Анастасия Вертинская - Дифирамб - 2011-04-17
К.ЛАРИНА: Ну, а «Дифирамб» у нас сегодня получается двойной, - я бы так сказала. Потому что в гостях у нас замечательная актриса, народная артистка России Анастасия Вертинская.
Здравствуйте, Анастасия Александровна.
А.ВЕРТИНСКАЯ: Здравствуйте.
К.ЛАРИНА: Но говорить мы будем, говорить мы будем о великом певце Александре Вертинском. Обязательно!
Поэтому, дорогие друзья, у нас, конечно же, будет сегодня в передаче и музыка.
Мы вам ещё покажем, поскольку мы не только по радио, но и видеотрансляция компании «Сетевизор» транслирует нас на нашем сайте, мы вам покажем уникальное совершенно издание, посвящённое Александру Вертинскому с его стихами.
Ну, естественно, поговорим с нашей замечательной гостьей. И вы тоже можете вопросы задавать. Напомню, куда пересылать ваши вопросы. На sms: +7 (985) 970-45-45.
Пластиночки, которые мы сегодня будем слушать, мы много не послушаем, но я так понимаю, что эти альбомы, которые мы сегодня представляем, и будет звучать оттуда музыка, тоже Вы их собирали? Да?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Да, я не только их собирала, я их реставрировала, потому что Александра Николаевича не публиковали в Советском Союзе: он был запрещено-разрешённый певец.
С одной стороны, его концерты были аншлаговые всегда, а с другой стороны, он не публиковался на таких дисках, потому что страна пела совершенно другие песни в этот момент. И репертуар Александра Николаевича, такой декадентский, хрупкий, тонкий он, очевидно, не подходил для общего пафоса, или патриотизма. Поэтому он был небрежен в отношении своего аудио, так сказать, наследия. И, когда его не стало, мы с мамой долгое время собирали по крупицам и нелегальные записи, которые были на его концертах, и европейские его записи фирм «Коламбо» и «Парлафон». И вот так по крупицам он был собран. Но дело в том, что и шлачный диск, вот этот чёрный диск, который раньше, в общем-то, на него только записывали.
К.ЛАРИНА: Виниловый? Да?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Виниловый, да. Он однажды, если по нему пройдёшься, он уже некачественным становится. Поэтому потребовалась реставрация. И первая фирма, которая обратилась ко мне, это была французская фирма. И она отреставрировала голос Александра Николаевича. А потом уже эта техника пришла сюда, и я имела счастливую возможность большинство его песен отреставрировать.
Это была долгая и кропотливая работа, но теперь его голос звучит чисто.
К.ЛАРИНА: Давайте послушаем первую песню. А потом продолжим разговор.
(Исполнение песни)
К.ЛАРИНА: Ну вот, пока шла песня, а мы с Анастасией Вертинской как раз говорили о пластинках с песнями Александра Вертинского. И я вот узнала, у меня были такие подозрения, вот я лишний раз проверила, что действительно при жизни ни одной пластинки не выходило.
А.ВЕРТИНСКАЯ: Нет. Не разрешено было. Он, как я говорила, был аншлаговый совершенно певец. И билетов невозможно было достать. Но даже афиши не расклеивались в городах, где он гастролировал, только на то здание, где шёл концерт. А записей не было никаких при жизни. Только любительские, из-под полы какие-то, во время концертов случайные записи. Его всегда записывал на концертах кто-то из любителей. Это всё происходило тайком.
Но однажды поздно вечером его пригласили в студию ДЗЗ, в Дом звукозаписи…
К.ЛАРИНА: На Качалова? Да?
А.ВЕРТИНСКАЯ: На Качалова. И вместе со своим потрясающим, гениальным аккомпаниатором Михаилом Брохесом он записал 16 произведений, которые мы никогда не видели. Но по слухам, эти записи были сделаны, в общем, для Сталина. Он ночами слушал Вертинского, что очень странно, потому что должен был он слушать какие-то, наверное, другие вот эти песни. Те, которые по радио крутили.
К.ЛАРИНА: Которые он нам по радио крутил. (Смеётся).
