Евно Азеф: революционер-провокатор - Константин Морозов - Цена Революции - 2018-12-30
М. Соколов
―
В эфире «Эха Москвы» программа «Цена революции». Ведёт передачу Михаил Соколов. В нашей студии профессор, доктор исторических наук Константин Морозов. Итак, 24 апреля 1918 года в 4 часа пополудни в больнице берлинского Вильмерсдорфа скончался герр Ойген Азеф, с декабря 1917 года сверхштатный сотрудник германского МИДа, до этого купец Александра Неймайер, а ранее под разными именами глава боевой организации партии социалистов-революционеров Евгений Филиппович Азеф. На кладбище была установлена плита с табличкой без имени, но с номером 446. Вот таков был чуть более 100 лет назад конец этого известного, вошедшего в историю человека. Добрый вечер, Константин!
К. Морозов
―
Добрый вечер!
М. Соколов
―
Если коротко начинать наш разговор, почему Азеф вошел в историю России и мира?
К. Морозов
―
Наверное, потому что он раздвинул границы понимания человеческой подлости, человеческого предательства. До Азефа никто не считал...
М. Соколов
―
Давайте договоримся, все-таки, где у нас будет ударение?
К. Морозов
―
Ну, тут трудно сказать. Вообще его фамилия правильно Азев или Азив. Есть французское написание — Азеф: ударение ставят и там, и там. Хотите, я буду говорить «Азеф».
М. Соколов
―
Как в Википедии.
К. Морозов
―
Как это было до 1908 года. В 1908 году, кстати говоря, в стенограммах судебно-следственной комиссии, которую эсеры организовали по делу Азефа, он записан как раз «Азев». То есть это еврейская фамилия и соответствующее написание.
М. Соколов
―
Ну, вот тут мы договорились.
К. Морозов
―
Я буду стараться. Но не гарантирую, что не буду сбиваться. Очень хорошо после разоблачения Азефа Зензинов в своих мемуарах написал: «У многих из нас даже изменилось отношение к жизни. Мы не могли себе позволить больше прекраснодушие и наивность. На нас смотрела остановившимся зелёным змеиным глазом сама жизнь». В общем, до него (это часто звучало) никто не мог представить, что можно одновременно обнимать человека, любить его, сочувствовать ему, заботиться о нём — и предавать его. Это было, в общем-то, каким-то новым словом. Трудно удивить, конечно, людей 20 века, но в данном конкретном случае это так было. Такой степени подлости, такой степени лицемерия, такой степени изворотливости, умения стравливать людей между собой никто не показывал.Но, кроме того, это, конечно, то, как он использовал, манипулировал и дурачил, с одной стороны, революционеров, а, с другой стороны, департамент полиции. Это тоже была вещь невероятная. Это одна из причин, почему не могли поверить в его предательство: потому что никому в голову не могло прийти, что, с одной стороны, можно так много лет скрывать свое истинное лицо, убивать при этом министра внутренних дел, то есть своего непосредственного начальника, и царских родственников — и при этом департамент полиции много лет будет не в состоянии его вычислить. Такое не приходило в голову. Это было за пределами опыта до начала 20 века.
М. Соколов
―
Я бы сказал, что если мы вспомним Иуду — пожалуйста, вот вам такой же персонаж.
К. Морозов
―
Ну, если вы отсылаете к Иуде, я могу вспомнить об относительно недавнем споре, когда один из наших коллег стал пытаться открыть новое звучание Азефа и стал говорить о том, что Азеф — это как бы новый европейский человек, который ценил театр, знал литературу, любил путешествовать, любил жизнь во всех ее проявлениях.
М. Соколов
―
Человек модерна.
К. Морозов
―
Да. У нас была дискуссия. Он говорил, что для прочтения Азефа нужны другие слова, нужно, собственно, Евангелие. И в ответ ему, в общем-то, довольно остроумно было сказано, что в Библии уже есть его описание — это Иуда. В этом смысле, конечно, да, ничто не ново под луной, и марки Иуды он точно заслуживает. Но для начала 20 века, для интеллигенции Иуда был персонаж скорее, я бы сказал, литературно-мифический, чем реальный. А Азеф был вот здесь. Он был для кого-то товарищем, а для кого-то и подчинённым — если смотреть со стороны его полицейского руководства.
