Георгий Тараторкин - Георгий Тараторкин - Дифирамб - 2005-01-15

К.ЛАРИНА: 13 часов 16 минут. Добрый день еще раз. У микрофона Ксения Ларина. И сегодня в нашей программе, которая посвящена вашим любовным признаниям, сегодня у нас гостит замечательный артист Георгий Тараторкин. Здравствуйте, Георгий Георгиевич.

Г.ТАРАТОРКИН: Здравствуйте, здравствуйте.

К.ЛАРИНА: Человек, который недавно отметил свой юбилей. Какие-то страшные цифры называют, и вообще, как-то все очень быстро, да?

Г.ТАРАТОРКИН: Да, это вызывает большое недоумение.

К.ЛАРИНА: Очень все быстро.

Г.ТАРАТОРКИН: Чувство неожиданности и недоумения.

К.ЛАРИНА: Вот я смотрю на вас – совершенно молодой человек, никогда в жизни и не скажешь, что какие-то цифры там круглые.

Г.ТАРАТОРКИН: Ну, нарисовались они сами по себе.

К.ЛАРИНА: Нарисовались они, и Бог с ними. Я вот прочитала еще ваше интервью, по-моему, в «Известиях» было одно из юбилейных интервью, где вы про двоих внуков своих рассказывали. Все это как-то чудовищно. Все это чудовищно.

Г.ТАРАТОРКИН: (смеется).

К.ЛАРИНА: На самом деле, конечно же, у каждого нормального человека, особенно женского пола, свои ассоциации с фамилией Тараторкина возникают. В мое время все были влюблены в Георгия Тараторкина, вся женская часть Советского Союза. И это был наш Ален Делон абсолютный. Мы в ту пору мало чего видели. Зато у нас был свой Тараторкин, который играл всех самых красивых и нервных молодых людей на свете, начиная с Раскольникова и заканчивая вот сериал, который достаточно часто по телевизору показывают, «Богач, бедняк», да? Наши представления об их американской жизни – Америка, Америка.

Г.ТАРАТОРКИН: Да, да.

К.ЛАРИНА: И вот там Георгий Тараторкин тоже был одним из главных героев. Ну, а если говорить о театре, я вспоминаю, вот вы сейчас сами вспомнили во время нашего разговора до эфира, спектакль, который я очень любила, спектакль «Версия» про Александра Блока. Я до сих пор вспоминаю этот спектакль. Мне как-то жалко, что эту пьесу больше не ставят почему-то, не знаю, по каким причинам. Но я помню там и замечательного Адоскина, который играл Мейерхольда. Что-то было необыкновенное, да?

Г.ТАРАТОРКИН: Замечательно, замечательно.

К.ЛАРИНА: А, по-моему, Игорь Старыгин играл Андрея Белого.

Г.ТАРАТОРКИН: Андрея Белого.

К.ЛАРИНА: И Наумкина играла Любовь, Любу Менделееву. Вообще, спектакль был какой-то удивительный. Судя по тому, что вы его вспомнили, вы, наверное, тоже к нему по особому относитесь.

Г.ТАРАТОРКИН: Да, да. Это замечательный. Вообще, прекрасная передача, можно сидеть, ничего не говорить, а только слушать.

К.ЛАРИНА: Ну, ладно, я замолкаю.

Г.ТАРАТОРКИН: Я так благодарен за вот эти слова. Понимаете, у нас немножечко, мы в разном положении – у вас все-таки есть какой-то, коли есть такая передача, навык петь дифирамбы, а если даже меня какие-то и произносились в мой адрес добрые слова и дорогие для меня, и для меня навсегда памятные, то навыка у меня к этому абсолютно нет. Потому что к этому привыкнуть нельзя. Совершенно, совершенно. Это каждый раз какое-то… удивляешься, потому что ты чего-то делаешь, чего-то делаешь, а оказывается, кому-то это небезразлично.

К.ЛАРИНА: Конечно.

Г.ТАРАТОРКИН: Оказывается, в ком-то… у кого-то с тобой какие-то очень такие сокровенные даже отношения и прочее. А что касается спектакля, о котором мне так дорого, что вы вспомнили, действительно он был неожиданный. Это был такой … и Александр Петрович Штейн написал неожиданную пьесу…

К.ЛАРИНА: Ассоциативную очень.

Г.ТАРАТОРКИН: Да, да, да. Этакая попытка прикосновения к тайне природы творческой, к тайне самого творчества. Ставил это совершенно такой в прекрасном смысле сумасшедший режиссер Слава Спесивцев. И это очень… Вы знаете, вот удивительно, одно из самых, может быть, таких для меня непреходящих удивлений – вот то, что тебя связывает с персонажами судьбой, а тем более, если это судьба еще и подлинно жившего человека. Да, вот спектакль уже довольно давно, то есть просто давно, не идет, но никуда мне на протяжении всех этих лет не деться от мира Александра Александровича, и он во мне живет, и более того, он все больше и больше как-то меня тревожит, беспокоит. И потому что этот мир не только про вчера, и даже не только про сегодня, а может быть, больше всего про завтра.

К.ЛАРИНА: Кстати, в этом спектакле, по-моему, впервые уж в ту пору, это же был расцвет застоя, когда он вышел, впервые были вот эти моменты высказанные, вот эти его совершенно болезненные взаимоотношения с этим новым миром.

