Палачи Большого террора - Никита Петров - Дилетанты - 2016-12-08
С. Бунтман
―
Мы начинаем нашу программу, и вы знаете, что декабрьский номер «Дилетанта», он посвящен сталинским палачам, здесь надо вещи называть своими именами. И сегодня у нас в гостях Никита Петров, историк, и автор работ и книг, в том числе и о личностях, о тех, кто служил в НКВД и кто поводил тот самый большой террор, и не только большой террор.Добрый вечер.
Н. Петров
―
Добрый вечер.
С. Бунтман
―
Можно ли сделать какой-то… что это определенные типы людей, которые участвовали, начиная от Ежова наверху и до следователя, водителя или палача, прости, господи, непосредственно.
Н. Петров
―
Конечно, здесь можно говорить о некой общей черте. Общая черта – это то, что все эти люди, даже поступив на службу в еще органы, там, иногда ВЧК, иногда ОГПУ, имели, конечно, разный бэкграунд, происходили из самых разных слоев общества, но в процессе работы формировалась такая, я бы сказал, кастовость и ощущение принадлежности к такому ордену, который владеет в стране всем. То есть, я бы сказал, эта чекистская обособленность, она накладывала отпечаток и на характеры, это с одной стороны.А с другой стороны, так как в ВЧК еще со времен Дзержинского были представлены самые разные нации и самые разные социальные происхождения, это стало для многих из них уже накануне большого террора большой проблемой только потому, что советская власть, она ведь очень требовательно относилась к классовому происхождению. А многие чекисты, поступая в годы революции на работу в органы, они ведь были иногда из торговцев, иногда из зажиточных слоев, иногда даже из дворян.
С. Бунтман
―
Дзержинский, в общем-то…
Н. Петров
―
И сам Дзержинский, и Пилляр, который занимал довольно высокие должности еще в ВЧК и в ОГПУ при Дзержинском, а потом и при Ягоде. И когда уже мы говорим о начале большого террора, мы понимаем, что здесь чистка была направлена уже не только вовне, когда органы выступали как инструмент партии по проведению репрессий среди населения, но и внутрь.После специальной резолюции февральско-мартовского пленума 1937 года было четко декларировано, что и НКВД не справился с теми задачами, которые были поставлены, и предательство Ягоды внутри органов НКВД по смазыванию политических дел, по слабым преследованиями бывших лидеров оппозиции, все это теперь ставилось чекистам в вину, а эту вину нужно было каким образом доказать? Да потому что, оказывается, многие из них разделяли, например, троцкистскую платформу, так по крайней мере декларировалось. Хотя на самом деле среди них были когда-то сочувствующие Троцкому, и вот вся эта кадровая верхушка, она ведь досталась в наследство Ежову от Ягоды, и первые аресты, которые проводили…
С. Бунтман
―
Ежов когда был назначен?
Н. Петров
―
Ежов был назначен 26 сентября 1936 года на должность наркома, и самое интересное, что в обоснование этого назначения Сталин писал специальную телеграмму с юга, где говорил, что органы опоздали на 4 года с разоблачением троцкистского, зиновьевского и заговора правых, которые…
С. Бунтман
―
Почему именно 4?
Н. Петров
―
А это очень интересно, потому что та схема, которая строилась на основе тех донесений, которые еще даже Ягода посылал в Кремль, было понятно, что в 32-м году как будто бы сложился так называемый право-троцкистский блок, или блок всех оппозиционеров. И эту схему потом они успешно развивали. Апофеоза развития эта схема достигла на июньском 1937 года пленуме, где Ежов делал доклад, из которого следовало, что и военные заговорщики, и бывшие оппозиционеры, и заговорщики в НКВД – все, оказывается, имели своих представителей в так называемом центре центров. Этот центр центров – это была верхушка того как будто бы объединенного заговора, который ставил перед собой цель свержения советской власти и реставрации капитализма в СССР.
С. Бунтман
―
Это конструкция.
Н. Петров
―
Это была конструкция, которая была построена по сути на песке, но этот песок – это были многочисленные показания, выбитые из арестованных либо обманом, либо уже применением каких-либо угроз и насильственных методов, но тем не менее, этот дом, он обрел окончательные очертания уже на третьем московском процессе, процесс право-троцкистского блока.
С. Бунтман
―
Показания выбивались или вынимались под конструкцию уже.
Н. Петров
―
Ну, разумеется.
С. Бунтман
―
Под проект.
Н. Петров
―
Конечно. Это были очень часто – мы когда смотрим и дальнейшие показания чекистов, уже самих арестованных, они очень часто говорят, что уже была готовая схема. Когда шли допросы, они уже обеспечивали просто эту схему показаниями арестованных. Если эти показания не вписывались, их просто не брали у арестованного.Но когда мы говорим о чистке внутри НКВД, то сразу очевидно и становится понятным, что социальное происхождение, принадлежность или близость к Ягоде и поведение в быту – все становилось часто причиной для ареста. Дело в том, что чекисты при Ягоде, они чувствовали себя довольно вольготно – использовали оперативные суммы, полагали, что им самим, чекистам, ничего не грозит. Они выполняют директивы партии, они громят так называемое троцкистское подполье – и, значит, они сами неприкасаемые и гарантированы от того, чтобы их наказали.
С. Бунтман
―
Я напоминаю, что Никита Петров у нас в программе «Дилетанты». Вот интересно, вот эти чистки, которые были, первая наверное – можно ли отсчитывать от начала 35-го года? Потому что после убийства Кирова были кое-какие чистки и серьезные. Значит, насколько была вот эта чистка, если мы идем – 35, 36 и начало 37-го года, насколько были вычищены органы или приструнены, скажем так?
