Александр Домогаров - Дифирамб - 2012-10-21
К.ЛАРИНА: Прекрасные вопросы Домогарову пришли от наших слушателей. Прекрасные.
А.ДОМОГАРОВ: Вы так считаете, Ксения?
К.ЛАРИНА: Да. Просто замечательные. Да. Александр Домогаров здесь в студии «Эха Москвы». Саш, приветствую.
А.ДОМОГАРОВ: Здравствуйте.
К.ЛАРИНА: Напомню нашим слушателям, что мы в прямом эфире, поэтому можете воспользоваться Twitter’ом и SMS.
А.ДОМОГАРОВ: Пожалуйста-пожалуйста, господа.
К.ЛАРИНА: +7 985 970-45-45. Мало этого, я открыла в Facebook страничку, написала «Пришел Домогаров, очень хороший. Если хотите, могу чего-нибудь спросить или передать привет. Пишите». Так что и сюда можете отправлять что-нибудь. И вопросы тоже там есть кое-какие, которые я задам.
Ну, начнем мы с театра. Я уже объявляла повод для нашей встречи – это выход нового спектакля со старым названием «Три сестры», где Александр Домогаров, конечно же, играет Вершинина. Когда об этом узнали все, что Вершинина играет Домогаров, все сказали «Ну да, ну, конечно. А чего там? Ну да, ну, Домогаров – Вершинин. А кто еще, типа?» Все оказалось не так просто, потому что те, кто спектакль видел, тот не забудет этого шока, когда Александр Домогаров появляется на сцене. Вроде, Домогаров, а, вроде, и не он даже, и не похож.
Короче говоря, придумали они там с Андреем Кончаловским, режиссером спектакля какой-то совершенно невероятный образ, совсем новый, непохожий ни на что. И, наверное, если Саша расскажет, как все это родилось и вообще чья это была идея. Кончаловского?
А.ДОМОГАРОВ: Это рождалось по ходу, да, и это была основная, ну, даже не идея, это было предложение его, что он с огромным количеством слов в монологах, которые в 2014 году могут прозвучать несколько странно – «Давайте помечтаем о том, что будет через 200, 300, тысячу лет, и вас теперь в городе только 3. Куда он дел брата, непонятно. Вдруг...» Я сейчас про Вершинина говорю. Почему он только о сестрах говорит, хотя только что представили брата?
То есть мы оттолкнулись, грубо говоря, от того, что, как бы, нам... И это ноу-хау Андрея Сергеевича. Потому что огромные монологи, которые имеют право быть, они, действительно, написаны великим человеком. Но то, что в них скрыт какой-то определенный смысл, который кто-то разгадывает, кто-то не разгадывает... Мы не претендовали на разгадку тайны. Ну, что в них что-то заложено, не мог Антон Павлович писать, что у него жена травится 4 раза. Ну, не мог он, не тот автор. Значит, что-то в нем заложено. Либо это серьезно говорит, но это странно 4 раза говорить, что «у меня жена отравилась». Ну, почему же она до сих пор не отравится-то, в конце концов? Значит, в этом что-то есть, какая-то подкавыка.
Совершенно недавно по телевизору прошел фильм с Раневской и с Тениным. Боже мой! Это так смешно.
К.ЛАРИНА: Чеховская Драма, да?
А.ДОМОГАРОВ: Да. Но как это сделано! Это же на чистом сливочном масле. И здесь мы тоже подумали, что, вот, есть... Ну, вот, что в нем такое? Андрей Сергеевич предложил рисунок. Мы его загнали сначала в совершенно просто непотребную стадию, потом стали из нее выкарабкиваться, вот получился такой человек-демагог, у которого есть больные места и их достаточно много. И та же жена. Это неудачная все ситуация. И девочки. И когда он вдруг, действительно, видит девчонок на пожаре и там есть 2 фразы, от которых мы оттолкнулись – где, наверное, масштабность Вершинина открывается, когда он говорит «Я увидел и подумал, что же еще придется пережить этим девчонкам в жизни». И потом он говорит: «Что же еще им придется пережить на этом свете?» Потом есть фраза у Вершинина, какая это будет жизнь. Практически все играют, какая это будет жизнь, как будет красиво, светло, замечательно. А здесь человек несколько говорит о другом. Он говорит, что и на нашу жизнь будут смотреть – она будет и странной, и угловатой, и очень неудобной, странной. Какая это будет жизнь.
К.ЛАРИНА: Ну, на самом деле, вот тут сейчас показывает все Домогаров. В спектакле все совсем не так. Абсолютно! Потому что он там не таким красивым голосом это все бархатным рассказывает сексуальным, там все по-другому. Там человек, по-моему, картавит на все губы.
А.ДОМОГАРОВ: Он не ка’тавит, он не ка’тавит. Он не ка’тавит, он разгова’ивает. «Как я ’ад, как я ’ад!». У нас масса была замечательных артистов, которые пользовали эту краску.
К.ЛАРИНА: Ну, вот, я вспомнила Козакова в фильме «Соломенная шляпка».
А.ДОМОГАРОВ: Козаков, да.
К.ЛАРИНА: Пастушок такой молоденький-молоденький.
