Регион Дальний Восток: от русско-японской до гражданской войны - Иван Саблин - Цена Революции - 2020-09-13

13.09.2020

Регион Дальний Восток: от русско-японской до гражданской войны - Иван Саблин - Цена Революции - 2020-09-13 Скачать

М. Соколов

―

В эфире программа «Цена революции». Гость нашей передачи - Иван Саблин, доктор философии, научный сотрудник Гейдельбергского университета и автор новой книги «Дальневосточная республика. От идеи до ликвидации». Книга вышла в издательстве «НЛО», уже в продаже. Она посвящена истории Сибири и Дальнего Востока, и конкретно Дальневосточной республики, которая существовала с 1920 по 1922 год. Так что мы отмечаем 100-летие этого интереснейшего эксперимента. В первой программе поговорим о событиях, которые привели к созданию этой республики, а во второй - собственно, о ее 2-летнем существовании. Иван, добрый день! Я хотел бы в первую очередь спросить: вот вы посвящаете много места как раз истории русского Дальнего Востока или (вы его так непривычно для нас называете) Северной Азии. Считаете ли вы, что у появления этой Дальневосточной республики были предпосылки уже в предыдущий период в политике, как говорят, самодержавия и царского режима?

И. Саблин

―

Здравствуйте, Михаил! Большое спасибо за приглашение. Я думаю, что предпосылок, собственно, независимого государства, скорее, не было, чем они были. Но идеи того, что этот регион должен управляться каким-то особым образом, особенно в сфере экономики, витали в воздухе с XIX века. Целый ряд инициатив со стороны царского правительства может быть тому подтверждением. То есть попытки создания здесь каких-то специальных административных единиц, как, например, отдельное Владивостокское генерал-губернаторство, которое просуществовало всего несколько лет. Или же прямо накануне Русско-японской войны здесь было создано Дальневосточное наместничество. То есть идея заключалась в том, что этот регион имеет особое международное значение, и поэтому должен управляться особым образом. И у нас есть другая сторона истории региона. Это история самоорганизации в регионе. В самом регионе представители интеллигенции и некоторые представители предпринимательской элиты обращались к теме того, что региону требуются какие-то особые экономические условия.

М. Соколов

―

Можно ли говорить о том, что в начале XX века Сибирь и Дальний Восток (по-моему, тогда это не разделяли) были колонией по отношению к метрополии?

И. Саблин

―

По крайней мере, так говорили многие интеллектуалы, которые или были из региона, или приезжали туда. То есть здесь у нас начинается с областнической традиции. Ядринцев впервые у нас говорит о том, что Сибирь - это колония. Вслед за ним многие другие не только областники (то есть те, кто поддерживал идею того, что Сибири требуется определенный ряд реформ), но и просто сибирские политики употребляли термин «колония». Если мы будем говорить, собственно, о разделении Северной Азии, такой большой Сибири от Урала до Тихого океана, на 2 отдельных региона, а то и 3 - Западная, Восточная Сибирь и Дальний Восток, то, на мой взгляд, очень многое произошло в Государственной Думе Российской империи. Там тоже депутаты, выбранные от Приамурского генерал-губернаторства, говорили о регионе как о колонии.

М. Соколов

―

А они как-то могли доказать, что извлекается больше, чем дается, или еще что-то? Каковы признаки колонии? Как на это смотрят современные ученые?

И. Саблин

―

Это интересный момент, потому что если мы будем смотреть с точки зрения экономики, то вообще Дальний Восток сложно назвать колонией, потому что регион был, как бы сейчас сказали, дотационным. То есть правительство туда в основном направляло деньги. Я думаю, что он почти ничего не приносил в экономическом смысле. Но для интеллектуалов важным было то, что жители региона не пользовались всеми теми правами, которыми пользовались жители европейской части империи. То есть там, например, не было земского самоуправления. Также долгое время не было учреждений высшего образования. Впоследствии в Томске был открыт университет, а во Владивостоке Восточный институт. Но идеи того, что какие-то реформы, которые проводятся на европейской территории империи, не доходят до региона, заставляли говорить (в том числе и депутатов в Думе), что Дальний Восток в Петербурге считают, как они говорили, «отмороженной окраиной».

М. Соколов

―

Скажите, а тот же Владивосток - он же какое-то время был, если я не ошибаюсь, порто-франко, то есть свободной экономической зоной. Это же была как раз какая-то компенсация за недоразвитость, недоосвоенность и так далее.

И. Саблин

―

Я думаю, что многое на Дальнем Востоке связано с тем, что в начале XX века произошел ряд изменений в статусе региона. Во-первых, порто-франко было отменено и восстановлено лишь на время Русско-японской войны, а потом, через несколько лет, отменено уже полностью. И сама Русско-японская война заставила многих политиков и просто государственных служащих в регионе, то есть тех, кто был назначен из Петербурга, говорить, что Петербург не уважает интересы региона. Например, Русско-японскую войну местные интеллектуалы считали исключительно инициативой центра, которая негативно сказалась на регионе. Затем введение таможенных пошлин, по их мнению, очень негативно сказалось на экономическом потенциале региона. То есть у нас для Дальнего Востока именно в начале XX века происходят те события, которые заставляют дальневосточников, собственно, и обратиться к областническому дискурсу и начать говорить, что региону нужны реформы.

