Всемирный триумф большевизма. Второй Конгресс Коминтерна. 1920 г. - Александр Ватлин - Цена Революции - 2020-08-23

23.08.2020

Всемирный триумф большевизма. Второй Конгресс Коминтерна. 1920 г. - Александр Ватлин - Цена Революции - 2020-08-23 Скачать

М. Соколов

―

В эфире «Эха Москвы» программа «Цена революции». Наш гость - профессор кафедры новой и новейшей истории стран Европы и Америки исторического факультета МГУ, доктор исторических наук Александр Ватлин. Говорим о 2-м конгрессе Коминтерна, который проходил в Советской России в июле-августе 1920 года, то есть 100 лет назад. Добрый вечер, Александр Юрьевич! Давайте мы напомним. Всё-таки предыдущий конгресс Коминтерна. Какие задачи в мировом масштабе сразу поставили перед собой большевики?

А. Ватлин

―

Добрый день! Спасибо за приглашение, Михаил. Я буду рад, что мы с вами поговорим о событии, которому как раз в эти дни исполняется 100 лет. 2-й конгресс Коминтерна долгое время был в тени 1-го, потому что, естественно, первый съезд, первый конгресс воспринимается как начало движения. На самом деле то, что было сделано в марте 1919 года (об этом говорили сами большевики, и прежде всего Ленин) - это была некая декларация о намерениях, которая прозвучала из Москвы. Большевикам трудно было даже скрыть то, что иностранных делегатов на учредительном съезде всемирной партии коммунистов просто-напросто не было. Была гражданская война, была изоляция Советской России. В этом плане создание всемирной партии коммунизма было фактически инициативой, да и делом только одной партии. Поэтому учредительный съезд вряд ли был основой и началом коммунистического движения. Не было компартий, не было их представителей даже коммунистических групп. И в этом плане моя позиция заключается в том, что реальное основание коммунистического интернационала (так, как его понимали большевики - всемирная партия мировой пролетарской революции) происходит годом позже, только в 1920 году. Поэтому я сконцентрировал свое внимание именно на этом событии.

М. Соколов

―

А удалось ли Ленину, Троцкому и их товарищам к началу нового конгресса, то есть к середине 1920 года, действительно создать какое-то мощное, влиятельное коммунистическое движение?

А. Ватлин

―

Тут очень важный вопрос. С одной стороны, если посмотреть на деятельность штаба мировой революции, был создан исполком Коминтерна, работало малое бюро, был создан достаточно мощный аппарат, который работал там. Потом здесь находилось итальянское посольство - знаменитый Денежный переулок, дом сахарозаводчика Берга. Формально аппарат работал. Но что-то серьезное сделать не удалось. Это было связано с тем, что не было связи с иностранными группами. Но я бы не стал акцентировать внимание на том, что шло из Москвы в Европу и в другие части света. Речь шла о том, что известия о русской революции приводили к формированию зародышей компартии. Часто это была независимые, какие-то совершенно уникальные непролетарские группы (даже где-то в джунглях Амазонки), которые сами стремились в Москву. Вот это движение также улавливалось. Представители реально существующих коммунистических групп и даже партий (они как раз были созданы в 1919 году из-за того, что из Москвы пришел сигнал) впервые приехали в 1920 году. И это, еще раз подчеркну, не было деянием Ленина и Троцкого. На первых порах большевики были фанатиками. Они были уверены в том, что всё пойдет так, как предсказано Марксом. Надо просто дать искру (искрой являлась русская революция), а дальше пожар загорится сам собой. Поэтому весь 1918-1919 год Ленин, Свердлов (после его смерти подключился Бухарин) и Троцкий делали ставку на пропаганду. Ленин говорил: «Издавайте, денег не жалейте, ищите переводчиков». То есть как только люди узнают о том, что на самом деле происходит в Советской России, что большевики не обобществляют женщин и не носят рогов, то тогда всё получится само собой. И в этом плане 1920 год был, скорее, надеждой на подтверждение этой закономерности. И здесь получается так, что на первый план выходит не мировая революция, а ее подталкивание. Подталкивание, с одной стороны, теоретическое. Ленин пишет огромную работу «Детская болезнь левизны»: надо построить своих соратников. С другой стороны, мы имеем дело с Советско-польской войной, когда надо каким-то образом вписывать мировую революцию во внешнеполитическую стратегию нового государства - Советской России. Тут очень интересная коллизия, с которой сталкивается не просто эта идея мировой революции, но очень много факторов. И большевикам приходится какие-то факторы убирать, какие-то ставить на первый план. Это, я бы сказал, получилось такое, в том числе, весьма дипломатическое мероприятие.

М. Соколов

―

Скажите, почему конгресс был открыт в Петрограде, а не в Москве, которая всё-таки была столицей? Да еще с таким мощным сценическим представлением. Как я помню, кажется, на Дворцовой площади. Называлось «Два мира».

