Ленин и экономика военного коммунизма - Леонид Бородкин - Цена Революции - 2020-05-24
М. Соколов
―
В эфире программа «Цена революции». Ведет ее Михаил Соколов. И мы продолжаем в условиях изоляции отмечать 150-летие со дня рождения вождя мирового пролетариата Владимира Ильича Ульянова-Ленина. Наш гость сегодня — доктор исторических наук, профессор, член-корреспондент Российской академии наук Леонид Бородкин. Добрый вечер, Леонид Иосифович!
Л. Бородкин
―
Здравствуйте!
М. Соколов
―
Если нам посмотреть на общественную среду Российской империи конца XIX века, на ваш взгляд, что воспитало Владимира Ульянова как такого политика радикальных взглядов, сторонника перемен с помощью прямого насилия? Что его могло не устраивать в тогдашнем политическом режиме?
Л. Бородкин
―
Это, конечно, широкий вопрос. Я выделю то, что мне кажется здесь важным. Всё-таки он был сторонник марксистского подхода к пониманию общественных процессов. Он разделял такую концепцию, что после капитализма должен прийти социализм. И поэтому когда мы смотрим его известную работу, большой труд 1897 года «Развитие капитализма в России», мы видим, что эта книга посвящена одной идее: капитализм наступает, в России идут быстрые процессы индустриализации, расслоения в деревне, каких-то капиталистических проявлений, эволюции сельского хозяйства. И тем самым приближается то состояние, в котором, по теории марксизма, произойдет переход к социализму.И конечно, он видел много проблем в российской дореволюционной жизни, но он не видел путей их эволюционного преодоления, их решения. Это был человек радикальных взглядов. И преобразование страны он видел на рельсах жесткой революции.
М. Соколов
―
Вот вы как раз сказали об этой работе «Развитие капитализма в России». Был ли этот труд подлинно новаторским? Или это всё-таки была такая компиляция достижений других аналитиков, которые работали со статистикой, с экономическими данными по России?
Л. Бородкин
―
Это интересный вопрос. Я думаю, что здесь можно так увидеть его вклад и его место в потоке такого рода работ. Мы понимаем, что в это время идет жесткое противостояние марксистов и, скажем, народников. И для Ленина и его соратников народники представляли собой, пожалуй, более яркую цель их стрел.Ленин, безусловно, умел работать со статистикой. В советское время это неоднократно отмечалось. Он не только компилятор. Он, конечно, умел обобщать разные работы. Но он умел выстроить факты под его видение процесса.
Прежде всего он видел шаги в экономике России к капитализму. И в этом плане народники были для него противниками — такими идейными, концептуальными, которые не хотели капитализма в России, которые видели такую немного лубочную картину возможного развития России.
Поэтому я бы сказал в итоге так. Да, это умелая работа со статистическими данными официальной статистики, с работами других авторов, которые писали в этом плане. Но там, безусловно, есть и свои наблюдения. Например, он довольно профессионально дает картину расслоения в деревне. А это признак ведущих процессов капитализации, дифференциации. Он довольно эффектно показывает достижения в развитии промышленности. Поэтому я бы сказал, что он умеет работать с социальной статистикой. Да, он подчиняет ее своему видению этой динамики. Но это делается не дилетантски.
М. Соколов
―
На ваш взгляд, была ли у самодержавия, у правящей тогда бюрократии какая-то ясная концепция развития России? Можем ли мы опереться здесь на какие-то документы? Вот есть Ленин, есть марксисты, есть оппоненты власти - а есть власть. Могла ли она что-то предложить как программу развития?
Л. Бородкин
―
Здесь прежде всего отметим, что и власть была неоднородной. Там тоже были разные течения, разные точки зрения. Например, Витте, как человек, чье влияние в это время, на рубеже веков, становится всё большим. Его видение неплохо отражено в известном документе. Это послание Николаю II. Я бы сказал, это такой жанр лекции. Витте вводит Николая II в понимание экономических реалий этого времени.Это 1902 год, насколько я помню. Он объясняет царю, что мы вступаем в такой новый период развития. Россия не должна уступать другим странам по уровню своего экономического развития. И он приводит очень много цифр: как мы отстаем в производстве чугуна, угля, в инвестициях... Главным образом он объясняет, что если не будет больших инвестиций в экономическое развитие, то Россия обречена на второсортное положение в этом современном мире.
