Сергей Соловьев - Дифирамб - 2006-04-08

К. ЛАРИНА – Только хорошее в адрес наших гостей в программе "Дифирамб", и сегодня в нашей студии режиссер Сергей Соловьев. Здравствуйте.

С. СОЛОВЬЕВ - Здравствуйте.

К. ЛАРИНА – Хотя я бы добавила в свете последних событий - режиссер и инсталлятор.

С. СОЛОВЬЕВ - Можно и так.

К. ЛАРИНА – Поскольку выставка, о которой мы говорим, уже несколько дней, которая открылась в галерее Дом Нащокина Сергея Соловьева, она называется "Мой 19 век". На эту выставку уже сходило немало наших слушателей по нашей рекомендации и отзывы только восторженные. За что уже можно сказать спасибо нашему сегодняшнему гостю. На выставку у нас сегодня есть билеты, и если вы захотите пойти туда, то обязательно нам сообщите об этом на пейджер. Желательно конечно, чтобы вы задали вопрос хороший нашему гостю, и мы под конец эфира определимся с самыми интересными оригинальными вопросами и подарим вам пригласительные билеты на выставку, которая находится в Воротниковском переулке. Давайте мы с нее и начнем. Поскольку "Анну Каренину" можно увидеть теперь уже наконец-то мы ждали-ждали, наконец-то мы можем придти в галерею и посмотреть пока еще не снятый фильм. Но он уже существует.

С. СОЛОВЬЕВ - Ну да, понимаете, я сам, когда мне в голову пришло, нет, даже такое красивое слово как концепция нельзя употребить.

К. ЛАРИНА – Концепция инсталляции.

С. СОЛОВЬЕВ - Да. Не было ни концепции, ни инсталляции, а было какое-то смутное желание собрать все вместе и показать как бы кому-то. Все то, чем ты сам бы увлечен за последние полтора-два года.

К. ЛАРИНА – Получается что больше, вы же давно вынашивали эту идею.

С. СОЛОВЬЕВ - Да, давно. Вообще, во-первых, давняя любовь к 19 веку, я действительно думаю, что как бы 19 век сделал нас великой цивилизацией человеческой. То есть мы были достойным народом всегда, воевали, объединялись, все было очень хорошо, но вот каким-то уникальным фактом всемирной человеческой цивилизации нас сделал 19 век. Потому что там как-то скопилось, видимо, какое-то энергетическое поле мощное, и вот это мощное энергетическое после вдруг дало необыкновенный взлет всего искусства. Потому что искусство русское 19 века даже в тех вещах, в которых оно глубоко заблуждалось, на мой взгляд, даже в тех вещах, которые были несправедливыми, все равно это была какая-то колоссальная энергетика, мощь. И потом кроме всего прочего знаете, странный такой номер, интересно. Вот, допустим, берешь газету сегодняшнюю, и читаешь, там собрались, допустим, химики с энергетиками и решили, можно ли химию воткнуть в энергетику, энергетику в химию и на 4-й строчке уже как бы хочется закончить чтение. А на 5-й уже не читаешь. Не интересно. Чем кончится – не интересно. Понимаете. Берешь, допустим, чаадаевский дневник и читаешь, что у них было на вечере Карамзина. Кто с кем разговаривал, чего они говорили, о чем рассуждали. Жгучий интерес. Потому что, ну интересно. Они оказывается там, про наши проблемы, проблемы наши все…

