«Евно Азеф: "либерал с бомбой"?» - Константин Морозов - Цена Революции - 2019-01-06
06.01.2019
М. Соколов
―
В эфире «Эха Москвы» программа «Цена революции». Ведёт её Михаил Соколов. Снова у нас в студии наш гость Константин Морозов, доктор исторических наук, профессор. И мы сегодня будем продолжать наш разговор о Евно Азефе. Я напомню, что этот герой, провокатор-революционер, умер в 1918 году в Германии. Так что вот 100-летие прошло со дня его смерти, и есть повод поговорить об этом персонаже. Мы в прошлый раз остановились как раз на историческом покушении на министра внутренних дел Плеве и на начавшейся после этого относительной либерализации режима самодержавия в 1904 году. И вот тут такой вопрос. Начинается либерализация, послабления, идут разные банкеты, идут петиции, обсуждается возможность конституционных реформ. Всё это ещё и на фоне неудачной Японской войны. Зачем партии социалистов-революционеров продолжать террор, рисковать людьми, готовить убийство великого князя Сергея Александровича в Москве? Были ли на эту тему споры?
К. Морозов
―
Особых споров не было. Потому что, в общем, иллюзий по поводу желания Николая II и его консервативного окружения идти на серьезные шаги в сторону конституционной монархии, в сторону либерализации, как бы мы сейчас сказали, ни у кого не было. Более того, даже уже после революции 1905 года, уже после того, как была создана и существовала Государственная Дума — хотя и III Государственная Дума, избранная по «бесстыжему» избирательному закону... Но есть очень примечательные воспоминания жандармского генерала Герасимова, когда в 1908 году он виделся со Столыпинм, вернувшимся с аудиенции у царя. Столыпин было буквально в бешенстве, в сильном раздражении. Когда он заговорил, что слава Богу, удалось утихомирить революцию, Николай II сказал: «О какой революции вы толкуете? Был только бунт — обычный русский бунт. Никакой революции не было, и нечего об этом вести речь». Столыпин имел право психовать.
М. Соколов
―
То есть он имел дело с человеком, так сказать, не очень умным, прямо скажем.
К. Морозов
―
В общем, да. И это было понятно уже довольно давно. И к 1904 году это было понятно, а уж к 1908 и подавно. Он не хотел воспринимать реальность, не хотел делать выводы. Он пытался заставить реальность выглядеть так, как он хочет. Ну это вообще свойственно для всех консерваторов — по крайней мере, для неумной части консерваторов, для оголтелых консерваторов. И с этой точки зрения, если не было революции, то не нужны никакие преобразования и реформы. Собственно, это и был вот такой мессидж Столыпину, и Столыпин его прекрасно понял. Так что даже после революции... А уж в 1904 году говорить о глубине каких-либо устремлений к либеральным преобразованиям совершенно не приходилось. Было совершенно понятно, что это состояние растерянности, которое, в общем-то, легко сменилось уже в ходе революции... То есть это не мешало, скажем, «кровавому воскресенью» 9 января 1905 года. Не мешало после объявления, скажем, в октябре 1905 года знаменитого Манифеста, в общем, не соблюдать его.
М. Соколов
―
Была волна погромов.
К. Морозов
―
Была волна погромов, которые, в общем, были в большей степени или в немалой степени движением снизу, но полиция принимала в этом очень активное участие. В департаменте полиции в Москве в подвале стоял печатный станок, которой отобрали у революционеров, и печатал черносотенные листовки.
М. Соколов
―
Да, был такой чиновник Комиссаров, если не ошибаюсь. Этим занимался.
К. Морозов
―
Да, их очень активно подкармливали деньгами. А кроме того, возьмите эти две карательные экспедиции, которые поехали по Транссибу зимой с 1905 на 1906 год, и что они там делали: когда они расстреливали бастовавших железнодорожников и пороли шомполами на путях тех, кто не успел убежать и уйти в тайгу. А, скажем, карательные экспедиции против крестьянства, которая начинаются? То есть с этой точки зрения слово и дело расходились очень кардинально.
М. Соколов
―
То есть если мы будем говорить про 1905 год, так это фактически уже гражданская война. Вот у меня тут есть цифры: эсерами в 1905 году было совершено 59 терактов, убито более 200 человек и ранено более 400. И это не вот эта самая Центральная боевая организация с Азефом организовала большую часть. Это пошёл такой низовой процесс, так сказать, подключения членов партии к этой террористической деятельности.
