Район Тверской (парк «Зарядье») - Сергей Кузнецов - Мой район - 2021-01-02
02.01.2021
Лиза Аникина
―
Добрый день! В эфире радиостанции «Эхо Москвы» программа «Мой район», которую мы делаем совместно с автономной некоммерческой организацией «Мой район». В студии Лиза Аникина. И поговорим мы сегодня о Тверском районе, а если точнее о парке «Зарядье», который здесь находится. И о строительстве этого чудесного парка расскажет нам главный архитектор Москвы Сергей Олегович Кузнецов. Давайте с самого начала. Строительство «Зарядья». В принципе этот проект, конкурс были в самом начале Вашей карьеры на посту главного архитектора Москвы. Для Вас это что было? Какая-то проблема, которую нужно срочно решить или интересная площадка? Все-таки центр Москвы. Пустырь.
Сергей Кузнецов
―
Предыстория такова. Вообще я как сейчас помню, когда меня назначили главным архитектором, первое совещание у мэра было 3 сентября 12-го года, 2012. И там был выдан некий перечень задач первоочередных, которыми надо будет заниматься. И «Зарядье» как раз было в этом перечне. Причем задач было первоочередных не так много, там 15-20, может быть. Но как раз «Зарядье» – действительно это была самая первая задача. И когда я их разбирал, что и как делать… Ну, перечень был известен до этого, надо было на это совещание уже с какими-то идеями прийти. И там мы первый раз поговорили про то, что такая площадка, конечно, требует подхода, который пока невиданный, неслыханный для Москвы, хотя подход ничего особенного в себе не заключает, потому что проведение конкурсов и через международное жюри выбор победителя в международной практике вещь нормальная. В Москве же этого многие годы не происходило. И, в общем, звучало необычно, потому что площадка перед Кремлем очень резонансная. И в предыдущие времена, конечно же, мы знаем опыт Манежной площади, как это делалось. То есть были некие в кавычках придворные архитекторы, который по умолчанию брали такие площадки, делали там некий, как они считали, дизайн, хорошо принимаемый публикой. На самом деле это всё полная ерунда. Никакая публика ничего этого хорошо не принимала никогда. Это всё просто были взгляды и вкусы там некой группы людей, которые в то время работали. И, в общем, я сказал Сергею Семёновичу, что ещё когда меня принимали на работу, мы обменялись, скажем так, верительными грамотами. То есть я еще раз убедился, что мне будет дана возможность делать совсем нечто иное, чем делалось в Москве до этого. Я сказал, что мои взгляды на то, что происходило при Юрии Михайловиче, они, в общем, радикально негативные. Я считаю, что всё это, в общем, было то есть у нас ужасно. И если Вы меня принимаете, надо меня принимать с моими взглядами. Да? Мы будем делать вообще всё другое. Сергей Семенович мне сказал да, что мы для этого меня и принимаем, для того, чтобы делать совсем всё другое. Поэтому, конечно же, идеи welcome. Да? Приветствуются.
Л. Аникина
―
Вот Вы изначально как видели эту площадку еще до того, как был организован конкурс, и какие-то варианты предложены? У Вас своё видение было?
С. Кузнецов
―
У меня были некие вещи, которые я считал базово-ключевыми для этой площадки. Да? И которые легли в основу технического задания на конкурс. Во-первых, сложно не заметить, что площадка находится на берегу реки. И так же сложно не заметить, что Москва при том, что она исторически, в общем, возникла во главе реки, с рекой общается очень мало. Между нами говоря, позже из этих идей вырос проект «Москва-река». Он был запущен двумя годами позже. Сейчас активно реализуется. Но он вытек из этих же идей, – да? – что я тогда буквально, помню, делал первый рассказ, когда мы начинали публично это обсуждать, и Сергей Семенович рассказывал, когда мы говорили только о том, что мы хотим на конкурсе получить. Да? Сначала было размышление, что же такое должно быть задание, что мы должны получить. Потом мне пришла идея сравнения этого места, Красной площади с Сан-Марко венецианским. Сан-Марко ведь тоже находится как бы чуть в глубине большого канала, но имеет ясные четкие выход на большой канал. И безусловно это очень важно для этой площади. То есть для центра Венеции непосредственное общение с водой, с большим каналом крайне важная вещь. Так, как в Москве есть огромный итальянский след, мы знаем, и не только в дизайне, но и в строительстве в том числе, моя идея была в том, что, конечно же, наш большой канал – это Москва-река очевидно. Если говорить об идеологии мы даже похожим образом НРЗБ – это и есть река, устье реки, впадающее в море. Поэтому моя идея была в том ,что действительно «Зарядье» должно стать тем шарниром, который соединит центр города через нашу московскую Сан-Марко, то есть Красную площадь с рекой. То есть общение с водой, виды на воду, выход к набережной должны были стать ключевыми в этом проекте. Вот это раз. Потому, что то, что, я напомню, было тогда, это очень мёртвая набережная с узким каналом реки, каменная большая автомобильная часть, невозможность выйти к воде, и собственно воду даже было не видно, когда вы находились на месте, где сейчас «Зарядье», просто воду вообще не видели, потому что такая была геометрия участка, что видели сразу другой берег, а узкая река с высокой набережной, она просто исчезала. То есть в плане Вы видели, что Вы находитесь на берегу. А находясь на месте, вообще не видели, где вода. Надо было искать ее. Вот это был важный момент. Потом второй важный момент, конечно же, был в поиске идеи, почему это место… как оно, что оно будет говорить про нашу страну, потому что понятно, что идеологическая нагрузка была гигантская, и делать такой проект просто про дизайн, а не про рассказ про Москву и про страну было немыслимо, потому что тут же, ну, просто нельзя не использовать шанс, чтобы высказаться на эту тему. И потом в любом случае было гигантское давление, потому что мы были завалены письмами от сочувствующих граждан, депутатов и прочие с идеями, как мы туда должны это всё отразить. Идеи в основном вращались вокруг восстановления китайгородской стены, а установления бюстов царей, двуглавых орлов и всяческой такой символики.
Л. Аникина
―
Кстати, один из проектов, насколько я помню, был тесно связан с исторической застройкой. То есть предполагалось восстановить какую-то часть исторических зданий.
