Судьба Александра Керенского: от всенародной любви до ненависти. Передача 1 - Борис Колоницкий - Цена Революции - 2016-10-23
М. Соколов
―
На «Эхе Москвы» программа «Цена революции», наш гость из Петербурга - профессор, доктор исторических наук Борис Колоницкий. Говорим сегодня о судьбе Александра Керенского, прожившего 17-й год на пике карьеры и за полгода удостоившегося и всенародной любви, и ненависти. Добрый вечер, Борис Иванович.
Б. Колоницкий
―
Здравствуйте.
М. Соколов
―
Хотел спросить, что заставило вас взяться за работу об Александре Керенском – есть ведь еще несколько его биографий, уже опубликованных в последнее время.
Б. Колоницкий
―
Я пишу, то есть, написал уже книгу, которая должна выйти в будущем году, но это не биография Керенского, и биография его меня интересует менее. Меня интересует отношение людей к Керенскому в первую очередь в 1917 году, и мне кажется, через это отношение видны некоторые процессы существенные и политические, и культурные того времени. Было несколько причин, почему я довольно давно стал интересоваться Керенским.Одна из причин была такова: язык поклонения политическому вождю в 1917 году странным образом напоминает язык такого высокого сталинизма, то есть, уже в мае 1917 года, когда Керенский стал военным министром, Станиславский, Немирович-Данченко, коллектив Московского Художественного театра обращаются к Керенскому с таким восторгом и в таких словах, которые очень напоминают обращение деятелей советской культуры к Сталину буквально. То есть, этот язык почитания вождя вырабатывался в это время и вне аппарата террора. Я не хочу сказать, что сам Станиславский и Немирович-Данченко сочиняли этот текст, но они дали свою подпись, то есть, укрепили такой язык своим авторитетом.
М. Соколов
―
То есть, вы хотите изучить вот эту почву, на которой потом вырастало поклонение диктатору, да?
Б. Колоницкий
―
Это, может быть, слишком прямо. Я пытаюсь изучить, как в условиях радикальной антимонархической революции, которая табуировала многие понятия языка почитания власти, в течение очень быстрого времени возникает культ вождя-спасителя.
М. Соколов
―
А вождя, действительно, ждали вот такого вот, единственного и неповторимого, получается?
Б. Колоницкий
―
Сложно сказать, ждали или нет. И мне сложно найти источник и метод, который мог бы говорить о длительности такого ожидания. Но, как я писал уже в других своих работах, одна из причин февраля на самом деле – это не развитие демократического сознания и даже не развитие антимонархического сознания, а невозможность поклоняться именно этому монарху, потому что Николай Второй совершенно не соответствовал и монархическим ожиданиям политического лидера.
М. Соколов
―
А в чем он был неправильным? Давайте напомним тогда.
Б. Колоницкий
―
Понимаете, один мой любимый источник – это дела по оскорблению членов императорской семьи. И очень интересно посмотреть, как люди оскорбляли царя, царицу, других членов царской семьи. Ну, вот Николая Второго очень часто характеризовали дураком. Вот царицу, например, дурой никто особенно не называл. То есть, Николай Второй, я бы так сказал, он воспринимался как профессионально непригодный, не готовый к исполнению, неубедительный в исполнении своих монархических обязанностей. Не подготовил страну к войне, занимался совершенно не тем.
М. Соколов
―
Хорошо. Давайте мы теперь все-таки возьмемся за биографию Александра Фёдоровича Керенского. Родился он в Симбирске, и вот, собственно, может быть, несколько слов о его родителях, как они повлияли на формирование будущего премьер-министра России и Российской республики?
Б. Колоницкий
―
Очень многие историки сравнивали Ленина и Керенского – оба родились в Симбирске, родители служили, отцы служили по ведомству Министерства народного просвещения и сделали карьеру, то есть, Илья Николаевич Ульянов и Федор Керенский сделали эту карьеру, дослужившись до генеральских чинов.
М. Соколов
―
Статских.
Б. Колоницкий
―
Да. Действительный статский советник. Ну, в гражданском ведомстве генеральские чины.
М. Соколов
―
То есть, отец – как бы генерал-майор?
Б. Колоницкий
―
Ну, да. Керенский-старший еще более потом был удачлив в своей карьере, он был инспектором народных училищ Туркестанского края. Значительную часть своей молодости, юности Керенский провел в Ташкенте, и там он закончил гимназию. Родители были у Керенского консервативными людьми, и тут нельзя сказать, что родители повлияли на его радикализацию. Скорее повлияла атмосфера обучения в Санкт-Петербургском университете, он сменил факультет, в конце концов закончил юридический факультет, как, кстати говоря, и Ленин, тот же факультет того же университета.Но вот университетская среда и очень развитая среда такой радикальной интеллигенции Петербурга очень сильно на него повлияла. И его жена Ольга Львовна Барановская, она представительница этой группы, очень радикальная, в некоторых отношениях, может, и радикальнее, чем сам Керенский.
М. Соколов
―
Скажите, а вот Ташкент, вот эта жизнь в Туркестане, опять же, было ли какое-то влияние, можем ли мы это увидеть? Все-таки это были новообретенные Россией завоеванные колонии, собственно. И вообще интересно, как он относился к этой колониальной политике?