К. Морозов
―
Совершенно верно. Очень часто те цифры, которые используют, характеризуя вот этот оппозиционный, революционный терроризм — это цифры из правительственных источников. Там речь идёт чуть ли не о 17 тысячах, я боюсь ошибиться, но там совершенно непонятно, какие из этих убийств реально относятся к оппозиционным терроризму. Эсеры за 10 лет существования своего террора (1901-1911 год), по таблице Ивича, которая вышла в «Памятной книжке социалиста-революционера», по-моему, в 1914 году, сумели вычленить всего лишь порядка 250 террористических актов. Боевая организация за эти 10 лет совершила, если мне память не изменяет, всего лишь 11 террористических актов.
М. Соколов
―
Но зато каких! Вот, например, великого князя Сергея Александровича взорвали прямо на Тверской. Каляев кинул бомбу. Оторвало голову. Каляева повесили. В общем, такая вот жуткая история, к примеру. Кстати, а почему его выбрали целью?
К. Морозов
―
Сергея Александровича?
М. Соколов
―
Да, московского генерал-губернатора.
К. Морозов
―
Логика выбора... Даже язык не поворачивается применительно к людям говорить такие вещи. У оппозиционного терроризма есть своя логика в выборе цели. Годятся не все чиновники, конечно же — нужны как раз те, которые вызывают наибольшее недовольство и раздражение общества: гонители, душители. И с этой точки зрения и фигура Сипягина, министра внутренних дел, совершенно не случайна, и фигура Плеве, министра внутренних дел, совершенно не случайна. Вообще министр внутренних дел — это, так сказать, «расстрельная» должность в прямом смысле этого слова. Потому что это самая такая нелюбимая для революционного общества фигура. Вторым чиновником идёт начальник тюремного управления.
М. Соколов
―
Ну а генерал-губернатор?
К. Морозов
―
Генерал-губернаторы — смотря какие. Потому что сплошь и рядом были вполне себе спокойные и нормальные губернаторы. Их не трогали, и убивать их было мало смысла. Когда террор разросся, в 1906 году, скажем, местные эсеровские группы, в общем-то, много чего творили. Они и самарского генерал-губернатора Блока убили, хотя он, в общем-то, был достаточно либеральным. Там уже пошла волна малоконтролируемого террора. Эти покушения не согласовывались ни с ЦК, ни с руководством партии. Вообще надо понимать, что в этом смысле партия вроде бы и есть, вроде бы и какие-то структуры есть, и какие-то цепочки, но инициативы на местах очень много.
М. Соколов
―
А что Азеф? Он эти покушения не предотвращает. А что он тогда сообщает в департамент полиции, кого он сдает? Ведь агент должен постоянно кого-то выдавать, должен давать информацию, иначе его заподозрят в предательстве.
К. Морозов
―
Да, я хочу договорить про Сергея Александровича. Сергей Александрович в этом смысле был фигурой очень заметной, очень серьёзной. Он был, насколько можно понять из воспоминаний, из откликов, довольно специфичным человеком. Очень специфичным. Он был, с одной стороны, ярым консерватором, ярым антисемитом. Если судить по мемуарам, по воспоминаниям — даже не знаю, как это озвучивать в прямом эфире — у него было всё сложно, непросто, скажем так, с ориентацией. И, в общем, по мемуарам вырисовывается, что он, пользуясь своим статусом, не останавливался даже перед изнасилованием юнкеров. А по некоторым свидетельствам, его даже в царской семье считали выродком. Его супруге, собственно говоря, сочувствовали. Популярностью среди москвичей он не пользовался. В газетах на следующий же день после покушения журналисты приводили такие сценки, такие разговоры с места покушения. Один из набежавших из толпы свидетелей стоит у взорванной кареты и что-то пытается потрогать носком сапога. Спрашивает: «Не могу понять, что это такое». Ему отвечают: «Это мозги Сергея Александровича», И он удивляется: «Как, у него были мозги?!». Газеты писали, что среди москвичей на следующий день стала популярна шутка, что Сергей Александрович впервые пораскинул мозгами.
М. Соколов
―
Слушайте, но всё-таки я не понимаю. Когда готовится такое крупное покушение, агент полиции доводит его до конца. Он же сыграл одну из ключевых ролей в этом.
