Русская православная церковь в изгнании в 20-30-е годы - Георгий Митрофанов - Цена Революции - 2020-12-06

М. Соколов

Г. Митрофанов

М. Соколов

Г. Митрофанов

Таково было ощущение даже тогда, когда, скажем, во время Собора большевистское правительство формально признало независимость Финляндии, а значит, Финляндская епархия оказалась за пределами России, где действовала собственно Православная российская церковь. Казалось, что всё это временно, что всё это пройдет. Тем более, что Учредительное собрание еще не собралось. А когда оно появится, вменяемое правительство изменит свой курс.

В 1917 году мы видим действительно процесс распада, очень широкий. Собственно, ситуация складывалась двояко. С одной стороны, некоторые части Российской империи, отпадавшие от нее, объявляли себя независимыми государствами, и епархии Русской православной церкви на территории этих независимых государств оказывались перед весьма неопределенным будущим.

То ли в этих государствах возникнут автокефальные православные церкви, особенно там, где православные христиане во многом состояли из местных жителей. Я имею в виду не только русских, живших там не один век, как, скажем, было даже в Прибалтике, а именно из этнических граждан этих стран. Скажем, православных эстонцев, православных латышей. Либо же будут существовать епархия Православной российской церкви, находящаяся на территории России.

Это один вариант проблем, которые возникли тогда. Другой вариант проблем был представлен событиями внутри страны, когда линии фронтов расширявшейся гражданской войны отрезали целые епархии, причем епархии многочисленные, от связи с каноническим центром.

Собственно говоря, вопрос о епархиях, которые оказались на территории новых государств, решался несколько позднее, в 20-е годы. А вот в годы гражданской войны возникла ситуация, когда уже после, по сути, роспуска большевиками Поместного собора в сентябре 1918 года (я хочу это подчеркнуть) именно явочным порядком, по инициативе представителей епархий, которые оказались в отрыве от канонического центра, стали возникать (и это было очень важно) соборные, выборные коллегиальные органы церковного управления.

Первый такого рода значительный прецедент возникает в Томске в ноябре 1918 года, когда представители 13 епархий, 13 епархиальных архиереев от Поволжья до Дальнего Востока, Урала и Сибири собираются вместе с выборными представителями этих епархий из числа духовенства и мирян и избирают орган, который называется Временное высшее церковное управление, который берет на себя функцию исполнять полномочия высшего органа церковной власти до того момента, когда восстановится связь с каноническим центром.

Я хочу подчеркнуть этот очень важный момент, потому что наконец не декларировалась какая-то абстрактная соборность управления, а апробированная на Поместном соборе 1917-1918 годов, она стала реально проявлять себя в конкретных институтах в таких критических условиях.

То же самое происходит в конечном итоге и в мае 1919 года в Ставрополе, когда там аналогичным образом создается Южное временное высшее церковное управление, которое функционирует таким образом. То есть на территории, занятой белыми, не только не было никаких гонений на церковь, а церковь реализовывала новый приходской устав, новый устав о епархиальном управлении, который был принят на Соборе.

И вот здесь происходит то же самое, что и в Сибири: сначала Южное временное высшее церковное управление возглавляет архиепископ Донской Митрофан Симашкевич. Подобно тому, как в Новосибирске возглавил будущий новомученик, убитый большевиками после оставления колчаковскими войсками Омска, Сильвестр Ольшевский. А здесь (очень важно это подчеркнуть) с осени 1919 года Южное временное высшее церковное управление возглавляет будущий глава Зарубежной церкви митрополит Киевский Антоний Храповицкий. И вот этот орган, так же, как и Сибирское временное высшее церковное управление, выполнял функцию высшего церковного управления сначала на территории, занятой Вооруженными силами Юга России, а потом уже в Крыму.

М. Соколов

Г. Митрофанов

Его сменил митрополит Антоний Храповицкий, который, замечу, учитывал политическую ситуацию и всячески поддерживал идею автономной, но находящейся в составе Православной российской церкви церкви на Украине, тем самым выбивая у автокефалистов очень серьезный аргумент. Он всячески поддерживал созданное немцами правительство гетмана Скоропадского.

Отмечу, что в правительстве гетмана Скоропадского министром исповеданий был не кто-нибудь, а будущий протопресвитер Василий Зеньковский, один из столпов парижского Свято-Сергиевского института. И в полном альянсе с этим правительством украинская церковь существовала на независимой Украине, оставаясь автономной частью Русской православной церкви в России.