С. Кузнецов
―
Посмотрите, там был до меня произведен, когда ещё был предыдущий главный архитектор Александр Викторович Кузьмин, они проводили так называемый народный конкурс на парк. И там было 100 с лишним проектов подано, которые все были забракованы в итоге. И эти проекты изобиловали идеями по восстановлении китайгородской стены. Я, честно говоря, сразу сказал своё мнение, что, на мой взгляд, это всё абсолютно неправильно, потому что на сегодняшний день идея парка не может начинаться с восстановления стены как преграды, барьера. Да? Мы говорим наоборот о том, что мы рассказываем про раскрытие там страны и города к самой себе, к горожанам, к москвичам, к людям и, в общем, к миру в том числе. Для меня это был очень важный посыл. То есть что мы не осажденная крепость, говорим мы этим проектом, а что мы, наоборот, место, приглашающее к себе и рассказывающее про себя, про… То есть не зря парк «Зарядье» стал самое запрашиваемое… «Яндекс» же вел рейтинг к чемпионату мира – да? – объектов, которыми интересуются, и парк стал номер один по запросам, то, чем интересовались больше всего. И собственно там эти флешмобы с болельщиками, всё это было очень популярно. Парк действительно стал таким местам силы в этом плане, я думаю, не случайно. Поэтому идеи, которые должны были сформированы, и некие контуры, о чём бы мы хотели говорить в парке, что это всё-таки он должен в себе нести абсолютно общечеловеческие ценности, которые сегодня, как мы считаем, прогрессивный цивилизованный мир принимает. Это и толерантность, и открытость, и общая доступность, и равные возможности для всех посетителей. То есть парк безусловно бесплатный, потому что была… тогда ещё витала идея коммерциализации парка, чтобы он мог сам себя окупать. Были идеи поместить туда какие-то торговые площади, ещё чего-то, чтобы это всё как-то, ну, типа немножко Манежной площади, например. Это был очень серьезным местом в дебатах внутри команды нашей – да? – правительства Москвы, потому что был некий фланг, который говорил нет, нет, вы знаете, раз вот вкладываются такие деньги, площадка очень дорогая, мы должны как-то отбиваться, поэтому давайте сюда нагрузим коммерческой функцией. Но я был очень против сразу этого, потому что, на мой взгляд, опять же это не вьётся в идею. То есть такая полумера. Вроде город делает такой вклад в общественную жизнь, тут же как бы вклад делает, но при этом это как этот самый известный есть анекдот, как еврейский портной говорит, что если бы я был царь, то я бы лучше, чем царь, потому что я бы еще шил по вечера. Тут чисто про это. Да. Поэтому я считаю, что не надо. Вот уже царь – царь. Ему шить по вечерам не нужно. Он просто царь. Вот в этом была парка. Поэтому мы это закладывали в ТЗ и описывали, что мы хотим вот про это говорить здесь и показывать Россию вот так вот. А то, что мы хотим про нее рассказывать, это должны быть, конечно, вечные ценности какие-то. И это, конечно, мы понимали, что это не будет рассказ… То есть это не будет музей, потому что музеев и так много. Мы не будем конкурировать на музейной площади.
Л. Аникина
―
Так музей там тоже есть.
С. Кузнецов
―
Есть. Да. Потому, что в программе в итоге возникла музейная часть, но мы сразу сказали, что она не может быть заглавной. Также не могла быть заглавной никакая часть по-другому культурному направлению типа а-ля Третьяковка или что-то связанное там, не знаю, с музыкой, с танцами. Хотя чуть позже возникла идея с филармонией, но в парке мы сразу говорили, что опять же мы не хотим конкурировать с Большим театром, и мы будем искать другие ценности, которые мы будем здесь показывать, рекламировать. В итоге то вылилось в то, что была предложена идея с природой, с разнообразием климата, с размерам страны, с экологической повесткой. И между нами говоря, я до сих пор считаю, что для России место в глобальном мире, конечно, на мой взгляд, очень интересная есть позиция, как страны, являющейся гарантом устойчивости цивилизационного развития в том плане, что у нас гигантская территория, маленькая плотность населения. Мы можем, условно говоря, при климатических изменениях, там при нехватке любых ресурсов быть гарантом для мира того, что мы восполним гигантскими богатствами нашей страны и человечеству поможем устоять. То есть про это собственно отчасти говорит парк. Про это, например… С этим была связана история тоже проекта, который я активно курировал – это павильон Экспо в Милане в 2015 году, если помните, таким вот… длинной консолью «Накорми планету» там была тема. Тема про эти же ценности, преимущества России, говоря, что Россия настолько безгранична, бескрайна и богата, что мы можем накормить планету в буквальном смысле. Мы тогда рассказывали про историю с банком этих семян Вавилов, который Николай делал. Вот. То есть вот эта система ценностей, которую мы предлагали развивать, про которую было «Зарядье», про которую было последующее там вот это вот Экспо. И надо сказать, что проект, который победил, он безусловно полнее всех ответил на запрос, который был в ТЗ сформулирован, что мы вообще от парка ожидаем.
Л. Аникина
―
А можете про другие проекты рассказать, про те, которые заняли второе, третье место? Или какие-то, может быть, интересные, но которые по каким-то критериям не подошли, но Вам лично понравились?
С. Кузнецов
―
Помню хорошо все конкурсные проекты. Второе место у нас занял Владимир Плоткин со своим проектом, с резервом. Кстати говоря, мы пригласили потом к работе, и с Владимиром Ионовичем мы активно сотрудничали. Потом мы с ним сделали вместе под общим там моим творческим руководством, скажем так, так как я занимался тем проектом, мы сделали филармонию с его прекрасной безусловно работой по этому поводу. Он активно участвовал в проекте набережной, потому что я считал, что единственное ещё место, где нам надо поработать вот с коллегами, они приняли это замечание, это тема набережной, которая была развита не так, как хотелось бы. Поэтому мы её до, скажем так, качали немножко в сторону того, что было у Плоткина, в проекте предлагалось. Но, в общем, по сумме факторов там была очень конкурентная борьба. То есть, собственно говоря, там два основных конкурента довольно быстро вырисовались. Это резерв и, собственно говоря, вот дилерская НРЗБ, которые по сути и были финалистами этого конкурса из 6 финалистов, которые представляли проекты. И между ними довольно быстро стало, что между ними будет выбор происходить. Вот. Ну, в итоге выбрали, и я считаю, что совершенно правильно, проект, который мы реализовали. Потом был проект «Тюренскейп», китайская компания, которая, кстати говоря, благодаря этому конкурсу стала очень известна в России, и это во многом, я считаю, это позволило, например, выиграть и реализовать проект на озеро Кабан в Казани. Чуть позже конкурс происходил. Но он безусловно… Я был там в жюри. Он безусловно очень нес в себе отпечаток конкурса на парк «Зарядье», происходило под его, в общем, прямым, скажем так, впечатлением. И я считаю, это классный проект, классный конкурс, отличная реализация. И мои поздравления городу великолепно, Казани, что они это сделали. И вот китайская компания, которая там выиграла, она засветилась так мощно, заняв третье место у нас вот этим своим MVRDV, в общем, на конкурсе. Потом был проект MVRDV голландский, который вращался весь вокруг… То есть «Тюренскейп» не прошли, потому что у них была очень сильная концепция с акцентом на воду и переработку воды. У Владимира Ионовича тема была такой выемки… парк такой – спираль, уходящий такой вглубь, но, честно говоря, очень хорошо, что мы его не взяли, потому что в итоге когда мы выяснили технические особенности площадки, мы поняли, что просто мы этот… никакую яму там выкопать просто невозможно, потому что там, ну, такие инженерные сооружения находятся под этой площадкой, что ничего там не сделать, к сожалению. То есть вот эта некая выпуклость парка, она продиктована не только архитектурной концепцией, а ещё и условиями площадки. Да? То есть то, что под ней находится, и как она устроена. «Тюренскейп» была тема с водой, но это было тоже… Принести столько воды, закачать её, всю эту устроить тему, в общем, сочли сразу, что это инженерно вещь вряд ли подъёмная. Плюс большая часть зимы. Они там предлагали делать катки, но на самом деле каток не так просто, он не делается просто на поверхности водоёма на самом деле. Да? Это более сложная история. Там, как правило, стелются специальные там поверхности и морозится. В общем, ненадёжный в этом плане каток. Он может подтаять, там потерять качество и… Так в городе не происходит. Потом был проект… Там англичане у нас делали. Делали НРЗБ голландцы. А из того, что я помню хорошо, MVRDV голландцы… Было два голландских офиса в финале НРЗБ и MVRDV. MVRDV предложили поднять сетку улиц, которая была когда-то в «Зарядье», и это должно было стать основой дизайна. Ну, тоже, в общем, на этом я хотел… Он, по-моему, в итоге у нас третье место занял. Но в итоге решили этим путем не идти, потому что у них, как сейчас помню, как некий минус оценивалась, что там в основном не про зелень, там деревья и прочее, а всё это такое вот… плоскостные такие вещи больше. А все-таки хотелось более такое зелёное место.