Г.ТАРАТОРКИН: Да, да. Ну, что вы, был потрясающий момент. Ну, уж когда такой у нас откровенный разговор, а у меня, как у всякого человека театра, был навык того, как принимаются спектакли, и как потом начинают корежить, как начинают, значит, не позволяют произносить какие-то слова, и я помню, когда мы сдавали раз, другой. И в общем, все это заходило в тупик, на очередной сдаче я не произнес сознательно слова, потому что я понимал, что опять начнется то же самое. Прибежал Александр Петрович и говорит: «Юрочка, вы же не сказали вот это…». Я сделал вид, значит, так обескуражен: «Ну, Александр Петрович волновался, забыл». А я понимал, что это произносить нельзя, потому что…

К.ЛАРИНА: …непроходимо…

Г.ТАРАТОРКИН: Ну, представляете, там были слова о том, что вся современная жизнь есть холодный ужас. Уехать куда – европейская жизнь так же мерзка. Вернусь – на таможне обворуют. В середине России повесят или посадят в тюрьму, оскорбят, цензура не пропустит того, что я написал. Понимаете? Ничего из жизни современной не приму, ничему не покорюсь. Тогда что? Смерть. Представляете, какой счет с жизнью, с миром, тебя окружающим, с самим собой? Вот. Это было. Было, было.

К.ЛАРИНА: Если говорить о уже ушедшем годе – 2004-ом, мы должны, конечно же, поговорить об этом человеке, я понимаю, что вы без его имени отсюда не уйдете…

Г.ТАРАТОРКИН: Вы имеете в виду Зиновия Яковлевича?

К.ЛАРИНА: Да. Вашего учителя. Это Зиновий Корогодский, который ушел из жизни в 2004-ом году.

Г.ТАРАТОРКИН: Ну, это чудо, это чудо из чудес.

К.ЛАРИНА: Какая-то тоже трагическая какая-то судьба в итоге получилась. То, что он потерял свой театр, который построил.

Г.ТАРАТОРКИН: Ну, это тоже, это тоже приметы времени, жестокость времени, двойственность авторитетов.

К.ЛАРИНА: Столько было грязи.

Г.ТАРАТОРКИН: Помните это время подлинных и мнимых авторитетов. Зиновий всегда был безукоризненным и подлинным авторитетом. Потом он был потрясающий строитель театра, то есть создатель. Я понимаю, что эти непопулярные ныне понятия, но не потому, что они лишены смысла, а потому что они наполнялись не тем содержанием, но он был воистину идеологом театра. Понимаете, творчески, художественно. Все строительство Ленинградского ТЮЗа той поры было проникнуто творческой идеей.

К.ЛАРИНА: Замечательная плеяда артистов, ведь можно говорить не только о присутствующих здесь артистах, как Георгий Тараторкин.

Г.ТАРАТОРКИН: Да что вы?

К.ЛАРИНА: А это Ольга Волкова, по-моему, тоже оттуда, да?

Г.ТАРАТОРКИН: И Ольга, и Тоня Шуранова.

К.ЛАРИНА: Потрясающий совершенно актер, которого я очень любила, он рано ушел, Юрий Каморный.

Г.ТАРАТОРКИН: Юра Каморный.

К.ЛАРИНА: Тоже из ленинградского ТЮЗа.

Г.ТАРАТОРКИН: Да.

К.ЛАРИНА: И вообще, а кого-нибудь, давайте еще кого-нибудь назовем. Вспоминайте.

Г.ТАРАТОРКИН: Ой. Ирочка Соколова.

К.ЛАРИНА: Ира Соколова.

Г.ТАРАТОРКИН: Коля Иванов. Игорь Шибанов. Да что вы? Это, мы параллельно учились – наш курс был при ТЮЗе, а параллельно, вот где был Юра Каморный, Игорь Шибанов, они параллельно учились на вечернем в институте. И вот так вот… А действительно театр строился, и поэтому мы были нужны. Понимаете, свои, на одном языке разговаривающие, и в силу этого одного языка способные разговаривать на многих языках.

К.ЛАРИНА: Там же были сплошные открытия в то время, да?

Г.ТАРАТОРКИН: Да, я помню по сию пору…

К.ЛАРИНА: «Бемби» же тоже тогда возник?

Г.ТАРАТОРКИН: Тогда, тогда.

К.ЛАРИНА: С Соколовой.

Г.ТАРАТОРКИН: Ну, что вы. А потом ведь амплитуда, я помню, когда мы приехали с первыми гастролями сюда, действительно Москва по сию пору помнит, ну, легендарные эти гастроли. Потому что мы привезли, с одной стороны, «После казни прошу» потрясающий. О Шмидте, о Петре Петровиче просто. А с другой стороны, «Наш цирк». То есть вот эта амплитуда такого восторженного, серьезного, без каких-то сентиментальных придыханий, а с подлинным осознанием фантастичности судьбы вот Петра Петровича. И при этом озорство импровизационное, и такая в хорошем смысле театральное хулиганство, если хотите, в «Нашем цирке». Понимаете? Это чудно.

К.ЛАРИНА: Тот самый переход из Ленинграда в Москву, он вам как дался – легко, тяжело?