Есть у него такая летучая фраза, его известное высказывание: «Россия всегда бедна капиталами». И он убеждает, что нужно привлекать капиталы. Капиталов мало, надо привлекать капиталы зарубежных инвесторов, их технологии, их специалистов, и стремиться быстрее развивать промышленность, потому что за ней будущее.
И вот если мы через Витте пытаемся понять, какие перспективы он видит, то в плане экономического развития это понимание того, что дореволюционную индустриализацию надо интенсифицировать. Надо быстрее ее развивать, надо поощрять тех, кто вкладывает в промышленность. Это картина такого поступательного, довольно быстрого развития.
Кстати говоря, последние годы XIX века, последние 5 лет, конечно, был мощный промышленный рывок. В сумме промышленность выросла за эту пятилетку (которая тогда так не называлась) в 2 раза. Еще один рывок был несколько лет, 4-5 лет, до Первой мировой. Там промышленность еще раз выросла на 70%. В отдельные годы в эти 2 пятилетия промышленный рост был 10% или 12% годового прироста промышленного производства.
Не входя в какие-то тонкости, можно сказать, что Витте и те, кто его поддерживал, видели движение в этом направлении. Кстати, здесь есть немало перекличек с теми трендами, которые обычно рисует теория модернизации. В этом плане можно сказать, что Витте и его сторонники развивали такую модель модернизации. И конечно, она шла очень непросто. Это и стачечное движение, и волнения в деревне. Но этот промышленный рывок всегда идет негладко в странах догоняющей модернизации.
М. Соколов
―
Скажите, а была ли проблема в том, что не только оппоненты власти, о которых вы говорили (например, народники) были антибуржуазными, но и сама бюрократия, значительная ее часть, была антибуржуазна, боялась модернизации? И вот это, собственно, и приводило к отставанию, на которое указывал и Ленин. Другое дело, что он хотел преодолевать это отставание какими-то совершенно странными методами.
Л. Бородкин
―
Да, я недавно прочитал немало материалов именно в этом направлении — что действительно часть российской правящей элиты прямо или косвенно поддерживала идеи, довольно близкие, скажем, к понятию «прусский социализм». И в этом плане они были антибуржуазными. Иногда мне кажется, они смогли бы сформулировать свое кредо в таких терминах. Но действительно, можно рассматривать часть элиты, которая сопротивлялась движению к такой буржуазной модели капитализма. Им было ближе что-то типа НРЗБ.
М. Соколов
―
А тот же Ленин, когда он критиковал аграрные реформы, да и вообще реформы столыпинского времени, всё-таки что считал более прогрессивным — вот этот германский путь, прусский, или американский, фермерский?
Л. Бородкин
―
Что касается развития сельского хозяйства, тут как раз никаких сомнений нет. Именно Ленин решительно проводил в своих работах сопоставление двух путей аграрного развития России — прусского (юнкерского, помещичьего) и фермерского американского. Он, конечно, был на стороне американского варианта развития сельского хозяйства.В свое время, в 70-х годах, мне довелось вместе с академиком Колодченко делать исследование о том, как менялось соотношение этих двух путей, скажем, в последние пару десятилетий до Первой мировой войны. И было видно, что постепенно вот этот фермерский путь укреплял свои позиции. Так что Ленин был на этой стороне.
М. Соколов
―
Но как может Ленин в этом споре быть сторонником фермерского пути? С другой стороны, он же вроде был за национализацию земли? То есть фермерский путь и национализация земли, огосударствление — они как-то противоречат друг другу.
Л. Бородкин
―
Да, конечно. Здесь просто надо разделять стадии процесса, который он анализировал. Было понятно, что если Россия остается в полуфеодальном состоянии, со всеми остатками тех отсталых порядков, которые были, скажем, до великих реформ, то такая страна, по Ленину, далека от органичного перехода к социализму. Стало быть, надо способствовать быстрейшему развитию капитализма с тем, чтобы через него дальше переходить к социализму.В те годы он разделял точку зрения Маркса о том, что переход к социализму произойдет в странах или в стране, где наиболее высокий уровень капиталистического развития, и где обобществление средств производства уже достигло довольно высокого уровня. Тогда более естественно, органично произойдет переход к социализму. Да, наверное, через эволюцию, по Ленину, но в условиях созревшего, зрелого капитализма, если так можно выразиться.
