Советская архитектура после революции 1917 - Дмитрий Хмельницкий - Цена Революции - 2018-12-23
М. Соколов
―
В эфире «Эхо Москвы» программа «Цена революции», ведёт её, как обычно, Михаил Соколов. В Берлине мы беседуем с историком архитектуры Дмитрием Хмельницким. И тема наша как раз будет архитектурная революция, архитектура: что происходило при Советской власти с этим искусством. Дмитрий, добрый вечер!Добрый вечер!
М. Соколов
―
И первый вопрос, собственно, у меня такой. Что было перед самой революцией: что строили, что было в моде, какой стиль? В общем, чуть-чуть об этом.
Д. Хмельницкий
―
До революции современная архитектура Россию не затронула практически совсем. Если на Западе уже были первые внятные признаки, то в России была эклектика в разных вариантах, был модерн тоже в разных вариантах — русском, национальном и в нерусском варианте. В общем, всё шло к тому, что произойдёт перелом, так же, как на Западе.
М. Соколов
―
Россия чуть-чуть отставала от моды, можно сказать?
Д. Хмельницкий
―
Это была не мода. Это была насущная необходимость. Потому что тот способ строительства, который был принят в XIX веке, просто не срабатывал в современных городах, когда нужно было строить много жилья и решались вопросы, какое оно будет: насколько комфортной должна быть среда жилья и вокруг жилья, какие должны быть районы и так далее. Это был как раз такой перелом. Райт уже давно работал в Америке, Корбюзье уже тоже существовал. В России была небольшая задержка, которая совпала с революцией.
М. Соколов
―
Собственно, после революции, наверное, сразу ничего не строили? Вот я просто подумал: Марсово поле и, наверное, могила у Кремлевской стены. Такая сакральная архитектура, если можно ее так назвать. В общем, была пауза так, наверное, до НЭПа.
Д. Хмельницкий
―
Да, конечно. По сути дела, строительство началось в России — в Советском Союзе уже — с 1923 года. До того что-то такое достраивали, приводили в порядок начатые стройки. Но собственно проектирование началось с 1923 года. И началось сразу современным образом. То есть те архитекторы, которые остались в России и согласились сотрудничать с большевиками, в основном, переключились на современную архитектуру, и не из соображений моды. Это была естественная эволюция. Братья Веснины, Гинзбург, Жолтовский и так далее.Причём успех современной архитектуры 20-х годов в России — так называемого авангарда... Я очень не люблю это слово. Оно предполагает, что есть какой-то арьергард. Тем более что современная архитектура Советского Союза по отношению к западной всё-таки была не вторичной ни в коем случае, но хронологически немножко отставала. Так что какой авангард?
Но все эти архитекторы, которые согласились работать с большевиками, сразу заняли очень высокие посты. Собственно говоря, Жолтовский тоже сначала занял высокий пост, но у него что-то не получилось, и он очень быстро уехал в непонятную поездку в Италию. То ли эмиграция, попытка эмиграции, то ли шпионаж — кто его знает? По известной информации судить невозможно. А вот успех конструктивизма, грубо говоря, в современной архитектуре России, конечно, был обусловлен тем, что тогдашние ведущие архитекторы — Веснины, Щусев, Гинзбург и ещё несколько человек — стали конструктивистами. Они осознали, что это всё, в общем, всерьёз и здорово.
Другое дело, что советская архитектура была очень специфической. Она была следствием советской диктатуры. Диктатура была довольна жёсткая в 20-е годы. Не было художественный свободы. С одной стороны, художественная свобода, с другой стороны, очень жесткая зависимость от государственных заказов. Поэтому первое, что начали строить большевики — это всевозможные правительственные здания: дома Советов, дворцы Советов, министерства, наркоматы. Тоже установка, типичная для диктаторских режимов. И жилье для чиновников и государственного аппарата.
М. Соколов
―
Я вот хотел бы уточнить: вы можете объяснить, что такое конструктивизм? Конструктивизм 20-х годов — в чём его специфика как какого-то архитектурного, художественного стиля?
Д. Хмельницкий
―
Я бы сказал, что конструктивизм 20-х годов в Советском Союзе — это локальный российский или советский вариант современной архитектуры. Современная архитектура, возникшая в начале ХХ века в Европе и в Америке тоже — это был принципиальный отказ от декорирования зданий под исторические стили. Принципиальный отказ от использования готовых планировочных схем, в которые вбивалась технология здания, и отношение к пространству как к материалу для творчества.Современная архитектура предполагала, что архитектурное творчество — это пластическое выражение функции. Там не было никаких заранее заданных декоративных приемов. То есть как разрабатывалось пространство, так и разрабатывалось. Разрабатывалось самым прямым способом с помощью материала, формы, конструкции, но без использования декора как главного элемента архитектуры. Поэтому современная архитектура абсолютно свободна.