К. Морозов
―
Безусловно, он сыграл одну из ключевых ролей. Хотя сам Савенков в 1908-1909 году на последней своей встрече с Азефом, когда Азеф к нему пришёл — уже близилась развязка, близилось разоблачение — Савенков ему говорил: «Твоя роль была невелика. Ты, собственно говоря, никогда особо серьёзной, большой роли во всех этих событиях не играл». И так далее. Это в пересказе присутствовавшей при этом разговоре Любови Азеф. Но вне всякого сомнения Азеф и в покушении на Плеве, и в покушении на Сергея Александровича довёл дело до конца, не выдал и, в общем-то, руку приложил вполне серьёзно. Здесь возникают вопросы: куда смотрел департамент полиции, куда смотрели руководители Азефа? Смотрите: у них есть агентура — и должна быть. Соответственно, есть видный руководитель боевой организации. Они его не отлавливают, не идентифицируют с Азефом. Он совершает крупнейшие покушения. Это казалось невероятным. Собственно говоря, этот вопрос так и остался подвешенным. Потому что непонятно: то ли это фантастическая некомпетентность Ратаева, а позже уже и Герасимова, то ли это совершенно полусознательное или сознательное закрывание глаз не какие-то мелкие нестыковки. Потому что, с одной стороны, выгодно использовать секретного сотрудника для карьеры, а с другой стороны, разоблачать-то его, даже если есть подозрения... Ратаев позже говорил, что у него были подозрения. Но что значит для чиновника, для вот такого полицейского начальника взять и разоблачить своего собственного агента, который уже убил, скажем, Плеве?
М. Соколов
―
С другой стороны, Азеф ведь убирал своих соперников. В конце концов, он же дал добро на убийство провокатора Татарова, который знал о его существовании и фактически мог его выдать. Так что он действовал тоже очень хитро, по-моему: пытался убирать людей, которые мешали или сомневались. Сдавал их. То есть в данном случае можно говорить, что он действительно их всех переиграл.
К. Морозов
―
Да, я согласен. Он всё время вёл очень хитрую, очень изощрённую игру. Во-первых, он дезинформировал, манипулировал и департаментом — своими начальниками — и революционерами. Он стравливал революционеров между собой и ловил рыбку в этой мутной воде, давая себе возможность для какого-то маневра. Он пользовался их слабостями, особенностями их психологии. И он, конечно же, с одной стороны, выдавал боевиков, чтобы сделать себе карьеру, поднять себе цену, а с другой стороны, конечно, он и убирал конкурентов. Он же и Савенкова пытался сдать.
М. Соколов
―
Он же послал его в Севастополь убрать Чухнина и предупредил об этом полицию.
К. Морозов
―
В 1906 году, совершенно верно. История ареста Савенкова в Севастополе достаточно парадоксальная. Хотел сказать слово «забавная», но даже не знаю, насколько оно уместно. Получилось так, что Савенков приехал в Севастополь с группой товарищей для подготовки одного из террористических актов. Пошли на кладбище, и за ними шли филёры. И в этот момент совершенно неожиданно для Савенкова и его товарищей происходит покушение, которое устроил Севастопольский комитет партии эсеров. Несовершеннолетний (по-моему, 17-летний) Макаров бросает бомбу. Гибнет довольно большое количество людей, присутствовавших на похоронах какого-то довольно высокого чина. Довольно много раненых. А филёры просто зовут полицию и арестовывают Савенкова. Им не приходит в голову, что это случайное совпадение. Раз появляется Савенков и звучит взрыв, значит, он причастен.
М. Соколов
―
Но ему, в конце концов, удалось бежать.
К. Морозов
―
Да. Там любопытно, что Савенков написал генерал-лейтенанту Неплюеву, если мне память не изменяет, что он не причастен к этому террористическому акту и, более того, считает неприемлемым посылать на такой акт несовершеннолетнего.
М. Соколов
―
Да, и кидать бомбы в толпе.
К. Морозов
―
Совершенно верно. Вообще надо сказать, что с точки зрения этики революционера, это в общем-то, фактически осуждение стиля и поведения своих товарищей. В общем-то, это неординарный поступок.
