80-летие Анатолия Эфроса - Ольга Яковлева - Дифирамб - 2005-07-02
К. ЛАРИНА: Открываем мы нашу программу "Дифирамб", которая сегодня посвящена памяти Анатолии Эфроса, выдающегося театрального режиссера, потрясающего человека, уникальной личности не только нашего театра, но и истории страны в целом. Завтра, 3 июля – день рождения Анатолия Эфроса, круглая дата – 80 лет. И действительно, казалось бы, Анатолия Васильевича уже достаточное количество времени нет с нами, это случилось в 1987 году, 13 января, на старый новый год. Смотрите, сколько прошло лет. Казалось бы, человек из другой жизни, а когда открываешь календарь, 80 лет, боже мой, думаешь, жил бы и жил бы, работал и работал. Напротив меня в студии Ольга Михайловна Яковлева, народная артистка РФ, актриса Эфроса, актриса театра Анатолия Эфроса, и была ею всю жизнь, до сих пор ею остается. Я этот вывод делаю после прочтения ее книжки, о которой мы уже говорили, когда она только вышла, она называется "Если бы знать", цитата из чеховских "Трех сестер", который тоже Анатолий Васильевич ставил на Малой Бронной. И как раз в этой книге, я думаю, Ольга Яковлева сказала все, что она могла сказать об Анатолии Васильевиче Эфрос, и об этой творческой своей жизни с этим человеком. Поэтому, если, Ольга Михайловна, будете повторяться, не пугайтесь, потому что в конце концов не все же вашу книгу читали, это же не бестселлер, правда же?
О. ЯКОВЛЕВА: Я боюсь, что буду повторяться.
К. ЛАРИНА: Ну и хорошо. Поскольку вы не детективные романы пишете, правда же?
О. ЯКОВЛЕВА: Нет, я не писатель.
К. ЛАРИНА: Я с вами еще не поздоровалась.
О. ЯКОВЛЕВА: Да, здравствуйте, Ксения.
К. ЛАРИНА: Давайте мы, знаете, с чего начнем. Во-первых, с самого начала, уж коли мы с вами так сегодня собрались. Ведь и до встречи с Эфросом была Ольга Яковлева, или не было?
О. ЯКОВЛЕВА: Я пришла в театр Ленинского комсомола. Работа была. Там и "Вестсайдская история" репетировалась, и какие-то вводы в другие спектакли, "До свидания, мальчики" было, распределение репетиций уже шли. Но я не думаю, что я делала какие-то вообще актерские открытия, тем более, художественные, чтобы я была. Я к тому времени вообще собиралась уходить из театра, так это все мне не понравилось. Мне казалось, что это как-то пыльно, скучно, душно, неинтересно, темно. Не знаю, когда пришел Анатолий Васильевич, то директор Анатолий Андреевич Колеватов, меня представляя, говорит, ну это у нас такая молодая актриса. Мы надеялись на нее, ждали ее с 3 курса, но она болезненна и капризна. И она вообще хочет уходить из театра, тем более, она жена спортсмена известного, и она, наверное, уйдет. А когда появился Анатолий Васильевич, то театр стал ясен, прост, чувственен, эмоционален, ярок, светел. Все, что угодно, но с этого момента я и полюбила театр.
К. ЛАРИНА: Это вы так сказали, и потом сразу все стало ясно. А вот между этими капризами, уходами, разочарованием, и пониманием, что театр – смысл жизни для вас, что произошло между вами такое?
О. ЯКОВЛЕВА: Между кем?
К. ЛАРИНА: Между вами и режиссером?