Надо сказать, что все эти признаки возникли не просто так. Это всё уже было в модерне – внутренняя свобода и пространственные планы. Дореволюционные доходные дома — по ним видно, насколько свободно чувствовал себя архитектор, формируя жилое пространство. Но не было осознания того, что хорошо и что плохо для жилья: что дворы-колодцы — это плохо, что свет — это хорошо и так далее. Всё это возникло где-то в 20 годы на Западе и перенято — спасибо Весниным, Гинзбургу, журналу «Современная архитектура» - в России.
М. Соколов
―
Скажите, вот, например, был конкурс на Мавзолей. Этот сюжет сыграл какую-то роль в развитии архитектуры?
Д. Хмельницкий
―
Хороший вопрос. Думаю, что нет. Хотя само это явление совершенно удивительное. Во-первых, тема. Такого не бывало и не должно было быть. Захоронение, превращенное в священное место, для революционного вождя. Думаю, что это была шутка Сталина, который заранее продумывал будущую декорацию своей власти.В архитектурном смысле Мавзолей очень странная вещь. Он, конечно, встал замечательно. У Щусева было чувство вкуса, и вот это маленькое пространственное сооружение само по себе очень красиво и очень здорово держит площадь. Но это не стиль. Это не конструктивизм, не классика и не эклектика. Это нечто среднее. С другой стороны, для Щусева это тоже был первый шаг. Он стал одним из ведущих конструктивистов 20-х годов как раз после Мавзолея, с 1925 года.
М. Соколов
―
А если говорить о западных влияниях. Вот, например, Баухаус. Тут сейчас юбилей, кажется, как раз отмечается в Германии. Какую роль сыграло влияние вот этой немецкой архитектуры? Там же тоже нет никаких колодцев, легкость и так далее.
Д. Хмельницкий
―
В практической советской архитектуре — никакой. Журнал «Современная архитектура», ведущий журнал того времени, был полон картинок, проектов Корбюзье, Гропиуса и многих других. Это создало очень сильную эмоциональную атмосферу. Люди понимали, к чему надо стремиться, что хорошо. Но при этом эти здания были абсолютно чужеродны советской системе по содержанию. Это были виллы, парламентские здания, знаменитый дворец Лиги Наций. Но современная западная архитектура сыграла очень большую роль своими стимулами к формированию так называемого «советского авангарда».А вот Баухаус уже, в общем-то, просто не успел. Архитекторы Баухауса, которые приехали в Советский Союз начиная с 1929 года (1929, 1930, 1931 и так далее), попали уже в сталинское время, где ни о каком строительстве массового жилья для рабочих, ни о каком серьезном градостроительстве и речи быть не могло. Это была катастрофа — то, что получилось из их попыток творчества в Советском Союзе.
М. Соколов
―
Вы сказали, что виллы были как бы чужды советской системе. А как же НЭП и, например, посёлок Сокол, где как раз застройка такими индивидуальными домами, можно сказать, виллами? Это всё в Москве. Кое-что осталось.
Д. Хмельницкий
―
Конечно. Но посёлок Сокол — это как раз не то чтобы ещё современная архитектура, но прагматическая. То есть это просто такие очень традиционные дома, которые строятся и сегодня: со скатными крышами, абсолютно нормальная, средняя средовая застройка. Посёлок Сокол — это жилищно-строительный кооператив. То есть люди, у которых были хоть какие-то деньги, скидывались и строили себе дома.Как известно, кооперация начала бешено развиваться в Советском Союзе как раз после 1923 года, существовала несколько лет и была задушена Сталиным. Она существовала формально до, по-моему, 1938, когда кооперативы были просто запрещены. Но уже с конца 20-х годов, с 1929, это была чисто государственная затея. Они подчинялись всем правилам государства. А настоящие кооперативы были. Это когда группа людей собирается, нанимает архитектора, нанимает строительную фирму, выбирает себе проект и строит.
М. Соколов
―
Ещё было слово «застройщик».
Д. Хмельницкий
―
Да, да. Это свобода. Это то, что было до революции и какое-то время после, во время НЭПа. С концом НЭПа, 1927 год, это всё прихлопнулось.
М. Соколов
―
А других попыток не было как-то это продвинуть? Хорошо, вот я про Сокол знаю, что это индивидуальные дома. А вот есть ли примеры таких многоэтажных кооперативных домов в той же Москве?
Д. Хмельницкий
―
Конечно, есть. По-моему, у Гинзбурга есть кооперативный дом. У Щусева есть кооперативный дом МХАТа, по-моему. Не берусь сказать — их было всего несколько штук. Просто не успели. Но я думаю, что кооперативов было много, но они были мелкие. Что успели, построили буквально за 3-4 года. Потом их включили в общую систему проектирования и строительства с лимитами и казенным распределением, и это всё закончилась. Но кооперативные дома были, и они, пожалуй, были самые интересные в 20-е годы.