К. ЛАРИНА – Они уже знали про наши сегодняшние проблемы…

С. СОЛОВЬЕВ - Знали и очень толково их обсуждали, рассуждали. Очень толковые решения предлагались, которых как-то мы конечно в этом смысле тоже великая страна, абсолютно не слушаем. Мы как бы всегда начинаем все с самого начала, с чистого листа. И изумленно взирая на результаты деятельности. На меня всегда все разговоры о Чечне именно вот этим поражают. Этим ощущением такой, у всех такие широко открытые глаза и как бы новизны того, что там происходит. Всем лень перечитать "Хаджи-Мурата". Там происходит все то же самое. И там написано, чем дело закончится. Просто нужно полистать "Хаджи-Мурата". И понимаете, вот это отсутствие действительно какого бы то ни было концепта в этой выставке, а просто живой интерес к веку, к воздуху, к быту - вот он мне продиктовал это странное решение. Собрать эти вещи сложить. И когда я думал, а чего я собственно собираюсь выставить. Нужно все-таки сформулировать. Пришло мне на ум три таких определения того, что сейчас там, в Воротниковском переулке. Первое - это поп-арт 19 века. То есть, взят внеконцептуально 19 век и вложен в какую-то раму, так же как мы берем галошу с помойки, вкладываем ее в золотую раму и это становится фактом искусства. Потому что мы вдруг начинаем интересоваться галошей, которой нам не приходило в голову заинтересоваться. А, заинтересовавшись галошей, можно открыть для себя чрезвычайно много. В этом чудо поп-арта. Вот я хотел то же самое по отношению 19 веку собрать, сложить и вставить в какое-то обрамление, в какую-то раму. Вдруг, чтобы мы увидели его как бы со стороны. Как бы вновь. Ни в коем случае не научно и не литературоведчески или искусствоведчески, а как бы вживую вновь.

К. ЛАРИНА – Между прочим, простите ради бога, хочу напомнить нашим слушателям вашу творческую биографию. Поскольку 19 век он не первый раз возникает в связи с "Анной Карениной". Он уже не раз вас беспокоил. Это и "Станционный смотритель" и Чехов.

С. СОЛОВЬЕВ - И Чехов, с которого я начинал.

К. ЛАРИНА – И Тургенев. Это тоже 19 век.

С. СОЛОВЬЕВ - Все 19 век. Вообще я, правда, действительно убежден, что все эти милые наши разговоры: шестидесятники выжили из ума, семидесятники еще доживают, но тоже пора бы. Но уже люди в 80-е годы стали… Вот это все для меня такая ерунда на самом деле. Я готов тоже поучаствовать, что лучше восьмидесятники или шестидесятники. Но это ерунда. Потому что мы живем в России, на мой взгляд, в постпушкинскую эпоху. И эпоха эта как бы все время у меня ощущение того, что она вот-вот закончится. Понимаете. Вот даже у меня было такое ощущение, что с уходом Бродского что-то такое в этой эпохе, вот он был как бы наследник по прямой. А дальше что ли прямая стала вдруг не очень прямой. Но в принципе, если всерьез, если по-настоящему, мы же говорим на пушкинском языке, который он нам оставил. Потому что языковую революцию в конечном итоге завершил, довершил и довел до абсолюта русской речи Александр Сергеевич. То, что написал - написал. Но ведь еще колоссальное значение Пушкина в нашей литературе за счет того, что он не написал, а хотел написать. "Анна Каренина" взялась из отрывка, когда Лев Николаевич, пришло собрание сочинений Пушкина первое к нему, он взял последний том, незаконченные отрывки, открыл, и там было написано: гости съезжались на дачу, баронесса М.Н., я не помню, сколько строчек, 25 строчек. И его как заклинило просто. Вот этот отрывок, в котором ничего не было особенного, обладал каким-то страшным магнетизмом. Он не мог оторваться Толстой от этого отрывка. Пока он не поймет, он хотел понять, часть чего он. И написал к нему практически вступление и окончание. Получился роман "Анна Каренина".

К. ЛАРИНА – Знаете, вы так вкусно рассказываете, что мне хочется бросить все, что я сейчас читаю, всю эту дрянь, и открыть какого-нибудь хорошего классического русского автора. Одного из тех, кого мы сейчас уже упоминали в нашем разговоре.

С. СОЛОВЬЕВ - Совершенно без идеологии. Я попал как-то в больницу. И абсолютно вдруг изменился у меня строй жизни, быт. И я человек, который обожает спать просто, я засыпал там всегда на пути к подушке, вдруг у меня началась бессонница. И я говорю своим: принесите какую-нибудь книжку. – Ну, какую книжку. Чего там, Мураками. Я говорю: слушай, на самом деле я ведь "Войну и мир" не дочитал. Я читал, читал, а не дочитал. Как все. Очень мало на самом деле людей, которые дочитали до конца. Кто мир читал, кто войну…

К. ЛАРИНА – Пролистывали очень много.