Н. Петров
―
Дело в том, что как только был убит Киров, естественно, были сразу же приняты определенные законы типа закона от 1 декабря 34-го года о порядке расследования дел о террористических актах. Это первое.Второе. Сталин сам задавал направление следствию по делу Кирова. Ведь ленинградская верхушка НКВД полагала, что имеет дело с террористом-одиночкой. Как, собственно говоря, по всем исследованиям…
С. Бунтман
―
Да, в общем, так и получается.
Н. Петров
―
Так и есть. Но ведь Сталин им четко сказал: ищите среди зиновьевцев. Сталину нужно было использовать это дело, для того чтобы действительно взбодрить и, собственно говоря, почистить и саму систему НКВД, и, более того, перебросить мостик от этого события к возможности полного разгрома всех тех бывших оппозиционеров, с кем он, конечно же, давно хотел расправиться не просто политически – политически он с ними расправился, ему нужно было расправиться с ними физически, вычеркнуть их из истории и создать свою схему истории, где только Сталин и его группа были, собственно, проводниками правильных ленинских идей.И те чекисты, которые работали в Ленинграде, не все из них готовы были следовать этим, я бы сказал, установкам, с одной стороны, но были переведены специальные люди из Москвы, из секретного политического отдела, такие, как Люшков, например, или Коркин, и они вели дело в заданном Сталиным направлении. А верхушка ленинградских чекистов за халатность, за то, что они недосмотрели, за то, что они не смогли вовремя предотвратить это покушение, были осуждены. Но на смехотворные сроки. Этот процесс состоялся в январе 35-го года, его вели по линии Военной коллегии Верховного суда, но получили они 3, 5 лет лагерей, и статья была, естественно, так называемая преступная халатность. То есть, это еще не политические обвинения, они не были впрямую обвинены в том, что они пособники классового врага.
Но вот то, что постепенно нарастала и шпиономания, и, я бы сказал, такой активный изоляционизм, и, естественно, боязнь всех сопредельных буржуазных государств, привело к тому, что в 35-м году было, что называется, реанимировано дело так называемой польской организации Войсковой, которая в действительности не существовала.
Когда-то при Пилсудском, действительно, были такие поляки, которые боролись с царской Россией, и, соответственно, отстаивали интересы Польши, как нового появляющегося государства, но часть чекистов ведь были поляками, и первый, кто был арестован, это был довольно видный чекист Маковский, это было сделано уже в начале 36-го года, а к концу 36-го года арестовали и Сосновского. Это довольно крупные работники, которых пригласил на работу в ВЧК, перевербовал из польских рядов еще сам Дзержинский. Но теперь тень подозрения пала на любого поляка, который работал в НКВД, и это развитие национальной линии и развитие линии тех, кто сомневался в вине, например, ленинградских чекистов.
Есть такие четкие, я бы сказал, документы о том, что если кто-то говорил: ну, в чем виноват Медведь, руководитель Ленинградского НКВД, или его заместители? Ну, убийца-одиночка может быть, может случиться в любом месте, в любой области. Вот здесь нужно было точно показать, что эти люди не просто политически прозевали что-то, не просто политические ротозеи, они пособники врага. То есть, теперь все эти обвинения политизировались. И летом 36-го года Ежов, который тогда только еще наблюдал за следствием в деле НКВД, ему поручил Сталин следить за НКВД.
С. Бунтман
―
От ЦК вроде бы.
Н. Петров
―
Да, от ЦК. Он, конечно, не пользовался, я бы сказал, благосклонностью Ягоды, но у Ягоды был первый заместитель Агранов, который стал захаживать к Ежову и который стал оказывать ему содействие. Агранов как-то уловил, кому нужно помогать. Чекисты между собой говорили, они ведь, как узкоклановые и ведомственные замкнутые сообщества, они не любили этого, я бы сказал, партийного вмешательства, они говорили: ну, Агранов у нас вроде дымовой завесы. Он Ежова так, как надо информирует.На самом деле это было не так. На самом деле Ежов влезал в следствие, и когда готовился первый процесс троцкистско-зиновьевского центра, который состоялся в августе 36-го года, Ежов уже играл активную роль в том смысле, что он получал все показания арестованных, он направлял следствие, он был теоретиком, который обосновывал, что от фракционности прямой путь к контрреволюции, даже писал такую теоретическую работу, которая редактировалась самим Сталиным. Она не увидела свет, к сожалению, иначе мы бы имели это в виде печатного текста.
С. Бунтман
―
Но в архиве есть, слава богу.
Н. Петров
―
В архиве есть первая глава этой работы со сталинской правкой, последующие главы, это по сути, ну, я бы сказал, такое пересказывание сталинских идей. Ежов и предвосхищал какие-то вещи и, с другой стороны популяризовал то, что Сталин говорил в узком кругу. Поэтому с точки зрения исторического источника это интересная работа.Но все это приводило к тому, что складывалась картина: вот был Ягода и его чекисты – не просто ротозеи, они зажравшиеся чинуши, как это было написано в приказе, который практически был принят под нажимом Ежова, приказ от 15 июля 1936 года, в котором говорилось, что чекисты потеряли нюх, чекисты перестали соответствовать тем высоким задачам, политическим задачам, которые на них возлагаются, чекисты просто превратились в чиновников, в фиксаторов событий, ну, ведут осведомительную работу, собирают сведения о том, где и как в стране обстоят дела, но это же не активная политическая позиция. Нужно же упреждающие удары наносить по так называемому троцкистскому подполью. Чекисты проглядели правых, но ведь правые – это тоже проблема, надуманная Сталиным. Нужно было найти эту связку, и действительно те, которые были осуждены по процессу троцкистско-зиновьевского центра в августе 1936 года, они давали показания о том, что у них все-таки были какие-то не просто контакты, а прямые разговоры и одобрение их деятельности правыми, то есть, Бухариным, Рыковым.