Л. Аникина
―
Я как раз хотела поинтересоваться почему. Ведь многие говорят о том, что следовало бы восстановить эти архитектурные постройки хоть в каком-то виде, чтоб было представление, как выглядел этот район, один из старейших в Москве. Почему отказались? Ведь можно было как-то вплести гармонично зеленью или с каким-то обозначением хотя бы.
С. Кузнецов
―
Ну, смотрите, да, отказались. Вот был такой вариант, хотя он предлагал не постройки восстанавливать, а сетка улиц в виде дорожек парка.
Л. Аникина
―
Ну, да…
С. Кузнецов
―
Но сразу мы не хотели восстанавливать никакие эти постройки, потому что, ну, я убеждён, что, смотрите, тема новодела и восстановление… А должен быть очень мощный повод, чтобы начинать восстанавливать утраченные здания. То есть тема восстановления Храма Христа Спасителя понятна как история как бы про национальную боль. Да? Утрату, которая вот так вот восстановлена. Тему восстановления после Второй Мировой войны центра «Варшава», известный тоже проект, тоже так было сделано, это, в общем, тоже похожая история про лечение национальных травм. А утрата «Зарядья», надо сказать честно, никогда никакой ни болью, ни травмой не являлась, по крайней мере такого масштаба. Очень сложная истории площадки, то, что там происходило, с точки зрения стройки и урбанистики никогда не была, надо сказать честно, жемчужиной города. Давайте будем откровенны. И утрата этого места, она никакой градостроительной травмой не стала. Есть более… Например, даже перестройка Донского монастыря, я считаю, большая травма, хотя на этом месте возник там шедевр братьев Весниных в виде ДК «ЗИЛ», но тем не менее заметно более тяжелые травмы Москва получила при перестройке, которые сделали Москву такой, как мы знаем и любим, но при этом это была тяжелая хирургическая операция с множеством вмешательств и кровопотерями, так скажем. Вот. Но «Зарядье» как не сравнивай с той же Сухаревской башней… То есть всё, что мы знаем. Там или Чудова монастыря. То есть то, что мы знаем как о самых таких кровавых травмах при перестройке Москвы вот в период там Сталина, как ни крути, нигде из этих… в этих перечнях травм и ран не фигурирует утрата «Зарядья». Вот. И честно это так. Поэтому повода восстанавливать что-то там из этих сооружений я абсолютно никого не видел как архитектор и как человек все-таки более-менее знакомый с историей города, не как, может быть, учёный, хотя сейчас я, кстати говоря, еще не защитил, но написал кандидатскую диссертацию на эту тему про историю управления городом. Поэтому могу говорить, в общем, довольно квалифицированно на эту тему. И мы с большим количеством историком общались. Безусловно исторический раздел, он важнейшим разделом в работе с парком. И я встретил, в общем, понимание у больших специалистов, что, конечно, тут чего-то, за что стоило бороться, как Вы знаете, вот это вот надо бы восстановить, пользуясь случаем, не было таких вещей. Поэтому никто ничего восстанавливать и не стал.
Л. Аникина
―
По Вашим ощущениям, те уже имеющийся постройки, палата Романовых, английское подворье, они насколько гармонично сочетаются с «Зарядьем», какое она сейчас есть?
С. Кузнецов
―
Я считаю, что крайне важно, что мы добились, что там нет ни заборов, ничего, а стала совершенно прозрачная среда. Хотя это было очень сложно решение, потому что, например, там же монастыре есть.
Л. Аникина
―
Да.
С. Кузнецов
―
Маленький. Да? И батюшка там местный, конечно, очень сильно ратовал за то, чтобы там возникли ограды, стены и прочее, и даже больше не то, что ратовал, уже даже их строить начали, потому что там была некая там такая не скоординировать действий, когда он успел договориться с Департаментом капремонта, который начал ему строить даже какие-то ограды. Мэр увидел, сказал: «Срочно сносите». Их начали строить. Потом их разобрали обратно. Ну, то есть это было буквально вот на площадке такая битва за то, чтобы это осталось открытым, потому что я… Ну, я считал, очень важно никаких преград, никаких заборов там не строить. И вот две институции, с которыми мы очень сильно на эту тему конфронтировали, надо сказать, это а) церковь, б) это наша, конечно, служба безопасности, наши федеральные коллеги, которые очень настаивали огорожен, чтобы там контролируемый вход, выход из него. И было очень серьезное давление на эту тему. И тут пришлось, конечно, как-то с этим конфронтировать тоже, к сожалению, искать общий язык в тяжелых условиях, потому что изначально то, что парк – открытое место, просто часть города, куда может с любой стороны каждый человек свободно зайти и выйти в любой момент, и днем, и ночью, и когда хочешь, в любое время года, это очень важная часть его концепции, той идеи, которую парк несет.
Л. Аникина
―
Часть стены там всё-таки стоит.