М. Соколов
―
Вернемся к деятельности Азефа. Было же ещё покушение на нового московского губернатора Дубасова, хотя и не очень удачное. И потом были другие покушения. Каким образом всё-таки ему удавалось скрывать свою роль? Ведь Герасимов, один из полицейских генералов, уже знал, что Азеф — глава боевой организации. Они там вели долгие беседы. Тот его охарактеризовал, что он совсем не революционер, а умеренный либерал. Довольно забавно: либерал с бомбами.
К. Морозов
―
Ну да. Но здесь вопрос распадается на две части. В общем, можно сказать, что где-то с 1905 года Азеф, боясь разоблачения уже со стороны своего полицейского начальства, начинает разваливать боевые дела. 1905, 1906, 1907 год — это фактически неудача на неудаче и неудачей погоняет.
М. Соколов
―
Есть версия, что полиция так и дала ему задание. Не закрывать боевую организацию, а как бы довести ее до распада.
К. Морозов
―
Трудно сказать, насколько эта версия правдива. Может быть, он это делал инстинктивно, в своих интересах. Вряд ли это так прямо формулировалось. Мы говорим «полиция», а насколько это правомерно? Прежде всего, Герасимов, как его руководитель. А у Герасимова свои интересы. Герасимов, как руководитель, как чин полиции, вообще-то просто обязан требовать максимальной выдачи всех. Он не может формулировать своему агенту ситуацию, тянуть резину и доводить до распада, грозя... Есть риск убийства успешного террористического агента.
М. Соколов
―
Тогда агент провалится.
К. Морозов
―
А высокому начальству на это будет наплевать. Задача Герасимова с точки зрения закона, с точки зрения каких-то устоявшихся вещей — предотвращать и как можно больше арестовывать, сажать и прочее. Но у Герасимова есть свои соображения на этот счёт, совершенно точно, как и у любого такого полицейского начальства. Поэтому эти полицейские чины писали своему начальству одно, а на практике, похоже, делали другое. Что касается «либерала с бомбой», я тут хочу сразу сказать: тут нет противоречия, как ни странно, между терроризмом и борьбой за политическое освобождение. Проблема в том, что значительная часть тех, кто увлекался террором, делал ставку на террор, в общем-то, и не были социалистами. Скажем, и Бурцев, как известно, вполне отличался этими террористическими настроениями. При этом социалистом, в общем-то, скорее не был. У эсеров было группа Юделевского-Агафонова — так называемая «группа инициативного меньшинства», которая тоже делала ставку на террор как на средство политического освобождения России. В руководстве партии и про Азефа, и про Савенкова, в общем, вполне открыто говорили, что социалисты они никакие, что они делают ставку на террор. В общем-то, Азеф и не скрывал, что главное для него — политическое освобождение. А у Савенкова были разные оговорки. У него вообще сложная политическая и идейная эволюция. Он же начинал как социал-демократ. Об этом многие не знают. Он эволюционировал от социал-демократии и вступил в эсеровскую партию. Ну, в общем, потом, в 1909 году он говорил: мы, боевая организация, работаем на революцию, работаем на всю Россию, работаем на все политические партии — необязательно только на партию эсеров. Что террор — это главное средство, но у партии эсеров есть и другая задача — это освобождение крестьянства и проведение социализации земли. Вот это он признавал. А дальше, во время мировой войны, он ещё сильнее эволюционирует и становится уже таким ярым государственником. А в гражданскую войну он, в общем-то, пел оду Деникину в письме Деникину. Он там эволюционирует довольно серьезно, хотя при этом говорит о «третьем пути», пытается занять место, собственно говоря, партии эсеров. Пытается вместо белой России и красный России выдвинуть крестьянскую Россию, демократическую Россию.
М. Соколов
―
Здесь мы сделаем паузу для объявлений и продолжим наш разговор с Константином Морозовым после перерыва.РЕКЛАМА.