А.ДОМОГАРОВ: Молоденький-молоденький.
К.ЛАРИНА: Да-да-да.
А.ДОМОГАРОВ: Но у нас к этой краске... Я понимаю, о чем вы, господа, все можете подумать, мы, все-таки, оттолкнулись от другой маски.
К.ЛАРИНА: Да. А от какой? Вот, скажи мне. А монокль, усы, эти волосы прилизанные?
А.ДОМОГАРОВ: У меня в глазах стоял Вертинский. Вот, Вертинский с его руками. У меня в глазах стоял Виталий Яковлевич Вульф.
К.ЛАРИНА: Да-да-да.
А.ДОМОГАРОВ: Виталий Яковлевич, который мог сесть в кресло (я уже это говорил и показывал), который мог сидеть в кресле, рассказывать. «Это была молодая Мериманова, я держал ее на коленях. Вышел высокий худой человек, это был ее муж. В общем, я держал ее на коленях, это была юная Грета Гарбо». И все. И Виталий Яковлевич, не меняя позы, сидел в кресле, рассказывал о Грете Гарбо долго-долго. Ну, факты, которые были, которых не было, он мог рассказывать.
Вертинский, который «Ну, позовите сюда этого мужа этой нашей к’асавицы». И вот это: «У рояля Михаил Б’охес». Всё. Вот эти руки. Я понимаю, что это маска, которую надо освоить и мы далеки еще от того, чтобы она была настолько...
К.ЛАРИНА: Это очень трудно.
А.ДОМОГАРОВ: Это дико сложно.
К.ЛАРИНА: Одно дело, когда ты хулиганишь в капустнике. а другое дело, когда ты выходишь в этой маске и играешь классическую роль. Да? У каждого человека, который сидит в зале, есть свое собственное представление об этом герое.
А.ДОМОГАРОВ: Естественно.
К.ЛАРИНА: И оно уж точно никак не совпадает с тем, что делаешь ты.
А.ДОМОГАРОВ: Естественно. И Кончаловский, я считаю, мэтр, мастер, потому что он на этом настаивал. Он говорит: «Нырнешь?» И я сказал там в каком-то интервью, что он мне выламывал руки и ноги, на что он тут же меня парировал, сказал «Если бы я ему выламывал руки и ноги, он бы ушел. Он не из тех артистов». Ушел, не ушел – там другой вопрос. А то, что ему кажется не выламывал... Выламывал. Потому что это против моей природы вообще. И, естественно, почему ты говоришь, что зрители так начали, а потом у них так, вроде, опустились руки. Потому что: «Это что сейчас? Что это вышло?»
И он меня просто, ну, не заставил. Мне было, во-первых, самому интересно. Потом я вдруг понял, что все эти, действительно, монологи, огромные монологи практически на лист машинописного текста ложатся на эту маску, потому что он начинает философствовать, пылить. Ведь, действительно, пыль. Столько пыли в его словах. В 2014 году... Может быть, когда Константин Сергеевич играл, это было несколько по-другому и звучало несколько по-другому. Но в 2014 году говорить, что «Конечно, среди 100 тысяч населения этого города, конечно, отсталого, грубого...» Я думаю «А как это вот, если я серьезно говорю?» Конечно, среди 100 тысяч населения этого города, конечно, отсталого, грубого... Думаю, скучно. А когда человек начинает в этом, ну, говоря современным языком, ловить кайф, потому что он рассказывает о том, что может быть, что давайте помечтаем, ну, о той жизни, которая будет после нас. И вдруг у меня такой, знаешь, складывается образ человека, который закрывает... Ну как? Я понимаю, что, может быть, я этого не доношу до зрителя, но, в принципе, это маска, которая закрывает все. Он в трех местах начинает быть нормальным. Он прощается с Олей нормально, вдруг человек с нормальным голосом, но соблюдая всю картавость, он говорит «Спасибо вам за все». Там нет, слава богу, буквы «р». «П’остите меня, если что не так» - вот там есть. И меня, конечно, выбил четвертый акт у Чехова. Просто там написано 4 фразы на прощание с Машей. И я думаю «А как это играть?» Там 4 фразы: «Я пришел проститься. Пиши мне, не забывай. Пусти меня, мне уже пора. Опоздал. Ольга Сергевна, возьмите, я уже опоздал». Что за человеком стоит? Играть это трагедией XIX века? Мы сейчас не поймем. Оставить его бегущим? В результате, вот, он для меня бегущий человек. Бегущий. Я сейчас могу напылить много слов – от ответственности, от любви, от того, что он должен этим людям, которые ему дали и тепло, и свет, и какую-то часть жизни. Он бежит, он бегущий, он убегающий, он трусоват. Он оставляет привычное свое существование, к которому он привык. Две девочки и жена проживут еще месяца 2, поэтому если что... То есть он все это... И если это играть таким романтическим героем, то он тогда в финале.
К.ЛАРИНА: А ты играл когда-нибудь где-нибудь уже Вершинина?
А.ДОМОГАРОВ: Нет, никогда. Я вообще с Чеховым столкнулся, благодаря Андрею Сергеевичу, с «Дядей Ваней».