С. Кузнецов
―
Часть стены историческая, которая была и до этого, стояла. Она новодельная стена, её когда… она же была разрушена. Ее восстановили. Не нашими руками. Не мы, к счастью. Но вот она является таким памятником, и там есть довольно уродливая арка, которую восстановили вообще не так, как она была, а просто на своё усмотрение в советское время. Вот. Ну, стоит и стоит. Уже ломать ее никто не стал. Хотя, в общем… Ну, она там, в общем, не зачем не нужна. Да? Но уже есть и есть. То есть тут мы не стали внедряться и постарались просто интегрировать ее при создании новой площади между вот этим кварталом, который остался сохранённый, переделанный, – да? – что тоже было проблемой с градозащитниками, они очень возмущались, что мы переделываем, хотя мы максимально тактично переделали, сохранив и даже восстановив здание общества «Якорь», например, которое в 20-е годы ХХ века было жутко изуродовано большевиками. Сейчас уже оно будет восстановлено в прежнем дизайне. Там подняли материалы исторические, архивные. И проект будет с такой исторической, в общем, составляющей. В общем, то есть она была интегрирована в эту площадь, которая возникает при входе с Китайгородского проезда к филармонии. Там возникает новая городская площадь небольшая. И стена стала частью, элементом, составным элементом этой площади. Вот. Так что никакого вреда от неё там нет. Но я считаю тема стен и заборов в городе, она такая для нас очень болезненная. Мне очень нравится этот элемент нашего менталитета, всё кругом огораживать, озаборивать и постоянно демонстрировать, что вот это моё, а там уже не моё. То есть я считаю, что культура собственности крайне важна, но она должна выражаться, конечно, не забором.
Л. Аникина
―
А вот идея моста, почему именно это было выбрано, если, конечно, это можно назвать мостом? Смотровая площадка.
С. Кузнецов
―
Смотровая площадка. Да. Она всегда называлась у нас, так получилось, мостом исторически. И она в концепции авторов была с лифтом, который должен был спускаться на набережную. Лифт, он же был опорой. То есть это не был парящий мост консольный. Он парящий стал потом. То есть и он был, правда, как бы мостом. То есть мы переходили через набережную. Поэтому название мост осталось. И там могли спуститься на набережную как бы с его оконечности.
Л. Аникина
―
В смысле на другой берег?
С. Кузнецов
―
Нет, на набережную. Перейти через проезжую часть. Но это была моя очень такая настойчивая просьба. Я настоял на том, чтобы мы убрали эту опору, потому что я считал, что, конечно, мост должен стать символом парка во много – да? – заметным и с реки, и отовсюду. И безусловно для символа некий элемент инженерного чудо важен. То есть вот то, что он… это гигантская консоль. Это очень важный момент. Это даже… претендовали попасть в книгу рекордов Гиннеса. Потом немножко бросили эту затею, там не стали заниматься, потому что это действительно по нашим данным была самая большая консоль, вообще выполненная…
Л. Аникина
―
А идея просто сделать мост на другой берег не рассматривалась?
С. Кузнецов
―
Ну, там мостов в центре Москвы достаточно. И я думаю, что куда бы он пришёл, во что. Потом у моста должны быть подходы, подъезды. На другой стороне дома стоят. Что сносить часть застройки набережной? Невозможно. И есть судоходной габарит. Как на обводном канале или на Яузе мостики такие сделаны горбатые, тут не сделаешь. Тут мост должен был приходить на какую-то высокую точку. И потом, ну, как устроен каменный мост или москворецкий, они же в русло реки проходят с большим габаритам, а спускаются потом. И для этого нужно место. И, видите, у всех мостов место есть. Здесь места нет. Поэтому физически невозможно было сделать мост на другой берег, да и главное – не нужно, мосты рядом есть. Нет проблемы с переходом. Вот. Поэтому была одна из идей сделать новое… То есть вот этот вопрос как раз отработки исторического контекста, важный момент был сделать новый сценарий огромного количества раскрытий города, потому что важнейшее место в архитектуре парка занимает архитектуры Москвы, окружение парка. Да? И когда вот эти дорожки извилистые, холмы, когда они рисовались, там была очень важной идея в том, чтобы сделать сценарий, как ты видишь город, находясь в парке с одного места, с другого, с 3-го, с амфитеатра, с моста. И если Вы там, наверное, обратили внимание, огромное количество фотографий новых видов города возникло благодаря «Зарядью», которых раньше никто не видел и не знал, потому что мы знали, что всегда если Кремль, его фотографировали с большого каменного моста стандартно или с москворецкого, второй вариант. И собственно кроме двух этих иконических фотографий Кремля, начиная с еще живописных изображений, там не знаю, XIX века как-то мы не привыкли Кремль видеть с других точек. А парк как раз позволил сделать новые варианты взгляда на Кремль, на собор Василия Блаженного просто потому, что это площадка никогда не была свободная. Она никогда не была такой возможной для видов. То есть достаточно плоская она всегда была застроена. То есть вот с момента основания города это была 1-я площадка, которую вообще застраивали, потому что это была пристань на реке, и с нее начиналось строительство Кремля. Здесь была какая-то там стройплощадка. С самого начала это никогда не было пустым местом. Поэтому видов там и не могло возникнуть. Так, как мы их сделали, поэтому мост стал кульминацией вот этих видовых сценариев.
Л. Аникина
―
Мы продолжим говорить про мост через несколько минут, а пока прервемся на новости.**********
Л. Аникина
―
Мы продолжаем нашу программу. Лиза Аникина и главный архитектор Москвы Сергей Кузнецов. До перерыва мы говорили про мост, про те видовые сценарии, которые он создал. Он внес что-то новое.
С. Кузнецов
―
Безусловно как ты из парка не смотри, есть иконический теперь вид сквозь берёзы на собор Василия Блаженного, есть иконические раскрытия с амфитеатра с большого на весь Кремль. Но я считаю, что безусловно самым… самой драмой является выход на парящий мост, где постоянно много людей, потому что они все фотографируют вот эту ставшую теперь символом Москвы панораму, на которой Вы видите высотку на Котельнической, Замоскворечье и Кремль, и всё это с одной… с одного места можно стало вдруг увидеть.
Л. Аникина
―
Еще и над рекой.
С. Кузнецов
―
Да. В этом есть элемент чуда, потому что под тобой течёт река, и нет никакой опоры, ничего. Ты действительно чувствуешь… Людям же нравится летать. Да? Ты чувствуешь такой чуть-чуть полёт в этот момент.
Л. Аникина
―
А какие ещё варианты были? Давайте поподробнее чуть-чуть этого моста, смотровой площадки. Наверняка были другие дизайны и другие идеи.