М. Соколов
―
В эфире «Эха Москвы» программа «Цена революции». Ведёт её Михаил Соколов. Профессор, доктор исторических наук Константин Морозов у нас в студии. М говорим о революции 1905 года, о последующих временах и о Евно Азефе, о его роли в этих событиях. Я посмотрел тут свои записи. Смотрите, всё-таки в этот момент он начинает выдавать довольно много. Он выдаёт группу так называемого «Карла» - Альберта Трауберга. Потом он дал Герасимову адрес «Отеля туристов», и несколько человек были казнены. Потом он выдал боевой отряд, который готовил покушение на царя. Потом была ещё одна выдача — то, что попало в рассказ Леонида Андреева «О семи повешенных». Это 1907 год. Таким образом, он постепенно становится всё-таки меньше революционером, а больше полицейским агентом. Может быть, он понял, что ему не надо приближать революцию, которая покончит и с его карьерой? Откроются архивы, и, собственно, всё станет ясно. Такое произошло со многими провокаторами — с Малиновским, которого большевики тут же и расстреляли в 1918 году.
К. Морозов
―
Во-первых, он никогда не ставил целью приближать революцию. Он действовал в своих интересах. Все эти выдачи 1905, 1906, 1907 годов ничуть не противоречат. Это не новая логика. Как я уже сказал, он с 1905 года боится провала. Он понимает, что Герасимов более жёсткий, более чуткий, более умный руководитель. У него не забалуешь, как у Ратаева. И он просто всё разваливает. В этой ситуации, смотрите, он разваливает все предприятия боевой организации. Но возникают организации помимо его компетенции. Вот эта организация Трауберга — хоть она и региональная, местная, также как и «Северная летучка», но какими покушениями они занимаются! Региональная-то региональная, но ведь это столица. Они делают акты центрального террора — собственно, то, чем всегда занималась боевая организация. Фактически они начинают его замещать. Они его выдавливают.
М. Соколов
―
И он их предает.
К. Морозов
―
Ну конечно, предает. Понимаете, он уже в 1905-1906 году, 2 года говорит, что невозможно заниматься террором, А у Трауберга-то это получается. У «Северной летучки», у Лебединцева это прекрасно получается. Совершенно понятно: его задача — во что бы то ни стало показать, что террор невозможен. Он предает всех. Предает всех более-менее успешных, а тем более своих конкурентов. Они ведь реально начинают его вытеснять. В это время его авторитет в партии, в руководстве партии стремительно рушится. Его даже не избирают в ЦК в 1907 году, а это большой, серьёзный показатель.
М. Соколов
―
Смотрите, тот же Валерий Шубинский, автор биографии в ЖЗЛ (жизнь замечательных людей — «замечательный» Азеф!) пишет, что тот в 1907-1908 году политически был скорее на стороне власти, на стороне Столыпина, что следует из его бесед с Герасимовым, когда он высоко отзывался о деятельности Столыпина, фактически поддерживал его реформы. В общем, получалось, что в каком-то смысле он даже становился советником власти, когда власть вела с ним через этих полицейских генералов диалог: что думают революционеры о нашей деятельности? Эксперт.
К. Морозов
―
Я думаю, что это довольно искусственное занятие — пытаться вычленить его деятельность в его личности. Это искусственная, надуманная вещь. Вы перенеситесь в прошлое и ровно то же самое скажите Столыпину в 1907 году: что на самом деле Азеф — ваш эксперт, он скорее на стороне власти. Как только Столыпин узнает, что именно он организовал и провел убийство Сергея Александровича и Плеве, он бы его немедленно арестовал и повесил.
М. Соколов
―
То есть он об этом всё-таки не знал.
К. Морозов
―
Безусловно, не знал.
М. Соколов
―
И Герасимов не знал?
К. Морозов
―
И Герасимов не знал. С Герасимовым сложнее. То, что Столыпин не знал — это почти наверняка. Тут другой вопрос, понимаете. Люди сплошь и рядом не хотят знать то, чего боятся знать и о чём бояться догадываться. Мог ли о чём-то догадываться Герасимов, мог ли он провести расследование и пытаться понять, кто вот этот таинственный Иван Николаевич и степень его причастности к убийствам Плеве и Сергея Александровича? Мог он ретроспективно выяснить это в 1906 году? В общем-то, в какой-то степени наверняка. И многое мог понять. Но в какой степени это было нужно? Понимаете, даже если он мог это сделать, что, Ратаев или Герасимов сказали бы: «Мы разоблачаем агента, который убил великого князя Сергея Александровича и министра внутренних дел. Дайте нам медаль»?
М. Соколов
―
Но так оно и получилось в конце концов. Всё же вышло на свет Божий.