С. СОЛОВЬЕВ - Да, принесли мне. И я впал просто, знаете, как детективы читают, вот как в такой детективный маразм. Я спал по 3-4 часа. Думая, ну ладно, нужно немножко поспать, но нужно потом обязательно проснуться и продолжить чтение. И интересно. Но не потому что действительно…, вот понимаете, это очень какое-то странное движение века на тебя. То есть, вообще нет у этого момента, знаете: ну что, хочет культурность свою показать. Вот абсолютно не хочет культурность свою показать. И вообще не в этом дело. Интересно. То есть там ты понимаешь, ты там ничего не понимаешь, там ты ощущаешь просто, в какой стране ты родился по-настоящему, ну трудно это ощутить на Садовом кольце. Пепси-кола, показ нижнего женского белья, огромные толпы московской элиты, которая, открыв рот, рассматривает женское белье. Трудно сказать, что тут мы рождены и тут мы умрем. Странно. Но действительно это я бы сказал, ограниченный круг интересов. А от Толстого понимаешь, что за страна, кто есть кто. Что такое русская аристократия, что такое вообще склад ума. В конечном итоге - что такое воздух этой страны. Вот самое главное – воздух. И вот когда уже доделывали мы выставку, я думаю, все, понял, чем тут занимаюсь. Я торгую воздухом. Я продавец воздуха. Понимаете. Потому что вот что там точно есть, там что-то есть, чего-то нет, что-то вам нравится, что-то нет, там много, но что там точно есть – там есть воздух той России, которая и есть Россия. Я не хочу даже сказать: была. То есть, у меня нет такого ощущения – которая была. Которая есть Россия. Этот воздух он еще где-то кусочками попадается. В частности мы в Ясной поляне снимали. Вот тоже очень, это странные вещи. Мы снимали кусок, когда Левин приезжает из Москвы, получив отказ Кити. И посидел наверху выпил водки, посмотрел, …что родила теленка, пошел спать. И перед тем как заснуть, сел на стул и расплакался. И я даже не понял сначала. Мы снимаем, хорошему актеру замечательному Гармашу не трудно расплакаться, в рамках нормальной профессиональной жизни, и вдруг мне тетенька говорит: между прочим, вы знаете, вы находитесь в комнате, где Толстой написал "Анну Каренину". Я вдруг понял, до какого-то момента никто на белом свете не знал, кто такая Анна Каренина. Сейчас тоже нет такого повального знания, кто такая Анна Каренина. Но все слышали. Там какого-нибудь вьетнамца, замученного вьетнамскими проблемами, спросите: Анна Каренина. – Да, да. И это было в этой комнате, понимаете. И когда я вдруг увидел нас с Гармашом со стороны в этой комнате, в 2006 году и что сидит Гармаш-Левин и плачет о том, что… у меня абсолютно мои режиссерские амбиции были полностью удовлетворены. То есть ничего нельзя добавить к карьере, наивысшая точка этой карьеры я вдруг понял – она там.

К. ЛАРИНА – Это мне напоминает, когда актеры, которые принимали участие в Мелиховском фестивале чеховском, они там играют практически на открытом воздухе "Чайку", которая там была и написана. И вот почти теми же словами говорили свои впечатления, что как будто разговариваешь непонятно с кем, какая-то внутренняя связь налаживается, что не поймешь, то ли ты текст произносишь, то ли он уже в тебе по-другому начинает звучать. Все это очень красиво. А кино-то что?

С. СОЛОВЬЕВ - Как что с кино?

К. ЛАРИНА – Оно будет? Потому что мы здесь питаемся какими-то слухами, что все накрылось, все остановилось, кончились деньги.

С. СОЛОВЬЕВ - Деньги кончаются ежедневно, это мы все знаем. И у нас и вообще…

К. ЛАРИНА – А, сколько вы уже работаете над этим фильмом?

С. СОЛОВЬЕВ - Четыре года.

К. ЛАРИНА – Много уже.

С. СОЛОВЬЕВ - Много. Но очень большой срок ушел на дискуссии, какая должна быть картина, там было много мнений…

К. ЛАРИНА – С продюсерами?

С. СОЛОВЬЕВ - В том числе. И там было много мнений, как это нужно делать. Но я вынужден был в этом случае, хотя я в принципе человек склонный к компромиссу и понимающий, что в бескомпромиссном мире никто из нас не живет, но в этом случае я вдруг понял, что нельзя. Есть какие-то вещи, когда нельзя. Ну и мне пришлось большое количество времени потратить на то, чтобы выкупить свой же замысел, найти средства для продолжения работы. Но сейчас все нормально совершенно. Мне не на что…

К. ЛАРИНА – Тьфу-тьфу-тьфу.