Поэтому на этом этапе — да, способствовать быстрому развитию капитализма и тем самым приблизить социалистическую революцию. Примерно так, на мой взгляд, может быть объяснена его логика.
М. Соколов
―
А первая революция 1905-1907 годов как-то изменила взгляды Ленина, скажем, на развитие страны? Ведь всё-таки появился, с урезанными правами, парламент. Глядишь, того же Ленина могли бы избрать в Государственную Думу. Любопытно, что бы он предлагал с думской трибуны?
Л. Бородкин
―
Это мне трудно домыслить, хотя РСДРП, как мы знаем, была представлена в некоторых составах Думы. Но мы же знаем — там была большая борьба вокруг тех, кто считали, что социал-демократы должны действовать через легальные каналы. Другие считали, что это соглашательство.Не буду здесь строить гипотез, но понятно, что именно развитие капитализма и его противоречий привело к революционным событиям 1905 года и к тому, что власть была вынуждена ограничить абсолютизм царской власти и ввести пусть неполноценное, но подобие конституционального органа. Который да, трудно было назвать парламентом. Но уже в 3-м составе Дума получила право формировать бюджет. А это одна из важнейших государственных функций.
Поэтому думаю, что для Ленина по-прежнему стоял вопрос, как ускорить процессы, ведущие к революции. Думу, как я думаю, он рассматривал именно через эту призму.
М. Соколов
―
Скажите, а на этой послереволюционной дистанции, после 1907 года, уже после вот этого Третьеиюньского переворота, могла ли экономическая система, которую создавал Столыпин, условно говоря, переиграть своих оппонентов? Какие у нее были козыри против ленинских действий?
Л. Бородкин
―
На самом деле Ленин в это время, конечно, за рубежом — Швейцария, Польша. Собственно, Ленин не был, так сказать, противником № 1 для действующей власти. Я бы сказал в более широком плане: могла ли столыпинская реформа, скажем, перевести Россию в траекторию, которая не вела к революции? Безусловно, цель была такова: создать такую социально-экономическую ситуацию, в которой у власти появилось бы больше поддержки в крестьянской среде, в деревне. С другой стороны, способствовать развитию отдаленных районов.Я приведу такой небольшой эпизод, связанный со столыпинской реформой, Когда в Сибирь переселился миллион с лишним крестьян (это 1906-1908 годы — в эти годы, конечно, шла сильная миграция крестьян в эти районы Сибири), там очень быстро развернулась, например, деятельность по производству масла. Там возникли тысячи артелей, которые обзавелись оборудованием - всякими центрифугами и соответствующими аппаратами. Быстро появилось животноводство.
Сибирь стала таким очень заметным конкурентом производителей масла на европейском рынке. Уже с 1910-1912 года в Сибирь потянулись составы из десятка-двух вагонов. На дне лежал лед, в этот лед клались бочонки с сибирским маслом, и такой состав шел на балтийское направление. Из балтийских портов России этот продукт шел в Германию, в Англию (особенно в Англию).
И вот эти сорта масла, которые производились в Сибири, вытеснили таких конкурентов, как Дания, Голландия, финское масло. Там были свои ниши - более высококачественное, среднего качества. Но сибирское масло быстро завоевало большую нишу. Оно стало востребованным. И всё это произошло буквально за считанные годы, когда крестьянин получил возможность инициативно развернуться, и тем самым поднять позиции России на этом рынке сельхозпродукции.
Интересно, что на одной из конференций несколько лет назад, которая рассматривала взаимодействие разных стран в регионе Балтийского моря, были наши эстонские коллеги. И они привели такой любопытный пример, что когда после Первой мировой войны Эстония получила независимость, был вопрос, на какой продукции формировать свой бюджет.
Была сделана попытка вывозить эстонское масло в Англию. Оно не пошло. Тогда, сказали наши эстонские коллеги, это масло заворачивали в стандартную упаковку сибирского масла, делали на нем соответствующую надпись, и оно пошло в Англию, на него поднялся спрос. Правда, через некоторое время эта уловка была разоблачена, и этот канал прервался. Но репутация была вот такая. В этой истории интересно, что ее рассказали эстонские коллеги.