С. Бунтман
―
Да.
Н. Петров
―
Этот мостик перебрасывался как задел для будущего развития репрессий.
С. Бунтман
―
Да, и вот этого великого право-левого, всей вот…
Н. Петров
―
А когда уже потом состоялся процесс право-троцкистского блока в марте 1938 года, это был своего рода сталинский апофеоз и наглядное подтверждение той схемы, которая изложена была Ежовым в июне 37-го года.
С. Бунтман
―
Хорошо. Кто же у нас остается вот на начало большого террора? Как у нас выглядит, и психологически как выглядит НКВД вот такое, мобилизованное сейчас уже, в общем-то, в какой-то степени вычищенное и запуганное. Мотивированное и запуганное.
Н. Петров
―
Мне всегда казалось раньше, что как-то нелогично вот даже с точки зрения Сталина. Если ты НКВД как орган, нацеленный на проведение репрессий в советском обществе, начинаешь так же тоже репрессировать, то это расстраивает всю работу.А на самом деле, как выясняется, это наиболее эффективный метод, потому что чекисты, когда они сами становятся объектом репрессий со стороны уже нового чекистского начальства, людей, которых сгруппировал вокруг себя Ежов, работают еще лучше. Потому что, во-первых, средний состав, пришедший, кстати говоря, очень часто на работу в органы госбезопасности еще при Дзержинском, он не имел возможности выдвигаться. Ну, потому что сидит уже целая камарилья комиссаров госбезопасности первого ранга, второго ранга, и они, их же не сдвинешь. А тут вдруг расчищаются эти вакансии, потому что среди них идут аресты.
Они хотя и старые дзержинцы, но тем не менее, у каждого из них есть определенные минусы и, я бы сказал, определенные слабые места, в результате которых каждого из них можно представить как заговорщика времен Ягоды, который смазывал политические дела. И выдвинуться можно сразу наверх, то есть, открывается то, что у нас теперь модно называть словом социальный лифт. Они отлично работают, эти чекисты среднего звена и мелкого звена, потому что они понимают: если он посадит своего начальника, значит, он следующий сядет в его кресло. Конечно, это неразумно с точки зрения человеческой морали. И аморально, и неразумно.
С. Бунтман
―
Нет, причем здесь мораль?
Н. Петров
―
Мораль здесь тоже важна. С одной стороны, это, конечно, аморально и по-человечески низко, но с другой стороны, это и нерационально, потому что, а с чего он взял, что завтра его так же точно не выкинут с этого кресла? Почему он решил, что на нем репрессии закончатся? Он займет свое кресло, а репрессии закончатся.
С. Бунтман
―
Не закончатся, если он допустит ошибку. Он убежден психологически: если, но не я-то, потому что я смотрю наверх, я смотрю вниз, я смотрю вбок – я умный, я правильно все делаю, я упреждаю мысли. Меня это, наверное, не коснется. А возможности есть.
Н. Петров
―
Я понимаю, каждый из них думает: ну, они-то враги, а я-то за что, я – самый верный борец партии.Но при этом, заметим, само по себе качество этого кадрового состава – это все-таки люди, часто имеющие чуждое социальное происхождение, неправильную, с точки зрения уже 37-го года, национальность. Ну, если он поляк, если он немец – куда с этим? Ведь уже идут национальные операции.
Очень характерный пример. Начальник управления НКВД по Калининской области Домбровский, он поляк. Как только он получил «польский приказ», что ему нужно было делать? Приказ предписывал арестовывать всех тех, кто имел связи с Польшей, кто подозрителен по польскому шпионажу. Это так называемые национальные операции, которые были нацелены на ликвидацию людской базы и иностранных разведок.
С. Бунтман
―
Да. И ликвидацию людской базы.
Н. Петров
―
Но он же сам должен начать с себя, он поляк. Или Реденс, начальник московского НКВД, тоже поляк. Так вот, Домбровский впал в задумчивость, когда получил приказ о репрессиях против поляков и подозрительных по польскому шпионажу, сидел, начинал день в управлении с чтения газет, до оперативного состава содержание приказа не довел - а надо было довести, приказ вышел еще 11 августа. Конечно, Домбровский сам был арестован 5 сентября. Почему? Потому что его заместитель донес. Заместитель знал о наличии этого приказа и донес в Москву о том, что Домбровский саботирует проведение польской операции.
С. Бунтман
―
А были те, кто с шашкой впереди? Вот не в том беда, что я поляк – ну, и ладно. И вперед – арестовывать, там, условных поляков, кого угодно?
Н. Петров
―
Да. У нас есть две линии поведения, две стратегии выживания. Вот Реденс, например, проводил в жизнь польский приказ и полагал, что он тоже неприкасаем, потому что он все-таки какой-никакой, а в родственной связи со Сталиным состоит.
С. Бунтман
―
Да. Через Аллилуеву.
