«Свободный формат». Есть ли политика в российском кино? - Екатерина Мцитуридзе, Юрий Быков, Василий Степанов - Интервью - 2020-11-10
А. Петровская
―
Добрый день, у микрофона Александра Петровская, это программа «Свободный формат». Предупреждаю наших слушателей, что эта программа выходит сегодня в записи. Представлю гостей: Екатерина Мцитуридзе, киноэксперт Первого канала, продюсер. Екатерина, здравствуйте.
Е. Мцитуридзе
―
Здравствуйте.
А. Петровская
―
Режиссёр Юрий Быков. Юрий, приветствую.
Ю. Быков
―
Тоже здравствуйте.
А. Петровская
―
И главный редактор журнала «Сеанс» Василий Степанов. Вася, приветствую.
В. Степанов
―
Здравствуйте.
А. Петровская
―
Говорим мы сегодня о политике в российском кино. В первую очередь вопрос у нас стоит так: есть ли политика в российском кино? Для того чтобы недолго рассуждая, на него ответить, мне кажется, нужно договориться о терминах – что мы понимаем под политическим кино или политикой в кино. Речь про управление самим процессом создания кинопродукции в нашей стране или о политическом кино? И что тогда такое – политическое кино? В общем, любая животрепещущая социальная тема может быть воспринята, как политическая, или это только картины, которые посвящены тем или иным политическим процессам? Вспоминаем про политических деятелей, и сразу – политическое кино. Давайте договоримся сейчас сразу о терминах, и пойдём дальше отвечать на этот вопрос. Екатерина, можно мы начнём с вас?
Е. Мцитуридзе
―
Вообще, наверное, мы от вас хотели бы услышать, как вы формулируете. Это три совершенно разных вопроса.
А. Петровская
―
Давайте тогда начнём постепенно. Политика в российском кино, как политическое кино, то есть кино об известных политических деятелях, кино, которое формирует некий общественно-политический дискурс – оно есть в России? И вообще – важнейшее ли из искусств у нас по-прежнему кино сегодня, играет ли оно роль в формировании некоего общественно-политического дискурса.
Е. Мцитуридзе
―
Я считаю, что нет. Что касается современной политики, в российском кино она не отображается. Но есть исторические личности, исторические события, которые периодически становятся интересными российским кинематографистам, и чаще всего тем, кто производит телевизионные сериалы. Они часто бывают посвящены деятелям советского времени или историческим каким-то событиям. Но что касается именно сегодняшней актуальной политики, она в российском кино не фигурирует. Может быть, и коллеги тоже ответят на этот вопрос?
В. Степанов
―
Конечно. Я, например, могу точно ответить на этот вопрос. Мне кажется, Саша, очень правильно вы делите на две вещи. Политика администрирования российского кино – это понятный вопрос, у нас государство – главный инвестор кинематографической деятельности. Очевидно, что главный инвестор осуществляет какую-то свою государственную политику, было бы странно, если бы это было не так. И есть политические темы в кинематографе. Тут мы вступаем на очень сложную территорию, потому что я про себя вот задумался – а можно ли, как условный Годар, снимать кино политически в наше время? Да в общем, очень трудно это делать.Понимаете, вы берёте любую тему в ближайшем прошлом, буквально вроде бы говорите о вещах, которые уже прошли, и просто вступаете в настоящее болото. Что произошло, например, с фильмом Павла Семёновича Лунгина про Афганистан. Вроде как бы всё давным-давно прошло, спустя 30 лет можно поговорить о теме афганской войны и сказать какие-то неприятные вещи, но вдруг оказывается, что эти вещи слишком неприятны. А представьте себе банальный какой-нибудь фильм, не знаю… Решили мы снять фильм про основателя какой-нибудь торговой сети, и тут оказывается, что даже это, наверное, невозможно, потому что слишком много самых разных интересов появляется, и людей, которые против чего-то выступают.