С. Кузнецов
―
Смотрите, там то, что стоило бы отметить, в общем, особенного ничего не было. Мост мы планировали делать, честно говоря, стальной. В итоге в силу там решений, уже принятых больше строительным флангом проекта, чем архитектурным, он стал бетонным. Я до сих пор, в общем, не очень согласен с этим решением, надо сказать. Считаю, что стальной был бы, наверное, лучше. Но уже так жизнь сложилась. Уже какой получился. В общем, это все частности на самом деле. Выглядел бы он примерно плюс-минус, ну, как бы, в общем, также, может быть, более там элегантно был бы собран.
Л. Аникина
―
А мне кажется, главная идея – это стеклянные стены.
С. Кузнецов
―
Стеклянные стены и так были. Вот эта скамья по периметру так и была. Надо сказать, что, в общем, очень важно то, что парк в целом реализован максимально точно по проекту, который делали архитекторы, начиная с конкурсного проекта. То есть если Вы посмотрите конкурсный проект и то, что получилось, для такой сложности проекта это действительно минимальные изменения. То есть примеров, когда бы вот так конкурсное решение было настолько точно реализовано, в мире, могу точно сказать, немного. Тем более учитывая именно сложность, сколько всего ты вскрываешь как проблем во время проекта. Проект просто был… То есть я ничего более сложного в жизни, конечно, не делал и, думаю, не сделаю уже, потому что здесь сложнейшие инженерные решения там запустить филармонию под парк. Это даже наши американские коллеги, инженеры, архитекторы говорили, что… Я помню, они мне говорили, слушай, тебе, говорят, только 40 лет, говорит, а ты уже сделал проект, сложнее которого ничего придумать невозможно. Чем ты потом будешь заниматься после этого всего? – говорит. И действительно, я сам говорю, действительно всё так. Ну, чем заниматься я безусловно найду, но это нечто невероятное. То есть даже те, с кем мы работали между… конечно, уровень инженерных здесь решений технических, он совершенно, конечно, сумасшедший. И консоль этого моста, и весь комплекс стеклянный коры, который одновременно генерирует там энергию, охлаждает, обогревает, создает искусственный климат. А филармония под ней. Весь этот набор пространств под парком… В общем, даже парковка там сделана довольно сложно. И уже не говоря о таких вещах, как, например, ледяная пещера там. Да? Такая придуманная тема, она было в проекте. Но когда мы начали ее в конкурсе… Мы когда начали разбирать, как же детально ее сделать, поняли, что то, что в проекте предлагается, это технически невозможно вообще реализовать никак. То есть она… они хотели, коллеги, предлагали ее сделать на улице круглогодичную пещеру. Но, конечно, летом не сделать. Она просто тает, и ничем ты это не остановишь таяние. Поэтому она уехала чуть в глубину. Пригласили мы Александра Пономарёва, прекрасного художника, Алексея Козыря с ним в паре, с кем делали проект, в общем, поэтому там таких интересностей много. Вообще надо сказать, что, конечно, «Зарядье» плод работы огромного количества художников, архитекторов, инженеров, конструкторов. Тут надо понимать, что это действительно плод труда очень большой команды, очень талантливых, способных и, я считаю, выдающихся даже на своем вот поприще людей.
Л. Аникина
―
А какие-то интересные истории, байки, связанные с работой, может быть, находки интересные?
С. Кузнецов
―
Ой, да полно историй. Историями была пересыпана вообще вся тема, начиная с того, что когда мы только начали… сделали конкурс и провели, выбрали проект, первой акцией на площадке была установка информационного инфобокса, это называется. То есть то, что… где люди могли бы узнать, что здесь будет. И вот этот купол, который сейчас там стоит, и он остался стоять в итоге, хотя он был временное сооружение, а потом его приняли решение оставить, включить в проект – это же экспозиция, которая была на биеннале в Венеции в 12-м году, которую мы делали тогда с тогдашней моим партнером Сергеем Чобаном, там с Григорием Ревзиным, с Павлом Владьевичем Хорошиловым, по-моему… А! Хорошилова уже не было в команде. Могу ошибаться. В общем, это была часть экспозиции на биеннале, просто она… мне пришло в голову, что она хорошо исполнит функцию инфобокса, потому что купол из QR-кодов, он такой модный, современный, интересный. Уже с историей. Приз на биеннале получил. И для него был сооружён… Как бы это был купол в куполе. То есть этот купол стоял внутри, а снаружи был так, ну, для интерьера же вещь делалась, не уличная. То снаружи надо было сделать такой саркофаг для него. И соответственно надо было решить задачку, которая сначала мне казалась несложной, – просто подвинуть забор, чтобы разместить вот несоциальный павильон. И всё то, что нам предстоит сделать проект, всю сложность, глубину, масштаб задач я, честно говоря, понял, устанавливая этот инфобокс, потому что мы вынуждены были, оказалось, пройти такое количество согласований, чтоб подвинуть забор, потому что пока забор стоял с 2006 года, на нём разные организации разместили свои там кабели и провода по всяким своим нуждам. И мы даже ещё не убирали забор и не хотели его там… ничего ломать, ничего. Просто его надо было подвинуть. То есть вместо прямого забора сделать такой вот изгиб, чтобы освободить площадку для… И мы примерно полгода занимались сбором согласований и виз всяких, чтоб сделать этот изгиб, что я понял, что да, проект, конечно… Мы пока ставим инфобокс, мы все уже упахались. И, конечно, проект нам предстоит беспрецедентно сложный. Вот. Ну, а дальше было очень много. Была большая эпопея с великим архитектором Сантьяго Калатрава и с нашим уважаемым маэстро Гергиевым. Да? Про… Валерием Абисаловичем. Про филармонию, которую… Там был таким куратором этого проекта, вдохновителем, идеологом. Это очень безусловно круто. Ну, вот он очень хотел делать с Сантьяго этот проект. В итоге была, в общем, проблемная ситуация, потому что Сантьяго хотел делать отдельные здания в нашей концепции. Это была часть парка, как бы закопанная под парк. Он был категорически с этим не согласен. Мы ему предлагали сделать архитектуру внутри и, может быть, архитектуру коры, например. Ну, в общем, была очень сложная эпопея длинной в год с очень тяжелыми переговорами. Ну, в итоге там Сантьяго обиделся, что мы не стали делать его проект. В общем, такой ушел обиженный из него. Хотя год мы этим занимались, пытались найти общий язык. Но не вышло. То есть были… Много было сложностей, причем любая структура, я Вам расскажу, сложности, которые возникали с парком, она будет кончаться тем, что Сергей Семёнович пошёл и решил.
Л. Аникина
―
А ещё какие сложности были?
