зовут-то? Танцмейстер, да?

Л.МАКСАКОВА: Нет, ну это, знаете, это просто... Я не знаю, кто это сочинил. Мне кажется, не совсем удачно. Вы знаете, меня никто не спрашивает давно уже.

К.ЛАРИНА: Вот я вас спрашиваю.

Л.МАКСАКОВА: Но тем не менее, я очень давно сказала «Слушайте, Римас Владимирович, зачем вы пишете вот эту вот принадлежность каждого персонажа? Ну, напишите «В спектакле участвуют» и пусть публика, все-таки, сама думает, кто есть кто». Потому что так, в общем, меня танцмейстером обозвали, а это, в общем, ну, не то, что несправедливо, но это не соответствует моему персонажу.

К.ЛАРИНА: А кто это?

Л.МАКСАКОВА: Вы знаете, мне кажется, что это более широкое понятие. Ведь, нами все время кто-то дирижирует, правильно? Говорят, в чьих руках дирижерская палочка, кто нами управляет, под какую палочку мы танцуем. Понимаете? Так что это понятие, в чьих руках дирижерская палочка, оно более объемное, потому что весь мир танцует под чью-то палочку. И мне кажется поэтому, что это более объемный образ, который потом переезжает, кстати, в образ...

К.ЛАРИНА: Няни.

Л.МАКСАКОВА: Ну, няни – это более реальная фигура, да. Но потом, ведь, в начале танцкласса я накидываю на себя черный платок и иду уже старческой походкой, а не такой молодящейся балериной, которая падает и грохается в конце концов (она довыпендривалась – все время хотела быть юной и прекрасной) и превращается в сгорбленную старушонку. И потом выхожу, я забираю Ларина – почетный раб и бригадир, он все не хочет никак покинуть этот мир. Я говорю «Поторапливайся. Все уже. Придется уйти».

И потом там существует еще одно измерение – это уже в финале. Все думают «А что это такое?» Ну, я так понимаю, что это воплощение их убитой любви. Они убили чувства, так что фигура более многогранная, нежели просто танцмейстер, няня и так далее.

К.ЛАРИНА: Вы там говорите на безупречном французском языке.

Л.МАКСАКОВА: Ну, это уже спасибо маме.

К.ЛАРИНА: Вот, как часто вам это умение пригождалось в жизни?

Л.МАКСАКОВА: Ну как сказать? Ну, когда приезжаешь во Францию.

К.ЛАРИНА: А не играли никогда на французском?

Л.МАКСАКОВА: На французском я не играла, нет. У нас был фантастический проект с Бельмондо, тогда еще был Агаджанов на студии, был такой замечательный человек – это прототип сегодняшнего менеджера. Все думают, что все случилось после краха советской власти. А что при советской власти ни одного умного человека не было? Это не так. Были умные люди, просто не очень им давали ходу. И Агаджанов мечтал сделать фильм, совместный с Францией, чтобы Бельмондо участвовал в этом проекте. А я с ним была хорошо знакома в то время, мы отдыхали все время в одном и том же месте. Но эта мечта не осуществилась, конечно, по другим причинам. Но тем не менее, вот такая связь могла бы быть налажена.

К.ЛАРИНА: А, сегодня можно с Депардье сыграть на французском языке.

Л.МАКСАКОВА: С Депардье можно. Я его посажу на Дюкана (на диету такую белковую), он похудеет, станет стройным. Потом он намекнул, что невесту ему хочется. У меня очень внучка красивая, она говорит замечательно по-французски. Я думаю, что-то могло (НЕРАЗБОРЧИВО) .

К.ЛАРИНА: Ну, вот смотрите, если говорить о сегодняшнем вообще отношении к звездам в России, уровень профессионализма – он вас устраивает, в принципе, если говорить о профессии?

Л.МАКСАКОВА: А что-то мы с Пушкина куда-то уехали.

К.ЛАРИНА: А вот мне интересно.

Л.МАКСАКОВА: Нет, в связи с Пушкиным?

К.ЛАРИНА: Нет-нет-нет, вообще в принципе.

Л.МАКСАКОВА: А, просто? А почему Пушкина бросили?

К.ЛАРИНА: Вы хотите еще про Пушкина?

Л.МАКСАКОВА: Ну а что же? Это вечная тема. Что же мы будем говорить про какую-то ерунду, а?

К.ЛАРИНА: Пожалуйста, Людмила Васильевна, как вы хотите. (смеется)

Л.МАКСАКОВА: Не, я ничего не хочу, я удивляюсь, что вы хотите про какую-то чушь говорить.

К.ЛАРИНА: Почему-то вдруг у меня это вспомнилось.

Л.МАКСАКОВА: Да, не знаю. Это, наверное, музыка навеяла.

К.ЛАРИНА: Я просто вспомнила, что вы – профессор. (все смеются)

Л.МАКСАКОВА: Ну-ну.

К.ЛАРИНА: Ну хорошо. Не хотите про это говорить?

Л.МАКСАКОВА: Подождите, давайте про Пушкина. Вы сказали, что так восхитились. Я уж хотела спросить, а чем вас так все это восхитило?

К.ЛАРИНА: Меня?