М. Соколов

Г. Митрофанов

Что касается Вооруженных сил Юга России, то подобно тому, как его правительство состояло в основном из представителей кадетской партии (Особое совещание при Деникине), которые всегда боролись с антисемитизмом (это маркер подлинного либерала), то первоначально возглавлявший военное духовенство Вооруженных сил Юга России протопресвитер Георгий Шавельский был совершенно чужд какого бы то ни было антисемитизма. И духовенство (в том числе военное) как раз этим не отличалось.

Но, например, сдержать привычные антисемитские настроения у казаков, тем более в тех условиях, когда наступающие белые видели, как значителен процент евреев в низовых управленческих органах (комиссары, в совдепах их было много, и просто мелких чиновников, чекисты), это создавало ощущение, что это еврейская власть. Хотя в официальных документах Освага редко мелькали, например, какие-то антисемитские темы, они чаще всего исходили не от духовенства.

Что же касается духовенства — да, протоиерей Востоков, игравший существенную роль на Юге, отличался этим, был идейным антисемитом. В частности, как раз его резко одергивает Врангель в Крыму, его деятельность. С другой стороны, то, что ключевой фигурой Вооруженных сил Юга России был пресвитер Георгий Шавельский, антисемитизму явно не способствовало.

Нужно говорить скорее не о церковном, а о каком-то народном антисемитизме, который действительно во многих случаях получал пищу для размышлений, видя характер большевистской власти. Хотелось списать на кого-то — на инородцев.

Но я хочу подчеркнуть, что патриарх Тихон в момент наступления белых в июле 1919 года пишет послание, значительную часть которого он посвящает чему? Он говорит, что теперь победу стали одерживать те, кто еще недавно был гоним — белые. И он предупреждает их против еврейских погромов, категорически высказывается против. Даже удивило, почему такая значительная часть послания посвящена именно этой теме. Потому что официальная церковная позиция и патриарха Тихона, и официальной церковной власти на территории, занятой белыми, никакого антисемитизма не предполагала.

М. Соколов

Г. Митрофанов

Вот не покинул свою епархию архиепископ Сильвестр Ольшевский — был прибит гвоздями к полу и после истязаний ему проткнули раскаленным штыком грудь. Вот одна из судеб. Поэтому никаких претензий ни у патриарха, ни у Священного Синода не было к тем епископам, которые покидали свои епархии, отступая с белыми. Но при этом формально они действительно оказывались в сложном положении.

Причем они покидали свои епархии и оказывались не в безвоздушном пространстве. Например, если говорить про исход из Крыма, они ведь оказались в Турции, то есть на территории Вселенского патриархата. И любая их деятельность на территории Вселенского патриархата должна была происходить по его благословению. А обращаться во Вселенский патриархат без благословения своего священноначалия они не могли. С формально канонической точки зрения им оставалось сидеть на пароходах и совершать литургию для самих себя.

Нужно сказать, что состав епископов, которые, в частности, оказались в Константинополе, был весьма яркий и выдающийся. Наряду с митрополитом Антонием Храповицким это его будущий преемник архиепископ Анастасий Грибановский. Это митрополит Платон Рождественский, будущий возглавитель Северо-Американской епархии. Очень хорошо известный сейчас тогда епископ Вениамин Федченков. Очень одухотворенный, хотя и склонной к крайнему аскетизму архиепископ Полтавский Феофан Быстров.

То есть это были подлинные архипастыри. Они, преступив букву канона, решили организовывать инфраструктуру церковной жизни среди русских беженцев. А это была серьезная проблема. Обратим внимание хотя бы на это обстоятельство: многие семьи в условиях гражданской войны распадались. Как оформить расторжение церковного брака? Это могла сделать только церковная власть. Как вступить в брак? Опять-таки, в России не было других форм, кроме венчания. Значит, венчание. Кто-то рождался — надо крестить. Кто-то умирал — надо отпевать. А приходов не было никаких.

И надо сказать, что в Константинополе довольно быстро — в ноябре начинается эвакуация, и уже, собственно, 20 ноября 1920 года появляется патриарший указ № 362, который ту практику, которая была в России во время гражданской войны, узаконивает как вполне возможную — создание вот этих временных высших церковных управлений.