Б. Колоницкий
―
Хорошо относился. С одной стороны, он, конечно, политически корректен – и защита национальных меньшинств, и впоследствии, когда было вот это ужасное восстание 1916 года в Казахстане и в Средней Азии, Керенский, несмотря на болезнь, поехал расследовать эти события, и, как водится, во всем обличал царизм. То есть, защита национальных меньшинств была очень важной частью его политических убеждений. Вместе с тем, и в его воспоминаниях мы можем встретить такое умилительное отношение к прошлому – такая империя, которую мы потеряли или не совсем потеряли.
М. Соколов
―
То есть, очень позитивно.
Б. Колоницкий
―
Позитивно. Россия принесла культуру, цивилизацию, все было хорошо, ну, там царизм неправильно себя вел. Ну, вот если немножко скорректировать, то империя была бы еще и лучше.
М. Соколов
―
То есть, он был такой культурный империалист в таком европейском смысле, типичный для того времени?
Б. Колоницкий
―
Он был империалист, безусловно. Он был державник и сторонник империи.
М. Соколов
―
То есть, мы не можем сказать, что он поддерживал каких-то сепаратистов и вообще выступал за роспуск империи, чем занимался Владимир Ильич Ульянов-Ленин?
Б. Колоницкий
―
Владимир Ильич Ленин, с одной стороны, тактически, когда надо, выступал за роспуск империи, но практически в ходе гражданской войны он заново сколотил – ну, конечно, не он, а с большой командой энергичных импровизирующих людей, он сколотил империю на новых основаниях, таких, что она просуществовала дольше, чем некоторые другие империи. А в некоторых отношениях еще и существует.
М. Соколов
―
Вот если мы будем говорить о событиях молодости Керенского, что повлияло прежде всего на его политическую ориентацию? Ну, в конце концов, можно же было делать карьеру в государственном аппарате, пойти на службу, почему он выбрал путь человека свободной профессии – помощника присяжного поверенного?
Б. Колоницкий
―
Обаяние культуры радикальной интеллигенции. Эта среда притягивала и придавала жизни какой-то особый смысл. Да, правда, он не пошел на государственную службу, он не пошел по пути адвоката, который зарабатывал большие деньги. То есть, я не хочу сказать, что он бедствовал, некоторые современники, и сам он, говорили о сложном материальном положении, но иногда они преувеличивали его из тактических соображений. Но, конечно, карьера политического адвоката была выбрана им не из-за гонораров.
М. Соколов
―
А из-за чего – убеждения?
Б. Колоницкий
―
Убеждения.
М. Соколов
―
Откуда взялись эти убеждения?
Б. Колоницкий
―
Честолюбие. Потому что, как вам сказать, в России было, по крайней мере, до октября 1905 года, и в значительной степени потом, мало таких возможностей для открытой политической трибуны. То есть, вот политический адвокат – успешный, удачный, имел возможность открыто иногда заявлять о своих политических убеждениях и защищать не только своих подзащитных, но и их убеждения. И Керенскому эта роль необычайно нравилась. О нем говорили так: ну, он, конечно, замечательный юрист, если вы хотите яркого выступления – это к Керенскому, если вы хотите точно оправдания клиента – то тут мы гарантировать ничего не можем. Потому что для Керенского было очень важно скорее защищать политические убеждения, чем собственно конкретного человека и добиваться смягчения приговора. Но многим его подзащитным это как раз и нравилось. И для них выступление на суде было не только защитой, но и атакой на существующий строй.
М. Соколов
―
Это такой момент славы, да?
Б. Колоницкий
―
Конечно. Вот Керенский – необычайно честолюбивый человек был с молодости и всегда оставался им.
М. Соколов
―
А действительно ли он мечтал в какой-то момент о карьере актера и даже в каком-то любительском театре играл, что ему потом помогло?
Б. Колоницкий
―
Он действительно брал уроки пения, мечтал о карьере оперного певца. И известны опубликованные его письма родителям из Петербурга, и он подписывал иногда с долей шутки «будущий актер императорских театров». И, конечно, хорошо разработанный и поставленный голос очень ему помогал в 1917 году, когда ему действительно приходилось выступать на лучших театральных площадках страны, ну, и перед огромными аудиториями на улицах, площадях.
М. Соколов
―
А был ли Александр Федорович Керенский успешным адвокатом? Все-таки вот вы сказали, что он мог произнести яркую речь, а вот есть ли у нас доказательства, что он действительно оправдывал людей, мог добиваться в открытом суде успеха?
Б. Колоницкий
―
Мы можем говорить о некоторых его успехах. Ну, это зависело иногда и в том случае, если был суд присяжных, от настроения присяжных, от многих обстоятельств.Но вот первый его процесс – его случайно вызвали, потому что никого не было, он выехал в Эстляндию и защищал эстонских крестьян, участвовавших в разгроме имения остзейского помещика. Многих оправдали. И как бы эстонцы преподнесли ему серебряный кубок в знак признания. То есть, первое же его дело было и юридическим успехом.
Если говорить о больших успехах, то это дело – но, там не только он защищал – был процесс армянской революционной партии Дашнакцутюн. И, в общем, это была победа защиты. Более того, они выявили, что следствие участвовало в подлоге, то есть, очень прижали власть, и начальство этого следователя, чтобы вывести его из-под удара, объявило его не вполне умственно полноценным, что-то такое произошло, и не отвечал за свои поступки. Но для оппозиции и для защиты этот процесс был, конечно, победой. Так что умел, да.
М. Соколов
―
А вот его связь с революционным движением, собственно, когда она началась?