Г.ТАРАТОРКИН: Ну, вы знаете, если бы вдруг театр, в котором я здесь оказался, хотя были варианты, но, конечно, я очень благодарен судьбе, что Юрий Александрович Завадский доверил мне абсолютно новую, как выяснилось, встречу с Родионом Романовичем. Потому что прошло 4 года…

К.ЛАРИНА: После фильма?

Г.ТАРАТОРКИН: Да, два года было съемок. И это тоже обнаружение дорого стоит, когда я книжку открыл, ну, как вы понимаете, за два года я немножечко что-то почувствовал, и, может быть, даже кое-что узнал про судьбу этого двадцати трехлетнего человека, но у меня было ощущение, что я читаю неведомую мне книгу. Потому что за четыре года я изменившийся, мир изменившийся, эти взаимоотношения изменившиеся изменили судьбу Раскольникова. То, что мне казалось там самым-самым главным, стало чуть-чуть не главным, а то, что казалось второстепенным, вдруг обрело особое какое-то наполнение и значение.

К.ЛАРИНА: А сколько вам было лет, когда вы снимались в кино?

Г.ТАРАТОРКИН: Ровно столько, сколько Раскольникову.

К.ЛАРИНА: Двадцать три года. С ума не сходили?

Г.ТАРАТОРКИН: А-а. Ну, это было, наверное, не просто моим близким, потому что все-таки два года. Я ни на кого не кидался, нет. И ничего подобного не совершал. Но все-таки это, конечно, был особый двухлетний… не просто режим существования, а, ну, такой способ существования внутренний, главное, способ.

К.ЛАРИНА: Почему спрашиваю про сумасшествие, потому что…

Г.ТАРАТОРКИН: Ну, ходили слухи.

К.ЛАРИНА: Конечно. Слухи ходили, но тут, вообще, трудно себя сдержать. Потому что когда вам сорок лет, все-таки уже опыт есть.

Г.ТАРАТОРКИН: Ну, да.

К.ЛАРИНА: Уже работаешь на мастерстве, которое ты заработал своей жизнью, а в 23 года только с погружением можно это сделать.

Г.ТАРАТОРКИН: А потом представьте на секундочку, какие, ну, авторитетность роли, мира автора, а при этом еще авторитетность тех, кто рядом со мной – Иннокентий Михайлович Смоктуновский, Ефим Захарович Копелян, Евгений Алексеевич Лебедев, Майя Григорьевна Булгакова…

К.ЛАРИНА: Ужас. Ну, в театре вам не легче было. Там одну сцену вспомнишь с Марковым, это же классика театра.

Г.ТАРАТОРКИН: Да, да. И Марков, и Борис Владимирович Иванов, который тоже играл Порфирия. Ну, это вообще, конечно, разные, разные. Часто спрашивают – театр, кино. Замечательно, что была возможность и там, и там. Но, конечно, театр, чудо театра в том, что можно непрерывно прожить судьбу от и до, сколько тебе хватит сил, сколько хватит тебе сознания, сколько хватит сил душевных зрителю с тобою сопереживать, сострадать, радоваться и прочая, и прочая.

К.ЛАРИНА: Вообще, если говорить о Достоевском, как-то слишком много в вашей жизни Достоевского.

Г.ТАРАТОРКИН: Вы знаете, Достоевского много не бывает.

(Смеются)

К.ЛАРИНА: Ну, учитывая вот классическое амплуа Тараторкина, если следовать всем этим канонам театра русского…

Г.ТАРАТОРКИН: Ну, так сложилось.

К.ЛАРИНА: …такой неврастеник, да?

Г.ТАРАТОРКИН: Не знаю, я спокойный человек.

К.ЛАРИНА: Ну, скажите, амплуа неврастеника. Кому, как не неврастенику играть Достоевского?

Г.ТАРАТОРКИН: Это вообще, конечно, я счастливый. Мне подарена была судьба и Раскольникова, и Ивана Карамазова, и Ставрогина, понимаете? И при этом быть с ними на протяжении 10 лет. Это к вопросу о чуде репертуарного театра. Но этому чуду очень не просто соответствовать, понимаете, потому что… там, непосвященный скажет: «Елки-палки, 10 лет одно и то же». Ну, я же никогда не смогу объяснить, какое это счастье, какая это мука, но сладостная…

К.ЛАРИНА: Мука…

Г.ТАРАТОРКИН: Потому что ты меняешься, все меняется. И оказывается, ведь Федор Михайлович не адаптировал же мир и свои отношения с окружающим миром, когда все это вкладывал в природу двадцатичетырехлетнего Ивана. А то, что это двадцатичетырехлетний молодой человек, только обостряло все это. Понимаете, и потом я 10 лет был связан с судьбой того же Ивана, и вдруг время меняется, а эти судьбы, ну, что называется, всегда ко двору.

К.ЛАРИНА: Да.

Г.ТАРАТОРКИН: Потому что неисчерпаемо то, что Федор Михайлович про человека ведал нам. И ведает, и будет ведать навсегда.

К.ЛАРИНА: А самая долгая роль в вашей жизни театральной? Что дольше всего вы играли?

Г.ТАРАТОРКИН: Ну, вы знаете, вот я думаю, что Раскольников и Иван. Потому что Раскольников уже в театре был порядка 10 лет. И Иван был 10 лет. Ставрогин был, насколько я помню, восемь.