С. СОЛОВЬЕВ – Кстати, я вам могу сказать, что вдруг такими надежными партнерами и товарищами оказались ханты-мансийские мои…

К. ЛАРИНА – Так вы же там фестиваль проводите.

С. СОЛОВЬЕВ - Вот я тогда понял, что еще раз накрывается наполовину снятая "Анна Каренина", куда деваться, куда метаться за деньгами. И вот я позвонил всем, кого знал за это время в Ханты-Мансийске, они просто проявили удивительное понимание того, что это не фокусы и не бред взбесившегося одиночки. Они поняли, что по-другому действительно нельзя. Мы собрали эти деньги.

К. ЛАРИНА – И когда планируете завершить?

С. СОЛОВЬЕВ - Я думаю, что мы закончим "Анну Каренину" снимать 15 июля. И где-то в начале будущего года мы ее выпустим на экраны.

К. ЛАРИНА – Дай бог. Я бы хотела про еще одну работу спросить, тоже не знаю, правда или нет. А то сейчас такая пресса, про которую вы вспоминали, что не поймешь, где, правда, где неправда. По поводу продолжения "Ассы". Действительно у вас такие идеи витают?

С. СОЛОВЬЕВ - Чистая правда. Ничего не витает. Просто действительно, по-моему, второго примера в мировой практике, я знаю, когда-то Годар на спор с кем-то снимал две картины одновременно. С утра одну…

К. ЛАРИНА – То есть вы сейчас это параллельно делаете.

С. СОЛОВЬЕВ - Я сейчас снимаю действительно две картины. Я сейчас приехал из монтажной, где возился с "Ассой". Уходя, спросил у монтажера: сколько там минут? Он говорит: 42 минуты. 42 минуты смонтированного материала. Это огромное…

К. ЛАРИНА – Что там с "Ассой". Что там можно сказать? Вы же все сказали тогда и сами эти декларировали, что я все сказал.

С. СОЛОВЬЕВ - Да, да, вы знаете, это все продолжалось до того момента, когда наступил кризис на "Анне Карениной". И вдруг для меня прояснилось, что это не просто кризис, это итоговый кризис того, что мы сделали своими руками. И вдруг со стороны увидел, что Цой пел: ветер перемен, хотим перемен. Прошло 20 лет. За это время грудные дети, которых носили некоторые сумасшедшие родители тогда на концерт Вити, стали 20-летними людьми. И они прожили и воспитались и стали такими, какими они есть, за эти 20 лет осуществленных перемен. Но вот что это за перемены, понимаете. Вот что это вдруг мне стало самому дико интересно. И потом это еще своего рода театральный роман "Асса-2", потому что у нее есть еще второе название "Асса-2 или Вторая смерть "Анны Карениной". Там всю картину…

К. ЛАРИНА – То есть это понятно, это такое кино в кино.

С. СОЛОВЬЕВ - Кино в кино. Поэтому, выпустив эти две картины, будем выпускать, я надеюсь, если все будет хорошо, вместе. Потому что где-то к началу августа мы должны закончить съемки "Ассы".

К. ЛАРИНА – Еще раз напомню, что в гостях у нас сегодня режиссер Сергей Соловьев. Смотрю на вопросы, которые пришли на пейджер, они такие лирические. Хорошее настроение вы нам создали. Во всяком случае, такая красивая история получилась с 19 веком. Александр: "Как по вашему ощущению, любовь в 19 веке отличалась от любви нынешней?"

С. СОЛОВЬЕВ - Нет, конечно. Она даже то, что я сказал скачок в цивилизованный мир, я думаю, и до скачка в цивилизованный мир она была тем же чувством и это, в общем, своего рода уникальная история для человечества. Что через весь часто гигантский исторический маразм, в котором гибли какие-то государства, какие-то Конституции, самые высокие надежды человечества, все это грохалось в тартарары и начиналось все сначала, в общем единственным, что ли таким убежищем для человечества была это чувство. Потому что оно очень большое и касается не только взаимоотношений мужчины и женщины. Оно какое-то может быть одно из самых фундаментальных чувств. Хватательный инстинкт, говорят первый, но он инстинкт. А если говорить о чувствах, то может быть такое же, как хватательный инстинкт для грудничка, такое фундаментальное начальное и конечное чувство это чувство любви.

