Автандил Махарадзе - Дифирамб - 2012-07-01
К.ЛАРИНА: Добрый день, мы начинаем программу «Дифирамб», и я с большой радостью представляю вам нашего замечательного гостя. Как говорилось в одном известном фильме, гостя из солнечной Грузии. Это Автандил Махарадзе. Автандил Иванович, здравствуйте.
А.МАХАРАДЗЕ: Здравствуйте.
К.ЛАРИНА: Ну, во-первых, сразу скажу, что Автандил Махарадзе приехал в Москву не просто так, а по поводу, поскольку фильм, в котором вы участвуете, представлен на Московском международном кинофестивале – это, как бы, повод для нашей встречи. И лишний раз, наверное, напомнить надо нашим слушателям и сетезрителям, которые нас смотрят по Сетевизору, что в нашей стране Махарадзе известен, прежде всего, как герой или, вернее, антигерой фильма «Покаяние». Культовое кино, которое, во многом, изменило общественное сознание в стране тогда еще советской. И, конечно же, об этом фильме забывать не стоит и думаю, что в нашем разговоре мы коснемся обязательно и этой работы.
Но давайте начнем, все-таки, с сегодняшней. Расскажите немножечко об этой работе, что это такое за фильм?
А.МАХАРАДЗЕ: Знаете, это старое Тбилиси 60-х годов. Ну и режиссер детство провел в Тбилиси. Наверное, захотелось ему вспомнить обо всем и как-то перенести это на экран, то время, о котором мы все, в принципе, люди моего поколения мечтают. 60-е годы – это был ренессанс как-то у нас тогда, в общем, в государстве. Если мы сейчас вспомним те имена, которые работали и в кино, и в театре, шестидесятниками которые назывались, это имена, на которые можно молиться только.
К.ЛАРИНА: Да. Золотой век советского искусства.
А.МАХАРАДЗЕ: Да. Поэтому я вспомнил ренессанс, что вот это, правда, золотое было время. А это, может быть, и для нас. Вот, приходит новое поколение, сейчас, может быть, начало XXI века для них будет через 40-50 лет. Для нас это очень... Вспомнить это все – это трогательно очень. И, вот, режиссер, по-моему, добился того, какая была у него задача.
К.ЛАРИНА: А сколько, кстати, лет режиссеру? Надо назвать его. Это Параджанов, да?
А.МАХАРАДЗЕ: Да. Только когда говоришь фамилию Параджанов...
К.ЛАРИНА: Это фамилия с историей.
А.МАХАРАДЗЕ: Да. И историей, и еще какой историей. Он – племянник Сергея Параджанова. Мне когда прислали сценарий, мне очень понравился. Поэтому решил, несмотря на то, что это... Ну, сначала же мне, в принципе, предложили главную роль. Но мне очень понравился вот этот эпизод. Я сказал режиссеру, и мы договорились, что я сыграю вот этот образ.
К.ЛАРИНА: А почему вы от главной роли отказались?
А.МАХАРАДЗЕ: Отказался, потому что больше понравился вот этот эпизод. Это какой-то совершенно другой образ. Другие образы. Там все было знаком. А здесь таилось таинство какое-то, понимаете? И мне было интересно, поэтому я и решился. Нескромно будет сказано, но, в принципе, это, может быть, моя первая не главная роль в фильмах.
К.ЛАРИНА: Вообще грузинское кино – это целый культурный слой, невероятный. Это такой грузинский неореализм, особенно если вы говорите про 60-е годы. Тут тоже можно вспомнить только грузинских имен сколько, вот режиссеров, которые в это время.
А.МАХАРАДЗЕ: Ну, нельзя перечислить, начиная с Чингиза Абуладзе и с Резо Чхеидзе, потом Иоселиани, потом братья Шенгелая, Эльдар Шенгелая, Георгий Шенгелая, Мераб Кокочашвили. Я не знаю, сейчас кого-то я не вспомню, может быть. Александр Рехвиашвили. Очень много их.
К.ЛАРИНА: Что такое грузинское кино сегодня? Вообще Грузия-фильм существует как производственное предприятие?