Это один из примеров, как можно было довольно быстро получать эффект и начинать осваивать Сибирь. Всё-таки это не шутка — прибыли миллион крестьян, начали там корчевать лесные массивы, стали развивать эти отрасли. Там ведь не было помещиков, не было дворянских земель - это полностью действовали инициативные крестьяне.
М. Соколов
―
То есть, в принципе, модернизация была возможна, но времени не хватило — пришла война?
Л. Бородкин
―
Да, это верно. Но и его убили, конечно. Он всё-таки был лидером этого направления. Кстати говоря, иногда слышишь от любителей истории (может быть, даже «любителей» в кавычках), которые говорят: да, столыпинские вагоны — мы это всё знаем. Но вот эта негативная коннотация термина «столыпинский вагон» совершенно неадекватна.Это были вагоны, которые сдавались крестьянскому двору, крестьянской семье, которая решила переселиться из малоземельных перенаселенных губерний центра России, скажем, в Сибирь. Им давали подъемные деньги. семье отводился этот вагон. В вагоне ставили перегородку для скотины этого двора, и в одной части ехали члены семьи, всё их хозяйственное имущество, а во второй, за загородкой, шел скот.
Что в этом плохого, я не знаю. Конечно, это не были люксовые пульмановские вагоны, но это была программа их переселения. Кстати, не насильственного, как это часто можно слышать от «любителей». Это была их воля, их желание переехать туда. Другое дело, что потом эти вагоны использовались и в других целях. Но изначально столыпинский вагон - это вагон для переселения. Но коннотация создана вот такая.
М. Соколов
―
Леонид Иосифович, если говорить о войне, собственно, какое влияние она оказала на взгляды того же Ленина и радикальных социалистов? Ведь роль государства увеличилась. Тут и регулирование бизнеса, и карточная система, и командное подчинение. Фактически, такой бюрократический распределительный социализм. И Ленин говорит об этой новой стадии, об империализме. То есть у них возникло ощущение, что действительно вот-вот можно будет мгновенно построить социалистическое государство, как им было указано в книжках?
Л. Бородкин
―
Я бы сказал так. Во-первых, мы знаем, что в течение 2-х недель с начала войны Ленин произнес свой известный лозунг: мы за поражение России в этой империалистической войне и за перевод ее в русло гражданской войны. То есть это некоторый механизм переворота, который в условиях, скажем, проигранной войны становится удобным механизмом.С другой стороны, да, вы правы: это резкое возрастание роли государства в условиях войны. Это механизмы распределения продукции, мобилизация всех механизмов в стране. Поэтому да, это такая удобная траектория для того, чтобы, если страна проиграет, если у нее будет неудачная война, то из этой точки можно, в известных терминах, перевернуть шахматную доску.
Но на самом деле это происходило во всех странах. Мобилизующая роль государства возрастает в разных странах. Нашими исследователями немало написано НРЗБ военного коммунизма к продразверстке, ко всем этим принудительным мерам. Корни его были заложены уже в процессе военные годы, когда надо было вот так регулировать процессы.
М. Соколов
―
Вот Ленин в 1917 году идет к власти с теорией разрушения государства, слома - то, что в работе «Государство и революция». А захватив власть, строит как раз государство принуждения, опираясь на силу, на террор и так далее. Что он и его товарищи делают прежде всего с экономикой, которая, в общем, уже в 1917 году переживала кризисные явления? Добивают ее?
Л. Бородкин
―
Всё-таки начнем с того, что сразу после Первой мировой идет кровавая гражданская война. Она разрушительна для экономики, для народного хозяйства. В этих условиях, в условиях прямо идущей гражданской войны, экономика должна как-то работать. Например, она должна снабжать армию - в данном случае Красную армию — всем обеспечением: и вооружением, и обмундированием, и питанием, чем угодно. Значит, экономика должна работать, иначе выигрышную войну не проведешь. Поэтому сразу после Первой мировой, в условиях довольно мобилизированной экономики, надо переводить ее в это русло, и при этом воевать.Поэтому, конечно, никакого мягкого варианта здесь не просматривалось в принципе. И в этой связи я хотел бы сейчас обратить внимание на два момента — как в экономике в это время происходит жесткая мобилизация на территории, которая контролируется московским большевистским правительством. Потому что параллельно идут процессы социально-экономического устройства на территориях, которые контролируются белыми правительствами.
