Политцентр у власти. Судьба адмирала Колчака. Часть 2 - Григорий Кан - Цена Революции - 2020-02-16
М. Соколов
―
В эфире «Эха Москвы» программа «Цена революции». Ведет ее Михаил Соколов. У нас в студии наш гость - кандидат исторических наук Григорий Кан. И мы продолжаем начатый в прошлой передаче разговор о событиях 1920 года в Сибири, о судьбе адмирала Колчака. Собственно, мы остановились как раз на том моменте, когда Политцентр, то есть организация, которая взяла власть в Иркутске и фактически обрушила весь колчаковский режим, передает свои полномочия большевикам. Наверное, Григорий, надо напомнить, что, собственно, происходит в этот момент, что делают большевики в этой второй половине января 1920 года, в 20-х числах.
Г. Кан
―
Значит, Иркутском руководит ревком - революционный комитет во главе с жестким, но в тот момент пытавшимся изобразить себя относительно либеральным коммунистом Ширямовым. Главная угроза - это продвигающаяся армия Восточного фронта белой армии - каппелевцы.
М. Соколов
―
Численность там около 30 тысяч человек.
Г. Кан
―
Ну, численность все время уменьшалась. Численность каппелевской армии с каждым ее движением уменьшалась.
М. Соколов
―
Но они шли, в общем, не с боями. Они шли по трактам, по реке Кан и, в общем, пытались избежать прямых столкновений с большевистскими отрядами или с теми, кто перешел на сторону большевиков - бывшими колчаковскими войсками.
Г. Кан
―
Да. И вот они вступают в Иркутскую губернию. Большевикам надо было защитить Иркутск от двигающихся каппелевцев. Но тут скажу один момент. 26 января Каппель умирает от двухстороннего воспаления легких, и новым командующим каппелевской армии становится генерал Войцеховский - очень талантливый человек, удивительное дело. Начальником штаба Восточного фронта становится генерал Щепихин. Это, наверное, два самых талантливых военных у белых. Ну, одни из самых талантливых. Но так получилось, что они выдвинулись к самому концу. Войцеховский командовал корпусом, группой войск, и только осенью 1919 он возглавил армию. А Щепихин, блестящий штабист, был одно время начальником штаба Западной армии, которая имела наибольшие успехи на Западном фронте, но потом был смещен.То есть Войцеховский и Щепихин не играли существенной роли, а были два очень талантливых военных. И оба они были очень интересные люди, образованные. Войцеховский был широко образованный человек. Знал математику, разбирался в искусстве. Щепихин тоже талантливый человек - литератор, очень интересный мемуарист. Но вот выдвинулись они к самому концу.
А кого для противостояния каппелевцам отправляет ревком, Ширямов? Во главе Восточно-Сибирской советской армии назначается партизанский командир Зверев, а его заместителем становится тот же человек, который был замом Калашникова в Народно-революционной армии при Политцентре - капитан Нестеров, который имел минимальный боевой опыт боев во время Иркутского восстания. Войска во главе с Нестеровым, группировку около 2 тысяч человек, Иркутский губком отправляет противостоять армии Войцеховского. И у станции Зима 30 января нестеровцы были разгромлены наголову. Большая часть попала в плен, часть бежала. В результате войска Войцеховского двигаются к Иркутску, уже подходят туда.
М. Соколов
―
Кстати говоря, тут я опять заглянул в мемуары Дмитрия Филатьева. Он про это пишет очень кратко. «У станции Зима мы столкнулись с красным отрядом, который, к счастью для нас, был атакован с тыла чехами и частью перебит, частью взят в плен. Грустно было проезжать мимо валявшихся трупов своих же русских людей, конечно, уже до белья раздетых (на этот счет исключений не было), смотреть на испуганно выглядывавших из-за ворот деревни жителей, увидевших в первый раз гражданскую войну и ничего в ней не понимавших. До Иркутска добрались благополучно».Кстати, он указывает, что «было яркое солнце, полное безветрие позволяло легко переносить мороз. Одеты все без исключения были в валенки и полушубки. Кроме того, никто не шел пешком». Это он сравнивает с Ледяным походом Корнилова: «...был неизмеримо легче корниловского, потому что мы не имели перед собой противника, нам не приходилось пробиваться». То есть за весь этот Ледяной поход, в общем, получилось так, что единственный бой действительно был у станции Зима. И чехи помогли.
Кстати, это, на мой взгляд, говорит о том, что мы, безусловно, недооцениваем возможности чехов. Если они хотели расправиться с кем-то, то они легко это делали, имея хорошее вооружение, боевой опыт и желание обеспечить себе свободный путь домой. В данном случае они, видимо, почувствовали какую-то угрозу и решили ослабить большевистские отряды.
Г. Кан
―
Тут большинство белых мемуаристов считает, что чешская дивизия, которая там располагалась, помогла белым в последний момент, что главную роль все-таки сыграло полководческое искусство Войцеховского. Это первый момент. Ну, насколько белые мемуаристы тут пристрастны, непонятно. Но Войцеховский действительно очень хороший военный специалист. И второе - что эта чешская дивизия (3-я чехословацкая дивизия во главе с полковником Прхалой) действовала сепаратно. Сыровы потом выступил против действий Прхалы. То есть это было личное решение Прхалы, который посочувствовал белым. То есть это не была позиция чехов. Это было уже к концу боя, когда белые уже и так побеждали.Но тема чехов была очень важна. Большевики боялись чехов, что чехи помогут Войцеховскому. И Ширямов, Иркутский губком предложил организовать делегацию для переговоров, для заключения мирного договора чехов и Красной армии. Сыровы к тому моменту уехал из Иркутска. В Иркутске был представитель чехов и около Иркутска - в Иркутске и в Глазково, предместье Иркутска - оставалась 2-я чехословацкая дивизии во главе с полковником Крейчи. Важно было, чтобы чехи заняли нейтральную позицию.
