В самом термине есть внутреннее противоречие. Ведь обычно говорят об олимпийском спокойствии, но у нас это истерика, и мы ей наслаждаемся, б - Комментарий недели - 2002-02-22

Ее подтекст в том, что мы такие великие, а с нами в Солт-Лейк-Сити поступают, как с мелкими. В этом наше все. Ну, например, презумпция того, что к "мелким" допустима несправедливость. В армии это называется "дедовщина". В большой политике в таких случаях приняты какие-то эвфемизмы, но мне нравится слово дедовщина. Если мы мыслим в этом коридоре, мол, нас обижать нельзя, мы большие, и вообще, в спорте старослужащие, все равно, это психология дедовщины, быть может, просто с другой стороны. Но не о дедовщине сейчас речь. Наша олимпийская истерика выдается как эквивалент патриотизма. Тоже не очень. Болеть одно, но признание правил и судейства другое. Не спортивно спорить с судьей. А патриотично ли? Не уверен. Это как-то унизительно, это саморазрушительно. Мы помним, как Борис Ельцин ездил в Японию, и как рухнули там переговоры. Это произошло потому, что на теннисной площадке Борис Ельцин оспаривал аут. Ему казалось это милым, дома он всегда поступал также со своим внуком Борей. Но в Японии это ликвидировало его как политика, как партнера, с которым можно иметь дело. Так что, до сих пор с японцами мы в состоянии войны. И, после долгой паузы, этой весной возобновляем переговоры о мире. Надо уметь проигрывать, в конце концов, очки, голы и секунды, это лишь спорт. Это много, но не все. Впадая же в истерику, мы демонстрируем чрезвычайную подвижность нашей психики. От выспренней любви к западникам за Афганистан, до ненависти за Олимпиаду. Столь подвижным может быть лишь малый объем, у большого - есть инерция, не допускающая вибраций. На этом основании я делаю вывод, что легкая возбудимость и приступы взаимоисключающих чувств по отношению к Западу не патриотичны, поскольку представляют нашу страну легковесной.