А.ВЕРТИНСКАЯ: А слушал он Вертинского. И это, на самом деле, загадка достаточно большая. Но вот я считаю, что на эту загадку у меня лично только одна отгадка: я полагаю, что Сталин не выездной был – как бы никуда не ездил. И своего рода Вертинский был для него турагентством таким. Потому что он попадал с ним в Сингапур, бананово-лимонный. Он вместе с ним катался на каких-то неведомых ему машинах, которые назывались «Hisspano Suiza», он их никогда не видел. Он вдыхал духи аромата какой-нибудь, как папа говорил: «рафинированной женщины». То есть, это был мир, который был, в общем-то, недоступен многим. И можно было туда проникнуть только благодаря его песням.
К.ЛАРИНА: Скажите, а вот народ, в широком смысле этого слова, любил его? Он был таким певцом любимым?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Да.
К.ЛАРИНА: Да? Или всё-таки такой, для избранных?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Нет. В зале сидели все. Он всегда гордился, что он пел шахтёрам, например. И в таких городах, как Донбасс. Он много в таких городах концертировал. И это была самая большая его гордость. Потому что, честно говоря, таких бабушек «нафталинных» из буржуазных времён он не очень. Обожал, когда на его концерт приходили студенты, молодые актёры, местная какая-то элита. Причём, сидели даже генералы КГБ. Потому что однажды на его могиле (он похоронен на Новодевичьем кладбище), ко мне подошла женщина и рассказала, что она была его поклонницей много лет. И ни одного его концерта в Москве не пропускала. Когда я спросила: «Как Вам это удалось»? Она рассказала, что работала у очень высокого чина в органах безопасности, который был невероятный поклонник Вертинского, и всегда лишний билетик доставался ей. Поэтому вот этот контингент его слушателей был невероятно разный, разнообразный и очень странный порой. Потому что, может быть, скажем так, простые люди, которые были воспитаны на пролетарских песнях, и не понимали до конца, но слушали заворожено его.
И он имел успех у разных категорий. Хотя была пресса про него отрицательная, такая, что это буржуазная идеология. Ну, и так далее. В общем, сложно существовал в Советском Союзе.
К.ЛАРИНА: А как вот скажите, с одной стороны, невозможно было ни одной пластинки выпустить, и по радио его песни тоже не звучали. Но, тем не менее, концерты разрешали. Значит, как-то власть понимала, что его нельзя совсем закрывать?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Так его и не убил Сталин. Он дал спокойно дожить на родине, мог же он так сказать. И очевидно, вообще-то, это участь многих писателей, поэтов, которых не трогали, но жить особенно не давали.
К.ЛАРИНА: Так это чужеродные люди. Они чужие.
А.ВЕРТИНСКАЯ: Они совершенно чужие. Да, они были. Он был разрешённый запрещённый певец. Это так.
К.ЛАРИНА: А вот, когда, я понимаю, что вопрос, конечно…
А.ВЕРТИНСКАЯ: А ещё, простите, я не договорила. А ещё нужно понимать так, что ведь, когда он эмигрировал, а это были двадцатые годы, он имел огромный успех. Он, собственно говоря, мальчиком 20-летним уехал от великой славы своей, внезапно обрушившейся на него. Что был достаточно мужественный шаг со стороны певца. Я, например, не смогла бы оставить такой успех. Я бы сказала себе: «Ну, как же так? А что меня там ждёт? – Неизвестно». Эмигрировал в неизвестность. Но пластинки с его ранними произведениями, такие ариеттки – такие короткие песенки, печальные песенки Пьеро, они публиковались на то, что называется на «рёбрах», вот на этих рентгеновских снимках.
К.ЛАРИНА: Это Самиздат, да?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Самиздат. И потом из Европы приходило очень много вот переписанных таких, потому что в Европе-то он записывался в различных студиях - вот это была и «Коламбия», «Парлафон» дорогой. Приходило. Это своего рода была даже такая обменная купюра. Можно было на диск Вертинского что-то купить на рынке.
К.ЛАРИНА: Валюта такая, да?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Валюта.
К.ЛАРИНА: Как Вы сказали: «Он уезжал в неизвестность». Но он и возвращался в неизвестность.