М. Соколов

―

Вообще, если мы упомянули Русско-японскую войну, были события, предшествовавшие этому. Какую роль в судьбе Дальнего Востока сыграла экспансия Российской империи в соседнюю Маньчжурию? Это движение оказалось мимо Дальнего Востока на чужие территории, в том числе экономическое проникновение и так далее. Как это всё воспринималось?

И. Саблин

―

Да, экспансия Российской империи в Маньчжурию воспринималась крайне негативно. Причем не только, скажем так, более-менее оппозиционными деятелями, но и чиновниками на Дальнем Востоке. Во-первых, отказ от планов строительства Амурской железной дороги и решение о строительстве КВЖД через Маньчжурию было встречено в штыки в регионе. Затем инвестиции в новые парты, то есть Дальний и Порт-Артур, было встречено с крайними недовольством, в том числе и чиновниками. То есть здесь важно отметить, что чиновники в целом соглашались даже с социалистическими интеллектуалами в регионе, когда те говорили о том, что государственные инвестиции направляются неправильно в эту сторону, на восток, проходя мимо Владивостока. Интересно, что чиновникам и предпринимателям в Маньчжурии эта ситуация не нравилась. Им не нравилось, что Приамурское генерал-губернаторство противопоставляет себя Маньчжурии. На время они даже были частью одной единицы - того самого Дальневосточного наместничества. Но центр этого наместничества был как раз на новых маньчжурских территориях, что еще раз показало, собственно, жителям в основном городов Дальнего Востока - Владивостока, Хабаровска, Благовещенска, что они занимают второстепенную роль в этом регионе.

М. Соколов

―

Если мы посмотрим на всё это уже с исторической дистанции, какова ваша оценка? Действительно ли имперское правительство рассчитывало через какое-то время присоединить часть Маньчжурии к России, то есть создать вот эту Желтороссию? Или это была, как тогда уже было модно, сфера экономического влияния с определенными вкраплениями типа военных баз? Как это всё-таки видится сейчас? Могла ли появиться такая Желтороссия?

И. Саблин

―

Хороший вопрос. Я знаю, что некоторые коллеги, например, Дэвид Схиммельпэннинк ван дер Ойе, писали о том, что некоторые представители элиты действительно мыслили о дальнейшем присоединении Маньчжурии. Я бы, наверное, зашел с той стороны - со стороны Японии. В японских правительственных кругах уже с 70-х годов XIX века считали, что Российская империя планирует присоединять здесь новые территории. В частности, переселение корейцев на территорию российского Дальнего Востока рассматривалось японцами как специально организованная мера петербургского правительства, которая должна была размыть границы собственно российской территории.

М. Соколов

―

Получить такой демографический ресурс?

И. Саблин

―

Да, то есть мы как бы постепенно интегрируем корейцев в состав Российской империи, а затем происходит присоединение Кореи. Что касается Маньчжурии, то здесь цинское правительство примерно так же смотрело на ситуацию. Не просто присоединение этих новых территорий к Российской империи в 1860 году, но и активная переселенческая политика повлияла на политику Цинской империи. Например, Маньчжурия была реформирована. Там были созданы провинции. Также на этой территории разрешено было селиться китайцам-хань. То есть можно сказать, что и Японская империя, и Цинская империя однозначно отвечали на этот вопрос утвердительно. Они считали, что эта территория станет таким новым регионом имперского соперничества, и, собственно, отвечали практически теми же мерами, что и Российская империя - всячески поддерживали переселение в приграничные районы новых людей инвестициями.

М. Соколов

―

Собственно, если говорить о переселении. Например, вот эти казачьи войска, которые потом, во время Гражданской войны, сыграли достаточно серьезную роль в междоусобице - например, Уссурийское - когда они появились и какую роль они тогда играли?