То есть любое политическое и вообще острое высказывание, не упакованное в какие-то жанровые формы, с какими-то отступлениями, что «всё это неправда», где не изменены фамилии действующих лиц, воспринимается очень остро нашим обществом, не только властью. Мне кажется, снизу намного больше давления даже часто оказывается. Мы видим по ситуации с фильмами, которым даже выданы прокатные удостоверения, всё вроде бы нормально, их показывают на фестивалях, и вместе с тем зрители сами пишут на них доносы и требуют, чтобы с этими фильмами разобрались, чтобы режиссёры не снимали, стучат по шапке этим авторам, кураторам.
Очень остро воспринимается любое отхождение от комфортного пребывания в мире, зрителями, прокатчиками, всеми. Это меня, кстати, очень удивляет. Потому что люди как будто бы переживают настолько травматичную жизнь, что ещё немножко травматизма в уютном кресле кинотеатра для них невыносимо. Вот так мне кажется.
А. Петровская
―
Например, «Левиафан». Когда про политическое кино говорят, называют либо Звягинцева именно в контексте его картины «Левиафан», либо Юрия Быкова. Мы сейчас к Быкову как раз перейдём, раз он здесь с нами. Василий, можно вас попросить закончить вашу мысль. Правильно ли я понимаю, «Левиафан» - это политическое кино или нет? В контексте того, что вы только что произнесли.
В. Степанов
―
Условно, мне кажется, что оно политическое. Но заметьте, что говорил Звягинцев, автор этого фильма на всех конференциях: что эта история вдохновлена не российским контекстом, а американской историей про несчастного человека, который на своём бульдозере разрушал здания.
Е. Мцитуридзе
―
Это история фермера.
В. Степанов
―
Да-да, в том-то и дело. То есть должна была быть построена эта стенка, которая должна была отстранить зрителя от отечественного контекста, от того, что он и так видит, видимо, каждый день на улице. Я, правда, не понимаю, почему это остро настолько.
А. Петровская
―
Юрий, к вам обращаюсь. Поскольку ваша фамилия чаще всего звучит в контексте…
Ю. Быков
―
В Госдуме?
А. Петровская
―
Может быть, и в Госдуме, я там не бываю, поэтому не знаю. Это сейчас меньше нас интересует.
Ю. Быков
―
Мы оба там не бываем.
А. Петровская
―
Но именно в контексте политического кино. Считаете ли вы, что, например, ваш фильм «Дурак» – политический фильм?
Ю. Быков
―
Я думаю, что правильно будет – с моей точки зрения, может быть, кто-то с этим согласится, кто-то нет – разделить всё-таки на два основных типа, если так можно называть, политического кино. Допустим, фильм «Вся президентская рать» сейчас невозможен. То есть, два или три года назад произошло какое-то политическое событие, ранга Уотергейтского скандала, и тут же, спустя несколько лет, да какое лет – по-моему, два или три года (кто хорошо знает кино, лучше подскажет) выходит фильм «Вся президентская рать» Алана Пакулы. И мы узнаём о Вудворде, о том, кем был Никсон, и вообще это серьёзно вливается в социальную жизнь целой страны и становится серьёзным событием, и это возможно.Вот такое кино, на мой взгляд, сейчас невозможно в принципе, потому что – я согласен с коллегами – государственное финансирование определяет повестку по крайней мере того кино, которое стоит хотя бы каких-то денег. И тому примером несколько очень громких уходов из Фонда кино, в том числе Казакова, Долина и так далее.
Что касается кино политического, которое влияет на повестку, но как бы не обозначает конкретных людей, конкретные имена, но обозначает конкретные процессы… В этом смысле, наверное, и «Дурак», и «Левиафан», и даже фильмы Сигарева, и Мизгирёва, и Бакурадзе – я сейчас вспоминаю всех тех, кто снимал и как-то старался отображать нашу реальность нулевых – конечно, являются политическими. И в том масштабе, в котором это возможно, по крайней мере, общаются с той аудиторией, которая запрашивает подобные картины.