А.ВЕРТИНСКАЯ: Да, да. Разрешено ему было вернуться в
36-м году. Он вернулся в 43-м.
К.ЛАРИНА: Во время войны, да?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Во время войны, да. И я думаю, что, то есть, я думаю, я не могу утверждать, но мне кажется, что жизнь его в последние годы в Европе. А в частности, последние годы он провёл в Шанхае, в Китае, в Харбине, где он встретил мою маму, полюбил её, женился на ней, венчался с ней.
Мне кажется, ему трудно было петь, потому что пел он только перед русской аудиторией, на русском языке, и порой в ресторанах.
Для него как для большого певца, артиста, пота это было сложно петь в ресторане. Может быть сейчас современным певцам, которые заглушают микрофоном звон чашек и вилок это проще. Но ему, которому требовалась стопроцентная тишина зала, было трудно петь в такой аудитории. И в Советском Союзе, вообще он возвращался не в Советский Союз, он возвращался в Россию. Это была эмиграция из России в Россию.
Он уже здесь стоял отделённый рампой от публики. А, когда ты отделён рампой, светом этой рампы, то ты поёшь как бы в некий космос. Ты уже не видишь – люди жуют, или раскрывают свои сумочки. И они там в это время вынимают носовые платки, и кашляют, сморкаются, сосут конфетку, или плачут. Он уже пел вот в этот космос. Он слышал дыхание зала. Вот, наверное, это очень понятно артистам, которые играют на сцене. Это уже не конкретное общение.
К.ЛАРИНА: А Вы помните концерты его?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Нас взяли однажды на его концерт. Мы ужасно плохо себя вели, потому что он стал петь «Доченьки» песню, где в последнем куплете: «И закроют доченьки, доченьки мои, и споют на кладбище те же соловьи».
Из ложи раздался чудовищный рёв – мы с Марианной в два голоса зарыдали. Долго потом я с ним не разговаривала за это за всё, говорила: «Папка, ты плохой! Зачем ты это пел?». И нас больше не брали.
К.ЛАРИНА: А как эмоционально осталось что-то в памяти вот это вот ощущение голоса живого, который на сцене поёт?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Да, конечно. Это было такое странное ощущение, потому что папа, который всегда дома, с нами, наша собственность такая. Такой своего рода Дед Мороз, потому что он мне из всех гастролей привозил подарки. Этот папа стоит во фраке и такой отстранённый. Кто-то его слушает, какая-то публика ему аплодирует. И мы как бы оттиснуты на самый дальний план. Мы тут ни при чём вообще. То есть, наша собственность нам не принадлежала в этот момент.
К.ЛАРИНА: Поэтому я, кстати, напомню нашим слушателям, что в своё время Анастасия Вертинская делала спектакль, посвящённый отцу, где, собственно, пыталась сыграть его, в костюмах Пьеро. Да?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Это была такая дань в юбилей. Да, ведь Пьеро – это такая итало-французская маска, которая пришла в Россию и стала на сцене благодаря Александру Николаевичу. Вот он начал петь. Когда он пел, у него было лицо набелённое, поднятые брови чёрные – маска. Почему маска? Потому что он говорил, что он страшно смущается сам по себе. Что ему было очень трудно вот от себя петь, что он должен был прикрыться вот этим образом.
У него было два костюма. Один – чёрный Пьеро, другой – белый Пьеро.
К.ЛАРИНА: А Вы не записали этот свой спектакль на плёнку?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Вы знаете, нет. Тогда я тоже небрежна к своему, собственно говоря, репертуару была тогда. Нет.
Что-то, какие-то фрагменты записаны. Стояла какая-то маленькая камера. И там я маленькая такая на экране из жизни муравьёв бегаю.
К.ЛАРИНА: Понятно, что какая-то связь внутренняя у вас просто мистическая есть с Александром Вертинским, не просто родственная связь. Я уже понимаю тоже, что в какой-то момент жизни Вы для себя решили: «А дальше я буду жить для папы». Или я уже выдумываю это?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Нет, Вы не выдумываете, потому что единственное, теперь уже духовная, что ли, среда, где можно спокойно себе существовать, не боясь, что на тебя будет
какая-то атака, скажем, «жёлтой прессы», потому что невозможно уронить его искусство низко. Это настолько высоко, что это нереально его испачкать. Понимаете?
