Леонид Головко — ученик Азгура и его семейная мастерская - Леонид Головко - Интервью - 2022-01-26
26.01.2022
Леонид Головко — ученик Азгура и его семейная мастерская - Леонид Головко - Интервью - 2022-01-26
Скачать
М. Ставнийчук
―
Добрый день! В студии Маргарита Ставнийчук, и сегодня со мной на связи Леонид Головко. Это белорусский скульптор и художник, мастер малых форм, автор коллекционных фарфоровых шахмат на исторические темы и член клуба коллекционеров шахмат CCI. Леонид, здравствуйте!
Л. Головко
―
Здравствуйте, Маргарита!
М. Ставнийчук
―
На самом деле очень рада с вами познакомиться и встретиться в эфире.
Л. Головко
―
Взаимно.
М. Ставнийчук
―
Спасибо. Надо сказать, что сейчас шахматы действительно на какой-то такой новой волне популярности. Во-первых, ковидные локдауны на это повлияли. Потом был очень популярный сериал от Netflix «Ход королевы», который тоже вызвал какой-то невероятный ажиотаж вокруг шахмат. Все покупали, дарили друг другу шахматы и вообще начали увлекаться этим. К тому же, сейчас в Москве мюзикл «Шахматы» в МДМ тоже пользуется бешеной популярностью — по-моему, каждый день идет.
Л. Головко
―
Надо посмотреть.
М. Ставнийчук
―
Мы даже эфир про это делали — и про популярность шахмат, и про этот мюзикл. Но мы сегодня немножко про другое. Мы, наверное, про создание шахмат поговорим — про сами фигуры и про то, как они делаются. Потому что именно про это как раз ваша студия и ваше творчество. Поэтому давайте как раз про то, с чего началась история студии Головко.
Л. Головко
―
История началась примерно году в 1992-1993, когда я не стал справляться один, и мне нужны были помощники и соратники, единомышленники. Я стал набирать людей, обучать их прямо с нуля всему, что знал, и организовал вокруг себя такой крепкий костяк хороших мастеров, друзей. И мы начали выпускать шахматы. Где-то с 1992 года. Второе дыхание открылось у студии, когда сынок мне пришел помогать. И у него получилось. Так получилось, что мастером стал. Так что мы соблюдаем традиции не только в производстве фарфора, но и в более древнем — когда ремесло или дело переходит от отца к сыну. Он и команду с собой привел — молодых, талантливых, красивых, образованных. Сам он с высшим экономическим образованием. Его близкая подруга Юля, наш менеджер — с искусствоведческим. Мой племянник Артур с техническим образованием. Так что и методы у нас теперь самые передовые в производстве. Я рядышком с ними с верой и надеждой смотрю в будущее.
М. Ставнийчук
―
Минусов в этом нет? Не мешает такое?
Л. Головко
―
Есть и минусы, потому что надо, так сказать, сортировать, что ты говоришь близкому человеку, а не как постороннему — приказал, наругал и выгнал. Надо немножко себя держать в чем-то.
М. Ставнийчук
―
А как появились вообще шахматы? Почему начали их делать?
Л. Головко
―
Это была не моя идея. Я в то время был у Азгура помощником. Собирался поступать в Ленинградскую академию художеств на скульптуру. Потом сынок родился. Мы с женой в общежитии жили, и надо было хвататься за любую работу. То есть я у Азгура всего 40 рублей получал. Кем я только не подрабатывал — дворником в филармонии, уборщиком в детском садике, сторожем, уборщиком в средней школе, монтировщиком в театре, расписывал стены в коммерческих магазинах, которые тогда только стали появляться, оформлял рекламные плакаты для фирмы женского белья «Милавица». А тут друзья старшие, художники, говорят: «Сделаешь шахматы для французов?» — «Шахматы?».
М. Ставнийчук
―
Зачем французам шахматы?
Л. Головко
―
Что такое? Они, может, совсем другого ожидали. Я сделал очень быстро и, как оказалось, удачно. Азгур даже, когда увидел, говорит: «Такие шахматы я хотел бы иметь». Это был знак качества от него. Ну и мы пошли этим путем.
М. Ставнийчук
―
И как французам шахматы — понравились?