Б. Колоницкий
―
Это 1905 год. Как и многие другие – это шок от расстрела 9 января. Он помогал жертвам, в том числе юридически как доброволец. Затем краткий энтузиазм после манифеста 17 октября, об этом он пишет и, похоже, что не врет в данном случае. Но потом радикализация, он даже предложил себя в качестве добровольца для участия в террористической деятельности, и, похоже, этого не случилось, потому что Азеф отверг его кандидатуру по каким-то причинам.Но несмотря на это, он участвовал в издании журнала эсеровской ориентации, был арестован полицией, и у него были обнаружены листовки и пистолет. И этот арест был очень важен для его карьеры. Потому что до этого момента в радикальных кругах к нему относились с некоторым опасением, потому что слишком связан с бюрократическими кругами, отец достаточно высокопоставленный чиновник консервативных убеждений – как бы не свой для радикальной интеллигенции.
Но посадили, в тюрьме держался уверенно, смело. Когда вовремя не предъявили ему обвинение (законы знал), объявил голодовку. Его выслали в Ташкент. Затем, используя семейные связи, он вернулся в Петербург. Ну, то, что вернулся в Петербург, используя семейные связи, это было меньше известно. Но вот такое доблестное с точки зрения политической этики радикальной интеллигенции поведение во время ареста, как он писал, по-моему, он писал так: я заслужил свои шпоры. То есть, он был принят в орден.
М. Соколов
―
Но в партию эсеров он не вступил. Как вот эта его партийность определялась?
Б. Колоницкий
―
Партия – мы смотрим на все партии через историю КПСС.
М. Соколов
―
Через партбилет.
Б. Колоницкий
―
Да, там, рекомендация, партийный билет… Он примыкал а эсерам, я бы сказал это так, и сочувствовал им. Но в Государственную Думу он прошел от группы трудовиков, потому что эсеры бойкотировали эти выборы, они считали неправомочным участвовать в них. Но вообще-то нужно сказать, что от выборов Керенского в Государственную Думу эсеры выиграли, потому что контакты с партией он не прерывал, а ресурс и возможности депутата Думы – это был полезный ресурс.
М. Соколов
―
Это, по-моему, в 1912 году его избрали?
Б. Колоницкий: В 4
―
ю Государственную Думу.
М. Соколов
―
Да. А как его, собственно, выдвинули – кто, что? Там же нужно было, по-моему, ценз иметь, имущество и так далее.
Б. Колоницкий
―
Ой, слушайте, там была такая история. Выдвинула его трудовая группа. Некоторые представители трудовой группы были его подзащитными, он защищал, это тоже к вопросу о создании каких-то сетей. Многие интересные люди были его подзащитными. Кстати говоря, и некоторые большевики.Но вот эти представители трудовиков предложили ему, выбрали город Вольск Саратовской губернии, имевший репутацию красного, так сказать, города, то есть, довольно левую. Купили ему там домик, или он сам купил – ну, какие-то деньги были, наверное, собраны. Купили домик, и он имел возможность пройти от выборщиков Вольска в Губернское избирательное собрание. Ну, там он прошел и представлял Саратовскую губернию. И некоторые его ошибочно называли саратовским адвокатом.
М. Соколов
―
А как вот Керенский использовал трибуну в Государственной Думе до войны? Ну, вот, как говорят, эпоха реакции, бессмысленно участвовать во всяких парламентах и прочее. Вот что он реально делал?
Б. Колоницкий
―
Реально, я бы сказал, в большей степени он использовал Думу как трибуну. И многим этот парламентский стиль, этот стиль выступлений Керенского не нравился, потому что он не походил на корректные деловые обсуждения, на деловую речь. Его цель была – мобилизация общественного мнения и атака на режим.
М. Соколов
―
И самореклама, наверное?
Б. Колоницкий
―
Ну, мы можем назвать это саморекламой, но не только самореклама, потому что он обозначал определенный политический вектор, обозначал позицию левых радикалов.
М. Соколов
―
А насколько он сотрудничал, скажем, с теми же социал-демократами? Там же были и меньшевики, и большевики, у них была своя группа.
Б. Колоницкий
―
В некоторых отношениях они сотрудничали, они сотрудничали и впоследствии, потому что когда вот пятерку большевистских депутатов арестовали в 1914 году, то Керенский был одним из тех, кто организовал их юридическую защиту.Они сотрудничали, но тут еще какие вещи? Вот Чхеидзе, допустим, лидер меньшевистской фракции в Государственной Думе, он не был хорошим ярким честолюбивым оратором, каким был Керенский, и поэтому Керенский становился самым известным среди левых, и это было важно.
Но сотрудничали они и по другим линиям. Вы говорили о том, что Керенский не был определенным противником империи. Вы знаете, Керенский – не партийный человек в принципе. Он тактик, и в этом его ценность. Он редкий для России человек, умеющий создавать разные компромиссы, и его не очень жесткие идеологические партийные привязанности и симпатии позволяли ему делать. Это такая необычайная идеологическая пластичность.
Его называли политическим импрессионистом. Один из смыслов, который вкладывался в эту характеристику – он стремился создать широкие коалиции, потому что во время Первой мировой войны главная задача, с его точки зрения – ликвидация самодержавия. И ради этого нужно создать коалицию всех – сторонников войны, противников войны.
Он мог говорить со всеми, очень корректируя и редактируя свою речь в зависимости от аудитории до такой степени, что иногда это могло казаться и беспринципностью. Может быть, так оно и было, но это очень важные тактические способности. То есть, до февраля – объединение всех сил, которые были бы направлены на свержение монархии. После февраля – объединение, создание максимально широкой коалиции.