О. ЯКОВЛЕВА: Я не знаю, что произошло. Наверное то, что таким языком говорил Анатолий Васильевич с актерами, мне он почему-то был ясен. У меня, правда, был переводчик, потому что я очень сложно рожала свои мысли и вопросы по поводу пьес, которые мы репетировали, но и я могла переводить Анатолия Васильевича, поскольку для меня этот язык был абсолютно азбучен, что ли. У меня такое ощущение, что это говорит что-то внутри меня, и что мне ясно. Если кто-то, сложно, говорили об Анатолии Васильевиче, сложно понять, я говорила, очень просто. Просто это так, это – так, это – так. Просто для меня язык был понятен, и он был мой, что ли. Я понимала мелодию. А все дело заключалось в том, что, видимо, мировоззрение, что, собственно, составляет его режиссерскую индивидуальность, я не говорю о таланте, наверное, и художественные открытия, связанные именно с тем, что мировоззрение режиссера, вот какое оно, это, видимо было мне близко. Потому что я и до встречи с Анатолием Васильевичем, сколько мне тогда было, 22-22.5 года, то есть я проработала совсем недолго в театре, может быть, года полтора, не больше.
К. ЛАРИНА: А в чем для него был главный смысл в его профессии? Вы же наверняка на эти темы говорили. Ведь у каждого свои причины заниматься театром, особенно если речь идет о режиссуре. Для него что было главное? Какой был смысл?
О. ЯКОВЛЕВА: Наверное, выразить себя, и через произведение, и конечно, именно мировоззрение его позволяло сделать его спектакли художественными открытиями. Именно выразиться. Правда, Софья Владимировна Гиацинтова шутила, что, может быть, Анатолий Васильевич, некоторым и не надо самовыражаться. Я, конечно, повторяюсь, но это было очень смешно. Потому что все, что связано с Анатолием Васильевичем, это было уже несколько раз рассказано, я повторяюсь. Но думаю, что да, именно в самовыражении. Потому что последний спектакль, который он репетировал, это была "Гедда Габлер", и "Гедду Габлер", точно так же, как Теннеси Уильямс через своих героинь женского пола выражал свою особенность, свои ощущения и свой взгляд на мир, точно так же, как Анатолий Васильевич он как будто обладал женской психологией. Правда, нельзя сказать, что он через все женские образы, то, что ему не было важно, конечно, он выражался через актеров мужского пола. Но когда это совпадало с его трактовкой пьесы, с его углом зрения на произведение, тогда, кто под руку попадался, когда актриса, когда актер. Но это было все равно выражение своего взгляда на мир, на драматургическое произведение.
К. ЛАРИНА: Если говорить о качествах его характера человеческих, то естественно уже много очень мифов и легенд вокруг его имени сложилось, как впрочем, и вокруг Ольги Яковлевой, которую по-прежнему многие считают и капризной, с которой очень трудно играть, которая очень тянет всегда одеяло на себя.
О. ЯКОВЛЕВА: Это вряд ли.
К. ЛАРИНА: А про Анатолия Эфроса говорили и до сих пор многие говорят, ну что вы, такой сложный человек, с ним так сложно, он совершенно закрытый человек, он молчаливый, и при этом очень слабый человек. Он очень человек безвольный, его всю жизнь вели женщины, с одной стороны – Крымова, с другой стороны – Яковлева. Я вам рассказываю то, что наверняка и вы слышали.
О. ЯКОВЛЕВА: Слава богу, что я этого не слышу.
К. ЛАРИНА: По радио об этом нет, не говорят. Ну вот в кулуарах, что называется.
О. ЯКОВЛЕВА: Слава богу. Ну, в кулуарах, да, так много говорят.
К. ЛАРИНА: Сильный человек был Эфрос?
О. ЯКОВЛЕВА: Думаю, что очень. При такой видимой слабости и закрытости Анатолий Васильевич был очень организованным человеком, направленным на работу и очень сильным. Это все внешнее, то, как вы объясняете, он производил впечатление, это все только внешняя заставка. И то он казался закрытым только потому, что он все время был погружен в работу. Но если вы подойдете с каким-то вопросом, то вы сразу поймете, что этот человек открыт, благожелателен, дружелюбен, человечен, он выслушает, поймет, и он даже посочувствует, и он даже как бы эту ситуацию прикинет на себя. Да и вообще, он любил открытость, любил открытый театр, чтобы к нему ходили на репетиции, даже если люди не имеют отношения к театру. Он был за открытый театр, и вообще за открытость. И он настолько был полигамен во всем. Он хотел попробовать себя и в балете, и даже как-то поставил эстрадное ревю, такое с ним тоже было. И он работал с удовольствием за границей, с другими актерами, в Америке, и в Японии. Он был как бы человек мира. Его нельзя было сконцентрировать в какой-то группке, в каком-то театре, он все равно рвался в другие миры и государства, и пространства.