А.МАХАРАДЗЕ: Существует, да, существует, конечно. Существует, но как вам сказать? Трудно мне об этом судить, потому что нет уже той студии, к чему мы привыкли, где мы жили, где мы творили, где мы мучались, где мы общались, где мы любили. Вот этого всего нет. Но это не только у Грузия-фильм нет, вообще нет. Понимаете, в чем дело? По-моему, это... Оставим сейчас кино в покое, этого нет и в жизни. Мы учились как-то доброжелательно относиться друг к другу, как будто доброта, близость, любовь, вот без этого ничего не существует.
К.ЛАРИНА: А чем вы это объясняете (такую перемену в настроениях)?
А.МАХАРАДЗЕ: Я не знаю. Дело в том, что, наверное, люди уже начинают как-то все делать какими-то... Это не то слово, может быть, добиваться любыми способами чего-то. Все перешло на деньги. Трудно привыкнуть к этому, потому что мы абсолютно по-другому жили. Не потому это говорю, чтобы нынешнее поколение жило так, как жили мы. Это невозможно. Но для нас это наша жизнь (тот период), это наш период. Это, вот, мы говорили о шестидесятниках. Почему я говорю об этом? Потому что это то время, когда мое поколение начинало работать, учились мы в то время. Понимаете? Это 60-е годы были каким-то прорывом в искусстве. И этот прорыв длился долго очень.
Даже сегодня не помнят люди об этом. И кроме того, что помнят, они любят тех людей. Они уважают тех людей. Больше я вам скажу. Не только любят, а они мечтают о той работе. Даже молодежь. Я знаю, что они очень часто спрашивают, как это было, как этого добивались, как это делали.
Я вот давал интервью, рассказывал о том, что я помню, как мы в общей тетрадке записывали роли своими руками. Не напечатаны они были, а на другой стороне писали то, как мы должны решать ту или иную сцену.
К.ЛАРИНА: Как режиссер на репетициях разбирал, да?
А.МАХАРАДЗЕ: Да, на репетициях как он разбирал, какие советы он давал, как ты подходил к этой теме, к той или иной теме, к той или иной сцене. А сейчас что-то приносят напечатанное... Не, не мне приносят. Мне приносят, но потом я это переписываю своими руками и живу так, и работаю так же, как и работал в те годы. Но когда сегодня актеру дают, допустим, напечатанный текст и через 15 минут он должен это сыграть, это я не понимаю. Абсолютно непонятно для меня.
К.ЛАРИНА: Это даже и в большом кино? Или это только в сериалах?
А.МАХАРАДЗЕ: Ну, это в сериалах. Не дай бог, тьфу-тьфу-тьфу, в большом кино.
К.ЛАРИНА: Нет, давайте будем, все-таки, справедливы. Мне кажется, что это, все-таки, очень индивидуальная вещь.
А.МАХАРАДЗЕ: Может быть.
К.ЛАРИНА: Есть молодые актеры, которые относятся к своей работе с той же степенью ответственности, как и их старшие коллеги. А есть и актеры вашего поколения, которые тоже могут позволить себе вот так вот «А, я, типа, сыграю, я уже 100 раз это сыграл».
А.МАХАРАДЗЕ: Дай бог им здоровья.
К.ЛАРИНА: Поэтому я, все-таки, тут с вами не соглашусь. Понятно, что время очень сильно изменилось, изменились скорости. Помимо того, что вы сказали про вот эту вот прагматичную эпоху, что необходимо выживать, зарабатывать, деньги-деньги-деньги, рейтинги... Но еще и скорости другие, скорость потребления информации другая. Все другое, все другое.
А.МАХАРАДЗЕ: Да.
К.ЛАРИНА: Остановиться и оглянуться очень хочется.
А.МАХАРАДЗЕ: Понятно, да. Но когда я смотрю на эти глаза, на этих людей (я не говорю обо всех, не дай бог). Но которые как-то всеми способами зарабатывают только и живут этим... У них же уже стеклянные глаза, там ничего не чувствуется, там ты не видишь человека, души не видишь абсолютно, не чувствуешь душу. Это мое мнение. Может быть, я ошибаюсь, но мы не так жили. Не обязательно жить так, как жили мы.