М. Соколов
―
Коалиции все-таки кого с кем? Вот если говорить о периоде, скажем, предвоенном, вот, условно говоря, с кем он блокировался? Дело в том, я насколько помню, когда уже создавался прогрессивный блок, трудовики в него не вошли.
Б. Колоницкий
―
Трудовики в него не вошли, они критиковали слева, и позиция прогрессивного блока критиковалась Керенским как недостаточно решительная и недостаточно радикальная. Но со многими людьми, вошедшими в прогрессивный блок, Керенский сотрудничал.И, что было очень важно для такой тактики и для него лично, Керенский занимал очень важную позицию в предреволюционное время. С одной стороны, он был депутатом Государственной Думы, человеком публичным, человеком ресурсным, которого, в частности, защищал еще депутатский иммунитет. Его не могли арестовать и не могли осудить. Это было очень важно.
С другой стороны, Керенский был связан и с различными подпольными группировками. Ну, в первую очередь с неонародническими, в частности, и с эсерами. И он тоже помогал им, используя свой ресурс, используя свои контакты, помогал им и финансово. И вот это пограничье легальной и нелегальной деятельности было очень важным.
М. Соколов
―
Насколько я помню, у депутатов Государственной Думы была неприкосновенность еще их жилища, они там могли какие-то сходки проводить, в общем, безнаказанно.
Б. Колоницкий
―
Я врать не буду, я не помню о жилище, но факт то, что какие-то собрания партийные и межпартийные проходили на квартире Керенского неоднократно. Но такая позиция, с одной стороны, была для него важна, но, конечно, она делала Керенского необычайно… ну, источником и для секретной полиции, потому что внедряли людей в его окружение, следили за его квартирой. Конечно, сам он передвигался необычайно быстро, он такой был лихорадочный человек и он получил кличку от агентов наблюдения «скорый» - быстро бегал он всегда.Но вот всякие эти радикальные люди – легальные и нелегальные, они к Керенскому летели как светлячки, знаете, на лампу. И, конечно, полиция смотрела, кто там к нему прилетал. Так что, это создавало некоторые возможности и для тайной полиции.
М. Соколов
―
Но вот была еще история до войны с расследованием Ленского расстрела. Вот опять же Керенский на этой истории что-то заработал?
Б. Колоницкий
―
Политический капитал, конечно. То есть, понимаете, ну, вот это совершенно ужасная скандальная история, которая способствовала политической мобилизации, была послана правительственная комиссия, которая, кстати говоря, работала корректно и профессионально, но общественность заявила о том, что не доверяет. Были собраны деньги по подписке, и группа радикальных адвокатов, которая пользовалась доверием общественности, была послана туда, Керенский был одним из ее лидеров. Он поехал, и это, конечно, способствовало его популярности, известности и некоторым связям, важным впоследствии. В частности, во время поездки в Сибирь он познакомился с Екатериной Константиновной Брешко-Брешковской, и это сотрудничество было важно для него в 17-м году и для нее.
М. Соколов
―
Вот начинается Первая мировая война. Собственно, какова была позиция Керенского и трудовиков вот в начале этого политического кризиса, перед принятия решения, после принятия решения об объявлении войны Германии?
Б. Колоницкий
―
Вот тут я вновь хотел бы сказать о пластичности Керенского. Потому что он выступал на первом заседании Государственной Думы и построил свою речь так, что заслужил даже аплодисменты некоторых правых, но вместе с тем, эта речь была построена так, что она могла читаться и как послание, совершенно допустимое для левых. Вот это колоссальное умение его быть как бы вот своим, казаться своим в разных лагерях, оно совершенно удивительное.То есть, с одной стороны, он сказал про правящие классы и их ответственность за происходящее, но с другой стороны, он говорил, он не выступал как противник войны. Некоторые считали его циммервальдцем, то есть, сторонником конференции международной социалистической противников войны.
Тут тоже нужно сказать, что Керенского иногда очень заводила риторика, он ее умело использовал. И он как бы использовал язык циммервальдизма, но вместе с тем, никогда он циммервальдистом таким не был. Керенский не выступал за прекращение войны. Он выступал против режима, ведущего войну. Но это давало ему возможность говорить и со сторонниками, и с противниками продолжения войны.
М. Соколов
―
Был ли он искренен, считая в 1915 году, что революция может приблизить победу над Германией и Австро-Венгрией? Но вот как можно во время войны свергать правительство, точнее, самодержавие и так далее? - удивится современник.
Б. Колоницкий
―
Ну, понимаете, удивится современник нынешний, вы имеете в виду?
М. Соколов
―
Конечно.
Б. Колоницкий
―
Ну, да. Если вырвать из контекста, то да. Но, во-первых, период Первой мировой войны, он на самом деле делится на несколько важных этапов. И ресурс первоначальной патриотической мобилизации в разных странах, не только в России, был выработан. Современные историки, которые изучают не только Россию, говорят о задаче ремобилизации, да?
М. Соколов
―
Это к какому времени?
