Судьба Александра Керенского: от всенародной любви до ненависти... Часть 2. - Борис Колоницкий - Цена Революции - 2016-10-30
М. Соколов
―
В эфире «Эха Москвы» программа «Цена революции», ее ведет Михаил Соколов. Мы беседуем с профессором, доктором исторических наук Борисом Колоницким. Говорим о судьбе Александра Керенского, 1917 год, мы как раз вот в прошлый раз прошли пик Февральской революции. Александр Федорович Керенский становится министром юстиции. Что он делает?
Б. Колоницкий
―
Он действует в соответствии с программой Временного правительства. И он осуществляет ряд мер, которые были необычайно популярны, в том числе он проводит политическую амнистию. Временное правительство отменяет смертную казнь – навечно – было сказано так. И Керенский оформляет это решение. И эти популярные меры, которые были с восторгом восприняты страной, приписывались и не Временному правительству, которое все поддерживало эти меры и определяло, а в первую очередь Керенскому, что увеличивало еще более его популярность.
М. Соколов
―
Но там были решения, которые выглядят довольно спорно - там, упразднен Верховный уголовный суд, судебные палаты, прекращено следствие по убийству Григория Распутина. Вот это последнее выглядит довольно странно. Решение именно Керенского.
Б. Колоницкий
―
На самом деле существовала и до революции довольно широкая коалиция, которая выступала за прекращение расследования убийства Распутина. И как мы знаем, даже члены императорской семьи считали нужным как бы вывести это из-под какого-то расследования. И убийцы Распутина, в том числе и Дмитрий Павлович, они считались общественным мнением героями, которые сделали благое дело.
М. Соколов
―
Герои неподсудны?
Б. Колоницкий
―
Ну, да. Герои неподсудны. Так что, революция как бы осуществила прыжок в иное правовое измерение.
М. Соколов
―
Скажите, а вообще могли Керенского не позвать в состав Временного правительства? Ну, позвали бы кого-нибудь другого от левых, от социалистов – Чхеидзе, например.
Б. Колоницкий
―
Чхеидзе звали – он отказался.
М. Соколов
―
Ну, кого-нибудь другого бы позвали, кто не отказался бы. Почему именно Керенский понадобился в качестве министра юстиции?
Б. Колоницкий
―
Это хороший вопрос. Потому что даже в момент Февральской революции многие рассматривали в качестве другой важной кандидатуры Маклакова, известного юриста, деятеля...
М. Соколов
―
Тоже адвоката?
Б. Колоницкий
―
Да, тоже адвоката и тоже защищавшего многих политических, видного деятеля Конституционно-демократической партии. Но я думаю, что Керенского позвали, потому что он был очень нужен.
М. Соколов
―
То есть, он был влиятелен?
Б. Колоницкий
―
Он был влиятелен. Вспомните, как Милюков в Таврическом дворце толпе представлял Временное правительство, которое создано. И многие встречали недовольными криками. (неразб.) представлял общественности.
М. Соколов
―
Князь.
Б. Колоницкий
―
Да, князь Львов… но он так приберег как гранату: но включен и другой человек…
М. Соколов
―
Керенский.
Б. Колоницкий
―
Да, он знал, что это козырной туз, и толпа была действительно очень важна – то есть, популярный, авторитетный, они понимали, что лучше иметь его в правительстве, чем наоборот.
М. Соколов
―
А он уже тогда ставил целью на самом деле взять всю власть, стать премьером?
Б. Колоницкий
―
Никто не знает. Я думаю, что это какая-то такая спекуляция интеллектуальная, потому что революция непредсказуема. Но он, конечно, был очень честолюбивым человеком, но это как бы, я не думаю, что это могло быть рационально просчитано.Хотя мы можем вспомнить воспоминания Николая Суханова, одного из наиболее известных мемуаристов, который пишет, что он, нелегал, ночевал у Керенского на квартире до Февральской революции, Керенский пустил его на диванчик в своем кабинете, они до полуночи говорили о разных делах, и Суханов говорил якобы Керенскому, что тому суждено сыграть особую роль в русской революции – Керенский там кивал головой.
М. Соколов
―
А вот позиция по поводу войны. Ну, вот, революция победила, Керенский что хотел – продолжать войну, так сказать, повторить историю революционной Франции?
Б. Колоницкий
―
Видите ли, Февральская революция – это такое очень сложное и странное переплетенное событие, когда на короткий момент соединились непримиримые противники. То есть, против режима действовали и сторонники войны, и противники войны. Они объединились, и вопрос о войне – один из наиболее жестких и острых вопросов. Но в ходе Февральской революции ситуация изменилась радикально. Многие умеренные социалисты, которые до февраля были противниками войны в разной степени, после февраля заявили, что ситуация изменилась, сейчас речь идет не о защите царской России, а о защите страны, которую они называли самой демократической страной мира. И появилось такое течение Революционное Оборончество, которое включало и блоки циммервальдской идеологии, то есть, они говорили о капитализме, об ответственности империализма за войну, но говорили, что Россия должна продолжать войну. И Керенский, вот этот мастер создания коалиций, уже в это время, но в особенности после того, как он стал военным министром, с мая, после апрельского кризиса, он все время стремился создавать и воссоздавать максимально широкую коалицию.
М. Соколов
―
Если говорить еще немножко о деятельности в качестве министра юстиции, есть ли вина Керенского в том, что царя и его семью не вывезли вовремя за границу, ну, и, собственно, он потом погиб от рук большевиков, и дети, и жена?
Б. Колоницкий
―
В данном случае это, конечно, не Керенский решал, это было решение Временного правительства.