М. Соколов
―
Давайте теперь, собственно, об истории жизни этого человека. Откуда он появился, к каким слоям принадлежал, был ли он таким революционером, вышедшим из бедных, обделенных жизнью подданных русского императора?
К. Морозов
―
О его юности, о его детстве известно крайне мало. Известно, что он происходит, если мне память не изменяет, из Ростова-на-Дону, что он занимался торговлей, а затем с большой суммой денег (ну, с относительно большой) скрылся в Германию и стал там учиться.Есть показания судебно-следственной комиссии при ЦК ПСР (Партии социалистов-революционеров) его жены Любови Азеф, которая говорила, что он ещё в 1890-ые годы жил достаточно бедно, но всё время мечтал, как он будет одеваться, как он будет себя вести. Он очень большое значение придавал одежде, манерам поведения. Он говорил, что не будет такой обтрёпанный, как эти обтрёпанные революционеры. Этой стороне дела он всегда придавал большое, такое доминирующее значение.
Инна Ракитникова, саратовская эсерка, которая была одним из руководителей, в общем, серьезной саратовской организации, одной из ключевых, говорит, что когда она его впервые увидела, он произвел на нее впечатление откормленного коммерсанта. Она так и сказала.
М. Соколов
―
Но это было уже не в молодости.
К. Морозов
―
Это был, по-моему, 1902 или 1903 год. И она говорила, что было видно, что это совершенно чужой человек, но который, собственно говоря, делает с ними одно дело. Он сумел переломить её, завоевать расположение к себе: он достал из кармана открытку, накарябанную его сыном, и ей даже стало стыдно, что она о нём подумала так отчужденно, и что это только внешне такой жирный некрасивый человек, а на самом деле он не такой толстокожий, как кажется — вот носит при себе открытку, написанную каракулями сына и даже об этом говорит, показывает посторонним и прочее.С из этой точки зрения, конечно, тут сразу надо сказать, что Азеф рисуется по-разному. Одни его рисуют очень примитивным, другие же говорят, что ничего подобного. Мария Селюк утверждала, что он прекрасно знал, скажем, творчество Михайловского, и отдельные его суждения в небольшом кругу были довольно толковыми. Есть свидетельства, что он неплохо знал литературу, но в общем и целом он уклонялся от каких-то серьезных разговоров. Но в целом про него можно сказать, что и по своему происхождению, и по своей ментальности он, конечно, был весьма чужд интеллигентности как таковой. И в среде революционеров он выглядел, в общем, достаточно чуждо. Это отмечали многие.
М. Соколов
―
Вот интересно, что Азеф, во-первых, занялся какой-то полуреволюционной деятельностью ещё в Ростове: входил в некий подпольный кружок. Кстати, сдал экзамены за реальное училище — то есть у него было полное среднее образование, несмотря на то, что отец был лавочником и небогатым. И его появление в Германии любопытно. Якобы есть две версии его бегства. Одна — что он действительно взял деньги на какие-то закупки, присвоил и уехал. А другая — что его друзья, юные революционеры, взяли у него часть денег и потом не вернули. Ну и, значит, ему пришлось бежать за границу. И плюс ещё интересно: вот вы говорили про его облик, такой отталкивающий. Он был некрасивый, у него, видимо, была масса комплексов. Вот вся эта история молодости тоже, наверное, могла повлиять на формирование характера — такого, скажем прямо, сложного?
К. Морозов
―
Я не знаю об этой истории и не могу судить о степени её достоверности — вот об этих деньгах, взятых займы. Я думаю, что там и без этого хватало причин и мотиваций, различных историй для формирования его характера, его ментальности, его психологии. Насчёт его комплексов — ну что тут можно сказать? Как раз строго наоборот: по всем свидетельствам, он был одним из самых уверенных в себе людей — уверенный, спокойный, выдержанный, говорящий неторопливо, негромким голосом, не психовавший, не нервничавший. Он ронял фразы, и это заражало. Многочисленные свидетельства, скажем, судебно-следственной комиссии как раз рисуют вот этот его облик.С точки зрения психологии это было очень выигрышно. Он этим очень подкупал. Потому что понятно, что интеллигенции как раз свойственны сплошь и рядом и неуверенность в себе, и закомплексованность. И, скажем, такая вещь, которую он широко использовал: он использовал тактичность и воспитанность людей. Он, например, стравливал людей за их спиной. Он говорил гадости про разных людей за их спинами, а они стеснялись переспрашивать друг у друга. Уже после разоблачения эсеры впервые, собственно говоря, проверили показания: что Азеф говорил, скажем, Савинкову о Чернове, о Натансоне, о всех-всех, и что он говорил этим же людям о Савинкове. Выяснилось, что Савинкову он говорил, что Чернов человек, безусловно, талантливый, но лгун. А Чернову и всем прочим он говорил, что вообще-то Савинков трусоват.