К.ЛАРИНА: Ну подожди. Мы с тобой вспоминали смешную историю, в кино ты играл уже в «Трех сестрах». Соленова?
А.ДОМОГАРОВ: Ну, это как сказать? Да, я Соленова играл, но это парафраз Виктора Ивановича Мережко на эту тему, на тему «Трех сестер».
К.ЛАРИНА: Бланк делал.
А.ДОМОГАРОВ: Это делал режиссер Бланк, да.
К.ЛАРИНА: Ну, это такая была, пограничная история.
А.ДОМОГАРОВ: Ну, она была...
К.ЛАРИНА: Перестроечное кино.
А.ДОМОГАРОВ: Ну, правильно. Я даже хотел другое слово сказать, но правильно. Не могу сказать, что мне тоже там все категорически не нравится. Там есть замечательное ощущение... Вот здесь они с Кончаловским Андреем Сергеевичем совпали, потому что мы когда думали про это пианино, сигарету, я говорю «Ну, давайте еще Раневскую сейчас еще». Он говорит «Это Пятигорск. Вот это Пятигорск, когда пьяные офицеры, пьяные девицы, женщины, притом без...» Ну, это гибель класса. Я уже говорил, что... Ну, это была не репетиция. Перед гастролями в Ригу он посадил нас всех на сцену и начал делать замечания (Андрей Сергеевич). Потом вдруг он как-то так остановился, говорит «А, вот, знаете, чего я подумал? Значит, вот ты...» - и так, пальцем на каждого из артистов показывая, он говорит «С тобой будет то-то, с тобой будет то-то, ты закончишь так-то. Вы вдвоем, вы уйдете в Константинополь, но вы сгниете от вшей».
К.ЛАРИНА: А, то есть он говорил о будущем героев.
А.ДОМОГАРОВ: Он говорил о возможном будущем героев. Это было так страшно, если на себя это все на секунду спроецировать, что вот этим людям, которые только что празднуют... И думаешь, какое счастье, что Тузенбах, что он ушел, так ушел, красиво ушел. Потому что дальше будет очень некрасиво практически со всеми. Вершинин первый пойдет вот с этим моноклем, с этой картавостью, либо не картавостью, либо с эполетами, он первым пойдет в первом эшелоне туда. И все остальные. И девочки эти. Он говорит «Останется один человек живой – Наташа, которая уедет за границу, будет жить во Франции и будет диктовать нам, как надо держать вилку и ложку».
К.ЛАРИНА: Слушай, это очень интересно, что ты говоришь, тем более, что все это, действительно... Сейчас вспоминаю спектакль – в нем это угадывается, вот эта вот возможность каждой судьбы угадывается. И там поэтому финал, конечно, который меня пробил, с хроникой уходящих на фронт солдат самых разных войн, да? У нас сейчас новости, давайте небольшой перерыв. Потом вернемся в программу. Напомню, что здесь Александр Домогаров у нас в гостях.
НОВОСТИ
К.ЛАРИНА: Продолжаем программу «Дифирамб», сегодня здесь в нашей студии Александр Домогаров. Повод для нашей встречи – премьера спектакля «Три сестры», где Александр сыграл Вершинина очень необычно и, вот, мы про это говорили. И те, кто спектакль еще не видел, обязательно посмотрите. Он, действительно, спорный, там есть, о чем спорить, о чем говорить. Но вот то, что он остается в памяти и вы с ним внутренне не прощаетесь, это я просто по себе это сужу. Мне кажется, что это работа, которая не отпускает – хочется про нее думать и про нее говорить, тем более так интересно сейчас Саша говорил про вот эту возможность судьбы.
Здесь наши слушатели пишут и про Астрова в «Дяде Ване» Кончаловского, спектакль в том же театре Моссовета. «Спасибо огромное, Саша, за Астрова. Умного, тонкого, благородного, деликатного, прячущего свою человеческую значительность за ерничеством и рюмкой водки. Очень чеховский персонаж».
А.ДОМОГАРОВ: Ну вот. Вот, еще одно подтверждение тому, что огромный великий монолог, что в человеке все должно быть прекрасно – и лицо, и душа, и мысли – скрыто, опять-таки, за огурцом свежим, который пахнет в зале, там до 3-го ряда слышно запах этот, и бутафорской водкой, которую выпивает персонаж. И это все сразу уходит, вот эта многозначительность, когда мы все думаем «Ну, все-таки, гений же, да? Поэтому ж надо как-то уж дать так дать». А здесь, оказывается, и давать-то не надо. Люди же разговаривают нормальным языком. И, наверное, он писал-то нормально, думая о том, что это не будет произноситься в человеке...
К.ЛАРИНА: Нет, он вообще был очень ироничный человек, слава тебе, господи.
А.ДОМОГАРОВ: Вот, оттолкнуться от того, что всё ребусы, всё ребусы, всё ребусы. И эта сцена Тузенбаха с Ириной – ребус по поводу закрытого, и ключ потерян. Это такой ребус! Казалось бы, все на поверхности, ну, все ж написано, играйте так, как написано. Ан нет, это самое сложное сыграть то, что написано. Притом ты начинаешь копать и понимаешь «Батюшки, боже, а написано-то, может, и совсем другое. Батюшки, боже! А, может, вообще 360 градусов получается прокрут?»