М. Соколов
―
Всего?
Б. Колоницкий
―
Да. Конечно, такого рода решения принимало все Временное правительство. Ясно было, что, скорее всего, оно будет заблокировано Петроградским советом. То есть, общественное мнение в это время хотело и жаждало суда над, как его называли, Николаем Кровавым. То есть, я думаю, до Мурманска его довезти просто технически сложновато…
М. Соколов
―
А что, не было верных сил у Временного правительства? Вот повез был сам Керенский, что, ему бы в тот момент дорогу перекрыли? Сомневаюсь.
Б. Колоницкий
―
А я сомневаюсь… понимаете, ситуация непредсказуемая. И в этот момент, допустим, на Керенского наезжают по поводу, что он якобы слишком либерально относится к арестованным деятелям старого режима. Вот генерала Иванова, престарелого и больного, Керенский отпустил под честное слово под домашний арест – человека из тюрьмы, и на Керенского уже понеслось, понимаете? Что вот он освобождает деятелей старого режима, ведет себя мягко и так далее. То есть, в марте-апреле Керенского уже критикуют немножко за такой либерализм. Можно себе представить, что решение о Николае Втором вызвало бы гораздо более жесткую реакцию. Это одна вещь. Вторая вещь – а куда, собственно, вывозить-то было? Куда императорскую семью нужно было вывозить?
М. Соколов
―
Были невоюющие Швеция и Дания.
Б. Колоницкий
―
В невоюющие Швецию и Данию, по-моему, вопрос не обсуждался.
М. Соколов
―
Обсуждался в Великобританию.
Б. Колоницкий
―
Великобритания не хотела принимать не только Николая Второго, но в английских архивах мне встречались документы – они не хотели принимать каких-либо членов царской семьи вообще в это время. Почему? Потому что они страшно боялись. Вот в России была немецкая династия, ее скинули. Республиканцы в это время существовали и в Англии, понимаете. И не случайно, что в годы Первой мировой войны династия переименовалась и стала именоваться Виндзорской династией, откинув родовое имя, и другие представители, связанные с английским королевским домом, в британской историографии сменили свои родовые имена. Вот были Баттенберги, а стали Маунтбеттенами, понимаете? И нужны были им еще, английским политикам и английской аристократии, еще одна такая проблема?
М. Соколов
―
Ну, что ж, в данном случае опять получается – «англичанка гадит», а Керенский не виноват, он оставил царя в Царском Селе с семьей, и тот, кажется, сказал, что, жаль, что я с ним раньше не познакомился – он любит Россию и вообще хороший человек.
Б. Колоницкий
―
Одновременно несколько человек написали о Керенском: нужный человек на нужном месте. Это когда Керенский стал военным министром. Не сговариваясь явно друг с другом. Одним из этих людей был бывший император.
М. Соколов
―
А чем он мог произвести такое позитивное впечатление на Николая?
Б. Колоницкий
―
Ну, и Николай произвел на Керенского позитивное впечатление. В общем-то, и Керенский…
М. Соколов
―
То есть, жаль, опять не познакомились?
Б. Колоницкий
―
Понимаете, такая расколотость российской политической элиты, фрагментированность, это было, они представляли друг друга совершенно по-разному ранее. Да, он увидел, что Керенский по-своему патриот, он увидел, что Керенский старается максимально корректно вести себя по отношению к семье. Но и Керенский менял свое отношение после этой личной встречи. И нужно сказать, что некоторые аристократы, близкие и верные царской семье – а их количество сокращалось – они писали о Керенском с уважением вот в этот момент.
М. Соколов
―
Скажите, вот роль Керенского в апрельском кризисе, конфликт вокруг Милюкова, внешней политики и так далее, есть ощущение, что именно сам Александр Федорович Керенский дестабилизировал правительство и натравливал исполком Петросовета на министра иностранных дел Милюкова.
Б. Колоницкий
―
Нет, это не совсем верно. Я не думаю, что Керенский тут был. Натравливать исполком на Милюкова не было никакой необходимости, потому что исполком так натравливался сам, что Керенский в их глазах выглядел как недостаточно активный непринципиальный человек во Временном правительстве. То есть, Керенский испытывал очень мощное давление слева.
М. Соколов
―
И можно ли было было выйти из этого кризиса без такого скандала? Там же были демонстрации, контр-демонстрации. Солженицын говорит, что это вообще ключевой был момент революции, когда надо было подавить вот эти вот деструктивные силы, а потом уже все было поздно.
Б. Колоницкий
―
Ну, я думаю, что и тогда это было технически сложно…
М. Соколов
―
Корнилов утверждал, что силы у него есть.
Б. Колоницкий
―
Корнилов, может быть, и утверждал, что силы у него есть, но никто его приказов только не выполнял. Потому что когда он приказал, как известно, батарее одного из юнкерских училищ прибыть на защиту резиденции Временного правительства, солдаты команды этого училища заблокировали эти действия. Корнилов был генералом без армии. Без санкции Петроградского совета никто бы не действовал. Ну, в общем, наверное, это были не очень осторожные формулировки, но они до апрельского кризиса и не понимали, каков реально расклад сил в стране и в столице. Кризис стал каким-то тестом. Милюков, я думаю, и его сторонники, и Корнилов, не понимали, что Петроградский совет пользуется таким реальным влиянием.
М. Соколов
―
Но в любом случае позиции Керенского после отставки Милюкова в правительстве усилились, да?