М. Соколов
―
О крупных проектах. Что начало заказывать государство опять же в 20-е годы? Вы сказали, там какие-то здания для наркоматов и всё прочее. Какие сюжеты можно отметить как важные для развития архитектуры?
Д. Хмельницкий
―
Самое смешное, что первые строительные проекты большевиков были очень пафосные. Пропилеи Смольного. Такие же пропилеи Щусев устроил перед зданием Моссовета. Ну это так, это ещё была такая игра. А серьёзные проекты — это, во-первых, знаменитый Наркомзем Щусева на Садово-Спасской улице. Дома Советов в разных республиках. В Алма-Ате, по-моему, построил Гинзбург. В Дагестане, в Махачкале, построил Жолтовский — очень смешной. На самом деле было много проектов. Обществу МАО было поручено проводить конкурсы на архитектурные проекты. Их были десятки, если не сотни. Вокзалы. Но один из ключевых конкурсов уже перехода к сталинскому времени — это библиотека Ленина.Театры! Вот театров было до чёртовой матери. Причём это тоже странно. Театры возникли как чисто сталинское типологическое явление. Их все начали строить во второй половине 20-х годов — в 1927-1929. Причём не как театры. На самом деле театральное искусство в Советском Союзе в то время далеко не так было развито, не было столько трупп, чтобы под них строить театры. Конференц-залы для партийных съездов. В каждом крупном городе, особенно столице республики, должно было быть место, где партийцы могли собираться на съезды и конференции. Это очень удобно в театре. То, что в Большом театре проходили всякие съезды — то же самое было повсюду.
В каждом городе строили по одному большому театру — это уже сталинские дела. Причём сначала эти театры были конструктивистские. Вот в Ростове-на-Дону был замечательный конструктивистский театр Щуко и Гельфрейха. А с 30-х годов появились колонны и всё как положено — уже сталинская архитектура. Но функция та же — место для проведения партийных съездов и конференций. Или Новосибирский театр — тоже сначала был конструктивистский. Потом в процессе работы Щусев его, как Бог черепаху, уделал колоннами.
М. Соколов
―
Про наркоматы. Вот вы назвали этот сельскохозяйственный наркомат, который на Садовом кольце. А ведь был какой-то невероятный проект: на месте, если я не ошибаюсь, ГУМа построить Наркомат тяжелой промышленности. Почему он не реализовался?
Д. Хмельницкий
―
Это чисто сталинская затея, которая была уже после Дворца Советов, который он собирался НРЗБ. Просто хронологически это 1934. Первый конкурс — 1934 год, второй конкурс — 1936. Я абсолютно уверен, что Сталин не собирался ничего подобного строить. Скорее всего, это была морковка, которую держали перед носом Орджоникидзе, который был наркомом тяжелой промышленности. Скорее всего, Сталин давно собирался его устранить, потому что он каким-то образом не вписывался.Кроме того, эти конкурсы — оба тура — явно были воспитательными. То есть через них пропустили советских архитекторов, чтобы отработать советский сталинский стиль. Первый конкурс был более-менее приличным, второй был, по-моему, совсем неприличным. В общем, это была такая плановая деградация.
Я сейчас не помню точно, это было на месте ГУМа или на месте Зарядья. Скорее, Зарядья. Вот этот знаменитый, совершенно безумный проект Мельникова — НКТП, Наркомат тяжелой промышленности Мельникова, совершенно не вписывающийся. Это, так сказать, у человека поехала крыша и всё поехало. Попытки остаться в когорте. У него не получилось, его вышибли после этого. С другой стороны, есть проект Леонидова, то же самое — абсолютно гениальный. Но его тоже вышибли из когорты, потому что он тоже ни во что не вписывался. Думаю, что Наркомат тяжелой промышленности никто строить не собирался, потому что это было очень глупо. Зачем нужна эта башня дурацкая? Башня была заложена в программу, нечто высоченные перед Кремлем. Но это сталинские игры. Он любил такие вещи.
М. Соколов
―
Скажите, а вот о требованиях, если вернуться чуть-чуть назад. Вот в литературе и других искусствах был Пролеткульт. Объявляли, что есть какая-то революционная поэзия, есть революционная проза, а всё остальное — попутчики или чуждые победившему пролетариату элементы. В архитектуре была такая организация, которая пыталась от имени пролетариата диктовать свои условия?
Д. Хмельницкий
―
Да, была. Она возникла в 1927 году — опять начало сталинской эпохи.
М. Соколов
―
А до этого не было?
Д. Хмельницкий
―
Нет, не было. Называлась она ВОПРА — Всесоюзное общество пролетарских архитекторов. Возглавляла ее куча молодых функционеров-карьеристов — Алабян, Мордвинов и ещё несколько, которые просто поломали всю архитектурную прессу. Естественно, не сами по себе, а это задача была такая.