То, что спектакль будут я уже вчера понял, что обсуждать и он нравится... Он либо категорически не нравится и он не принимается просто вообще (я имею в виду не Вершинина, а вообще, вот, вообще), либо он оставляет, действительно, какие-то мысли и люди начинают... Сегодня прочел гениальную вещь: «Нет, если бы вы сыграли Вершинина традиционно, а потом нетрадиционно». Думаю, интересный ход.
К.ЛАРИНА: (смеется) В одном спектакле.
А.ДОМОГАРОВ: Да. Так вот 2 акта нормально, а 3-й и 4-й...
К.ЛАРИНА: Послушай, это, как бы, естественно, что обсуждать будут и ругаться будут, и не принимать, потому что уж очень много... Ну, сколько уж «Трех сестер» каждый из нас?..
А.ДОМОГАРОВ: Много.
К.ЛАРИНА: Вот, ты сам подумай, сколько ты в своей жизни видел Вершининых и «Трех сестер».
А.ДОМОГАРОВ: Ой. Молчи, молчи.
К.ЛАРИНА: Ну? Про то и речь. Поэтому нормально. Лучше пусть ругаются и обсуждают, чем это будет проходить незамеченным никак. Это самое обидное.
А.ДОМОГАРОВ: Ну вот сейчас еще скажу мысль, которую тебе начал говорить за кофе, что в отличие от «Дяди Вани»... У меня такое ощущение, что он более локальный, он более сжатый, что ли. Хотя, одна и та же площадка. В принципе, планируется играть «Дядю Ваню» и «Три сестры», ну, если не в один вечер, то в 2 дня. И уже эти эксперименты пойдут в ноябре. Начнем мы с Питера «Дядю Ваню» и «Три сестры» в ДК Горького 23 или 24 ноября, а потом это будет в Москве подряд 4 спектакля, подряд без перерыва.
И, вот, он на той же площадке. Пьеса, тоже населенная достаточно, тоже многословная, так, банально примитивно говоря. Ну, здесь на 4 персонажа, предположим, больше. Но у меня такое ощущение, что мы играем какую-то «Аристею». Серьезно. Где всех много, все на сцене. Пока он между собой не задышит, пока вот эти персонажи не вольются друг в друга и не будут выплетаться друг из друга, мы будем как лодочка болтаться на этих волнах, потому что иногда вдруг у нас она начинает переть и пробивает все девятые валы и мы проскакиваем. Иногда бывает просто мы тонем. Вот, просто тонем иногда. И мы не можем понять причину того, что мы тонем. Вот, что-то не залаживается в самом начале, и весь спектакль... Я сейчас не говорю там о... И все стараются.
К.ЛАРИНА: То есть получается, что вы очень сильно друг от друга зависите в этом спектакле.
А.ДОМОГАРОВ: Это не то слово, это не то слово! Это такая какая-то должна... Она заложена Кончаловским. Он прокопал вот этот туннель. Он прокопал этот железобетонный коридор, лабиринт, который заложен, и мы туда впущены. Мы не можем из него выскочить. То есть, грубо говоря, рисунок задан. Но наша задача вот в этом лабиринте уже настолько обжиться и сделать его своим. Своим. Не играть свое, не играть игры. Это очень легко заняться представлением того, что... Ну, есть маска – ну, давайте маску сыграем. Нет. Вот эта маска должна соответствовать партнерам. А партнеры должны соответствовать маске, потому что у нас 3 маски в спектакле. И когда зритель придет смотреть «Дядю Ваню» и «Три сестры», одна из задач Кончаловского, мне кажется, интересная и творческая задача и для артистов, и для зрителей, которые любят театр и знают артистов, что в «Дяде Ване» они одни, в «Трех сестрах» они совершенно противоположно другие. Да, может быть, этот эксперимент затронет не очень большое количество людей, которым именно вот это будет интересно. Но я думаю, что сезона 2 на этом эксперименте можно прожить.
К.ЛАРИНА: А как вообще продлить жизнь спектаклю? Вот, ты же, все-таки, в репертуарном театре работаешь, да? Вот, самый старый спектакль в твоем репертуаре какой, в твоем личном?
А.ДОМОГАРОВ: «Марат».
К.ЛАРИНА: До сих пор идет?!
А.ДОМОГАРОВ: Вот видишь? Видишь?
К.ЛАРИНА: Боже мой. Уже выросли внуки, не то, что дети.
А.ДОМОГАРОВ: Внуки, да. И, к сожалению, это практика репертуарного театра. Я настроен более категорично, конечно.
К.ЛАРИНА: То есть ты считаешь, что он не должен жить.
А.ДОМОГАРОВ: Я считаю, что нельзя, он не должен жить столько. Во-первых, он либо должен иметь новую редакцию и заново дышать, и вводить новых артистов. Либо его надо убирать на взлете, когда от спектакля остается легенда. Если он снят, замечательно, значит, мы смотрим это дело. Если он, к сожалению, не снят...
К.ЛАРИНА: Снят – ты имеешь в виду на пленку?