К.ЛАРИНА: Много.

Г.ТАРАТОРКИН: Мне памятны, вот уже я не знаю, я счет не веду, но вот уже лет, наверное, пять я связан с очень дорогим для меня спектаклем, который позавчера шел на сцене, «Не будите мадам».

К.ЛАРИНА: Это Ануй, да?

Г.ТАРАТОРКИН: Это Ануй. И так же с «Версией» было трудно расставаться, очень трудно. Я уж не говорю про Петра Петровича Шмидта. Да ой, Господи Боже мой, вообще я дедушка русской сцены.

К.ЛАРИНА: Итак, у нас в гостях молодой человек, дедушка русской сцены Георгий Тараторкин. Сейчас мы прервемся на выпуск новостей. Потом продолжим нашу программу. Я объявлю номер пейджера - 974-22-22 для абонента «Эхо Москвы». Можно присылать вопросы нашим слушателям.

НОВОСТИ

К.ЛАРИНА: Напомню, в гостях у нас сегодня Георгий Тараторкин. Уже пошли телеграммы любовные послания в адрес нашего гостя. И правильно делаете. Делайте это. Вспоминают свои любимые фильмы – и «Маленькие трагедии», и «Открытую книгу». Ну, фильмов много в жизни Георгия Тараторкина произошло и, надеемся, еще произойдет. Ну, а вот то, что пишет нам в Интернете Сергей Сергеев из Санкт-Петербурга: «Здравствуй, Юра. Обращаюсь так не из-за панибратства, а на правах одноклассника по 107-ой школе…

Г.ТАРАТОРКИН: Правильно, правильно. Сережа. Да, мой дорогой.

К.ЛАРИНА: …От всей души поздравляю с юбилеем, желаю здоровья, удачи, новых творческих успехов…

Г.ТАРАТОРКИН: Спасибо, Сережа

К.ЛАРИНА: …Я часто вспоминаю нашу учительницу литературы Лисохину Людмилу Николаевну и сейчас думаю, что, наверное, ее уроки сыграли значительную роль в твоем выборе профессии. Я прав?»

Г.ТАРАТОРКИН: Абсолютно прав. Абсолютно, Сережка прав. Ну, у нас потрясающая была учительница, потрясающая. Вы можете себе представить… Ну, у нас были уроки, завораживающие смыслом, содержанием, формой, игровым началом. И когда, например, ну, удивительно, навсегда я Людмиле Николаевне так благодарен. Можете себе представить – спаренный урок, надо писать сочинение, на доске написаны темы, ведомые мне темы, этому предшествовали вот эти потрясающие уроки, а я сижу и смотрю, как вот тот самый на новые ворота. Потому что в душе абсолютно другое, живу я, ну, просто я, Юра Тараторкин, сегодня живу другим. И урок проходит – ни слова не написано, в конце, значит, уже второго урока я пишу все, что меня сейчас тревожит, волнует, все, что мучит, радует и прочее – все, что со мной происходит. Пишу и сдаю. Когда Людмила Николаевна возвращает сочинения, возвращается ко мне моя тетрадка. Там, значит, написано, насколько это возможно, такие спасительные для меня слова с тем, в чем я признался, которые помогли бы мне сориентироваться в том, что сейчас со мной происходит, стоит пятерка, и постскриптум написано: «Только, пожалуйста, никому не показывай. Потому что, как ты понимаешь, тему ты не раскрыл». Понимаете? Ну, это какая же степень доверия, какая степень уважения к миру мальчишки. Так же и к миру девчонки. Вообще, к миру тех, кто растет.

К.ЛАРИНА: Ну, это Божий дар, что называется.

Г.ТАРАТОРКИН: Ну, конечно, это Божий дар. Так мы жили. Вы знаете, вот когда я оказался во взрослом театре, я был немножечко растерян еще и по той причине, что в нас, конечно, мощно в ТЮЗе жило сознание того, кто в зале, кто в зале. Потому что там же не несмышленыши, а чудо среди прочих чудес, содеянных Корогодским, было вот это разрушение вот этих иногда таких лишенных смысла культпоходов, когда это просто оказывалось еще одним уроком для ребятишек. И когда к нам приходили с мамами, совершенно невероятное я вам скажу, с папами, со старшими братьями и сестрами. И тогда вот в этом зале с этой аудиторией шел разговор о Гамлете или, скажем, о Петре Петровиче Шмидте.

К.ЛАРИНА: И они понимали, да?

Г.ТАРАТОРКИН: Конечно, конечно. А потом это же потрясающе, когда возвращается подросток, юноша, девушка с родителями домой, и у них есть общий предмет, понимаете, таких и сознательных, и сердечных размышлений.

К.ЛАРИНА: Можно поговорить.

Г.ТАРАТОРКИН: Конечно. Конечно.

К.ЛАРИНА: Я помню, что когда я вот в этом возрасте была тоже, вот ходила по театрам с родителями, у меня был какой-то обратный эффект – я молчала все время. Я была настолько потрясена, что я молчала.

Г.ТАРАТОРКИН: А это непредсказуемо потому что.

К.ЛАРИНА: Я несла в себе вот эту драгоценность своих впечатлений и боялась их расплескать.