А что касается оказавшихся в Крыму епископов, то они обращаются в Константинопольскую патриархию, в которой, кстати, патриарха тогда не было — один скончался, другого не избрали. 2 декабря 1920 года получают благословение осуществлять свою деятельность, как было сказано, под высшим управлением Вселенской патриархии во всех русских церковных колониях.

При этом надо иметь в виду еще одно обстоятельство. Собственно, где до революции были приходы Православной российской церкви? В основном в Европе, в тех городах, где русские либо часто бывали (скажем, курортные города), либо учились (например, университетские города Германии), и везде были посольские церкви. Так вот все эти храмы до революции подчинялись петербургскому митрополиту.

В данном случае связь с ними была потеряна. И Южное высшее церковное управление направило управлять этими приходами архиепископа Волынского Евлогия Георгиевского — вот еще одна из ключевых фигур эмиграции, который в это время находился в Европе. Вскоре его право управлять приходами по всей Европе было подтверждено патриархом Тихоном и Священным Синодом.

Так вот именно он, по сути дела, не предполагая этого, стал, можно сказать, основателем Зарубежной церкви. В связи с чем? Он находился у патриарха Димитрия в Сремских Карловцах в это самое время, когда возникло Высшее...

М. Соколов

Г. Митрофанов

Патриарх Димитрий предложил вот это Высшее русское церковное управление за границей перенести из Константинополя в Сремски-Карловци. При этом он гарантировал, что оно будет действовать как составная часть Православной российской церкви, подчиненная только патриарху Тихону. Он не собирался, подобно Константинополю, брать их под свой омофор.

Конечно, их во многом привлекла такого рода перспектива. И, не взяв формального благословения Константинополя, они уже в марте 1921 года переезжают по приглашению патриарха Дмитрия и по инициативе вскоре ставшего митрополитом Евлогия Георгиевского в Сремски-Карловци. Отсюда и название — Карловацкая церковь.

Что это было? Конечно, тоже нарушение канонов. Получалось, что на территории канонической Сербской церкви действует высший церковный орган совершенно другой церкви. Кого он будет окормлять? Только русских, который находятся здесь? Это был определенного рода парадокс.

Но что здесь важно. Конечно, речь шла о том, что русским беженцам хотелось окормляться в церквях Русской православной церкви. Тем более, что многие из них считали свое изгнание временным, они мечтали вернуться в Россию. Поэтому это было принято. В данном случае буква канона была справедливо принесена в жертву христианскому чувству сострадания к русским православным христианам в изгнании.

М. Соколов

Г. Митрофанов

Итак, в ноябре 1921 года в Сремских Карловцах происходит собрание (его даже просто назвали собранием, а потом по инициативе сербского патриарха Димитрия стали называть Собором), на котором, собственно, принимается, по существу, вся каноническая основа будущей деятельности русской эмиграции.

Ничего особенного тут не было. Они приняли приходской устав Поместного собора 1917 года, устав епархиального управления. И в то же время избрали теперь уже на этом Соборе представителей — епархий еще создано ни было, поэтому представителей приходов, каких-то организаций. В частности, например, Русской армии генерала Врангеля или Высшего монархического совета, который возглавлял Николай Марков. И вот представители, на которых как раз опирался митрополит Антоний Храповицкий — это были заскорузлые крайне правые монархисты.

Были приняты вот такие очень важные документы и избран вот этот самый высший орган, где наряду с 12-ю архиереями, которые участвовали в этом соборе, были избраны представители духовенства — протоиерей Востоков, упоминавшийся нами, и генерал Батюшин от лица мирян. Вот и всё.

И всё бы прошло хорошо, если бы в процессе Собора Николай Марков не предложил проект документа «Обращение к русским в изгнании». В принципе, это было вполне оправданно — людей надо было как-то морально поддержать. Но в этом документе был один момент, который с самого начала вызвал критику. Я позволю процитировать, чтобы сразу решить вопрос о том, что же там было:

«Пусть неусыпно пламенеет молитва наша и укажет Господь пути спасения и строительства родной земли, да даст защиту вере, церкви и всей земле Русской. Да осенит он сердце народное, да вернет на всероссийский престол помазанника, сильного любовью народной — законного православного царя из дома Романовых».