М. Соколов
―
В общем, всех разводил.
К. Морозов
―
Ну, если пользоваться современным сленгом — да. Он использовал вот эту вещь, про что одна из эсерок сказала, что он воспользовался тем, что эсеры оказались прямолинейны, честны и прямодушны. И с этой точки зрения, сам абсолютно не будучи интеллигентом, но умея использовать все их комплексы, все их рамки и принципы поведения, он их очень искусно использовал.
М. Соколов
―
Собственно, история с тем, как Азеф стал фактически сотрудником департамента полиции. Я так понимаю, что он не попался на чём-то, не был завербован, а был, так сказать, «инициативником» - предложил свои услуги, находясь в Германии, где он учился в Высшей технической школе в Карлсруэ.
К. Морозов
―
Да, и, кстати говоря, не очень грамотный чиновник, который оформлял всю эту переписку — для него «Карлсруэ» оказалось достаточно сложно, и он это русифицировал как «Кастрюлька». Написал: «Агент такой-то из Кастрюльки». Да, совершенно верно: для него это было способом заработка. В общем, с точки зрения этики революционера, это самый худший вариант. Что-то, в общем-то, можно было оправдать, когда человек ломался в тюрьме в результате давления, в результате допросов, в результате долгого сидения в тюрьме и на каторге и, соответственно, совершал акт отступничества или его вербовали. Собственно, это и было основным каналом, основным способом. А вот такая вот инициативность — это была, в общем-то, самая подлая вещь. Это реально поступок Иуды. И он зарабатывал — не помню точно — где-то 25 рублей.
М. Соколов
―
50 в месяц.
К. Морозов
―
Сразу?
М. Соколов
―
Да, после того, как он выдал первый транспорт с литературой.
К. Морозов
―
Мне кажется, он начинал с меньшей суммы — с 25 или с 30 рублей. 50 — это, по-моему, уже достаточно солидная сумма. В общем, что сказать? Это очень ярко его характеризует как совершенно беспринципного и гнусного.
М. Соколов
―
Скажите, а зачем департаменту полиции агент — какой-то студент, который не входит в руководство революционных организаций, мало что знает? Ну вот узнал о том, что литературу кто-то везет — ерунда же, вроде бы. А тут вице-директор Виноградов с ним переписывается, принимает его на службу и так далее. Всё, так сказать, на высоком уровне.
К. Морозов
―
Я думаю, что здесь играют роль две вещи. С одной стороны, студенческое движение. Студенческое движение в России нарастает и оно пугает власти. Все, кого увольняют и выгоняют из университетов, но при этом не отправляют в ссылку, уезжают в эмиграцию и учатся там — особенно в Германии. Хотя не только в Германии — и в Швейцарии, и во Франции. В отличие от сегодняшнего дня, картинка строго наоборот: в то время дети элиты учились Россией и только в России. Где получаешь образование, там, собственно говоря, ты и реализуешься. Тем более что существовала элитная школа правоведения или Александровский лицей, куда даже далеко не всех дворян принимали. Был целый ряд очень закрытых учебных заведений. А за границей как раз учились те, кто или попадал под ограничения по квоте... Я забыл, как это называется.
М. Соколов
―
Процентная норма для евреев.
К. Морозов
―
Да, которую к концу 19 века, насколько я знаю, даже ужесточили. Или, соответственно, уезжал из России в связи с этим преследованием, с невозможностью учиться или после исключения из университета. С этой точки зрения очень важно было понимать, что происходит в этой среде. Там же была и революционная эмиграция. Часть этих людей, соответственно, находила с ними контакт и не возвращалась в России. Так что это отслеживание, в общем, достаточно логичное. Ну а с другой стороны, это психология спецслужб. Как там русский народ говорит, «много водки не бывает» - вот то же самое: для спецслужб никогда много агентуры не бывает.