Б. Колоницкий
―
Ну, вот позиции Керенского с момента начала кризиса, они ослабли на самом деле. Почему? Потому что вот тут есть очень важный момент, о котором нужно сказать. За Керенским не стояла какая-либо сильная политическая партия. Этого не было. Это было и минусом впоследствии, потому что отсутствие какой-то четкой идеологии, отсутствие проверенных годами, а в случае с некоторыми партиями десятилетиями, партийных деятелей, то есть, одного можно поставить на эту работу, другого… Это сказалось на политической карьере Керенского отрицательно. Но сам тот факт, что он был непартийным человеком, позволял ему создавать коалиции.То есть, формально он был членом партии эсеров, он заявил об этом после февраля. Но его связи с партией эсеров были очень сложными и иногда трагическими. И апрельский кризис де-факто взорвал эту коалицию, которая существовала после февраля. И Керенский тут оказался человеком, сидящим между двух стульев. От него и та, и другая сторона требовали каких-то определенных заявлений. И многие сторонники Милюкова были уверены, что Керенский поддерживает его, потому что все же Временное правительство на самом деле – это не нота Милюкова была, это была нота всего Временного правительства. Иногда портреты Керенского были рядом с портретами Милюкова в эти дни. Но, я думаю, он сам этому не радовался, потому что вот такая привязка была ему не нужна. И несколько дней чего он избегал – он избегал определенности. Там толпа подходила к дому, говорили: Александр Федорович болен, не может, к сожалению, перед вами выступить. На самом деле он участвовал в совещаниях, то есть, это была такая политическая болезнь.
Но потом, в итоге – конечно, вы правы – в итоге и Милюков, и Гучков оказались вне правительства, Керенский активно участвовал в создании правительства, укрепив свой авторитет, и занял пост необычайно важный – пост военного и морского министра.
М. Соколов
―
Вот об этом решении, хочется тоже понять его смысл. Ну, что, он никогда не имел никакого отношения к вооруженным силам, не служил по каким-то причинам в армии, не отбывал эту службу, и вдруг он берется за дело, которого он не знает и не понимает. Зачем? Что, это мания величия?
Б. Колоницкий
―
Завышенная самооценка у Керенского, наверное, была. Но дело-то не только в Керенском на самом деле, дело в тех людях, которые выдвигали его и поддерживали. Но тут был консенсус значительной части политической элиты по поводу его назначения на этот пост. Его же кандидатуру поддержали генералы. Генерал Алексеев – верховный главнокомандующий и командующие фронтами. Их запрашивали – вот кто? – Нет, вот лучше Керенский.
М. Соколов
―
То есть, они рассчитывали, что он будет успокаивать солдатскую массу?
Б. Колоницкий
―
Они надеялись, у каждого была своя повестка – они надеялись, что он дисциплинирует армию и подготовит ее к наступлению, и в некоторых отношениях, честно говоря, наступление – это один из самых удивительных и трагических эпизодов российской истории – наступление в июне 17-го года состоялось.
М. Соколов
―
Да, но поначалу-то оно успешным было, а потом все развалилось. Не надо было браться за оружие.
Б. Колоницкий
―
Нет-нет, вы ставите вопрос так же, как ставят его большинство историков и многие современники – наступление закончилось неудачей. Извините, вот сейчас, глядя на эту ситуацию – а чем иным могло закончиться это наступление?
М. Соколов
―
Не надо было наступать. Ошибка тактики.
Б. Колоницкий
―
Подождите, тут давайте сначала вернемся к этому вопросу. Армия де-факто была в таком состоянии, когда многие части и подразделения голосовали за то, будут они участвовать в наступлении, или нет. Могло такое наступление продолжаться долго в условиях современной войны, когда минуты или секунды буквально значат, понимаете? То есть, решение в значительной степени было безответственным.
М. Соколов
―
Ну, так, а кто его принимал? Керенский был министром.
Б. Колоницкий
―
Керенский был министром, но его поддержал один верховный главнокомандующий Алексеев, его поддержал другой верховный главнокомандующий Брусилов, его поддержали все командующие фронтами. Ни один высокопоставленный профессиональный военный не выступил против этого наступления.
М. Соколов
―
Вот и вопрос – почему?
Б. Колоницкий
―
Авантюристы. Они считали, что это последняя карта. Во-первых, такая вера в чудо. Вот, революция пробуждает утопическое сознание. И когда мы говорим об утопическом сознании, мы говорим, там, о большевиках и анархистах. Но генералы, извините меня, тоже иногда являются носителями утопического сознания. Им кажется, что, мы пошлем одну, две, три дивизии, и мы прекратим политический кризис.И мы сами были свидетелями такого утопизма политиканствующих генералов, да? В данном случае генералы были еще более безответственными. То есть, Керенский, конечно, его как бы вина в данном случае была очень велика, но не только он несет ответственность за это решение. Профессионалы – их мнение было важным.
М. Соколов
―
То есть, он оказался в каком-то смысле жертвой профессионалов. Но на популярности его это не сказалось?
Б. Колоницкий
―
Странным образом, нет. Его популярность первоначально значительно возросла во время подготовки, в первую очередь, июньского наступления, потому что многие политические силы и военные, как мы уже говорили, ставили на это наступление по разным причинам. И несмотря на свое искреннее отношение к Керенскому, которое могло быть разным, они считали нужным увеличить шансы на успех наступления и поэтому укрепляли авторитет Керенского, прославляя его.
М. Соколов
―
И он активно агитировал, ездил по всей стране.