А. Ватлин

―

Да, вы знаете, это было совершенно невероятное представление, которое вписывалось в стратегию большевиков: показать русскому населению, России, россиянам вот это формирование нового мира с принципиально новыми ценностями. Естественно, когда в Москву прибывали делегаты (а прибывали они в основном в Москву), часто было знаете как? Было так, что люди приезжали для консультаций, для получения денег, для информирования о том, что происходит в Европе, а им просто не выдавали обратно паспорта. Говорили: «Скоро что-то будет». Потому что конгресс долгое время держали в тайне. Например, когда итальянские социалисты всё-таки узнали, что будет конгресс, им просто в директивном плане было сказано: «Вы остаетесь, вы будете участниками конгресса». То есть Ленин и Зиновьев, который был председателем исполкома Коминтерна, не хотели, чтобы снова получилась ситуация, что никто не успел приехать. Поэтому делегаты конгресса Коминтерна начали заезжать, не побоюсь сказать, с мая-месяца - май, июнь. Конгресс несколько раз переносился. И решение о конгрессе (давайте назовем точные даты) была принято на пленуме ЦК РКП(б), на пленуме российской партии, что само по себе немножко удивительно (не исполкома Коминтерна ни в коей мере), 8 апреля. На мой взгляд, это было связано с тем, что Ленина очень волновала вот эта активизация левых групп. Они не рассматривались им как правоверные коммунисты. Их еще надо было выстроить, обучить, дать им теоретическую подготовку. Вот с апреля начинает разворачиваться подготовительная ситуация. При этом РКП(б) говорит (политбюро принимает решение): о конгрессе можно говорить в прессе только тогда, когда мы дадим отмашку. И такая отмашка была дана 1 июня 1920 года. Весь мир узнал, что в Москве готовится конгресс Коминтерна. Практически в то же время немножко спонтанно было принято решение всё-таки провести основание Коминтерна в Петрограде. Во многом это было связано с логистикой. Прекрасно работала железная дорога. Петроград был вотчиной Зиновьева. Он же был не просто председателем Коминтерна - он был еще и главой партийной организации Ленинграда. Понятно: колыбель российской революции, которая воспринималась как начало революции мировой. И вот здесь возникал вопрос: а что же будут делать делегаты в Петрограде? Нужно же было поработать, нужно было отметить. На самом деле мероприятие было задумано режиссерами. Режиссура находилась в руках российских большевиков Зиновьева и Радека. Подключались Ленин и Троцкий. Акцент был сделан на то, чтобы представить товар лицом. Я не хочу говорить о «потемкинских деревнях», хотя в своей книге я это понятие упоминаю. Это было искреннее желание представить новый мир, в котором всё по-другому.

М. Соколов

―

То есть нарисовать будущее.

А. Ватлин

―

Да, как бы заглянуть в будущее. Вот это окошко в будущее - вы очень верно сказали. На Дворцовой площади был громадный митинг. Чего там только не было. Там был конкурс огромных скульптур, которые должны были быть макетом памятника Розе Люксембург и Карлу Либкнехту - немецким коммунистам, погибшим в январе 1919 года. Так вот он, вероятно, должен был стоять вместо Александрийского столба. Представляете себе? Митинг с конной гвардией, с отрядами матросов. Но самое главное действо было ночью. Представьте себе: прекрасные белые ночи. Мне вспоминаются параллели с «Алыми парусами». Конечно, можно было бы пустить и алые паруса, но предпочли, чтобы на стрелке Невы стояли броненосцы. Они освещали прожекторами Биржевую площадь - она называлась Площадь народных гуляний. И вот как раз там, между двух ростральных колонн, происходило действо, в котором (я видел эти документы) участвовало 5 тысяч актеров. Не все они были серьезными актерами, но это было невероятное массовое действо. Огромные трибуны. Люди и с правого, и с левого берега Невы смотрели на эту самую стрелку. Автором - как сейчас говорят, художественным руководителем действа была жена Максима Горького. То есть всё было задействовано на то, чтобы потрясти. И вот представьте себе, как сейчас говорят, тайминг. 18-го люди выехали из Москвы. Всю ночь были в поезде. Естественно, вели политические разговоры. 19-го в Таврическом дворце речью Ленина официально открывается конгресс. Потом проход на Марсово поле, возложение венков. Потом Дворцовая площадь, потом концерт во Дворце труда, где перед ними поет Шаляпин. Потом сразу на Биржевую площадь. Люди-то были молодые. Это была какая-то, как бы сказать, эмоциональная заряженность.

М. Соколов

―

А какое-то кино сохранилось или нет?

А. Ватлин

―

Мне не попадалось. Очень много фотографий. Есть какие-то отдельные кусочки, но нельзя быть уверенным, что это именно 2-й конгресс Коминтерна. Честно скажу, я не работал в Красногорском архиве кинофотодокументов. Было бы очень замечательно, чтобы кто-нибудь когда-нибудь сделал, например, такой документальный фильм. Я бы даже не побоялся такой, знаете, художественной реконструкции. Потому что это действо было очень эмоционально заряженным. О нем очень много писали иностранные делегаты. Оно во многом показывало настрой делегатов съезда. Так вот ночь они проводят на этой стрелке Васильевского острова. В 4 часа ночи действо заканчивается. Они не могут уехать со своих торжественных трибун, потому что толпы народу не расходятся. Час, до 5-ти - до пол-6-го, они ждут, когда можно будет пустить трамвай. Они, между прочим, ездили на трамваях. То есть было совершенно закрыто всё движение, но ездили вот эти коминтерновские трамваи.

М. Соколов

―

Спецтрамваи.

А. Ватлин

―

Совершенно верно. Не знаю, с мигалками или нет, вряд ли с охраной или сопровождением ГИБДД. Но тем не менее, в начале 6-го они приезжают на Московский вокзал и уезжают в Москву, чтобы там сразу начать работать. То есть представляете, какая это эмоциональная и физическая нагрузка! В этом плане такое желание потрясти, вовлечь в свою работу иностранных делегатов - это была, конечно, удачная режиссерская задумка. Тут об этом можно даже и не спорить.