А.ДОМОГАРОВ: Снят на пленку, да, снят телевидением. Потому что очень много спектаклей, которые в этот период безвременья просто ушли в никуда. Их не снимали. Я сейчас не только про свои говорю, вообще то, что было в Москве и не только в Москве. Самое страшное, что не в Москве идут очень хорошие спектакли. И там телевидение не на таком уровне, как в Москве. Эти спектакли уходят вообще в небытие. Если их никто не привозит на какие-то Маски или на какие-то фестивали, и кто-то там не сделал пару лишних кадров, этих спектаклей нет. А люди в них вкладывают свою жизнь.
Так вот, говоря о театре, я более категоричен и я говорю, что надо спектакли убирать на взлете. Ну, не на взлете... Вот, когда он достигает пика. Потому что спектакль как живой организм – он рождается, начинает дышать, капризничает, какает, писает, простите, потом начинает взрослеть, потом он стареет, потом он умирает. Вот, не надо, чтобы он умирал, потому что это, ведь, не всегда очень красивое зрелище, да? Он может умирать по-разному. Лучше его, когда, вот, он... И вот ты понимаешь, что сейчас начнется та горочка с другой стороны, уже она пойдет вниз, вот тут его надо раз и аккуратненько сказать «Спасибо, ребят, большое. Давайте мы оставим...» «А мы хотим, мы – зритель, мы не посмотрели» - «Пожалуйста, оставьте. Это легенда. Вот, пускай для вас это будет то, что вы не увидели. Это было очень хорошо, но пускай это будет легендой. Ну, легендой, памятью, замечательным красивым человеком».
К.ЛАРИНА: Правильно. Но это надо понимать, чувствовать этот момент. Потому что когда ты его переходишь и когда он умирает своей смертью, это страшно.
А.ДОМОГАРОВ: Здесь есть проблема. Ходят – будем играть. А объяснить, что, ну, как-то уже странновато 17-летних играть в 50...
К.ЛАРИНА: Ну, а ходят?
А.ДОМОГАРОВ: Ну, он идет редко и он имеет своего зрителя. И, конечно, ходят. Ходят. Уже перенесен на большую сцену спектакль. В чем опять был цимес Марата? Малая сцена, 150 человек, артист на расстоянии вытянутой руки и здесь не соврешь. Здесь вообще не соврешь. А здесь – большая сцена, она уже предполагает рампу, она уже предполагает первый ряд, который находится ниже уровня сцены и далее-далее-далее по списку все прибамбасы большой сцены. И уже это, конечно, другой спектакль. Уже другой спектакль, уже не тот Марат, который выпускался, и не тот, который гремел, и не тот, который шел. Это надо было найти в себе силы всем троим и руководству театра, и аккуратненько его положить под звездочку.
К.ЛАРИНА: Ну, жалко, действительно. Легенда. Слушай, Саш, а, вот, то, что касается твоих актерских возможностей. Я очень рада, что, наконец-то, тебя посадили за рояль здесь, что, наконец-то, ты сыграл на рояле. Но ты же поешь. И поешь не только как артист мюзикла, а как драматический артист.
А.ДОМОГАРОВ: Я вас очень люблю, Ксения, я вас очень люблю.
К.ЛАРИНА: Ну? Почему ты не споешь? Я это видео размножила и распространяю его как заразу по интернету, где ты поешь «Доченьки» Вертинского. Это в какой-то передаче, я не помню, по «Культуре» было.
А.ДОМОГАРОВ: Ну, это же не петь называется. Это то, чем владел Марк Бернес. Это то, чем владел Бернес.
К.ЛАРИНА: Видишь как? Этого мало?
А.ДОМОГАРОВ: Это то, чем владел Утесов. Это то, чем владели великие шансонье, это то, чем владел Вертинский. Я могу перечислять их массы-массы-массы, этих единиц, которые, не обладая каким-либо голосом...
К.ЛАРИНА: Сказал он прекрасным голосом. (все смеются)
А.ДОМОГАРОВ: ...каким-либо голосом, пели. И это совершенно другое. И мне это очень нравится. Мы со Светланой Безродной это практиковали, и это, действительно, пользуется спросом. Но петь романсы? Не знаю, насколько это будет коммерчески успешным проект. Потому что это, все-таки, оркестр, это, все-таки, живаго. И хочется всем доказать, что это живаго, что это не запись, это никакого отношения не имеет к тому, что здесь минусочек пошел, а здесь плюсочек мы подпустили.
Петь – это надо делать либо хорошо и к этому готовиться, сказать «Так, ребята, год я буду заниматься вокалом и буду выпускать вокальную программу». Сейчас делается новый спектакль «Опасные связи».
К.ЛАРИНА: Ты же да, в мюзиклах же ты работаешь?
А.ДОМОГАРОВ: Ну, «мюзиклы». Я не называю это мюзиклами.
К.ЛАРИНА: Ты же поешь профессионально.