М. Соколов
―
Интересно, я так понимаю, что Азеф как бы ведёт такую работу, пытаясь всё время завести новые знакомства, войти в руководство разных революционных структур. То есть он сознательно, в общем, хотел сделать вот эту вот карьеру агента-революционера? Скажем, он и с Гершуни знакомится, и с Аргуновым, и начинает участвовать в каких-то проектах, связанных с созданием типографии «Революционной России». То есть, в общем, человек сознательно старался как можно больше узнать и передать своим хозяевам.
К. Морозов
―
В общем, да. В этом и есть логика карьеры платного агента. Потому что чем ценнее информация, чем более значимые люди арестовываются, чем более серьёзные предприятия раскрываются, тем больше, соответственно, и его выплаты, и содержание, и его значимость. Да, это так и есть.Собственно говоря, Савинков уже в 1924 году, когда он сидел в тюрьме, написал предисловие к своим планировавшимся к выходу воспоминаниям, которые вышли в Харькове, по-моему, в 1926 году, но без его предисловия. Там он писал, что не видит никакой особой двойственности в Азефе: с одной стороны, вроде бы как революционер, а с другой стороны, агент. Он говорит, что видит там только одно — корысть и алчность. То есть он придерживал разоблачения, давая время подрасти значимости фигур. Вот применительно уже к 1903-1904 году он говорит: я или, например, Каляев, или Сазонов ничего не стоили до февраля 1904 года, до покушения на Плеве. А позже резко выросли в цене. И он придерживал товар и вёл себя как купец.
Отчасти с этим можно согласиться, но он всё-таки, наверное, упрощает. Трудно говорить — придется договариваться о терминах. Можно ли говорить, что он вёл двойную игру, или говорить, что он играл всегда на себя? Он играл на себя, но он обманывал обе стороны. То есть он был нечестным по отношению и к своим работодателям, и к тем, кого он называл товарищами.
А что там в его голове происходило, это вообще отдельная песня. По этой теме было очень много споров, когда пытались понять его психологию. Говорили, что Плеве он убил, потому что он всё-таки сочувствовал своему народу. Плеве, как ярый антисемит и один из виновников кишиневского погрома — собственно говоря, вот поэтому он реализовал это покушение. И отчасти, наверное, на Сергея Александровича, который тоже славился антисемитизмом.
Тут трудно сказать. Вообще, понимаете, чтение в сердцах — дело такое достаточно специфическое, особенно в таких сердцах, как у Азефа. Очень хорошо по этому поводу сказал Марк Алданов: что Азеф вообще уже эволюционировал от человека к удаву. То есть это полуудав. И смысл был такой, что, в общем-то, «я писатель, специалист по людям, а не полуудавам». И с этой точки зрения трудно сказать о мотивационной сфере.
М. Соколов
―
Вот интересно, ведь он получил диплом инженера, работал в нескольких фирмах, и в конце концов получил место в Москве в крупной фирме — по-моему, «Всеобщая компания электричества», где получал жалованье уже 175 рублей в месяц и двигался по службе. То есть теоретически ему ничего не мешало бросить вот это вот революционно-провокаторское дело. Тем не менее, он этим с увлечением занимался. Тут всё-таки не очень понятно: для него была важна всё-таки вот эта вот коммерческая, я извиняюсь, вещь, то есть получение денег от полиции (хотя он их мог заработать другим способом) или влияние? То есть то, что он общался с высшими чинами департамента полиции и мог влиять, скажем так, на принятие разных решений. Что вы об этом скажете?
К. Морозов
―
Я думаю, что здесь и то, и другое, и третье, и четвёртое. Насколько можно понять по свидетельствам разных людей, его знавших, и анализируя его поведение, считать его таким одномерным человеком я бы тоже не стал. Он ведь был достаточно искренен, когда проявлял дружеские чувства к своим товарищам. Он ведь действительно был искренен! В то же время он их отправлял на смерть. Это же способность к мимикрии для выживания. Почему, собственно, никто из революционеров не видел его провокаций? Потому что в это трудно было поверить: что такая любовь, такая искренность, такая открытость, заботливость — и, соответственно, такое предательство.С другой стороны, ему нравилось, я думаю, вершить судьбы. Он играл какую-то роль — отнюдь не только за деньги. Это больше, чем деньги. Ведь он волею судеб оказался в первых рядах партии, в руководстве партии. Он волею судеб оказался руководителем её боевой организации. В 1904 году после дела Плеве он пытался издать заявление о покушении на Плеве не от имени партии эсеров, а от имени боевой организации. Была встреча с Черновым, Рубановичем, Азефом и Брешковской, где он говорил, что никакой социалистической партии в России нет. Рубанович ему говорил: «Я член политической партии», а тот ему говорил, что есть только террор и есть боевая группа.