Г.ТАРАТОРКИН: Конечно, а это же очень индивидуально. У кого-то спонтанно, тут же, а кто-то – ведь неизвестно, понимаете, чудо театра еще и в том, что неизвестно, когда откликнется. Ведь Тютчев прав – нам не дано предугадать. И это про театр тоже, потому что это не только слово, это целая система впечатлений, образов.

К.ЛАРИНА: А вы помните свои детские впечатления от театра, когда вы впервые вообще…

Г.ТАРАТОРКИН: Да я не был шибко большим театралом. Когда водили, ходил.

К.ЛАРИНА: Ну, что-то помните, одни из первых впечатлений театральных?

Г.ТАРАТОРКИН: Ну, помню, там, домики, пряники.

К.ЛАРИНА: То есть ничего так не переворачивало?

Г.ТАРАТОРКИН: Ну, где-то там… так потаенно.

К.ЛАРИНА: То есть своей «Синей птицы» не было? Ага.

Г.ТАРАТОРКИН: Да, да, да. Нет, я помню, в ТЮЗе «Ворон» такой был замечательный спектакль.

К.ЛАРИНА: Гоцци?

Г.ТАРАТОРКИН: Да, да, Гоцци. А потом, конечно, вот вы… и это так я рад, что для вас это абсолютно органично, естественно, когда вы вспомнили о Зиновии Яковлевиче. Понимаете, я точно знаю, что когда я вот так этот шаг неожиданно для себя совершил и, конечно, если бы… все дело в том, что на пути совершения этого шага оказался Зиновий Яковлевич. Потому что он, конечно, подарил мне, ну, такую сумасшедшую веру в меня. И этим породил, ну, какую-то такую – вот без этого трудно, веру в себя. Не дай Бог, чтобы это потом не перерастало в самоуверенность и самонадеянность. Но без веры в себя очень трудно. А как это все чудо происходило? Можете себе представить – 3-го декабря 1964 года, учась на втором курсе, я играл главную, разглавную, потрясающую роль на большой сцене ТЮЗа. Рядом были народные, заслуженные и еще пять моих однокурсников, потому что дело происходило в семье и в школе, а в центре был мальчишка.

К.ЛАРИНА: А что это был за спектакль?

Г.ТАРАТОРКИН: О, это был замечательный спектакль. Он назывался «Тебе посвящается». А мальчишка влюбился. А когда это в первый раз, ты же не очень-то понимаешь, чего такое. Там у взрослых называется, что влюбился, а это просто, ну, все, сумасшествие. А природа талантливая, и родились стихи. Потрясающие. Ну, можете себе представить?

«Мне без тебя так трудно жить,

А ты, ты дразнишь и тревожишь.

Ты мне не можешь заменить

Весь мир. А кажется, что можешь.

Есть в жизни у меня свое:

дела, успехи и напасти.

… … …

Ты мир не можешь заменить.

Но ведь и он тебя не может…»

Представляете? И, конечно, когда в 16-летнем мальчишке, да времен 60-ых годов прошлого столетия такое рождается, то это вызывает в лучшем случае недоумение и сознание того, что необходимо принимать меры. Понимаете? И вот это, про это чудный спектакль, просто фантастический.

К.ЛАРИНА: Слушайте, говорим просто как будто о какой-то марсианской жизни. Вот как, мне кажется, сегодня не хватает вот такого разговора со слушателями, со зрителями.

Г.ТАРАТОРКИН: Конечно.

К.ЛАРИНА: Как-то очень…

Г.ТАРАТОРКИН: А тем более мир-то… вот сейчас люди перед нами были, новости – амплитуда-то. На Титане снимки, понимаете, сделали? А на другом полюсе…

К.ЛАРИНА: Мракобесие сплошное.

Г.ТАРАТОРКИН: …держат, борются за льготы. Вообще, конечно, мир фантастический.

К.ЛАРИНА: Так, дальше идем по нашей географии. Из Омска от Натальи: «Уважаемый Георгий, не видела вас давно. Но, увидев в целой серии юбилейных передач, у меня сложилось впечатление, что вы существовали и существуете в искусстве очень достойно…

Г.ТАРАТОРКИН: Ну, спасибо.

К.ЛАРИНА: …Глядя на вас, я порадовалось, что вам удалось быть в искусстве вне тусовок, сплетен, моды. Вам 60?! Вы почти тот же, даже еще лучше. Красота, значительность, если она есть, то она есть. Это тот, по-видимому, случай, когда зрелось только прибавляет. Восхищена». Вот такая телеграмма.

Г.ТАРАТОРКИН: Спасибо большое. Ой, спасибо.

К.ЛАРИНА: «Как живется артистам в нынешней России? Как с духовностью? Светло ли вам?» - спрашивает слушатель.

Г.ТАРАТОРКИН: (смеется). Хорошо.

К.ЛАРИНА: «Какими личностными и внешними качествами должен обладать мужчина-артист, чтобы добиться признания и популярности в России?» - спрашивает Светлана психолог. Ну, что мы ей ответим, Георгий Георгиевич.

Г.ТАРАТОРКИН: Нет, ну, она же и должна ответить, конечно.

К.ЛАРИНА: Ну, собственно говоря, перед вами сидит человек. Он всеми личностными и внешними качествами обладает.