К. ЛАРИНА: Тут надо, конечно, еще и учитывать контекст его творческой жизни. Ведь уже выросло целое поколение, которое вообще не знает, что такое советская страна, и что такое творческий человек в советской стране. Я думаю, что это тоже имело колоссальное значение и для его театра, и для его искусства тоже, та почва, на которой все это произрастало.
О. ЯКОВЛЕВА: Вы знаете, он так мало занимался внешними атрибутами нашей жизни, его это так мало волновало. Он это учитывал, что у него были другие, что ли, манки, вехи в творчестве. Они были другие. То есть, его интересовали другие категории. Не сопряжение или противоборство с советской властью, он ее учитывал, но он как был жил вне, учитывал, но не замечал.
К. ЛАРИНА: В этом и есть свобода.
О. ЯКОВЛЕВА: Он в играх не участвовал. Его интересовали проблемы, допустим, ненависти. Или человек не прожил свою жизнь, и пытается прожить изначальную свою жизнь. Категория человека-чужака, иного, про что он ставил Отелло. Трагедию маленького человека. Это связано каким-то образом с властью?
К. ЛАРИНА: Конечно.
О. ЯКОВЛЕВА: Ну каким образом?
К. ЛАРИНА: Это все против нее. Это против власти.
О. ЯКОВЛЕВА: Ксюша, а сейчас нет трагедии маленького человека? Другая власть, другие составляющие. А сейчас нет понятия "иной", "иная"?
К. ЛАРИНА: Есть, конечно.
О. ЯКОВЛЕВА: Но это к властям…
К. ЛАРИНА: Есть сегодня люди, которые способны этому противостоять. Не ставить свои подписи под письмами. Наверняка, я уверена, в свое время Анатолия Васильевича тягали подписать что-нибудь?
О. ЯКОВЛЕВА: Подписывал. Если какая-то акция там была против я не знаю кого, сейчас не могу вспомнить, но что-то за Шостаковича было. А что-то Шостакович за него. То есть люди масштаба и выбранного мировоззрения отношения к климату за окном, они все равно чувствовали свою одинакость, поэтому они на расстоянии поддерживали друг друга. Не знаю, катастрофы с Рихтером не случалось, но тоже какая-то инакая жизнь, одинокая, и такая жизнь художника. Но это всегда были те светочи, которые друг друга улавливали и друг друга любили за мировоззрение, что ли, такое.
К. ЛАРИНА: А он не собирался никогда уехать? У него не было такого?
О. ЯКОВЛЕВА: Нет, никогда.
К. ЛАРИНА: А по-моему? Приглашали ведь наверняка, звали?
О. ЯКОВЛЕВА: Не знаю, насколько звали, но мыслей таких не было. Он человек, рожденный в культуре русской. Куда уехать? Наверное, это было интересно, но это все равно. Не знаю, он очень скучал. Он как только уезжал куда-нибудь в Польшу, в Финляндию, в ту же Японию, где к нему замечательно относились, он скучал и не дожидался времени, когда он наконец вернется, и когда он наконец зайдет в какой-то зал. То есть видимо не знаю, его это напрягало. Бывает такое, когда напряжение через переводчика. Нет.
НОВОСТИ
К. ЛАРИНА: Кстати, если говорить о названии нашей передачи, то дифирамбов как раз недостаточное количество в своей жизни получал Анатолий Васильевич Эфрос, а совсем другие эмоции вокруг него, если говорить об окружении, опять же, о власти, как ни крути.
О. ЯКОВЛЕВА: Конечно, столько спектаклей запрещали, из стольких театров перемещали.