Он чувствовал себя вершителем судеб, судеб страны, и он этим упивался. Но он также вёл разговоры и со Столыпиным, который встречался с ним, беседовал и удивлялся, как он может быть видным членом эсеровской партии, если по взглядам он скорее ближе к консерваторам (я не хочу употреблять слово «либерал»).
М. Соколов
―
Здесь мы сделаем небольшую паузу для объявлений. Мы говорим сегодня об Азефе, революционере-провокаторе. Наш разговор — к 100-летию со дня смерти, и гость — Константин Морозов, профессор, доктор исторических наук.РЕКЛАМА.
М. Соколов
―
В эфире «Эха Москвы» программа «Цена революции», её ведёт Михаил Соколов. Константин Морозов, профессор, доктор исторических наук, у нас в студии «Эха Москвы», и мы продолжим наш разговор о том, как делал свою карьеру Евно или Евгений Филиппович АзЕф или Азеф — как угодно, это можно спорить, но будем называть, так как нам сейчас хочется. Итак, собственно, переход эсеров к террору. Какую роль в этом играет наш персонаж?
К. Морозов
―
Главную роль сыграл не он. Главную роль сыграл Григорий Гершуни на рубеже 1901-1902 годов. Азеф был в стране, и только после ареста Гершуни он выходит из тени и, собственно, возглавляет боевую организацию. Гершуни, собственно говоря, продавил террор, насколько можно понять. Вообще надо понимать, что революционные партии того времени весьма своеобразны. То есть это не партии в нашем понимании.
М. Соколов
―
Ну да, с членством и партбилетами.
К. Морозов
―
Более того: даже при наличии писанных уставов, которые позже появляются, они сплошь и рядом живут по тому обычному праву (они сами пользовались таким термином — «обычное право революционера»), где многие вещи, в общем-то, не были проработаны, прописаны — в том числе и схема принятия решений, согласования решений. Это вообще ахиллесова пята и источник серьезных грядущих проблем в руководстве всех партий — в том числе и большевистской партии. Потому что сплошь и рядом результаты достигались разного рода хитрыми закулисными переговорами, согласованиями, интригами и прочее. Механизм, как таковой, складывался очень тяжело, и, в общем-то, в нелегальных условиях крайне сложно было ему сложиться.С этой точки зрения Гершуни просто продавил это свое решение. Он создал, в общем-то, инициативную группу людей, готовивших террор. Было сопротивление в руководстве партии. Он этих людей называл «моржами» - таких колеблющихся, которые принципиально террор не отвергали, но считали ненужным переходить к нему сейчас. Состояние было такое равновесное. И вот покушение Карповича — студента, который вернулся из Германии. Он убивает министра образования. Это характерно, потому что тогда было очень мощное столкновение студентов с министерством образования и министерством внутренних дел.
М. Соколов
―
Министра просвещения Николая Боголепова.
К. Морозов
―
Да, конечно, министр просвещения, прошу прощения.
М. Соколов
―
Но он был одиночка?
К. Морозов
―
Он был одиночка, выступил сам по себе, но это вызвало довольно мощный отклик среди студенчества. Собственно говоря, после этого Гершуни и часть эсеров поняли, что часть общества — по крайней мере, студенческая часть общества и часть леворадикальной интеллигенции — вполне созрела. Они, собственно говоря, ставят это покушение. Так, собственно говоря, и считалось: надо произвести террористический акт и, соответственно, посмотреть, как отреагирует общество. Если это всё состоится, если это будет результативно, тогда нужно включать эти действия в арсенал партии. И вот после этого покушения...
М. Соколов
―
Карповича.
К. Морозов
―
Нет, Карпович — это было не партийное покушение, он был одиночкой.
М. Соколов
―
Следующее, на Сипягина?
К. Морозов
―
Да, после покушения на министра внутренних дел Сипягина и был, собственно, написан «Террористический элемент в нашей программе» - Черновым при помощи Гершуни. И, собственно, это введено в тактику партии.