К. Морозов
―
Совершенно верно. Я думаю, что даже если кто-то из них и догадывался, они просто об этом молчали из карьерных побуждений. Они просто боялись — боялись обрушить свою карьеру. То есть они совершали преступление по должности.
М. Соколов
―
Ну вот в 1908 году боевая организация готовила цареубийство на крейсере «Рюрик». Ведь, в принципе, оно не совершилось по достаточно случайным обстоятельствам. Один из матросов, который обещал, не стал стрелять, хотя был недалеко от царя. Опять же, где здесь была игра Азефа? Он информировал департамент полиции об этом предприятии или нет?
К. Морозов
―
Нет.
М. Соколов
―
То есть он, в принципе, был готов это допустить?
К. Морозов
―
Нет. Рассказывать о деятельности боевой организации под руководством Гершуни и Азефа в 1907-1908 годах, где главной фигурой, единственный фигурой покушения становится Николай II, можно долго.
М. Соколов
―
Там и нападение на поезд планировалось, и много чего другого.
К. Морозов
―
Были совершенно разные планы. Не только крейсер. Крейсер «Рюрик» возник, в общем, достаточно случайно. Были и другие планы, в том числе и покушение на царской яхте «Штандарт». Было инициативное предложение от одного из офицеров достаточно высокого звания. Об этом говорил судебно-следственной комиссии Натансон, который был готов стрелять, но потом, в общем, так и не решился — вещь довольно распространённая, надо сказать. «Рюрик» возник достаточно спонтанно. Эта история возникла за границей. Этот крейсер строили в Глазго. Инженер Костенко обратился к Натансону, который заведовал эмигрантскими сюжетами, а тот привлёк Савенкова. То есть это вообще пошло в обход Азефа. Азеф возмутился, и Натансон привлёк к этому делу Савенкова, который к этому моменту отошёл от боевых дел. Савенков приехал, познакомился с распропагандированными матросами и стал изучать документацию, которую Костенко предложил, схемы. Они даже ходили по этому кораблю, искали всякие дырочки, всякие местечки, где можно спрятаться. Савинков готов был рискнуть: сам лично затаиться в одном из этих укромных местечек, отсеков. Там были самые разные варианты. Но это был довольно длительный переход. Я точно не помню цифру, но чуть ли не 2 недели переход из Глазго до Петербурга. Были опасения, но Савинков позже, в 1910 году говорил, что у него были впечатление, что какой бы план он ни предложил, Азеф всё равно всё раскритикует и разломает. Фактически он разломал эту идею с покушением самого Савенкова и остановился на Авдееве и Каптеловиче. Два матроса, один из которых вестовой. Он во время смотра, приема корабля в действующий флот с присутствием царя, подавал царю шампанское. Но покушение не произвел. Савенков считал, что Азеф, прекрасно разбирающийся в людях, просто понял, что ни Авдеев, ни Каптелович стрелять не будут. Но там есть ещё одна интересная вещь. Есть свидетельство, что обо всех этих вещах узнала партийная часть команды, и она, в общем-то, запретила и Авдееву, и Каптеловичу что-либо делать, прекрасно понимая, что их всех просто отправят на каторгу. Безусловно, после убийства или покушения на убийство царя перетрясут всех и всех посадят. Собственно, вынесли запрет. Это тоже вполне реальные вещи.
М. Соколов
―
Хорошо. Времени у нас не так много, поэтому всё-таки о разоблачении. Что сыграло важнейшую роль? Предположим, к Бурцеву пришёл полицейский чиновник Бокай, стал давать информацию, и выдал Азефа. Это на них не действовало (я имею в виду руководство эсеров), никто не верил в предательство. А что стало главным аргументом, когда они всё-таки осознали, что среди них есть вот такой агент полиции?
К. Морозов
―
Они долгое время не могли в это поверить по вполне понятным причинам. Они не могли поверить в то, что провокатором является один из создателей партии, один из её руководителей, человек, который принимал участие в подготовке покушения на дядю царя и министра внутренних дел. Это было абсолютно немыслимо, также, как и немыслимо было то, что департамент полиции может такое допустить. Психологически в это поверить никто не мог. Фактически только свидетельство Лопухина, бывшего директора департамента полиции, к которому ездил Аргунов, и который, собственно говоря, дал такое показания.