А.ДОМОГАРОВ: Не, ничего не профессионально. Профессионально поют другие люди. Это музыкальный спектакль. Это большая разница, мюзикл и музыкальный спектакль. Потому что я честно – мне не дадут соврать наши руководители – я говорю, давайте возьмем на все роли второй состав, третий, но сделаем 2 спектакля. Один будет музыкально-драматический, а другой будет драматическо-музыкальный. И как-то руководство театра – оно «Да-да» и «Нет-нет». А был бы хороший эксперимент, если б был чистый вокалист, грубо говоря. Я не говорю, что он будет плохо играть. Там мы поднатаскали бы, все – артисты, все – братья...
К.ЛАРИНА: Послушай, у вас поющая труппа. Послушай, Климова как замечательно поет. Это же профессиональная певица.
А.ДОМОГАРОВ: Правильно. Ну, есть. Но я, вот, не профессиональный певец, я не имею права говорить, что там я пою профессионально. Я пою на уровне...
К.ЛАРИНА: Ну, ты же поешь.
А.ДОМОГАРОВ: Я пою на уровне... Ну как сказать? Я даже уже слово «пою» боюсь говорить. Я это делаю нормально на уровне драматического артиста, который работает в музыкальном спектакле. И, вот, сколько ему боженька дал, понимаешь, я не могу себя переплюнуть, не могу заставить голос звучать по-другому. Но есть масса вариантов, когда... Господи, боже мой, «Юнона и Авось», Паша Смеян стоял, Николай Караченцов. И когда у Караченцова кончались ноты, подхватывал Паша Смеян и все это... Это было открыто сделано. Пожалуйста, понятно, что там на ту верхотуру артист не залезет. Ну, есть замечательный вокал. И не надо этого стесняться. Поэтому...
Музыкальные спектакли – да. И если сейчас будут «Опасные связи», тоже я просто очень...
К.ЛАРИНА: «Опасные связи» - это прямо «Опасные связи»? Там прям книжка-книжка?
А.ДОМОГАРОВ: Если бы книжка-книжка, никакого мюзикла не было бы совсем. Это, ну, просто по мотивам. Просто по мотивам. Хорошо, скажу так. Сюжет взят от Лакло, а Глеб Матвейчук написал, мне кажется, очень хорошую музыку. И Карен Кавалерян написал слова.
К.ЛАРИНА: И что вообще оригинальная вещь, писали для вашего театра.
А.ДОМОГАРОВ: Это оригинальная, специально для нашего театра. Наконец-то, мы все правообладатели, так сказать. Ну, авторы наши, живые, местные, местновыращенные, поэтому здесь гораздо проще все сделать.
К.ЛАРИНА: Это Павел Иосифович Хомский будет ставить?
А.ДОМОГАРОВ: Это будет Павел Иосифович Хомский, он хочет это сделать к марту-месяцу. Не знаю, дай бог нам всем сил к апрелю, чтобы это все сделать к юбилею театра...
К.ЛАРИНА: А к юбилею Домогарова?
А.ДОМОГАРОВ: Перестаньте. Зачем вы?
К.ЛАРИНА: Ну что вы? Зачем стесняться таких лет? (смеется)
А.ДОМОГАРОВ: Ну, не знаю.
К.ЛАРИНА: Хороший возраст.
А.ДОМОГАРОВ: Думаем-думаем-думаем, как это ужасно.
К.ЛАРИНА: Саш, а вообще возраст имеет значение для мужчины-артиста? Такое же, как для женщины-артистки? Или, все-таки, полегче?
А.ДОМОГАРОВ: А вот расскажите, для женщины-артистки какое значение?
К.ЛАРИНА: Ну, мы знаем, как это тяжело женщинам переходить.
А.ДОМОГАРОВ: Я не чувствую. Ты знаешь, иногда думаешь, мне – 28. Потом думаешь, что уже 49, вроде как. Да черт его знает. А чего о нем думать-то? Вот, когда перестанешь ходить, тогда ты задумаешься. А когда ты ходишь, дышишь, улыбаешься и можешь работать, чего нет? Никто не болен, все здоровы, тьфу-тьфу-тьфу, дай бог сил. Ну а так уж 60, 70... У нас есть гений Зельдин. Гений. Владимир Михайлович. Если он еще падает на колени, поет, играет по 3 спектакля в неделю, то я вообще думаю, что же мне?
К.ЛАРИНА: Кстати, а у вас есть замечательный актер Анатолий Адоскин. Блестящий актер, у которого тоже солидный возраст. Ну, блестящий артист и тьфу-тьфу-тьфу, в прекрасной форме.
А.ДОМОГАРОВ: Дай бог всем здоровья.
К.ЛАРИНА: Ну, все-таки, ты рядом с ними просто не то, что мальчишка, а вообще еще младенец. Но тем не менее.
А.ДОМОГАРОВ: Меня даже не считают. (смеется)
К.ЛАРИНА: Да-да-да. Но тем не менее, все-таки, можно, наверное, подумать о том, что а чего? Получилось то, что хотел? Вот так вот, если говорить по жизни по профессиональной?