М. Соколов
―
А когда появляется собственно боевая организация, и какую роль в ней начинает играть Азеф?
К. Морозов
―
Боевая организация провозглашается, собственно говоря, сразу же после террористического покушения на Сипягина Степаном Балмашевым, сыном народовольца, насколько я помню. Но создается она раньше. Эта организация носила такой рассеянный характер. Это вообще стиль Гершуни: он никогда не собирал коллектив вместе. Он просто договаривался, вербовал отдельных людей.
М. Соколов
―
То есть получалась такая сеть.
К. Морозов
―
Да, своего рода сеть. Они были законспирированы и сплошь и рядом были связаны только с ним. После его ареста в мае 1903 года в Киеве Спиридовичем потом ещё времени объявлялись вот такие люди, которые казались ни с кем не связанными и прочее. То есть он находил людей, готовил их к покушению. Порой он как бы таким методом погружения долго с ними беседовал. Иногда по 1-2-3 дня жил вместе с ними на одной квартире, психологический готовил. В общем-то, ряд жандармов считали, что он обладает гипнозом. Спиридович, например, уже после его ареста в 1903 году не спал ночь — боялся, что он сбежит. Загипнотизирует всех и сбежит.У Азефа была прямо противоположная схема вербовки. Он, наоборот, всем отказывал, особенно на первых порах, никого не принимал в организацию, отсылал. И когда человек приходил второй раз или третий раз, только тогда он уж серьёзно обращался к разговору. Ну, за исключением каких-то особых случаев вроде Савенкова, который шёл с серьёзными рекомендациями, или в случае Зензинова, который уже был, условно говоря, старшим офицером, даже членом ЦК. Или Абрама Гоца, который тоже уже был членом ЦК и захотел пойти в террор. А в общем и целом Азеф ни одного провокатора в боевую организацию не набрал. Это звучит, с одной стороны, анекдотично, а с другой страны, вполне логично.
М. Соколов
―
То есть он сам хотел быть хозяином дела.
К. Морозов
―
Абсолютно. Ему не нужен был источник информации из его вотчины. Если бы департамент стал получать информацию и сличать её с тем, что поставляет департаменту сам Азеф, департамент бы довольно быстро его раскрыл. Поэтому он не допустил ни одного провокатора. Он ввёл очень жесткую систему отбора людей. Но он был прекрасным психологом, конечно.
М. Соколов
―
До того, как Гершуни был арестован, какую роль всё-таки играл Азеф? Он постепенно становился вторым лицом и сдавал ли он кого-то из своих товарищей, чтобы расчистить себе путь наверх?
К. Морозов
―
Там всё хуже, я бы сказал. Он, насколько я понимаю, не играл большую роль в боевой организации. Хуже — он играл большую роль в руководстве партии. Там же получилось так, что Аргунов, один из руководителей одной из крупнейших эсеровских организаций, из которых складывалась эсеровская партия, перед арестом, который, собственно, сам Азеф и подстроил, на смертном одре вручил Азефу все явки. И с ним поехала Мария Селюк, которая его представила за границей. Собственно говоря, со слиянием трёх частей, крупных организаций произошло образование эсеровской партии. То есть Азеф сразу попал в руководство партии.Чернов, например, в 1910 году говорит, что в 1902-1903 году Азеф приезжал за границу, говорил от имени ЦK и действовал от имени ЦK или вместе с «бабушкой» Брешко-Брешковской. Когда та уезжала в Америку собирать деньги разного рода митингами, в том числе перед многочисленной еврейской эмиграцией, он был единственным человеком, который очень сильно влиял на эти процессы — но с оговоркой, что вместе с Михаилом Гоцем.
Савенков пишет, что Михаил Гоц и Азеф для 1902-1904 года — это ключевые фигуры. Потом его роль в партии резко падает, особенного в 1906-1907 годах, когда становится понятно, что боевая работа, боевая деятельность неэффективна. Он её сознательно тормозил, хотя это было непонятно для них. Но чем дальше, тем больше его роль становится второстепенной. В 1907 году его вводят в ЦК — я боюсь здесь ошибиться, но, по-моему, только после того, как Гершуни, убежавший с каторги, согласился с ним вместе создавать и работать в боевом деле: ставить покушения на Азефа.