Б. Колоницкий
―
Абсолютно. Он агитировал, и, более того, наступление было задержано, чтобы Керенский смог пропагандистски обработать максимальное количество войск. И для немецкой разведки работа была буквально простая – они просто смотрели, где Керенский выступает, и они знали, где готовится главный удар российской армии – к вопросу об ответственности и безответственности.
М. Соколов
―
Еще одна история, это вот, собственно, что было после этого наступления. Вот вы говорите, что популярность он не потерял. А что, уже к этому времени сложился этот культ Керенского, который вы изучаете?
Б. Колоницкий
―
Мне кажется, да. Манифестации в честь первых побед русской армии в конце июня 17-го года, они дают уже такие формы прославления вождя, которые тиражировались впоследствии в том числе и большевиками. И эта популярность сохранилась какое-то время, несмотря на поражение, но о поражениях, в общем, стало известно в июле, а к этому времени был уже июльский кризис, наступление большевиков и их союзников в Петрограде и в некоторых других городах, и поэтому и Керенский, и немалая часть людей, его поддерживающих, смогли объяснить поражение русской армии, ну, как бы ударом в спину.
М. Соколов
―
То есть, предатели-большевики, немецкие шпионы?
Б. Колоницкий
―
Да, предатели-большевики украли победу у русской армии. Фактически это, конечно, было не совсем так или не так, но не важно – Керенский смог сохранить свою популярность, своей авторитет, и формально это проявилось в том, что он стал главой правительства в июле.
М. Соколов
―
Вот эти замечательные эпитеты: рыцарь революции, львиное сердце, гений русской свободы, пророк и герой революции, добрый гений, первый народный главнокомандующий и все прочее. Вот откуда все это шло? Кто – извините – кто пиарщик?
Б. Колоницкий
―
Вопрос в духе времени отражает глобальный тренд в сторону конспирологической интерпретации. Все – как вам сказать – часть умеренных социалистов поддерживали Керенского, и был использован разработанный ресурс прославления вождей, героев народнической традиции, впоследствии революционной традиции.С другой стороны, была использована и такая патриотическая военная традиция прославления военных вождей, и она также была использована. Множество деятелей русской культуры. Если сейчас мы перечислим, сколько деятелей русской культуры прославляли Керенского разными способами в разных текстах – в профессиональных, непрофессиональных, и не только в текстах – в изображениях, то это такой здоровенный абзац, может быть, страница у нас получится, из одних имен состоящая.
М. Соколов
―
Но ведь и сам Керенский занимался самопиаром – там, руку швейцару жал и прочее. Все это совпало.
Б. Колоницкий
―
Он знал, как играть, он любил быть популярным, он был, безусловно, таким талантливым политическим актером, и многим это нравилось – такой образ министра-демократа был очень важен.Насчет рукопожатий – ну, вы знаете, наверное, такую историю, что это сказалось на его здоровье вновь, потому что в Ревеле он так с энтузиазмом пожимал руки матросам, точнее, матросы так пожимали ему руку – там, сотни, если не тысячи людей, что у него с рукой были проблемы. И вот его знаменитая поза: правая рука за отворотом френча (сначала тужурки, а потом френча), она была вызвана отчасти медицинскими причинами, потому что носить руку на перевязи – ну, как-то неудобно, это демонстрация немощи. Но руки пожимать он продолжал, несмотря на это, и он мужественно пожимал руки левой рукой. Есть фотографии, где он левой рукой пожимает руку.
М. Соколов
―
Вот этот кризис июльский, собственно, такой хаос, там, матросы приезжают в Петроград, большевики устраивают демонстрации. А где военный министр Керенский в этот момент? Он ведь этот мятеж не подавлял фактически?
Б. Колоницкий
―
Он отбыл на фронт, и его чуть не арестовали на вокзале. То есть, были такие попытки его арестовать. Он отбыл на фронт, и все-таки он сыграл роль в подавлении войск, потому что надежные части с фронта, соединения, были посланы в Петроград, и сам факт, что идут злые фронтовики, чтобы навести порядок среди этих тыловиков, которые в действующую армию идти не хотят – это, так сказать, действовало отрезвляюще. То есть, Керенский не присутствовал физически, но его авторитет был важен. То есть, я бы не сказал, чтобы он так не участвовал.
М. Соколов
―
А почему он был недоволен тем, что опубликовали данные об измене большевиков, что Ленин – немецкий шпион? Это же был такой сильный пропагандистский ход, подействовал на солдат, там колеблющиеся поддержали правительство.
Б. Колоницкий
―
Это был действительно сильный пропагандистский ход. Керенский был недоволен, как я себе понимаю, по крайней мере, такие интерпретации есть, он желал бы получить более убедительные доказательства этого.
М. Соколов
―
Как юрист.
Б. Колоницкий
―
Ну да, как юрист и как человек, который думает о суде истории, потому что как бы этот вопрос продолжает дебатироваться историками. То есть, он не настолько совершенно определен, чтобы, грубо говоря, честный суд присяжных, если бы он состоялся, сказал: вот, Ленин виноват. Я не уверен, что такой суд может вынести и сейчас квалифицированное решение. Керенский ждал больших доказательств.
М. Соколов
―
Как Керенский становится премьер-министром? Кстати, по-моему, самым молодым в 20-м веке – 36-летним.