М. Соколов
―
Есть версия, что супруга Лопухина, урождённая княжна Урусова, надавила на него. Сказала: «Да скажи же!». Ещё при второй встрече говорила о том, что когда Азеф сам явился к Лопухину и просила его прикрыть, пригрозила, что сама всё скажет революционерам.
К. Морозов
―
Там всё непросто. Есть допрос судебно-следственной комиссией Бурцева, где он извивается как уж. А врать нельзя. Особенность судебно-следственной комиссии по делу Азефа заключалась в том, что, скажем, в отличие от мемуаров, где можно написать всё что угодно, и бумага стерпит, или в отличие, скажем, от показаний жандармам или на суде, где можно как угодно изворачиваться и как угодно лгать, и это не зазорно, здесь, этой судебно-следственной комиссии ложь абсолютно недопустима. Потому что если бы любой из них начал лгать, его бы немедленно заподозрили в провокации.
М. Соколов
―
А дальше смерть.
К. Морозов
―
Я думаю, что уже нет. Уже в 1909 году, после всех этих скандалов, убийства прекращаются. После дела Азефа Савенков разоблачает двух провокаторов, пытавшихся внедриться в его боевую организацию в начале 1909 года. Их задерживают на конспиративной квартире в Париже, допрашивают. Ряд членов этой боевой организации предлагает их убить. Он говорит: «Достаточно крови. Пока я руководитель б/о, не буду проливать эту кровь». Он их просто отпускает — Татьяна Цейтлин и Деев.
М. Соколов
―
Так что всё-таки Бурцев?
К. Морозов
―
Бурцев долго извивался по вопросу в связи с Лопухиным, а потом всё-таки вынужден был признаться, что его встреча в этом поезде по дороге из Берлина уже не помню куда...
М. Соколов
―
Где-то около Кёльна.
К. Морозов
―
Да, это всё было совершенно не случайно. Он подсел, выпытывал и много чего выпытал из него.
М. Соколов
―
Лопухин был обижен, что его сняли с должности, не дали какой-то синекуры и оставили без пенсии.
К. Морозов
―
Это не единственная версия. Есть другая версия о том, что так как Лопухин был членом масонской организации, собственно говоря, масоны послали Николая Морозова, бывшего народовольца, и он встречался с Натансоном в 1908 году и сообщил об Азефе. Тот потребовал источник информации. Морозов отказался дать, будучи связанным честным словом. Натансон сказал: «Если ты это предашь огласке, мы, соответственно, тоже будем вынуждены тебя объявить клеветником». Эта версия исходит из того, что масоны, вскрыв дело Азефа, захотели нанести удар по Столыпину и ослабить вот этот реакционный курс зажима гаек. Тут трудно сказать.
М. Соколов
―
Но Столыпину действительно пришлось оправдываться, врать и защищать Азефа, что тот был честный шпион. Что, конечно, не так.
К. Морозов
―
Понимаете, тут трудно выносить какие-либо вердикты. Вы говорите: вот, Лопухин был обижен за то, что ему не дали синекуры и прочее — это как посмотреть. С другой стороны, посмотрите, что делает Лопухин, который, в общем, считает себя честным и приличным человеком, когда он видит роль Азефа. Фактически роль предателя, который водит за нос и революционеров, и власти. Он видит, до какой степени, в общем-то, всё превращается...
М. Соколов
―
В общем, его показания были самыми важными? Я имею в виду Лопухина.
К. Морозов
―
Они убедили. Не то чтобы самыми важными. Фактически Рубанович говорит так. Приезжает Аргунов, собирает 14 видных эсеров. Перед ними выступают Чернов, Аргунов, Савенков. И они оказываются перед необходимостью поверить на слово Лопухину, Аргунову, Савенкову. Царит растерянность, потому что, извините, столько лет верили одному из руководителей партии. Никакого следствия нет. Никаких убедительных доказательств нет. Есть только честное слово Лопухина, бывшего директора департамента полиции. 4 человека продолжали верить, что Азеф не провокатор. Остальные требовали суда и следствия. И в этом есть логика, потому что как на основе этого голословного утверждения принимать решение?
М. Соколов
―
Были ещё показания Бокая. Но в конце концов они же дали ему уйти. Это было такое, я думаю, компромиссное решение.
К. Морозов
―
Это не было компромиссным решением. Это не было спланировано заранее. Я думаю, то, что ему дали уйти — это то, что потом приписывали. В тех реальных условиях ничем иным это, скорее всего, кончиться не могло. Понимаете, как можно убивать человека, не имея весомых доказательств?