М. Соколов
―
Можно ли сказать, что для Азефа всё-таки самым главным уже в начале века, в 1903-1905 году, была работа именно на революцию и на террор, а сотрудничество с полицией было таким как бы подспорьем? Возможность направлять сыщиков по ложному следу, давать какую-то неполную информацию. Кроме того, как я понимаю, он сам был застрахован от того, что его арестуют. То есть его задача всё-таки была продолжать вот эти террористические акты, а не предотвращать их совсем. Собственно, с этим, наверное, связано и убийство Плеве, и убийство великого князя Сергея Александровича в Москве. Есть такая версия. Как вы на это смотрите?
К. Морозов
―
Прежде, чем ответить на этот вопрос, поправлю в последней фразе. Гершуни и Азеф с 1907 года готовили покушение на Николая II. Ошибочно сказал на Азефа. Отвечая на ваш вопрос, надо сказать следующее: я неслучайно говорил, что Азеф, по верному замечанию Марка Алданова, полуудав. С этой точки зрения пытаться понять его психологию, восстановить все эти цепочки крайне проблематично. Человек с деформированной этикой, мягко выражаясь. Не хочется еще раз называть его Иудой, но в данном случае это лишним не будет. Причём Иуда в квадрате, если не в кубе. И с этой точки зрения очень сложно понять его ментальность. Я думаю, что нельзя говорить, что он был прежде всего революционером. Ничего подобного. Он работал на себя, он решал свои проблемы.
М. Соколов
―
Но цель-то какова?
К. Морозов
―
Цель? Шкурная. Плыть, пока плывётся. Хапать деньги, в том числе из кассы. Удовлетворять своё самолюбие и своё ощущение вот этой неконтролируемой власти. Он же ощущал себя в роли демиурга, он же распоряжался жизнями министров, а в 19907-1908 году и жизнью царя. Платный агент охранки решает, жить или не жить министрам и самому царю!
М. Соколов
―
Но в любой момент могут поймать и повесить.
К. Морозов
―
Могут поймать и повесить. Это самое странное. А с другой стороны, могут просто застрелить свои же товарищи, которые, как только узнают, что он провокатор, сразу перестанут товарищами.
М. Соколов
―
Да, так было с Татаровым, если не ошибаюсь. Такой провокатор, которого уличили, застрелили прямо на глазах отца и матери, а потом ещё и дорезали. Такой конец революционера, который начал сотрудничать с полицией.
К. Морозов
―
И с этой точки зрения он жутко нервничал. Есть показания его супруги, которая говорит, что в том же 1906-1907 году он метался, нервничал, просыпался ночью, психовал, говорил о том, что надо бы ему уехать в Новую Зеландию. Он собирался всё бросить. Он боялся конца, боялся расплаты или с одной, или с другой стороны. С другой стороны, он делал то, что было ему выгодно. Он поднимал свой статус. То есть это балансирование на грани, на острие.
М. Соколов
―
Значит, он был любитель острых ощущений?
К. Морозов
―
Судя по всему, да. Хотя при этом он испытывал и липкий страх, и ужас. Это тоже хорошо видно из ряда воспоминаний.
М. Соколов
―
Мы сказали бы «адреналиновый маньяк».
К. Морозов
―
Тут трудно сказать, потому что мы видим свидетельства того, что это очень уверенный в себе человек.
М. Соколов
―
Внешне.
К. Морозов
―
Внешне, так как он играет на публику. Всегда очень уверенный человек. А с другой стороны — то, что видит его жена. Это паника, это страхи, это предчувствие конца, желание выпутаться. Когда он был искренним? Понимаете, в ваших вопросах содержится всё-таки какое-то ожидание, что он в чём-то должен быть искренним. Тут точно нельзя понять, где он и в какой степени искренен. Вот его жена сказала очень хорошо: «Я не знаю, в чём он был искренним и был ли он искренним. Я его вообще не знаю, вообще не понимаю».
М. Соколов
―
Но он же скрывал сотрудничество с полицией от жены.
К. Морозов
―
Конечно, да. Она видела какие-то противоречия в его поведении всё время — странности, несуразности. И она в конце концов его охарактеризовала в этой реплике: «Вообще он форменный психопат».
М. Соколов
―
Психопат не психопат, а вот убийство министра внутренних дел Плеве в 1904 году организовал, скажем так, блестяще. Почему оно сыграло такую большую роль? Многие считают, что это было фактически начало первой русской революции 1905 года. Хотя это было в 1904.