Эта делегация выехала из Иркутска 27 января, 7 февраля прибыла в село Куйтун Иркутской губернии. Смирнов подписал с представителем этой делегации мирный договор. Там были важнейшие пункты: отказ от боевых действий друг с другом; установление нейтральной зоны при передвижении чехословацких войск. Далее: чехи обязуются держать нейтралитет в отношении отрядов, действующих против Советской власти, не оказывать им никакого содействия. Чешские легионеры при уходе на восток оставляют в полной сохранности и целостности железнодорожные постройки, мосты, тоннели, передают паровозы коммунистам. То есть этот мирный договор с чехами очень важен. Между тем каппелевцы двигались к Иркутску.
М. Соколов
―
Тут, знаете, я бы еще обратил внимание на один интересный сюжет, который был связан с действиями чехословацких войск. Это то, что там же еще были польские отряды. И чехи, которые были в большинстве, фактически поставили их в авангард и, собственно, как раз значительная часть вот этих польских легионеров была уничтожена в боях с красными. А чехи свободно отходили - я имею в виду, до этого мирного соглашения. У нас есть документы - письма вот этому генералу Сыровы от поляков, которые были возмущены тем, как с ними обращаются. Тоже очень характерный сюжет.И конечно, здесь мы опять видим «замечательного» генерала Жанена, который, конечно, делал все, чтобы снять с себя ответственность за эти события, которые мы в дальнейшем увидим. Сыровы он наградил орденом Почетного легиона за успешную эвакуацию. Филатьев весьма злобно пишет, что «этот орден и «успешная» эвакуация были куплены потоками русской крови, пролитой без надобности только потому, что чехи и их начальники впали в панику до такой степени, что забыли, что они не одни должны были пользоваться нашей русской железной дорогой».
Г. Кан
―
Я только единственно скажу, что были случаи, когда и чехи храбро сражались. Уж не надо так. Филатьев все-таки пристрастен.
М. Соколов
―
Ну, публицистика, конечно, но яркая.
Г. Кан
―
Итак, войска Войцеховского двигаются к Иркутску. Их цель - захватить Иркутск, освободить Колчака. У большевиков нет своих серьезных военачальников - Зверев не годится, Нестеров в плену. И тогда они идут, в общем-то, на своего рода самоунижение - в особенности Ширямов. Они обращаются к Калашникову, чтобы он спас Иркутск от каппелевцев. Это вообще говорит об их демагогии и лицемерии перед этим, когда они свергали Политцентр, обвиняя, что Политцентр неспособен защитить Иркутск от белых, что Политцентр может договориться с белыми. И теперь, когда ситуация критическая, они зовут спасать Иркутск не кого иного, как военного министра Политцентра. Потому что он действительно имеет военный опыт, он организовал Иркутское восстание, он грамотный военный.
М. Соколов
―
Все-таки он прошел Первую мировую войну.
Г. Кан
―
Да, штабс-капитан. И они зовут его спасать. То есть когда ситуация стала критической, они позвали его. Конечно, это было для них унижением. И Ширямов - так устроена человеческая психология - не простил этого Калашникову, как это ни странно. И Калашников согласился, получив должность начальника боевых сил. Он в тот момент еще верил в либеральный большевизм, а белые для него были враги.
М. Соколов
―
Тут я все-таки сделал бы немножко отход в сторону. Григорий, может быть, нам надо все-таки рассказать о Колчаке. В этот момент он находится в тюрьме.
Г. Кан
―
В этот момент он находится в тюрьме. Решение о Колчаке будет приниматься чуть позже.
М. Соколов
―
Но с ним ведут, условно говоря, подготовку к процессу. Вот эта комиссия, которая была назначена, во главе с меньшевиком (а потом большевиком) по фамилии, кажется, Попов - она допрашивает. В чем смысл этих допросов? Это очень трудно понять, поскольку когда читаешь протоколы, этот такие (почти до конца) просто беседы, где Колчак рассказывает свою биографию.
Г. Кан
―
Да, комиссия была настроена мирно. Конечно, они не ожидали расстрела Колчака. То есть как в свое время Чрезвычайная комиссии Временного правительства допрашивала царских министров, так и эта комиссия - с целью установить истину: как функционировал колчаковский режим, как он создался. Комиссия совершенно не ожидала, что Колчак будет расстрелян. Ну, о расстреле скажем чуть позже.
М. Соколов
―
Да, но там интересно, что в ней участвовал такой меньшевик Дейнеке - по-моему, историк.
Г. Кан
―
Алексеевский, эсер.
М. Соколов
―
Они все - знаете, как будто это не какая-то судебная власть, которая пытается расследовать преступления предыдущего режима, а именно историческая комиссия. По-моему, половина этих допросов посвящена биографии Колчака во время Русско-японской войны, его полярным путешествиям, Первой мировой войне и всему прочему. То есть они фактически собирают такой исторический материал. И мне кажется, что и после переворота - уже второго, большевистского - комиссия в том же составе продолжает такую неспешную работу.
Г. Кан
―
Да, очень не ко времени, конечно. Но хорошо, что эти допросы были. Колчак там не всегда говорил правду - иногда говорил неправду.
М. Соколов
―
Или не всю правду.