М. Соколов

―

Кстати говоря, еще хотел сказать пару слов, может быть, о картине Исаака Бродского. Он почти 4 года писал гигантское полотно - оно, по-моему, в Историческом музее. Там 600 реальных персонажей. Если вы видели фотографии и вот эту картину, это действительно адекватное произведение? Описано открытие конгресса.

А. Ватлин

―

Произведение очень яркое, потому что это исторический документ. Я вам честно скажу, как когда-то молодой работник Института марксизма-ленинизма в годы перестройки, когда это полотно было реабилитировано: почему оно попало в запасники Музея Ленина? Просто потому, что там была, наверное, четверть людей, попавших во «враги народа». Либо это ренегаты коммунистического движения, которые его покинули, либо Троцкий, Бухарин, Зиновьев - люди, которые были объявлены «врагами народа». И вот в годы перестройки действительно была выставка одной картины, когда всё это было развернуто. И мы реально искали людей, которые изображены на этой картине. С одной стороны, это исторический источник. С другой стороны, это огромная инсталляция, потому что там изображены люди, которых нет на 2-м конгрессе. Они не присутствуют на открытии - они присутствуют на конгрессе. Назовем Клару Цеткин. Она приезжает позже, но она довольно ярко видна среди делегатов. То есть это некий образ такого всемирного собрания коммунистов. Неважно, были ли они реально или не были в Петрограде, но мыслями они, конечно, были в Таврическом дворце. Мыслями и душой они слушали Владимира Ильича Ленина. И в этом плане, на мой взгляд, по своей стилистике (Исаак Бродский, кстати, был учеником Репина) это напоминает абсолютно такой же красной, алой тональностью знаменитую парадную картину «Заседание Государственного совета» Репина.

М. Соколов

―

Но здесь более эмоционально. Я бы сказал, что где-то даже экспрессионистски. Не совпадает со стилем Бродского, в котором он работал потом.

А. Ватлин

―

Совершенно верно. Здесь как бы слишком торжественно. Вот эта красная краска просто на самом деле немножко давит. Но таков был заказ. Подключили очень многих петроградских художников, в том числе художников весьма авангардистской ориентации. И в этом плане сохранилось не просто вот это художественное наследие, фотографии, но и действительно был внесен серьезный вклад в художественную культуру благодаря этому портретированию конгресса. У меня на обложке книги знаменитая картина Кустодиева - Дворцовая площадь, конгресс Коминтерна, сытые лица. При этом мы знаем, что в Петрограде летом 1920 года оставалась четверть населения от довоенного уровня - голод, отток в деревню, гражданская война. То есть мы видим конструкцию скорее будущего, чем настоящего.

М. Соколов

―

Александр Юрьевич, теперь давайте к Москве - собственно, к политической работе конгресса. Что там было главным? Какие основные темы этой дискуссии, которая была там затеяна?

А. Ватлин

―

Вы знаете, как всегда. Помните: «я планов наших люблю громадье». И вот это «планов громадье» было упаковано в программу, в повестку дня 2-го конгресса Коминтерна. Практически по всем сюжетам политического настоящего и будущего должны были выступать центральные фигуры российской компартии. То есть фактически все ключевые пункты повестки дня освещались в докладах российскими коммунистами, большевиками. Это был Ленин, это был Зиновьев, это был Троцкий, это была Радек. Очень широкий спектр, очень широкая повестка дня. Первый вопрос - международное положение: когда же свершится мировая революция. С этим выступал Ленин в Таврическом дворце. Вопрос о том, как будет развиваться коммунистическое движение. Нужны ли нам серьезные массовые армии, включающие в себя социалистов левых и правых (такое широкое, немножко аморфное движение, каким был 2-й Интернационал), или мы формируем нечто новое - как тогда говорили, армию мировой гражданской войны. Но были и вопросы, которые для иностранцев казались важными, а большевикам они совершенно не представлялись интересными. Например, вопросы профсоюзного движения. Приезжает огромное количество так называемых профессионалистов - людей, которые выросли в политических деятелей из работы в профсоюзах. Это англичане, это американцы. Они сталкиваются с тем, что официальными языками на конгрессе являются немецкий, французский и русский. Они говорят: «Тут четверть - наши делегации, а мы ничего не понимаем». Английский язык тогда - это совершенно никакой язык. Они даже бунтуют вплоть до того, что говорят: «Мы покидаем конгресс. Мы сидим тут просто ради мебели». А профсоюзный вопрос был очень важный, потому что Коминтерн вслед за расколом рабочего политического движения хотел расколоть и профсоюзы. И вот люди, реально работавшие в профсоюзах (прежде всего в американских, в английских тред-юнионах) говорили: «Не надо этого делать». Здесь могла бы быть серьезная дискуссия, если бы не концепция конгресса как домашней заготовки, которая была реализована. Были доклады. Эти доклады были одобрены. И как только возникала дискуссия, режиссеры конгресса (прежде всего Зиновьев), в общем-то, эту дискуссию сразу глушили. При этом напомню: конгресс продолжался почти месяц - без малого 3 недели. Его, правда, обогнал 6-й конгресс. Но если бы не такое административное закрытие конгресса, скажу я так, то они могли бы совещаться, наверное, еще месяц-два. Ну а что - кормили, показывали Москву, экзотическая страна, всё очень интересно. Тут надо понимать, что это были не просто люди, состоящие из идей. Это были люди, состоящие, конечно, из плоти и крови.

М. Соколов

―

Всё-таки это всё происходит на фоне Советско-польской войны. Как отразилось это на исходе конгресса? Были ли на эту тему дискуссии? Всё-таки знали ли делегаты о плане принести революцию в Европу на штыках?