А.ДОМОГАРОВ: Человек – такое жадное существо. Ему что ни дай, все мало. Я не могу пожаловаться. Не то, что пожаловаться. Мне повезло. Другое дело, что, может быть, если бы вел себя по-другому, если бы не пропустил какие-то годы жизни, занимаясь другими проблемами, а ставил себе... Ну, это другой характер просто я сейчас рисую, который бы занимался там делами, карьерой и чем-то еще. Может быть, можно было бы чего-то большего достичь. Но я такой, какой я есть, я по-другому, наверное, дышу, по-другому живу, по-другому на людей смотрю, по-другому общаюсь. По-другому хочу, чтобы со мной общались. И выбираю себе, наверное, может быть, не тех людей, с которым надо общаться, чтобы сейчас говорить «А у меня все есть». Нет. Ну, то, что мне повезло в творческом плане, думаю, редко кому так.
К.ЛАРИНА: Ну, то, что в театре в одном столько лет работаешь и тебя там ценят.
А.ДОМОГАРОВ: Я в двух театрах по столько лет отработал уже, можно сказать.
К.ЛАРИНА: В Советской Армии еще.
А.ДОМОГАРОВ: Советская Армия – 11 лет, и здесь уже посчитали мы 16. Много. То, что меня судьба столкнула с величайшей режиссурой, с величайшими партнерами, мне грешно говорить, что мне не удалось что-то еще в этой жизни. Знаете, я бы еще, конечно... Ну, если еще подкинет кто-нибудь, я буду только признателен, только благодарен. А так и Хоффман, и Вайда, и Кончаловский... Ну так, если перечислять списком, то это всем бы такого.
К.ЛАРИНА: Ну, вот, в кино, кстати, в польском кино посильнее-то, все-таки, роли-то будут. Как-то там... Как мне кажется. Может быть, я ошибаюсь. Тебя по-другому оценивают.
А.ДОМОГАРОВ: Сказать им, что киношно-сериальный, понимаешь, я не вижу в этом разницы. Ну, вижу, конечно. вижу в том, что... Вот, сейчас идет «Жизнь и судьба», я оторваться не могу. Я оторваться не могу. Ну, скажите мне, что это сериал.
К.ЛАРИНА: Ну, это не сериал, конечно. Это многосерийное кино.
А.ДОМОГАРОВ: Это многосерийный фильм, так скажем. Этот жанр, слава богу, может быть, опять будет возрождаться. Но это же кино. То есть в этом кино 20 кино. Но условия работы-то все равно сериальные, да? Выработка-то, если уж говорить профессионально, выработка-то – она такая. А есть малобюджетные, есть многобюджетные. С кино – да. С кино как-то у меня, по крайней мере, не сложилось – меня записали в сериальные артисты. Ради бога, я не жалуюсь. Потому что я считаю, что если... Ну, так. Ну, кто-то снимается в каком-то кино в таком, что лучше и не надо вообще, чтобы это кино даже выходило. Но они говорят, что они – киношные артисты. Ради Христа. Я не претендую.
Ну, я считаю, что в моей жизни, опять-таки, сериальной жизни было несколько работ, которые (не про себя говорю, а вообще по материалу) люди и смотрели, и будут смотреть, потому что в них заложены не сериальные темы и не сериально работают артисты и с полной отдачей. Серьезные работы, серьезные, которые, действительно, в одной единице заложено 16 фильмов. Вот на секунду задуматься, да? Можно было сделать одно большое на 3 часа, а можно сделать 16. А поскольку не укладывается материал (я понимаю, что Гроссмана уложить, наверное, и то, что сейчас выходит)... Я сейчас озвучивал картину «Марьина Роща» и понимаю, сколько же ушло в корзину. Даже на этом уровне.
К.ЛАРИНА: «Марьина Роща» - это фильм какой-то?
А.ДОМОГАРОВ: Это сейчас снят сериал, 16 серий. Ну, опять, так сказать... Ну, тема мне очень понравилась: это послевоенная Москва, это 1945-46 год, люди возвращаются с фронта, хотят начать новую жизнь. Приходит, вот, мой герой, который ранен, он пытается устроиться опять в МУР, где он работал, а ему говорят «Нет, ты не можешь. Ну, куда ты? Ну, если, вот, только участковым в Марьину Рощу пойдешь». Он говорит: «Я не дворник, ребята, я не дворник. Я не хочу подметать и убирать пьяных с улиц, я другой». Ему говорят: «Нет, вот, понимаешь, вот тебе приказ и, вот, будь любезен». И вот этот человек с громадным опытом работы в сыске начинает выяснять, кто вывинтил лампочку, кто разбил форточку. Но плюс к этому есть какая-то, что мне понравилось в этой истории, что очень много быта. То есть не пулялки-стрелялки – это само собой.
К.ЛАРИНА: Это когда будет?
А.ДОМОГАРОВ: Не знаю. Продюсеры говорили, что где-то, может быть, даже и в конце октября, начале ноября. То есть, вот, он на выходе.
Дело не в этом. Я начал говорить о том, что снято колоссальное количество и потрачено колоссальное количество сил (я провожу такую глупую параллель между «Жизнь и судьба»). И я вижу на этом уровне, сколько ушло в корзину. Потому что метраж, потому что минуты, формат, минуты, которые вынь да положь 44,5 минуты. Ну, это все... И говоришь «А где ж вот этот? Ну, там же так здорово...» Ну, никуда он не лезет. И вот это чик. Это беспощадное дело. Это вырезается. А у меня это жизнь, да? Хорошо, не у меня (не люблю). А у артиста это то, что он туда, а его так, чик, говорят «Ну, извини, это 44».