М. Соколов
―
По заданию партии.
Д. Хмельницкий
―
У них было задание партии, во-первых. Во-вторых, у них была задача подчинить себе все остальные художественные архитектурные организации, которые были независимые: «Основа», рационалисты, формалисты. Но главное — конструктивизм. Они объявили себя самыми правильными, диалектическими, марксистским, и потребовали от остальных, чтобы те доказывали, что они тоже марксисты. И они доказывали. Вот если читать журналы 1928-1929, НРЗБ невозможно.
М. Соколов
―
То есть они доказывали друг другу, кто лучший марксист?
Д. Хмельницкий
―
Да.
М. Соколов
―
А каким образом это можно доказать в архитектуре?
Д. Хмельницкий
―
Болтовней. Только болтовней. Причём мастеров этой болтовни было фантастически много. Но это ВОПРА не помогло. Мудрый Сталин не дал никому из существующих организаций подавить остальных. Он просто все распустил, точно так же, как в литературе, и создал Союз архитекторов в 1932 году, где, правда, вот эти вопрские начальники заняли ключевые места. Но рядом с ними существовала Академия архитектуры. Рядом с ними существовали мэтры типа Жолтовского и Щусева, которых починить им было невозможно. Сталин всегда поддерживал такое равновесие.
М. Соколов
―
Мэтры ему нужны были.
Д. Хмельницкий
―
Конечно. Все эти мэтры занимались каждый своей областью. В 1933 году были созданы архитектурные мастерские Моссовета, где все тогдашние ведущие сталинские архитекторы получили по мастерской. Первая мастерская - № 1, самая главная, была у Жолтовского, № 2 — у Щусева, № 3 — у Фомина и так далее. У Мельникова тоже была мастерская. Они все вылетели.
М. Соколов
―
А на чём они поскользнулись?
Д. Хмельницкий
―
На невозможности вписаться в сталинские требования. А требования были очень жесткие, но неопределённые. То есть в 1933 году, когда шёл переворот, запрещена была только современная архитектура в прямом виде. Было сказано, что нужно возрождать историческое наследие. Как, каким образом — сказано не было. Они сами не знали. Поэтому начался бешеный разгул безумный эклектики. Люди пытались придумать хоть что-то, что может понравиться начальникам.
М. Соколов
―
Жолтовский-Палаццо, например.
Д. Хмельницкий
―
Ну да. Жолтовский как раз был... Я думаю, Сталин ему заранее пообещал первую премию на конкурсе на Дворец Советов, чтобы тот вообще участвовал.Там была масса всяких смешных вещей. Многие пытались конструктивизм одевать в такой исторический декор. Сейчас это называется странным словом «постконструктивизм», вот этот первый период ранне сталинской архитектуры. В нём ищутся какие-то самостоятельные значения, признаки эволюции. Сейчас это принято называть «арт-деко» - дескать, такой общемировой тренд, и у нас тоже. Всё это чушь собачья, на мой взгляд. Это просто было ранней стадии сталинской эклектики, когда никто не знал, что делать, и пытались нащупывать. Всё за пределами нормального творчества. Это не было творчество. Это было как, не знаю, Бабель, что ли, кому-то рассказывал, что если человеку привязать ногу к спине, а руку за шею, и научить танцевать, хороший танцор, может, что-то и сделает, станцует, но толком ничего не получится.
М. Соколов
―
Я напомню слушателям «Эха Москвы»: Дмитрий Хмельницкий, историк архитектуры. Мы с ним беседуем в Берлине и продолжим после коротких объявлений.РЕКЛАМА.
М. Соколов
―
В эфире «Цена революции», ведёт её Михаил Соколов. Дмитрий Хмельницкий, историк архитектуры. Мы с ним беседуем в Берлине и продолжаем разговор о революции и архитектуре. Вот всё-таки о Дворце Советов. Какую роль сыграл этот конкурс, что это была за история и почему мы этого дворца не имеем, а имеем снова Храм Христа Спасителя?
Д. Хмельницкий
―
На мой взгляд, эта история в первую очередь была воспитательная. Вроде бы толчок дал Иофан, который к тому времени закончил строительство Дома на набережной и хотел сохранить какую-то свою мастерскую и придумать какой-то другой большой проект. Сталин согласился. Сначала эта тема многократно обсуждалась на Политбюро. Политбюро всплывает с 1930 года, даже с 1929, всё время.Сначала устроили предварительный конкурс. Я думаю, что он не был предварительным. Конкурс был довольно нелепый. Формально это было здание Дворца Советов, то есть как бы правительственное здание, как это восприняли западные архитекторы, участвовавшие во втором конкурсе. Фактически это был блеф, никакой роли Советы в советской власти не имели, ничего этого не было нужно. Никаких гигантских собраний на самом-то деле не предполагалось. В 1929-1930 Сталиным был заложен гигантский зал, чуть ли не 20 тысяч, но всё это оказалось совершенно ненужным. То есть это была чисто такая статуэтка, которую нужно было поставить посреди Москвы.