Другое дело, что в лоб сейчас… Вот если мы именно зададимся вопросом, существуют ли картины, которые в лоб задают вопросы существующей системе, власти – я таких не припомню. Я делал попытку это сделать в фильме «Завод», но это можно обсуждать отдельно, потому что всё-таки мы с продюсерами хотели сделать, в том числе и коммерчески успешный боевик. Но это, опять же, отдельный очень длинный разговор, это не работает в разговоре об общении с массовой аудиторией.
А в целом такие картины, как «Левиафан» – я думаю, что, наверное, будет правильным и справедливым брать как эталонное событие именно эту картину… Таких картин сейчас, даже имея в виду какую-то притчевую основу… Я согласен с тем, что Андрей Петрович Звягинцев очень не то чтобы уходил или увиливал, но очень абстрактно и очень общечеловечески, что ли, обозначал проблематику этой картины, вплоть до притчевости. И естественно, мы понимаем, прежде всего, потому, что он не хотел излишней политизированности.
А вот если мы именно захотим – или не мы заходим, а режиссёр захочет, или продюсер с режиссёром захотят сделать бьющее в лоб кино, ставящее серьёзный жёсткий конкретный вопрос существующей системе вещей, существующей системе управления, то я думаю, что это возможно только в качестве очень серьёзного альтруизма с очень серьёзными последствиями.
А. Петровская
―
Надо ли это? Потому как всё-таки, мне кажется, нужно отделять акционизм от искусства.
Ю. Быков
―
Может быть, нужно, а может, не нужно.
А. Петровская
―
Если режиссёр хочет войти в историю и что-то сказать, ему, может быть, нужно выйти на Красную площадь или ещё куда-то…
Ю. Быков
―
Я с этим не совсем согласен. Да, я слышал высказывание Тарантино, что «если хотите сказать, что что-то плохо, просто скажите, что вот это – плохо».
А. Петровская
―
Да, например.
Ю. Быков
―
Ну нет. Иначе бы не существовали такие фильмы, как «Охотник на оленей», по крайней мере, обладающий каким-то живым социальным контекстом на тот момент времени. Такие фильмы даже в повестке отношений гендерных – «Крамер против Крамера»… Я очень часто привожу в пример именно 70-е, потому что был именно серьёзный пласт социального кино, которое имело отношение к реальной конкретной жизни. Я думаю, что любая картина имеет право быть и политической, и социальной, и даже пропагандистской в каком-то смысле – если она пропагандирует вещи важные, конструктивные, а не деструктивные. Должно или не должно – это категории тоже немножко тоталитарные.Другое дело, что если вы делаете злободневную вещь, наверное, она через неделю забудется. Или через год. Или через два. А если вы делаете «Сталкер» Тарковского – его будут помнить и через 30 лет, сделанный даже в конформистском советском обществе. Но это не значит, что одно хуже или лучше, просто кто-то выбирает быть вечным, а кто-то – актуальным.
А. Петровская
―
Просто кажется, что всё-таки кино – это про мифотворчество.
Ю. Быков
―
Да ладно…
А. Петровская
―
И, например, активно политической можно назвать картину Владимира Мирзоева «Борис Годунов», которая, казалось бы, вообще не про сегодня. Разве нет?
Ю. Быков
―
Политической, да? Может быть. Но она достаточно локальная, если можно так дипломатически выразиться. С моей точки зрения. Тогда уж можно и «Дылду» в пример привести, как кино, очевидно сформированное из политических элементов – там Алексиевич плюс скрепная тема плюс молодой художник из вроде бы практически тоталитарного общества, я имею в виду Северный Кавказ, я имею в виду Балагова. Вот вам элементы, составляющие некий политический вызов и тому обществу, в котором это кино создано, и тому обществу, в котором это кино показано и оценено. И не секрет, что именно этот путь, именно этот вектор из точки А в точку Б имеет значение, потому что здесь оно обсуждаемо, критикуемо, очень часто, может быть, не принято, а там, что называется герценская свобода – «вот, мы там сказали, то, что здесь нам запрещают», и так далее.Мне, честно говоря, по барабану, как человек пытается высказаться, если он пытается провести какую-то эффективную и конструктивную повестку, какой-то взгляд на вещи. С помощью ли кино, живописи ли, или акционизма, как вы сказали. Здесь я готов получать, грубо говоря, лично по жопе, за то, что я, например, не большой художник. А кто-то не готов. И в этом смысле, ещё раз повторяю, конформистское советское общество родило огромное количество – без иронии – художников, которые не кусали ту власть и не были фактически диссидентами. А если и были, то впоследствии, и просто лежали на полке. И опять же, там разная степень была противостояния системе.