С. Кузнецов
―
Слушайте, ну, на каждом… на каждом шагу. Ну, во-первых, есть сложности, о которых нельзя рассказывать, потому что это составляет гостайну. Это связано с инженерными особенностями участка, скажем так, очень-очень общими фразами. Это наложило гигантский отпечаток и на архитектуру, и на весь стиль работы, потому что там есть вещи, находящиеся под грифом, которые просто нельзя ничего не рассказывать, не говорить. И это всегда было сложно. Например, ну, элементарная вещь – там передача исходных материалов, чертежей, данных. Мы работали с иностранными архитекторами, с иностранными там специалистами. Это всегда на нас накладывало очень большую ответственность, и как бы мы все были объектом таких проверок, там наблюдений и прочего, потому что вот внешний процесс как процесс идёт стройка парка. Казалось бы, что тут такого? Но бомбардировка письмами в духе 37-го года про измену родине и рассадник шпионов перед Кремлем и всё прочее мы имели регулярно. То есть, надо сказать, такую, казалось бы, классную делаем вещь с топовыми архитекторами международными, яркий проект. Что можно ещё желать? На таких ценностях, построенный, которые, казалось бы, всеми должны быть очень приемлемы и приветствуемы. Мы имели всегда от отдельных, конечно, персонажей вот такие вот и из архитектурного сообщества там, и там Союза Архитекторов, просто из таких неравнодушных граждан, мы постоянно имели в их лице очень мощного оппонента, которые просто засыпали нас и не нас, а наших начальников, вплоть до президента, письмами, чтобы привлечь внимание, что какие враги и главный архитектор там изменник родины само собой, но и вообще что это всё просто сборище предателей, которые на глазах у изумленной общественности творят своё чёрное дело прям в сердце родины. Очень интересно, что и в Соединенных Штатах реакция была очень похожа. То есть мы… То есть понимаем, насколько важно строить на уровне специалистов культурные мосты, потому что мы с нашей стороны преодолевали вот это мракобесие, я считаю, про рассказы, что там кругом враги, и мы, осажденная крепость, нам нельзя сотрудничать, а показывали наоборот, что надо сотрудничать, можно, и везде есть нормальные люди, которые хотят дружить, хотят вместе работать, делать вместе проекты, и это всем на благо.
Л. Аникина
―
А с американской стороны претензии были, что их архитекторы…
С. Кузнецов
―
Конечно, у нас же был эпизод с журналом «New-Yorker», очень известным, авторитетным изданием, которое хотело делать большой материал про парк с архитекторами нашими. И мы были в интенсивной переписке, потому что они с нами связывались, говорят, потому что мы не знаем, что делать, это для парка очень полезно с таким изданием сделать материал, очень круто. Хотя надо сказать, что, например, у нас было много позитива в международной прессе про парк, который помог вообще парку состояться. Огромный позитив, который… Там и «New-York Times» писал. То есть нельзя всё в одну краску красить. Да? Хотя были критические статьи тоже. И это для нас было постоянно темой для медийной отработки. Но вот, например, они говорили, что там «New-Yorker» настаивал на том, чтобы информация была, скажем, негативного характера про режим, про, значит, то, что у нас здесь какие--то драконовские тоталитарное меры всякие применяются. Тоталитарный парк и всё в таком духе. То есть они говорят, ничего такого нет. Наоборот, ничего не можем плохого сказать ни про Путина, ни про кого. Мы просто делаем проект. Можем говорить про проект. Они говорят, такой материал им не нужен. В итоге материал не состоялся. «Guardian» потом писал британский, что… То есть мы действительно… То есть я считаю, что пропаганда намного больше рассказывает про некие противостояния закулисы, чем это есть, но тем не менее, надо сказать, что как ни удивительно, выяснилось, что всё это есть. Для меня это было, в общем, открытием. Я не верил. Я считал, что всё это сказки, и ничего подобного нет. Но когда мы столкнулись, что действительно, скажем так, эскалация того, чего нет, и выдумывание сказок, она как есть как здесь, так и есть они и там. Потому, что был большой материал в «Guardian», например, что… Примерно в 2-х словах так, что, значит, на сегодняшний день самый раскрученный в мире проект – это парк «Зарядье». При этом это, конечно же, перегретая тема, что на самом деле это всё тоже какие-то политические там шашни, игры. Архитекторы, значит, пошли на поводу у политиков. Они там играют… Ну, в общем, короче говоря, такая история, хотя это просто архитектура, просто парк. Люди его, конечно, реально любят, потому что у нас по миллиону человек в год туда приходит. Это больше, чем там… чем в Лувре, по-моему, если я не ошибаюсь. Не помню сейчас эти цифры, не буду там врать. Но это реально, может, не больше, чем в Лувре там, но примерно по миллиону, больше там в год людей. Ну, в общем, это огромная цифра. Понятно, что просто так людей не заставишь ходить, куда им не нравилось. Вот. Так что всяких историй таких с парком и было связано и до сих пор… Ну, такой как пуп земли, как Иерусалим такой – да? – нам всем еще случается. Это такое место, которое постоянно генерирует какие-то события. Да? То есть, казалось бы, что такого? Парк безусловно подвергается колоссальной антропогенной нагрузке. Там чудовищный поток людей, что хорошо и что здорово. Но понятно, что он изнашивается, и за ним нужно следить, ремонтировать, следить за растениями, за… В этом плане пандемия пошла сильно парку на пользу, потому что он отдохнул от людей. Растения разрослись. Там ёжики расплодились. Там ёжики живут. Сергей Семёнович ёжика туда запускал 1-го, папу всех ёжиков. Вот. Рыб запускали. Там всё… Там рыбы, ёжики. Там всё есть. Там есть своя фауна действительно. И это здорово всем им помогло, пока там не было людей. Но когда там людей много, ну, правда, парк надо ремонтировать. Тут ничего не сделаешь. Понятно, что у тебя колоссальный поток людей, и нужно это поддерживать.
Л. Аникина
―
А есть какие-нибудь профессиональные легенды, связанные с этим местом? Ведь всё-таки мне кажется, что когда происходит что-то большое и серьезное, особенно связанное с местом историческим, всегда возникают локальные байки, которые не выходят за пределы коллектива рабочего, но напрямую с ним связаны.