К.ЛАРИНА: Ну, в то время, смотрите... Безусловно, я с вами согласна, что время оттепели, 60-е годы – это какой-то невероятный расцвет всех видов искусства в советское время.
А.МАХАРАДЗЕ: 60-е, 70-е.
К.ЛАРИНА: Ну, в 70-е уже меньше. В 1970-м уже стали давить бульдозерами, да? А потом давайте вспомним, все-таки, историю того самого настоящего старшего Параджанова. Ведь, его судьба страшная, жуткая. Талантливейший человек, гений (ну, тут уж вы, наверное, сами скажете).
А.МАХАРАДЗЕ: Да.
К.ЛАРИНА: А что с человеком сделали? Во что превратили его жизнь? Сколько бы он успел сделать, если бы не то, что с ним случилось.
А.МАХАРАДЗЕ: К сожалению, да.
К.ЛАРИНА: Ну, не говоря уже про все эти цензуры бесконечные, каждая тонкая работа должна была прорываться к зрителю через 25 кордонов.
А.МАХАРАДЗЕ: Страшное дело.
К.ЛАРИНА: Страшное, да.
А.МАХАРАДЗЕ: Страшное было, конечно. О том времени если мы начнем сейчас говорить... Я говорю только о творчестве, я говорю только о кино и театре. Но рядом мы жили, да.
К.ЛАРИНА: Вопрос компании, вопрос единомышленников.
А.МАХАРАДЗЕ: Да, конечно. Да.
К.ЛАРИНА: Вот это вот еще ощущение. Может быть, я придумываю, да? Я в это время только родилась. Но я знаю по рассказам моих родителей и по тем фильмам, которые я смотрю 60-х годов, да? Я понимаю, что здесь еще какое-то общее ощущение какого-то внутреннего сопротивления помогало, чтобы создать не просто талантливый продукт, но еще в него запаковать какую-то очень важную мысль для людей, которые будут этот смотреть.
А.МАХАРАДЗЕ: Конечно.
К.ЛАРИНА: Так. Сегодня мой вопрос. На ваш взгляд, цели и задачи искусства или кинематографа, скажем так, кино или спектакля – они изменились?
А.МАХАРАДЗЕ: Не знаю. Это такой вопрос... Ничего не меняется, в принципе. Что-то новое – это забытое прошлое и так далее.
К.ЛАРИНА: То есть талантливое либо не талантливое.
А.МАХАРАДЗЕ: Да. Ничего не меняется. Но мне кажется, что сценарий не пишется.
К.ЛАРИНА: Это правда.
А.МАХАРАДЗЕ: Кино в первую очередь это, по-моему, литература. Для нас, киношников литература – это сценарий. Вот, они не пишут. Как-то все стало маленьким, понимаете? Нет там мощности, ничего не приподымается наверх, все как будто поверхностное и мелкое. Не пишутся для актеров конкретно роли. Сейчас, может быть, нескромно я об этом говорю, не имея в виду никого. Просто я говорю, когда пишешь роль для актера, это совсем другое. Вот, для конкретного актера, зная его возможности, зная его талант и так далее, и так далее. И все стало как-то мелким. Об этом я и говорю, понимаете?
Актер не может создать произведение – актер создает образ. Произведение создает режиссер. Вот, мне кажется, что мало таких работ, когда эта работа тебя шокирует, когда бьет тебя, когда ты не можешь сидеть уже, хочешь привстать, хочешь выпрыгнуть куда-то, на тебя это действует очень. Шокирует. Вот, нет этого.
К.ЛАРИНА: А вы тогда скажите, ваши самые яркие, самые сильные впечатления зрительские от кого вы получали? В театре или в кино? Вот то, что осталось на всю жизнь потрясением.
А.МАХАРАДЗЕ: Ну, это перечислить просто я сейчас...
К.ЛАРИНА: Много? Это все вам повезло.
А.МАХАРАДЗЕ: Это много. Много таких и режиссеров, много таких и актеров. Если я сейчас начну это перечислять, я не знаю, это и сам забуду, не вспомню.