Л.МАКСАКОВА: Да. Я вот могу сказать, меня чем восхитило. Я считаю, что это самый удачный спектакль Туминаса вообще.

К.ЛАРИНА: А «Дядя Ваня»?

Л.МАКСАКОВА: Сейчас скажу. Там поставлен «Дядя Ваня», а здесь поставлен Пушкин. Это разные истории совсем. То есть по объему я никак не могу их сравнить, мышление вообще. Это зеркало таинственное, в котором отражается всё, вы отражаетесь, зал, кто смотрит, сам театр. Это вот Адомас постарался, очень интересно. Тут много совпадений.

К.ЛАРИНА: Адомас – это художник.

Л.МАКСАКОВА: Художник, Яцовскис, да. Его зовут Адомас, а фамилия – Яцовскис. Ну, я его по фамилии-то не зову так же, как и Фаустаса я же не зову Латенасом, потому что он, все-таки, Фаустас – его имя (композитор). Композитор очень постарался.

К.ЛАРИНА: Старинная французская песенка.

Л.МАКСАКОВА: Да, совершенно верно. И вот он ее всячески аранжировал. Все-таки, Пушкин и Чайковский – они очень подходят друг другу. Он не стал придумывать какую-то (НЕРАЗБОРЧИВО) или еще что-то в этом духе. Хотя, аранжировка довольно смелая. Поскольку я закончила, все-таки, Центральную музыкальную школу, у меня есть некое представление о том, что такое музыка и вообще как она должна звучать в спектакле. Раньше, ведь, всегда брали специально композитора и очень приятно, что вот это возродилось. Не просто подбор какой-то музыки, а что это специально для «Евгения Онегина» создано.

А режиссеры – почему они мечтают всегда иметь какую-то мастерскую? Это чтобы с молодых ногтей воспитать единомышленников, единомыслящих и не только в театральном плане (единый стиль, манеру игры), но и чтобы все мыслили одинаково. Вот, как мы относимся к миру, к жизни. Поэтому мастерская Петра Наумовича – она очень стройная получилась, интересная. Та же мечта, наверное, была и у Туминаса, но вот он столкнулся с театром, который, наверное... Ну, он поставил у нас «Ревизора» как приглашенный, а потом мы расстались на какое-то время. Потом началась новая жизнь. И вот этот процесс взаимного проникновения, понять друг друга, заговорить на одном языке – вот он, мне кажется, случился полностью, ну, сначала в «Пристани» (это было уже как-то отчетливо), а, вот, в «Евгении Онегине», собственно говоря, мы поняли друг друга, я так думаю.

К.ЛАРИНА: А вы всегда ему говорили сразу, что если что-то непонятно, вы ему говорили это в лицо?

Л.МАКСАКОВА: Нет, вы знаете, актер вообще в театре роли не играет, ничего я в лицо никому не говорила.

К.ЛАРИНА: Даже вы?!

Л.МАКСАКОВА: А что же даже я? Кто я, собственно? Нет. Вы знаете, у нас критика театральная (не при вас будет сказано, вы – театральный критик)...

К.ЛАРИНА: Нет-нет-нет.

Л.МАКСАКОВА: А вы кто?

К.ЛАРИНА: Я – театральный журналист.

Л.МАКСАКОВА: Театровед?

К.ЛАРИНА: Я – нет. Я вообще артистка бывшая.

Л.МАКСАКОВА: Я знаю...

К.ЛАРИНА: Неудавшаяся.

Л.МАКСАКОВА: Но потом у вас же какое-то образование?

К.ЛАРИНА: Конечно. ГИТИС, актерский факультет.

Л.МАКСАКОВА: Актерский? А, у вас нет специального образования?

К.ЛАРИНА: Никакого.

Л.МАКСАКОВА: Какое счастье.

К.ЛАРИНА: (смеется)

Л.МАКСАКОВА: Потому что те, кто заканчивают театральное критическое образование... Пушкин очень любил критиков и говорил «Румяный критик мой, насмешник толстопузый». Вот, мне все время хочется сказать румяным критикам, толстопузым или худощавым (это не имеет значения): «Почему же вы так относитесь к артистам как к людям каких-то не первых сортов?»

Очень смешно Петр Наумович рассказывал, на Ленфильме была Доска почета. И там фотографии были крупные тех, кто отличился особенно. И это называлось «Лучшие люди Ленфильма». Тогда он принес маленькие паспортные фотографии свои там и своей группы, наклеил их на эту доску и написал «Люди похуже».

Вот, мы - люди похуже, потому как я все время хочу сказать: критики мои любимые, вот эти румяные, толстопузые, не могли ли бы вы раскрыть скобки? Почему у вас актер всегда в скобках?

К.ЛАРИНА: Это правда.

Л.МАКСАКОВА: Вы знаете, это как-то странно. Мы же тоже люди. Неужели, вы нас принимаете за кого-то другого? Тарковский говорил это в другом смысле (актеры). Ну, странные они люди. Да люди ли они вообще? Но это звучало как-то не так оскорбительно. А вот мне все время хочется крикнуть: «Раскройте скобки!»

К.ЛАРИНА: А раскрывали когда-нибудь?