И. Саблин

―

Казачьи войска - Забайкальское, Амурское и Уссурийское - появились одновременно с присоединением этих территорий. Они были таким наследием периода государственный колонизации этого региона, когда в основном военные и военизированные жители. Потому что многие из этих казаков были выходцами из крестьян, то есть они очень сильно отличались, скажем, от донских и кубанских казаков. Но затем, к революции 1905 года, и особенно к революции 1917 года, слегка стирается грань между крестьянским населением и казачьим. Я уже говорил, что многие из них исторически были крестьянами. И в принципе они себя считают скорее сельскими жителями. Если мы будем смотреть на период Гражданской войны, то у нас выдвигаются на передний план младшие казачьи офицеры. Семенов был есаулом. То есть он находится в совершенно другом звании по сравнению с лидерами казаков донских и кубанских. И вообще здешние казаки (я имею в виду, казачьи лидеры) иногда отличаются жестокостью, если мы будем говорить о Семенове и Калмыкове. Они вписали себя в историю Гражданской войны как представители так называемого белого террора (даже есть несколько книг с таким названием), но при этом у них были гораздо более гибкие подходы к тому, как этот регион может управляться в будущем. Если мы говорим о Семенове на этом раннем этапе, он же русско-бурятского происхождения. То есть он вписан в том числе и в среду коренного бурятского населения. Он владеет монгольским языком и, в принципе, ему легко одновременно быть и казаком, когда ему это нужно, и бурятом, и просто представителем сельского населения. То есть здесь нет какого-то такого элитарного казачьего сословия. Но я бы здесь еще добавил, что в годы революции 1905 года многие казаки активно участвовали в революционных событиях на стороне, собственно, восставших. Действительно, казаки участвовали в подавлении революции, но, например, благовещенские представители Амурского казачьего войска, в основном казаки-учителя, были активными участниками революции. Собственно атаманы, которые совмещали эти должности с должностями генерал-губернаторов (например, Холщевников в Забайкальской области), в целом толерантно относились к восставшим и даже соглашались на установление каких-то промежуточных форм самоуправления, за что Холщевникова впоследствии арестовали.

М. Соколов

―

Вот вы уже упомянули бурятское и монгольское население. Какова была его роль? Насколько там были популярны идеи какого-то национального района, автономии и так далее? То есть что происходило в этот дореволюционный период на этих бурятско-монгольских территориях Российской империи?

И. Саблин

―

Я бы начал, наверное, с того, что представители бурят-монгольского населения очень часто идентифицировали себя через религию, через буддизм, как буддисты. Ну, не все бурят-монголы были буддистами - в основном те, кто жил в Забайкалье. Но те, кто жил в Забайкалье, уже фактически видели себя в религиозном смысле автономными. Потому что после того, как буддизм был официально признан как одна из религий Российской империи, они пользовались правами религиозного самоуправления с XVIII века. Да, в XIX веке появился ряд ограничений на строительство новых дацанов. Но, тем не менее, через дацаны они могли заниматься самоорганизацией, в том числе культурной. То есть дацаны были центрами письменности. Порядка 10% мужского населения, если я не ошибаюсь, так или иначе были связаны с официальной религией. То есть они были либо хубараками (послушниками), либо ламами. И в политическом и административном смысле они обладали некоторой автономией. В 1822 году Михаил Сперанский ввел в действие новую форму управления коренным населением Сибири. У бурят появились так называемые степные думы. То есть у нас получается два механизма самоорганизации. Они необязательно совпадали друг с другом. То есть механизм степных дум через административные рода и механизм дацанов. Поэтому, собственно, если мы будем говорить о национальном движении, оно активным образом развивается в конце XIX - начале XX века, когда эти привилегии у бурят-монгольского населения забирают.

М. Соколов

―

Почему забирают?

И. Саблин

―

Это связано как раз с инициативами Российской империи на Дальнем Востоке - с активной поддержкой переселения из европейской части империи. То есть самой главной проблемой для бурят-монгольского населения становится отчуждение у них земли под переселенческие участки. И здесь бурят-монгольские интеллектуалы, которые, кстати, очень часто работали с имперскими востоковедами в качестве не только информантов, но и партнеров по научным исследованиям (многие из них публиковали научные исследования как раз на пороге XX века), начинают также говорить о том, что хотя буддийская религия признается, но, в том числе из-за деятельности миссионеров, она как бы ставиться в такое подчиненное положение по сравнению не только с православием, но и вообще с другими религиями. Ее часто называли идолопоклонством и ламаизмом. Например, в годы революции 1905 года они пишут петиции о том, что нельзя так говорить о буддизме. Что буддизм, как доказали европейское востоковеды, является древней, организованной и, в общем, глубоко моральной религией. У нас получаются и экономические, и такие культурные причины такого желания, я бы сказал, наверное, в первую очередь равноправия с остальными группами населения империи, но и стремления защитить какие-то свои экономические интересы.

М. Соколов

―

Если говорить о собственно о переселении, во-первых, каков был масштаб переселения на Дальний Восток из европейской России? Как это стимулировалось властями?

И. Саблин

―

Если мы сейчас говорим о территории, которую мы сейчас называем Дальним Востоком, то есть территории, непосредственно прилегающей к Тихому океану, то здесь, в отличие от остальной Сибири, существовали определенные льготы для переселенцев уже с 1860 года. Интересно, что переселение шло с двух сторон - со стороны европейской России и со стороны Кореи. То есть здесь у нас, в общем-то, поддерживалось и то, и то переселение. Хотя некоторые чиновники с подозрением относились к корейскому переселению, но в целом у нас получается очень смешанная сельская местность. Когда началось регулярное сообщение с Одессой - практически через половину земного шара, огромное количество переселенцев начинает сюда приезжать (это 80-90-е годы XIX века) с территории современной Украины.

М. Соколов

―

Выдавали чуть ли не по 100 гектаров.