Б. Колоницкий
―
Керенского изображали многие уникальным политиком, и в какой-то степени он был таковым. После февраля страна удерживалась от гражданской войны. Понимаете, самый ключевой вопрос нашей революции и, в общем, всякой революции – соскальзывает или не соскальзывает революция в гражданскую войну. Согласитесь, что всякая революция имеет некий потенциал гражданской войны.В России страну от гражданской войны удерживала коалиция умеренных социалистов и, грубо говоря, либералов. Партии правее конституционных демократов перестали существовать, поэтому кадеты были единственной партией, в какой-либо степени приемлемой для части деловой элиты, для чиновничества, для военных. Опять-таки, не потому что они любили очень Павла Николаевича Милюкова, просто больше вообще уж никого не было. И вот эту коалицию умеренных социалистов и либералов во многих отношениях держал Керенский, потому что отношения между ними были достаточно плохие, но он упорно создавал и воссоздавал эту коалицию. Поэтому в какой-то степени он и был таким незаменимым человеком.
М. Соколов
―
То есть, поэтому он стал премьер-министром?
Б. Колоницкий
―
Да. Без него было бы крайне сложно воссоздать эту коалицию. А социалисты побаивались по многим причинам сами формировать правительство.
М. Соколов
―
А почему?
Б. Колоницкий
―
Для политика самая приятная позиция – это власть без ответственности. И во многих отношениях это болезнь дореволюционной России, понимаете? Потому что после октября 1905 года Государственная Дума стала властью, ну, частью власти. Она располагала немалой властью и в контроле над бюджетом, и как фактор общественного мнения, и как законодательный орган, но Государственная Дума не обладала полной ответственностью, не было ответственного…
М. Соколов
―
То есть, так же и совет, собственно, себя в каком-то смысле стал вести.
Б. Колоницкий
―
Да, и совет хотел. И поэтому социалисты на самом деле довольно долго упирались и не хотели идти в коалиционное правительство даже, и во многом Керенский давил и заставлял их войти в правительство, чтобы они взяли ответственность.
М. Соколов
―
Борис Колоницкий в эфире «Эха Москвы», и мы продолжим после коротких объявлений.РЕКЛАМА
М. Соколов
―
В эфире программа «Цена революции», ее ведет Михаил Соколов. Борис Колоницкий с нами. Мы заканчиваем обсуждение судьбы Александра Керенского.Вот, собственно, мне кажется, интересная ключевая дата – это 19 июля, когда Керенский назначает верховным главнокомандующим Лавра Корнилова. Это была действительно трагическая ошибка?
Б. Колоницкий
―
Это была ошибка, но как бы очень сложно было понять, что Керенский совершает ошибку. Потому что по сравнению с другими генералами, Корнилов казался особенно приемлемым и как профессионал, который действовал решительно и смело, и как, в некоторых отношениях, политический генерал. Почему? Потому что карьеру такую Лавра Георгиевича Корнилова невозможно представить себе без революции. И он рекомендовал себя как человек нового строя. Он носил красный бант, он формально произвел арест царицы; он использовал революционную риторику и в качестве командующего Петроградским военным округом и потом в качестве командующего 8-й армией. С красным знаменем в руках он приветствовал товарища Керенского, обещал ему, что революционные войска пойдут в бой. И отчасти выполнил свои обещания.
М. Соколов
―
Ну, он же создал боеспособные части какие-то.
Б. Колоницкий
―
Он создал не очень боеспособные, не очень большие боеспособные части.
М. Соколов
―
Ударные отряды.
Б. Колоницкий
―
Ну, не только он, и другие создавали, но вот так называемый Корниловский полк, он на самом деле создавался отчасти и при помощи вот этого языка революции, потому что черно-красные погоны – символика, готовность умереть за свободную Россию, такая из возможных интерпретаций, песня полка, которую они изменили потом. Начиналась она так: мы былого не желаем, царь нам не кумир. То есть, декларировалась антимонархическая позиция.Даже для многих – ну, конечно, для многих монархистов, и даже для некоторых деятелей белого движения, генерал Корнилов был такой, ну, как бы, чуть ли не красным генералом. И зная это о Корнилове и имея репутацию Савинкова, который был комиссаром при Корнилове, Керенский пошел на это назначение, о чем вскоре пожалел очень.
М. Соколов
―
Вот, собственно, «заговор» так называемый, в кавычках, или мятеж Корнилова, то есть, как бы есть две версии. Что Керенский поманил Корнилова в Петроград, чтобы подавить большевизм, но бросил. Или, наоборот, Корнилов готовил заговор, пытался втянуть в него Керенского и потом обмануть и отстранить от власти.
Б. Колоницкий
―
Было несколько сценариев заговора, где каждый не доверял друг другу. Керенский понимал, что он не может сместить Корнилова. Просто не может, потому что это вызвало бы очень острый политический конфликт.
М. Соколов
―
Имеется в виду, просто так сместить Корнилова?
Б. Колоницкий
―
Да, просто так сместить Корнилова он не мог, и он понимал все опасности, которые существуют на этот момент, он считал нужным ограничить влияние Петроградского совета, и здесь, конечно, важно было бы иметь Корнилова на своей стороне, поэтому вот какие-то переговоры были.С другой стороны, Корнилов, и в особенности его окружение, готовы были в крайнем случае действовать и без Керенского, готовы в крайнем случае действовать были бы и против Керенского. Ну, в общем, понимали, что лучше, по крайней мере на первом этапе, действовать с Керенским.
Чего не понимал Корнилов и не понимало его окружение, что Керенский на самом деле нужен Корнилову гораздо больше, чем Корнилов Керенскому. Потому что военные – а заговор Корнилова был в значительной степени военным заговором, потому что политики привлекались очень ограниченно большие к этому – они мыслили, как мы уже говорили, по-генеральски. Им казалось, что несколько боеспособных жестких дивизий с фронта наведут порядок в Петрограде и разгонят этот деморализованный гарнизон столицы, где дисциплины было очень мало. Они не понимали, что в условиях политического кризиса действует совершенно другая логика.