Но мы сейчас, когда развалился Советский Союз, по крайней мере, в нулевых, наблюдали огромное количество молодых режиссёров, сценаристов, художников, которые пытались высказаться, донести правду. У кого-то получалось лучше. У кого-то хуже. Но мне кажется, сейчас эта волна схлынула, и схлынула серьёзно. Прежде всего, потому что после «Левиафана» – возвращаясь к этому, водораздельному, с моей точки зрения, произведению искусства – было сказано, что «вы за наши деньги это делать не будете». Вот поэтому политического кино – ни того, ни другого, ни третьего – конечно, уже почти нет.
А. Петровская
―
Екатерина скоро от нас уже отсоединится, и я хочу дать вам слово, поскольку понимаю, что у вас немножко другое представление об ответе на вопрос, который сегодня стоит и заявлен, как тема нашей программы: есть ли политика в российском кино. Вы сказали о том, что политического кино нет, а политические процессы администрирования самого кинопроцесса не влияют на формирование некий образов, некого дискурса.
Е. Мцитуридзе
―
Вы знаете, я не согласна с постановкой вопроса, в первую очередь. Потому что всё в одну кучу смешано, мы обсуждаем два отдельных больших вопроса и это немножко вызывает путаницу. То, о чём говорил Юра – о выдающемся социально-политическом кино США, американском кино. Это, в основном, были фильмы независимых режиссёров, как Сидни Поллак, Сидни Люмет, Стэнли Крамер - например, «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?», «Вердикт», и так далее, очень много фильмов. Это всё фильмы политические или социально-политические, такой культуры в российском кино никогда не было, и в советском кино не было этой культуры.У нас были фильмы, посвящённые историческим событиям, но фильмов, посвящённых актуальной политике, не было никогда. Условно – во время Афганистана про Афганистан не снимали. Если уж на то пошло, гораздо лучше упомянутого фильма про Афганистан был выдающийся фильм 90-х «нога» Никиты Тягунова. Это абсолютный шедевр, но его даже сегодня мало кто знает. Потому что это было в 90-х, такое безвременье в кино.
Что касается традиции политического осмысления – её нет, потому что в советское время просто были другие требования, была цензура. Если говорить о том, есть ли сегодня цензура – этот вопрос в любом случае витает в этом эфире – её нет. Потому что если вы найдёте финансирование, то можете снять фильм на любую тему, а также договориться с независимыми сетями и выпустить фильм в прокат. Вопрос в том, что вы идёте на определённые риски, но если вам это высказывание интересно, без этого вы жить не можете – вы это сделаете.
Это всегда осуществимо, в любой стране мира, даже в Иране, который действительно сложная страна. Я никак не сравниваю с Россией ни в коем случае, потому что у нас действительно можно много делать. Но даже в Иране люди снимают кино и получают прекрасные призы на фестивалях, доходят до своего зрителя в своей стране и до международной аудитории. Поэтому: просто в России нет этой традиции. И, например, я считаю как раз первые фильмы Юры Быкова намного более политическим высказыванием, чем сегодняшние, потому что, мне кажется, там был вот этот нерв и драйв. И фильмы Бори Хлебникова, того же Васи Сигарева – действительно правильно говорил об этом Юра. Но это больше социально-политическое кино, осмысляющее процессы.
И вы заметили, что акционизм и это – разные вещи. И в первую очередь кино должно быть талантливо снятое. Вот талантливо снятых российских фильмов о политике просто нет в данный момент. И это точно не вина администрирования российского кино, это вопрос насколько человек может талантливо или неталантливо снять что-то. Но представить, например, чтобы сегодня снять фильм об администрации президента, про Владимира Владимировича – я вообще не считаю, что это сложно, почему бы не сделать? Но вопрос в том, что тут будет самоцензура режиссёра работать.