М. Соколов
―
Но они его, собственно, и не убили. Он бежал. Полиция прислала ему денег и паспорта, и он поселился в Берлине. И что, всё-таки вот это сообщение о предательстве, о провокации взорвало ли оно партию эсеров, революционный мир? И вообще было ли оно мощным ударом как по одной стороне, так и по другой? Я имею в виду революционеров и власть.
К. Морозов
―
Да, совершенно верно. Это было сильным психологическим ударом. В эсеровской партии начинается резкое ухудшение моральной атмосферы, резкое развитие провокаторофобии, провокаторобоязни. Начинают подозревать всех и вся. Начинают ходить фантастические слухи, в том числе легенда о том, что Азеф был не одним провокатором, что там половина членов ЦK — провокаторы, что не случайно ему дали уйти. То есть одни провокаторы покрывали другого провокатора. Начинаются такие процессы распада. Начинают подозревать налево и направо. Подозрение весной 1909 года падают на Беллу. Её эта ситуация доводят до того, что она уже была готова ехать сдаваться в Россию, чтобы её арестовали и судили, чтобы доказать, что она не провокатор. В эсеровской партии проводится следствие, выносится заключение судебно-следственной комиссии в 1911 году, которое, в общем, взорвало атмосферу в партии. И после этого раздрай только усиливается. Усиливается фракционная борьба, атмосфера резко ухудшается. В 1909-1910 году происходит стабилизация, а позже происходят процессы распада. И одна из причин, почему эсеровская партия, скажем, в 1917 году, в общем-то, распалась на куски — это то, что без духа товарищества партия существовать не может.
М. Соколов
―
А власть?
К. Морозов
―
Власть была скомпрометирована со страшной силой. Потому что департамент полиции — руководители Азефа — проворонили и проморгали всё что угодно. Понимаете, то, о чём в конце 1916 года Милюков выступал с этой речью «Глупость или измена?», применимо и к этой ситуации, и, соответственно, к Ратаеву и Герасимову. Это глупость или измена? Если это недальновидность и некомпетентность, то чего стоят такие чиновники, чего стоит департамент полиции, который прозевал? Понимаете, хвост виляет собакой. Агент Азеф виляет департаментом полиции и министерством внутренних дел. Собственно говоря, удар по авторитету власти был гигантский.
М. Соколов
―
Пожалуй, последнее, чтобы подвести итоги. Я просто скажу, что Лопухина сначала приговорили к каторге, потом заменили 5-летней ссылкой в Минусинск, амнистировали. Азеф всю жизнь скрывался в Германии, попал там во время Первой мировой войны в тюрьму. Ему там было, мягко говоря, грустно, хотя жил богато, был биржевым маклером, купил большую квартиру и, в общем, даже личная жизнь у него была хороша. Но о выводах политических. Вот ваш коллега Валерий Шубинский пишет: «Деятельность Азефа-революционера объективно способствовала переходу России к конституционной демократии в 1904-1905 годах. В 1907-1908 он помог прекратить разгул кровавого террора». Так это или нет?
К. Морозов
―
Нет! По мысли Шубинского и в его системе координат это, может быть, и так. Мне кажется, что это очень странные выводы. Понимаете, вот есть его деятельность, есть его жизнь. В одном куске, в одной части он делает одно, другое, третье... Это жуткое противоречие. Может быть, это и правильно, но с оговоркой, что при этом его разоблачение наносит такой удар по престижу власти и делает власть таким посмешищем для всех, что говорит уже о её нежизнеспособности. И всё просто меркнет на этом фоне. Это перекрывает всё. И точно так же та польза, которая могла быть и для революционеров, совершенно перекрывается огромной дискредитацией всего революционного дела, которая фактически просто обрушивает какие-либо симпатии к революционерам. Во всех революционерах, во всех террористах начинают видеть просто провокаторов. С этой точки зрения я бы крайне осторожно говорил о какой-то пользе, поторую принес революционерам и власти Азеф.
М. Соколов
―
Да, отсюда и появился термин «азефовщина». Я благодарю нашего гостя — профессора, доктора исторических наук Константина Морозова. Вёл передачу «Цена революции» Михаил Соколов.