Н. Петров
―
Латыш Заковский, он же Штубис, руководитель Ленинградского НКВД. Этот, когда был назначен начальником Московского управления НКВД в январе 38-го года, развернул чудовищную активность по репрессиям против латышей. Он понимал, что свою латышскую, я бы сказал, составляющую, эту часть своей личной биографии он должен искупить яростной работой против представителей так называемых латышских, там, я не знаю, разведорганов и прочих. Он проводил аресты по домовым книгам, где были латышские фамилии. Латышский клуб, конечно, был разгромлен еще при Реденсе в Москве, клуб «Прометей», а он проводил репрессии и против милицейского состава, где, казалось бы, можно было не обращать внимания – латыш, не латыш.Но он сказал: как же? Органы милиции совершенно не почищены. И поэтому вот та вакханалия арестов в Москве февраля-марта 38-го года, пока Москвой руководил Заковский, она сама по себе очень показательна, потому что это вот и есть то самое служебное рвение, тот пример бездумного рвения.
И Заковский, находясь в гостях у Фриновского, у первого заместителя наркома внутренних дел, вместе с Каруцким, который сменил его на должности начальника московского управления, как-то выпили очень крепко и под утро – сын Фриновского рассказывал это потом в своих показаниях – застал такую перебранку на кухне, когда Заковский говорил Каруцкому: ты предатель, ты шпион, ты будешь арестован, а Каруцкий говорил: нет, если я и буду арестован, то только после тебя.
И вот эта как раз обстановка, когда никто из них не знает, как вообще говоря, сложится их персональная судьба. Но они уже находятся, я бы сказал, в такой колее, из которой выйти совершенно невозможно. И чаще всего, когда мы говорим о психологическом портрете чекиста вот такой средней ежовской формации, начальника регионального УНКВД, это часто авантюристы, карточные игроки – в переносном смысле этого слова – которые поставили на удачу, которые поставили на разворот репрессий по всем статьям, чтобы отвести от себя хоть какие-либо упреки, что ты не активен, что ты…
С. Бунтман
―
Невротическая ситуация, абсолютно невротическая.
Н. Петров
―
Ситуация, когда стрелялись. Я могу привести пример. Конечно же, в этом споре оказался прав Каруцкий, потому что Заковского арестовали раньше, его арестовали в конце апреля 38-го года. Но Каруцкий надолго не пережил Заковского. Каруцкому было передано непосредственно Фриновским, я бы сказал, пожелание Ежова «уйти на тот свет», иначе он будет арестован. И Каруцкий застрелился у себя на даче в Серебряном бору 12 мая 38-го года. Так что, вот этот спор, он закончился практически трагичным результатом.
С. Бунтман
―
Есть еще один вопрос, вопрос национальный. Вот такой мем известнейший: да были в НКВД массово одни евреи, которые вот как раз и проводили все репрессии, то есть, до Берии, вот скажем. Вот полно евреев, полно евреев, которые вот делали. Начиная от ЧК времен Дзержинского и кончая ежовским НКВД.
Н. Петров
―
Я могу сказать, что тут надо, конечно, признать объективную реальность, потому что и поляков было порядка 10%, и латышей порядка 10% или даже больше, а в руководящем составе, конечно же, эти проценты – я сейчас называю именно руководящий состав – евреев в руководящем составе к 36-му году было 40%, если мы говорим о именно высшем номенклатурном слое. В Украине они были представлены еще больше.Но это та объективная реальность, которая сложилась еще во времена Дзержинского, это, собственно говоря, те кадры, которые постепенно развивались и доросли до довольно больших высот. Но мы видим, что сами по себе репрессии направлены ведь и на этот руководящий слой, и поэтому дальше, после октября 36-го года, когда начались уже массовые аресты в верхушке НКВД, мы видим постоянное падение этого процента.
А если говорить в целом по стране, то, конечно, евреи не занимали столь значительных процентов в национальной разблюдовке, если мы возьмем кадры все целиком, начиная с сержантов госбезопасности и кончая генеральным комиссаром. То есть, здесь становится понятным, что руководящий состав, который состоит во многом из евреев, он как раз уже в 37-м году подвергся столь значительной чистке, что процент упал вдвое, а к 1939 году, к приходу Берии или после прихода Берии, когда тот провел уже еще одну волну…
С. Бунтман
―
Это вторая часть антисемитского катехизиса. Первая часть – это одни евреи, они нашу страну как раз распинали. А вторая – во время репрессий стреляли-то одних евреев, ну и слава богу. Это вторая часть антисемитского катехизиса.
Н. Петров
―
Но тут надо как-то это все-таки сложить с одной и с другой стороны.
С. Бунтман
―
Оно никогда не складывается.
Н. Петров
―
Либо так, либо эдак, это во-первых. А во-вторых, еще нужно помнить одну вещь. Очень часто сталинисты и люди, которые хотя бы пытаются каким-то образом Сталина, что называется, отбелить или оправдать репрессивный курс, говорят: нет, ну, репрессиями занимались зарвавшиеся люди из НКВД, ну, иногда, кстати говоря, грешат и на евреев. А сам Сталин, он в конце концов террор прекратил.Вот это наивные заблуждения, потому что эти люди не читали документов, они не видели тех распоряжений, которые давал сам Сталин непосредственно. Это первое.
И второе, на арест любого руководящего работника вот из той, я бы сказал, высшей номенклатуры, требовалась санкция самого Сталина. Не арестовали бы ни Ягоду, бывшего наркома в конце марта 37-го года, ни Пилляра, комиссара госбезопасности второго ранга, ни Заковского в 38-м году, если бы на это не было бы распоряжения Сталина.