А. Ватлин

―

Это тот самый случай, когда режиссура РКП(б), режиссура Российской большевистской партии не предусматривала вовлечения иностранных коммунистов в дебаты. Вопрос был слишком острый. Вопрос был совершенно неоднозначный. Напоминаю: многое в коммунистическом движении выходило из мировой войны. Помните циммервальдское движение - левые социалисты, которые считали себя интернационалистами и пацифистами. То есть левые социалисты - это пацифисты. Они против любой войны. 4 года лилась страшная кровь - и вновь возникает идея мировой гражданской войны. Помните, у Ленина было «превратим империалистическую войну в гражданскую». Здесь это могло привести к очень острым дискуссиям. Многие коммунисты в разговорах с Лениным ставили вопрос (об этом осталось очень много частных воспоминаний): «Мы хотим узнать, что же на самом деле происходит». А происходит на советско-польском фронте то, что отвергли ультиматум Керзона остановиться на этнической границе между Польшей (на тот момент Белоруссия) и Советской Россией. Красная армия идет в наступление на Варшаву. Скрывать наступление совершенно невозможно. Известный сюжет: во всю стену за президиумом - огромная карта, на которой каждое утро передвигают флажки. На нее смотрят делегаты. Естественно, они задают себе вопрос: «Куда же дойдет Красная армия?». Варшава - это хорошо. Но, например, если посмотреть прессу Англии и Франции, там речь идет о том, что мировая революция может дойти до Рейна. Англичане говорят: «Остановится ли она на берегах Ла-Манша?». То есть очень острая проблематика - превратится ли мировая революция в революционную войну; должны ли мы помочь Красной армии, должны ли мы влиться в ряды Красной армии? - была, как бы сказать, выведена за скобки конгресса. Кого-то это расстраивало, кого-то это возмущало. Но опять же, это было встроено в режиссуру конгресса. Большевики очень любили торжества. Поэтому идея была такая (это просматривалось, например, у Троцкого): сделать подарок конгрессу - взять Варшаву. Чуть-чуть не получилось, а могло получиться. Почему? Потому что конгресс готов заседать очень долго. В начале августа принимается решение закрыть конгресс. Зиновьев жестко сворачивает все дискуссии в течение одной недели, потому что все большевики (тот же Радек, будущий глава правительства советской Польши) уезжают на советско-польский фронт. Буквально 15 августа, когда Пилсудский начинает контрнаступление, он пишет Ленину: «Вот мы тут с Дзержинским на правом берегу Вислы. Завтра едем на левый, чтобы красноармейцы сильно не мародерствовали, когда они возьмут в Варшаву». То есть все абсолютно уверены в этом. И получается, что да, Коминтерн - это вспомогательный отряд. Изначально он не был вспомогательным, когда речь шла о том, что сами справимся. Потому что есть некая закономерность. K 1920 году Ленину становится ясно, что не получается: не удалось расколоть соцпартии так, чтобы получить большинство. Надо помочь. Если в 1919 году он говорил: «Издавать, издавать, издавать», то здесь он говорит: «Наступать, наступать, наступать». Его знаменитое выражение - он, как бы извиняясь, в сентябре 1920 года говорит: «Да, мы хотели прощупать красноармейским штыком белопанскую Польшу». Вот дословно его слова, которые, кстати, не попали ни в одно из собраний сочинений, но в 90-е годы были опубликованы, потому что стенограмма конференций РКП(б) существовала.

М. Соколов

―

Слава богу, этот план провалился. А если говорить о внутренней жизни этого коммунистического движения, как всё-таки были сформулированы условия присоединения к Коминтерну, отказа от оппортунизма и так далее? В общем, что такое знаменитые «21 условие», которые потом люди, по-моему, десятилетиями учили наизусть на вот этой партийной грамоте и так далее?

А. Ватлин

―

Совершенно верно, Михаил. При этом мы, еще будучи студентами, учили, что это ленинский документ. Я очень удивлялся тому, что в произведениях Ленина, в полном собрании сочинений, его просто нет. Потому что это не Ленин написал. Но это настолько культовый документ, что, естественно, не могли сказать, что его написал, например, Зиновьев. В отличие от Советско-польской войны, которая была выведена за скобки, решение о том, каким будет коммунистическое движение, как раз было центральным. Поэтому «21 условие» стало центральным документом. О чем шла речь? Речь шла о концепции будущего движения, о концепции компартии. Будет ли это федерация единомышленников, прежде всего друзей Советской России? То есть произойдет некое переформатирование 2-го конгресса. Он переродится во что-то принципиально новое. И вот в этом принципиально новом большевики, на мой взгляд, были заключенными своей собственной победы в гражданской войне. Она была НРЗБ. То есть она создавали движение по образу и подобию победоносной партии, победоносной Красной армии. Абсолютно милитаризированный лексика: «армия мировой революции», «солдаты пролетарской борьбы», Коминтерн как «генеральный штаб». И в этом плане «21 условие» - действительно уникальный исторический документ. Он из политического движения, достаточно аморфного, формировал такую жесткую армию пролетарской борьбы. При этом первоначально было 9 условий, потом было добавлено еще 2, еще 3. Потом на конгрессе уже было 18 условий. Придумали еще 2, добавили еще одно. Вот на 21 остановились. Наверное, я думаю, если бы конгресс продолжался, придумали бы еще какие-то условия. Сам Зиновьев потом говорил (кстати, коммунисты очень часто использовали такие, знаете, библейские аналогия - знаменитый верблюд, который не может пролезть сквозь игольное ушко): «Мы придумали столько условий, чтобы никакой оппортунист сквозь игольное ушко не мог пролезть в наше движение». Буквально через год коммунисты уже начнут привлекать к себе массы, потому что массы не пришли. А тогда наоборот такое сито, фильтр, чтобы к нам не попали какие-то чуждые элементы. Вот ради этого и были созданы эти условия, о которых очень много говорилось. Три заседания обсуждали только эти условия.