К.ЛАРИНА: А кого из великих артистов вы видели на сцене? Верико Анджапаридзе видели?
А.МАХАРАДЗЕ: Ну, конечно. И Верико Анджапаридзе видел. Ну, если о Грузии говорить, то и Верико Анджапаридзе видел, и (НЕРАЗБОРЧИВО) видел, и Акакия Хорава видел, Акакия Васадзе и работал рядом с Серго Закариадзе. Но работал, тогда я был начинающим актером, но я работал, мы вместе, рядом на сцене стояли. Так что очень многих.
К.ЛАРИНА: Такие имена называете. Вот, то же самое можно сказать и про русский театр, да?
А.МАХАРАДЗЕ: Да про русский театр, про русское кино. Что вы говорите! Мы общались. И я не знаю, вот, когда мы работали здесь над спектаклем «Одной правды не бывает» во МХАТе, который ставил Темур Чхеидзе, мы общались с Иннокентием Михайловичем, с гениальным человеком, гениальным актером. Только общение с ним было одно удовольствие и счастье. А мы смотрели таких... Я не знаю, ну я вот перечислил... Не хочу я перечислять, потому что обязательно кого-то забуду.
К.ЛАРИНА: Но, вот, сами сыграли, в театре же тоже работали, да? И вашего шекспировского «Лира» вы играли. да?
А.МАХАРАДЗЕ: В Лире я играл три роли. Лира играл, царство ему небесное, Рамаз Чхиквадзе, его уже нет.
К.ЛАРИНА: Этот спектакль привозили в Москву – я его помню.
А.МАХАРАДЗЕ: Несколько раз. Я играл там три роли. Играл в первом актер короля Эдварда Четвертого, во втором я играл архиепископа Кентерберийского и в третьем – шута. Ну, это было решение такое... В принципе, в Ричарде нет шута. Но это Роберт Стуруа так решил, что как Ричард стал царем, взошел на трон, тут же появился шут. Ну, были времена. Главное, что я работал... Мне посчастливилось работать с очень хорошими режиссерами. Правда, что касается кино, я часто выбираю их и отказываюсь от многих предложений. Но я работал с Темуром Чхеидзе, я работал с Робертом Стуруа. Не в прямом смысле учился у Михаила Туманишвили, но очень многое он мне дал еще потому, что в то время, когда мы были молодыми, у него была группа в институте, с ним вместе в этой группе работал Темур Чхеидзе, Михаил Туманишвили и Темур Чхеидзе. И я очень часто посещал эти занятия. Так что могу даже сказать, что от Михаила Туманишвили очень многое досталось.
Потом работал с Тенгизом Абуладзе, работал с очень талантливым режиссером, с Вагифом Мустафаевым, азербайджанским режиссером, с которым я сыграл в трех фильмах, три главные роли. С Александром Петровичем, фантастическим режиссером югославским.
К.ЛАРИНА: Он, по-моему, делал «Мастера и Маргариту» когда-то.
А.МАХАРАДЗЕ: И «Мастера и Маргариту» делал. Очень много у него было фильмов. И он начинал съемки фильма «Переселение». У них есть такой сербский писатель Црнянский. Это для них то, что для русских Толстой, допустим. И у него есть произведение «Переселение», где это то время, когда мы с «Покаянием» были на Каннском кинофестивале. И он пригласил меня на главную роль. Французские актеры тоже были заняты, даже Бернардо Бле играл.
К.ЛАРИНА: Ну так закончился этот фильм, его сделали?
А.МАХАРАДЗЕ: Закончился этот фильм, но, к сожалению, там что-то случилось потом, царство ему небесное, и скончался режиссер. То есть этот фильм, в принципе, и не вышел – только в Белграде была премьера.
НОВОСТИ
К.ЛАРИНА: Почему вы из театра ушли? Это, как бы, ваше принципиальное было решение?
А.МАХАРАДЗЕ: Нет, принципиальности там не было. Актером я стал в театре и стал, благодаря Темуру Чхеидзе, Мише Туманишвили и Роберту Стуруа. Это их школа. Потом пригласил Тенгиз Абуладзе на эти роли. Работать с ним, правда, было счастьем. И тот период еще, когда мы с ним начали снимать, снимать мы начали в 1983 году. Вот мы говорили, что шестидесятники там... Даже в 80-х годах!