Л. Головко
―
С французами заказ не получился — всё-таки, видно, по каким-то причинам уже объективным. Но это дало такой толчок — вдруг такая реакция, знаете, что мы сами все не ожидали. Собственно, мне пришлось — пришлось, не пришлось, но так судьба развернула меня на 100 градусов, что я пошел не намеченным своим путем большого мастера, великого скульптора всех времен и народов, а вот в эту мелкую пластику. И когда старшие друзья-товарищи говорят: «Такой темой можно всю жизнь заниматься», я про себя посмеялся, думаю: ну, это не для меня, большого корабля, такое плавание. А оказалось, что я всю жизнь этим и занимаюсь, увлечен, и это страсть почти стала.
М. Ставнийчук
―
То есть это было неожиданно для вас, что это вас увлечет.
Л. Головко
―
Конечно неожиданно. Абсолютно для меня неожиданно. Для меня это было очень несерьезно — безделушки, цацки, поделки, что-то такое. Я себя готовил для другой жизни — знаете, такой непризнанный выдающийся Сидур или мастер в подворотне. Знаете, такой, сам про себя знает. А в дальнейшем Эрнст Неизвестный.
М. Ставнийчук
―
Такой достаточно романтичный образ.
Л. Головко
―
Да, романтичный, слишком романтичный. А в жизни оказалось по-другому.
М. Ставнийчук
―
Вы немного сказали уже про Азгура. Я хотела немножко подробнее поговорить об этом, потому что всё-таки довольно известный советский скульптор. Каково это было — быть его учеником?
Л. Головко
―
Каждый день в течение 4-х лет вы ходите, к примеру, в Эрмитаже в Музей римской скульптуры. Восхищаетесь там этими скульптурами, изучаете, пытаетесь учиться, подражать чему-то. Экспонаты... Но один из этих экспонатов живой. Вот он сидит в уголочке и может с тобой разговаривать и отвечать на вопросы. А вопросов у меня миллион. Ты ему вопросы задаешь,и он отвечает. Он хорошо ко мне относился. Половина нашего дня — это был не только рабочий процесс, а беседы, разговоры. Потому что я пытал его сильно. Потом я же не был его учеником в прямом смысле. Он преподавал уже состоявшимся скульпторам, закончившим Институт театрально-художественной скульптуры, да и в аспирантуре. Он ездил туда по понедельникам. А я был при нем как личный его адъютант, подмастерье. Каждый день 4 года с утра до вечера — при нем, при нем, при нем. Он мне не говорил, как делать, как студенту — он мне говорил, что делать, и всё. Я делал такую основную черную работу: подготавливал глину, каркасы строил, прокладывал основные массы. Он сидит рядышком, смотрит, наблюдает. Потом так встает, знаете… У него руки немножко тряслись в нормальной жизни. Он берет такую длинную стеку, как мушкетер, задрав голову, подходит к работе и так — раз, раз, раз! Совершенно великолепной твердой рукой, изящными движениями — залюбоваться можно. И садится. 5 движений — и делает из твоей болванки просто гениальное произведение. Ты сидишь рядышком: что тебе теперь делать-то? Как это — исправлять или что? Что ты будешь после него делать? Это надо в живом виде оставлять, это настоящий шедевр. И вот сидишь так… «Что ты сидишь?». — «Да вот, думаю». Он говорит: «Художник не должен думать. Он должен делать, как видит. Давай работай!». И ты начинаешь портить то, что он сделал — помогать. Вот так вот. Потом, знаете, вот эти разговоры — тоже много неожиданного даже для меня было. Я же понимал, что он титан. Я знал, что я хочу учиться только у него. Это же фантазия — артист балета мечтает учиться у Азгура, скульптора первой величины. Нелепо было. Но вот мечта сбылась. Не сразу, конечно. Это разговоры, к пример… Для примера, я тогда был немало увлечен Мандельштамом. Наизусть, наверное, его всего — просто болел им. И тут с Азгуром разговариваем, и как-то о современниках зашла речь. Мандельштама упоминаем — он говорит: «Я знал его». — «Вы?! (чуть ли не «ты») Вы — Мандельштама?! Бога!». — «Он читал таким тонким заунывным голосом, высоко так», — ручкой показывает. Вот это был шок. Потом я уже привык, что он и Есенина знал, и Маяковского, и многих совершенно выдающихся людей. Он в одно время учился с Марком Шагалом в Витебске. Марк Шагал был в авторитете.