С. Бунтман
―
Никита Петров в программе «Дилетанты», мы продолжим через 5 минут.НОВОСТИ
С. Бунтман
―
Мы продолжаем нашу программу, и мы говорим о сталинских палачах и говорим, если так сказать корректно, вот о составе НКВД во время большого террора. Мы сейчас как раз завершили на том, что вот существует убежденность сталинистов, что репрессии проводил НКВД, а Сталин прекратил террор, уже когда он зашел бог знает куда.И вот сейчас, если довершать характеристику тех людей, которые проводили террор непосредственно, НКВД в 37-38 годах, большой террор, вот здесь зачем Сталину понадобилось и наказать Ежова, и сменить очень серьезно состав и руководящий НКВД и привести туда Берию?
Н. Петров
―
С моей точки зрения, Сталину довольно легко было войти в террор, потому что это было развитие некоторых схем всеобщего заговора и «пораженности» в кавычках всех советских и партийных органов деятельностью врагов. Но когда террор уже шел – расстрелы по лимитам в ходе так называемой кулацкой операции, национальной массовой операции – естественно, он катился как некая снежная лавина, потому что он захватывал все новые и новые области, и он требовал, по логике, расширения.Сталин давал добро. Ведь те лимиты и те увеличения лимитов, о которых время от времени писали местные начальники НКВД, они удовлетворялись Сталиным либо Ежовым с согласия Сталина. На это тоже есть документы в российском архиве РГАСПИ (Российский государственный архив социально-политической истории), подлинники. Они и выставлены, кстати говоря, на сайтах и во многих интернет-публикациях это можно найти с красивыми, красным карандашом росчерками Сталина об увеличении лимитов.
Но вот в конце концов Сталин посчитал, что необходимо все это заканчивать. Не потому что страна очищена окончательно от врагов, а потому что действительно процесс катится уже сам по себе. Даже при контроле со стороны Сталина есть некая логика развития. Показания арестованных затрагивают новых арестованных. Накапливается в Москве так называемая «библиотека показаний арестованных», она составляла многие-многие тома, это вот самые важные показания, которые затронули каких-то других руководящих работников, они все свозились в Москву и в Москве расписывались на карточки. Вплоть до 41-го года еще на пофамильной карточке расписывались эти показания, это была, собственно, картотека тех, кто затронут показаниями разоблаченных врагов народа.
А как из этого выйти? Кто-то ведь должен быть виноват во всем этом. Сталин, он ведь всегда хитрил. Он хитрил и с собой, он хитрил и с народом. Когда шла коллективизация, ведь не случайно он писал статью…
С. Бунтман
―
«Головокружение от успехов».
Н. Петров
―
«Головокружение от успехов», да. Он ведь не сомневался в том, что нужна коллективизация, он просто говорил, что кое-где на местах поторопились, кое-где насильственно сгоняют в колхозы – это нехорошо.
С. Бунтман
―
И каждый думал, что, это вот у меня здесь вот это то самое «кое-где», где произошли перегибы, а в целом все нормально.
Н. Петров
―
Да, да. И каждый думал, что на самом деле Сталин – вот он какой мудрый. Он же осаживает, он же притормаживает ретивых работников.
С. Бунтман
―
Нашу деревню увидел, нашу семью увидел, когда террор зашел далеко.
Н. Петров
―
Это миф, это легенда, но это и хитрость, это действительно хитрость, я бы сказал, такого византийского царедворца. И точно такой же трюк он делает в 38-м году. Вдруг выясняется, что НКВД перегнуло с проведением репрессий, ну, чересчур жестокие методы. Ведь пытки, избиения были введены в норму действия НКВД начиная с 37-го года – выбивание показаний, выбивание признаний.И тогда Сталин делает очень хороший трюк, он назначает Берию 22 августа 38-го года первым заместителем к Ежову, и Ежов прекрасно понимает, чем это кончится. Он, конечно, пьет запоем, своим заместителям он говорит: моя песенка спета, и пытается еще противодействовать.
Но уже сделать ничего нельзя, потому что Берия в Москву приезжает в первых числах сентября, распрощавшись со своим партийным постом в Тбилиси, и приводит своих людей, расставляет их на ключевые посты. И теперь они уже допрашивают обвиняемых и накапливают материалы на Ежова, на верхушку ежовскую в НКВД и на их методы работы, выставляя себя, естественно, уже поборниками некой справедливости.
Ежов поторопился даже расстрелять большую группу руководящих чекистов 29 августа 38-го года, понимая – Берия к нему пришел на прием сразу же после назначения где-то там 22 или 23 августа, а потом вынужден был уехать в Тбилиси сдавать дела по ЦК компартии Грузии. Ежов воспользовался этой паузой и своим заместителям сказал: нужно быстро завершить эти дела.
Потому что он понимал – попади в руки Берии эти арестованные, они начнут давать уже показания теперь на Ежова и на его окружение. Но это не помогло, потому что бериевские люди арестовали еще дополнительно довольно крупных чекистов - Алехина, Радзивиловского, начальника 3 отдела 3 управления, а потом дошли и до Бориса Бермана.
И вот тут уже посыпались показания о том, как Ежов неправильно проводил большой террор. То есть, партия затеяла «большую работу» в кавычках, по мнению Сталина, по очистке страны от всех врагов и от всех типов врагов, а Ежов эту работу, по сути, провалил. И поэтому в постановлении, которое было принято по результатам уже предстоящего снятия Ежова с должности 17 ноября 38-го года, а 25 ноября Ежов был снят с должности уже постановлением Президиума Верховного совета, вот в этом постановлении от 17 ноября писалось, что, да, проведена большая работа, да, это была правильная работа, но – и вот в этом «но» и состояли все инвективы к Ежову: работа эта была проведена бессистемно, с нарушениями, а методы физического воздействия были изгажены неправильным применением.