И. Саблин

―

Вначале давали 100 десятин. Потом норма несколько уменьшилась. Вначале, то есть в 1860-е годы, также было освобождение, временное или постоянное, от целого ряда налогов и повинностей. То есть, например, было освобождение от военной службы. В принципе, этими благами пользовались все переселенцы, те, кто приезжал сюда на постоянное место жительства, в том числе и корейцы, многие из которых, кстати, были переведены в российское подданство в конце XIX века. В итоге на той территории, которую мы сегодня называем Дальним Востоком, у нас получилось такое очень интересное по составу население. В некоторых местностях большинством были украинцы, в некоторых большинством были корейцы. В городах жило самое разное население, но большинство были русские. И к этому нужно добавить в присутствие китайской наемной рабочей силы. Китайцы редко селились здесь на постоянной основе. Они в основном приезжали на сезонные работы. Но они работали и в городах, и в сельской местности. То есть регион получался таким очень разнообразным по своему составу.

М. Соколов

―

О переселенцах с Украины. Неужели действительно до половины населения было украиноязычным?

И. Саблин

―

По некоторым подсчетам, было до 400 тыс. человек выходцев из Украины. Население всего региона, если мы будем считать от Байкала до Тихого океана, за исключением Якутии, было порядка 1,8 млн. человек. Но если мы уберем Забайкальскую область, где примерно 600 тыс. человек, у нас остается где-то примерно треть населения. Это по максимальным оценкам. Но здесь очень интересный момент. Выходцы с территории современной Украины очень часто воспроизводили знакомое им пространство. Поэтому появилось очень много селений, которые назывались Новокиевка, Киевка, Полтавка, Черниговка. Они воспроизводили знакомые им названия. Но при этом многие из сельских жителей не идентифицировали себя украинцами. Когда украинские интеллектуалы пытались мобилизовать население на идентификацию себя как украинцев, они столкнулись с проблемой - что население, в общем, пассивно относится вообще к национальной идентификации. И здесь я бы еще добавил, что, по некоторым данным, порядка 40 тыс. выходцев с территории современной Беларуси переселилось в регион. Они себя приписывали зачастую как раз к украинцам. То есть у нас получается такая смесь, что люди не особо охотно говорят о какой-то этнической идентификации и при этом могут свободно менять свою идентификацию.

М. Соколов

―

Скажите, а была какая-то конфликтность между старыми переселенцами, о которых вы говорите - условно говоря, перед Русско-японской войной, и новыми, так сказать, столыпинского призыва?

И. Саблин

―

Да, конфликты были, как и по всей территории Сибири. Я бы сказал, что на Дальнем Востоке они были, наверное, менее интенсивными, чем в Западной Сибири. Потому что там всё-таки было больше свободных земель. Но интересно то, что конфликты были не только между старыми и новыми поселенцами с европейской территории части империи, но и между корейцами - российскими подданными и корейцами вновь прибывшими. Особенно теми, кто начал приезжать после оккупации страны Японией. То есть конфликты между старыми и новыми жителями у нас проходят по нескольким линиям. Конечно, многие старожилы считали себя настоящими хозяевами на этой территории. В том числе из-за того, что у них, в принципе, были достигнуты определенные успехи в сельском хозяйстве. Например, они закупали в Америке трактора и другую сельскохозяйственную технику, а новые переселенцы, особенно те, кто приехал полностью при государственной поддержке, виделись им такими лентяями, безалаберными, зачастую пьяницами. Я думаю, что очень часто это было, конечно, не так. Но по этой культурной линии у нас тоже были определенные различия.

М. Соколов

―

Скажите, а какой была бы судьба региона, если бы не было Русско-японской войны, если бы как-нибудь увернулись от нее?

И. Саблин

―

Это хороший вопрос. Я думаю, что здесь политики и интеллектуалы в регионе несколько лукавят, когда говорят, что Русско-японская война принесла региону только беды. Русско-японская война и период, непосредственно ей предшествующий, принесли в регион определенное количество денег. Когда в ходе Русско-японской войны некоторые интеллигенты поднимают вопрос об автономии региона, жители Владивостока совершенно не поддерживают эту идею, потому что многие из них зарабатывают деньги на государственных контрактах. Но при этом они всё равно голосуют за оппозиционных политиков. Регион никогда не поставляет в Думу правых депутатов.

М. Соколов

―

Черносотенцев не было.

И. Саблин

―

Нет. Хотя были попытки продвинуть правых кандидатов. Были попытки создания таких правых рабочих обществ, но все они заканчивались неудачей. В основном депутаты были социалистической ориентации.

М. Соколов

―

Это выборы в Государственную Думу. А как, собственно, вели себя эти люди в первом российском, так сказать, предпарламенте (или его даже можно считать парламентом)? Какие специфические вещи они защищали во время своей работы? Видимо, можно говорить скорее о 3-4 Государственных Думах.