М. Ставнийчук
―
Ничего себе! А сейчас вы в своей работе как-то оглядываетесь на то, что он говорил вам когда-то, на эти разговоры, на его работы?
Л. Головко
―
Вы знаете, мне даже не надо сильно оглядываться. Особенно в начале, когда только я сам уже пошел… А, про Азгура не договорил важное, что хотел. Сейчас вернемся к этому. Когда я от него уже уходил с этими шахматами, он мне говорит: «Ты рано уходишь от меня. Тебе бы еще годик со мной, и ты, может быть, стал бы неплохим художником. Но, говорит, я тебя всё равно благословляю». И такой знак, знаете, делает — то ли полукрест, то ли круг, вот так ручкой своей. До слез меня. Вот это важно для меня — вот этот его дух не только мастера, а само то, как он ко мне относился. Вся его семья хорошо ко мне относилась. А то, что влияние его — как оно может не быть? Особенно в начале, когда я произвольно лепил и делал что хотел. То есть всё сводилось к тому, что самое лучшее у меня — то, что было от него. Сейчас уже, конечно, я поневоле где-то отхожу немножко.
М. Ставнийчук
―
Я думаю, что это нормально — просто в течение жизни ориентироваться, наверное, на какое-то свое внутреннее ощущение.
Л. Головко
―
Может быть. Но иногда даже очень жалко. Хорошо бы оставаться под тем пинком, который он дал. Вот если бы под этим пинком всегда можно было бы ходить...
М. Ставнийчук
―
Но однако приходится самому себя пинать. А расскажите, пожалуйста, про первые шахматы, которые вы делали. Какими они были, что это были за коллекции?
Л. Головко
―
Первыми были, как я уже говорил, «Бородино». Сделал очень быстро и на редкость удачно, что даже неожиданно было для всех. Вот приносишь кому-нибудь — «А, шахматы? Ну давай, разворачивай». И вот приятно было, когда люди начинали узнавать: «Бородино». Причем «Бородино» — мои кормильцы. Я их переделывал в разных вариантах — аж 4 варианта сделал. Вот еще 5-й планирую.
М. Ставнийчук
―
То есть такой флагман получается.
Л. Головко
―
Да, мое лицо, может быть, в какой-то степени. Много было сделано партий. Партия славная, герои замечательные. Все знают Наполеона, а мы в то время тогда единая страна, еще в начале. И Кутузова нашего через них, Россия... Первые были хорошими.
М. Ставнийчук
―
Дальше что было еще, из ранних?
Л. Головко
―
Из ранних там уже пошли такие исторические темы,по накатанной — Полтава, американская гражданская война. Симпатичная получилась битва под Веной. Вот такие.
М. Ставнийчук
―
Хотела еще спросить, из каких материалов вы делаете шахматы.
Л. Головко
―
Там процесс, вы знаете, трудоемкий и длинный. Сначала полгода уходит просто на обдумывание — на рисунки, на эскизы. Потом я их леплю. Потом снимаю форму, потом делаю модели. Потом с этих моделей снимаются опять свои формы. Потом в эти гипсовые формы заливается фарфор. Потом фарфор обжигается… Это такой дорогостоящий, совсем несовременный метод производства. Поэтому он дорог, и не очень много кто этим занимается. Из фарфора шахматы. И доска у нас чудесная, из натуральных пород деревьев — карельская береза… Такие уникальные, очень красивые доски.
М. Ставнийчук
―
Вы не думали перейти на какой-то другой способ, менее дорогостоящий и менее трудозатратный?
Л. Головко
―
Много о чем думаешь, но не всегда всё получается, что думаешь. Иногда просто идет, и надо подчиняться тому ветру, который дует то что надо. Вот пока идет так. Сейчас же современные, такие пластмассовые материалы совершенно шикарные. Как-то я поехал к своему другу-коллекционеру в Германию и увидел у него в то время новый материал — такой пластик. Они меня просто потрясли своей фактурностью, цветами! Я говорю: «Как же здорово! Вот мне бы так делать! Иоганн, какое чудо, какие материалы!». Он говорит: «Это же дешевка». Ну, через переводчика: «Это же дешевка, ты что?». — «Да? Как жалко...».