С. Кузнецов
―
Ну, слушайте, у нас очень много баек с тем, что нельзя рассказывать. Поэтому я не могу даже поделиться с вами. Они не зря не вышли за пределы коллектива, потому что это большая ответственность. Но мы там провели, конечно, это целая жизнь была прожита в этом парке за годы стройки. И там, конечно, чего только не случалось. С набережной была очень сложная часть работы, потому что там тоже инженерка, коллекторы. Там же сразу была идея сделать два пандуса, спускающихся. Потом пришлось делать лестницы, потому что чтобы сделать пандус надо было опять там что-то перекладывать. Ну, то есть такие профессионального плана вещи там происходили всегда, как сделать… Что мост мы никак не могли снять опалубку, потому что уже когда он был отлит, выяснилось, что есть проблемы с расчетами. Ну, не проблемы, а пробелы, скажем, в расчётах, которые там экспертиза установила, и пока их восполнили, нельзя было там снять опалубку, потому что реально были подозрения, что он может там, не знаю, там упасть, треснуть. Ну, всё не оправдалось, конечно же. Мы видим, мост стоит, никогда не падает. Он очень прочный. С ним все в порядке. Но какие-то вещи… То есть, скажем так, то, что связано с тем, что много уникального. Да? То, что делается в первый раз не то, что в стране, а в мире. И есть постоянная практика, когда вещь сравнивают с аналогами. Да? И когда тестируют не объект, еще не построенный или только что построенный, а берут показатели с объекта-аналога и говорят, слушай, там есть такие-то проблемы. Давайте подумаем об этом, чтоб таких проблем не было здесь. Так здесь не было ни аналога ни стеклянной коры, ни парящего моста, ни ледяной пещеры никогда не было создано. Это всё абсолютно заново сделанные вещи. Поэтому всегда была сложность, что не на чем проверить. Нет аналогов. Нет ещё опыта этого. Да, мы первый раз этот опыт создаем. Понятно, что мы вынуждены рисковать в чём-то. Были вещи, когда из-за нормативов, я помню, что, например, в какой-то момент сделали очень… там из-за того, что сложная инженерия, а у парка… а у него же нет. То есть у любого здания… Парк – это вообще просто… кроме того, что это зелёная поверхность, это же сооружение 70 тысяч – внимание! – квадратных метров. То есть там огромное количество просто объёма – да? – строительного. Ну, филармония и подземные сооружения. И вопрос был один из ключевых инженерных, у любого здания есть крыша. На крыше куча инженерных… там всякие градирования, выходы на кровлю там эвакуационные всякие там выпуски коллекторов, стояков и прочей, прочей, прочей фигни, которые на крыше любого здания, как правило, есть. Торчат всякие антенны, всякие штуки. Бывает, что нужна крыша. Вот, например, в художественной гимнастике, в центре, который у нас вчера получил приз, у него крыша такая волнистая в Лужниках. На крыше нет ничего. Это важная часть концепции, что на крыше ничего не было, но за ней есть фасады. Поэтому всё, что должно было торчать на крыше, выведена на фасады, замаскирована. Но есть поверхность, куда было вывести. У парка фасадов нет. Он закопан в землю. Да? И у него единственная поверхность – это крыша, куда можно было вывести. И это была, честно говоря, инженерно, проектно самая большая проблема, которую пришлось решать, как справиться вот с этой всей инженерной инфраструктурой, которая не должна портить вид парка, потому что у нас нет места, куда вывести. Поэтому была придумана так называемая северная галерея, которую сейчас сделали, кстати, арт-пространством, куда выходит много инженерии. То есть это большой канал под землей, накрытый решеткой. Сверху Вы ничего не видите, но туда выходит куча всяких выпусков и разные штуковины, чтобы их как бы замаскировать. Но что-то туда выпустить не удалось. Поэтому это всё повыходило наверх в виде разных там шахт и всяких штуковин. И по нашим нормативам, к сожалению, они должны были все торчать над землей, но так, как любой норматив придумали люди, а люди совершают ошибки, значит, люди могут же его и отменить, там были тоже… Опять к вопросу, история очередная, которая кончается, пришёл Сергей Семёнович и всё решил. На самом деле это не шутка. Это правда так. Он когда приехал, увидел все эти торчащие штуки и говорит: «Это что за фигня?» Я ему говорю: «Сергей Семенович, видите, это, правда, фигня. Вот мы бились-бились, но не экспертиза, никто…» Ну, то есть, условно говоря, никто не берет на себя ответственность, чтобы этого не строить. Это, конечно же, уродство и делать нельзя, но, блин, к сожалению, нормативы говорят о том, что надо. И он сказал окей, я буду тот человек, который возьмет на себя ответственность. Убирайте. Сразу же те, кто ответственен за нормативы, нашли как описать специальными условиями и прочее, чтобы так можно было сделать. Это была то же история. Это всё торчало. Парк выглядел как лес всяких шахт, торчащих на 2-3 метра в высоту. Последнюю из них я сам уже лично, пользуясь примером Сергея Семеновича, когда у нас были выходы из диспетчерской, есть тоже диспетчерская Мосводоканала, по-моему, которая под парком, одно из сооружений находится, им нужны были выходы, которые выглядели примерно как такие фашисты бункеры из игры «Doom». Или как там называлась популярная стрелялка? Такие бетонная штуки. И их тоже уже успели сделать. И все-таки много всего, и… Приезжаю, говорят, мы это что… Ну-ка, дайте проект. Разве у нас так было? Смотрим. В итоге в какой-то из НРЗБ проекта, потому что была куча документации, экспертиз. То есть всегда где-то менялись, на коленке правили, потому что всё это там на сроках. В общем, был элемент некой неразберихи. Пропустили, короче, мы эти выходы. И по месту было решать. И тоже вот один уже был построен, его убирали. 2-й построен не был. Просто… Удалось его просто договориться, чтобы его не строить. Ну, то есть вот таких историй там была просто тьма. Мы долго решали в проекте убрать вот эти ТП, которые остались от гостиницы «Россия», которые сейчас облицованы нержавейкой такой мятой и всем очень нравится, все думают, что это чуть ли не арт-объект, который стоит в парке и добавляет ему дизайна. На самом деле это была большая проблема, потому что я бился реально с 15-го года, два года ходил, околачивал пороги инстанций, чтобы их убрать. Но пока мы собрали все согласования, мы поняли, что уже по времени мы… не получается. И уже многое построено. Много теперь переделок придется делать. Хотя как раз мы только собрали документы, чтобы можно было от них избавиться. И в итоге решили, что придётся их оставлять. А надо было придумать… Их не было ни в проекте, нигде. Мы всегда исходили из того, что мы добьемся, чтобы их убрали. Поэтому на этом месте должен быть ландшафт. В итоге за месяц, – да? – когда мы поняли, что всё, поезд ушёл, мы не успеваем. Ничего не поделаешь. Вот было придуман на ходу решение просто сделать это из нержавеющей стали, причём потом это стало модным решением, которые встречаются в Москве ещё в каких-то местах, потому что его просто стали копировать, настолько всем понравилось, как это в итоге решено.Парк – сложнейшая история, которая требует там водоснабжения, канализации, вентиляции, жизнеобеспечения. И там этого очень много безусловно. Это нам очень мешало делать ландшафт, где бы вы находились, вам бы это не резало глаз и не раздражало, и не препятствовало бы там гулянию, вот это была проблема. Понятно, что этого очень много, причем относится не только к парку, но и к сооружениям всяким, которые вроде не парк, но они имеют здесь свои надобности определенные, которые должны быть реализованы через инфраструктуру парка. Я думаю, что это самое, наверное, вскопанное, изрытое и застроенное, если брать вглубь, вместо Москвы. И на этом на всём сделать, посадить сверху, ещё раз говорю, это не просто благоустройство, а это сооружение, потому что там есть и парковка, и филармония, и куча павильонов, всё это приземлить и сделать сверху ландшафт, не просто газон, а серьёзно реально парк с большими деревьями, там кустарниками и этим насосным климатом, и парком камней, там мхов, лишайников и всего-всего вот этого, это, конечно, я до сих пор не понимаю, как вообще мы это сделали. Я, честно сказать, если бы мне предложили еще раз вести проект такого плана, я реально бы не взялся, потому что это… Вот у меня пятно на голове, это реальное маленькое «Зарядье». Я его получил на «Зарядье», на парке. Это мне на всю жизнь осталась память об этом проекте.