К. ЛАРИНА – Здесь много ваших фильмов называют, которые по идее могли бы тоже иметь продолжение. И вернуться к ним можно. Я согласна с нашими слушателями, которые называют фильм "Нежный возраст", допустим. Снять сегодняшнюю историю. Уже другое поколение. Казалось бы, всего ничего прошло, а уже другое поколение совсем. Или фильм, который я очень люблю – "Дом под звездным небом". Тоже сегодня можно сделать свою историю про сегодняшний день. Почему так получается, практически любое ваше кино оно с многоточием.

С. СОЛОВЬЕВ - Да, вы знаете, какая история. Я просто как бы действительно понимаю, что, делая картину, понимаю, что чувство жанра, оно как бы что ли достаточно неестественное для того склада ума, который у нас в нашем сознании сложился исторически. А жанр он всегда, когда ты делаешь жанровую вещь любую – детектив: завязка, развитие, вот он шпион, все, закончилось.

К. ЛАРИНА – Убийца – дворник.

С. СОЛОВЬЕВ - Комедия – ха-ха-ха, руку размотали бриллиантовую, и кончилось все. А когда подключаешь это, кстати, как Гайдай, вот странно, он очень же мощный режиссер на самом деле. По инстинкту своему. Он свои совершенно немыслимые истории каким-то сложным образом подключал к жизни. И поэтому не надоедали ни Шурик, понимаете. То есть, как бы сюжет исчерпан, а как бы с Шуриком еще может много что случится. Потому что Шурик это какой-то персонаж не из жанра, а из жизни.

К. ЛАРИНА – А потому что это было альтер эго автора. Все же это понимали, что это Гайдай, лирический герой Гайдая.

С. СОЛОВЬЕВ - И вот когда это подключено вот так по-русски, как в нашей литературе. Что такое "Братья Карамазовы" это же бред какой-то с точки зрения жанровой, чего там только не намешано. Это подключено к другому, понимаете. Не к тому, чтобы рассказать историю, у которой есть начало и у которой есть конец. У всех наших историй нет начала, теряется оно где-то совершенно в темных моментах доисторических, и нет конца. Ну и, слава богу. И не надо.

К. ЛАРИНА – Скажите, вы себя как-то подчиняете времени. Вы же чувствуете, как оно меняется.

С. СОЛОВЬЕВ - Да, конечно. Понимаете, я…

К. ЛАРИНА – Ломаете себя как художника.

С. СОЛОВЬЕВ - Нет, я уже давно научился, как бы смотреть, как меняется время, но ни в коем случае не подчиняться времени. Понимаете. Потому что подчиняться времени это невозможная холуйская и придурочная задача. За временем нужно очень внимательно наблюдать. Очень внимательно смотреть, что оно тебе начинает предлагать. И ни в коем случае не идти с ним на дешевые сделки с этим временем. Понимаете. Потому что времена они и есть времена. Они кончаются. Приходят другие. И в эти другие времена живут только те, которых не высосало предыдущее время. Поэтому, как ни странно, самый трудный период для меня был период горбачевского романтизма. Потому что я вдруг поверил в то, что наступили времена, в которые стоило отдаться им, и был какой-то момент такой тотальной глупости. Когда вдруг настолько это было неожиданно, радостно, что вот эта тотальная глупость радости по поводу пришедших новых времен, она, конечно, все же очень быстро сообразили, что нужно опять-таки не холуйствовать перед временами, какими бы он ни казались роскошными, нужно с этим временем либо сотрудничать, либо вступать в жесточайший конфликт. То есть время это партнер, а не какой-то фантом, для того чтобы ты в него погрузился, а он тебя иссосал и выплюнул.

К. ЛАРИНА – Возвращаясь к вашему образу ощущения века, века 19, воздух его. Этот воздух у нас меняется с каждой эпохой. Мы все помним это ощущение при советской власти такой духоты спертости, которая кстати очень точно выражена во многих работах того же Марлена Хуциева. Духота, из которой хочется вырваться. 60-е годы. Потом время горбачевское - надежды, романтического идиотизма, которое присуще было всем, и телевидению, и радио, и газетам, и кинематографу в первую очередь. А как бы вы охарактеризовали сегодняшний воздух? Что он из себя представляет?