И таким образом Ежов оказался козлом отпущения в глазах населения, которое уже в 39-м году говорило о том, что состоялась ежовщина, и население даже радовалось: вот наконец-то супостат тоже куда-то исчез. Он исчез весной 39-го года, а после снятия с должности начальника НКВД оставался на должности наркома водного транспорта. Но выглядел – даже это видно на снимках в газетах – уже жалким, поблекшим. Он стоял рядом с Берией в президиуме торжественного заседания 21 января 39-года и выглядел каким-то маленьким взъерошенным воробышком, а рядом стоял мордатый Берия в кителе комиссара госбезопасности первого ранга - сразу ему, конечно, генерального комиссара не давали, дали только через 3 года.
С. Бунтман
―
Да.
Н. Петров
―
Но тут уже было видно, что они даже по комплекции не соответствовали друг другу, было понятно, что Ежов мелок, жалок, и его действительно судьба уже решена.
С. Бунтман
―
Да. Так не думали в декабре 37-го, когда отмечался юбилей ЧК.
Н. Петров
―
Когда Ежов был на пике славы, он был славным батыром, зоркоглазый Ежов, сталинский питомец, железный нарком – такие дифирамбы пелись, что даже сейчас смешно читать это.
С. Бунтман
―
Да, и смешно, и жутко. Но что изменилось? Вот пришли люди, пришли бериевские люди, вот в той книжке, которой мы сейчас занимаемся, Иван Александрович Серов пишет о вот этой клике, которая пришла, армяно-грузинская клика, которую привел себе Берия, и говорит, что это очень плохо.
Н. Петров
―
Дело в том, что задним числом, уже будучи председателем КГБ, уже будучи в зените своей карьеры, Серов, конечно, мог относиться к поверженному и расстрелянному несколькими годами раньше Берии и, я бы сказал, презрительно, и уничижительно, но на самом деле, конечно же, та клика, которая пришла с Берией, это были его люди из и аппарата когда-то закавказской ЧК, и люди из аппарата ЦК компартии Грузии. Но не они составили, если мы говорим всерьез о кадровой работе, не они составили, собственно, главный костяк бериевского руководства. Как раз костяк составили такие люди, как Серов, недавние выдвиженцы из военных академий, из партийных и даже комсомольских органов.То есть, при Берии была проведена, то что называется, полная кадровая реорганизация и ротация, которая, кстати говоря, полностью выровняла национальный состав, уже вот если мы говорим о составе 39-го года, то мы видим там уже пропорционально нации представлены.
Чуть-чуть выше пропорция грузин, да, действительно, на руководящих постах они составляют некоторое заметное количество. Но опять же все равно не выше же 10%. Уже все иные национальности кроме русских и украинцев в составе центральных органов НКВД и номенклатурных органов НКВД составляют незаметный процент. Так что, здесь все уже состоялось.
Но люди эти, вышедшие из партийного аппарата, они были своего рода вот тем самым партийным набором, призывом партийных рекрутов. Для того чтобы освоить азы чекистской, во-первых, профессии, им дали месяц, некоторым даже 2 недели – они должны были просто почитать что-то про оперативный учет, про ведение дел, разработок, про статистику, про статистическую отчетность – и все. А дальше их бросили с головой в этот омут.
И Серов довольно точно, кстати говоря, в своим мемуарах описывает, что сначала он бы недоволен, ему все это сначала не нравилось, хотя поставили-то его всего-навсего заместителем начальника главного управления рабоче-крестьянской милиции. Не какие-то такие чекистские высоты. Он быстро выдвинулся.
С. Бунтман
―
Это буквально несколько месяцев.
Н. Петров
―
А почему, кстати, ему это понравилось? А это любому понравилось бы бывшему выпускнику академии, который вчера был майором, и куда бы он пошел? Ну, командовал бы где-нибудь, там, замкомполка. А тут его сразу поставили на такую должность, что у него персональная машина, высокий оклад, ему тут же присвоили звание, практически равное генеральскому. Он стал сразу, по-моему, майором госбезопасности, а вскорости и старшим майором. Он за один год вырос до звания, равного генерал-лейтенанту. Осенью 1939 года, когда Серова назначили наркомом внутренних дел Украины, он уже был комиссар госбезопасности третьего ранга, а это генерал-лейтенант в армии. Ну, где такие еще карьеры были? Он в январе был всего лишь майором.
С. Бунтман
―
Что для этого надо было делать? Что такое бериевское новое руководство НКВД?
Н. Петров
―
Прежде всего это, я бы сказал, такая своего рода нормализация. Это с одной стороны. Действительно, те люди, которых не успели расстрелять до принятия постановления от 17 ноября 38-го года о так называемом порядке согласования арестов и прокурорском надзоре, именно это постановление, вернее даже, еще раньше, за 2 дня до этого было постановление Политбюро, которое предписывало прекратить все массовые операции и национальные, и те, где еще продолжались по так называемому приказу 00447, по «кулацкому приказу».И даже было четко сказано о тех, кого не успели расстрелять, даже если было вынесено постановление на тройке, уже не расстреливали. И таких людей было около 200 тысяч, кого или не успели закончить следствие и отправить на тройки или не успели расстрелять, и вот эти дела были расчищены. Берия где-то в 1939 году выпустил, но не реабилитировал – многие ошибаются, это не была реабилитация, это было просто прекращение дел и выход на свободу. Часто даже, кстати говоря, их вербовали в агенты, чтобы помалкивали о методах следствия.