И начались дебаты, началось голосование. Причем как монархисты, так и непредрешенцы указывали на то, что подобного рода документ может повредить церкви здесь. И потом, не дело Собора принимать такие политизированные документы по вопросу, который на Соборе разделял очень многих. Например, Врангель, будучи лично монархистом, формально оставался на позициях непредрешенчества.

И когда провели голосование по этому документу (это очень интересная деталь), в нем участвовало 12 епископов, половина из которых проголосовала против этой формулировки. 14 представителей духовенства из 22 также проголосовали против. Но оно прошло голосами мирян. Большинством мирян, которые были кооптированы митрополитом Антонием из Высшего монархического совета, оно было принято.

И это в ситуации, когда на Поместном соборе любой документ, принятый большинством на пленарном заседании, утверждался отдельным совещанием епископов. Если бы процедура Поместного собора здесь была соблюдена, этот документ бы не прошел. А так он прошел, хотя и вызвал такого рода полемику.

И надо сказать, что действительно в дальнейшем политическая тема будет очень активно присутствовать во многих документах руководства Зарубежной церкви. Например, вскоре появится обращение к мировой Генуэзской конференции с призывом не только не признавать большевиков, не вести с ними переговоры, а помогать, в том числе и оружием, русским беженцам для того, чтобы сокрушить большевизм.

Действительно, их настроения были вполне понятны. Но я хочу подчеркнуть, что объем чисто церковной деятельности был таков, что, собственно, духовенство — за отдельными исключениями, каким являлся, в частности, митрополит Антоний — было озабочено другим: создать полноценную церковную инфраструктуру в тех странах, где находились русские беженцы.

И вот второй по значимости (а может быть, даже и первый со временем) иерарх Русской церкви за границей, митрополит Евлогий Георгиевский, хотя и считал себя учеником митрополита Антония, в этом отношении проводил совершенно иную линию. Но об этом можно будет поговорить дальше.

М. Соколов

Г. Митрофанов

Когда стало известно о решении Собора об в этом документе (Карловацкого собора — назовем его так) и послании к мировой конференции в 1922 году от имени Собора (хотя Собор тогда уже не работал), на патриарха Тихона было оказано очень серьезное давление в Москве. Вскоре его вообще арестуют — в мае 1922 года.

И патриарх Тихон распустил Временное высшее церковное управление. Причем на заседании Синода и Высшего церковного совета — всё было канонично. Митрополит Антоний готов был ему подчиниться. Причем, распуская ВЦУ, патриарх передавал власть митрополиту Евлогию, временно, и предлагал ему предложить свой проект управления Церковью зарубежья.

А затем уже на митрополита Антония стали оказывать давление политизированные правые монархические круги (авторитет его действительно был высок и в церковной среде) с тем, чтобы он не уходил. Он собрался уходить в монастырь. И он остался — соответственно, уже после мучительных раздумий. Собственно, и митрополит Евлогий считал, что его авторитет несопоставим с авторитетом митрополита Антония, и митрополит Антоний обязательно должен остаться. Но где остаться, в каком качестве?

В результате получилось следующее. Высшее русское церковное управление за границей было упразднено во исполнение указа патриарха, но был избран Архиерейский синод. Что отличало ВЦУ от Синода? В ВЦУ были представители и духовенства, и мирян, а здесь одни архиереи. То есть то же самое, только с одними архиереями и с теми же самыми полномочиями. И митрополит Евлогий согласится просто войти в этот новый Синод, избранный в 1922 году, во главе которого стоял митрополит Антоний.

Ну а дальше начинается вот это определенного рода противостояние, когда Синод будет стремиться расширить максимально расширить свою власть. Изначально в юрисдикции Синода был Восточноевропейский церковный округ — это приходы в Восточной Европе, на Балканах; Дальневосточный — это та часть русской эмиграции, которая находилась в северо-восточном Китае. Американская епархия, которую временно возглавил митрополит Платон Рождественский, занимала отдельную позицию и уклонялась от подчинения Синоду.

Ну а митрополит Евлогий возглавлял Западноевропейский округ, который вообще непосредственно, так же, как Американская епархия, должен был подчиняться патриарху. Синод постоянно стремился подчинить Евлогия себе. Тем более, что он входил в состав Синода. Евлогий этому сопротивлялся.