К. Морозов
―
Да, я, в общем-то, согласен, что нельзя сводить к упрощённым трактовкам и называть его просто психопатом, потому что здесь более сложный рисунок, я думаю. Все в один голос говорили, что он великолепный организатор и практик. У него задатки очень крупного организатора и бизнесмена, по всей видимости. В революционной среде, в интеллигентской среде эти качества были большой редкостью. А кроме того, он пользовался безнаказанностью. Он не ожидал ареста (или в меньшей степени ожидал) со стороны полиции. И люди, его знавшие, говорили, что у него была небоязнь боязни. То есть он вообще не боялся. Только после разоблачения стали понятны причины этого.Убийство Плеве сыграло гигантскую роль. Это был переломный момент, потому что Плеве был суперфигурой. Как бы сейчас сказали, политическим тяжеловесом. Человеком, который имел большое влияние на царя. О нём Николай II в день его гибели сделал запись в своем дневнике. Дословно боюсь неточно фразу привести, но что-то там «Строго нас карает Господь», что-то в таком духе. А если формулировать проще, реакция на убийство Плеве со стороны чиновничества всех мастей была одинаковой: уж если таких людей убивают... То есть Плеве — это самая серьезная фигура. Серьёзней некуда. Это министр внутренних дел, но главное — это политический тяжеловес.
М. Соколов
―
То есть он имел большое влияние на Николая II.
К. Морозов
―
Огромное влияние. Другой такой фигуры по значимости не было.
М. Соколов
―
Витте был в это время как раз отодвинут.
К. Морозов
―
А Витте — он один из так называемых деловиков: министр финансов. Есть такое устоявшееся деление в современном обществе: экономический блок и силовой блок. Вот что-то похожее и тогда. И применительно к началу 20-х годов когда про Рыкова, скажем, говорили «деловик»...
М. Соколов
―
Хозяйственник.
К. Морозов
―
Хозяйственник, да. А про Дзержинского и других подобных людей (слово «силовик» не использовалось) говорили «сторонники жесткой (даже террористической) тактики». По крайней мере, так в эмиграции говорили. И вот здесь, с этой точки зрения да, для Плеве характерна психнология крайнего консерватора и крайнего такого силовика до мозга костей.
М. Соколов
―
И что, когда его взрывают, фактически вся Россия аплодирует? Вся такая либеральная, прогрессивная и прочая. И начинается смягчение режима.
К. Морозов
―
Да, совершенно верно. Потому что деморализация. Одна из задач, которая ставилась перед тактикой террора, была задача, с одной стороны, поднимать настроение, поднимать дух. Так называемая ситуативная роль: возбуждать массы, поднимать градус в обществе в целом, поднимать настроение, использовать в том числе как средство самообороны для самих революционеров и самой оппозиции. А с другой стороны, одна из важнейших функций — это деморализующая функция, запугивающая.Собственно, террор — он потому террор и есть, что главное в нём — это устрашение противника. Государственный террор — это когда государство запугивает общество, партии, классы. А вот оппозиционный терроризм, про который мы говорим — это когда антирежимная группировка отдельными террористическими акциям пытается устрашить правящую власть, бюрократию.
И вот убийству Плеве это удалось. Потому что, понимаете, закручивали гайки, закручивали все 80-90-е годы. Но идёт нарастание студенческого движения — 1899, 1900, 1901 год. Идёт нарастание рабочего движения. Начинается террор. И наконец весной 1904 года второй раз уже убивают министра внутренних дел, ярого консерватора, который во многом олицетворял эти гонения. И это неудача всей политики. Не понимают, что делать. И появляется Святополк-Мирский, появляется «Весна», пытаются как-то лавировать и смягчить. И да, это воспринималось как победа над реакцией. Хотел сказать, самой консервативной реакцией.
М. Соколов
―
Победа с участием революционера-провокатора Евно Азефа.
К. Морозов
―
Это выяснилось позже, через 4 года.
М. Соколов
―
Мы продолжим наш разговор об этом удивительном и чудовищном человеке в следующей нашей программе «Цена революции» с профессором, доктором исторических наук Константином Морозовым. Вёл передачу Михаил Соколов.
К. Морозов
―
Всего доброго!