Причём 4 конкурса, на которых была видна постоянная, неуклонная деградация всех участников благодаря Сталину, который, собственно, и руководил. Он руководил, а Иофан был назначен на должность главного архитектора заранее. Это очевидно читается по многим документам. Жолтовский был использован для того, чтобы показать, что вот, возрождение исторического наследия должно выглядеть именно так. На самом деле это тоже не сильно НРЗБ никто не собирался строить проект Жолтовского.
То, что было три высших премии на втором конкурсе 1932 года, указывало на то, что Сталин вообще еще ничего не решил и решать не собирается. Пускай как идёт, так и идёт. Было ещё два конкурса, которые полностью проиграли Веснины и Гинзбург и потеряли своё лицо. Они были вынуждены делать всё хуже и хуже. Победил в конечном счёте очень смешной проект Иофана, вообще ничего не представляющий из себя. То есть это были три такие консервные банки, поставленные одна на другую, с какой-то маленькой фигуркой рабочего на краю. Вот это был победитель.
М. Соколов
―
Это был рабочий или Ленин?
Д. Хмельницкий
―
Нет, это был рабочий. Фокус в чём? Последний конкурс закончился весной 1933 года. Потом произошел перелом: Сталин наконец понял, что ему надо. И в какой-то речи, которая была изложена в одной из книг НРЗБ архитектуры Дворца Советов, было сказано, что он сказал: «Значит так, здание сделать пьедесталом, наверх поставить фигуру Ленина — чем больше, тем лучше: 75 метров, 100 метров...» И тут они остались в полной растерянности, потому что никто из участников не мог даже представить себе такое.В конечном счёте, как говорит апокриф — рассказы участников, придумали вот это дело, вот эту вот штуку Щуко и Гельфрейх, находясь где-то в отпуске в Сочи. Поскольку они были знакомы с Горьким, Горький взял у них этот проект и принёс Сталину. Сталин сказал: «Годится, но объединяем Иофана с ними». У Иофана был круглый проект, у них был прямоугольный. То есть эти постаменты, но прямоугольные в плане. Их скрестили вместе, и получился вот этот круглый дрын. Он ещё какое-то время разрабатывался, а где-то уже в 1935 году уже было всё ясно — именно это. Потом несколько лет технических разработок, и его начали строить благополучно в 1939 году.
М. Соколов
―
То есть если бы не война, то достроили бы?
Д. Хмельницкий
―
Да. Во всяком случае, собирались достроить. Мне рассказывали, что там всё-таки конструктивных оснований не хватало для этого дела. То есть вполне могло быть, что и не получилось бы. Но разрабатывалось серьёзно, строить собирались. Самое смешное: я недавно, буквально пару дней назад, прочел в мемуарах Алексея Смирнова — знаете, есть такой замечательный человек?
М. Соколов
―
Художник.
Д. Хмельницкий
―
Художник. Очень странный человек с потрясающими НРЗБ. Так вот я там вычитал, что, оказывается, после войны и до строительства там бассейна там было болото, на котором стреляли уток. Во всяком случае, приятель этого самого Смирнова — кажется, Василий Шереметьев, тоже художник — там уток стрелял. Мне это трудно себе представить, хотя картинка красивая.
М. Соколов
―
То есть кончилась болотом, бассейном и опять храмом на месте болота. Хорошо, а всё-таки по поводу жилья. Действительно, жилья не хватало. Москва разрасталась, люди бежали из разоренной деревни в города. Что происходило с этим жилищным строительством в Советском Союзе с 20-х годов, когда было ещё ничего, и после великого перелома?
Д. Хмельницкий
―
Это вообще одна из самых страшных трагедий сталинской истории. Во время НЭПа города росли со скоростью примерно полмиллиона человек в год. То, что называется урбанизацией: люди из деревни мигрировали в города. Тогда население Советского Союза составляло, по-моему, 126 миллионов человек. В городах где-то 25 и 100 с лишним миллионов крестьян. И вот они медленно росли. По планам 1-й пятилетки предполагалось, что они так и дальше будут расти. То есть никаких резких движений не будет. Промышленность помогает сельскому хозяйству, сельское хозяйство обеспечивает промышленность и так далее.
М. Соколов
―
Спайка города с деревней.
Д. Хмельницкий
―
По крайней мере, нормальные взаимоотношения, как всюду — более-менее нормальные. Сталинские планы индустриализации и коллективизации всё это поломали. Ему для строительства многих тысяч новых предприятий нужно было огромное количество рабсилы и огромное количество продовольствия. Отсюда коллективизация. В города было нагнано за 1-ю пятилетку 14 миллионов человек. Только за первую!Вообще, что значит «в города»? Не только в города, конечно. В города тоже. Рабочие поселки, которые возникали вокруг новых предприятий. А новые предприятия строились, естественно, около мест добычи сырья. Это был советский принцип: строить там, где есть энергия и сырьё, а людей, рабочую силу, подвозить туда эшелонами. Потому что во всём мире это делалось наоборот: где рабочая сила, там и строится.