Тем более, что, в общем и целом, становилось очевидным, что эти две группы идут несколько различным курсом. Почему? Я имею в виду то обстоятельство, что если митрополит Антоний рассматривал себя в принципе как потенциального преемника патриарха Тихона, если что-то с ним случится, если он погибнет или умрет (и по этому поводу даже принимались проекты документов еще при жизни патриарха Тихона), то митрополит Евлогий таких амбиций не имел. Он пытался отвечать за то, что было доверено ему патриархом.

И главное, митрополит Антоний уступки патриарха Тихона, конечно, внутренне не принимал. Он ожидал от церкви более жесткой позиции, политизированной, забыв, что народ-богоносец, о котором так много любил размышлять, уже давно не существует. Церкви не на кого здесь опереться. Она должна просто пытаться сохранить хоть что-то, идя на уступки — не беспредельные, конечно.

Митрополит же Евлогий считал, что нужно всячески поддерживать Русскую церковь в России не активно политически, выступая и призывая к интервенции западных стран (что активно делал митрополит Антоний и его сторонники), к продолжению гражданской войны, а минимально касаясь тем, которые могут быть инкриминируемы патриарху Тихону в России. Для него это была живая связь. И поэтому он невольно становился на позиции аполитизма.

Это при том, что в Париже среди его прихожан были и генерал Деникин, и генерал Кутепов, то есть активные деятели военный белой эмиграции, которые, конечно, были настроены антибольшевистски до конца своих дней, но которые принимали его позицию и не стремились превратить церковь в политический клуб, как нередко бывало, к сожалению, в храмах Русской православной церкви за границей.

По-человечески, конечно, это можно было понять. Тем более учтите еще один очень важный феномен. Ведь многие русские военные, которые до революции относились к церкви прохладно — были либо панихидными, либо пасхальными христианами, по протокольным дням приходящими в храмы — в этой своей русской ностальгии потянулись в православные храмы, к православной церкви как к символу той России, которую у них отняли, которую они не смогли защитить. И их мотивы активной церковной деятельности были, собственно говоря, не духовные, не церковные, а идеологические, политические. И это, конечно, тоже придавало зарубежной церкви в 20-е годы такой политический характер. Вот, пожалуй, об этом можно сказать уже в начале 20-х годов.

М. Соколов

Г. Митрофанов

Далее, как ни парадоксально, Синод признал и митрополита Сергия, не акцентируя внимание на том, какие у него полномочия: он был не местоблюстителем, а заместителем местоблюстителя в 1926 году. Тем более, что, в общем, митрополит Антоний тогда с симпатией относился к еще одному своему ученику митрополиту Сергию. А вот 1927 год как раз положил конец подобного рода ситуации.

Собственно говоря, декларации, которая появилась в июле 1927 года, предшествовало освобождение из-под ареста — труднообъяснимое (ну, в принципе, сейчас объяснять тут нечего — он пошел на необходимые уступки) митрополита Сергия в апреле 1927 года. В мае 1927 года официально признается Высшее церковное управление Московской Патриархии и созванный, в общем, самочинно Сергием Синод.

Это был момент, когда стало очевидным, что власть будет использовать митрополита Сергия, как она использует обновленцев, и он готов к подобного рода деятельности. Это было ясно здесь, а за границей трудно было в полной мере представить, что происходит в России.

И вот в это самое время в июле появляется декларация. Здесь декларация тоже вызывала критику, но в связи с тем, что сам митрополит Сергий и еще до декларации, и после декларации делал такие перемещения епископов, всем становилось ясно: он делает их по указанию ГПУ. А значит, он пошел на уступку, на которую еще не шли ни патриарх Тихон, ни митрополит Петр.

Она тоже обострила ситуацию. Здесь в сентябре 1927 года начинается формальное отделение от Сергия некоторых весьма авторитетных епископов. Потом в их числе окажутся даже патриаршьи местоблюстители Агафангел и Кирилл.

А вот что касается заграницы, то да, действительно, Синод очень болезненно отреагировал на это действие Сергия. Причем они дождались, собрали собор епископов и в сентябре 1927 года заявили о своем разрыве соотношений с митрополитом Сергием, подчеркивая, что они продолжают оставаться частью Православной российской церкви, возносят имя митрополита Петра как предстоятеля, но с Сергием никаких дел не имеют. Митрополит Евлогий этой позиции не занимал.