К.ЛАРИНА: Ну так не пускали же фильм-то.
А.МАХАРАДЗЕ: Это другой вопрос.
К.ЛАРИНА: Вообще был кошмар, да?
А.МАХАРАДЗЕ: Это другой был вопрос.
К.ЛАРИНА: Такой путь прошел этот фильм к зрителю.
А.МАХАРАДЗЕ: Да, конечно. Я же вам говорю, в 1983 году начали снимать. В 1984 году фильм был уже готов. А премьера даже в Доме кино здесь была в конце 1986 года.
К.ЛАРИНА: Да, да.
А.МАХАРАДЗЕ: А премьера была в 1987 году уже, там 2 года лежало на полке. Но еще хорошо, что вообще вышел этот фильм.
К.ЛАРИНА: Так вот. Мы начали говорить с вами про ваш уход из театра. То есть это было случайным стечением обстоятельств, потому что вы начали работать, да?
А.МАХАРАДЗЕ: Стечение обстоятельств, а не потому что какие-то принципиальные там вопросы, допустим, с кем-то, с режиссером.
К.ЛАРИНА: А потом почему не вернулись?
А.МАХАРАДЗЕ: Ну как вам сказать? Не знаю. Очень трудно.
К.ЛАРИНА: То есть вы с тех пор ни одной роли не сыграли в театре, после?
А.МАХАРАДЗЕ: После – нет. С 1992 года я уже в театре не работаю.
К.ЛАРИНА: Не скучаете?
А.МАХАРАДЗЕ: Иногда вспоминаю. Скучаю, конечно.
К.ЛАРИНА: Просто странно. В блестящей форме актер, да? Режиссеры есть, тот же Роберт Стуруа прекрасно работает. Там есть, конечно, свои сложности уже другого порядка.
А.МАХАРАДЗЕ: Да, но это само собой.
К.ЛАРИНА: Да.
А.МАХАРАДЗЕ: Но ничего общего это не имело как-то. Никаких принципиальных там разногласий не было. Не было абсолютно.
К.ЛАРИНА: А вы в театр ходите у себя-то? Смотрите что-нибудь? Или нет?
А.МАХАРАДЗЕ: Вот, в моем театре трудно, немножко тяжело мне пойти.
К.ЛАРИНА: Все-таки, болит что-то, да?
А.МАХАРАДЗЕ: Ну, конечно, что-то есть. А, конечно, хожу и, конечно...
К.ЛАРИНА: Ну вот, переходим к общим вопросам, Автандил Иванович. Что касается вообще культурной жизни сегодня, насколько она разнообразна и интересна? Вам самому интересно там что-то? Или вам кажется, что масштаб все равно другой?
А.МАХАРАДЗЕ: Знаете, нельзя так говорить. Вот, допустим, конкретно, может быть, сегодня что-то или происходит, или что-то не происходит, допустим, на том уровне, о котором мы говорим, и мы хотим, чтобы это было. Но это, может быть, время, понимаете, подготовка к чему-то. Есть какие-то паузы. Паузы – может быть, они и творческие паузы, чтобы потом это вылиться в чем-то большом. Это не исключено. Я знаю, что молодежь очень активно работает и в кино, и в театре. Сейчас, вот, в прошлом году я снимался в фильме у Параджанова и после этого я еще снимался у совсем молодого грузинского кинорежиссера Заза Русадзе. Очень интересный режиссер, понимаете? Много их. Их очень много. И сейчас уже и возможности есть какие-то, чтобы снять фильм. Ну, это трудно, конечно. Фильм – это не только творчество, там должны вложить какую-то огромную сумму, без этого фильм не выйдет. Это не театр, несмотря на то, что и в театре сейчас трудно.
Так что нельзя сказать, что это... Вот этот процесс и движется, и работает, и, может быть, у меня желание огромное, чтобы это вылилось в чем-то большом. И это обязательно произойдет, потому что невозможно, чтобы что-то остановилось. Не существует той силы, которая это остановит. Ну, может быть, допустим, часто говорят, что (НЕРАЗБОРЧИВО) бог отдыхает. Но потом же идет какой-то процесс, идет, идет, идет.