Поэтому, занимаясь его искусством, это не потому только, что он – мой отец. Я всё равно трогаю, ощущаю, чувствую высокое искусство, что спасает, в общем-то, от жизни. Это,
во-первых.
А, во-вторых, у меня существует долг перед его памятью. Я ещё 4 года книгу выпускала его стихов. А ещё мне осталось отреставрировать то, что не было опубликовано.
К.ЛАРИНА: Ну, вот во второй части мы как раз подробнее поговорим про книгу, которая у нас лежит на столе в студии, и мы её полистаем для тех, кто может нас видеть, может тоже какие-то странички увидеть в Интернете. Ну, а для тех, кто слушает, мы вам расскажем, что в ней изображено.
Напомню, что в гостях у нас сегодня Анастасия Вертинская.
У нас сейчас Новости. Потом вернёмся в программу.
НОВОСТИ
(Исполнение песни «Матросы»)
К.ЛАРИНА: Я тут репетирую, как книжку показывать по «Сетевизору».
Продолжаем нашу программу. Напомню, что сегодня мы слушаем Вертинского и говорим с Вертинской Анастасией Александровной. И как раз прозвучала песня «Матросы». Настя хотела сказать несколько слов об этой книге.
А.ВЕРТИНСКАЯ: Да. Знаете, что интересно? Во время реставрации я не могла понять, откуда идёт такой странный, тонкий скрип. Сначала я думала, что половицы, может быть, того зала, на котором он выступал. Пол. А потом мама мне рассказала, что у Александра Николаевича были лаковые ботинки. Когда он пел припев, он приподнимался всегда, и вот эти лаковые ботинки … Я его оставила, на самом деле, этот скрип в песне.
К.ЛАРИНА: Ну вот, книгу, пока я репетировала, теперь уже можно посмотреть её, если вы смотрите «Сетевизор» у нас на сайте, то посмотрите вот на эту книжку, совершенно поразительную, с золотым обрезом. Называется «Жёлтый ангел».
Это не просто сборник стихов. Это какая-то книга-альбом. Действительно, потому что она вся пропитана этой атмосферой песен Вертинского и его личностью, поскольку здесь не только стихи его песен опубликованы, и с помощью художника Юрия Купера здесь просто такое погружение в личность Александра Николаевича Вертинского. Здесь есть его рука, его дыхание. Ну, что я говорю?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Да, это был такой замысел, чтобы сделать то, что называется, своего рода альбом. Он сделан из предметов, которыми Александр Николаевич пользовался.
Вот, например, это его телефонная книга, которая сохранена.
К.ЛАРИНА: Его почерк, его рука. Да?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Почерк, его рукой написанный.
Здесь есть стакан, из которого он всегда пил крепкий чай.
И вот Юрий Леонидович Купер приземлил на этот стакан белую бабочку.
А вот это, и фон, и вот эта кожа, как бы обложка, запачканная такими чернильными пятнами, это точная копия стола, который был обтянут такой вот кожей. Но в тот момент, когда мы эту книгу делали, конечно, уже что-то истлело,
что-то порвалось.
К.ЛАРИНА: А стол есть?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Да, он есть стол, есть. Он жив. И это придаёт особый, тонкий стиль этой книге. Потому что это именно то, о чём он писал свои стихи. Вот тут есть кораблик. Да. И из этого соткана книга. Там есть очень один интересный кадр, где торчат, или показаны ноги Мольера. Это чернильница в виде Мольера бронзовая, которая стояла и стоит на столе Александра Николаевича до сих пор. Потому что кабинет, в котором он писал, работал, он, собственно говоря, сохранён до последнего времени.
К.ЛАРИНА: То есть, Вы всё это бережёте?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Да. Это бережёт мама моя, в первую очередь. Затем уже по наследству мы. Не то, чтобы я собираюсь делать музей. Нет, наверное, до этого не как не дойдёт, у нас это очень сложно.