И. Саблин

―

Выборы во 2-ю Государственную Думу в Приморском генерал-губернаторстве прошли, но депутат-социалист, которого выбрали, не был допущен к участию в Думе. То есть с административной стороны ему чинились препятствия. А уже в 3-4 Думах депутаты доехали до Петербурга и принимали активное участие в дебатах. Здесь интересен момент, что на передний план вышли региональные интересы. Например, член социал-демократической фракции депутат Чиликин в дискуссии о строительстве Амурской железной дороги встал на сторону, собственно, дальневосточников и правительства. То есть он выступил против своей партии. Это одна из причин, почему он, в общем, вообще впоследствии вышел из фракции. Все депутаты из региона называли себя дальневосточниками и стали говорить о Дальнем Востоке как о каком-то особом регионе. Здесь интересно то, что это не делало их на 100% оппозиционными. Как я уже сказал, пример Чиликина очень хорош, потому что его партия выступала против всех инициатив правительства вообще, но когда инициативы правительства соответствовали интересам региона, то тогда депутаты их поддерживали.

М. Соколов

―

Почему вы считаете, что преобладающим политическим трендом был такой - вы используете термин - левый либеральный национализм? Это как-то можно объяснить?

И. Саблин

―

Да, я определяю в эту категорию в том числе и депутатов, и других интеллектуалов, потому что, во-первых, в регионе не было какого-то жесткого разделения на партии вплоть до осени 1917 года. Во вторую очередь для политиков были важны два фактора. С одной стороны, в стремлении к обеспечению политических прав населения зачастую обращались к идеям экономической децентрализации. Во-вторых, большинство интеллектуалов с симпатией относилось к чисто социалистическим идеям. То есть они, возможно, и не были за полное и мгновенное упразднение капитализма, но они и не были сторонниками введения частной собственности на землю в регионе. В регионе никогда не существовало крупной земельной собственности. В общем-то, долгосрочная аренда у государства, насколько я понимаю, устраивала всех, и в первую очередь поселенцев.

М. Соколов

―

А какую роль в жизни Дальнего Востока в это время играли кооперативы?

И. Саблин

―

В связи с нераспространением земства на территории Дальнего Востока, кооперативы становятся такой альтернативной формой самоуправления. Они как бы попадают в оба тренда - и в либеральный, и в социалистический. С одной стороны, через кооперативы население может, в принципе, само решать возникающие у него проблемы - в первую очередь экономические. Во-вторых, кооперативы подразумевают такое коллективное участие в экономике. В основном это, конечно, были потребительские кооперативы. Но через такие, скажем, очень крупные по своему составу акционерные общества (в каком-то смысле эгалитарные акционерные общества) население могло, в общем, обеспечивать все свои потребности. Если мы будем говорить о периоде Первой мировой войны, то у нас по всей Сибири, от Урала до Тихого океана, в процентах, насколько я помню, порядка 83% всех товаров проходят через систему кооперативов. То есть у нас кооперативы фактически являются синонимом экономики.

М. Соколов

―

А крупный бизнес там был, на Дальнем Востоке?

И. Саблин

―

Да, крупный бизнес был. В основном торговый бизнес. В основном он концентрировался во Владивостоке. Немецкие купцы Кунст и Альберс владели торговым домом. Также, насколько я помню, выходец из Западной Сибири Чурин открыл торговый дом и ряд филиалов. Бринер, выходец из Швейцарии, также занимался здесь бизнесом. Но я бы всё-таки сказал, что, наверное, самым крупным держателем капитала в регионе всё-таки было государство.

М. Соколов

―

А что было у государства?

И. Саблин

―

У государства были производства, связанные с транспортом. То есть всё, что связано с железными дорогами. У государства были активы, связанные с военным производством. Например, Дальневосточный судоремонтный завод. Государство активно участвовало в управлении портов. То есть, в общем, транспортная и военная инфраструктура всё-таки были самыми крупными сегментами экономики. Конечно, это стало особенно актуально в годы Первой мировой войны, когда Владивосток остался фактически единственным крупным морским портом империи.

М. Соколов

―

Ну, я бы, конечно, не обижал Архангельск. Там тоже было. И Мурманск строили - собственно, Романов-на-Мурмане. А вот иностранный капитал - собственно, какова была его роль? Японцы или американцы - кто еще был заинтересован в освоении российского Дальнего Востока?

И. Саблин

―

Иностранный капитал в имперский период у нас в основном играет роль в торговле. То есть в каждом более-менее крупном населенном пункте обязательно был японский магазин. Это интересно проявляется в годы революции и Гражданской войны, потому что некоторые из этих магазинчиков - например, магазин Петра Симады в Николаевске-на-Амуре - начинают выпускать собственную валюту. Но вообще японцы, которых в регионе было порядка всего 10 тыс., были заняты в сфере торговли. И конечно, не стоит забывать китайский бизнес. Китайские магазины тоже были распространены. В основном сфера торговли. Я бы сказал, что по-настоящему крупный иностранный бизнес начинает интересоваться регионом уже в годы Гражданской войны.

М. Соколов

―

А Первая мировая война - собственно, как она влияет на ситуацию на Дальнем Востоке? Вы уже сказали: порт, что-то еще. Или перед ней произошли какие-то принципиальные изменения? Скажем, что дала нормализация отношений с Японией?