Г. Кан
―
Не всю правду, а иногда прямо неправду. Он тоже не во всем хотел признаваться. Но вот комиссия ведет неспешный допрос, а каппелевцы двигаются к Иркутску. Что делает Калашников? Калашников, конечно, в тот момент сделал все, что можно. Наиболее надежные подразделения численностью до 5 тысяч человек были выдвинуты к деревне Пономарево в 85 километрах от города. Там полагалось остановить противника или дать бой ближе к Иркутску. Дальше в городе объявили осадное положение. Основные подходы к нему заминировали. Улицы покрылись завалами из бревен и баррикадами из камня и льда. Всю первую линию домов по набережной Ангары заняли стрелковые цепи. В намеченных местах образовались хорошо укрепленные опорные пункты.Потом вопрос о 2-й чехословацкой дивизии. Вечером 7 февраля было получено известие о мирном договоре чехов и Красной армии. То есть очень важно, что тогда чехи будут нейтральными. Но весь вопрос, что пока оно получено, когда Крейчи примет это решение, в какой форме он его примет. И тут сыграл свою роль Калашников. У него была давняя дружба с чехами, хорошие отношения с чехами. И вечером же 7 февраля Крейчи объявил, что провозглашает Глазково, предместье близ Иркутска, нейтральной зоной и не допустит туда каппелевцев.
А это вопрос кардинальный. Глазково располагалось на высотах, стоящих над городом. Если белые не брали их под свой контроль, то в руках обороняющихся оставался ключ ко всей позиции. То есть это исключительно важное решение. Оно было связано с мирным договором, но тут сыграл свою роль Калашников. Дальше (это уже делал не Калашников) Смирновым принимается решение о расстреле Колчака. Это выбивало у каппелевцев...
М. Соколов
―
А каппелевцы все-таки требовали выдать Колчака, вернуть?
Г. Кан
―
Да, требовали. Через чехов требовали освободить Колчака. Переговоры велись через чехов. Но, естественно, такого решения большевики не принимали. Смирнов дал приказ о расстреле Колчака. Есть предположение, что он выполнял указание Ленина. Потому что действительно есть записки.
М. Соколов
―
Есть же переписка, по-моему.
Г. Кан
―
Нет, есть записка Ленина, которая извлечена из архива Троцкого, из бумаг Троицкого в архиве Гуверовского института, где он, правда иносказательно, говорит о необходимости расстрела Колчака. Вот текст: «Не распространяйте никаких вестей о Колчаке. Не печатайте ровно ничего. А после занятия нами Иркутска пришлите строгую официальную телеграмму с разъяснением, что местные власти до нашего прихода поступали так и так под влиянием угрозы Каппеля и опасности белогвардейских заговоров в Иркутске». Вверху надпись: «Пошлите Смирнову шифровку». И дата - январь 1920. Но тут возникает вопрос. Во-первых, до сражения на станции Зима непосредственной угрозы Иркутску не было. То есть если дата правильная, записка Ленина преждевременна.
М. Соколов
―
Так может быть, он и хотел, чтобы, так сказать, под видом белогвардейской опасности они просто прикончили Колчака без всякого суда?
Г. Кан
―
Ну, вообще Колчак, по идее, был нужен для показательного процесса. Вряд ли.
М. Соколов
―
Я как-то сомневаюсь. Николай II тоже был как бы нужен для показательного процесса, однако большевики предпочли его уничтожить вместе с семьей. И скорее всего, с санкции центра. Просто подозреваю, что подобный документ не сохранился. Может быть, еще когда-нибудь где-нибудь всплывет. А здесь-то совершенно понятный намек, как надо обставить уничтожение верховного правителя.
Г. Кан
―
Тут вопрос какой - что вначале таких намерений не было. Колчака все-таки не собирались уничтожать.
М. Соколов
―
Но вы не видите - здесь абсолютное лицемерие Ленина, который в такой форме достаточно ясно и понятно (вы уже зачитали) дает указания Смирнову, каким, собственно, образом обтяпать это убийство.
Г. Кан
―
Тут вопрос, почему все-таки есть сомнения, что Смирнов действует по указанию Ленина. Первое - дата: январь 1920. Но до 30 января такой опасности не ожидалось. Большевики думали отразить каппелевцев, считали, что они не так опасны. Предположим, дата неверная. Но второй момент - должна быть шифровка из Реввоенсовета Смирнову. Тогда это будет доказательством, что Смирнов выполнял указание Ленина. Такая шифровка до сих пор не найдена.
М. Соколов
―
Но дело в том, что у нас в России не все архивы открыты. В том числе, например, прячутся и архивы ВЧК.
Г. Кан
―
Должна была быть в архиве Реввоенсовета или 5-й армии. Нет, такая шифровка не найдена. Вот если она будет найдена, это будет 100% доказательство, что Смирнов действовал по указанию Ленина. Смирнов, насколько можно себе его представить, вполне мог и сам издать такой приказ. Ему не нужно было для этого указание Ленина. То есть этот вопрос остается открытым.
М. Соколов
―
Но вопрос в том, как информировали Смирнова его соратники в Иркутске (вот этот самый Ширямов) о ситуации. То есть есть угроза захвата города и того, что Колчака освободят каппелевцы, или нет. Тут мы опять не видим и, видимо, не знаем этой переписки.
Г. Кан
―
Во всяком случае, скорее всего, у Ширямова в начале февраля позиция уж точно была паническая. Понятно, что угроза фактически была почти 100% - до обращенияревкома к Калашникову. Но для доказательства, что все-таки Смирнов действовал по приказу Ленина, нужна шифровка. Мог действовать по указанию Ленина, мог сам по себе. Вполне мог и сам по себе.
М. Соколов
―
Но никакой попытки, например, вывезти Колчака на север (что тоже, вроде бы, обсуждалось - там по каким-то документам есть такие указания) уже не было. А сам Колчак знал о том, что подходят каппелевские войска?