Л.МАКСАКОВА: Никогда. А зачем?

К.ЛАРИНА: Вот, назовете вы человека, которого вам было интересно читать.

Л.МАКСАКОВА: Нет, еще какая-то тенденция унизить человека. Я это говорю в связи с Александром Сергеевичем, потому что я случайно вошла... Я не очень ползаю по интернету. Но когда я вошла в интернет, вы знаете, все время и летят кирпичи, свистят «Ай-яй-яй, штампы. Вы такие-сякие, заскорузли». Но вы знаете, уважаемые, вы тоже заскорузли, потому что все критические статьи начинаются с цитаты несчастного Белинского, этого неистового Виссариона: «Энциклопедия русской жизни» или еще «Наше всё». Значит, сами, вроде, ничего сочинить не могут.

Потом, знаете, оскорбления какие-то ужасные. Ну, это не сейчас началось. Вот, Дорошевич, например, очень известный дореволюционный критик, он написал рецензию на «Гамлета», на спектакль Малого театра и долго описывал этот спектакль. А в конце у него была последний абзац, где он написал: «А Гамлета играл не помню кто. Ну, кажется, Южин». (все смеются) Южину, наверное, было очень интересно это все прочесть, приятно, я думаю, правда?

Со мной также поступил Рома Должанский, мой приятель, который считает меня музой, восхваляет безмерно, чуть не на руках носит. Они в эти свои акции всегда меня зовут, чтобы я что-то умное сказала, ну, или остроумное, или веселое, по крайней мере. То есть не считают меня за полную дуру.

Но тем не менее, спектакль «Пристань». Ну, я думала, юбилей, как-то не будут уже так...

К.ЛАРИНА: Пожалеют, да?

Л.МАКСАКОВА: Нет, не пожалеют, но как-то не будут говорить «Ты хуже, чем Этуш или лучше, чем Этуш. А Борисова хуже Коноваловой», понимаете? Ну, вот не будет каких-то таких позорных реплик. И тем не менее, Должанский умудрился. Он выступил в стиле Дорошевича. Я почему это говорю? Потому что я это ему в лицо сказала – вы не думайте, что это я вам сейчас так вот наквакала тайно. Потому что вы не думайте, не все слушают «Эхо Москвы». Я думаю, что даже и Должанский нас не слушает.

Ну, я ему это сказала, я говорю «Ром, ну как же тебе не совестно? Ты – мой приятель. Ну, что ж такое-то, а?» Значит, он всех перечислил, всех, кто занят в спектакле, а меня просто вот... Игрока такого, значит, отрывка не было.

Потом были советы, что продолжать, кому продолжать роль, а кому не продолжать. Понимаете, ну вот такая странная позиция. Неужели, критики думают, что режиссеры и актеры глупее? Это даже обидно.

Я одной даме литературной... А что вы смотрите? Реклама начинается? Куда-то вы взор наверх подняли. Ничего. Я продолжаю. Значит, вот одна дама (критическая мысль – не хочу называть ее фамилию), и когда-то я поверила, что можно быть в дружеских отношениях с кем-то и сказала «Ну как же вот вы пишете результат спектакля? Ведь, сначала замысел, потом мучения художников идут, как выразить эту мысль. Пойди на первую репетицию». А репетиция была с Виктюком, мы репетировали. Я говорю «Роман Григорьевич – очень интересный режиссер, он задумывает одно, иногда получается совсем другое. Но это не значит, что нет изначальной какой-то идеи и замысла. – Я говорю, - ты сначала послушай, что он говорит, потом тебе будет интересно, что из этого вышло. И тогда будет сравнение». И что вы думаете, было интересно ей это слушать? Да нет, она зевнула на четвертой реплике, по-моему, так сказать, скукожилась, стала думать о своем, а в конце написала рецензию, которая никакого отношения к спектаклю не имела, а тем более к тому, чего мы хотели. Ну, это я так, апропо.

К.ЛАРИНА: Я когда вас слушаю, Людмила Васильевна, лихорадочно вспоминаю: у меня завтра в журнале «The New Times» выходит статья про спектакль «Евгений Онегин». Я внутренне перекрестилась, думаю «Господи, у меня там про Максакову целый абзац».

Л.МАКСАКОВА: Как приятно.

К.ЛАРИНА: Как хорошо! И не в скобках, между прочим. Да, я раскрыла скобки.

Л.МАКСАКОВА: Ну, слушайте, ну тогда у меня сегодня счастливый день. Может быть, с этого дня и начнется мое восхождение к раскрытию скобок? Вообще мне скобки с детства были неприятны. Знаете, это обычно алгебра в скобках, вот это «Раскройте скобки». Но поскольку я была человек другого, гуманистического... Я-то училась в музыкальной школе, все сольфеджио и так далее. И, вот, раскрывание этих скобок и еще хуже «Поезд вышел из пункта А в пункт Б. Когда они встретятся, на каком километре?»

Я больше всего люблю любимый анекдот Никулина. Из пункта А в пункт Б вышел поезд, а навстречу ему с такой же скоростью, 120 км/час вышел поезд из пункта Б в пункт А. И они не встретились! Почему же они не встретились? Не судьба.