М. Соколов

―

Но главное - это признание диктатуры пролетариата. То есть чтобы после победы коммунистов никакой демократии не было и в помине.

А. Ватлин

―

Да, под диктатурой пролетариата, конечно, понималось отсутствие традиционной демократии. Но тут проблема заключалась не столько с левыми, которые обеими руками были бы за такой подход. Их устраивал разгон Учредилкии другие вещи. Речь шла о социалистах - независимцы, французские, итальянские социалисты. Партии-то еще не раскололись. Они не назывались коммунистическими, в них были и коммунисты, и социалисты. Либо мы начинаем к себе приглашать, либо этот знаменитый фильтр, жесткий кадровый отбор, в котором все те, кто не верит в диктатуру пролетариата, остаются за бортом. При этом как понимается диктатура пролетариата? Она понимается как то, что произошло в Советской России. Вот для меня это главное. Большевики создают всемирную партию, и тот, кто не просто верит в диктатуру пролетариата... На словах многие верили. Каутский тоже говорил: «Я за диктатуру пролетариата, но не такую, как у большевиков». То есть, понимаете, диктатура пролетариата - конечно, да, но при этом такая, как в Советской России. Что это означает? Это означает рабочие советы. Это означает отказ от какого бы то ни было парламента - как они говорили, «буржуазной демократии». И это действительно акцент на такие насильственные административные действия по формированию новой государственной власти. Вот это важно. В этом их поддерживают левые, левые радикалы, и в этом с ними не согласны социалисты. И действительно, «21 условие» приводит к серьезному расколу, который продолжается весь 1921 год.

М. Соколов

―

Скажите, а было ли тайное условие, 22-е, о том, чтобы исключать из рядов масонов?

А. Ватлин

―

Вы знаете, о масонах говорили. Почему-то западные журналисты когда-то меня очень часто спрашивали: «Как там масоны в Коминтерне? Не был ли Коминтерн масонской организацией?». По крайней мере, я могу вам точно сказать, что в протоколе конгресса есть выступления и предложения делегатов из романских стран - Италия, Испания, Франция (тот же Серрати), которые говорили: «Нам не нужны франкмасоны. Они сейчас к нам идут, им это интересно. Тайная организация, заговорщическая». Это казалось само собой. Что такое франкмасоны? Буржуазное движение, что с них взять? Они нам не нужны сами собой. Поэтому в самих условиях франкмасонов нет, но еще раз подчеркну: когда говорили о том, кого ещёемы не возьмем, франкмасоны туда тоже попали. Список был очень большой, но в само «21 условие» он не попал. Иначе, наверное, их было бы 22.

М. Соколов

―

Вы уже сказали, собственно, о социалистах, о расколе. Я так понимаю (и в книге у вас это тоже акцентируется), что главная борьба развернулась за партию германских независимых социалистов.

А. Ватлин

―

Совершенно верно. Эта партия раскололась. Вернее, была таким значительным осколком социал-демократии. В социал-демократии большинство поддержало правительства в войне. Независимцы были против. И как раз независимцы - это был огромный осколок. Это была партия, превосходящяя по числу своих сторонников социал-демократов большинства. То есть это был очень лакомый кусок, за который стоило бороться. Поэтому, например, раскол между Зиновьевым и Радеком, двумя лидерами и режиссерами конгресса, заключался в том, что Радек говорил: «Надо тащить социалистов. Мы их перевоспитания, мы их сможем переварить». Зиновьев гораздо меньше знал ситуацию в Германии, в отличие от Радекa, который провел там год, в том числе в тюрьме. Но он гораздо лучше знал настроения Ленина. Он был ближайшим соратником Ленина в швейцарской эмиграции. И поэтому за Зиновьевым, конечно, стояли взгляды Ленина. Он не очень доверял социалистам. Он натерпелся во 2-м Интернационале, где он, да и все большевики, и все российские социалисты считались неким таким экзотическим движением. Ну что с них взять - царизм и так далее. Поэтому Радек остался в меньшинстве. Была занята жесткая линия по отношению к германским социалистам, хотя как раз независимцы в октябре 1920 года раскололись так, что большая часть перешла в Коминтерн. Во многом это было связано с приездом Зиновьева на съезд в Германию в город Галле, где он выступал 4 часа. Вот были такие яркие времена.

М. Соколов

―

По-немецки выступал?