Мы на примере 20-го и 21-го века знаем, что иногда элитные воздушно-десантные дивизии, которые, вроде бы, находятся в полном порядке, погруженные в атмосферу революционного города, не могут сделать ничего.
М. Соколов
―
Ну, да, август 91-го.
Б. Колоницкий
―
Мы можем привести и другие примеры вот таких путчей, потому что…
М. Соколов
―
То есть, ему нужна была легитимизация, для того чтобы действовать, нужно было иметь, так сказать, политическую крышу.
Б. Колоницкий
―
И он этого не понимал, его окружение не понимало. Потому что многие в его окружении Керенского ненавидели и говорили достаточно открыто, что, сначала мы расправимся с большевиками, потом мы расправимся с лидерами совета, а потом настанет и для Керенского…
М. Соколов
―
А Керенский-то понимал, с другой стороны, что если он избавится от Корнилова и от таких дееспособных военных, то он потеряет поддержку, в общем, справа, и придется опираться на левых, и сдаст карты большевикам?
Б. Колоницкий
―
Керенскому приходилось выбирать в очень сложной ситуации, но у него был тогда тоже очень важный козырь, который на самом деле решил все дело. Почему? За Керенским стояли войсковые комитеты армии, начиная с приказа номер 1, потом легализованные армейским командованием, по всей стране были созданы в вооруженных силах – и на фронте, и в тылу, и на флоте, были созданы комитеты. Только в зоне Юго-Западного фронта это более 50-ти тысяч членов комитетов в начале лета. Несмотря на борьбу Корнилова, когда он стал командующим фронтом, а потом верховным главнокомандующим, количество этих комитетчиков только увеличивалось.То есть, в масштабах всей страны это несколько сот тысяч имеющих власть хорошо организованных и брутальных людей, понимаете? Они спаялись как какой-то класс во время наступления Керенского. Они были связаны с Керенским. Их некоторые товарищи погибли во время наступления. Без комитетов, так же как без Керенского, наступление было бы совершенно невозможно.
И Корнилов проиграл свою политическую битву еще до выступления, он проиграл ее, начав атаку против комитетов в августе 1917 года. Они недооценивали значения этой силы, они мыслили категориями старой дисциплины и восстановления дисциплины традиционной, трогать этих ребят было необычайно опасно. Керенский имел их на своей стороне.
М. Соколов
―
То есть, если бы часть этих комитетов была на стороне похода Корнилова, то, в принципе, возможность зачистки Петрограда была бы реальной?
Б. Колоницкий
―
Дело-то в том, что он и не мог иметь их, потому что он сделал все возможное, чтобы вызвать отчуждение среди этих, достаточно право настроенных и патриотически настроенных прапорщиков, унтер-офицеров и вольноопределяющихся.
М. Соколов
―
Хорошо. Но вот этот «мятеж» в кавычках подавлен, победа Керенского над Корниловым. Что это – Пиррова победа?
Б. Колоницкий
―
Да.
М. Соколов
―
И дальше власть Керенского, как главы этой Директории, главы правительства была обречена, вы считаете?
Б. Колоницкий
―
Я бы сказал так. После дела Корнилова, назовем его так, на самом деле не после дела – с того самого момента, когда Корнилов не подчинился решениям Временного правительства – там, обоснованные они были, необоснованные…
М. Соколов
―
Провокация, не провокация…
Б. Колоницкий
―
Технически гражданской войны в стране было не избежать, большой. То есть, вот этот механизм гражданской войны был запущен. Я это вовсе не к тому, чтобы снимать ответственность с большевиков за начало гражданской войны. Они гражданской войны не боялись, многие из них, они тоже, большевики, разные…
М. Соколов
―
Владимир Ильич Ленин не боялся.
Б. Колоницкий
―
Психологически и культурно и он, и многие другие, они готовы были пойти на гражданскую войну, потому что считали, что это не самая большая цена, скажем, за выход из мировой войны, за начало мировой революции и так далее.Но гражданская война могла бы пойти и по другому сценарию. Что-то такое, расклад сил, подобный испанскому – все левые против всех правых. И в некоторых регионах страны в ходе гражданской войны складывались же союзы, даже большевиков и эсеров. Ну, например. Ну, в Сибири против Колчака, там иногда возникали самые противоречивые коалиции. Но в целом страна стала распадаться и расползаться уже в сентябре 17-го года. И речь идет не только о большевиках.
М. Соколов
―
Украина же тоже отпадала.
Б. Колоницкий
―
Да, Украина отпадала. То есть, как бы кризис осени 17-го года невозможно представить себе без Киева и без Гельсингфорса, например. Потому что Финляндия отпадала сразу в двух измерениях – с одной стороны, Финляндия отпадала как страна, стремясь максимально дистанцироваться вот от этой ситуации и использовать шанс для получения независимости. А с другой стороны, огромные гарнизоны в Финляндии русские, и, главное – база военно-морского флота фактически вышли из-под контроля Временного правительства.
М. Соколов
―
Была за большевиками-анархистами.
Б. Колоницкий
―
Еще до всех событий в Петрограде. Они фактически отказывались подчиняться приказам Керенского.
М. Соколов
―
Шанс-то переворот предотвратить все-таки у Керенского был или нет, вот, политически маневрируя? Там же создавался Временный совет российской республики, демократическое совещание проводилось, там можно было какие-то войска вовремя перебросить в Петроград и что-то сделать. В принципе, если бы там вовремя выяснили, что командующий Северным фронтом саботирует эту переброску. А Керенский толком ничего не сделал, как говорят, произносил речи.