К.ЛАРИНА: Конечно. Вот смотрите, мы сейчас все, кто был внутри Советского Союза, мы все в это постсоветское время перебаливаем очень похожими болезнями, и общество в том числе. Вопрос у меня такой к вам. Такое понятие как грузинская интеллигенция сегодня еще существует?
А.МАХАРАДЗЕ: Конечно. Но это тоже творческий процесс, понимаете? Все, что происходит творчество... Ну, как вам сказать? И существует, и общаются, и творят, и живут, любят.
К.ЛАРИНА: А это как-то воспроизводится или это только остается представителями старшего поколения? А дальше?
А.МАХАРАДЗЕ: Нет. По-моему, нет. Я знаю очень многих молодых людей, уже поколение совсем другое, да? Молодые люди, которые живут какими-то добрыми принципами. Может быть, я неправильно выражаюсь, но без доброты ничего не существует. Невозможно, вот, говорить с человеком и не смотреть в глаза. Я ненавижу, когда даже очки надевают, потому что я глаза не вижу человека. Я говорю с ним или с ней и не вижу глаза. А вся информация идет от глаз. Так что вот эти люди и живут так, и эти молодые люди... И творят. Творчество. Вот этот процесс в Грузии идет, и это очень интересно. Очень много театров там открылось, понимаете? Работают. Нравится, не нравится – это другое дело. Есть какой-то уровень уже, нет этого уровня пока, но она же существует.
К.ЛАРИНА: Ну подождите. Что касается творчества, это я понимаю. А вот то, что касается обмена какими-то идеями, мнениями, обсуждениями? Вот, я просто вам приведу пример. Там же в Тбилиси что такое? Это же не просто театры или семья там такого-то, или артист такой-то. Нет. Это дом как сообщество людей, как общность. Дом Параджанова в Тбилиси, дом Софико Чиаурели и Котэ Махарадзе. Это же все невероятные какие-то, космические системы.
А.МАХАРАДЗЕ: Без этого грузины жить не могут.
К.ЛАРИНА: Вот. Да.
А.МАХАРАДЗЕ: Были эти дома, да, то, что вы сейчас перечислили, сказали. Дом Параджанова, дом Софико, дом Котэ, дом Верико Анджапаридзе, допустим. Там Котэ и Софико создали театр одного актера. Это очень прекрасно, ходили люди.
Знаете, в чем дело? Без этого нельзя жить. Почему я говорю о творчестве? Потому что жизнь, сама жизнь – творчество. Для нас с вами, для любого человека творящего. Не обязательно, чтобы он работал бы в театре или снимался в кино. Он же творчески подходит ко всему. Я не люблю тех людей, которые не творчески подходят к обыкновенной жизни. Я сам даже в моей профессии ненавижу быт, не люблю я это. И если что-то не приподнято, и если кто-то на пьедестале (не в прямом смысле, а в возвышенном я говорю) не стоит, и если ты живешь только и ходишь, и ты не можешь и не мечтаешь шагать в облаках, ну, тогда зачем жить? А сегодня кто-то сейчас нас, может быть, слушает и, может, скажет, что это ненормальный человек, «О чем он говорит?» А я люблю этих ненормальных, я уважаю даже этих ненормальных. Я не люблю ни режиссеров, ни актеров, ни художников, ни писателей, которые по догмам как-то мыслят. Не люблю.
Я не имею права говорить о других профессиях. Но в моей профессии, когда мы знаем, как сказать вот это или то слово, или как начинаем плакать, как смеяться. Ну, все знаем. Но это же не творчество. Я в своей, ну, громкое очень слово, но карьере, допустим, скажем так...
К.ЛАРИНА: В своей творческой судьбе.
А.МАХАРАДЗЕ: Да.
К.ЛАРИНА: Карьера – нехорошее слово, не для нас слово.