А. Ватлин

―

Да, по-немецки. А что по-немецки? Весь 2-й конгресс фактически прошел по-немецки. Радек вспоминал потом: «Ленин, выступая по-немецки, часто забывал какое-то слово. Я сидел прямо под трибуной и всё время ему подсказывал». То есть действительно практически все выступали по-немецки, за исключением романских стран. Итальянцы, испанцы выступали на французском языке. Французы, конечно, тоже. А вот английского совершенно не было. В этом плане коллизия вот этого обособившегося англосаксонского движения в перспективе развития Коминтерна (постоянно правые ошибки, постоянно такие, знаете, как говорится, трудные дети) во многом была связана с тем, что просто-напросто недооценили их опыт и записали в левые, хотя они не были левыми. Известная ситуация с Джоном Ридом. Вначале он сказал: «Тогда я вообще уеду с конгресса». Он вел всю эту англосаксонскую группу. Потом всё-таки согласился. Потом его взяли в исполком, потом ему не понравилось, и он исполком покинул. Потом всё-таки поехал на съезд Востока в Баку. Потом эта темная история с его тифом, с его заболеванием. Многие считают, что тут есть некая конспирология. Я не сторонник конспирологических версий: время было тяжелое, тиф зверствовал. Но проблема нестыковки людей, их менталитета, их политической культуры - для меня это очень важно. Потому что англосаксы приехали не скажу, что с буржуазной, они приехали с парламентской культурой. Они приехали работать и обсуждать. Когда они увидели этот конгресс, они просто бросили туда ходить. Вот последнее заседание - кстати, как раз по профсоюзному вопросу: голосуют 19 против 9. При этом больше 200 депутатов конгресса. Где они? Да, в Москве жарко, начало августа. Гуляют по Москве, смотрят. А в Андреевском зале Кремля осталось, представьте себе, 19 и 9 - 28 депутатов. Вот, как говорится, куда делись НРЗБ.

М. Соколов

―

Скажите, а всё-таки какие-то дискуссии по поводу участия в выборах, в буржуазных парламентах, в традиционных профсоюзах - принципиальные, между сторонниками более демократического пути и тоталитарного - чем они закончились?

А. Ватлин

―

Это как раз было интересно не просто потому, что было четко правое и четко левое крыло. По парламентской работе можно было сказать, что социалисты, конечно, были за парламентскую работу. И на них мог бы опереться Ленин. Но вот это шельмование левых англосаксов, профсоюзников не совсем верно, потому что они-то как раз выступали за то, что мы будем работать в профсоюзах. Они не готовы были работать в парламентах, но готовы были работать в профсоюзах. А Коминтерн создавал знаменитый Профинтерн. И вот получилась такая, знаете, как бы немножко окрошка: где-то левые были правыми, где-то правые были левыми. И попытка выстроить это движение, на мой взгляд, не удалась. Это стратегическое направление, которое получит название «большевизация». Оно будет продолжаться на протяжении всех 20-х годов. Умрет Ленин - это будет называться «без Ленина по ленинскому пути». Вот эту ленинскую кадровую партию профессиональных революционеров будут создавать на протяжении 20-х годов. Потом придет Сталин, и речь пойдет уже о сталинизации. Но вот это изначальное разноцветье, что ли, политических культур, которое продемонстрировал 2-й конгресс - этого на самом деле уже не будет. Потому что ситуация постоянно выходила из-под контроля. Буржуазную демократию обсуждали в августе. Профсоюзный вопрос обсуждали за день до закрытия конгресса. Политбюро принимает решение закрыть конгресс 10-го числа - закрыли к 7-му. Потому что делегаты спрашивают: «А где же русские товарищи? Где они все?». А они просто занимаются другими вопросами. Они превращаются в государственных деятелей. У них, как говорится, Польша и Варшава в голове. И действительно многие мероприятия проходили с 8-9 вечера, когда Ленин или кто-то еще находил время добраться до Андреевского зала в Кремле. То есть вот эта проблема государственных задач, внешней политики, а еще и Коминтерна, как нашего помощника, наших представителей в Европе, была очень интересна. И наверное, она уже больше не повторится в истории Коминтерна. Хотя в истории Коминтерна будет целых 7 конгрессов, и каждый из них, конечно, не будет похож на другой.

М. Соколов

―

Александр Юрьевич, можно еще сказать о культе Ленина? Всё-таки он уже появился на конгрессе? Там была статья Горького о Ленине, о которой вы тоже пишете. Она вроде бы возмутила Ильича. Что там происходило? Он действительно как полубог являлся всем этим делегатам коминтерновского конгресса?