Смотрите, это ноги Мольера и его часы, Александра Николаевича, которые он носил в кармане, «Брегет» такой.
К.ЛАРИНА: Тогда расскажите ещё про вещи, которые остались. Вот тут вещи, которые здесь есть. Это всё настоящее? Вот ноги Мольера, вот часы. Да, да.
А.ВЕРТИНСКАЯ: Это всё настоящее. Часы настоящие, а там сейчас настоящий стакан. Как я уже говорила, кусок книжного шкафа, который сохранился, пепельница в виде башмачка.
И я хочу сказать: обязательно сегодня вот эти книги, да. Его библиотека. И там частично «Волчица» Ромула.
К.ЛАРИНА: Это корешки книг?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Да. Корешки книг.
Надо сказать, что очень легко было делать эту книгу с Сергеем Леонидовичем Купером, потому что, знаете, вот бывают такие, там есть ещё его предисловие. Бывают такие великие мастера, которые так тонко чувствуют.
Я думаю, что у них просто один гемоглобин с Вертинским. Он сразу же ощутил ткань всю этой книги. Потрясающий художник! Просто великий.
У.ЛАРИНА: А почему бабочки? Расскажите. Бабочки и Вертинский?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Бабочки, как бы знаете, существуют, может быть, бывают в тетрадке музы там, Лауры там, прекрасная незнакомка Блока. У Вертинского, собственно говоря, нет такой музы. Хотя много стихов посвящено женщинам, любви. Каким-то встречам мимолётным и долгим. Есть иронические стихи, есть грустные. Но, в общем, муза его была ностальгия. Он тосковал по Родине. Это самое больное место было для него. Весь период эмиграции, это было 25 лет всё-таки. Поэтому эти травинки, которые мы видим в этой книжке, лавочки. Это такое Набоковское, может быть, напоминание о Родине, о том, что он оставил в России. И он в своих песнях тоже «В чужих городах» он вспоминает: «Принесла случайная молва милые, ненужные слова: Летний сад, Фонтанка, нива». Это вот, когда это воспоминание формирует великого поэта, или великого писателя. Когда каждую травинку, бабочку, былинку ты вспоминаешь так точно, так скрупулёзно, что она становится предметом твоей поэзии. Там есть и концертная его бабочка. Там две бабочки: одна – концертная, подлинная, а другая такая бумажная.
К.ЛАРИНА: Вот смотрите, действительно, как Вы говорите, мучила ностальгия, как заболевание такое, которое у тебя всё время, как игла в сердце.
А потом – возвращение. И я так понимаю, что, конечно же, у людей, которые вернулись в советскую Россию, они испытали невероятное разочарование. И я думаю, что боль ещё большую испытали: неизвестно, что страшнее. Вот как это всё сочеталось в нём? Вот эта вот любовь к стране, к отечеству и к бабочке? Запах, атмосфера, люди, в конце концов, зрители, близкие, и вот эта вот боль за то, что страны той, о которой ты тосковал, её, в принципе-то, нет уже на свете?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Знаете, в его эпистолярном наследии, в его письмах очень видно. По мере того, как он завершает свой жизненный путь, очень усиливается разочарование, страшное разочарование, касающееся того, что рухнуло то, во что он верил.
Но, тем не менее, всё-таки с момента его детства, он очень рано осиротел, его вела какая-то кочевая звезда. Он осиротел, он был один, он скитался по миру. Он ушёл от дяди с тёткой. Он пел на клиросе в церкви за тарелку борща. Он был одинокий такой певец. И дальше – эмиграция. И дальше – тоже он, как чабан спускается за своей отарой, он шёл за русской диаспорой. Он невольник как бы этого странствия. Вся его жизнь была странствие. И он не был избалован жизнью, комфортом. Он всегда был с этими озябшими руками человек. Может быть, потому он не такой поэт, что, может быть, он не стал бы поэтом, если бы не эта жизнь.
И для него эти лишения просто попали в советские такие, сложные, потому что гастроли были, в холодных номерах он жил. Он кашлял, простужался. Ему было некомфортно. Ему было нечего есть здесь. Но эти лишения не были для него новостью: в детстве у него тоже были лишения.