И. Саблин

―

Да, через нормализацию отношений с Японией... Я здесь забыл упомянуть, что японский капитал приходит в рыбную ловлю. Некоторые интеллектуалы и чиновники считают, что, по крайней мере, в рыболовстве у нас появляется ситуация японского засилья. Но вообще нормализация отношений с Японией достаточно забавным образом отражена в мемуарах как раз Григория Семенова. Потому что когда он с небольшой группой бурят приезжает в Москву, по-моему, уже в годы Первой мировой войны, их там радостно встречают и, считая бурят японцами, говорят: «Вы наши замечательные союзники». Вообще мне кажется удивительным, как быстро из противников японцы превратились в союзников. Если мы будем говорить уже о Гражданской войне, вообще представители элиты весьма с симпатией относятся к японцам даже в годы интервенции. Говоря о развитии экономики, как раз эти два столпа - транспорт и военный сектор экономики - активно развиваются в годы Первой мировой войны. Транспортная инфраструктура, в общем, не справляется с нагрузкой на порт. Во Владивостоке скапливается огромное количество военных грузов, которые сюда доставляют союзники по Антанте. То есть Владивосток становится таким очень важным стратегическим пунктом для Первой мировой войны вообще.

М. Соколов

―

Наш гость - Иван Саблин, доктор философии, научный сотрудник Гейдельбергского университета и автор книги «Дальневосточная республика. От идеи до ликвидации». Мы подошли к 1917 году. Революция произошла в Петрограде, потом в Москве. А что происходило на Дальнем Востоке - в том же Владивостоке, Хабаровске, Благовещенске? Как всё менялось в течение этого периода правления Временного правительства?

И. Саблин

―

Как и во многих других регионах империи, революция знаменуется эйфорией среди местного населения, в первую очередь среди интеллигенции. Здесь опять становится важным этот фактор леволиберального не единства, но, по крайней мере, такого обмена мнениями с разных полюсов. Скажем, с более либерального и более социалистического. Речь идет о создании единой социалистической партии. Хотя мы знаем, что во многих городах европейской России уже произошло разделение на меньшевиков и большевиков в рядах социал-демократической партии. Есть определенные разногласия между разными крыльями в партии эсеров, не говоря уже о противоречиях между собственно социал-демократами и эсерами. А здесь в регионе, в общем, такая неопределенная по своей идеологии группа людей очень радуется революции. Интересно, что инициативы бывшего депутата Государственной Думы Русанова, который становятся комиссаром Временного правительства по Дальнему Востоку, по созданию какой-то системы самоуправления здесь в регионе отклика, в общем, почти не получают. Те люди, которых он собирает на конференцию, посвященную выборам в Учредительное собрание, выступают только за экономическую самоорганизацию в регионе - фактически за еще один уровень земства. Но, как и в других частях империи, политика у нас постепенно радикализируется. Здесь, наверное, особняком стоит Владивосток, где, наверное, в первую очередь из-за большого количества рабочих, которые работали в порту и на железной дороге, получают распространение анархические идеи. Важным здесь становится также фактор реэмиграции политиков из США. То есть сторонниками умеренных социалистических подходов, и сторонниками более радикальных социалистических подходов зачастую становятся выходцы из Российской империи, которые много прожили в США. Например, Александр Краснощеков, выходец из Чернобыля - сторонник умеренной большевистской политики, если такое можно говорить. Нейбут, выходец из Балтийского региона, также приехавший сюда из США - сторонник более жестких, радикальных социалистических мер. То есть, можно сказать, американцы (у Краснощекова было американское гражданство) играют важную роль в регионе.

М. Соколов

―

Когда, собственно, происходит большевизация? Когда появляются вот эти пробольшевистские органы власти и как они, собственно, становятся одной из ключевых сил в 1917 году?

И. Саблин

―

Если мы сравним регион с европейской Россией, то здесь с некоторой задержкой происходит, с одной стороны, деление социал-демократов на меньшевиков и большевиков, а с другой стороны, собственно, поддержка радикальной большевистской политики. Здесь я бы еще раз отметил Краснощекова, потому что он является абсолютным новоприбывшим в регионе. Он, как я смог восстановить по газетам, прибывает а регион в июле 1917 года. В 1917 году он еще никому не известен.

М. Соколов

―

И становится местным Лениным.