Б. Колоницкий
―
До 1916 года. То есть, какой-то кризис начинается. Ну, вот такой наивный энтузиазм первых недель войны, когда всем казалось, что война закончится быстро, и все считали, что она закончится их победой, это закончилось довольно быстро, была задача ремобилизации.Потом, многие люди в стране совершенно искренне верили, что это правительство не может вести войну эффективно. В 1915 году – нет снарядов, нет винтовок, нет самых необходимых вещей, и прочее-прочее. В 1916 году ситуация улучшилась, но была все равно достаточно сложной по различным параметрам. Итак, многие считали, что правительство и монарх ответственны за сложившуюся критическую ситуацию. Но более того, о чем я писал в своей предыдущей книге, все большее количество людей при этом достаточно, казалось бы, информированных и серьезных, считали, что режим предательский, что царь готовит сепаратный мир с Германией, что царица симпатизирует немцам, а, может быть, даже является и немецким агентом, что в стране побеждает так называемая германская партия, которая хочет заключить мир. Это были распространенные представления.
М. Соколов
―
Мы здесь сделаем небольшую остановку, и с Борисом Колоницким поговорим после недолгих объявлений.РЕКЛАМА
М. Соколов
―
В эфире «Эха Москвы» программа «Цена революции», у микрофона Михаил Соколов, доктор исторических наук Борис Колоницкий у нас в студии. Мы говорим об Александре Керенском и о его судьбе в революции. Но до революции мы пока не дошли. Собственно, я хотел вас спросить о таком как раз политическом феномене, как распутинщина, какую-то роль в борьбе с ней сыграл Керенский?
Б. Колоницкий
―
Да, да. То есть, для Керенского Распутин, может быть, был не таким шоком, как для многих монархистов, потому что Керенский по своим политическим убеждениям ничего от этого режима и не ожидал хорошего. Но Керенский способствовал, да, обличению распутинщины, и, похоже, на каком-то этапе он и сам верил в некоторые слухи относительно явно преувеличенного влияния Распутина.
М. Соколов
―
А вот был ли Керенский в это время уже членом какой-то политической такой закрытой организации? Некоторые называют это масонскими ложами или политическим масонством. Что это было такое, и был ли Керенский активным участником какой-то такой структуры?
Б. Колоницкий
―
Керенский был участником организации, которую я бы назвал элитарным политическим тайным надпартийным объединением, наверное, так его можно охарактеризовать. И среди историков не существует какого-то единого мнения относительно роли масонов или этой организации, которую мы упрощенно называем масонской, в выдвижении Керенского. Некоторые говорят, то масоны сделали Керенского. Я бы к этому относился осторожно, потому что очень известным общественным и политическим деятелем Керенский стал до вступления в эту организацию. Но она была для него важна. Какое-то время он был генеральным секретарем этой организации. И некоторые исследователи ее говорят о новом периоде этой организации тогда, когда Керенский к ней подключился и ее возглавил. Но существует дискуссия относительно принадлежности тех или иных политических деятелей к масонству, но многие близкие политические друзья Керенского, по всей видимости, к ней принадлежали.
М. Соколов
―
А, например, кто?
Б. Колоницкий
―
Ну, мы вполне определенно можем говорить о Николае Некрасове, грубо говоря, левом кадете, который был близким политическим сотрудником Керенского. Весьма возможным было – хотя некоторые ставят это под вопрос – Михаил Терещенко.
М. Соколов
―
Будущий министр иностранных дел.
Б. Колоницкий
―
Министр финансов и министр иностранных дел Временного правительства, представитель очень богатой киевской семьи. Чхеидзе, о котором мы сегодня говорили.
М. Соколов
―
Меньшевик.
Б. Колоницкий
―
Да, лидер меньшевиков в Государственной Думе, впоследствии председатель исполкома Петроградского совета. Так что, некоторые люди, безусловно, были. Ну, вот человек, который сменил Керенского на посту генерального секретаря, Александр Яковлевич Гальперн, он был впоследствии управляющим делами Временного правительства после Набокова. Так что, ну, связи эти нельзя отрицать, но не нужно преувеличивать значение…
М. Соколов
―
А что они делали?
Б. Колоницкий
―
Политические консультации, координация действий. Иногда даже, насколько я понимаю – ну, мы можем судить очень часто по воспоминаниям, а все мемуаристы врут – но насколько можно судить, даже решения принимались редко какие-то. Речь шла о какой-то координации, согласовании, обмене информацией. Это было достаточно важно, и в некоторых случаях они смогли о чем-то неформально договариваться и влиять, в первую очередь, на общественное мнение.
М. Соколов
―
А о роли случайности, вот я помню из биографии, Керенский довольно серьезно болел, у него были проблемы с почками. Могло ведь так случиться, что по здоровью он бы не смог стать активным участником революции?
Б. Колоницкий
―
Я бы поставил вопрос наоборот: по здоровью он стал активным участником революции. Действительно у него была очень серьезная болезнь, туберкулез почки, и в Финляндии ему, по-моему, в 16-м году, вырезали почку. Даже по нынешним временам это очень и очень серьезная ситуация. И современники фиксировали болезненный вид Керенского. И он проявил немало мужества, энергии, вот он поехал с Среднюю Азию, еще больным человеком.И накануне февральской революции он ходил с палочкой, серое болезненное пепельное лицо... Но мне кажется, что это был один из мотивов деятельности для честолюбивого человека, которым был Керенский – ну, я уже почти не жилец, вот, я должен что-то сделать перед смертью. И такое ощущение человека, который готов сжечь свечу своей жизни с двух концов – вот я так вижу Керенского накануне февральской революции, потому что он уже совершенно не думал о безопасности, он говорил с трибуны Государственной Думы такое, что если бы революции не было, никакая бы депутатская неприкосновенность его не спасла – он призывал де-факто к цареубийству.