К. ЛАРИНА: Давайте все-таки вспомним для тех, кто не помнит или не знает, есть и такие люди, Анатолий Эфрос – это и Центральный детский театр, и Театр Ленинского комсомола, и Театр на Малой Бронной, это спектакли в Московском художественном театре, это Театр на Таганке, в котором он тоже сначала ставил спектакли, несколько поставил, по-моему, да, а потом уже пришел туда главным режиссером, и это было последнее пристанище мастера, собственно говоря, в этом зале с ним и простились, в новом зале театра на Таганке в 1987 году. Анатолий Эфрос – это и телетеатр. Кстати, я хочу сразу сказать, что сегодня после нашей передачи в 3 часа дня по каналу «Культура» будет показан спектакль "Несколько дней из жизни Печорина" по "Герою нашего времени" с потрясающими Олегом Далем и Андреем Мироновым в главных ролях. Завтра, 3 числа, в день рождения Анатолия Эфроса вы можете увидеть в 18.15 на Культуре телевизионный спектакль "Таня". Это телевизионный художественный фильм по пьесе Арбузова. Как раз Ольга Михайловна Яковлева там играет заглавную роль, рядом с нею вы увидите Валентина Гафта.
О. ЯКОВЛЕВА: Да. Волкова, Ахеджакову.
К. ЛАРИНА: И завтра же, после «Тани» будет показан документальный фильм по «Культуре», который так и называется «Анатолий Эфрос». Еще можно вспомнить и кино, по-моему, один опыт его был художественного кино, "В четверг и больше никогда"?
О. ЯКОВЛЕВА: Нет. Был "Високосный год" со Смоктуновским, потом "Шумный день" по Розову. Потом еще какой-то фильм был, по-моему, по сценарию Хмелика, что-то на солдатскую тему. Его попросили переделать финал, и потом он в ужасе, говорит, я чуть не убежал из зала. То есть, это было давление власти. Ну да, конечно, она присутствовала. Но как ни странно, тогда не было такого депрессивного состояния, в котором сейчас пребывает страна и люди. Тогда все равно было ощущение все-таки какой-то жизни, а в театрах было особенно у мастеров и прежде всего у Анатолия Васильевича каждый спектакль был художественным открытием. И ради, конечно, не знаешь, о чем и как это обернется, каков будет финал и результат спектакля, но это почти всегда были художественны открытия, особенно те спектакли, которые касались классики.
К. ЛАРИНА: Но критика достаточно была, не то что прохладна, я помню, критические статьи были просто уничтожающие.
О. ЯКОВЛЕВА: Некоторые – да. Была же партийная критика, которая иногда доходила в "Правде" почти до того, что будет какой-нибудь типа судебного процесса 1937 года, или лишение его режиссерских прав, или что ли удаление от профессии, вот до такой степени они подбирались. Тогда было очень много партийной критики, которая отстаивала соцреализм во всех его проявлениях в театрах, и конечно, они не воспринимали ни Эфроса, ни спектакли многие Любимова, ни Олег Ефремов все время был как на баррикадах с каждым почти выпуском спектаклей, и у Товстоногова были проблемы.
К. ЛАРИНА: Но при этом у Анатолия Васильевича был репертуар достаточно правильный, там не придерешься. Если классика с одной стороны, цензурированная, залитованная, с другой стороны, я помню, Дворецкого он ставил.
О. ЯКОВЛЕВА: Ну да, Дворецкий – не обязательно, Дворецкий был хулиганом, и он как раз был идейным антисоветчиком, Дворецкий, поэтому его спектакль "Человек со стороны", о заводе, это все равно была песня о том, как человек со стороны опять иной, инакий, чужой, как он выливается в этот сплоченный коллектив советской организации. И как ему там мучительно сложно, и как он мучается и страдает, как будто он художник. И над спектаклем витала такая какая-то мелодия неизбывности, незавершенности, несостоявшегося чего-то, что я подошла к Анатолию Васильевичу, я уже об этом говорила, я говорю, как это у вас получается, что вы все песни на один мотив поете. Вот у него как раз, мне казалось, если в чем-то можно было как бы упрекнуть в его противостоянии власти, то только в пессимистическом мировоззрении.