К.ЛАРИНА: Да. Это Людмила Максакова. Мы новости слушаем, потом продолжаем.

НОВОСТИ

К.ЛАРИНА: Мы уже тут рыдаем. Я хочу вам сказать, что это уникальный сегодня эфир. Людмила Максакова в нашей студии. Ну, я вообще счастливый человек, потому что у меня есть опыт неформального общения с Людмилой Васильевной. Бывают такие...

Л.МАКСАКОВА: Вы имеете в виду наш театральный буфет?

К.ЛАРИНА: Да, наш буфет у Аллы Юрьевны Шполянской во МХАТе.

Л.МАКСАКОВА: А, у Аллы Юрьевны – это нечто.

К.ЛАРИНА: И там такие бывают... Иногда думаешь «Боже мой, надо все зафиксировать, снять на пленку и показывать». Но не дадут, нет.

Л.МАКСАКОВА: Да, но мы, все-таки, (говорит по-французски).

К.ЛАРИНА: Давайте. Вы хотите...

Л.МАКСАКОВА: Хочу про баранов наших.

К.ЛАРИНА: ...объяснить, почему вам этот спектакль нравится.

Л.МАКСАКОВА: Да, хочу вам объяснить.

К.ЛАРИНА: Давайте.

Л.МАКСАКОВА: Потому что мне вообще уже ничего почти не нравится. Таиров говорил, что театр держится вообще на трех китах. Когда Нарочка у меня Шералиева спросила, я одного кита забыла. Нарочка, я вспомнила: это такт. Три кита – это такт, вкус и чувство меры. И вот все вот эти три кита были Туминасом соблюдены.

А что касается самого сочинения, то, вы понимаете, как тут было опасно завалиться. Потому что, все-таки, Евгений Онегин – это... Ну, существует один храм, который русским не удалось разрушить. Они все крушили, «Круши, Гаврила» - это наша национальная особенность. А здесь единственное, что они не сумели разрушить, - это храм русской литературы. И вершину этого храма украшает совершенно изумительное сочинение Александра Сергеевича «Евгений Онегин».

Я не знаю, я не знакома, к сожалению, с неистовым Виссарионом, но я бы ему возразила. Энциклопедия – во-первых, слово очень скучное. А это сочинение такое искрометное, веселое. И там столько иронии, и, в конце концов, не этот же сюжет, довольно простой, прямо скажем... Ну что? Приехал такой, циничный парень в деревню, подружился с приехавшим из Германии поэтом, ну, привезли его в гости и он, так сказать, покорил сердце одной девочки, а заставил страдать Ленского, очень дурно еще отозвался о его невесте «Кругла, красна лицом она как эта глупая Луна». В общем, нахамил ему. Тот разнервничался, вызвал его на дуэль. А этот его прикончил.

Казалось бы, такая история, да? Ну, уехал, потом увидел, что Танечка стала знатной дамой, начал ухаживать, она сказала «Опоздал. Пошел вон. Хотя и люблю». Не в этом там смысл. Там очень большой смысл в том, что Пушкин – он там предсказал свою судьбу, как он будет убит, что с ним случится. То же самое и Татьяне снится этот сон, как будет убит Ленский. То есть «Евгений Онегин» наполнен огромными смыслами. И, вот, Римасу не знаю как, каким образом (в силу, наверное, все-таки, большого таланта) удалось вот это вот всё разгадать. Я считаю, что он это, тайну этого сочинения разгадал.

К.ЛАРИНА: Ну, я добавлю к этому еще. Мне кажется, он еще угадал вот это настроение, о чем вы говорили, вот это вот ироничное, легкость такую, изящество этой вещи.

Л.МАКСАКОВА: Да, бесспорно.

К.ЛАРИНА: Потому что там есть и юмор невероятный, да?

Л.МАКСАКОВА: Да, насыщенно.

К.ЛАРИНА: Я хотела у вас спросить про сцену с зайчиком. Вам она нравится?

Л.МАКСАКОВА: Вы знаете, на мой взгляд и на мой вкус, но я опять же говорю, меня никто не спрашивает, ну, вот вы спросили, я отвечу. Дело все в том, что мне казалось... Он на репетиции, ведь, он очень много менял. Я даже подошла на какой-то репетиции, сказала «Римас Владимирович, я вас умоляю, вы сейчас меня напоминаете Романа Григорьевича. Вы начинаете улучшать. Вы понимаете, но ведь лучшее – это враг хорошего. Ну, остановитесь», потому что мы долго очень репетировали. И там вместо зайчика была совершенно фантастическая придумана им история. Вот этот возок – там много смыслов в этом возке, там всё не однопланово. И там когда едет этот возок, вдруг, откуда ни возьмись, как в России бывает, вдруг балерина по снегу кружила фуэте и уходила в лес.

К.ЛАРИНА: Такой сюр.

Л.МАКСАКОВА: Да, совершенно. Откуда эта балерина взялась? Почему она по снегу начала делать эти вот?.. Это не фуэте, ну, когда крутят, только она вокруг этой кибитки проделывала эти фуэте и исчезала. И вот это, знаете, было так таинственно, так по-русски почему-то. Ну, мне кажется, что у нас, действительно, очень много что-то мы затеваем и что-то все уползает в никуда. И вот мне это было как-то интересней.