Г.ТАРАТОРКИН: У вас хорошая заставка музыкальная – «Сердце красавиц склонно к измене…» - хорошая заставочка.

К.ЛАРИНА: Так, по поводу мужчин-артистов я бы здесь остановилась все-таки. Вспоминаю замечательный фильм «Успех», помните этот фильм, где Леонид Филатов играет режиссера театрального?

Г.ТАРАТОРКИН: Да, да, да.

К.ЛАРИНА: Там одна из героинь, героиня Алисы Фрейндлих говорит о своем муже: «Должно быть что-то одно: либо мужчина, либо актер». Для вас это? Вы смогли это в себе соединить каким-то образом непостижимым. Не противоречит ли одно другому? Все-таки, если всерьез, Георгий Георгиевич?

Г.ТАРАТОРКИН: Нет, ну, я… Ну, это для меня немножечко искусственная посылка, потому что…

К.ЛАРИНА: Ну, почему? Желание нравиться – это же разве в природе мужчины?

Г.ТАРАТОРКИН: Ну, как? Ну, что значит, желание нравиться? Ну, я же выхожу на сцену, у меня есть какие-то более серьезные намерения кроме желания понравиться.

К.ЛАРИНА: Нет, вы все равно должны понравиться. А как же без обаяния и харизмы?

Г.ТАРАТОРКИН: Ну, так если природа вот этой судьбы персонажной при том, что она может быть в мире фантастическом и высот, и бездны там Федора Михайловича Достоевского, так ведь это-то и завораживает, это-то в результате называется этим странным понятием нравится–не нравится. Понимаете? Это… это потому, что ведь в понятии нравится, мне кажется, есть одна составляющая – правда или вранье. Понимаете, ну, вранье редко нравится, мне так кажется. Бывают случаи, когда мы обманываться рады, да? Но это совсем другое.

К.ЛАРИНА: Ну, если говорить о возвышенном обмане, возвышающем обмане, то безусловно, нас все равно обманывают артисты, которые выходят на сцену, либо те, которых мы видим в кино. Потому что всегда, когда вы превращаетесь в зрителя, я думаю, что и на вас тоже эта уловка действует, когда вы зритель…

Г.ТАРАТОРКИН: Конечно.

К.ЛАРИНА: …вы все равно соединяете, отождествляете образ, да? и артиста.

Г.ТАРАТОРКИН: Это да, это вообще интересная...

К.ЛАРИНА: Хотя сами знаете, что такого быть не может, поскольку сами – артист. Но никуда от этого не деться.

Г.ТАРАТОРКИН: Да, да, да. Но это один из таких вот тайных моментов театра и профессии актерской в частности. Конечно, отождествляем. Но вы знаете, хорошо, если… но ведь если бы только отождествлялось, скажем, с персонажными судьбами, но ведь там есть и другой счет – может быть, самый дорогой. Действительно можно оказаться очень далеко от Москвы, там, от Петербурга и встретиться с человеком, который, оказывается, на протяжении очень продолжительного времени по тому, что ты делаешь, оказывается с тобой в очень каких-то серьезных, взыскательных, трепетных отношениях. И что-то его радует, что-то приводит в недоумение, что-то, может быть, по тому, что ты себе позволил, огорчает. Это не значит, что ты должен все время думать и чему-то соответствовать. Но то, что у всякого твоего намерения наступает судный день, забывать нельзя. Мне так кажется.

К.ЛАРИНА: А для вас существуют какие-то табу вот в актерской жизни и в театральной жизни?

Г.ТАРАТОРКИН: Ну, наверное.

К.ЛАРИНА: Вот то, что вы никогда не сделаете.

Г.ТАРАТОРКИН: Ну, наверное.

К.ЛАРИНА: Не скажете?

Г.ТАРАТОРКИН: Ну, просто они табу.

К.ЛАРИНА: Понятно.

Г.ТАРАТОРКИН: И все. Хотя, конечно, профессия, ну, в силу просто… это ведь дело, как всякое, наверное, другое, особенное, как и всякое другое дело особенное. Но есть особенность публичности. А публичность – нелегкое искушение. И оно очень мощно склоняет к тому, чтобы… по формуле Константина Сергеевича Станиславского «казаться, а не быть». Понимаете? А формула – «Быть, а не казаться». Так вот очень иногда – да это даже видно не только по актерским, не только по актерскому публичному существованию, но и просто публичные люди, включая и политиков. Ты же ведь видишь, кто говорит то, что на самом деле думает…

К.ЛАРИНА: И эти люди запрещают мне ковырять в носу, это называется.

Г.ТАРАТОРКИН: Да. Кто говорит то, что думает, а кто говорит то, что от него хотят услышать. Понимаете? И, в общем, в общем, интересно, интересно. Мне интересно знаете, может быть, потому что это так произошло неожиданно, и я по сию пору в этом удивлении существую. И перед самим фактом, что я этим занимаюсь, и, естественно, перед тем, чем я занимаюсь. Но все это, конечно, если можно так сказать, по вине, а по сути дела по бесконечной, неизбывной моей благодарности Зиновию Яковлевичу Корогодскому.

К.ЛАРИНА: А дом, а семья, а родители?