Г. Кан
―
Да, знал. Есть свидетельство Темиревой, есть свидетельство Гришиной-Алмазовой, вдовы известного генерала, заключенной иркутской тюрьмы, что Колчак был в курсе того, что подходят каппелевцы и его, скорее всего, расстреляют. Знал и Пепеляев. Гришина-Алмазова пишет, что и Пепеляев был в курсе. Значит, ревком принял решение в соответствии с приказом Смирнова о расстреле Колчака. Непосредственно исполнять это решение приехала дружина, левоэсеровский отряд - причем в основном из левых эсеров.
М. Соколов
―
Как интересно. То есть большевики решили еще и отмазаться от этой расправы, привлечь эту «замечательную» партию к расстрелу.
Г. Кан
―
Дружина по большинству свидетельств была левоэсеровский. Но непосредственно руководили расстрелом глава иркутской Чрезвычайной комиссии Чудновский и комендант Бурсак. И вот Чудновский оставил наиболее подробные воспоминания, но там некоторые вопросы. Вот процитирую: «Я прочел ему (Колчаку) приказ ревкома. После этого ему надели наручники. «А разве суда не будет? Почему без суда?». Я (Чудновский, естественно) сказал: «Давно ли вы стали сторонником расстрела только по суду?».Колчак попросил дать ему свидание с Тимиревой. Чудновский ему отказал. Потом Колчак попросил сообщить своей жене (официальной, которая живет в Париже), что он благословляет своего сына. Чудновский сказал: «Сообщу». Вообще непонятно, как бы он мог это сделать. И еще Чудновский пишет, что у Колчака был отобран платок, в котором была белая капсула. Чудновский предполагает, что Колчак хотел отравиться.
М. Соколов
―
Вообще интересно - по-моему, другой свидетель пишет, как адмирал держался на допросах. Держался как военнопленный командир проигравшей кампанию армии - с полным достоинством, чем резко отличался от большинства своих министров. То есть, в общем, он понимал, какая его ждет судьба, и вел себя достойно и бестрепетно.
Г. Кан
―
Колчак, какие бы ни были его некрасивые действия и преступления на посту верховного правителя, действительно в этот момент ведет себя достойно и мужественно. Пепеляев, по свидетельству и Чудновского, и коменданта Иркутска, вел себя трусливо, плакал, говорил, что примирился с существованием советской власти. Но это свидетельство большевистских мемуаристов. Есть свидетельство Гришиной-Алмазовой - прямо противоположное: что Пепеляев держался спокойно и с достоинством. Кто тут прав, неясно. Колчак и Пепеляев были выведены из тюрьмы, приведены к реки Ушаковке (приток Ангары), там были расстреляны, а тела их были брошены в прорубь - уже в Ангару. Вот обстоятельства гибели Колчака.Что происходит дальше? Белые не стали брать Иркутск. Есть две версии, почему. Первая версия - это версия красных. В какой-то мере ее поддерживает и Калашников в своих поздних заявлениях - что белые потерпели поражение, были разбиты и бежали из-под Иркутска, перейдя через Байкал на территорию, контролируемую Семеновым.
М. Соколов
―
Выглядит не очень убедительно.
Г. Кан
―
Ну, в некоторых случаях отдельные моменты этой версии подтверждаются, но большей частью нет. Версия белых совсем другая - что решение было принято на совещании командования 8 февраля и причины, почему было принято решение не штурмовать Иркутск, а обойти его, были следующие. Первое - заявление Крейчи сделало затруднительной удачную военную операцию ввиду столкновения с чехами, которое со всех точек зрения было нежелательным. Вторая причина - что расстрел Колчака уничтожил один из главных побудительных мотивов к захвату города. И третья причина - что армия все время таяла. То есть люди уходили, было очень много больных, обмороженных, раненых. Войцеховский реально мог двинуть не очень-то много людей.
М. Соколов
―
Вот Мельгунов считает, что главным аргументом было то, что было привезено письмо начальника 2-й чехословацкой дивизии полковника Крейчи, который требовал не занимать глазковское предместье, иначе чехи выступят против каппелевцев. Еще один аргумент - мне кажется, кто-то из генералов высказался, что если мы захватим Иркутск и введем туда уставшие войска, то мы их потом оттуда не выведем.
Г. Кан
―
Да, я как раз хотел об этом сказать. Даже взятие Иркутска с размещением там раненых и больных в целом не слишком соблазняло отступающие армию, которая желала позднее попасть в Забайкалье. По поводу Крейчи я говорил. Это действительно был важнейшей аргумент - то, что чехи заняли такую позицию в результате мирного договора и действий Калашникова. И был еще пятый аргумент - это пишет Щепихин в своем дневнике. Ну, дневник - это условно; конечно, видимо, воспоминания, писавшиеся по свежим следам. Что белые действительно боялись Калашникова, боялись сюрпризов с его стороны. Именно его и боялись.
М. Соколов
―
С другой стороны, у них были достаточно хорошо организованные, обстрелянные и опытные части воткинцев и ижевцев, которые шли с Каппелем, а потом с Войцеховским до конца. Думаю, что, в принципе, если у них действительно было до 30 тысяч человек и было бы желание взять город, они бы его взяли.