И. Саблин

―

Я бы сказал, может быть, скорее, местным Бухариным из-за его подходов к экономике. Но он становится несомненным лидером. И становится он лидером уже к сентябрю. То есть, насколько я могу судить по тем текстам, которые написаны Краснощековым, в сентябре он как раз становится лидером большевиков. Собственно, происходит деление на большевиков и меньшевиков. Но Краснощеков, да и другие большевики, кроме, может быть, нескольких радикалов во Владивостоке, до последнего выступают за такой коалиционный подход к власти. То есть, по крайней мере, если они не готовы сотрудничать с либералами, то с социалистами самых разных мастей они готовы сотрудничать. Краснощеков у нас вплоть до декабря 1917 года является служащим Никольско-Уссурийской земской управы. То есть он у нас земский деятель. И он перехватывает власть у земства, будучи делегатом Земского съезда в декабре 1917 года. То есть у нас со стороны земских деятелей (всенародно избранное земство здесь появилось в 1917 году) в декабре происходит попытка противопоставить земские институты большевикам в Петрограде. Краснощеков присутствует на этом съезде земцев в 1917 году. Он там пытается вначале склонить земцев на свою сторону. Когда ему это не удается, при помощи радикализовавшегося Хабаровского совета он созывает альтернативный съезд советов, и на следующий день после земского съезда, насколько я помню, 12 декабря 1917 года, фактически захватывает власть. Но, опять же, эта власть не большевистская, как в Петрограде. У нас есть и левые эсеры, и, насколько я помню, социалисты, которые четко не подпадают ни под одну из партийных категорий. То есть у нас такая получается такая коалиционная власть, в которой Краснощеков, кстати говоря, оставляет место и для земцев.

М. Соколов

―

Это называется Дальком, эта власть. А есть же еще Центросибирь. Я так понимаю, что они соперничают, конкурируют, кто будет контролировать Дальний Восток. Так это было?

И. Саблин

―

Да, у нас появляется несколько центров власти. Два таких более-менее крупных, претендующих на макрорегион - это Центросибирь в Иркутске... Она появляется в октябре, одновременно с переворотом в Петрограде. Иркутск становится таким очень важным центром для действительно радикальных большевиков. Там на начальном этапе является лидером Борис Захарович Шумяцкий. В Иркутске, кстати, в конце 1917 года происходят тяжелые уличные бои, которые, насколько я знаю, по количеству жертв были вторыми после московских боев. То есть в Иркутске гражданская война у нас начинается фактически вместе с октябрьским переворотом. Дальком в Хабаровске, то есть такое краснощековское умеренное правительство, является еще одним центром. И два менее крупных центра. Один в Чите. Там у нас до начала 1918 года тоже действует коалиционное правительство, чем-то похожее на хабаровское - Коалиционный народный совет, в который входят и социалисты, и представители бурятского населения, включая бурят-эсеров и большевиков. То есть такая широкая коалиция. И очень важно, что в январе 1918 года у нас радикализуется Благовещенск. В Благовещенске, опираясь на матросов Амурской флотилии и рабочих, появляется такая радикальная организация под эгидой Благовещенского совета во главе с Федором Мухиным. То есть у нас появляются 4 центра. Краснощекову удается склонить на свою сторону Благовещенск, несмотря на радикальные позиции Мухина. Мухин вообще категорически несогласен с Краснощековым, особенно в его отношении к земства. Но он, в общем, признает власть Далькома, а Чита у нас тяготеет к Центросибири. Происходит такая граница между Далькомом и Центросибирью. Они начинают (в том числе, и по этому поводу) соперничать друг с другом вплоть до взаимных обвинений, кто виноват в поражении этого первого этапа большевистской революции.

М. Соколов

―

Скажите, а что, собственно, делает казачество? Семенов, о котором мы говорили. Они всё это терпят - всякие реквизиции, безобразия и советизацию - или берутся за оружие?

И. Саблин

―

На первом этапе я бы сказал, что Семенов выходит на передний план. Это опять по обрывочным архивным данным, потому что всех документов по Семенову, по крайней мере, в открытом доступе нет. После его ареста советскими войсками этот архив, в общем, так и не был открыт. Но по некоторым данным, которые у нас есть, Семенов занимается в основном сбором бурят-монгольских добровольцев. То есть его боевая единица, которая возникает в конце 1917 года, больше бурятская и монгольская. К нему приходят, в том числе, и группы вооруженных монголов из Внутренней Монголии, то есть с той территории, которая входит в Китайскую республику. Он привлекает и казачье население тоже, но китайскими властями его единица видится как чисто монгольская. Калмыков как раз склоняет на свою сторону часть уссурийского казачества. И депутат Государственной Думы Гамов привлекает на свою сторону часть амурского казачества. Одновременно в марте у нас происходит выступление Семенова, которому перед этим удалось закрепиться в Маньчжурии. Происходит наступление Семенова на Забайкалье в марте-апреле. В Благовещенске в марте Гамов организует такую более-менее крупную силу (порядка 4-5 тыс. человек) и временно устанавливает коалиционную казачью и земскую власть. Даже берет под арест Мухина с Краснощековым (Краснощеков в этот период находился в Благовещенске). Но обоим удается в этот период избежать казни, потому что казаки еще настроены на коалицию. Потому что, в общем, партнеры Гамова по коалиции в основном эсеры, то есть социалисты. Но, во-первых, приход подкрепления со стороны большевиков с территории Западной Сибири помогает выбить Семенова обратно в Маньчжурию. Затем подкрепления прибывают и в Благовещенск. То есть, опять же, я уже упоминал: матросы Амурской флотилии и рабочие горнодобывающей отрасли, рабочие железной дороги являются важной частью Красной гвардии. Но здесь нельзя не упомянуть еще и о так называемых воинах-интернационалистах. Это в основном венгры, но и немцы, и австрийцы. То есть бывшие военнопленные центральных держав, которые активно привлекаются большевиками в Красную гвардию на этом этапе.