К. ЛАРИНА: При этом опять же вспоминаю вашу книгу, Ольг Михайловна, это безусловно история предательств, если так посмотреть по сюжету. Ведь каждое место, в которое попадал Анатолий Васильевич Эфрос, в каждый театр, в итоге там обязательно возникали люди, которые за что-то ему начинали мстить. Вот объясните мне все-таки мотивы, вы психолог, артистка, вы знаете, что из чего берется. Ведь не расстреливали.
О. ЯКОВЛЕВА: Никакой я не психолог. Мне это объяснила…
К. ЛАРИНА: Но ведь не расстреливали ни за что?
О. ЯКОВЛЕВА: Нет. Но убить могли. Расстрелять же можно, и не посадив. Я тут как бы думала об этом, что, что, почему, почему такие волны вдруг или ненависти. И хотя Анатолий Васильевич очень долгое время был чужд таких определений, но почему-то в конце он сказал как-то очень четко, да просто это зависть. Вот ненависть – это зависть в отношении тех, почти теми же словами, что Розов сказал на панихиде, тем, кто лучше, тем, кто чище, тем, кто светлее, тем, кто талантливее, это такая агрессивная ненависть, она и есть зависть, и ее можно понять. Это я теперь говорю, никакой я не психолог. Но я понимаю, что я завидую театру Фоменко. Когда собирается компания, они делают художественные открытия. Я завидую тем, кто работает с Камой Гинкасом, с ним мы недавно встретились на «Принцессе Турандот», и он говорил, как он ставил в Миннеаполисе в Америке, и как он хотел найти следы Анатолия Васильевича. Он спросил у собравшихся, дирекция, конечно, меняется там с истечением контракта довольно часто. И он спросил: "А кто-нибудь знал Эфроса?" – "Анатолий, - закричала одна женщина, - да, я знаю". Потом выяснилось, что это была капельдинерша. Потом он с каким-то актером разговаривал. Потом какой-то переводчик хотел получить работу, и говорил, я, я работал с Анатолием. Как выяснилось позже, с ним работала всегда Джулия Кожач, а никогда этот молодой человек, который был странного содержания, не работал. Но очень хотел получить работу, Анатолий Васильевич его как-то сразу отверг.
К. ЛАРИНА: Подождите, зависть, хорошо, с одной стороны. Но все-таки у меня возникло ощущение, что в этом есть какая-то закономерность, если говорить об актерских проявлениях. В этом нет неблагодарности актерской, которую можно назвать типичной чертой?
О. ЯКОВЛЕВА: Это понятно, Ксения, это я сейчас понимаю, что со спектаклем Эфроса всегда был связан успех творческий, всегда стояла толпа у театра от Пушкинской площади с билетами. Кто-то там ночью записывался, и кто-то хотел попасть на спектакли, это было, нам говорили, довольно трудно. Правда, Эфрос запускал толпами, когда он видел, когда жаждущие стоят. И он проходит мимо, он говорит, заходите, и всех пропускал, и все шли на балкон, или где-то устраивались. И когда менялась конфигурация внутри коллектива, кто-то приходил со стороны, играл главную роль, какие-то акценты смещались, актер не занят в этой работе, то все равно это зависть. Что актер – такое существо, которое хочет все время работать, и все время хочет рассчитывать на успех. А на успех всегда рассчитывать нельзя. И так же, как и на участие. Потому что театр – это коллектив, в котором очень много индивидуальностей, и которые распределяются в том или ином варианте, но не всегда ты получаешь главную роль, и не всегда ты получаешь роль. И это все равно зависть, потому что актер всегда хочет участвовать. Всегда и во всех спектаклях. Правда, потом началась звездная болезнь, и если что-то не нравилось, начинались отказы, но это опять же что-то было с гордыней, что-то с самолюбием было, где-то затрагивалось самолюбие. Может, тогда были новые манки – заработков в кино, и конечно, это было материально выгодней, но…
К. ЛАРИНА: А как он вообще к актерам относился как к единице? Что это такое для него было?