Г. Кан
―
Войцеховский реально мог двинуть, как было сказано на совещании, 5-6 тысяч человек. То есть у них было меньше. Потом про Калашникова, про такую боязнь сюрпризов с его стороны пишет Щепихин. Его мнение, как прекрасного штабиста, очень дорого стоит.И потом, в пользу того, что Калашников прекрасно организовал оборону Иркутска, говорит еще такой момент. Через 1,5 месяца Войцеховский, оказавшись в Забайкалье, будучи там назначен командующим войсками Российской Восточной окраины, поссорится с Семеновым и захочет его свергнуть. Он начнет с Калашниковым, у которого отношения с большевиками уже тоже ухудшатся, переговоры о союзе для свержения Семенова. Эти переговоры не увенчались успехом, потому что Калашников в тот момент не захотел пойти на сотрудничество с Войцеховским. Но не уважай Войцеховский Калашникова как военачальника, он бы такие переговоры не завел. То есть тут не только Щепихин, но и сам Войцеховский этими своими действиями показывает, как высоко они ценили Калашникова как военачальника.
Я в целом считаю более правильной белую версию событий, но и элементы красной версии имели место. Под деревней Пономарево и около другой деревни, под Олонками, красные войска действительно нанесли поражение белым. То есть красные действительно в некоторых случаях действовали успешно. То есть белая версия, видимо, более правильна, но элементы красной тоже имели место. Белым не всё хотелось признавать.
М. Соколов
―
И как развиваются события дальше, уже после этого отмененного штурма Иркутска?
Г. Кан
―
Значит, белые обходят Иркутск, уходят по льду Байкала к Семенову. Дальше я уже говорил: Войцеховский назначается там командующим войсками Российской Восточной окраины. Калашников же назначается руководителем Забайкальской группы войск, основная цель которой - отвоевать у Семенова часть территории Забайкалья. Причем 14 тысяч человек! Калашников в тот момент вполне еще верит в либеральной большевизм. Напутствует его, видимо, Смирнов. 11 февраля Калашников назначается главой Забайкальской группы войск. Отходит от Иркутска он 17 февраля. А 15 февраля, за 2 дня, в Иркутск приезжает Смирнов. В Забайкалье и западной части Прибайкалья было очень мощное партизанское движение.
М. Соколов
―
То есть Семенов своими репрессиями, по всей видимости, это партизанское движение и породил.
Г. Кан
―
Да. Партизаны уже контролировали обширную территорию. Но тем не менее, семеновцы при поддержке японцев все-таки наносили по ним очень большие удары. И вот эта Забайкальская группа войск должна была помочь партизанам. Главной целью действий Калашникова был захват города Верхнеудинск - столицы Прибайкалья.
М. Соколов
―
Ныне Улан-Удэ.
Г. Кан
―
Ныне Улан-Удэ. И еще такой момент - с какой программой Калашников шел в Прибайкалье? Дело в том, что в этот момент, даже когда он уже вышел из Иркутска, реанимируется идея буферного государства. В Иркутск приезжает Смирнов, приезжает Краснощеков. Ширямова смещают с его поста, назначают более послушного человека - Янсона. Смирнов и Краснощеков проводят несколько совещаний с полтцентровцами, которые свободно живут в Иркутске, заседают в Совете. Там участвует Федорович. Вновь рассматривается вопрос о буферном государстве, но на сей раз без Иркутска (даже Краснощеков уже предлагает без Иркутска) и все-таки с большей руководящей ролью большевиков, но с сохранением демократических свобод.
М. Соколов
―
То есть их беспокоит то, что в Забайкалье и на Дальнем Востоке по-прежнему находятся достаточно большие силы японской армии. И воевать с японцами Красная армия не готова.
Г. Кан
―
Не готовы и вообще хотят как бы действовать осторожно. И Ленин тоже считал, что буфер нужен. В общем, вот такая ситуация. То есть Калашников идет туда (видимо, он уже был извещен) создавать плацдарм для этого буферного, то есть, в общем-то, полудемократического государства.
М. Соколов
―
А какие, все-таки, ему даются силы? Ему даются уже силы Красной армии или это остатки этой Народно-революционной армии, отряды, которые в Иркутске?
Г. Кан
―
И то, и другое. В основном это все-таки Красная армия. Но его помощниками там были преданные ему люди из эсеровской среды. То есть там самые разные - анархисты, самые разные группы. Армия очень разношерстная. Главная цель - взять Верхнеудинск. Во-первых, Калашников очень жестко поддерживал в дисциплину в армии. Его приказы абсолютно беспощадны. Должна поддерживаться дисциплина, все части армии контролируются им очень жестко. Никакой вольницы не допускается.Как он берет Верхнеудинск? Проблема там была в том, что в Верхнеудинске иностранные части - японские и чешские. Поэтому Калашников решает добиться успеха с помощью дипломатии. Каким образом? В Верхнеудинске находится специальная комиссия, образованная Жаненом для содействия эвакуации чехов. Там представители США, Японии, француз и чех. Калашников через свои чешские связи завязал сношения с этой комиссией, чтобы она выступила посредником между ним и японцами. Нейтрализация японцев была главной целью, потому что их открытое выступление на стороне семеновцев грозило затяжными боями с непонятным исходом.
Сперва японцы отклонили посредничество, уклонились от любых контактов с Калашниковым, одновременно помогая семеновцам готовиться к борьбе с Забайкальской группой войск. Тогда Калашников, уже имевший опыт политических и дипломатических комбинаций, пригласил в свой штаб американца и француза и заручился поддержкой чешского коменданта Верхнеудинска. И чехи оказывают на японцев силовое давление. Они высадили своих солдат из эшелонов и заняли несколько зданий вблизи расположения японцев. После этого позиция японцев сразу изменилась.
М. Соколов
―
Вот опять история про чехов - что они в каждом ключевом моменте сибирской истории того времени оказываются важнейшей военно-политической силой. Что в истории с Колчаком, что теперь в истории со взятием Верхнеудинска. В общем, действительно довольно интересно, что каждый раз вот эта гирька падает на весы и получается по их воле.