С. СОЛОВЬЕВ - Сегодня очень жестокая и жесткая прагматическая эпоха, в которой… романтизм плохой советчик и плохой союзник. И точно так же как и какие-то попытки собственные самые прелестные догмы столкнуть с этим временем. Это все фальшиво, потому что на самом деле вот эти как раз годы последние годы нам предлагают кроме ясных вещей, что конечно взбесившаяся пошлость это совершенно может убить кого угодно, что действительно какие-то настали времена такой свистопляски китча. Причем просто свистопляска китча, потому что мы привыкли, мы адаптировались. Но если вдруг нормальному человеку включить телевизор шестидесятнику, выжившему из ума шестидесятнику, Булату Шалвовиче Окуджаве включить "Фабрику звезд", понимаете, конечно, он спятил бы. Просто спятил бы. Но это ладно. Потому что не там, не на "Фабрике звезд" не среди взбесившегося китча решается то, куда это двигается. Понимаете. Поэтому нужна необыкновенная здравость во взаимоотношении с этим временем. Факт, что страна стала богаче. Факт, что этот ужас тотального безденежья и абсолютно тотальной безнадежности и как бы поправить дела своей семьи, своих близких, сейчас нет. Как-то устраиваются. Но изъян колоссальный времени, то есть понять слово как-то. Вот, например, как-то вдруг тебе начинают вбивать с самого раннего детского возраста, что ты должен быть успешен…

К. ЛАРИНА – И тут же предлагают набор сопутствующих товаров.

С. СОЛОВЬЕВ - Что значит успешен. Это конечно, абсолютно нравственное колоссальное издевательство, потому что всегда во все ужасные времена говорили, что ты должен быть не успешен, а ты должен быть добр, ты должен быть участлив, ты должен иметь сочувствие. То есть никогда ни одно самое жестокое время не предлагало тебе как панацею от всех бед успешность. То есть все радовались тому, что есть Ботвинник и есть Рихтер, и они успешны. Но это успех другой. Успех другой. Потом понимаете, сейчас одна из главных вещей, которые заключены у Толстого в "Анне Карениной" - это диалог свободы и совести. Вот как ни странно две вещи, которые практически не могут ужиться. Вдруг всегда свобода осуществляется за счет совести. Вот мы живем, я не ругаюсь, вот так тоже здраво и спокойно. Мы живем в самые бессовестные времена России. Понятие чести отсутствует. Офицерской, не офицерской, просто личностной. Кастовой. Вообще отсутствует понятие чести. Потому что…

К. ЛАРИНА – Так удобно.

С. СОЛОВЬЕВ - Потому что исчезло понятие совести. Потому что с совестью нельзя сделать ничего. Можно не начинать вообще ничего. И все что случилось с Анной Карениной, это, в общем, не следствие вздорного характера, а следствие того, что очень хотелось бы свободной, очень хотелось понять мир как поле для собственного парения и полета. Но была она человеком с гипертрофированной совестью. И все, что начало происходить дальше, это работа совести. Разрушительная, страшная, разрушительная работа совести. Потому что она тебе говорит о другом типе свободы. О типе несвободы, которая является полной и настоящей свободой для человека. И у Бунина, например, гениальная книга совершенно "Освобождение Толстого". Там понятно, из этой книги понятно, как тяжело, как невыносимо это сочетание. Совесть. И мы, например, в нашем времени совершенно спокойно отбросили совесть как абсолютно ненужное… какое-то дикое. И совестливые люди они сейчас на вес даже не золота, понимаете. Потому что, только имея совесть, можно оценить то, что происходит на самом деле вокруг.

К. ЛАРИНА – Кстати, очень точно почувствовалось это в том, что предлагает сегодняшнее поколение, в том числе и кинематографистов. Какой уровень разговора со зрителем, с аудиторией. В большинстве своем. Я не беру отдельные вещи, которые штучного производства. Слава богу, что есть еще таланты настоящие. Но мейнстрим мы видим, какой он. Но я сейчас сижу вас слушаю, вспоминаю, что в принципе это жанр такого пересмешничества вы открыли для нас. И в той же "Ассе" и "Черная роза". Как мы это называли – абсурдом, идиотизмом. Стеб.

С. СОЛОВЬЕВ - Сейчас называется прикольно. Сейчас все что не прикольно, все…

К. ЛАРИНА – Ведь есть же разница между жанром вашим, соловьевским, который вы тогда затеяли, эту трилогию замечательную, которая абсолютно осталась знаменем времени и тем, что сегодня предлагается. Жвачка, над всем насмешка, когда девальвируется все. Любое понятие. Какая там совесть.