А. Петровская
―
Мы сейчас сделаем перерыв на московские новости и продолжим.НОВОСТИ
А. Петровская
―
Ещё раз добрый день, мы продолжаем программу «Свободный формат», говорим о политике в российском кино. Напоминаю, что сегодня у нас в гостях Екатерина Мцитуридзе, киноэксперт Первого канала, продюсер; Василий Степанов, главный редактор журнала «Сеанс» и режиссёр Юрий Быков.В первой части мы остановились на том, что политического кино, то есть кино, которое является неким манифестом, неким заявлением по отношению к действующей власти или социально-политической ситуации в стране – его нет. Дальше разговор у нас пошёл в сторону самоцензуры. Екатерина, вы об этом сказали, что если и искать причины, почему сегодня в России нет острого политического кино, которое исследует именно сегодняшнюю актуальную политическую повестку, то. скорее всего, причина именно в самоцензуре сегодняшних художников.
Е. Мцитуридзе
―
Если мы говорим именно о таком кино, я думаю, что это вопрос всё-таки самоцензуры, а никак не того, что придёт человек, даст по голове и скажет: «Всё, мы тебе запрещаем». Возьмите деньги у другого человека и всё.
Ю. Быков
―
Ну… У кого взять деньги – это тоже очень большой вопрос.
Е. Мцитуридзе
―
Но ведь находятся же инвесторы.
Ю. Быков
―
Честно говоря, и я тому доказательство – на данный момент я не могу сказать, что я не могу сделать то, что хотел бы сделать. Другое дело, что в широком смысле, конечно, это, прежде всего, самоцензура. Потому что люди – и продюсеры, и режиссёры – задают себе вопрос: «А зачем мне это нужно?» Многие известные и талантливые режиссёры говорят: «Да я вообще вне политики, мне это вообще не нужно». Но ведь корни этого всего находятся не просто внутри человека, а внутри его… Нне хочу просто никого обижать, но мне кажется, что самоцензура – это…
Е. Мцитуридзе
―
Конформизм?
Ю. Быков
―
Да. Я думаю, что да, это всё-таки конформизм, боязнь.
Е. Мцитуридзе
―
Да, но конформистское общество же формируется из личностей тоже. Конформизм формируется не сверху, а снизу, в первую очередь. И мы получаем то, что получаем.
Ю. Быков
―
Абсолютно согласен. И вот об этом, надеюсь, у нас и будет следующее кино, о том, что конформизм это, прежде всего, внутреннее…
Е. Мцитуридзе
―
Я твои фильмы всегда люблю, и мне как раз нравится, что ты не никогда не боишься говорить о том, что у тебя болит. А многие говорят о том, что у них не болит, и тогда это искусственно – когда они пытаются просто повестку поднять. А когда это искусственно – это читается.
Ю. Быков
―
Я согласен с тобой, что это конформизм.
Е. Мцитуридзе
―
У тебя есть фильмы сильнее, слабее, как у любого нормального человека, но, например, первые твои фильмы переворачивали душу, в них как раз было не столько политики, но они формировали политику. Вот я так бы сказала.
А. Петровская
―
Екатерина, простите. Поскольку вам нужно идти – последний короткий вопрос.
Е. Мцитуридзе
―
Я можно договорю, раз уж вы спросили у меня? Юра очень интересно сейчас повёл разговор о самоцензуре, и я хочу сказать, что когда они снимали те фильмы в Америке 70-х – 80-х, возможно, они тоже шли вразрез с линией правительства и президента. Потому что тогда, когда у них Вьетнам случился, они тогда и снимали «Охотника на оленей», и Чимино, Крамер осмысляли процессы внутри этого всего, и не боялись этого. Наверняка их тоже не гладили по голове, но они были производители независимые, и представители больших независимых студий. Условно – рисковали Warner Brothers, Fox или Sony своей головой. В России проблема, что не выстроена система независимого финансирования. И это уже точно не политика, это вопрос прихода банков, страховых компаний, прихода бизнеса в кино. И вот пока этого не случится, всё будет зависеть от государства, которое имеет право финансировать то, что считает нужным. Вот и всё.