К.ЛАРИНА: Ну, зайчик – он, конечно, приковывает внимание публики невероятно. Люди просто: «!?! Откуда? Как это?»

Л.МАКСАКОВА: Приковывает, да. Но не вся публика знает, что тут можно связать, конечно.

К.ЛАРИНА: С зайцем пушкинским, конечно.

Л.МАКСАКОВА: Да, который перебежал дорогу, он не оказался 14 декабря на Сенатской площади. Можно, конечно, это привязать, но не каждый, наверное, зритель знает об этом событии.

К.ЛАРИНА: Ну, можно уже выйти из Театра Вахтангова?

Л.МАКСАКОВА: Выходите. Вышли.

К.ЛАРИНА: Я хочу про Петра Наумовича.

Л.МАКСАКОВА: Но не хлопнули дверью.

К.ЛАРИНА: Не хлопнули. Аккуратно вышли.

Л.МАКСАКОВА: Прикрыли.

К.ЛАРИНА: Да-да-да. И поехали в мастерскую Фоменко.

Л.МАКСАКОВА: Поехали. С наслаждением.

К.ЛАРИНА: Это важная очень история в вашей жизни, то, что у вас какая-то мистическая связь с этим человеком.

Л.МАКСАКОВА: Да. Позавчера был вечер, вы там записывали, может быть, вы пленку посмотрите. Я очень сокрушалась, что рано устроено было: года не прошло, рана жива. Это вся жизнь. Это с 1984 года. Это, стало быть, ну, четверть века или даже больше. Каждое утро раздавался звонок «Людочка, я тебя не разбудил?» Я говорю «Что вы, Петр Наумович! Нет! Я как раз жду вашего звонка». И когда мы встретились (а встретились мы не в театре, а по поводу фильма «Поездки на старом автомобиле»)...

К.ЛАРИНА: То есть до этого вы не были знакомы?

Л.МАКСАКОВА: Нет, не были. И, причем, я даже не знала ленинградской биографии, я только видела «Плоды просвещения» в Театре Маяковского и не знала толком. То есть слышать слышала это имя, но не была знакома. И меня позвали на Мосфильм, на пробу к этой картине. Сценарий Брагинского. Я прочла сценарий, роль я не очень поняла. Ну, какая-то Зоя Павловна, режиссер. А когда я пришла на... Вам это интересно или что-то другое?

К.ЛАРИНА: Очень.

Л.МАКСАКОВА: Вот это? Именно это? Да? У нас еще есть время?

К.ЛАРИНА: Да.

Л.МАКСАКОВА: И когда я пришла на Мосфильм... Ну а я до этого, все-таки, я считала себя уже артисткой – я уже снималась на Ленфильме в «Плохом хорошем человеке» у самого Иосифа Ефимовича Хейфеца. Ну, потом «Летучая мышь» – может быть, это было не так серьезно, но, тем не менее, не стыдно. Ну и считалось и в театре, что-то такое я умею уже. И пришла, и сидела в комнате. Человек в кепке с таким могучим сильным торсом в сеточке (ну, лето было), очки не такие уж, чтобы очень модные, в такой, в советской оправе, даже, по-моему, с отломанной дужкой. И засунув так палец в рот, листал страницы сценария. То есть у меня даже создалось впечатление, что он его в первый раз читает.

Посопел-посопел он, я посидела-посидела, думаю «Ну сколько ж можно?» Посидела 10 минут, 20, полчаса сижу, чувствую, никто на меня внимания вообще не обращает. Ну, думаю, час уже сижу. Подумала, что пойду домой. Ну, все-таки, вызвали. И я говорю Светке Вишневской, второму режиссеру, я говорю «Свет, послушай, у меня что-то внутри, знаете, щелкнуло. Ну как это? Вызвали и ничего. – Я говорю, - Свет, знаешь что? Дай мне телефон этого режиссера». Она говорит «Пожалуйста». Я набираю с некоторой такой досадой уже внутренней (оскорбили меня), говорю «Алло. Можно Петра Наумовича?» - «Да?» И я говорю «Петр Наумович, это Максакова говорит. Вы знаете, вы меня вызвали на пробу, я так просидела, ничего не узнала. Завтра кинопроба. Стало быть, мы не репетировали, наверное, я вам как актриса вообще не нужна и не интересна. Поскольку вы вызвали актера издалека (этого Болтнева), естественно, я кинопробы проведу, но, конечно, сниматься в вашем фильме я не буду».

На следующий день я пришла на кинопробу. Ну, уже стояла камера, там все было как-то размечено и началась эта история. То есть Петр Наумович в течение 4-х часов до 12-ти, ну, с нашей легкой помощью потом проиграл всю мою роль. Всю, от начала до конца. Он и пел, и плясал, и танцевал, и прыгал, и показывал вот эту странную Зою Павловну.