А. Ватлин

―

Мы с вами уже говорили о трамваях в Петрограде. Вот это как бы попытка создать некий образ святых на земле, вот этих первоапостолов. В этом было очень много религиозного. И когда на трибуне Таврического дворца появляется Ленин, овации просто не смолкают. Это, знаете, не клакеры — такие сделанные, отрепетированные. Это искренний восторг. Сохранились воспоминания, когда Ленин несколько раз вытаскивает из своей знаменитой жилетки часы-луковицу и покажет их собравшимся — мол, хватит, давайте работать. Это действительно было движение не от центра к периферии. Люди приехали не столько услышать, сколько посмотреть на Ленина — знаете, как бы прикоснуться к этой святости. Наверное, они представляли себе его, может быть, даже немножко с нимбом. Вот этот культ вокруг Ленина, конечно, существовал. И конечно, 2-й конгресс его укрепил. Если говорить о статье Горького, которая появляется в журнале «Коммунистический интернационал», то представляете себе человека, который совсем недавно написал «Несвоевременные мысли», которые потрясли большевиков и которые, если бы он не был Горьким, могли бы завершиться для него Петропавловкой или даже расстрельным приговором. И вдруг он пишет такой, мягко говоря, панегирик Ленину. Мне кажется, Ленин всё-таки немножко понимает: а вдруг это ирония? Его сравнивают с Аттилой, с варварами, которые взрывают Римскую империю и так далее. Это, наверное, слишком. И поэтому он говорит: «Не вижу в этой работе ничего коммунистического». То есть он не говорит, что это плохо: «Зачем же вы меня так? Я скромный, я один из вас». Он говорит: «В этой работе нет ничего коммунистического. Это не взгляд на вождя, который демонстрируют коммунисты. В ней всё антикоммунистическое».То есть вот этот горьковский идеализм. Досталось и Горькому, досталось и тем, кто его опубликовал, и Зиновьеву немножко. Но знаете, как говорится, перехвалил — не побьют. А вот недохвалил — можно, как говорится, немножко и получить выговор. Так что в этом плане, конечно, на 2-й конгресс люди приехали увидеть Ленина. Они его увидели. Не было, прошу прощения за каламбур, второго такого конгресса, как 2-й, на котором было бы так много Ленина. Ленин сидел на заседаниях, Ленин участвовал в комиссиях. Несмотря на то, что действительно шла Советско-польская война, и он был в ней в полной мере задействован. Второго такого конгресса с Лениным действительно не будет — такого ленинского конгресса. Отсюда такое невероятное количество воспоминаний о встречах с Лениным и так далее. Это очень интересная источниковая база. Она очень многое может сказать о том, что потом войдет в историю как «коридорный конгресс». Многие вещи решались в коридорах, а не на заседаниях. Эта неформальная коммуникация тоже впервые возникает на 2-м конгрессе. Да, мы принимаем решения, решения правильные. Но устная договоренность с вождем (это касалось и финансовых вопросов, и кадровых) гораздо важнее. Она нигде не зафиксирована — естественно, кто будет стенографировать встречу с Лениным (за исключением, конечно, последующих воспоминаний). Но эти решения, принятые один на один, сыграли очень важную роль. К сожалению, мы, кто занимается Коминтерном, этого практически не видим.

М. Соколов

―

Скажите, как закрылся конгресс 7 августа 1920 года? Что там предрекал Лев Троцкий в своей финальной речи?

А. Ватлин

―

Как раз Лев Троцкий, в отличие от Ленина, был целиком и полностью завязан на наступлении Красной армии. Я посмотрел внимательно: он всего лишь 2 раза появился на конгрессе. Фактически даже 1 раз, потому что 1 раз он тоже был на этом грандиозном московском празднике с парадом, с демонстрацией, которая продолжалась 5 часов. Ну, если военный парад, без Троцкого никак. Он был на закрытии, где он, как и на 1-м конгрессе, выступал с манифестом. То есть манифест — понятно, Манифест Компартии. Отсылка идет туда, к 1848-1849 году. Как бы духоподъемный документ. Это совершенно не конгресс Троцкого, потому что, еще раз подчеркну, для Троцкого речь идет о Советско-польской войне, а для его зарубежных соратников речь идет о новом движении, о знакомстве с Россией. Единственный сюжет, который мне попался. Троцкий пишет членам Политбюро: «А давайте мы оставим всех немецких коммунистов для того, чтобы они создали пропагандистские группы, когда мы перейдем на территорию Восточной Пруссии». То есть вопрос с Польшей уже был как бы решен. За Польшей есть Германия, но с ней сложнее, и есть Восточная Пруссия — такой как бы полуанклав. На тот момент решение еще до конца не принято, но немецкие коммунисты сильны, и есть шанс поднять их национальные чувства — отрезали же кусочек Пруссии в Германии. И здесь он говорит: «Давайте мы немножко запряжем немецких коммунистов». Политбюро это одобряет. И действительно, многие немецкие коммунисты надолго остались в августе до тех пор, пока ситуация с варшавским контрнаступлением Пилсудского не сделала их пребывание больше не нужным. Естественно, они не могли вернуться в страну через Польшу. И многие, как те же чехи, те же французы, возвращались через Баренцево море. Через Мурманск отправлялись в Норвегию. Несколько человек погибли в штормах. Норвежскому делегату Матсону дали деньги на западные компании — 59 килограммов золота в одном чемодане. 59 килограмм! Представьте себе. Конечно, он провалился. Будь вы нормальным таможенником, удивитесь: человек, который сгибается под тяжестью такого довольно скромного чемоданчика. Золото — вещь тяжелая. После этого в Коминтерне был невероятный скандал: всё-таки жалко потерять 60 килограмм золота. Ну, к золоту тогда относились спокойно, но скандал был большой. Сохранилось очень много разбирательств в Коминтерне по этому поводу. Но самое главное, что норвежцы почувствовали: ага, тут дело серьезное. и буквально по берегу выстроили пограничную охрану, фактически закрыв возможность возврата нелегально приехавшим в Россию делегатам. Просто-напросто нелегальным путем, контрабандным путем, на рыбацких лодчонках. А это всё-таки была уже осень 1920 года. Действительно были жертвы.

М. Соколов

―

Александр Юрьевич, такой вопрос: что увидели делегаты вне конгресса в Советской России? Что их поразило, что они запомнили? С одной стороны, вот эти «потемкинские деревни», с другой стороны, была, в общем, реальная голодная и бедная жизнь.