Б. Колоницкий
―
Он не только произносил речи. Но в данном случае, я думаю, что главные-то козыри были на руках не у Керенского уже к этому моменту, а у лидеров умеренных социалистов. Вот если бы меньшевики и эсеры проявили некоторую волю к власти и взяли бы власть осенью 17-го…
М. Соколов
―
Вместо Керенского?.
Б. Колоницкий
―
Вместо Керенского, или попытавшись включить Керенского тоже, что было маловероятно, потому что Керенский был человеком коалиции, он стремился держать коалицию.
М. Соколов
―
Но во главе с собой.
Б. Колоницкий
―
Во главе с собой. Ну, а другой коалиции между так называемыми буржуазными и умеренно-социалистическими силами никто другой бы и не создал и не хотел никто другой создавать.
М. Соколов
―
То есть, большевикам сложнее было бы свергать чисто социалистическое правительство.
Б. Колоницкий
―
Да. Но лозунги – долой буржуазное правительство, долой дискредитированного Керенского, Учредительное собрание. Тут приходят к власти социалисты, проводят или объявляют, по крайней мере, о какой-то аграрной реформе и прочее-прочее.Еще раз хочу сказать, что хорошего сценария я не вижу и в этой ситуации, потому что какая-либо гражданская война была бы и в этой ситуации, а логика гражданской войны, она тоже выдвигает такие на первый план более жесткие режимы.
М. Соколов
―
Я просто говорю о личной ответственности нашего героя Александра Керенского. Если он не стал защищаться эффективно, он вовремя не ушел.
Б. Колоницкий
―
Вот тут пожалуй – да, он вовремя не ушел. Это верно.
М. Соколов
―
А сюжет с выездом в Гатчину и попыткой вместе с Красновым подавить октябрьский переворот – это самый последний шанс, или там ничего не могло получиться?
Б. Колоницкий
―
Да я, честно говоря, не очень вижу, чтобы это был шанс. То есть, количественное превосходство было таким на стороне большевиков и их союзников – не стоит забывать, что там были тоже и другие люди.
М. Соколов
―
А с другой стороны, когда казаки всерьез начали воевать, эти силы побежали неорганизованные.
Б. Колоницкий
―
Количественный перевес все равно был таким большим, что, ну, допустим, хорошо, вошли бы они в Петроград…
М. Соколов
―
Там юнкера еще есть.
Б. Колоницкий
―
Ну, вот с юнкерами разобрались очень быстро и очень жестоко, крайне жестоко. И вот там же очень маленькие силы, речь шла о нескольких тысячах, иногда там в боях участвовала одна-две сотни казаков. И вот где эта одна-две сотни казаков, на улицах города растерявшаяся, тоже я не вижу. И в данном случае как раз участие Керенского было отрицательным фактором, потому что вот многие офицеры, которые технически руководили боями с Керенским, они не то что бы любили Керенского, вовсе нет. Они его так ненавидели, что готовы были сражаться…
М. Соколов
―
Помочь большевикам.
Б. Колоницкий
―
Да. И кроме того, мы должны иметь в виду еще и такой фактор. Может быть, Керенский в своих воспоминаниях немножечко пережимает это обстоятельство. Но на большевиков надеялись не только левые, многие консервативно настроенные люди, многие военные, они надеялись, что это шанс для них, потому что они говорили: ну, вот, большевики – ну, это же несерьезно, это правительство не может продержаться много.
М. Соколов
―
То есть, чем хуже, тем лучше? Ну, вот ненадолго.
Б. Колоницкий
―
Очень ненадолго. Ну, скинут эту дурацкую фигуру Керенского, который только ширмой служит для чего-то, проявят свой звериный лик, проявят свой непрофессионализм, и это опереточное правительство будет свергнуто, и будет установлено что-то такое нормальное типа военной диктатуры. И вот тогда мы заживем хорошо и счастливо.И в некоторых дневниках современников пишут: ну, вот большевики пришли к власти, ну, Ленин же не хуже Керенского, потому что хуже быть не может. Или даже в письмах, дневниках деятелей Русской Православной церкви: ну, Ленин, по крайней мере, лучше Керенского. Понимаете?
М. Соколов
―
Как вы объясняете такую быструю потерю легитимности? Ну, он глава правительства, который покинул Петроград, к сожалению, может быть, не поехал в Москву, где были силы, как мы видели, они дольше сопротивлялись большевикам, но тем не менее. Вот исчезает где-то в подполье, и дальше его полномочий никто не признает.
Б. Колоницкий
―
Если бы он поехал в Москву, если бы он доехал до Москвы, то не факт, что его присутствие усилило бы антибольшевистские силы.
М. Соколов
―
Тут вопрос…
Б. Колоницкий
―
Скорее бы ослабило. Как я уже говорил, одна из причин победы большевиков – ну, мало кто хотел умирать за большевиков, но уж точно никто не хотел защищать Керенского. Это была к этому моменту дискредитированная фигура. И особенности кризиса были – резкая потеря легитимности, потеря авторитета власти еще до прихода к власти большевиков, и персонифицировал кризис этой власти именно Керенский. Его ненавидели и крыли, иногда очень похожими словами и люди левых, и правых убеждений, что проявлялось в самых фантастических слухах.
М. Соколов
―
Но прошло буквально 3 месяца, и репутация революционного героя погибла. Что же все-таки случилось, где точка, по которой ударили, и она исчезла?