М. Соколов
―
А сырье возят.
Д. Хмельницкий
―
Сырье возят, естественно, потому что какой же дурак поедет жить в тайгу на новый завод, если у него есть дом в деревне и нормальная, налаженная жизнь? Поскольку всё это было чистым насилием, поскольку десятки миллионов людей были разными способами из деревни выгнали в города, в рабочие посёлки и в новые города, которые возникали вокруг больших промышленных предприятий.
М. Соколов
―
И в зоны, наверное, тоже.
Д. Хмельницкий
―
Зоны — само собой. Но зоны составляли некоторую часть. ГУЛАГ всё-таки в начале 30-х был всего лишь 1 миллион. На некоторых стройках, например, Магнитогорской, до половины численности рабсилы доходил ГУЛАГ — зеки и спецпоселенцы. Спецпоселенцев было 2 миллиона. То есть их использовали только там, где очень надо. А так просто гнали, во-первых, крестьян из деревень, во-вторых, лишенцев из городов. Огромные массы людей депортировали после введения паспортной системы именно с этой целью в 1932-1933 годах. А дальше эти миллионы людей оказывались где-то там в тайге или даже в Москве, и их селили только в бараки, потому что ни о каком цивилизованном строительстве для массового жилья речи не было. Планы 1-й пятилетки его не предусматривали вообще.
М. Соколов
―
Но до этого ведь такой жилье для рабочих строилось? У нас есть примеры: районы на Шаболовке, в Хамовниках и так далее. Сначала это было, а потом куда-то исчезло.
Д. Хмельницкий
―
Да. Но, во-первых, то, что называется рабочими поселками Москвы, как правило, ими не являлось. Это были в основном ведомственные посёлки, квартирные дома для чиновников. Дангауэровка всякая там. Много было. Во-вторых, всех рабочих в Советском Союзе.... Вдумайтесь в цифру: всех промышленных рабочих в Советском Союзе в 1926 году было меньше 3 миллионов. В середине 30-х годов только в одном НКТП работало 6 миллионов человек. Плюс семьи. То есть это десятки миллионов новых людей.Если для тех рабочих в условиях НЭП ещё что-то строилось (не квартиры, потому что не те зарплаты у людей были, чтобы в квартиры расселять, но комнаты: каменные дома, могло быть центральное отопление, вода, канализация), то нормальный город времен индустриализации, 1-й, 2-й и 3-й пятилеток представлял собой следующее: около завода строился маленький изолированный посёлок для начальства с виллами, с квартирными домами, с коттеджами. И в отдалении — огромные барачные города, 150-200 тысяч население. Я цитирую статью из тогдашнего журнала. Бараки были либо коммунальные, то есть с нарами сразу на всех, либо повышенного уровня, комнатные. Но поначалу практически все были коммунальные. Плюс ещё какие-то щитовые домики лёгкие, дешёвые для начальства низшего ранга: мастера всякие, ИТР и так далее.
М. Соколов
―
А где было место архитектора, вот вопрос.
Д. Хмельницкий
―
Место архитектора тут очень даже было. В 1931 году произошло расслоение государственного жилищного градостроения на официальное и неофициальное. Всё массовое, барачное ушло в неофициальное. Там были свои архитекторы и были свои статьи. Спроектировать экономичный барак тоже нужно уметь. Кроме того, там проектировались целые барачные зоны. Одновременно в 1931 году в речи Кагановича на июльском пленуме было обозначено другое направление, которое стало единственным официальным видом советской архитектуры: кирпичные благоустроенные дома на главных улицах городов — для номенклатуры. Это не произносилось, но все понимали, что только для номенклатуры разного уровня.По моим подсчётам, в годы разных пятилеток площадь квартирных домов, то есть того, что по санитарным нормам проходило как жильё, составляло порядка 10% от всей построенной площади. Всё остальное было временное. Жили на этих 10% площади где-то 2-3% населения. Потому что там были совершенно другие нормы: не 3,5-4 метра, как в бараках Магнитогорска или Москвы (Метрострой, например), а нормальные 9-10 квадратных метров жилой площади на человека.
В нормах 1934 года было обозначено, что эти дома должны иметь полное обслуживание, то есть полное благоустройство, комнаты или ниши для домработниц и вторые лестницы с 6 этажа, чёрные лестницы. То есть квартира должна была иметь выход на обе лестницы. Это чисто барские квартиры, которые строились до революции. Для высших чиновников. То есть было ясно, что все дома выше 6 этажей — это значит, для самых высоких. И так это всё и продолжалось. То есть всё, что мы представляем под сталинской архитектурой — это те самые 10% того, что строилось в Советском Союзе вообще.