А. Петровская
―
Да, но, кстати, к вопросу «финансировать то, что государство считает нужным» – тут сразу вспоминается разговор о том, что у государства вроде бы нет каких-то государственных денег, они же вроде бы все наши, общие. И здесь вопрос, что если кто-то хочет смотреть вот такое кино, а во главу структур, которые распределяют финансы, например Фонда кино или Министерства культуры, поставлены люди, которые хотят показывать другое кино, возникает дисбаланс.Но я хочу вас вот о чём спросить… У меня нет сомнений в том, что нет такой цензуры в советском понимании, когда человек чего-то хочет и не может. О чём вы сейчас говорили и Юрий нам это подтвердил, как свободный художник. У меня вопрос другой: есть ли такой момент, что сегодня, будучи монополистом в распределении средств на кино, государство формирует некую повестку? Вот оно решает, кому дать деньги, и в том числе это не секрет, о продвижении патриотического кино говорил и Владимир Путин ещё давно, когда Фонд кино создавался, и Владимир Мединский, бывший министр культуры. Нет ли здесь в этом смысле некого управления повесткой за счёт того, что деньги выделяются определённым картинам?
Е. Мцитуридзе
―
Вы знаете, на словах это происходит, а на деле никакого серьёзного давления, по сути, нет. Потому что те же фильмы Звягинцева получали финансирование от государства, те же фильмы Юры получали финансирование, и Сигарева, и так далее. Поэтому я бы не сказала. Я много лет, почти 10 лет, занималась продвижением российского кино на международных рынках и фестивалях и, честного говоря, один-единственный раз столкнулась с довольно нелепой попыткой давно ушедшего из повестки человека, в тот момент работающего в Министерстве культуры. И то, мне кажется, это было его личной амбициозной попыткой давления на меня. Но и всё! Потому что не было, на самом деле. Никогда не было.Был момент, когда министр был чем-то недоволен, когда был Мединский, но, так скажем, прямо махать руками он не мог. Так же как и продюсерам. Но мог потом этому продюсеру не дать деньги, но, опять же, много продюсеров находят финансирование на стороне, сегодня многие бизнесмены финансируют независимое кино. Но с другой стороны, Андрей Звягинцев до сих пор не нашёл деньги на свой фильм, от которого отказался и Фонд кино, и Минкульт, и частный фонд Романа Абрамовича «Прайм». Но я не знаю, в чём там конкретно дело. Мне не кажется, что там сценарий такой прямо страшный.
Я вообще не понимаю, что такое страшный сценарий. Я знаю, что бывает талантливый и неталантливый. Для меня самое страшное – это бездарное кино и бездарные авторы. А всё остальное – это всегда плюс для нашей страны, потому что это кино тогда выстрелит в мире и Россия будет в контексте позитивно упоминаться, что вот, русский фильм получил «Золотую пальмовую ветвь». Дай бог, когда-нибудь.
А. Петровская
―
Василий, хочу вернуться к вам. Уже близится завершение программы, и я понимаю, что после разговоры Екатерины и Юрия мы приходим к выводу, что ответ на вопрос, который стоит в теме программы, есть ли политика в российском кино – нет. Нет политического кино, как мы выяснили. И нет собственно политики давления и управления российской кинематографией в таком смысле. Согласны вы с этим?
В. Степанов
―
Не знаю… Я бы сказал, что это слишком радужно звучит, конечно. Мне кажется, что Екатерина как-то радостно рассказала и про Иран тоже. Потому что мы знаем про режиссёра Расулофа, который не смог приехать в Берлин на вручение приза, просто потому, что у него нет права на выезд; про Панахи, у которого запрет на профессию. То есть любое острое высказывание там наказуемо, как минимум.Что касается нашей ситуации, то очевидно, что политическое кино не появляется, потому что риски слишком велики. Как минимум, риск для инвестора не отбиться, не попасть в нужное количество кинотеатров. С финансированием это очень тесно связано, конечно же, государственное финансирование накладывает очень много разных обязательств. Ведь это же просто выстроенная система фильтров и пространство очень сильно зарегулировано. Оно регулируется во всех областях, начиная от экспертных советов или больших компаний, которые процеживают через свои собственные фильтры сценарии и замыслы, и авторов.