О. ЯКОВЛЕВА: Он считал, что это дети, которых надо жалеть.
К. ЛАРИНА: То есть опять же сукины дети.
О. ЯКОВЛЕВА: И дети. И психология должна быть детская.
К. ЛАРИНА: И прощал все это?
О. ЯКОВЛЕВА: Более чем.
К. ЛАРИНА: А почему вы не прощаете?
О. ЯКОВЛЕВА: А я другая. Анатолий Васильевич такой, а я другая. По поводу себя я могу простить многое, но по поводу других, когда я вижу и ту, и другую сторону, то я знаю, на чьей я стороне, с какого берега. И конечно же, в жизни его было очень мало праздников. Фестивали в Битофе, когда там флаги развевались, когда за Дон Жуана он получал премию, улицы были освещены, интернациональная публика кричала, бьютифул, великолепие, фантастика и прочее. Осматривали костюмы, ощупывали, что-то страшное на сцену дарили какие-то подарки, цветы, куклы, косынки, все летело на сцену. То праздников было очень мало. Я говорю, Анатолий Васильевич, посмотрите, повернитесь, это люди собрались в честь вас. Опять же, как по Пушкину, нет пророка. А мы так привыкли к нему в России, и к его открытиям, и к его таланту и театральному гению, что для нас это была обыденность. Ну, так и должно быть: успех, открытие художественное, так и должно быть. Допустим, в Италии, когда было празднование 60-летия газеты итальянской, потом театр Пикколо, и 60-летие совпало, 3 праздника, и был вывешен большой экран в городе, где его поздравляли Джон Гил из Англии, певица из Испании, балетная пара из Франции. Это еще было связано с гастролями театра на Таганке. Но Анатолия Васильевича к тому времени уже не было полгода. Но те, кто с ним работал в Америке, его переводчица Джулия Кожич, потом такая известная театральная поклонница и меценат Альма Ллойд, они приехали в Милан. И я говорю, боже мой, боже мой, когда вы везли торт, и фейерверк на улицах в Милане по этому поводу, я говорю, у Анатолия Васильевича никогда не было такого праздника. А на меня так как-то посмотрела эта американка Альма и говорит, а у нашего и не могло быть такого праздника. Я удивилась, почему нашего, он уже "их" был, американский. И почему не могло быть. Потому что он сам себе не мог устраивать таких праздников. Были, конечно, в Переделкино, на даче, когда ему устраивали праздники студенты. Когда-то он выпускал "Живой труп" во МХАТе, и все студенты одевались в цыган, шли от ст.Переделкино по улицам Переделкино до дачи, которую снимал Анатолий Васильевич. Кстати, эту дачу потом год снимала редактор радио Ира Карасева, чтобы там никто не жил. И дворецкий ходил в шляпе и с серьгой в ухе с какой-то трубкой, изображал цыгана, и говорит, завидую я Эфросу, Крымова его любит, Яковлева к нему хорошо относится, студенты его любят, внук родился, ну что ж такое-то. Я говорю, а это надо быть Эфросом, Игнатий Моисеевич. Или одевались в оборванцев, как "На дне", в одном башмаке, в одной калоше, там кто-то в ватнике, кто в чем, опять же, шли, и соседи по Переделкино говорили, закрывайтесь скорей, какая-то банда идет. Бомжей тогда еще не было. И шли по улицам, и закрывали и от цыган, и от бомжей, которые изображали персонажей "На дне".
К. ЛАРИНА: Что осталось вообще сегодня, Оль, от Эфроса? Ну, книги, ну что-то осталось в пленке.
О. ЯКОВЛЕВА: Я думаю, что его книги, его спектакли телевизионные, фильмы, и думаю, что живет в душах студентов, выпущенных им. В актерах, которые его помнят. И я знаю, что тот, кто работал, тот отравлен навсегда. И этой режиссура, и этой индивидуальностью, и этим человеком. Вот, память.