Г.ТАРАТОРКИН: Ну, это, это замечательно. Мама у меня была совершенно фантастическая. Ну, папу я плохо помню. Мы с сестренкой были достаточно маленькие, а мама все нам отдала и больше уже сил не осталось. Но я счастлив, что она увидела, что касается меня… сестренка порадовала тем, что закончила с золотой медалью, что получила диплом… и вообще, хорошая сестренка. А мама видела меня в театре и даже успела посмотреть «Преступление», и я помню, как потрясающе я их познакомил со Львом Александровичем Кулиджановым после премьеры в Доме кино в Ленинграде. И они так смотрели друг на друга и потом Кулиджанов так склонил голову, взял мамину руку и поцеловал. И никаких и слов не было. А было вот это. Вот. И… а потом, конечно, мне горько, что мама моих и детей не видела, а у детей не было и бабы Нины…

К.ЛАРИНА: Бабушки.

Г.ТАРАТОРКИН: А теперь уже и у меня внуки. Вот. Ну, это так… так жизнь распорядилась. Так мама… Действительно, она мне все отдала. Господи Боже мой, ведь время-то было. Мама же для того, чтобы, ну, как-то мы выглядели не хуже других, она же работала всегда на двух, а то и на трех работах, на которых, помните, по тем временам платили 300 рублей. Главный бухгалтер. Чудная, чудная. Просто я никогда, ни я, ни сестренка, мы никогда не могли бы вспомнить, ну, какого-то такого воспитательного акта. Был один – была любовь, фантастическая любовь. Вот и это и… не просто помнишь, а этим живешь.

К.ЛАРИНА: А вы как воспитатель и отец?

Г.ТАРАТОРКИН: Понятия не имею.

К.ЛАРИНА: Пользовались научными какими-нибудь методами, нет?

Г.ТАРАТОРКИН: Да, книжки читал. Но, с другой стороны, когда маленький сын или маленькая дочка говорит: «Папа», - и все. Да с такой интонацией, что дальше, как говорит моя Катя, дальше они садились тебе на шею, и по сию пору сидят. А так же сейчас и с внуками. Когда… Мишка еще не произносит, ему полтора, а когда Федька говорит: «Деда», – ну, все, все.

К.ЛАРИНА: Плывешь сразу же.

Г.ТАРАТОРКИН: Плывешь, да, да, да.

К.ЛАРИНА: Вы педагог талантливый? У вас есть вообще талант педагогический?

Г.ТАРАТОРКИН: Ну, знаете, это…

К.ЛАРИНА: Я понимаю, что надо у учеников спрашивать. Но вы как чувствуете?

Г.ТАРАТОРКИН: Просто я, да, нет. Есть замечательные ребята. И я благодарен, что Алексей Владимирович Баталов меня несколько лет тому назад меня к этому склонил, все-таки склонил, потому что я как-то не был преисполнен такого самонадеянного намерения. Но если я на это решился, только потому, о чем вот мы уже чуть-чуть, как-то междометийно говорили, потому что во мне живет все, что со мной происходило в годы обучения у Зиновия Яковлевича. И мне только, насколько смоглось, мне надо было это передать, протранслировать, этим заразить, это внушить, в эту, если хотите, веру обратить. Потому что жизнь вообще и в параметрах человеческих, но и в параметрах этой профессии, конечно же, сбивает с толку.

К.ЛАРИНА: Но надо же какие-то слова найти, чтобы они вас поняли.

Г.ТАРАТОРКИН: Ну, они такие…. Слова найдутся. Было бы, было бы серьезно твое чувство и намерение, и сознание. А слова найдутся.

К.ЛАРИНА: Вообще, это такая ответственная вещь, особенно на театре. Это ужас.

Г.ТАРАТОРКИН: Жутко. Жутко. А знаете, какое счастье, вот сейчас ребятишки мои…

К.ЛАРИНА: Вы сами это пережили, профнепригодность. Вот такой ярлык на тебя вешают – проф не пригоден.

Г.ТАРАТОРКИН: Ну, конечно. А вы знаете, как они… позавчера был спектакль, вот я говорил, «Не будите мадам», и когда неожиданно для меня театр меня поздравлял, и потом вдруг, совершенно уже неожиданно, появились мои студенты по проходу, значит, бывшие студенты. Сейчас это замечательные актеры. Они очень серьезно играют в театре и серьезно снимаются в кино. И когда они, конечно, ну, знаете, как… очень они меня – выражаясь нынешним сленгом – «достали», «достали». Или как замечательно, вот этот глагол чудный, в одном письме Зинаида Ивановна Петру Петровичу Шмидту, когда Шмидт ей про серьезное, про как он сам говорил: «Я выскажусь до конца, пусть даже с риском потерять ваше расположение», - вот такая степень правды. И вот когда он высказался, в одном из писем потрясающий нашла Зинаида Ивановна глагол – «разбередили вы меня, Петр Петрович». Вот это «разбередили», это…

К.ЛАРИНА: Ну, вот вы рассказывали… Мы все время возвращаемся к Зиновию Корогодскому, вот как к человеку, который сделал Георгия Тараторкина, но ведь кто-то в вас сомневался. Ведь были такие люди на свете, которые сомневались вообще…

Г.ТАРАТОРКИН: Ну, конечно.

К.ЛАРИНА: …нужно ли этому молодому человеку заниматься театром, и вообще он не сценичный.