Г. Кан
―
Да, то есть у чехов, если так можно выразиться, контрольный пакет акций по решению всех вопросов. В общем, у японцев, после того, как чехи оказали на них силовое давление, позиция сразу изменилась. Они сообщили Калашникову, что не возражают против занятия им города вечером 1 марта. Более того, японцы даже обещают приложить все усилия к тому, чтобы семеновцы во избежание боев на городских улицах сами оставили Верхнеудинск.Калашников берет на себя обязательство самого корректного и вежливого отношения к японским солдатам. Он приказывает: «В нейтральных районах не должно появляться наших вооруженных солдат. В городе не должно быть никаких репрессий в отношении граждан и сдавшихся частей». Он отдает очень жесткие приказы, чтобы не было репрессий и террора в Верхнеудинске. Этот момент очень важен Калашникову. «Всякое нарушение порядка и самочинные действия в корне пресекать, ослушников расстреливать (это более поздний приказ). Всякие грабежи, насилия, самочинные обыски и аресты будут мной беспощадно караться. Аресты и обыски могут производиться только по ордерам штаба группы с приложением печати штаба. По отношению к иностранным подданным приказываю всем воинским частям и отдельным лицам вести себя вполне корректно и лояльно».
Но все же, опасаясь сопротивления семеновцев, Калашников велел входить в город крайне осторожно, производя предварительную разведку. В случае обнаружения противника полагалось занимать территорию силой, но ни в коем случае не нарушать условия договора с японцами. Часть гарнизона Верхнеудинска перешла на сторону Калашникова. Прочие семеновцы отчаянно сопротивлялись его войскам. Японцы не выполнили своего обещания заставить семеновцев уйти из города. Даже исподтишка помогали им оружием, но напрямую в схватку не вступали. Бой был упорный, продолжался всю ночь до раннего утра. Семеновцы потерпели поражение и частично покинули город, либо укрылись в японских казармах.
К утру 2 марта Верхнеудинск полностью находился под контролем Калашникова. То есть, в общем, очень удачная войсковая и политическая операция. Далее по согласованию с Краснощековым Калашников образует в Верхнеудинске Временное земское правительство - вовсе не советскую власть. Во главе правительства встает меньшевик. Заместителями были эсер и большевик. Все это, конечно, делается по согласованию с Краснощековым. Находясь в Иркутске, он вообще согласовывал с местными эсерами и меньшевиками структуру власти в Верхнеудинске. Он был также назначен уполномоченным при земском правительстве. А дальше ситуация начала ухудшаться для Калашникова. Казалось бы, он вообще триумфально выполнил свою задачу.
М. Соколов
―
Да, мог бы быть в сонме красных героев.
Г. Кан
―
И тут в Верхнеудинск прибывает наш старый знакомый Ширямов. В Верхнеудинск прибывает Иркутская стрелковая дивизия и с ней главный оперативный штаб. А Ширямов - член этого штаба, возглавляет. У него, видимо, комплекс - унижения перед Калашниковым, когда Колчак наступал на Иркутск, он ему не простил. Он решил унизить Калашникова. Он начал распоряжаться в Верхнеудинске по собственному усмотрению. Закрыл меньшевистскую газету, ввел пайки - ну, большевистский военный коммунизм. А потом отдал приказ о подчинении ему Забайкальской группы войск и переформировании ее частей в 2 дивизии. Причем это распоряжение главного оперативного штаба (ну, фактически Ширямова) издается без согласия и даже без предварительного уведомления Калашникова. То есть в максимальной степени...
М. Соколов
―
Это все март 1920 года.
Г. Кан
―
Да, это все в 10-х числах марта. Калашников подает в отставку. Видимо, он надеялся, что Смирнов и Краснощеков одернут Ширямова и его поддержат. Его ходатайство удовлетворяется, и в середине марта он уходит в отставку. Возникает вопрос: почему Смирнов, напутствовавший Калашникова перед походом в Верхнеудинск, почему Краснощеков, при содействии которого формировалось это Временное земское правительство, не заступились за Калашникова?
М. Соколов
―
Ну, как, они его использовали - и слава Богу. Уходи теперь.
Г. Кан
―
Это он понял потом. Ну тут причина была другая. Дело в том, что сибирские эсеры и меньшевики вели себя очень строптиво. Они по-прежнему требовали сохранения старых границ буфера - включительно до Иркутска - и возможность реального участия умеренных социалистов в управлении армией и формировании экономической политики. В частности, они требовали, чтобы большинство в военном совете формировавшейся новой армии принадлежало их партии.Краснощеков очень откровенно им возразил: «Поскольку буфер не может стоять на своих ногах, мы даем ему свою армию. А раз соотношение сил на востоке в нашу пользу, ни в чьих иных руках армия быть не может. Мы согласны ввести в военное ведомство ваших товарищей, но в органе боевого управления мы должны иметь всех своих». В результате военный совет был сформирован исключительно из большевиков, а главкомом Народно-революционной армии Прибайкалья стал коммунист Эйхе, сторонник Краснощекова. Генрих Эйхе - двоюродный брат будущего кандидата в члены Политбюро. В этой ситуации, естественно, Смирнову и Краснощекову было политически невыгодно поддержать Калашникова.