Причем надо сказать, что (вы справедливо вспомнили об этом) к этому решению Синод в значительной степени подтолкнула даже не сама по себе декларация (она по своему тексту мало чем отличается от посланий патриарха Тихона 1923 и 1925 годов, уже подцензурных), а именно то, что в июле 1927 года митрополит Сергий потребовал от зарубежного духовенства дать подписку о лояльности.

Причем я хочу подчеркнуть, что это постановление было отправлено митрополиту Евлогию как единственному признаваемому в Москве полноценному правящему архиерею. Он отправил это в Синод, а у себя в Западноевропейском округе стал беседовать с духовенством.

Ему удалось достигнуть компромисса. В отличие от тех, кто подчинялся Синоду в Сверских Карловцах, от духовенства этого направления, которое категорически отказывалось обсуждать этот вопрос, он, в общем, убедил свое духовенство в том, что если митрополит Сергий примет его толкование подписки о лояльности, то они могут сохранить связь с церковью.

А его позиция была одна: мы не будем выступать в храмах с амвона с какими бы то ни было политическими заявлениями. Оставляем свободу общественной жизни вне храмов за нашими прихожанами, но официальных заявлений такого рода мы делать не будем.

Это, как ни странно, многих удовлетворило — то, что церковь обязуется быть аполитичной, но никаких подписок о лояльности советской власти она не дает. Буквально 3 или 4 прихода отошли от митрополита Евлогия, ушли к Синоду. Остальные сохранились.

Повторяю, это были приходы, на которых окормлялись Деникин, Кутепов, Врангель. Настолько в общем и целом Евлогий был большим авторитетом. Например, один из самых главных церковных антикоммунистов — профессор Карташов из Сергиевского института — поддерживал его в его аполитичной позиции. И связь с церковью он таким образом сохранил на несколько лет. Потом он тоже разорвет отношения с Сергием. Но об этом дальше.

М. Соколов

Зарубежной церкви удавалось действительно оказывать какой-то нажим на общественное мнение, на государственные структуры в пользу смягчения советской государственной политики, прекращения или хотя бы минимизации репрессии?

Г. Митрофанов

Причем в отличие от критически относившихся ко всяким проявлениям экуменизма (назовем их так) карловчан, Евлогий участвовал в совместных богослужениях, молебнах о гонимых русских христианах, что в 1930 году привело его к большому конфликту с Сергием, которому он тогда еще формально подчинялся.

Безусловно, это был очень важный момент: не дать Европе, в которой в это время активно работала советская агентура, создавая светлый образ советской страны, забыть о том, что в этой замечательной стране, где строится «светлое будущее», церковь гонят как в самых страшных языческих деспотиях. И это давало свои результаты, потому что в защиту русских христиан выступали не только представители православных поместных церквей, но и папа Римский, и архиепископ Кентерберийский.

Это, конечно, очень раздражало власти здесь. В частности, это проявилось в 1930 году. Вы знаете, собственно, отчасти можно сказать, что первоначальный замысел вынести расстрельный приговор на суде патриарху Тихону, который обсуждался в 1923 году — этот замысел не смогли реализовать именно из-за протестов церковной общественности христианских (причем разных, я хочу подчеркнуть) церквей. Это была, безусловно, заслуга Зарубежной церкви.

М. Соколов

Г. Митрофанов

Когда Сергий в 1930 году дал интервью советским и иностранным журналистам, интервью это не было. Емельян Ярославский по указанию Политбюро составил проект вопросов и ответов митрополита Сергия. На заседании Политбюро его отредактировали, причем активнее всего были Сталин и Молотов. И вот этот текст принесли митрополиту Сергию и потребовали, чтобы он вышел к журналистам и зачитал, причем от имени себя и Священного Синода. Этот текст должны были подписать. Это было сделано. Мы, по-моему, упоминали об этом в прошлый раз.

Конечно, оно вызвало в эмиграции бурю негодования. Сам митрополит Евлогий был потрясен. Потому что митрополиту Антонию с его Синодом легко было сказать: «Вот, мы же говорили, до чего он дошел! Мы вовремя от него отделились — от этого вероотступника, христопродавца» и так далее. А он-то находился в подчинении ему и продолжал настаивать на необходимости этого подчинения.