При этом, конечно, талантливые авторы – Юрий Быков, Борис Хлебников… У нас не так много хороших режиссёров в стране, на самом деле. Поэтому действительно есть возможность снимать кино. Но для продюсера это риск всегда. Что-то острое – это риск. И все эти страхи – они присутствуют в воздухе, та кили иначе. Вроде бы запретов нет, но они – в голове.
Ю. Быков
―
Я хотел дополнить, что всё-таки я считаю, что внутренний конформизм, конечно, рождается внешней повесткой. Люди, понятное дело, имеют право принимать решение супротив системы, как говорилось в песне группы «Кровосток»» «Ты – это то, как ты сопротивляешься системе. И больше ничто». Но немногие на это способны. А уж тем более, бизнесмены, кем являются продюсеры.И в этом смысле, конечно, наша ситуация (я имею в виду, ситуация в нашей стране) достаточно серьёзно отличается о той ситуации, которая есть в Иране том же самом, хотя люди там и снимают, но там много гораздо более неприятных вещей происходит, сравнивать я бы не стал впрямую. Но, ещё раз говорю, внутренний конформизм продиктован в любом случае внешней повесткой. И здесь я соглашусь с Василием, что радужность всё-таки излишня. И Екатерине я тоже говорил, что конформизм не рождается просто так.
А. Петровская
―
Рождается рамками, да.
Ю. Быков
―
Конечно.
А. Петровская
―
Василий, тогда последнее слово вам. И последний вопрос: всё-таки у меня есть ощущение, что политическое кино в целом воспринимается, как «плохо». Потому что если это политическое пропагандистское кино, какой-нибудь «Крымский мост» – то это просто плохо потому, что это про пропаганду, а не про кино. А политическое кино, которое открытый манифест – то в нём тоже иногда зашкаливает какой-то акционизм, лишая кино тех функций, тех достоинств, которые должны быть у искусства. Согласны ли вы с этим.
В. Степанов
―
Наверное. Я согласен. На самом деле, чего бы я хотел: чтобы у нас образовывались какие-то зоны менее контролируемого высказывания. Например, в чём плюс тех же самых стримов – я их воспринимаю, как какое-то менее зарегулированное место. Пока. Или документальное кино, например. Просто потому что оно никому не нужно в смысле окупаемости. Когда речи не идёт о деньгах, можно говорить свободнее и больше себе позволять. В большом кино, к сожалению, свободы очень мало.
Ю. Быков
―
Хочу добавить всё-таки по поводу стримов. Надо не забывать, что стримы – и я это знаю достаточно верно – не ориентированы на полнометражное кино. Это раз. Они, можно сказать, вообще на него не ориентированы. Они ориентированы на сбор подписчиков, причём долгосрочные их планы связаны даже не столько с платформой, сколько в принципе со сбором подписчиков для той или иной платформы, которая может заниматься чуть ли не продажей огурцов. И в этом смысле они заинтересованы, прежде всего, в сериалах. То есть, в длинном контенте.А если мы берём проблемный критический контент, плюс прибавляем ещё пандемию и шахматную рассадку, плюс ещё недоборы по даже государственному финансированию – я имею в виду те фильмы, которые получают государственное финансирование и сейчас будут серьёзнейшим образом конкурировать между собой, блокбастеры в том или ином понимании. То проблемному критическому кино, снятому ещё и за инвесторские деньги – ну я лично не обещаю ничего хорошего. И оно будет вот уж точно с сегодняшнего момента, или начало почти уже год назад, держаться только на личном альтруизме художника и продюсера. Это будут тандемы просто абсолютных альтруистов, если уж говорить всерьёз.
А. Петровская
―
Спасибо большое. На этом мы сегодня заканчиваем. Хорошего дня.