Тут, конечно, Смирнов и Краснощеков (особенно Краснощеков), может быть, и пошли бы на какие-то уступки социалистам и тому же Калашникову. Но, во-первых, их позиция (особенно Краснощекова) вызывала бурный протест среди большинства коммунистов-партизан, с трудом воспринимавших идею буферного государства. В частности, одним из самых резких противников Краснощекова был будущий оппозиционер Лютин, обвинявший Краснощекова чуть ли не в предательстве. Во-вторых, чрезмерная уступчивость Краснощекова привела бы к конфликту с самим Лениным. Он по поводу этих переговоров с эсерами меньшевиками 9 марта прислал Смирнову очень красноречивую телеграмму: «Никаких условий с эсерами и меньшевиками. Либо подчиняются нам без всяких условий, либо будут арестованы».
М. Соколов
―
По-ленински, да. Использовали союзников - теперь надо их посадить.
Г. Кан
―
Да, то есть, конечно, в этой ситуации ни Краснощеков, ни тем более Смирнов не могли занять мягкую позицию. А Калашников все-таки хоть и был в тот момент просоветски ориентированным, но эсером. И они, видимо, сомневались в его лояльности. А оставлять в его руках целую группу войск казалось рискованным.
М. Соколов
―
А в компартию они его не пригласили? Были же такие истории.
Г. Кан
―
Калашников об этом не пишет. Сам Калашников очень образно написал об этом: «Из политической машины, поддерживающей меня, выпал винт. Неожиданно я оказался не у дел и на свободе и остался жить в Верхнеудинске». Что происходит дальше с образованием буферного государства? Оно образовывается 6 апреля на съезде трудового населения Прибайкалья. Назвали его ДВР - Дальневосточная республика.
М. Соколов
―
Прямо современные «народные республики» или какая-нибудь Абхазия. Признала ее только Советская Россия, как я понимаю.
Г. Кан
―
Ну, как... С ней взаимодействовали японцы.
М. Соколов
―
Но официально...
Г. Кан
―
Официально - нет. Значит, в 2 словах, что это было за такое явление. Это был авторитарный режим с элементами демократии, можно так сказать. Полуторапартийная система. То есть руководящие органы были сформированы коммунистами. Первым руководителем, председателем правительства был Краснощеков. Формально до сентября 1921 года он руководил ДВР - фактически до июля 1921. Но при этом соблюдались демократические свободы, легально действовали политические партии - даже кадеты. Были проведены выборы в Учредительное собрание, потом в Народное собрание.
М. Соколов: А Вчк
―
то они создали?
Г. Кан
―
Была политическая охрана, но в Сибири она действовала мягче, чем в европейской части России.
М. Соколов
―
То есть сами не расстреливали, а судили?
Г. Кан
―
Ну, наблюдали, надзирали. По мере ужесточения режима уже были и аресты оппозиционеров. Вначале режим был более мягкий. Выборы были относительно свободные, хотя, конечно, административный ресурс использовался, особенно в армии. Но все-таки относительно свободные. Большевики действительно были популярны, получали большинство мест в Учредительном собрании. Потом из него было образовано Народное собрание, потом были выборы уже в Народное собрание. Пока у власти был Краснощеков, все-таки элементы демократии в Дальневосточной республике были немалые.
М. Соколов
―
И свобода печати была?
Г. Кан
―
Относительная была. То есть издавались газеты. И кадеты издавали свои органы, и умеренные социалисты. Но, конечно, определенный надзор был. То есть это были элементы демократии. Но, тем не менее, для того времени это все-таки были реальные элементы.
М. Соколов
―
А что там в это время у Семенова в Забайкалье?
Г. Кан
―
Вначале столицей ДВР был Верхнеудинск. Несколько раз войска Эйхе пытались штурмовать Читу. Вначале безуспешно. Но в октябре 1920 года удалось занять Читу. Семенов бежал из Читы.
М. Соколов
―
После того, как японцы, собственно, начали выводить войска.
Г. Кан
―
Японцы не стали воевать за Семенова. Не стали класть своих людей за Семенова. Предпочли уйти.
М. Соколов
―
То есть фактически было соглашение о выводе войск.
Г. Кан
―
Ну, японцы не стали отстаивать Семенова без официального соглашения. Ушли. Чита была захвачена в октябре 1920 года. Столица ДВР была перенесена в Читу. В Приморье по-прежнему сохранялись японские войска. Постепенно режим ДВР ужесточался, в особенности после ухода Краснощекова. Он был душа ДВР. Он, собственно, действительно был либеральный большевик. После того, как ушел Краснощеков, режим все более и более ужесточался. А после того, как в октябре 1922 года японские войска были выведены из Приморья, советская власть пришла в Приморье.
М. Соколов
―
Но не сразу. Там же был меркуловский переворот, потом правил Дитерихс. То есть, фактически, за Приморье примерно год шла открытая война - где-то с начала 1921 года.
Г. Кан
―
Да, но реально там огромное влияние оказывали японцы. Они находились в Приморье.
М. Соколов
―
И американцы еще были, между прочим. Тоже не будем забывать.
Г. Кан
―
Американцы постепенно выводились. Конечно, режим Дитерихса без японцев долго бы не просуществовал, но это отдельная тема. В общем, когда японцы ушли из Приморья, решено было ликвидировать ДВР и установилась обычная большевистская диктатура, советская власть.
М. Соколов
―
А как складывалась, собственно, судьба вашего героя?
Г. Кан
―
Калашников живет в Верхнеудинске. И вот к апрелю 1920 относятся эти переговоры с Войцеховским. Я уже говорил, что Калашников все-таки не стал объединяться с ним с целью свержения Семенова. Вся эта затея Войцеховского свергнуть Семенова рухнула, потому что японцы не дали ей осуществиться. Под влиянием японцев Семенов в конце апреля 1920 года отправил Войцеховского в отставку, и тот уехал с Дальнего Востока. А Калашников, живя в Верхнеудинске, все более и более разочаровывается вообще в правильности своего союза с большевиками.