М. Соколов

―

A без чехословаков удалось бы свергнуть советскую власть, без их выступления? Как вы думаете?

И. Саблин

―

Это очень хороший вопрос, потому что, с одной стороны, советская власть на Дальнем Востоке, особенно той территории, которая не контролируется Благовещенским советом, гораздо более умеренная, чем в Западной Сибири и особенно в европейской России. То есть краснощековское правительство умеренное. В принципе, Краснощеков также делает ставку на привлечение в свои ряды корейского и китайского населения. Поэтому не знаю, возможно, советская власть здесь могла бы продержаться дольше. То есть у нее было меньше противников, чем в европейской России.

М. Соколов

―

Но Антанта-то выступает уже в апреле, насколько я понимаю - высаживает десант во Владивостоке, чтобы контролировать склады. Так что интерес к этой территории, естественно, был.

И. Саблин

―

Интерес был, но в целом удается своими силами не позволить этой первой высадке в апреле перерасти в полномасштабную интервенцию. Здесь в апреле у нас происходит провозглашение, насколько я помню, одновременно 3 советских правительств на Дальнем Востоке. В Чите у нас возникает Забайкальский Совнарком. В Благовещенске вообще провозглашается Амурская трудовая республика. Собственно, возможно, реагируя не столько на высадку, сколько на инициативы других большевиков, Краснощеков объявляет эту территорию советской республикой Дальнего Востока. Можно считать апрель 1918 года таким предисловием к будущей Дальневосточной республике, потому что на этой территории уже возникает большевистская просоветская единица. В общем-то, японцы просто уходят обратно на свои корабли, потому что в целом население не выступает мгновенно против большевиков.

М. Соколов

―

Но всё это в конце концов свергли чехословаки. Директорию сверг Колчак. Колчаковская власть в этом регионе обеспечивает какое-то единство, или всё очень хаотично? Там и атаманщина, и какие-то территории, контролирующиеся интервентами. Что происходит, если вкратце?

И. Саблин

―

Я бы сказал, что колчаковская власть здесь не устанавливается, даже формально, вплоть до мая 1919 года. Во-первых, Колчака не признает Семёнов. За Семеновым в этот период уже очень прочно стоят японцы. Колчак пытается послать карательную экспедицию против Семенова. Эту экспедицию останавливают на Кругобайкальской железной дороге. При этом, скажем так, странным образом ведет себя генерал Хорват. То есть генерал Хорват вообще, я думаю, считал себя более важной персоной по отношению к Колчаку. Во-первых, он считает себя (вполне правомерно) последним комиссаром Временного правительства. Он был комиссаром Временного правительства на КВЖД. В общем, как комиссар Временного правительства, он считает себя правопреемником единой власти, и он же объявляет себя верховным правителем перед Колчаком. Но тогда у нас есть альтернативные сибирские областнические правительства - одно в Омске, одно во Владивостоке. Собственно, основное исторически помещается в Сибирской областной Думе. Хорват не может консолидировать регион под своим влиянием. Потом он, конечно, формально признает Колчака. Достаточно быстро - уже, насколько я помню, в ноябре. Но Колчак объявляет его своим как бы не верховным правителем, но, в общем, правителем на Дальнем Востоке с какими-то автономными правами. И дальше у нас уже происходит такая тонкая политика между Семеновым, Хорватом и японцами. Потому что у Хорвата с японцами тоже не враждебные отношения. Хорват, в общем, не спешит подавлять бунт Семенова, как он рассматривается в Омске колчаковским правительством.

М. Соколов

―

Если говорить о японцах и американцах, опять же, на этой территории происходит их соперничество?

И. Саблин

―

Я бы сказал, что, наверное, в 1919 году о каком-то ярко выраженном соперничестве пока еще речи нет. Я работал с документами американских экспедиционных войск. Грейвс, командующий американским экспедиционным корпусом, и другие американские офицеры вообще с подозрением относятся к японцам. Говорят о том, что в ходе интервенции были договоренности о каком-то равномерном занятии региона, но при этом японцы побыстрее заняли здесь все основные стратегические пункты. Но какого-то прямого соперничества в этом регионе пока нет. Американцы вообще контролируют совсем небольшую территорию. В Забайкалье и от Байкала до Тихого океана главной силой в основном всё-таки становятся японцы. То есть у американцев, я бы даже сказал, нет ресурсов соперничать с японцами в регионе.

М. Соколов

―

Что ж, здесь мы сделаем паузу до следующей передачи. Наш гость - Иван Саблин, доктор философии, научный сотрудник Гейдельбергского университета и автор книги «Дальневосточная республика. От идеи до ликвидации». Вел эту передачу Михаил Соколов.