И я вышла в 12 часов после всего этого феерического показа. Во-первых, я сразу поняла, что он – гений. Сразу, с этой же минуты. Ну а что потом мне было делать? Я поняла: только пойти на кухню, взять нож и отрезать собственный язык. Больше ничего. Кто тебя тянул? Кто? Скажи! Зачем ты вот это, ты погубила свою жизнь? А лето, куда деваться? Да, юг, море. Море не море, юг не юг. Бог мой, это было такое отчаяние, что вот мимо тебя прошел какой-то белоснежный лайнер или пролетел какой-то принц на белом коне и даже обратил на тебя внимание в отличие от блоковской истории, где раз гусар, рукой небрежною облокотясь на бархат алый, скользнул по ней улыбкой нежною. Скользнул». Он скользнул, а я сказала «Не нужен ты мне».

Но тут вот фортуна, судьба, то, что вообще в жизни актера, наверное, главное. Я знала очень многих людей, актеров больших с равными возможностями, как у одного всё получалось... Я даже у Маковецкого беру конфеты, вы знаете? Я из них сделала ожерелье. Я сказала «Не буду есть, я буду их носить». Вы знаете, это фантастика. И вот я, значит, эти самые конфеты повесила себе на шею и мне тут же раздался звонок с очень интересным предложением, не буду сейчас говорить, с каким.

К.ЛАРИНА: А он что у нас, удачу притягивает, Сергей, да?

Л.МАКСАКОВА: Он безумно удачлив, безумно. Тьфу-тьфу-тьфу, дай бог ему здоровья и удачи дальнейшей.

А есть такие актеры... Ну, в общем, это я, так сказать, отвлеклась.

И вот эта фортуна, эта улыбка фортуны. Когда я лежу, посыпаю голову пеплом, раздается звонок с того же Мосфильма и та же ассистентка, второй режиссер, помощник говорит «Людмила Васильевна, это группа «Поездки на старом автомобиле». Вы утверждены на роль Зои Павловны». И с этого началось, собственно говоря... Ну, я даже не знаю, как это назвать. Сотворчество? Ну, наверное, актер и режиссер, если они находят какой-то общий внутренний язык и находятся вот в этом полете каком-то совместном, это, наверное, нельзя сравнить ни с чем, ни с какими эротическими забавами, ни с какими-то диалогами даже с очень умными людьми. Это вот такая связь, которая приносит, наверное, наивысшее наслаждение актерам.

Мне Ульянов всегда говорил «Людка, тебе надо Петрушке-то памятник при жизни отлить». Да. Потому что во второй половине жизни актриса далеко не всем интересна. А когда юные, прекрасные тела или даже талант какой-то, все интересуются. А, вот, когда тебе перевалило, да, тут уже судьба становится более грустной. Это у актрис, потому что мужчины-актеры всегда нужны. А актриса, так сказать, в возрасте – она не самое такое, радостное впечатление производит на окружающих. И как раз началась вот эта вот наша безумная любовь. И главное, невероятное умение Петра Наумовича выстраивать женские роли. Это далеко не каждый умеет. И потом он никогда не надевал шинель с чужого плеча – он именно вот был такой идеальный, не знаю, Кристиан Диор, который именно для этого человека сочинял. То есть он именно его хотел преобразить, именно эту индивидуальность расцветить всеми возможными красками, причем кидая из одной роли как в «Без вины»... Это была какая-то одна совершенно легкомысленная дама, но которая обливалась кровью по поводу того, что приехала соперница и уничтожила всю ее карьеру. Потом была «Пиковая дама» - это совсем уж другая роль, это Пушкин, опять же, это мистический персонаж, где я там тоже и воскресаю, и превращаюсь в молодую, и все прочее и прочее.

Ну, в общем, было всего много, будь там Маркес, где он мне посвятил 2,5 года в мастерской в своей. Это же с актрисой репетировать, забросив все, 2,5 года – вы себе не представляете, что это было за счастье. В 2005 году у меня случился пожар в квартире. И Петр Наумович мне позвонил, сказал «Ну что? Сгорела?» Я говорю «Да, Петр Наумович, сгорела». «Девочка моя, ничего страшного. Это к лучшему: теперь ты будешь жить у меня в театре. Во-первых, в моем кабинете диван очень хороший, умывальник есть, есть даже душ. Всё. И зачем тебе бегать туда-сюда? Ты прямо на репетицию. Буфет чудесный у нас, Леночка у нас, тебя накормят, всё, ляжешь спать, а с утра мы опять репетируем».

То есть он мне предложил то, собственно, что ему было дороже всего – 24 часа в сутки готов был проводить в театре. И нас так приучил. Ну, меня с детства к этому приучили, потому что так занималась мама, так жил Рубен Николаевич Симонов, мой учитель, так жил потом Роман Григорьевич, который пришел в мою жизнь и 6 спектаклей мы с ним сделали. Это все были люди, которые посвятили свою жизнь театру.

Понимаете, сцена – ревнивая вещь. Если кто-то думает, пошел, изменил, знаете, ай-яй-яй, сейчас там снимусь в сериальчике, а потом вернусь... Кто-то говорит «Ну, вы знаете, вот мне будет интересное предложение в театре, я тогда брошу сериалы и все силы отдам...»

К.ЛАРИНА: А уже не будет.