Другое дело то, что они попали на тот возраст уже, последний его возраст, когда они особенно тяжелы, когда хочется дома, покоя, детей, жены. Он был очень редкий гость в семье. Мы готовились к его приезду, мы ждали его. Это были, не знаю, он считал самой лучшей мизансценой это тапочки и халат. Он обожал это. Потому что он был трудоголиком, он очень много работал.
И в его письмах очень много вопросов, касающихся, «как ведёт себя кошка Фаншетта»? Не наказываем ли мы её случайно? Всё-таки надо быть к ней милосердной», - говорил он.
Его интересует, там, я не знаю, подрались ли мы в очередной раз с Марианной? Веду ли я себя хорошо? Не нахватали ли мы двоек? Дала ли клубника усы на даче? Понимаете, его интересовали такие, казалось бы, простые вещи. Но это была для него новая галактика, новая жизнь, в которой он был спокоен, счастлив. Он открывал для себя то, что он никогда не имел – то, что называлось дом.
К.ЛАРИНА: Дом. Я, конечно, не могу не спросить про Вашу жизнь, хотя вот, опять же, одно из другого выходит. И, как вот мы говорим про эмиграцию. И здесь вот как-то у меня возник в голове такой образ, что Анастасия Вертинская пребывает в некоей такой тоже во внутренней эмиграции. Потому что сегодня вот вышел фильм, который 17 лет там пролежал неизвестно где «Мастер и Маргарита», и вдруг все ахнули: господи, а где? Почему её нет? Почему эта актриса лишила нас счастья общения с собой?
Вот, пока шли Новости и реклама, Анастасия сказала, что в театре она в зале сидит в основном. То есть, её можно увидеть как зрительницу, как любительницу прекрасного. И вот есть рядом отец, его музыка, его голос, его образ. А из этой жизни, публичной Вы ушли сознательно?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Ну, это есть только публичная жизнь. Потому что публичной жизни я всегда избегала. Я – человек, который не любит публичную жизнь.
Что касается сцены, театра и кино, я – невольник того, что произошло с нашим кинематографом. Это не мой выбор, это то, что произошло. Он рухнул кинематограф. И в той эстетике, которая существует сегодня на экране, - в боевиках, в триллерах, в китчевых фильмах я сниматься не могу.
К.ЛАРИНА: То есть, Вы себя там не видите никак?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Нет, я никак себя не вижу в этой пошлости.
Я не отказываюсь, если будет какая-то роль, скажем, которая действительно будет достойна, я с удовольствием снимусь.
Что касается театра, я думаю, что возможен какой-то возврат к атрепризе, но тоже – с большим выбором. Пока что не получается.
К.ЛАРИНА: Не тоскуете? Нет у Вас ностальгии?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Стыдно сказать, но нету. Нет. Ну, моя жизнь занята вот такого рода творчеством: я помогаю моему сыну, потому что он ресторатор. Это требует тоже маминой руки. Я занимаюсь внуками. И, в общем-то, я живу. Знаете, вот в Чеховской пьесе «Дядя Ваня», там дядя Ваня кричит Серебрякову: «По твоей милости я не жил! Не жил! Мы с Соней вели обмолот, опорос – всё отдавали тебе! Всё!». Тогда Серебряков резонно спрашивает его: «Помилуй, голубчик, кто ж тебя просил?».
Вот меня никто не просил фанатеть от этого искусства, на алтарь нести всё С 15-ти лет я актриса. Меня разрывали невероятные страсти. Я переживала, что я звезда экрана, но ещё не актриса. И я положила всё на то, чтобы стать актрисой.
Я прошла сложнейшую школу театра «Современник», театра «МХАТ». Я, наконец, стала актрисой. И вот, когда я стала, наконец-то, актрисой, я, как дядя Ваня вскричала: «Я не жил, не жил!». И началась жизнь, которая тоже прекрасна.
К.ЛАРИМНА: Ну, мне повезло, я видела Анастасию Вертинскую не только в кино, но и на сцене. И я знаю из самых моих любимых как раз Ваших ролей – это роль, которую Вы уже сейчас вспомнили, Елена Андреевна в «Дяде Ване».