К.ЛАРИНА: Да что там! Роли вырезают, потому что не входят, не вписываются. И целые линии вырезают.
А.ДОМОГАРОВ: Ну, в основном, роли вырезают, знаешь, это значит плохо сыграли, поэтому вырезают. Хорошо бы сыграли...
К.ЛАРИНА: Нет, бывает, что просто не вписывается.
А.ДОМОГАРОВ: (смеется) Я пытался отшутиться, господа.
К.ЛАРИНА: Но на самом деле, это, извините, братцы, это ваши риски. Вы такую профессию выбирали. Действительно, да, могут отрезать все, что угодно. Что ж теперь делать? Ну да.
А.ДОМОГАРОВ: Ну вот поэтому в этом театре все время задают вопрос «Что для вас первичней, театр или кино?»
К.ЛАРИНА: Театр, конечно.
А.ДОМОГАРОВ: Конечно, театр. Театр – сиюсекундно. И сколько бы ты ни заработал на кино популярности, и в полном метре ты снимаешься или в сериале, все равно люди идут смотреть, говорят «О, какое кино. А ну-ка дайте нам Тяпкина-Ляпкина». Приходят в театр, видят этого Тяпкина-Ляпкина, говорят «Фигня Тяпкин-Ляпкин», разворачиваются и уходят. Всё! И Тяпкин-Ляпкин кончился. А когда ты имеешь право, тебе господь бог дал то право доказать на сцене, что ты не Тяпкин-Ляпкин, пожалуйста, ты можешь нравиться, не нравиться, но ты профессионален и здесь. Другое дело, это хороший ты, плохой, ненавижу я тебя, люблю тебя, но я прихожу удостовериться, ты артист или не артист? Ты занимаешь строчку там, написано «Артисты труппы», вот есть такой-то артист. А, вот, ты артист или не артист? Ты правомочно занимаешь эту строку? Кто-то не правомочно, кто-то правомочно. Жестоко? Жестоко. Жестоко. Простите, господа.
К.ЛАРИНА: Не, ну, правильно то, что, конечно же, человек в театре работает столько лет. Ведь, мог бы не работать. Хотя, я знаю, что артист так и проверяется. Человек, который не случайный в профессии, он никогда из театра не уйдет. Вот, отвечаю за свои слова. Это видно.
А.ДОМОГАРОВ: Ну, очень много сейчас на вольных хлебах художников. Но, понимаешь, я никогда не киваю на людей, которые живут в других странах и которые занимаются этой же профессией, которые приобретают совершенно какой-то непонятный масштаб воздействия на земной шарик. Они выпускают кино... Я не говорю, какое кино – не важно. Но они прекрасно понимают, что вот это вот 8 коробок с пленкой – они вот этот земной шар обогнут раз 8. Понимаешь? И, вот, я читаю «Артисты такие-то, такие-то приезжают в Болгарию на съемки фильма такого-то». И Болгария уже с ума сходит, они ждут, когда они приедут, вот эти небожители.
Но вот эти небожители иногда занимаются тем, что... Хорошие небожители, умные. Они идут в театр, начинают себя пробовать в совершенно других вещах. Есть такое замечательное кино у Аль Пачино под названием «В поисках Ричарда», где час 40 минут он просто ходит по Нью-Йорку. Первую часть он спрашивает, а нужно ли ставить Шекспира на театре. И снимает прохожих, которые говорят «А кто это? А зачем? А, это тот, который написал «Ромео и Джульетта»? А!» И, вот, он тупо снимает 15 минут интервью с нормальными жителями Нью-Йорка. Потом он набирает труппу во второй части кино. Очень хорошую труппу. Не буду называть артистов, но начиная с Гленн Клоуз и кончая... И начинает репетировать. Третья часть чуть-чуть репетиций сценических, а последняя часть – там говорит «Если б я снимал кино, он бы ходил вот так».
К.ЛАРИНА: То есть из этого весь фильм состоит, да?
А.ДОМОГАРОВ: Да. Там нет результата. Там непонятно. «В поисках Ричарда». Ну, вот, казалось бы, зачем Аль Пачину, Аль Пачине Шекспир, Ричард Третий? Вот, туда вот хочется, туда хочется. «Венецианский купец».
К.ЛАРИНА: Саш, время наше истекло.
А.ДОМОГАРОВ: До свидания, спасибо всем большое. Я тебя очень люблю.
К.ЛАРИНА: Я тебе желаю сыграть своего Ричарда. Хотя, мы такие, мы своего Ричарда сыграем где угодно, да?
А.ДОМОГАРОВ: Да. И нашего Вильяма Шекспира.
К.ЛАРИНА: Хоть в «Марьиной роще». Спасибо тебе большое.
А.ДОМОГАРОВ: Спасибо тебе большое, что пригласила.
К.ЛАРИНА: Удачи и до встречи.
А.ДОМОГАРОВ: Спасибо.
К.ЛАРИНА: Пока.
А.ДОМОГАРОВ: Спасибо. Пока.