Л.МАКСАКОВА: А уже не будет. А назад пути нет. Вот это вот странный такой парадокс, что ли, или что-то, как назвать не знаю, но, во всяком случае, сцена – она не терпит измен.

Меня поразило, знаете... Ну, во-первых, раньше, знаете, выпиливали дощечку. Когда какой-то большой оперный певец, артист, который уже не мог больше в силу физических чисто данных служить в театре, ему что дарили? Выпиливали дощечку из сцены. А потом, когда учились восточные наши всякие осетинские студии, они – другие немножко люди, они более воспитанные в плане отношения к родителям, отношения к умершим, к учителям, то, что самое главное (каков у тебя учитель, таким и ты будешь). И, вот, часто они приезжали потом... Ну, у нас вечера 10 лет спустя, 20 лет спустя. И первым делом бросались на нашу сцену нашего училища и целовали пол. Вот меня это всегда как-то очень внутренне... Я думала «Как же у них сердце какое памятливое».

К.ЛАРИНА: У вас никогда не было желания уйти из Театра Вахтангова?

Л.МАКСАКОВА: Да ну что вы! Ну а куда? Зачем?

К.ЛАРИНА: Разные же периоды переживали.

Л.МАКСАКОВА: Ну, почему? Вы знаете, у меня всегда как-то... Видимо, наверное, истерическое трудолюбие. Когда были такие моменты не очень уютные... Ну и в кино меня звали, собственно. Потом Арцибашев Сергей Николаевич меня позвал, был такой спектакль «Сон», очень интересная роль. Я жалею, правда, на пленку его не сняли. Ну, я не администратор своей жизни, поэтому как-то так, не получилось. Хотя, что-то предлагали.

Потом я работала с величайшим гением сцены, с Эймунтасом Някрошюсом.

К.ЛАРИНА: Тоже отдельная история. Может быть, про нее тоже рассказать несколько слов, потому что сложнейший спектакль «Вишневый сад», который он поставил.

Л.МАКСАКОВА: Да, 6,5 часов он вначале шел, потом сократили до 6-ти.

К.ЛАРИНА: Я себе не представляю, как там актеры работают. Это нужно было же понимать, что конструируется.

Л.МАКСАКОВА: Сначала было трудно, а потом втянулись.

К.ЛАРИНА: А важно вам понимать, про что это все выстраивается? Или это не дело актера?

Л.МАКСАКОВА: Да, важно. Но Эймунтас – странный человек. Вы знаете, он уж совсем необычный. Вот уж, действительно, мрачный литовский гений. Понимаете, он так мало говорит. Но, тем не менее, мы начали сцену... Ну, это трудно здесь на радио – это надо показать, в общем, это бы на телевидении лучше прозвучало. Он говорил, что «от этой сцены вы обязательно должны сделать жест. Вот этот жест и этот жест, говоря такой-то текст. И запомнится больше всего именно этот жест». Ну, я сейчас читаю Бакста, интереснейшие воспоминания, двухтомник, он говорит, что театр – это искусство не для уха, а для зрения. Ну, я с ним не соглашусь, но, тем не менее, все-таки, зрительный ряд в театре – он очень важный. И запоминается картинка. Хотя, конечно, Петр Наумович нас приучил к словесному действию «В начале было слово», да? Ржавеет золото, истлевает сталь, крошится мрамор. К смерти все готово. Всего прочнее на земле печаль, а долговечнее царственное слово. Вот любовь к слову, конечно, я не могу уничтожить. Ну вот и Петр Наумович.

(НЕРАЗБОРЧИВО) замечательно тоже Пушкина читал. Так что к слову... И мама говорила всегда «Ну как это певцы поют, как будто на китайском языке? Надо слово каждое». А Петр Наумович говорил «Полюбите согласные. Полюбите согласные. Надо произносить, особенно окончания. Это русский язык – он трудный».

К.ЛАРИНА: Ну подождите. А Някрошюс – наоборот, для него, все-таки, важнее визуальная часть, да?

Л.МАКСАКОВА: Я думаю, для него важно и то, и то. Но он считал, что когда он взял актеров таких как Миронов Женя, Петренко, Ильин, он считал, что это актеры, которые сами в состоянии справиться, то есть этому, наверное, научили в школе. Поэтому, конечно, для него очень был сильный изобразительный ряд. Ну, я думаю, что вот этот финал, когда Раневская продает имение (если помните эту сцену), он приезжает и говорит «Сад продан. Кто купил?» - «Я купил». И начинается вот это... Ну как? Актрисе, наверное, так не сыграть. И начиналось, как будто сад продан и эти встревоженные птицы, это переходило в какое-то страшное чириканье, уши разрывались совершенно. И тогда мне Лопахин давал свернутый платочек (Женя Миронов). Он так, вроде, вытирал мне слезу, а я потом рукой от виска вела этот платочек и затыкала им рот как кляпом. Но это было поставлено режиссером, это не моя находка.

К.ЛАРИНА: Ну, там много было совершенно таких, страшных сцен, страшных, как мне кажется даже в физическом плане для актрисы. Это нужно что-то в себе преодолеть для того, чтобы вот так себя раскрыть, раскрыть все скобки.