Б. Колоницкий
―
Есть несколько причин. Одна причина заключается в том, что условий для воссоздания коалиции больше в России не было. Ну, после дела Корнилова там было создано новое Временное правительство, но ни один видный политик туда не вошел, честно говоря, кроме самого Керенского. Это как бы такой политический уровень измерения проблемы.Второй уровень – это всякая революция, это революция больших ожиданий, и Февральская революция была революция особенно высоких ожиданий.
Есть одна почтовая открытка, серия почтовых открыток, выпущенных в 1917 году. Она посвящена деятелям Временного правительства. И там каждый министр изображался на каком-то фоне, соответствующем его роду деятельности. Ну, например, государственный контролер Годнев – там группа таких граждан, изучает бюджет – там, приход, расход… Обер-прокурор Синода – там богомольцы. На фоне чего изображается Керенский, министр юстиции? На фоне горящей тюрьмы. Можете себе представить? Очень многие люди – это отражено и художником – верили, что в свободной России, освобожденной от царизма, не будет преступлений, соответственно, необходимости в ужасных тюрьмах и не будет, понимаете?
На каком-то этапе эти завышенные ожидания столкнулись с суровой действительностью, которая становилась все более суровой и суровой. И если первоначально все надежды вот на такое сказочное перерождение страны связывали с Керенским, с вождем-спасителем, то потом вся ответственность за кризис – экономический, продовольственный, политический и так далее и так далее – возлагалась именно на него.
Помните, был такой термин, ушедший, но, по-моему, очень хороший: авторитарно-патриархальное сознание, да? Вот это авторитарно-патриархальное сознание пережило революцию. То есть, отвергая язык монархии, оно оставалось структурированным авторитарно очень. А оборотная сторона вот такого авторитарно-патриархального патернализма, это инфантилизм.
М. Соколов
―
Вот не было у Александра Федоровича Керенского для работы с этим сознанием и инфантилизмом современных средств массовой пропаганды, зомбоящика, чтобы объяснить, что кругом враги, кто в чем виноват, и где англичанка или, наоборот, германец гадит.
Б. Колоницкий
―
Я думаю, что вы преувеличиваете значение техники. У манипулирования, мне кажется, есть предел, и оно успешно, если находит какой-то отзвук чему-то. Ресурсы в пропаганду Керенского вкладывались немалые и очень большие, и они использовались. На стороне Керенского, как я уже сказал, были иногда очень талантливые яркие люди, в том числе и многие видные деятели русской культуры, которые, впрочем, поменяли многие о нем мнение достаточно быстро, так же как и неграмотные солдаты.
М. Соколов
―
Но в завершение о судьбе все-таки Александра Фёдоровича, который прожил долго, и в эмиграции у него был успешный для эмиграции проект – газета-еженедельник «Дни», там 10 лет продержался и так далее. Неужели он верил, что у него есть шансы вернуться в политическую жизнь России?
Б. Колоницкий
―
Да. Политики такого масштаба – это особые люди. И иногда говорят о том, что Керенский случайно оказался. Он оказался не случайно. То есть, в некоторых отношениях последний император был прав – нужный человек на нужном месте.
М. Соколов
―
Но ненадолго.
Б. Колоницкий
―
Получилось так, что ненадолго. Да, и, наверное, и не мог он быть надолго. Но люди, побывавшие во власти, они на всю жизнь отравлены властью и мыслят себя в ситуации властвования. И Керенский, конечно, в эмиграции очень долго, если не до конца, мыслил себя как масштабного политического деятеля даже тогда, когда он уже перестал им быть.
М. Соколов
―
Кстати говоря, может быть, и ошибкой было тех же эсеров, что они от него постоянно отталкивались, уже когда многие времена Керенского могли вспомнить как совершенно замечательные на фоне большевистского террора, например. Вот слово «керенщина», оно вообще справедливо как термин?
Б. Колоницкий
―
Оно стало употребляться и оно стало употребляться, я думаю, что осенью 17-го года, надо это посмотреть внимательно, и важно, что оно употреблялось всеми фактически. То есть, и будущие красные, и будущие белые в ходе гражданской войны строили, как бы осознавали себя в отталкивании от режима керенщины. То есть, он был неприемлем ни для одних, ни для других. Генерал Деникин в своих воспоминаниях буквально так пишет: как нас охарактеризовать? Мы были как бы очень разными, но что нас объединяло – нас объединяло неприятие керенщины.
М. Соколов
―
Хорошо. И последнее. Все-таки у нас тут столетие революций или революции, в разных терминах, приближается. Ну, и что скажут историки по этому поводу?
Б. Колоницкий
―
Ой, ну, историки скажут разные вещи. Я как историк могу сказать следующее, что предсказать что-то очень сложно, потому что много, конечно, зависит от общеполитической ситуации, и это окажет непосредственное влияние даже на те проекты, которые существуют сейчас, и которые появятся.Но что можно предсказать? Во-первых, немало людей усилит свой ресурс благодаря этому юбилею, потому что сейчас снимаются фильмы, там, проекты памятников и так далее.
Второе, что мы можем сказать. Существуют какие-то проекты использовать этот ресурс юбилея для какого-то национального примирения. Никакого национального примирения не будет. Освещение юбилея революций и революции 17-го года будет партийным. То есть, если французский историк Франсуа Фюре мог сказать в конце 20-го века: революция окончена – российская революция не окончена.
М. Соколов
―
Спасибо. Гостем «Эха Москвы» был Борис Колоницкий, доктор исторических наук, профессор, наш гость из Петербурга. Вел передачу Михаил Соколов.