И я понимаю, о чём Вы говорите, что планка была так высока, что сейчас сознательно делать вид, что этого не было, и отдаваться тому, что есть, это как-то нелепо, жалко, ей-богу! Потому что я помню, и эту историю мне подтвердили в театре, во «МХАТе», когда актёры собирались в кулисах, чтобы посмотреть сцену Астрова Олега Борисова и Анастасии Вертинской, настолько она была поразительно сыграна.
А.ВЕРТИНСКАЯ: Да, да.
К.ЛАРИНА: Вот, поэтому, конечно, я понимаю, что сегодня уровень несколько другой. Но стараются же, Вы же видите?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Я рада. Я приду на премьеру.
К.ЛАРИНА: Ну, у нас ещё есть время. Поэтому хотелось бы Вас спросить ещё чуть-чуть: что из наследия Александра Николаевича Вертинского ещё ждёт своего часа?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Осталось около 16 произведений, его песен, которые требуют глубокой реставрации. А многие, может быть, мне и не удастся отреставрировать, потому что плёнки пришли в очень плачевное состояние.
Например, никто не знает, что у него есть песня на стихи Фёдора Сологуба «Бессмертный бес». Но она так шипит, она так сложна для реставрации. Вы знаете, как живопись – ты не должен утратить всё-таки смысл, суть, тонкость. Можно так зареставрировать, что это будет уже не его голос. Нужно оставить какую-то меру подлинности.
К.ЛАРИНА: А есть киноплёнки с Вертинским?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Киноплёнки остались только его ролей в кинофильмах.
К.ЛАРИНА: А концертных никаких не было?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Нет, ни одной. Ведь для того, чтобы снять концерт, надо было в то время привезти огромную осветительную аппаратуру, поставить камеру и снимать специально. Его никогда специально не разрешено было снимать.
К.ЛАРИНА: А как он это всё переживал вот это полузапретное существование? – Вроде да, а вроде нет?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Особенно он переживал, когда приехал в Советский Союз Ив Монтан. И когда был ажиотаж – о нём писали и телевидение, и всё. Уже тогда было телевидение. Он возмущался и говорил: «Разве я не русский Монтан? Разве я не стою такого отношения?». Это были тяжёлые отношения с тем, что он был нелегальным.
К.ЛАРИНА: А он пытался вписаться каким-то образом в советскую вот эту вертикаль советского искусства?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Ну, судя по его репертуару, он так и не написал «Взвейтесь кострами синие ночи. Мы – пионеры, дети рабочих». Ну, очевидно не вписался. И, наверное, не пытался. Из его черновиков не осталось никакого этого: «Я под знаменем твоим ля, ля, ля». Этого не осталось. Я не видела в черновиках попытки.
К.ЛАРИНА: То есть, не пытался?
А.ВЕРТИНСКАЯ: Нет, попытки не было. Я думаю, что муза спала в этот момент.
К.ЛАРИНА: Ну, у нас, слава Богу, есть ещё его интонации, в прозе зафиксированные. Есть же изданные книжки его дневников, и каких-то его записей, невероятно остроумных наблюдений, которыми часто тоже мы тут пользуемся в эфире, потому что он человек, конечно, был невероятно остроумный, очень изящного пера. Вот.
Ну что, мы должны заканчивать уже? УК нас там песня стоит последняя на сегодняшний день.
Значит, я ещё раз напомню, что пластинки, которые мы сегодня слушаем в эфире, их можно приобрести. Это я говорю для слушателей. Да.
А.ВЕРТИНСКАЯ: Да, да.
К.ЛАРИНА: Совершенно уникальные записи и главное, что очень хорошего качества.
Анастасия, спасибо Вам большое за то, что Вы пришли.
А.ВЕРТИНСКАЯ: Спасибо Вам большое.
К.ЛАРИНА: Мы сделали всё, что могли: и книжку пролистали, и голос слышали. И даже я успела хитрым способом задать вопрос про саму Вертинскую. И даже получила ответ.
А.ВЕРТИНСКАЯ: Спасибо.
К.ЛАРИНА: Спасибо Вам, удачи, и надеемся на встречу. Спасибо.
(Исполнение песни)