Л.МАКСАКОВА: Да, он придумал этот монолог, что она, все-таки, лежит (эта необычная мизансцена) и потом возвращается. Но он, понимаете, верно решил, что она после смерти ребенка. Этот монолог, все-таки, он о чем, понимаете? Потом он решил, что Париж – это не шляпы и не перья. Кончаловский когда поехал туда в эмиграцию, это было страшно, он жил где-то там. Ведь, все эти дома старинные изумительные снаружи, а, ведь, там нет ничего, ни горячей воды, ни лифта и это надо карабкаться на эту мансарду. Там же дочка говорит, как мама живет, как накурено, какой-то патер с книжкой.

Мне так стало жаль маму. Она же, ведь, жила не в поместье каком-то там, а жила на чердаке. И продала дачу в Ментоне ради этого человека, в которого она безумно влюбилась. Но что ее стало гнать? Почему она не могла больше находиться в то время? И как раз в это самое время, да, я полюбила другого. И как раз в это самое время (вдумайтесь в эту фразу), в это самое время это было первое наказание, удар прямо в голову. Вот здесь, на этой реке утонул мой сын. То есть в какое время? Когда она предавалась...

К.ЛАРИНА: Любви. Наслаждениям.

Л.МАКСАКОВА: Да. Ну, любовным наслаждениям, да. Она не уследила за мальчиком. И это у нее превратилось в болезнь. И Эймунтас это очень тонко почувствовал ее некоторую болезнь по этому поводу.

К.ЛАРИНА: Вы сейчас спектакль этот не играете? Редко?

Л.МАКСАКОВА: К сожалению, не играем, да. Но вы знаете, все-таки, он был понят всеми, особенно в Штутгарте мы были на фестивале, мы были в Риме. Все-таки, и немецкий зритель более терпеливый. Но сказать, что на руках носили, ничего не сказать.

К.ЛАРИНА: Конечно же, вам повезло. Вот, вы говорите «конфеты воровали у Маковецкого».

Л.МАКСАКОВА: Да.

К.ЛАРИНА: Но все равно даже то, что мы сегодня называем какие имена, с которыми вам посчастливилось встретиться, это большое везение.

Л.МАКСАКОВА: Тут, конечно, повезло, ничего не могу сказать. Повезло очень. Повезло, да. Потому что только большой художник, если ты работаешь... Понимаете, вот, что предпочтительнее, сыграть главную роль вот так вот и это, как Раневская Фаина Георгиевна говорила, плевок в вечность, либо сыграть у большого режиссера даже, предположим, какой-то эпизод. Как Петр Наумович говорил, «Ну, Людочка, это у тебя роль как волос в супе», имея в виду «Театральный роман».

К.ЛАРИНА: Он это захотел сказать. Замечательно.

Л.МАКСАКОВА: Да. Роль небольшая, прямо скажем, тетушки Станиславского. Играю я ее с наслаждением, хотя это и...

К.ЛАРИНА: Вот свидетельство: на аплодисменты играет этот эпизод, да.

Л.МАКСАКОВА: Ну, это Петр Наумович ненавидел, он это называл «массаж»: «Да-да-да, все артисты любят массаж. И вы, Людочка, не без греха в этом смысле».

К.ЛАРИНА: Ну, кстати, у вас тоже роль на массаж, если говорить. «На массаж» - это в «Дяде Ване» блестящая совершенно. В пьесе вообще этой роли не видно, она достаточно понятная, да?

Л.МАКСАКОВА: Ну, тут мы поборолись с художником.

К.ЛАРИНА: Но здесь, конечно, просто фонтан получился.

Л.МАКСАКОВА: Ну, вот, фонтан не фонтан. Иногда Володька не дает мне паузу, и вот это мое (смеется) должно длиться бесконечно как бесконечное «Ха-ха-ха», которое...

К.ЛАРИНА: Ну, зал, конечно, на это реагирует поразительно. Невозможно.

Л.МАКСАКОВА: Нет, ну тут вопрос длительности. Если он дает мне подлиннее, аплодируют. Потому что просто думают, как физически актриса не лопнет, сколько она может смеяться. Тут такой еще эффект. Как у Мольера. Он написал для Бертье эту роль, служанку в «Мещанине во дворянстве», она очень хорошо умела смеяться. И когда она видела Жюрдена в таком виде (эту роль я тоже играла), роль была построена именно «На кого вы похожи» и начиналось. Я говорю «Как мне смеяться?» Это очень трудно, между прочим, если у тебя нет опыта. Я пришла к Цецилии Львовне Мансуровой и говорю «Цецилия Львовна, как мне смеяться так долго?» Она: «Светочка, очень просто, очень просто. Значит, ты ложишься на стул, ставишь другой стул, ноги и начинаешь двигать диафрагмой. Диафрагма движется и получается. И вот ты все время диафрагмой делаешь вот эти».

К.ЛАРИНА: У нас прекрасный финал, оптимистический. (все смеются) Абсолютно.

Л.МАКСАКОВА: Так вот над всеми мы и посмеемся, в конце концов. И если будут какие-то вопросы, мы скажем (смеется)...

К.ЛАРИНА: Спасибо. Это Людмила Максакова.

Л.МАКСАКОВА: Да.