Так вот, он выпустил на свободу порядка 83 тысяч человек. А за 1940 год еще добавилось какое-то число, и это около 150 тысяч человек, которые получили свободу. Некоторые считают это бериевской нормализацией, бериевской реабилитацией – ничего подобного, при Берии аресты продолжались. Конечно, не в таком масштабе, как в 37-38 году, потому что террор 37-38 года – это, конечно, пик репрессий вообще за всю историю Советского Союза.
Но при Берии начались новые репрессии – на территориях, отторгнутых у Польши, массовое выселение поляков – этим, кстати, занимался Серов в Украине. Этим занимался ставленник Берии Цанава в Белоруссии. Это уже была новая волна репрессий, которая была направлена уже на выходцев и жителей бывшего польского государства.
Затем волна репрессий в Прибалтике, массовое выселение 1941 года. И еще интересно, что вот эта «нормализация» в кавычках, ну, когда нужно было соблюдать вот те постановления, которые были приняты, она влекла за собой еще некое развитие мафиозности внутри НКВД, развитие мафиозных методов. Вот тогда Берия занимается тем, что, выполняя прямые указания Сталина, он, например, похищает жену маршала Кулика Киру Симонич-Кулик. Ее ведь не сажают официально в тюрьму, ее просто воруют, похищают, когда она вышла из дома. Долго за ней следили, пасли, что называется, и когда она наконец одна вышла из дома 7 мая 1940 года, ее схватили и тайно отправили в Сухановскую тюрьму. А через полтора месяца расстреляли, что называется, даже не оформив бумаг. То есть, это фактически убийство.
Точно так же Берия по наущению Сталина готовит покушение против бывшего наркома иностранных дел Литвинова. Точно так же Берия убивает тайным способом посла СССР, полпреда тогда это называлось, СССР в Китае Бовкун-Луганца, или Луганца-Орельского, там двойные фамилии и его жену, которая тоже была убита, причем, все это не было оформлено на бумаге, наоборот, даже в газете дали некролог. Вот это уже новый почерк НКВД.
С. Бунтман
―
Это новый. Например, отзыв послов 37-го года, этот приезд и дела дипломатические.
Н. Петров
―
Ну, приехал посол, его арестовали, его убили. Конечно, при Ежове тоже были такие, я бы сказал, всплески вот такой мафиозной активности, когда убили, например, начальника иностранного отдела Слуцкого. В кабинете у Фриновского он был умерщвлен с помощью инъекции – сначала придушили, потом инъекцию сделали. Сначала хлороформом его отравили, и когда он пришел в такое ватное состояние, была сделана ядовитая инъекция. Но о нем дали некролог в газете.Конечно, объяснение есть, и про бериевское, собственно говоря, убийство, которое было в 39-м году Бовкун-Луганца и Слуцкого в 38-м году, объяснение такое, что если узнают о его аресте, то многие разбегутся за границей, ведь и так бегут наши резиденты, и так бегут некоторые дипломаты. Нам известны эти примеры, кто бежал за границу с так называемого боевого поста.
И действительно, те, кто работал вместе с Луганцом-Орельским в 39-м году, которые подписали его некролог в газете, они полагали, что он действительно поехал отдохнуть и умер. Но он не умер, конечно, а в газете объявили, что он погиб в автомобильной катастрофе. Ну, это несчастный случай, они решили – вот поехал отдохнуть, погиб в автомобильной катастрофе. И они вернулись в СССР – были арестованы и расстреляны.
С. Бунтман
―
Что с допросами, что-то изменилось при Берии с допросами, с физическим воздействием, с пытками?
Н. Петров
―
Самое удивительное, что Сталину пришлось давать специальное разъяснение, потому что на местах многие поняли так: что вот сняли Ежова, значит, тогда и все методы, которые применялись в НКВД, практически средневеково-инквизиционные, они должны быть тоже осуждены.И Сталин 10 января 39-го года дал специальную телеграмму о том, что метод физического воздействия остается вполне годным, если враг не сознается, если нагло отпирается уличенный враг, шпион и так далее, и так далее. Просто сам этот метод – как раз в этой телеграмме писал Сталин – был изгажен такими врагами народа, как Литвин, Успенский и прочие руководящие работники времен Ежова.
Тут, кстати говоря, надо сделать отступление, сказать, что Литвин застрелился 12 ноября 38-го года, начальник управления НКВД по Ленинградской области, когда его вызвал Ежов. Ежов сказал: надо ехать в Москву, он понял, что это будет арест. Ежов еще оставался наркомом, но его первым заместителем был Берия.
А Успенский 14 ноября просто сбежал, сделав вид, что он утопился в Днепре. Написал записку: ищите труп в Днепре, а сам довольно долго был в бегах, его искали, но это была такая, я бы сказал, совершенно разозлившая Сталина выходка, и он писал, что: чекисты не могут справиться с поимкой одного человека, а он ушел в подполье и издевается над вами. Конечно, Берия рыл землю, и в апреле 39-го года все-таки Успенского в далеком, я бы сказал, уральском городе Миасс нашли и арестовали.
С. Бунтман
―
Вообще, это якобы упорядочение, якобы нормализация, она еще во многих документах видна, а также в постановлении о членах семьи, когда не так массово жен, а тех, кто принимал активное участие.
Н. Петров
―
Да, это бумага, которую подписал еще Ежов и Берия.
С. Бунтман
―
Это можно приписать кому угодно.
Н. Петров
―
Но обратим внимание на следующее. Вот это произошла как бы в кавычках «нормализация». Все, теперь жен, мужей, которые как заговорщики идут на Военную коллегию Верховного суда, теперь не арестовывают. Все, отменено постановление Политбюро от 15 июля 37-го года. Не будем забывать, что это все были решения Сталина и Политбюро.