С. СОЛОВЬЕВ - Ну да, идиотическая прикольность. Ну что, прикольно. Слушай, Моцарта играли, прикольно. Сейчас все прикольно. Кастинг - прикольно. Это из той же…

К. ЛАРИНА – Они же были детьми, когда они смотрели то ваше кино, они на этом воспитывались.

С. СОЛОВЬЕВ - Правильно. Там же другая природа, понимаете, всего этого дела. Там как: Хармс, прикольно, но очень смешно читать Хармса. Ну, очень смешно. Потрясающе смешно. …Вообще вся эта ленинградская школа, гениально смешные авторы. Гениально смешные авторы. Но они одновременно с этим и самые трагические писатели середины века. То есть когда вся эта прикольность это просто страшное предчувствие того, что вот-вот грянет. И грянуло. И недаром очень чуткий И. В. Сталин, прежде всего еще до всяких других дел до Зиновьева и Каменева этих прикольщиков из Ленинграда привел в чувство. Понимаете. Почему – потому что он видел в этих смешках содрогание. Это опять та же самая бывает прикольность как жанр, это идиотический жанр прикольности. А бывает прикольность как трагическое понимание вещей, когда та же самая совесть даже уже говорит, подсказывает, что про это даже нельзя серьезно.

К. ЛАРИНА – Это так страшно…

С. СОЛОВЬЕВ - Это так страшно, что про это даже нельзя серьезно. А нужно как бы валять дурака. Как написан "Ревизор", говорят: жуткая комедия. Один Мейерхольд сказал: вы что, офанарели что ли, какая комедия. Это самый трагический опус российской литературы. Самый трагический. Поэтому вот в этом мире, кстати, здесь все в порядке, потому что ведь посмотрите, легко сказать: боже мой, какая гадость, всем бы встать, повернуться и уйти в 19 век. Невозможно. Не нужно. Всем бы встать и действительно потрясти головой, опять сесть и делать все дальше. Потому что посмотрите, жуткие дела, например, чем торгуют книжные киоски. Это же просто какие-то немыслимые тонны макулатуры, причем самой постыдной.

К. ЛАРИНА – Это издержки рынка.

С. СОЛОВЬЕВ - Похабной макулатуры.

К. ЛАРИНА – Но и Толстой тоже продается.

С. СОЛОВЬЕВ - Не просто Толстой продается. Для настоящих любителей литературы золотой век идет одновременно. Потому что можно пойти в магазин и купить все. Купить все, причем за доступные деньги. Если бы так было в кино, я бы сам боролся за этот мейнстрим что называется. Если он действительно дает какую-то возможность пойти и в нормальном кинотеатре сесть в маленький зал на 25 мест и посмотреть Виго "Аталанту". То есть самое главное, чтобы не допустить ситуации, вот этого того, что сейчас есть в кино. Значит, мы все сейчас будем делать и смотреть мейнстрим вот этот поганый. Понимаете. Не будем. Ну, я лично не буду.

К. ЛАРИНА – Давайте послушаем несколько телефонных звонков. Алло. Здравствуйте.

СЛУШАТЕЛЬ – Добрый день. Меня зовут Артем. Я бы хотел…

К. ЛАРИНА – Пропадаете. Попробуйте еще раз перезвонить. Простите ради бога, со связью что-то не получилось. Давайте, еще пробуем. Алло.

СЛУШАТЕЛЬ - Здравствуйте. Меня зовут Людмила. Я хочу сказать, что моя любимая актриса Татьяна Друбич. И хотела бы, чтобы Сергей Соловьев сказал что-нибудь теплое о ней.

К. ЛАРИНА – Нам не хватит часов, минут, секунд, суток, лет. Людмила, оставьте, пожалуйста, номер вашего телефона, мы вам билет подарим на выставку.

С. СОЛОВЬЕВ - Хватит.

К. ЛАРИНА – Ну скажите.

С. СОЛОВЬЕВ - И моя любимая актриса тоже.

К. ЛАРИНА – Тем более она здесь изображена как визитная карточка выставки "Мой 19 век".

С. СОЛОВЬЕВ - Мы с вами совпадаем в этом смысле. Потому что чем больше времени проходит, тем больше мне Таня становится необходимой как актриса, которая может выразить то, что я бы хотел сказать и не мог бы этого сказать, не будь Тани. То есть заменяешь Таню, и какая-то другая картина. Я не говорю, что она хуже, лучше - она другая просто. То есть она человек, который определяет воздух картины.