Л. Аникина
―
А какие-то самые любимые части у Вас там есть? То, чем особенно гордитесь, особенно нравится?
С. Кузнецов
―
Ну, я регулярно бываю часто. Ну, да. Я даже не знаю, как выделить. Для меня это настолько стало родным местом, просто частью меня. Ну, черт его знает. Не могу я ничего выделить. Это я всегда обязательно стараюсь зайти на мост, там полазить по этим холмам, под кору там забраться, посмотреть. Но это всё какой-то… превратилось у меня уже, как ты ходишь и как, я не знаю, то есть общаешься со своим детищем, где важно, как он, что развивается, как он себя чувствует. И очень сложно что-то выделить.
Л. Аникина
―
А возникают какие-то идеи, чтобы что-то переделать, добавить?
С. Кузнецов
―
Именно мне хочется, например, там есть вещи, которые, к сожалению, были не до конца выполненные там проектные, которые хочется все-таки доделать. И никак мы доделать этого там местами не можем. Там где-то там, не знаю, грунта подсыпать, там газон по-другому там вывести. Это в принципе не сказать, что кто-то сильно это может увидеть и распознать. Но есть такие вещи, конечно. Они не связаны, что переделать. Они связаны с тем, что это просто ты видишь несовершенства, о которых в основном люди не знают, потому что они увидели продукт, сказали: «О! Вау! Ничего себе! Обалдеть можно!» А ты знаешь, как должно было быть и смотришь на это, думаешь: «Да, вот здесь бы там доделать, что-то досовершенствовать». Но я думаю, что постепенно можно всё это будет… То есть есть такие вещи безусловно. Просто сейчас не хочется рассказывать, чтобы просто не наводить, что называется, слепого на тумбочку. То есть сейчас всё нормально. Все считают, что это окей. А ты сейчас скажешь: «А вот здесь должно было быть лучше». И все: «Вот! Ничего себе! Неправильно сделали!» А там есть объективно вещи, которые надо сделать лучше. Но нет, в целом ничего. Я считаю, это законченное произведение, абсолютно самодостаточное и гармоничное. И там есть место, скажем, временным вещам, которые регулярно происходят, там уличное там искусство. То есть это предусмотрено всё, в порядке с ним. Он хорошо выдерживает. Он для этого создан. Но то, что сделано в ландшафте и в стройке, я считаю, что тут вопрос только подтягивания мест, где просело качество в силу сложности проекта, скорости его реализации, ну, обычных факторов, которые на стройке у нас в России часто бывают. Там есть, что ещё подшлифовать, починить. Но это, честно говоря, есть на любом объекте, между нами говоря, тем более на таком сложном. И всё-таки надо сказать, что не взирая на все сложности, там те, кто над парком работали, и строители, и архитекторы, инженеры, на мой взгляд, уровень реализации всё равно очень крутой при том, что как всё в мире неидеально, несовершенно, но понимать через какое количество сложностей пришлось пройти… Я всегда умиляюсь комментариям, не знаю, в соцсетях, когда люди пишут: «А что такого? Подумаешь, позвали американских архитекторов, сделали проект. А что здесь такого выдающегося?» Это, конечно, то, что меня всегда… Думаю: «Господи, этих людей надо поставить в этот проект и предложить им сделать типа то же самое». То есть понятно, что это дичайшее упрощение, которое просто невозможно действительно пройти через всю эту и сложность, и организационные публичное политические там и строительные, инженерные, когда это всё вместе. То есть сейчас, оглядываясь назад, есть проекты, знаешь, которые типа там Панамского канала, – да? – что… которые, выяснилось, что настолько сложны и чудовищны, что когда проект завершается, все, кто участвовал, говорят, слушайте, была гигантская ошибка, что мы в него входили. Если бы знать, мы бы никогда на него не пошли. То есть я… Так про парк сказать нельзя. Я всё равно считаю, надо было на это идти и делать. Это крайне важно. Но это прям для меня это такой… Как вот ребёнок в муках рождается. Для меня это в данном случае это новая русская архитектура, которая родилась в муках на этом проекте, но она родилась, есть, растет, развивается. Но как человек и там мать должны пройти через боль, чтобы дать новую жизнь, вот здесь мы тоже прошли через боль, чтобы дать новую жизнь, на мой взгляд, не только одному проекту, а вообще очень важному направлению в нашей отечественной архитектуре. И мы когда занимались, меня позвали консультировать Госдуму, вот с Вячеславом Володиным мы занимались, он меня пригласил там по залам делать реконструкцию, он сказал, что помни, что, говорит, после того, как возник парк «Зарядье», мы не можем себе позволить сделать плохие проекты в России, потому что теперь есть такой пример, который заставляет нас делать… Я считаю это на самом деле, ну, может быть, очень пафосное высказывание, но я считаю, в нем очень реально много правды, потому что такие проекты и важны. Они задают уровень, планку. И они показывают, что это можно сделать. Поэтому все разговоры, что знаете, ой, это сложно вот в наших условиях, у нас климат, тут у нас нормы, тут у нас бюрократия, тут у нас то, тут у нас сё. Поэтому плохо получилось. Такие проекты важны, чтобы, знаете, сказать, вот есть пример, когда получилось. Поэтому нет, давайте уберём отговорки и будем просто заниматься делом.
Л. Аникина
―
Спасибо. Это был главный архитектор Москвы Сергей Кузнецов. И я Лиза Аникина. Всего доброго!
Более подробно обо всех изменениях в районе вы можете узнать на официальном портале Мэра и Правительства Москвы ( mos.ru