М. Соколов
―
Немудрено.
Г. Кан
―
В воспоминаниях, до сих пор неизвестных и неиспользованных в науке, вот что он пишет. Какие известия он получал? Он получал известия из Иркутской губернии о резком ужесточении этого режима. Весь либерализм заканчивается в мае-июне 1920. Запрещается партия эсеров. Все эсеры, действующие под эсеровскими лозунгами, арестовывают. Вслед за этим запрещаются меньшевики. Устанавливается классическая большевистская диктатура. Более того, в результате действий военно-коммунистического толка в Иркутске вообще начинается голод.И Калашников пишет: «Чем больше я наблюдал большевистский мир, тем сильнее становилась моя обескураженность. Советские органы политической охраны, двигавшиеся по Сибири по пятам армии, устраивали безрассудные репрессии, сеяли ненависть и беззаконие там, где могли бы снискать себе друзей».
М. Соколов
―
Я помню, генерал Зиневич, который устроил переворот в Красноярске, фактически обеспечив большевикам продвижение по Транссибу, тоже был расстрелян.
Г. Кан
―
По некоторым данным. Его судьба под вопросом. То ли он был расстрелян, то ли нет.
М. Соколов
―
Но исчез бесследно.
Г. Кан
―
После 1922 сведений о нем нет. В общем, что дальше пишет Калашников: «Ни царское, ни колчаковское правительство далже приблизиться не могли к большевикам по их жестокой мстительности. Людей в массовом порядке репрессировали без суда. При этом даже можно было бы понять ненависть, заставлявшую убивать «политических» пленных. Но что невозможно было понять или простить, так это убийство тысяч граждан, не втянутых ни в какие политические сплетения. Да, если это был мир, то не тот, о котором я мечтал. Моя невнятная позиция «среднего пути» была какой угодно, но только не жизнеспособной. Красные видели во мне опасного представителя демократии и терпели меня, лишь пока вели свою игру на востоке, кончившуюся созданием Дальневосточной республики».Он понимает, что его использовали. «Старые сомнения и замешательство стократно усиливались событиями последних месяцев. Я спрашивал себя: так ли ты живешь? Вся твоя жизнь и попытка служить людям не есть ли несчастье и для них и для тебя самого?». И в отношении ДВР у него проходит вера. Он видит, что это все недолго. Это о пишет потом, в начале 50-х годов.
М. Соколов
―
Это он уже был в Америке.
Г. Кан
―
Да, это всё из американских воспоминаний. Вот что он пишет о ДВР: «Это тогда была одна из удочек, на которые большевики ловили представителей умеренных социалистов и других демократических группировок. Они это теперь в совершенстве проделывают, создавая свои «народные демократии»» (в Восточной Европе). Калашников начинает всё понимать. Он все-таки демократ и эсер.Что происходит дальше? Армия Эйхе, как я уже говорил, не сразу взяла Читу. Среди солдат ведутся разговоры, что будь у них командиром Калашников, Чита бы давно пала. Эти речи политически очень опасны для Калашникова. В Верхнеудинск приезжает сам Смирнов и как бы по-дружески дает Калашникову совет уехать из России. Он говорит по словам Калашникова: «Когда я уговаривал тебя остаться в середине февраля, я видел, что нет никакой опасности. Теперь я в этом не уверен. Что касается амнистии, напомню тебе только пословицу «жалует царь, да не жалует псарь». Слишком много среди нас псарей». Вот тут вопрос: искренне ли заботился Смирнов о Калашникове или это была попытка как-то «дружеским» советом решить проблему пребывания Калашникова в ДВР?
М. Соколов
―
Но все равно он фактически спас ему жизнь. Намекнул, что надо эмигрировать.
Г. Кан
―
Да, намекнул. Кстати, любопытно, что Калашников, став яростным антикоммунистом, о Смирнове пишет относительно неплохо. Даже и потом, в эмиграции. То есть, может быть, он был ему благодарен за этот совет. О Смирнове он пишет даже, может быть, я бы сказал, лучше, чем о Краснощекове. С Краснощековым, видимо, отношения были больше деловые.
М. Соколов
―
Пожалуй, в завершении, наверное, надо сказать, чем закончилась судьба этого замечательного переворотчика Калашникова.
Г. Кан
―
Калашников с помощью людей, ему близких, сумел бежать из Верхнеудинска. Причем с трудом, с большими проблемами. Сумел бежать через Монголию в Китай и в декабре 1920 прибывает в Харбин, настроенный уже резко против большевиков. В общем, какой результат: прошло меньше года с момента Иркутского восстания, а главный его организатор (в союзе с большевиками) резко разочаровывается во всем сделанном, фактически раскаивается во всем сделанном. Уезжает в эмиграцию, где, в общем-то, в Харбине оказывается ближе к белым, чем к кому бы то ни было.
М. Соколов
―
А в Америке становится писателем.
Г. Кан
―
Да, у него потом была долгая жизнь. В Америке он становится писателем, осваивая английский язык. Детским писателем. Занимает яростную антикоммунистическую позицию и во многом стыдится того, что в свое время способствовал свержению белых, которых он все равно не любит, но все-таки считает, что они лучше красных. Во многом стыдится всех своих действий 1919-1920 годов, способствовавших победе большевиков. Вот такая оказалась судьба.
М. Соколов
―
Спасибо! Я благодарю нашего гостя Григория Кана, кандидата исторических наук, который замечательно нам всё рассказал о событиях в Сибири, которые называются скорее катастрофой белого движения в Сибири, и о судьбе тех, кто привел к этой катастрофе. Вел передачу Михаил Соколов. Всего доброго, до свидания!