А. Ватлин

―

Вы знаете, как раз голодная и бедная жизнь их волновала в меньшей степени. Хотя как раз для меня этот другой конгресс — с одной стороны, «коридорный конгресс», с другой стороны, реальное восприятие Советской России — для меня это очень важно. Потому что многие из участников конгресса потом покинут ряды комдвижения. Многие потом вернутся в ряды социалистов. Связано это с тем, что они видели голод, видели разруху, видели нереальность этой коммунистической перспективы. Если это связано с чем-то другим, это, на мой взгляд, очень важно. Мне кажется, что реалии разрухи, голода, тифа Советской России не так пугали делегатов, как вот этот назидательный тон большевиков, когда они были, если хотите, статистами на этом конгрессе. Как только начиналась дискуссия, приходил Зиновьев и говорил: «Времени нет. Переносим вопрос в комиссию. На следующее утро говорил: «Комиссия поработала, мы всё решили. Вот вам готовая резолюция». Вот это, конечно, расстраивало, прежде всего англосаксонских делегатов-социалистов. С другой стороны, всё-таки 3 недели, Петроград, Москва. Не было того, что будет потом во многих мемуарах — контроль ГПУ, контроль ВЧК. Люди ходили свободно. Немецкие социалисты приехали в бюро меньшевиков. Оно тогда было полулегальное. Им рассказали ужасы про репрессии по отношению к социалистам. Всё это совершенно никакими репрессиями ни для меньшевиков, ни для иностранных коммунистов не закончилось. Но, конечно, Советская Россия потрясала. При этом потрясала и Россия как таковая. Она оставалась экзотичной. Многие вспоминают эти знаменитые золотые купола, которые еще не ободрали, церкви, которые не были разрушены. Многие вспоминают, конечно, невероятный голод. Чем кормили делегатов? Кормили черным хлебом (правда, его было вдоволь) и черной икрой (ее тоже было вдоволь). Вот они говорят: мы просто умирали от соленой черной икры и бочковой селедки, которой нас постоянно закармливали. И стояли графины с розовой водичкой. Что подумает иностранный делегат? Конечно, что это лимонад, компот. На самом деле это была прокипяченная вода с марганцовкой. Потому что был тиф, и делегатам давали либо горячий чай, кипяток, который всё-таки обеззараживает, либо довольно интенсивную марганцовку, которая, естественно, очищала желудок. Для делегатов это было очень важно. Что они видели с балкона Большого кремлевского дворца (выходишь из Андреевского зала — и сразу)? Они видели Москву-реку, они видели 30-градусную жару, видели, как купаются голышом женщины и мужчины в Москве-реке. Сейчас, наверное, в страшном сне себе не представишь купание в Москве-реке, а тогда это было сплошь и рядом. На половые и возрастные особенности никто не обращал особого внимания. Я буквально вспоминаю Олеария — такого путешественника XVI века, который это видел в Москве. А что изменилось? В XVI веке были бани, в которых парились мужчины и женщины — и вот вам ХХ век, начало. Понимаете, как бы вечная матушка Русь. Для кого-то это тоже было очень важным впечатлением. В политическом плане это была Россия, а не мы. Многие пытались донести это до Ленина. Ну, Радек это понимал, Зиновьев в меньшей степени: мы разные. Давайте поговорим о специфике Европы. Но у большевиков (и прежде всего Ленина) была, конечно,была установка (я об этом уже говорил): диктатура пролетариата — это диктатура советов, за которыми стоит компартия. То есть жесткий советский строй.

М. Соколов

―

Со временем у нас уже напряженно, поэтому я хочу задать последний вопрос — всё-таки уже о политическом эффекте этого конгресса Коминтерна. Что произошло дальше? Буквально коротко: удалось ли расколоть эти социалистические партии? Как это вообще повлияло? Может быть, в той же Италии помогло фашистам захватить власть. Явилась ли наконец на свет эта международная компартия с железной дисциплиной и центром в Москве? Что вы скажете в заключение?

А. Ватлин

―

Да, в заключение постараюсь коротко. Прежде всего, конечно, раскол. Раскол удался. Где-то он удался очень хорошо, как это было в Германии, о которой мы говорили, где партия перешла к коммунистам — огромная массовая партия. В компартии было 80 тысяч человек, а стало полмиллиона. Представьте себе: компартия в полмиллиона! Потом она, конечно, потеряет своих приверженцев. В Италии было гораздо хуже. Если говорить о самом создании комдвижения, то здесь был как бы плюс-минус. С одной стороны, движение было создано, но с другой стороны, то, ради чего это движение было создано, нигде не осуществляется. В Европе больше нет пролетарских революций. Ну, есть такая слабая попытка в Германии в 1923 году. Об этом мы еще поговорим. Я занимаюсь работой над книгой, посвященной так называемому «германскому Октябрю», грядет его юбилей. Но это была такая бюрократическая революция: принимались решения об отправке оружия, хлеба и так далее. Но в то же время мы пропускаем противоположное движение правых радикалов. Уже в 1922 году — Муссолини в Италии. В 1923 году — первая попытка Гитлера взять власть. То есть пытаясь создать леворадикальные движения, нанося удар по буржуазным, как говорили тогда, то есть парламентским демократическим ценностям, коммунисты, конечно, формально подрывают их и дают возможность для действий правым радикалам. И последнее — перспектива: что же дальше? А дальше получается так, что после раскола уже на 3-м конгрессе, как тогда было задумано, уже на следующий год принимается решение о возвращении к массовой работе. Ясно, что с революцией не получилось. Надо отдать должное Ленину: он соглашается с Радеком. Начинается политика единого рабочего фронта. Что она означает? Она означает возвращение к сотрудничеству с социалистами, и новый раскол, когда уже уходят левые. Они говорят: это уже оппортунизм, это уже не коммунисты. Понимаете, история Коминтерна — это история расколов, история выстругивания такого телеграфного столба из елки. И на этом, наверное, можно закончить.

М. Соколов

―

Спасибо! Александр Ватлин, профессор МГУ, доктор исторических наук, был с нами. Мы поговорили о событии 100-летней давности — 2-м конгрессе Коминтерна и его последствиях. Большое вам спасибо!