Г.ТАРАТОРКИН: Конечно. Так наверняка и сейчас кто-нибудь в недоумении.

К.ЛАРИНА: Ну, сейчас-то уже, я вас умоляю. А вот когда вот вы молодой совсем, это же такая вещь, это можно убить все.

Г.ТАРАТОРКИН: Так нет, так действительно, Ксень, в том-то и чудо, если я говорил, что действительно я-то понимаю, что подарил мне Корогодский, веру. Понимаете, и ведь это счастье, что потом были люди – вот Лев Александрович Кулиджанов, – кто эту веру подхватил. Понимаете, потому что, ну, как, на чем мог основываться давно мечтавший о съемках «Преступления и наказания» Лев Александрович, когда, ну, да, играл я уже в ТЮЗе. А… и вот был спектакль и о Петре Петровиче, и уже я играл Николая I в «Глотке свободы» – Булата Окуджавы пьеса, но а остальное-то все и для Льва Александровича было покрыто, так сказать, ну, надеждами, и в общем, наверное, могучим незнанием и сомнениями, наверное. Конечно, конечно. И вообще, я вот, когда подрастали Филипп, Анечка и, желая, чтобы они были здоровенькие и счастливы, и все, и, конечно, мне часто думалось о том, ах, как бы им дарила судьба на тех, кто в них поверит. Понимаете? Потому что это чрезвычайно важно. Чрезвычайно. Иногда, может быть, не самые фантастические природные способности по причине этой веры могут стать, расцвести в уникальные. И подчас незаурядные по причине отсутствия вот этой подхватывающей, вот этой взрастающей тебя веры, могут утухнуть.

К.ЛАРИНА: А вас как можно вот как артиста, вас ругать надо или хвалить на репетиции – что на вас больше действует?

Г.ТАРАТОРКИН: Вы знаете, я… Нет, хвалить надо всегда, если есть возможность. Во-первых, я никогда к этому не могу привыкнуть. Нет. Понимаете, как… Я вот думаю, что моя Катя, я когда читаю ее книжки, ну, она потрясающе пишет… Это такое.

К.ЛАРИНА: Ну, давайте назовем, может быть, кто-то забыл, Екатерина Маркова - замечательный писатель и артистка, кстати.

Г.ТАРАТОРКИН: Екатерина Маркова. Замечательная актриса. И вот недавно было кино, ну, поздно его показали, ну, вот в эти суетные дни, связанные с моим днем рождения. И был фильм «Дела сердечные». И мы с ней там снимались. Я играл врача «Скорой помощи», а она – одну из фельдшериц. А второго фельдшера играла Тоня Шуранова, которая была и Гертрудой, когда я был Гамлетом, и она была Зинаидой Ивановной, когда я был Петр Петрович. И очаровательный был Папанов – водитель этой. Потом Катюшка снималась, она же Галка Четвертак из этой фантастической картины «А зори здесь тихие».

К.ЛАРИНА: Да.

Г.ТАРАТОРКИН: А вот книги, и я знаю, как я через то, что она пишет, я вот просто балдею, я удостоверяюсь в том, что проходит год, два, три, мы уже, она каждый раз: «Перестань говорить, сколько мы вместе». Ну, Кать, в последний раз говорю. Ну, это же фантастика. Вот в этом году будет 35 лет. Понимаете? Но когда я читаю «Каприз фаворита», «Блудницу», «Актрису» и все, все, все предшествовавшие повести, я каждый раз удивляюсь, до какой же степени мне мир этого человека неведом.

К.ЛАРИНА: Вот правильно поступает Георгий Тараторкин, следуя формуле Штрилица, что запоминаются последние слова. Вот мы час проговорили, но закончили мы совершенно точно – читайте книги Екатерины Марковой.

(Смеются)

К.ЛАРИНА: Поэтому я думаю, что мы еще к этой теме вернемся. Я очень хочу, чтобы мы Екатерину позвали отдельно на нашу литературную программу.

Г.ТАРАТОРКИН: Замечательно. Молодцы.

К.ЛАРИНА: Я думаю, что мы это сделаем. Мы просто договоримся в ближайшее время.

Г.ТАРАТОРКИН: Да, да.

К.ЛАРИНА: А мне остается только сказать огромное спасибо Георгию Тараторкину за откровенность. Мне очень приятно, что у нас такой разговор сегодня получился.

Г.ТАРАТОРКИН: Спасибо большое. Спасибо.

К.ЛАРИНА: Мы впервые, по-моему, встречаемся в эфире. Ну, здорово. Мне было с вами хорошо, Георгий Георгиевич.

Г.ТАРАТОРКИН: Я все время слышу Ксения Ларина, Ксения Ларина – вот теперь мы будем знакомы. Спасибо, что позвали.

К.ЛАРИНА: Спасибо вам большое, спасибо нашим слушателям. Простите, что не все вопросы я озвучила, но вот видите, такой у нас получился разговор, что трудно оторвать взгляд.

Г.ТАРАТОРКИН: Но я их все с собой унесу.

К.ЛАРИНА: Я сейчас распечатаю, вам отдам. Почитайте, там, кстати, много интересного.

Г.ТАРАТОРКИН: Да. Спасибо.

К.ЛАРИНА: Спасибо.

Г.ТАРАТОРКИН: Спасибо.