М. Ставнийчук
―
Еще у меня очень важный вопрос: чем вы вдохновляетесь, когда делаете шахматы? То есть у вас преимущественно была историческая тема, исторические личности. Как это приходит? «Бородино», вы сказали, например, первые шахматы. Как вас должна увлечь тема, чтобы сделать шахматы?
Л. Головко
―
В последнее время со мной что-то, что вдохновение и работа становятся вещи несовместимые. Вдохновение — это когда ты думаешь о том, что тебя волнует. Колотится сердце, ты спать не можешь. А работа — это что-то совсем другое: ты намечаешь курс, идешь этим курсом и стараешься не сворачивать, чтобы нормально выполнить работу. Вдохновение — оно мешает. Работаешь над тем, что может понравиться заказчику, потенциальному клиенту. То, за что он может заплатить деньги. Ты думаешь. Это тоже работа. А то, что вдохновляет, далеко не всегда интересно твоему, как ты представляешь себе, покупателю. Я не считаю, что процессы твоего пищеварения и нервной системы должны быть очень любопытными для мира.
М. Ставнийчук
―
Но бывает же, что они совпадают иногда?
Л. Головко
―
Бывает, совпадают. Когда личные мои мысли совпадают... Это, как Бродский говорил, выхватываешь. Ахматова, Бродский, Цветаева, Мандельштам и Пастернак — они общались в этих сферах. Они могли даже не общаться друг с другом, но знали, кто как живет, кто о чем пишет. Вот это какое-то подключение к ноосфере (или как она там называется?) ты иногда ощущаешь. Когда думаешь, думаешь: вот эта тема, вот эта тема... Так было с темой накануне событий на Донбассе — «Гражданская война, Южный фронт». Она так совпала, что когда начались те самые события, я испугался и ее убрал с производства. Потому что как будто предчувствие какое-то. И сейчас тоже много таких предчувствий — одно за одним, — событий. И я не буду это делать, конечно. для шахмат. Или вот еще была тема — заказ. Заказали тему «Исход евреев из Египта». Прекрасная тема! Я так в нее погрузился — просто с головой ушел. Начитался такого — не только в Библии, но и всякой эзотерики. У меня голова поехала, совсем крыша поехала. Я даже пить начал — чуть не спился, в монастырь побежал спасаться. Откачали там немножко. И так я ее и не закончил. Сама тема интересная, такая сюжетная, историческая. Но Моисея поставить на шахматную доску и потом убрать... Даже если этими шахматами не играют, как прочими, но сам Моисей на шахматной доске — это такой просто ужас.
М. Ставнийчук
―
Ну да, это сильное погружение.
Л. Головко
―
Да, сильное. Это неправильно — Моисея ставить на шахматную доску и двигать им.
М. Ставнийчук
―
Хотя, как вы правильно сказали, вряд ли вашими шахматами довольно часто играют. Это произведение искусства, которое обычно, мне кажется, кладут куда-то под стекло, в рамочку и не трогают.
Л. Головко
―
За произведение искусства спасибо. Да, их лучше ставить в зеркальный стеклянный сервант, или под колпак, или еще куда-то. Так это в основном и бывает. Играют редко. А если играть, это же из фарфора — их же разбить можно.
М. Ставнийчук
―
Можно ли где-то их посмотреть? Потому что наверняка не все могут позволить себе заказать.
Л. Головко
―
В Москве раньше было очень много где, потому что тогда я и сам ездил, и это был бум тогда. Много — я даже не мог бы перечислить. Сейчас, во-первых, в интернете нас можно найти. Правда, надо постараться, но в Инстаграме у нас тоже есть уже своя страничка. А в Москве в Доме фарфора они периодически бывают сейчас, в Доме книги «Москва» (там есть отдел какой-то), и в Музее шахмат на Гоголевском бульваре в Москве. В Петербурге они тоже в музее есть, в Кемерово есть. Были шахматы у Назарбаева тоже в его музее.
М. Ставнийчук
―
Я напомню, что в гостях у меня Леонид Головко. Это белорусский скульптор и художник, мастер малых форм, автор коллекционных фарфоровых шахмат на исторические темы и член Клуба коллекционеров шахмат CCI. Леонид, спасибо вам большое и до скорой встречи!
Л. Головко
―
И вам спасибо и всего хорошего! До скорой встречи!