М. Соколов
―
Но там фактически сохраняется рыночная экономика. А здесь она разрушается.
Л. Бородкин
―
Да. Там проводится примерно политика Временного правительства. Ведь там мало прямых монархистов. Особенно если мы смотрим на Сибирь, Поволжье, Дальний Восток, то там часть этих белых правительств — это люди из левых партий. Но сейчас речь идет о процессах, которые происходили, скажем, на территории 31 губернии европейской России, которые почти постоянно с конца 1918 года были под контролем красных.Я хотел бы здесь уделить немного внимания двум аспектам. Во-первых, как проводилась вот эта принудительная сторона налаживания каких-то экономических механизмов. И во-вторых, довольно много сказано и написано про то, как регулировался труд и экономическое функционирование и в сельском хозяйстве, и в промышленности в целом на уровне постановлений, на уровне всяких законодательных решений. Но иногда полезно посмотреть на эти процессы с микроуровня. Например, взять какое-нибудь интересное предприятие и посмотреть, как оно функционировало с 1917 года в условиях гражданской войны.
М. Соколов
―
А вы что взяли?
Л. Бородкин
―
Мы в свое время вели исследовательский проект по изучению трудовых процессов на ряде предприятий в Москве и близлежащих промышленных центрах. В частности, мы на кафедре изучали ситуацию на Трехгорке — Трехгорная мануфактура, которая управлялась семьей Прохоровых. Мы изучали функционирование этой мануфактуры до революции, в годы войны, и вот недавно уже стали изучать ее положение в годы Гражданской войны, военного коммунизма и НЭПа.Чем хорош этот объект? Тем, что хорошо сохранились архивы этого большого предприятия, крупнейшей текстильной мануфактуры в Москве на протяжении 2-х веков. Архивы позволяют очень детально реконструировать, что происходило в этой сфере, скажем, на большом текстильном предприятии.
Напомню, что текстильная промышленность в это время № 1 в России — как по количеству предприятий, рабочих, так и по стоимости производимой продукции. Это понятно — всё-таки одежда нужна всем и постоянно. Текстильная промышленность охватывала примерно 30% всей промышленности. А это — одно из крупнейших предприятий, Трехгорка. Поэтому это интересный объект.
Я сейчас к нему подойду, но просто для начала хотел сказать, что налаживание производства, начиная с 1918 года, когда ведется национализация — это трудная задача. Здесь власть не могла обойтись без жесткого принудительного труда. И вот, скажем, 5 сентября 1918 года выходит декрет Совета народных комиссаров. Он называется «О красном терроре». «Необходимо обеспечить Советскую республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях». Дальше там идет детализация.
Эта тема в советское время была фактически за границами доступного исследования. Это были, конечно, засекреченные материалы — о концлагерях периода Гражданской войны. А потом, когда произошла архивная революция 1990-1991 года, многие материалы стали доступны, и эти тоже. И сегодня становится ясно, что из истории первых советских лагерей можно увидеть предтечу ГУЛАГа, который возникает в 1930 году. Но вот такие концлагеря возникают в годы Гражданской войны. Надо сказать, что они в то время не имели такой негативной смысловой нагрузки, которую сегодня, после Второй мировой войны, даем этому термину.
В 1920 году было устроено Главное управление принудительных работ — прототип будущего ГУЛАГа. Эти концлагеря охватывали примерно 50 губерний, где стояли эти лагеря. Количество их было довольно большим. Скажем, если прибегнуть к цифрам, то в одной Москве было 7 концлагерей. А в принципе, всего в 1919 был 21 лагерь, в 1920 — 49, в 1921 — 122 лагеря. В них, например, в Москве содержалось больше 3 тысяч человек. Там были те, кого власть считала врагами — священники, дворяне и другие как бы эксплуататоры.
М. Соколов
―
Вот Ленин писал: «сомнительных запереть в концентрационный лагерь». Это он пишет про Пензенскую губернию в 1918 году. Сомнительных.
Л. Бородкин
―
Да, так что туда помещали тех, кто не подлежал, скажем так, расстрелу на месте. Это только начало. Потом, в 1923 году, собственно, понятие «концентрационные лагеря» снимается и устраивается первый лагерь в Соловках — СЛОН, Соловецкий лагерь особого назначения, который, собственно, уже был такой моделью ГУЛАГа.