М. Соколов
―
А массовая сталинская архитектура — это только барак?
Д. Хмельницкий
―
Да. Впервые разговор о массовой квартирной благоустроенной архитектуре для всех, для рабочих возник при Хрущеве в 1954 году. В программе партии тезис о том, что всех жителей нужно обеспечивать квартирами — 1959 год.
М. Соколов
―
Я хотел спросить ещё о массовой промышленной архитектуре. Всё-таки кто проектировал эти бесконечные заводы — военно-промышленные, наверное, на 90%? Кан, американцы или отечественные архитекторы тоже потрудились?
Д. Хмельницкий
―
Дело в том, что в таких вот огромных заводах ключевое слово не «архитектура», а «технология». В Советском Союзе не было технологии производства автомобилей, тракторов, танков, самолетов и так далее. У Альберта Кана, через которого в Советский Союз потёк поток технологий, и чья фирма спроектировала кучу заводов, в первую очередь речь шла о создании технологических цепочек и закупки под них оборудования. Первые заводы были спроектированы Каном прямо НРЗБ. Челябинский, Харьковский, Сталинградский тракторный заводы — это всё было сделано. Дальше в этом смысла не было.С Каном отношения порвали в 1932 году. Дальше закупалась технологии, закупались станки, а строили, естественно, сами, потому что коробки делать — это, в общем, не очень большое искусство. У Кана это было искусство. У него там были интересные конструкции, стальные. Всё это было очень здорово. Он считается одним из основоположников современной промышленной архитектуры. В Советском Союзе сталь была дефицитом, все приличные материалы были НРЗБ, строили как получалось. Плюс декорировали ещё и немножечко под старину при Сталине.
М. Соколов
―
Ну а вот Корбюзье же что-то построил в Советском Союзе. Кажется, одно здание, но были же ещё и бежавшие из Германии. Они что-то оставили нам?
Д. Хмельницкий
―
Корбюзье выиграл конкурс на здание Центросоюза, которое стало потом Статуправлением. И Сталин, видимо, дал приказ его достроить в 1934 году почти без изменений. Хотя Корбюзье, кстати, отказался от авторства, потому что там были какие-то изменения. Это здание потом служило укором всем архитекторам, как нельзя строить. Очень красивый, кстати, дом. Это одно. В Ленинграде Эрихом Мендельсоном ещё немножко раньше была построена текстильная фабрика. От неё осталась знаменитая котельная, которая сейчас памятник архитектуры. Всё, больше серьёзных зданий иностранцы в России не строили. Если не считать того, что Кёнигсберг достался Советскому Союзу, и там библиотека мировых шедевров.А вот то, что архитекторы пытались спроектировать в Советском Союзе, работая в советских организациях... Приехала куча известнейших европейских архитекторов. Эрнст Май с группой из 20 человек, Ханнес Мейер с группой бывших студентов Баухауса. Бруно Таут — очень крупная фигура, автор множества посёлков в Берлине. Все приезжали между 1929 и 1932 годом и уехали несолоно хлебавши, построив чёрт знает что. Дома Мая в Магнитогорске — это ужас. Ужас — это не Май, ужас — это сделанное по советским программам. Потому что квартиры ему никто не давал делать. Там были какие-то странные ячейки, непонятно что. Ничего пристойного иностранные архитекторы непосредственно в Советском Союзе не сделали.
М. Соколов
―
А вот тема так называемых генпланов — она как-то интересна сейчас? Скажем, был же генплан развития Москвы. Я даже видел карту, где какие-то каналы доходили чуть ли не до Кремля. Но это была такая мания каналостроения у Сталина. Но тем не менее, когда-то какие-то города-сады хотели строить — опять же, в начале 20-х. Что-то здесь получилось или всё только на бумаге?
Д. Хмельницкий
―
Город-сад — это было изобретение конца XIX века. По этому поводу самый большой специалист был мой коллега Марк Меерович, умерший буквально месяц назад. Собственно, город-сад — это малоэтажные дома и зелень. Многие сталинские посёлки, собственно, городами-садами и являются — для начальников, естественно. Знаменитый генплан Москвы 1935 года — это сталинская идея. Примитивная, вульгарная идея превращения города в памятник вместо того, чтобы решить градостроительную проблему.В огромном городе очень важны проблемы транспорта. Ладовский предлагал всё это вынести на юго-запад, кажется. То есть развивать город линейно. Всё это было потеряно, сталинский город — это город концентрический. Москва, во всяком случае. С главной площадью в центре, в центре стоят все главные дома, и туда радиально сходятся все главные улицы. Никакого развития такая система не предполагает, и нынешние пробки в Москве, про которые я только слышал — это прямое следствие тогдашнего безумного сталинского градостроительства, которое сводилась, в общем-то, только к одному.