К. ЛАРИНА: Актеров все меньше и меньше. Вот мы сейчас с вами перед передачей говорили, кто мог бы еще прийти вместе с вами сюда в студию.
О. ЯКОВЛЕВА: Ну да, нет уже его Ромео – Толи Грачева, нет Отелло – Вершинина, Коли Волкова. Ну да. Жизнь продолжается. И все в том же драматическом ключе, при общей депрессивности. Да и в театре я как-то так думаю, что очень мало художественных открытий.
К. ЛАРИНА: Вы никого не узнаете, не видите, что может быть уже есть такой человек у нас в театре, который оттуда тянет историю, от Эфроса. Нет таких людей?
О. ЯКОВЛЕВА: Не думаю, чтобы это передавалось так уж точно, но конечно те, кто серьезно занимается своей профессией, конечно, это все каким-то образом проявляется. Но это опять же, где есть талант, где есть, хотя Анатолий Васильевич не любил это слово – фанатизм, где есть такая, не могу найти другого слова, фанатичная занятость собственной профессией.
К. ЛАРИНА: Служением, да?
О. ЯКОВЛЕВА: Да-да. Там, конечно, проявляется искусство. А искусство всегда каким-то боком объединяется со всем на свете. И то, что на западе, и то, что в воздухе, и то, что в литературе, что в музыке, в кинематографе. Это все как-то перемещается. Так не бывает, что только где-то в одном месте. И можно сказать, что это там я это нахожу, там, где я нахожу искусство, там это причастно к Анатолию Васильевичу. Потому что для него жизнь вне этих категорий была даже немыслима. Конечно, грустно, что он мог бы еще столько поставить, сейчас очень много долгожителей. Вот сегодня отмечает наш общий приятель свое 80-летие – Анатолий Анатольевич Карташов, я его поздравляю. И в день рождения Анатолия Васильевича всегда был день рождения Юлия Филипповича Эдлиса, драматурга. Помню однажды был выпуск, по-моему, Анатолию Васильевичу, по-моему исполнилось 55 лет. И мы выпускали "Лето и дым", и сделали какой-то музей имени Анатолия Васильевича в Малом зале театра на Малой Бронной. Там пришивали какие-то галстуки, он Павлика Морозова играл в детстве. Мы галстуки прибивали, какие-то вешалочки, все это говорили, что принадлежит Анатолию Васильевичу, было очень весело. И как раз пришел Эдлис тоже, пришли актеры из разных театров, драматурги, Радзинский. И какой-то был безумно счастливый день. Потом отмечание праздника переместилось из кулуарного театра, маленького зала, в дом к Эдлису. Мы ехали по улице, стукнулись тут же во дворе со всеми машинами, которые были, все хохотали безумно, хотя там у машин было повреждение. Потом нас пьяных остановил милиционер. Я вышла к милиционеру почему-то в перьях, и как кто-то мне показывал, я его за лацканы цепляла и говорила, понимаете, сегодня день рождения, и поэтому мы должны проехать, нам нужно в этот дом. И мы туда сейчас поедем. Совершенно ошарашенный милиционер не мог понять, откуда это чудо в перьях вышло и почему оно хочет куда-то в пьяном виде проехать. И тогда было так весело. Правда, Юз Алешковский уезжал тогда за границу. И собирался уезжать только или только уехал Вася Аксенов. Было то самое время, когда отъезжали люди, но это был один из самых веселых дней рождения Анатолия Васильевича.
К. ЛАРИНА: Спасибо большое, мы должны заканчивать нашу программу. Это Ольга Яковлева. Кстати, завтра у нас в это же время с 13 до 14 будет Василий Павлович Аксенов, может быть, он про своего Эфроса тоже нам расскажет.
О. ЯКОВЛЕВА: Эфрос? Вряд ли.
К. ЛАРИНА: Вряд ли? Спасибо вам большое. Еще раз напомню, что Анатолий Эфрос отметил бы завтра свое 80-летие.