М. Соколов
―
А если всё-таки вернуться к фабрике - она-то как работала? Получилось так, что с ней расплачивались хлебом и прочим, что изымали продотряды государства, и за счет этого был какой-то товарообмен?
Л. Бородкин
―
Надо сказать несколько слов о том, что главный принцип, который сформировался для предприятий — это уравниловка. Дореволюционная шкала дифференциации зарплат, которая давала разрыв раза в 3 в оплате квалифицированных и неквалифицированных рабочих - эта разница была примерно в 2 раза сужена. По сути, зарплата стала способом просто обеспечить рабочим семьям какой-то минимум обеспечения. Но поскольку в это время происходила бешеная инфляция, и, скажем, индекс цен в 1918 году был в 90 раз больше, чем в 1913 году, то зарплата быстро вообще потеряла смысл. И главным способ поддержать рабочих были пайки, которые вскоре стало трудно вообще чем-то отоваривать.В 1920 году реальная зарплата рабочих составляла 16% от дореволюционной. Производительность труда не превышала 30% от дореволюционной. Нормальная промышленность не может работать в таких условиях. Всё это происходило с потерей реального смысла денег. Поэтому начались бартерные операции.
Уже в 1917 году, после февраля, в архиве этой фабрики мы видим много документов, которые представляют собой письма фабричного комитета (еще до национализации) к фабкомам других фабрик — чаеразвесочных, обувных, где предлагается бартер: мы даем вам ткань, а вы нам даете свою продукцию, потому что деньги уже потеряли значимость.
Потом начинается голодное время, и фабрика Трехгорка снаряжает примерно 400 рабочих, которые с этой текстильной продукцией ездят по более хлебным губернии, где еще можно что-то обменять, и за счет своей продукции получают хлеб и привозят его рабочим на свою фабрику.
Здесь интересно отметить один эпизод. Может быть, я успею его рассказать. Это эпизод, который связан с категорически низким обеспечением рабочих продовольствием. В августе 1918 года происходит драматическая ситуация. Она вызвана выдачей рабочим заработка фабричной продукцией, которая хранилась в фабричной лавке. В результате был арестован Иван Николаевич Прохоров. Он в это время был директором фабрики, а до 1918 года он был руководителем правления, председателем правления.
Реакция рабочих на этот арест была очень решительной. Это август 1918 года. Мы нашли протокол общего собрания рабочих и служащих в Трехгорке. На нем присутствовало 7 тысяч человек — их собрали во всем фабричном дворе. Повестка включала один вопрос - «создавшееся положение в связи с арестом директора фабрики Прохорова и управляющего Рыбченкова».
Редакционная комиссия по итогам обсуждения предложила резолюцию, которая была принята единогласно всеми рабочими. В ней содержалось требование немедленного освобождения из-под ареста директора фабрики, «так как фабричная лавка была открыта по категорическому требованию рабочих и служащих товарищества под влиянием голода». Резолюция завершалась весьма необычным для рассматриваемого периода предложением: «Во избежание дальнейших недоразумений по сему конфликту, арестов не производить, а произведенный арест считать несправедливым».
На собрании была избрана делегация для вручения этой резолюции районному совету депутатов на предмет дальнейших переговоров. Собрание завершилось обсуждением вопроса о работе фабрики на следующий день. Решили выйти на работу, но не приступать к работе до прихода посланной делегации. Делегация рабочих в районном совете добилась освобождения Прохорова — между прочим, бывшего хозяина фабрики, но председателя правления. После этого в 1918 году фабрика продолжила работу.
М. Соколов
―
Леонид Иосифович, скажите, если нам всё-таки здесь обобщать, смотрите: Ленин своими действиями фактически разрушал промышленность. Продотрядами и запретами на торговлю разрушал нормальную деятельность экономики. Тем не менее, этот режим почему-то удержался. У вас есть объяснение, почему?