К. ЛАРИНА – Алло. Здравствуйте.

СЛУШАТЕЛЬ – Добрый день. Это снова Артем. Я бы хотел сказать огромное спасибо, потому что я подростком посмотрел "Ассу", это во многом определило мой вкус, мои взгляды на мир, а потом уже человеком достаточно взрослым я посмотрел "Нежный возраст". Я бы хотел сказать, что Сергею Александровичу, что он на редкость поколенческий режиссер. И мне интересно, как бы выглядели герои будущей "Ассы-2" в наше время. Потому что кто-то реально ушел из жизни, а кто-то был в фильме умерщвлен.

К. ЛАРИНА – Артем, оставляйте номер вашего телефона, чтобы вы получили билет на выставку. Ну что скажете, Сергей Александрович?

С. СОЛОВЬЕВ - Знаете, сейчас же очень смешно. Умные очень люди и допустим, Африка Сережа очень практичный и очень умный человек, когда узнал, он меня поздравил, говорит: давайте воскресим, мог же он всплыть. Он осторожно: не выплыть, а всплыть. Я говорю: Сережа, нет, это все делали очень хорошие профессионалы, и всплыть он не мог. Поэтому там никто не всплывает. Там просто те, кто остался в живых, да проживают эти 20 лет. И эти 20 лет они как бы уже проживаются не только героями той первой "Ассы", а их детьми, их новыми связями. Но и те, кто там выжил от тех времен, те тоже абсолютно в перемененном виде все продолжают жить. И вот как время переменилось, оно вдруг опять-таки я не хочу употреблять никаких таких вещей, что время-оборотень, это не так, сложнее, чем так. Это самое легкое. Все, нас оболгали, мы сами себя оболгали и вместо перемен получили оборотень от перемен. Это тоже дешевка. Только другого рода. Мне бы хотелось разобраться в том, что действительно осталось от того жжения спичек на концерте Цоя, когда он требовал перемен. Вот эти обугленные пальцы обожженные. Что осталось и что выжило. И что привело и нас и наши души в совершенно другое состояние. В частности часть наиболее, что ли чувствительных душ привело к состоянию отчаяния. Последнего крайнего отчаяния. Понимаете. Поэтому это действительно сложный путь. Но при этом при всем, я что-то сейчас такое наворачиваю, я бы хотел, чтобы было прикольно.

К. ЛАРИНА – Еще один звонок успеваем принять. Алло. Здравствуйте.

СЛУШАТЕЛЬ - Здравствуйте. Сергей Александрович, чрезвычайно интересно всегда вас слушать, много лет уже, и сегодняшняя передача замечательная, но ваше "как бы" меня уже не просто, не как бы достало, а достало. Извините.

С. СОЛОВЬЕВ - А это я вам сейчас скажу. Это как с прикольностью.

К. ЛАРИНА – А вы оставьте телефон, мы вам билет на выставку подарим.

С. СОЛОВЬЕВ - Вы знаете, на самом деле я идеолог как бы. Потому что мне показалось "как бы", когда оно появилось, удивительно точным выражением сущности вещей. То есть не грязью языковой, а сущностью. Он как бы в нее влюблен.

К. ЛАРИНА – Чистая правда.

С. СОЛОВЬЕВ - Это же точно сказано. Как бы в нее влюблен. Он как бы ходит на работу. Это же исключительно точно. Он как бы задумался над смыслом жизни. Исключительно точно. Ну как бы. Понимаете. А я не знаю, это очень редкий случай, когда можно сказать: и он задумался о смысле жизни. Мне бы так хотелось красиво говорить по-русски, не употребляя вот этой шелухи и мусора, но эта шелуха и мусор исключительно сущностная.

К. ЛАРИНА – Мы как бы заканчиваем программу сегодняшнюю. И в гостях у нас был не как бы, а настоящий Сергей Александрович Соловьев. Тут уж можно к гадалке не ходить. Спасибо вам большое. Еще раз приглашаем всех на выставку Сергея Соловьева в Дом Нащокина, Воротниковский переулок. И, конечно же, ждем новых работ, во всяком случае, двух уж точно. Это "Анна Каренина" и "Асса-2". Спасибо.