А.МАХАРАДЗЕ: Да, какое-то такое слово. Часто говорят иногда, что актер тоже обманывает. Врут, конечно, что все время. Они о чем-то мечтают, они не думают ни о чем, входят так в роли, что ничего не слышат, ничего не понимают. Это все вранье. Все вижу! Все чувствую! Если на сцене всё происходит, всё знаю. Если перед аппаратом, всё чувствую, всех чувствую. Но играю. Понимаете?
Единственный раз, малюсенький, очень маленький, несколько секунд, может быть, секунды 3-4 в моей жизни было, когда я потом не вспомнил, как я что-то сделал.
К.ЛАРИНА: На сцене?
А.МАХАРАДЗЕ: Нет, перед аппаратом. Но когда люди говорят, что ничего не понимают, ничего не слышат, ни о чем не думают, играют и ходят, это вранье, это неправда.
К.ЛАРИНА: Ну как Раневская говорила, что «если бы я ничего не соображала бы на сцене, если бы я не отдавала себе отчет, я бы упала в оркестровую яму».
А.МАХАРАДЗЕ: Конечно. А там не падают. Ничего не думают, но там не падают.
К.ЛАРИНА: Скажите... Давайте вернемся к «Покаянию». Я хотела, все-таки, вернуться к этой работе, потому что тем более она... Как вот вы говорили про шок, вот что такое произведение искусства, которое вызывает шок. Мало этого. Оно еще и имело невероятное влияние на атмосферу в стране. То есть это был не только факт искусства, но и явление общественное, политическое.
А.МАХАРАДЗЕ: Общественное, политическое, да.
К.ЛАРИНА: Конечно. Сегодня я даже не могу рядом ничего поставить по силе воздействия. Почему так произошло? Почему тогда, когда общество было намного скованнее, гораздо меньше было свобод и их практически вообще никаких не было, это производило такой ошеломляющий эффект, а сегодня, когда есть все и когда все можно говорить, в принципе, есть абсолютная свобода творчества, произведений такого масштаба не создают?
А.МАХАРАДЗЕ: И к этому привыкнут, наверное, художники, когда все можно говорить.
К.ЛАРИНА: К свободе?
А.МАХАРАДЗЕ: К свободе, да. Но тогда, в то время уже мы как-то привыкли к той манере жизни и к тем способам. Понимаете, всегда находили и находили такие художественные выходы. Они не теряли уровень, они не теряли творчество. К тому же я думаю, что часто это помогало нам. Так мы обманывали власть, что это помогло нам больше найти какие-то ходы творческие. Ну, когда я говорю «нам», я себя не имею в виду – это больше касается режиссеров, которые создают, как я в начале говорил, произведения.
К.ЛАРИНА: А вы когда начали работать над этим фильмом, вот, вся ваша команда во главе с Тенгизом Абуладзе, вы понимали, что это непроходимый материал?
А.МАХАРАДЗЕ: Да, говорили об этом. Ну, в принципе, говорили. Но я никогда об этом не думал. Я даже не думал о том, пройдет, не пройдет. Это не имело уже значения. Там мы вошли в такое русло, там мы начали... Там все как-то выстроилось так, что ни о чем не думали кроме работы, кроме... Ну, часто я употребляю это слово, но что найти лучше кроме творчества?
Я вам скажу. У меня не было ни одной сцены там в фильме, чтобы не было... Вот, любая сцена, 2-3 варианта любой сцены. Мы репетировали, мы играли и один вариант, и другой вариант, и третий вариант. Тенгиз Евгеньевич потом выбирал, какой вариант снимать. А мы ему показывали. Даже никогда не забуду, вот, оплакивание сына в конце. Помните? Там точно было 3 варианта. Я ему сыграл один вариант, сыграл другой вариант. Даже третьего уже не понадобилось играть, потому что, когда мы сыграли эту сцену, он сказал, что не надо больше, будем снимать вот этот вариант.
Я вам расскажу хорошую историю про «Покаяние». Ну, как хорошую? Интересную для актера, допустим. Мы начали съемки в Батуми. В это время я был на гастролях с театром. Я прилетел, группа уже была в Батуми. Я прилетел в Тбилиси, вылетел в Батуми и Тенгиз Евгеньевич мне дает текст и говорит: «Автандил, вот этого текста нет в сценарии. Вот этот монолог надо читать». Но у него была идея такая, что читать этот текст, знаете как? Как читают чиновники. И глядя на бумагу, то, что написано, иногда и поднимают голову...