М. Соколов
―
Он сказал, что надо сделать то, что сделал Брут, по-моему.
Б. Колоницкий
―
Да – то, что сделал гражданин Брут.
М. Соколов
―
Вот в этой кампании, которую вел Милюков, ну, и другие во время сессии Государственной Думы в 16-м году, такой дискредитационной по отношению к царю, собственно, какую роль Керенский сыграл?
Б. Колоницкий
―
Очень большую он сыграл. Его речи так же, как и речи Милюкова, распространялись самиздатом, как мы знаем, по стране, и популярность была необычайно большая.Но тут тоже я думаю, что они друг друга заводили, потому что вот этот необычайный ораторский успех Милюкова, когда он 1 ноября…
М. Соколов
―
Глупость или измена.
Б. Колоницкий
―
Да, произнес эту речь, где рефреном шло: глупость или измена, Керенский в тот же день произнес тоже речь, и она тоже была довольно резкая, но как Милюков он не прозвучал.
М. Соколов
―
Он расстроился?
Б. Колоницкий
―
Я думаю, да. Вот я думаю, да. Как я чувствую Керенского, ораторский успех был для него очень важен.Вот Александр Исаевич Солженицын очень много уделяет этому как побудительному мотиву для деятельности Керенского. По-моему, писатель немного преувеличивает в этом отношении, но невозможно отрицать честолюбия ораторского Керенского, действительно. Он повышал градус выступления. Еще вот вы процитировали: нужно поступать, как гражданин Брут. Он назвал существующий режим в стране оккупационным.
М. Соколов
―
Какая современная лексика-то!
Б. Колоницкий
―
Ну, лексика, ее использовали по отношению к президентству Ельцина, и сейчас используется, но вот он назвал существующий режим тогда в стране оккупационным антинародным, ну, и, согласитесь, что это сильно.
М. Соколов
―
А что он, собственно, кроме речей-то делал? Ведь там все время нарастали какие-то слухи о заговорах. Вот в этих заговорах, предположим, заговор Гучкова, он как-то участвовал, или он был в стороне?
Б. Колоницкий
―
Он был информирован. Понимаете, этих слухов о заговоре и инициатив было столько много, что само по себе уже наводит на какие-то подозрения. Не может быть столько много успешных заговоров, о которых знают столько много людей.
М. Соколов
―
Но Распутина-то убили в результате заговора. И тоже об этом предварительно было известно, что пойдут убивать.
Б. Колоницкий
―
Очень многим, да. Но тут Керенский, по-моему, не участвовал, хотя мог что-то слышать, и слухи какие-то были.Но на его квартире, в частности, ну, и в других местах, проходили совещания левых организаций, в которых участвовали и большевики, и меньшевики, и эсеры, и представители радикальной интеллигенции неопределенные, и представители различных других группировок, на которых согласовывалась какая-то общая линия поведения. И связь Керенского с активистами, которые действовали на улице, она была, конечно, очень важна для его роли во время февраля.
М. Соколов
―
А была попытка как-то раскачать ситуацию, я имею в виду, до вот этих беспорядков голодных, то есть, какие-то забастовки организовать и так далее?
Б. Колоницкий
―
Были попытки, были призывы организовать демонстрацию в поддержку Государственной Думы, думаю, она не была очень успешной.
М. Соколов
―
Там человек пятьсот всего пришло.
Б. Колоницкий
―
Она была маленькая – неудачная организация. Соответственно, разные даты использовались. Ну, например, 9 января 17-го года. Важным событием был арест рабочей группы Центрального военно-промышленного комитета, где были такие правые меньшевики-оборонцы.
М. Соколов
―
Кузьма Гвоздев, да, по-моему?
Б. Колоницкий
―
В частности, да.
М. Соколов
―
А вот, кстати, об этом Военно-промышленном комитете и рабочей группе. Вот есть некоторые исследователи, ваши коллеги в Петербурге и не в Петербурге, которые считают, что это как раз и был, собственно, штаб будущей революции, вот центр заговора. И на самом деле реальное руководство всем процессом, который пошел в феврале, оно шло именно оттуда через вот такую сетевую структуру, вот во главе с этим Кузьмой Гвоздевым.
Б. Колоницкий
―
Я бы сказал так, мы недооцениваем, наверное, роль рабочей группы Центрального военно-промышленного комитета, хотя некоторые исследователи истории меньшевизма вполне себе об этом писали. Но я думаю, что это повторение такой структуры исторического сознания, которая у нас в головах существует под влиянием истории КПСС, когда мы говорим о каком-то одном центре, руководящем центре. Центров было много, и каждый из них проводил какую-то свою линию. То есть, это такая очень сложная симфония революции, и не один музыкант ее исполнял. Это было сложно.Вообще это связано с другим вопросом о стихийности и организованности во время февральской революции. Это очень такая давняя дискуссия, в разное время имевшая разные смыслы и распространенная не только в российской историографии, но и в зарубежной. Кто-то говорит – организованная революция, одни говорят про масонов, другие говорят про большевиков. В советское время, естественно, преувеличивалась многими историками роль большевиков в февральской революции, потому что…
М. Соколов
―
Хотя Гучков и комитет…
Б. Колоницкий
―
Ну, одни говорят про Гучкова, другие говорят про рабочую группу, третьи говорят про масонов, четвертые говорят про англичан…
М. Соколов
―
И все правы.