С. Бунтман
―
Конечно.
Н. Петров
―
Но тех, которые раньше-то были осуждены особым совещанием и сидели, их что, выпустили что ли?
С. Бунтман
―
Нет.
Н. Петров
―
Конечно, нет.
С. Бунтман
―
Нет.
Н. Петров
―
И поэтому, что это за нормализация, если мы признаем, что до этого делали правильно – теперь мы так делать не будем, но только из рациональных соображений, а вовсе не из-за того, что мы признаем, что раньше действовали неправильно. И это, кстати, очень-очень важно, потому что я хотел сказать о сегодняшнем примере.Денис Карагодин, который именно всю цепочку выстраивал, начиная от расстрелянного прадеда и кончая Политбюро. Это ведь то, чего не сделала наша страна в конце 80-х годов, когда прокуратура возбуждала массу дел по факту найденных захоронений. Захоронения расстрелянных людей в областных центрах. Мы же помним все эти истории, они печатались в газетах, и люди за ними следили, и все понимали: вот они, здесь и эти люди свалены в ров, и галоши, и какие-то личные вещи – это все, естественно, был почерк НКВД.
Но доводили расследование органы прокуратуры до областного управления НКВД и говорили: да, вот начальники, да, вот они подписывали директивы, да, дела велись здесь, по делам были вынесены решения, а сами начальники уже давно расстреляны как ежовцы, поэтому все в порядке, дело закрывается за смертью тех, кого мы должны были обвинять.
И никто из них логически не мыслил по той простой причине, что ведь тогда цепочку нужно вести дальше: а что, сами эти начальники НКВД придумали этот террор? Или все-таки у них были команды из Москвы? А если из Москвы, то от кого? Ежов, Фриновский? Да, безусловно, они подписывали оперативные приказы. Но ведь все эти оперативные приказы утверждались на Политбюро.
С. Бунтман
―
Катынское дело довели до…
Н. Петров
―
Не довели.
С. Бунтман
―
Не довели даже? До 5 мата не довели?
Н. Петров
―
Нет. Хотели довести. Такое заключение писалось прокурорами в августе 93-го года, но его отозвали. И в конце концов дело закрыли за смертью виновных из НКВД. То есть, виновными остаются Берия и люди, которые осуждали поляков на так называемой созданной тройке, но не Политбюро, которое придумало и эту тройку, и этот порядок осуждения.
С. Бунтман
―
И только отмечалось, что здесь повинны высшие руководители, но это…
Н. Петров
―
Это общее заявление, которое сделали на уровне ТАСС в 90-м году и Дума в 2010 году.
С. Бунтман
―
Да, оно сделано было.
Н. Петров
―
А мы боимся почему-то признать Сталина в юридическом плане преступником, который нарушал законы той страны, которой руководил. Ведь и двойки, и тройки, и все эти внесудебные органы, они не соответствовали Конституции. И они не были утверждены, что называется, в советском порядке. Решение Политбюро – это решение действительно некой группы, какого-то ареопага, который попирает Конституцию страны.
С. Бунтман
―
А это означает, что мы по умолчанию признаем правомочность этого органа, правомочность этого ареопага. Мы признаем это и признаем как высший законный некий орган, до сих пор признаем по умолчанию, получается так.
Н. Петров
―
Если бы у нас была юридическая оценка такой деятельности, как антиконституционная. А она, кстати говоря, отчасти есть, потому что есть указ Президиума Верховного совета от января 89-го года, который признает и двойки, и тройки и все внесудебные органы антиконституционными. То есть, после этого тоже надо было сделать один шаг и сказать: а кто их, эти органы, то что называется, внедрил в систему?
С. Бунтман
―
Ногу занесли, но не сделали.
Н. Петров
―
К сожалению, эта половинчатость так называемого реабилитационного процесса, она характерна была и для хрущевского времени, и для горбачевского времени, и, к сожалению, для сегодняшнего времени. Мы сегодня тоже не имеем почему-то смелости сказать, что все эти кровожадные и антигуманные решения, и антиправовые решения, они диктовались волей Сталина и его окружения.
С. Бунтман
―
Они считают, что рухнет тогда основополагающий миф и вообще краеугольный камень исторического сознания – Великая Отечественная война.
Н. Петров
―
А при чем здесь Великая Отечественная война, если мы говорим о Сталине как о преступнике?
С. Бунтман
―
А вот почему-то рухнет. Получается, что во главе с преступником героическая страна воевала с нацизмом.
Н. Петров
―
Хорошо, а почему бы не признать, что есть действительно объективная реальность? Но ведь есть эти жертвы, и есть эти люди, которые были отправлены на смерть личным росчерком Сталина, он сам подписывал расстрельные списки.
С. Бунтман
―
Никита Петров. Мы сегодня только чуть-чуть, мы тоже занесли ногу, но не сделали последнего шага, потому что общую характеристику, конечно, и репрессиям, и волнам террора, конечно, ее необходимо давать по-настоящему.
Н. Петров
―
Это можно обсуждать часами.
С. Бунтман
―
И напоминать, и повторять.
Н. Петров
―
Это необходимо, но все-таки сегодня мы, сказав «а», мы сказали «б».
С. Бунтман
―
Да.
Н. Петров
―
Надо тему эту развивать.
С. Бунтман
―
Хорошо. Спасибо.
Н. Петров
―
Спасибо.
С. Бунтман
―
Никита Петров в нашей программе.