Оно воспроизводилось в каждом маленьком городе. Площадь, обустроенная зданиями райкома, армейского штаба, НКВД и ещё какими-то. И к ней ведет несколько улиц, застроенных домами для сотрудников этих сооружений. Вот это сталинское градостроительство. Их можно нарисовать по-разному, но смысл тот же.
М. Соколов
―
Если вернуться к персоналиям в 30-е годы. Вот в литературе начальником литературы был объявлен Горький, потом стал Фадеев. А кто стали вождями советской архитектуры и главными исполнителями планов товарища Сталина?
Д. Хмельницкий
―
Цензурные функции над всей советской архитектурой выполнял Союз архитекторов во главе с Алабяном. Было несколько таких руководящих центров. Была Академия архитектуры и были крупные ведомственные проектные организации, независимые друг от друга и в большой степени от Союза архитекторов.
М. Соколов
―
При ОГПУ-НКВД, например?
Д. Хмельницкий: У Огпу-Нквд, Кгб
―
МГБ было огромное количество своих организаций. Я сильно подозреваю, кстати, что именно в недрах ОГПУ-НКВД и могли возникнуть неожиданные и более-менее интересные проекты. Просто потому что они были секретные, их существование зависело только от желания заказчика и архитектора. Скажем, Сталинская премия 1946 года была выдана в городе Гурьев за посёлок нефтеперегонного завода. Государственные интересы. Там интересные домики, там интересные планировки. Абсолютно не советские. Но при этом это посёлок начальников при гигантском лагере. Это посёлочек где-то человек на 500-600 — руководство завода и охрана. А рядом было где-то 12 тысяч спецпоселенцев и зеков, которые этот завод в нечеловеческих условиях строили. А так всё очень красиво.У ОГПУ огромное количество собственных проектных организаций в городе. И некоторые постройки считаются если не шедеврами, то золотым фондом советской архитектуры. Большой дом в Ленинграде, городок чекистов в Свердловске, Соколова и Антонова, по-моему. Кстати, вот абсолютная загадка истории советской архитектуры — Дом Динамо в Москве, которые все знают. Иван Фомин, очень крупный архитектор. Дом этот был сделан до перелома к сталинской архитектуре, поэтому он очень интересный. Но никто не видел его планов. Даже фасадов, по-моему, никто не видел нарисованных. Даже фотографии есть, а что там внутри — никто не знает. А это жильё для высокопоставленных гбшников.
М. Соколов
―
Скажите, вот если были вожди — Алабян и другие, то какова судьба аутсайдеров в эту эпоху? Проигравшие — тот же Мельников и другие. Они тихо дожили свои годы или попали под репрессии?
Д. Хмельницкий
―
Я когда-то думал, что архитекторы под репрессии почти не попадали. Разве что случайно. То есть целенаправленных репрессий против архитекторов не было. Более того, главные еретики вроде Мельникова... Мельников до конца жизни жил в собственном доме. Это, кстати, вообще единственный случай, когда в Москве разрешили построить собственный дом, индивидуальный, с нарушением всех норм и правил в конце 20-х годов.
М. Соколов
―
Да ещё и в центре.
Д. Хмельницкий
―
Да ещё и в центре. Да ещё и на таком вкусном месте. Другое дело, что за Мельниковым числится одна заслуга, которую мало кто помнит. Он автор первого саркофага Ленина. Думаю, с тех пор у него были твёрдые связи в ОГПУ, которые, в общем, спасли ему жизнь. Леонидов спился. Его не тронули. Но масса людей, в общем, попала в лагеря. Например, была арестована вся верхушка Академии архитектуры в 1937 году, начиная с ректора Александрова, заместителя ректора Крюкова, ученого секретаря Людвига — вообще все. После этого, кстати, Академия архитектуры изменила тип. До этого она была учебным заведением, а после этого вместо ректора появился президент Веснин.Но вообще говоря, список репрессированных архитекторов довольно длинный. Были удивительные случаи, типа Олтаржевского, который по моим наблюдениям был просто резидентом Америки. Потом он вернулся, на короткое время сел в лагерь, где работал главным архитектором Воркуты.
М. Соколов
―
Но не всем так повезло.
Д. Хмельницкий
―
Не всем так повезло. Не все были резидентами. Крюков умер в Воркуте. Ещё много было расстрелянных. Из восьми, по-моему, студентов Баухауса, которые приехали с Ханнесом Мейером в Советский Союз, расстреляны, оказывается, были три. Четвёртый вышел из лагеря. Остальные просто вовремя уехали.
М. Соколов
―
Ну что ж, спасибо! Я благодарю Дмитрия Хмельницкого за этот разговор о советской архитектуре и о том, что с ней происходило в 20-30-е годы. Вел передачу Михаил Соколов.