Л. Бородкин
―
Да, конечно. Это ясно не только мне. Это вполне известное объяснение. Ленин, ощущая, насколько ситуация осложнилась… Хотя Гражданская война выигрывалась красными, но Ленин понимал, что дело идет к кризису. В этой ситуации мы можем вспомнить и Кронштадтский мятеж, и Тамбовский, и тысячи крестьянских волнений и мятежей. Происходили довольно острые забастовки на заводах (например, Воткинский завод) с расстрелами и так далее. И это в условиях, в общем, войны — идут жесткие протесты.Ленин в 1921 году принимает единственно верное решение — это переход к НЭПу. Это, так сказать, отступление от взятого курса. Но на кону стояло гораздо большее — вообще потерять страну, потерять власть. Поэтому принимается решение о переходе к НЭПу. С точки зрения сохранения позиции правящих сил, это, безусловно, правильное решение. Оно спасает ситуацию.
И когда дали послабление этому жесткому принудительному характеру экономики, этих чрезвычайных экстра-мер, частное сельское хозяйство и мелкая промышленность в сочетании с государственной крупной промышленностью всего лишь за несколько лет, фактически к 1927 году, добились уровня жизни 1913 года. Прошло 14 лет, и к 1927 году уровень жизни в целом сравнялся с тем, что был перед Первой мировой войной. Промышленность достигла того уровня и по отдельным отраслям превысила уровень 1913 года. Таким образом, переход к НЭПу спас ситуацию. Ну а в 1929 году, как мы понимаем, наступил «великий перелом».
М. Соколов
―
Если говорить о целях Ленина - как бы в завершение нашего разговора — была ли всё-таки целью Владимира Ильича модернизация страны? Или он видел свою задачу в том, чтобы реализовать ту утопию, которую выработали теоретики марксизма, а он ее как-то доработал?
Л. Бородкин
―
Я думаю, что здесь и то, и другое. Конечно, он был убежденный марксист. Он хотел реализовать этот гигантский проект. Хотя он нарушил некоторое известное марксистское положение о том, что прорыв в социализм должен пройти в передовой стране. Он признавал, что Россия — страна среднего уровня, не в первом ряду развитых капиталистических стран. Но он считал, что мы возьмем власть, а дальше подтянем этот уровень, создадим нужный уровень.Но это оказалось сложно сделать без принудительных мер, которых до революции, конечно, не было - такого элемента принуждения, как после революции. Это, я так считаю, была плата за нарушение вот этого марксистского принципа. Это цельная теория, и если уж ее разделять, то надо реализовывать ее целиком.
С другой стороны, он, видимо, верил в то, что на этих путях и будет достигнута модернизация России. Она станет передовой страной и в плане экономики, и в плане социальной справедливости, понимаемой им как-то по-своему. Поэтому я думаю, что да, он верил и в марксистские утопии, и в то же время в то, что это путь к модернизации. Для этого еще надо уточнять, что такое модернизация — это другой разговор.
М. Соколов
―
А ленинский путь был альтернативой сталинскому или нет?
Л. Бородкин
―
Сложный вопрос. Мое мнение, что на этой развилке 1929 года, где можно было бы теоретически принять одно из двух возможных решений - либо углубление и развитие НЭПа, либо та мобилизационная форсированная модель, которая была реализована — трудно сказать, где стоял бы Ленин на этой развилке. У меня нет определенной точки зрения. Это зависит от того, верил бы он в мировую революцию в этот год, в 1929. Мне трудно сказать. Я не вижу его ни рядом со Сталиным, ни рядом с Бухариным — условно, лидерами этих двух вариантов развития.Но история иногда позволяет делать эксперименты, как ни странно. И то, что произошло в Китае — реформы Дэн Сяопина в коммунистическом Китае — показало, что в общем-то, в рамках примерно нэповской модели, но гораздо более далеко идущей в отношении, скажем, частного сектора или негосударственных форм собственности, можно развивать такой нео-НЭП, который позволяет резко вывести страну вперед без такой жестко мобилизационной, форсированной модели.
Я далек от буквальных параллелей, от сравнений. Это две разных страны, и периоды разные. Но между тем, есть что-то общее. Например, доля крестьянского населения в СССР 1929 года и в Китае 1979 года одна и та же - около 80%. Скажем, доля ВВП на душу, то есть уровень развития экономики, примерно одинаковая. И стартовая точка одинаковая. Но Китай пошел другим путем, и оказалось, что этот китайский нео-НЭП оказался весьма успешным. Повторюсь: я не провожу буквальных параллелей.
М. Соколов
―
Спасибо! Гостем нашей программы был доктор исторических наук, профессор, член-корреспондент Российской академии наук Леонид Бородкин. Вел передачу Михаил Соколов.