Б. Колоницкий
―
И все правы в какой-то степени. Как вам сказать, если деконтекстуализировать и изучать какого-то одного актора, то, конечно, можно. Но, понимаете, у меня свой аргумент. В общем-то, их два. Во-первых, не надо противопоставлять стихийность и организованность. И современные социологи, которые изучают массовые движения, общественные движения, они так позицию не используют, она, в общем-то, искусственная, в жизни так не происходит.Второй момент. У меня очень важный аргумент. Как мы можем это исследовать? Находить свидетельства современников. Но одни говорят одно, одни говорят – стихийно, другие говорят – организованно. Найдем еще двадцать свидетельств стихийности и двадцать пять организованности – что это изменит, собственно? Более имеет смысл посмотреть на природу движения. Важнейший момент в ходе революции – историки спорят, когда она началась, не будем в это влезать, но важный очень момент: 23 февраля старого стиля (8 марта нового стиля) куда пошли демонстранты? Они пошли на Невский проспект.
М. Соколов
―
А куда было им еще идти? Главная улица.
Б. Колоницкий
―
Вот, отлично, вот вы ответили на вопрос, и мой коллега, к сожалению, покойный, Рафаил Шоломович Ганелин, говорил: куда они пошли – они пошли туда. Почему они туда пошли? Потому что Невский проспект – это было традиционное место заявления себя. В том числе и традиционное…
М. Соколов
―
Ну, и до Дворцовой площади дойти.
Б. Колоницкий
―
А вот они не дошли до Дворцовой площади, они не пошли на Дворцовую площадь, они пошли на Невский проспект…
М. Соколов
―
То есть, не 1905 год?
Б. Колоницкий
―
Да. Но 1905 год – другая как бы ситуация. Они шли на Невский проспект почему? Потому что это была городская традиция организации протестной акции. Хочешь заявить о себе – иди на Невский проспект. Если бы это была организованная-организованная-организованная акция, как пишут некоторые историки – вот логично, что бы они сделали?
М. Соколов
―
Почту, телеграф, штаб какой-нибудь занять.
Б. Колоницкий
―
Вы все знаете, вот все в нашей стране знают, как организовать государственный переворот – почта, телеграф, вокзал…
М. Соколов
―
Но Владимир Ильич нам же все объяснил тогда.
Б. Колоницкий
―
Сначала Владимир Ильич, а потом советская система образования нам все объяснили. Они идут с Выборгской стороны, буквально они переходят Неву, и там находится Государственная Дума, куда, вроде бы, некоторые их призывают идти. Но они идут не туда, они идут…
М. Соколов
―
Но она же ничего не решает, Государственная Дума.
Б. Колоницкий
―
Ну, как вам сказать, оказалась же важным и тоже решала, но, как вам сказать, организовывала городская политическая традиция во многом февральскую революцию. То есть, я не хочу снижать значение многих центров…
М. Соколов
―
Так, может быть, это была сначала не революция, а манифестация недовольства?
Б. Колоницкий
―
Сначала это и была манифестация недовольства, но когда она стала общегородским событием – а общегородским событием она стала, когда демонстранты пришли на Невский проспект, это стало чем-то большим, чем выражение недовольства.
М. Соколов
―
В общем, беда, что у государя-императора не было радио и телевидения, чтобы обратиться к этим демонстрантам и сказать: друзья, хлеб подвозим, погуляйте немножко по Невскому и расходитесь, будем защищать отечество потом.
Б. Колоницкий
―
Вы цитируете буквально самого Керенского, который в эмиграции говорил: если бы у меня было телевидение, то большевики не пришли бы к власти. Сильно в этом сомневаюсь.
М. Соколов
―
Хорошо. Давайте теперь о Керенском, вернемся, собственно. Вот что происходит действительно, там, 23 февраля, первые дни непонятно чего – народные манифестации и революции. Где находится будущий герой, будущий премьер?
Б. Колоницкий
―
Большей частью он находится в здании Таврического дворца, где, я не знаю, как он выжил в эти дни, потому что он буквально не ест, не спит, иногда он падает в обморок, вот как-то восстанавливается за какие-то минуты, потом опять бегает… Как больной человек смог это пережить, я не знаю.
М. Соколов
―
Говорят, за ним кто-то бегал из помощников и подносил ему что-то понюхать. Это, правда, не корректные мемуаристы пишут…
Б. Колоницкий
―
Вы знаете, я думаю, что это, действительно, Керенский на каком-то этапе употреблял наркотики, но отношение к наркотикам было в то время совершенно иным. Некоторые из них считались медикаментами. Если посмотреть внимательно переписку царя и царицы, то там тоже есть советы такого рода: ну, плохо себя чувствуешь – прими таблеточку и полегчает. Отношение к наркотикам исторично определяется в разных культурах в разные времена по-разному.
М. Соколов
―
Ну, вот Керенский в эти дни, он был, как говорится, на баррикадах? Или он сидел в своем кабинете и принимал разные делегации. Что он делал?
Б. Колоницкий
―
Вот сидеть он точно не мог никогда и нигде. Вот сидеть – это не про Керенского. Он бегал бешено по Таврическому дворцу, и там многое, что важно, происходило. Решающий момент – это 27 февраля, когда у Таврического дворца собрались большие толпы солдат, и была уже стычка с охраной Таврического дворца, то есть, резиденции Государственной Думы. И Керенский ввел этих восставших солдат, как так называемый революционный караул. Это, знаете, вот Рубикон был перейден здесь. Потому что во время войны возглавить не просто действия против правительства, а вооруженный мятеж – это была точка…
М. Соколов
―
Он же не пошел захватывать какие-то здания, он как бы нейтрализовал наоборот этих восставших, как-то так.