Он в своих воспоминаниях пишет о том, что ему, кстати сказать, то ли из Киева, то ли с Украины сообщили, что это было принято под давлением и прочее. Хотя версия, которую он выдвигает, отчасти оправдывающую Сергея, не имеет под собой оснований. Но важно было то, что и после этого интервью он готов был воздержаться от критики.

Но когда Сергий стал обвинять его за то, что он участвует в молебнах о спасении русских христиан совместно с представителями англиканского духовенства, он уже стал просто этим возмущаться и сказал, что не может от этого отказаться — молиться с братьями во Христе о русских гонимых христианах. И тогда в 1930 году последовал указ о его отрешении от управления Западноевропейским округом, который должен был возглавить теперь епископ Владимир Тихоницкий.

Что делает Евлогий? Он собирает епархиальное собрание и обсуждает эту проблему. Говорит о готовности передать власть епископу Евлогию. Тот отказывается. Епархиальное собрание обязует митрополита Евлогия в этой ситуации не подчиняться и искать какой-то альтернативный вариант.

Какой? И вот здесь он вспоминает о том, что были такие прецеденты, когда оказавшаяся в сложных церковно-политических канонических условиях епархия или поместная церковь обращалась как к высшей инстанции к Константинополю.

И он обращается в Константинополь, и в 1931 году Константинополь принимает его округ. Создается Западноевропейский экзархат исключительно для русских в Европе. Он делает примерно то же, что сделал тот же самый митрополит Антоний Храповицкий и другие епископы в 1920 году в Константинополе, только теперь применительно к своему округу.

Он, с одной стороны, понимает, что уже невозможно формально подчиняться действительно полностью подчинившемуся богоборческому большевистскому режиму Сергию, а с другой стороны, он не хочет создавать какую-то альтернативную Русскую церковь в изгнании. Чем уже стала, собственно, Русская православная церковь за границей, которую возглавлял митрополит Антоний. И он входит в юрисдикцию вселенского патриарха, который всегда подчеркивает, что он призван окормлять всех православных христиан во всём мире за пределами канонической территории их поместных церквей.

М. Соколов

Г. Митрофанов

Конечно, русская эмиграция в Европе раскололась на 2 юрисдикции. Одну возглавлял митрополит Антоний, другую митрополит Евлогий. Только митрополит Евлогий был в составе Вселенского патриархата, а митрополит Антоний создал, по существу, альтернативную Русскую православную церковь за границей.

М. Соколов

Г. Митрофанов

И вот в результате возникает идея… Как ни странно, она появилась впервые в Харбине в 1922 году, а реализована была благодаря Всемирной студенческой христианской федерации (кажется, так она называлась) — организации, которую возглавлял американец Мотт, в Париже. А именно создание богословского учебного заведения для подготовки православных русских священников в изгнании.

В 1925 году в Париже начались лекции в Свято-Сергиевском богословском институте. Наверное, чтобы много не говорить о нем, я хочу только отметить следующее. Там оказались люди, представлявшие собой, с одной стороны, традиционную академическую школу Русской православной церкви, а с другой стороны, там оказались представители русского «серебряного века». С третьей стороны, там оказались те, кто в общем и целом представлял собой уже молодое поколение русской эмиграции.

Собственно, что можно сказать об этом институте? Я не знаю, может быть, стоит назвать какие-то имена. Допустим, протоиерей Сергий Булгаков, архимандрит Киприан Керн, епископ Кассиан Безобразов, будущий протопресвитер Василий Зеньковский.

М. Соколов

Г. Митрофанов

На что я бы хотел обратить внимание? Этот институт, обучение в котором было всего лишь 4 года, в 20-30-е и отчасти 40-е годы будет самым мощным богословским учебным заведением православного мира. А ведь обратите внимание: туда попали только отдельные представители как русской церковно-академической, так и университетской академической науки. Если бы всё это оставалось в России…

Многие оставались здесь и погибли — были расстреляны как Бенешевич или сошли на нет как Бриллиантов. Другие (например, Глубоковский и Шавельский) проводили время в Болгарии. Понимаете, они были разбросаны. Но даже те, кто собрался в Париже, оказались достаточными для того, чтобы создать такое мощное учебное заведение, которое действительно задавало тон в православной церковной науке во всем православном мире, по крайней мере, 20 лет.

М. Соколов

Г. Митрофанов