К.ЛАРИНА: Без выражения?
А.МАХАРАДЗЕ: Да, без выражения, как чиновник. Мне так понравилось. Если помните, это монолог с балкона.
К.ЛАРИНА: Конечно.
А.МАХАРАДЗЕ: Так это мне понравилось, что я не знал, что делать. Я спросил Тенгиза Евгеньевича, я говорю: «На этом объекте мы сколько будем времени? Сколько будем снимать этот эпизод, целый эпизод там?» Он сказал, что приблизительно неделю. «Я умоляю, - говорю, - Тенгиз Евгеньевич, давай вот эту сцену мы снимем в последний день». А он ни в чем никогда не отказывал. Я не помню сказанного «Нет».
И, вот, я начал работать над этим текстом, над этим монологом. Начал работать, начал как обыкновенный актер начинает работать над текстом, что за явление, что происходит, почему этот текст, почему такое. Я дошел до того момента, ну, что это у человека обязательно истерика. Я начал разрабатывать эту истерику. Это без режиссера, безо всего происходит. Я должен показать ему в предпоследний день, что я сделал. А как я это показал потом, я вам расскажу.
Значит, начал разрабатывать эту истерику. Но ничего не выходит, потому что этот голос мне самому мешает. Невозможно это слышать. Потом дошел до того, что истерика не только крик, истерика может быть и абсолютно спокойная, истерика может быть даже с юмором чем-то сказанным, и так далее, и так далее. Вот, разрабатываю это, делаю это. В конце концов, до какого-то уровня я это довел. Довел и прихожу в гостиницу, и я должен это прочесть в гостинице, в номере гостиницы Тенгизу Абуладзе вот этот монолог.
Ну, я, конечно, я не скромный актер, поэтому я и начал там орать, кричать, я не знаю, что делать. Ну, я почувствовал, что ему это понравилось. И сказал мне: «Автандил, - говорит, - не надо ничего менять. Только сократи переходы из одной истерики в другую». Ну, я думаю, что за проблема, конечно, сокращу. Пришел в номер, начинаю работать над этим. Развалился весь монолог у меня. Утром у меня уже съемка. И помню, до пяти часов я работал, чтобы сокращать эти и оставить все как было, и сократить эти переходы.
К.ЛАРИНА: И чем все кончилось?
А.МАХАРАДЗЕ: Все кончилось тем, что на другое утро мы прямо сняли эту сцену. Знаете, в чем дело? Вот это такой творческий был подход ко всему. К любой сцене в этом фильме. Это благодаря Тенгизу Абуладзе, потому что был он, который все время творил и жил добротой.
К.ЛАРИНА: Автандил Иванович, у нас уже заканчивается время. И у нас получился такой тост развернутый за тех, кто творит, за тех, кто превращает свою жизнь в творчество, да?
А.МАХАРАДЗЕ: А иначе и нельзя жить.
К.ЛАРИНА: За тех, кто презирает быт. Потому что быт ничего не дает, никакого развития.
А.МАХАРАДЗЕ: Не то, что не дает. Иногда, ну, не хочется так жить.
К.ЛАРИНА: И не надо. Спасибо вам огромное за то, что нашли время для нас. Я вам желаю успехов, и низкий поклон всем вашим товарищам, коллегам, которые умеют свою жизнь превращать в праздник. Спасибо вам большое.
А.МАХАРАДЗЕ: Огромное вам спасибо, и за то, что вы пригласили меня. Я думаю, что у нас получился такой, творческий разговор.
К.ЛАРИНА: Да, да.
А.МАХАРАДЗЕ: Может быть, абсолютно не интересный для кого-то, но...
К.ЛАРИНА: Нет, с такой эмоциональной заразительностью ну что вы.
А.МАХАРАДЗЕ: Для меня было это интересно.
К.ЛАРИНА: Спасибо.
А.МАХАРАДЗЕ: Спасибо вам.