Б. Колоницкий
―
Ну, как смотреть. Ну, как нейтрализовал? Он посылал группу вооруженных людей для выполнения различных действий. Ну, например, для ареста сановников старого режима.
М. Соколов
―
Но это чуть позже. А вот в дни до 27 февраля? Все-таки кто-то же ходил по улицам, стрелял, пытался занять какие-то правительственные здания, оказывал сопротивление тем войскам, которые были на стороне режима. Значит, кто-то это организовывал, или это совсем, оно само собой все получалось?
Б. Колоницкий
―
Оно получалось не совсем само собой, конечно, потому что существовали разные группы, и о многих группах мы ничего не знаем и никогда не узнаем, честно говоря, потому что февральскую революцию – ну, например, невозможно себе представить бездействие различных преступников или различных криминализированных групп подростков. Ну, например, идет толпа подростков и крушит витрины. Ну, полиция пытается как-то их утихомирить. Они кто – революционеры, не революционеры, преступники, которые используют ситуацию в своих целях?..
М. Соколов
―
Кто-то поджигает суд.
Б. Колоницкий
―
Кто-то поджигает помещения мировых судей, где лежат какие-то документы, которые, ну, лучше бы, чтобы они не существовали, для кого-то, да? Штурм каких-то других полицейских участков и прочее-прочее-прочее. Керенский что делает до 27 февраля? Он, во-первых, участвует в совещаниях различных групп, в том числе и подпольщиков, где, как я уже сказал, они пытаются что-то координировать. Вторая вещь, которую он пытается постоянно делать, он старается перетянуть Государственную Думу не то чтобы на сторону вот этих все более агрессивных манифестантов, но он пытается их связать, и в конце концов, в общем, это удается. Не хочу сказать, что это он только делает, но его роль в этом тоже довольно велика.
М. Соколов
―
Ну, и вот, собственно, вот этот ключевой момент. Создается Временный комитет Государственной Думы, то есть, фактически штаб этого переворота. Опять же, где место Керенского – он там или он еще создает вот этот Петросовет?
Б. Колоницкий
―
Керенский не создает Петросовет, Керенский действительно входит во Временный комитет Государственной Думы и способствует созданию Петроградского совета сначала рабочих депутатов, потому что, ну, что как бы происходит? К нему обращается группа известных ему радикалов-интеллигентов: вот мы хотим создать совет. Он говорит: замечательная идея, помогает им получить комнату. И дальше они уже действуют самостоятельно. Они создают Временный исполнительный комитет, куда его избирают товарищем, то есть заместителем председателя исполкома, он становится формально заместителем Чхеидзе. И политически эта позиция довольно важная и во Временном комитете Государственной Думы, и в Петроградском совете.
М. Соколов
―
А параллельно создается Временное правительство.
Б. Колоницкий
―
Временное правительство создается потом в результате переговоров Временного комитета Государственной Думы и Петроградского совета. И тут его роль достаточно велика. А дальше следующий маневр – он входит во Временное правительство в качестве министра юстиции, совет петроградский принимает решение не входить, но Керенский через голову лидеров советов обращается напрямую к делегатам рядовым с пылкой речью, и они одобряют его деятельность, и он благодаря такому маневру, который он потом использовал неоднократно, делает то, что нужно. Он в период двоевластия в каждой из этих властей находится.
М. Соколов
―
То есть, это момент, когда Керенский, собственно, становится одной из ключевых фигур 17-го года, так можно сказать?
Б. Колоницкий
―
Я бы сказал, что он становится такой фигурой с 27 февраля. 27 февраля его роль очень велика, его роль в организации различных групп, одну из комиссий, которая между Петроградским советом и Временным комитетом Государственной Думы называли «комиссия Керенского». То есть, там и офицеры, которые забегают в Государственную Думу, и активисты, который, на самом деле, что-тот такое – штаб, если использовать эту риторику событий того времени.
М. Соколов
―
И еще я так понимаю, что он срывает возможность принятия престола Михаилом, правильно?
Б. Колоницкий
―
Ну, честно говоря, в этот день мало кто защищал монархию на этих совещаниях.
М. Соколов
―
Милюков.
Б. Колоницкий
―
Да, Павел Николаевич Милюков защищает, и сейчас, когда некоторые мои коллеги говорят о том, что кадеты были по сути республиканцами, но не стоит забывать, что последним защитником монархии, и наиболее серьезным, был Павел Николаевич Милюков, потому что он понимал, что монархия, какой бы они ни была, это важный символический ресурс.
М. Соколов
―
А Керенский?
Б. Колоницкий
―
Керенский – республиканец. Но, как я уже сказал, и никто из монархистов других, даже тех, кто, казалось бы, правее Милюкова, монархию не защищают, потому что все кожей чувствуют, насколько радикальна улица в это время. То есть, судьба монархии решалась не только на этих заседаниях политической элиты, но и на улицах, потому что вот этой разъяренной толпе уже сказать, что будет монарх, это могло привести к непредсказуемым событиям.
М. Соколов
―
У нас в студии «Эха Москвы» был Борис Колоницкий, профессор, доктор исторических наук. Мы говорили об Александре Керенском, и в следующей программе продолжим этот разговор.